Воспоминания Иосифа Долинского о Владимире
Г.Г. Мозгова «ДРЕВНИЙ ЧИСТО РУССКИЙ ВЛАДИМИР ЗАВЛАДЕЛ МОИМ СЕРДЦЕМ». По книге воспоминаний И.Л. Долинского «Память. Небольшие рассказы о прошлом».
Иосиф Долинский родился 2 июня 1900 года в черте еврейской оседлости в местечке Радунь под городом Лида. В Радуни дед Иосифа был раввином, а вот его отец «буквально бежал от раввинства, самовольно оставив сшибот (раввинскую школу)». Бежал в Лиду, где прошел путь от счетовода до управляющего мукомольной фирмой. Вместе с тем Лев Долинский был глубоко верующим человеком и пользовался большим уваженном родных и знакомых, во-первых, как «полураввин», а во-вторых, за ум, умение дать правильный совет, желание оказать помощь. Судя по воспоминаниям сына, Лев Долинский был также прирожденным педагогом, прекрасным воспитателем. Будучи очень занятым человеком, он умел использовать для общения с детьми, для их воспитания каждую минуту, делая это ненарочито, незаметно для окружающих. Отец и мать Иосифа очень любили друг друга и своих пятерых сыновей, один из которых был двоюродным братом Иосифа, рано оставшимся без родителей. В семье всегда царили лад и согласие между родителями, а также глубокое уважение к ним и беспрекословное послушание детей.
К началу Первой мировой войны, заставившей Долинских покинуть родные места, Долинский-старший, по воспоминаниям сына, уже многого достиг, и немаленькая семья (а во Владимир в 1914 году вместе с семьей Иосифа прибыли еще и родители его мамы) жила уже в центре Лиды на довольно дорогой квартире.
На выбор отцом Иосифа именно Владимира, в котором «евреям жить было не дозволено», повлияли еще довоенные деловые связи с местными купцами. «Владимир нас встретил солнцем как-то дружно и весело, - вспоминал И.Л. Долинский. ... Большие владимирские мукомольные купцы Муравкины, так я прозвал их всех по фамилии одного, помогли отцу. Они, видимо, хорошо его знали, и мы осели в этом чистом, раскинувшемся на холме граде, где началась наша новая, но недолгая жизнь». Благодаря Муравкиным, отец Иосифа стал «служащим» городской управы. «Вернее сказать, - писал И.Л. Долинский, - он ездил на юг от Муравкиных, закупал для них вагоны муки, но считался служащим городской управы. Еврей - служащий управы - это было невероятно. А мне, хорошо владевшему русским языком, приходилось помогать папе: он давал указания, куда зайти, какие взять бумаги, куда их отослать».
В книге Иосиф Львович уделяет много места личным переживаниям, тому новому, что зарождалось в его душе и характере, тем более что по понятиям его народа совершеннолетия он достиг еще в 13 лет, и приезд в новый город совпал для него с новым восприятием себя самого, ставшего «взрослым, сильным, рослым и видным» Поэтому так интересующие нас сведения о Владимире тех лет приходится выбирать из его рассказов по крупицам. Так, рассказывая о своих новых ощущениях, автор лишь вскользь упоминает, что «Владимир был город губернский, важный» и, как казалось ему, большом, а говор «здесь был иной, какой-то подчеркнуто гордый, окающий, с придыханием, володимирский».
Где же жили во Владимире Долинские? К сожалению, в своем рассказе Иосиф Львович ни разу не привел точных адресов или хотя бы названий улиц, хотя и говорит, что семья его сняла «квартиру в доме купца Ивана Семеновича Шаповалова». И мы заглянули в «Список домов и улиц города Владимира» 1899 года, где обнаружили единственный во Владимире дом, принадлежавший Шаповалову (в «Списке» - Шиповалову), 23-й на 2-й Щемиловке (шла от Жандармского спуска до Инвалидной улицы). Конечно, это мог быть не тот Шаповалов, и даже «тот» Шаповалов за 15 лет, прошедшие до описываемых событий, мог приобрести другие дома, переехать, по некоторые косвенные свидетельства подсказывают нам, что речь в воспоминаниях И.Л. Долинского все же идет о доме на Щемиловке. Так, например, вспоминая о том, как он был приглашен некоей бывавшей у Шаповаловых «дворяночкой» на елку, Иосиф Львович пишет: «Это было далеко от моего дома». Другими словами, Долинские проживали отнюдь не в центре города, где на Большой Дворянской, Большой Московской или прилегающих к ним улицах должна бы была жить «дворяночка». «Это была почти окраина», - говорит Иосиф Львович в другом месте, скорее всего, в его восточной части, о чем свидетельствует его рассказ о возвращении в тот вечер домой после того, как веселившаяся на празднике хозяйка через горничную, доложившую о приходе юноши, просила передать, что дома никого нет. Автор пишет, что в начавшейся метели он заблудился и долго кружил в районе банка (A href="http://lubovbezusl.ru/publ/istorija/vladimir/i/37-1-0-989">Соборная площадь), о чем сказал ему заподозривший неладное городовой. После проверки документов позванный городовым подчиненный вскоре вывел Иосифа на нужную дорогу, по которой он и «побрел замерзший, с ужасным настроением».
Кроме того, при чтении воспоминаний Иосифа Львовича складывается впечатление, что Долинские несколько выпадали из владимирской жизни, не всегда зная о том, что происходит в городе, чем и как он живет. Это можно объяснить, наверное, частым продолжительным отсутствием главы семейства (кстати, именно близость к вокзалу могла повлиять на выбор квартиры на Щемиловке), вокруг которого при других обстоятельствах и должен был бы складываться определенный круг общения его семьи, втягивавший ее в водоворот местной жизни, снабжавший необходимой информацией. Приведем только один пример. Понятно, что проблема отношения местного населения к евреям является одной из главных тем книги Долинского, писавшего, что на его семью обращали внимание, поскольку Долинские «были второй еврейской семьей во Владимире». Это совершенно неверно. Во Владимире, вне черты еврейской оседлости, задолго до 1914 года, проживало немало еврейских семей, наиболее известными из которых являлись семьи Гринблат, Фридляндер, Коиль, Левитан, Безыменских. Мало того, они не были выкрестами, т.е. поменявшими веру предков на православие, чего так боялась для Иосифа его набожная бабушка, видевшая увлечение внука русским языком и литературой, а также его любовь к «гойке», т.е. к русской девушке. Напротив, во Владимире действовали еврейская община, еврейский молельный дом, информация о которых обязательно бы дошла до Долинских, живи они ближе к центру города, не разъезжай глава семейства по делам русских купцов.
Нам, безусловно, было бы интересно получить из уст очевидца информацию хотя бы о ком-то из владимирцев той поры. К сожалению, И.Л. Долинский в лучшем случае называл своих знакомых по фамилиям. Так, о двух его соучениках по реальному училищу мы узнаем только следующее. Панфилов был лучшим учеником училища, круглым сиротой, которого училищный Совет решил обучать за «казенный счет», «вел себя отменно» и всегда пытался уладить дело миром. «Егo берегли, уважали, любили», а Иосиф смотрел на него с удивлением: высокий, ладный, спокойный, здоровый, тетради и книги чистые, воротничок свежий. Второй, Кондаков, сосед Иосифа по парте, главный драчун. Только после Февральской революции Долинский узнал, что оба они и «симпатичный преподаватель математики были в подполье».
Тем более интересно будет подробнее рассказать о единственной владимирской семье, жизнь которой наблюдал Долинский, о семье Шаповаловых. Отношение хозяев к квартирантам евреям было довольно сложным. Со старшими детьми хозяина Иосиф сразу подружился. Вернее, его другом стал Виктор Шаповалов, и «вечно грустная, с шитьем или книгой в руках». Анна Ивановна казалась ему «чуть ли не старой, а ведь ей, вероятно, минуло лет тридцать пять». Она благожелательно следила за дружбой юноши с сыном и доверяла Иосифу. А вот бичом Долинских, впрочем, как и бичом в собственной семье (надо сказать, что и жена, и дети все же давали ему серьезный отпор) был глава семейства Иван Семенович Шаповалов, не поощрявший присутствия в своей квартире Иосифа, во-первых, потому, что «там, где жиды, хорошего быть не может» (что он и выкрикнул однажды в гневе своему квартиранту), а во-вторых, потому, что, как позднее узнал Иосиф, смотрел на устраиваемые его женой для детей и их друзей веселые вечера с чаепитием «как на разорение».
В старшую же дочь Шаповаловых Марию, в домашнем обиходе Маню, Иосиф безответно влюбился, «Маня, почувствовав мою любовь, - писал Иосиф Львович, - сразу же по-хорошему «ушла» от моих чувств, ибо она была и старше, и серьезнее, и любила, как мне стало известно, какого-то уже взрослого человека, а не меня - наивного, молчаливого, молоденького реалиста». В зрелые годы, анализируя истоки своего чувства к девушке, отнюдь не красавице, притом, что «были и другие хорошие девушки», Иосиф Львович пришел к выводу: «тут сыграли роль и ее внешность, и ее внутренний мир». Мария представлялась Иосифу очень миловидной: чуть продолговатое лицо, синие-синие глаза, нежные, быстрые, нервные руки, волосы пепельные». Мария «чуть-чуть «окала» по-владимирски, по-владимирски растягивала слова. Ходила изящно, легко» Тронутая нежным и преданным отношением юноши к своей дочери, Анна Ивановна как-то сказала Иосифу. «Такая любовь, как у Вас - нужна девушке, милый мой, прошлого века...».
В ноябре 1916 года газета «Старый Владимирец» сообщила читателям, что «мучные торговцы Муравкины передали свою лавку со всем товаром еврею-беженцу». Речь в газете шла о Льве Долинском. Рассказывая об отношении народа к губернатору Крейтону, Долинский отмечает. «Отец был прав, в губернии началась недостача, сиречь голод». Прослеживается это и по «Старому Владимирцу», который с осени 1916 года постоянно информировал читателей о положении дел в заметках под названием: «К продовольствию населения», рассказывавших о «выдаче хлебного груза». Так вот, в ноябре-декабре 1916 года среди людей, снабжавших город хлебом, постоянно фигурирует «преемник Муравкина» с указанием объема получаемого груза: 865 пудов пшеничной муки 18 ноября, 135 пудов 19 ноября, 622 пуда 20 фунтов отрубей 20 ноября и т.д.
Одним из развлечений И.Л. Долинского во Владимире был кинематограф. Именно в нашем городе продолжилось увлечение им будущего киноведа. Во Владимире он увидел фильмы «Крейцерова соната», «Слезы», «Танго», «Хризантемы», «Братья Карамазовы» и оставившие наиболее серьезные впечатления «Сестры-соперницы» режиссера Е. Бауэра и «Пиковая дама» режиссера Я. Протазанова. Однако настоящей отрадой для юноши стали велосипедные поездки (велосипед, вернувшись из очередной командировки, подарил Иосифу как своему помощнику отец) с Виктором. Молодые люди «без конца смотрели, впитывали чудесную природу», много купались «в больших и малых озерцах, речушках и беседовали, беседовали, беседовали» о Боге, религиях, о дружбе, о девушках, доставлявших им «большие горечи», о нациях и народах. Особенно запомнилась Иосифу поездка в Боголюбово и, прежде всего, «осмотр княжеских покоев». «Нас вела по ним экскурсовод - вспоминал И.Л. Долинский. - Она рассказывала нам очень много и о самом удельном князе Андрее Боголюбском, построившем эти хоромы, и о расцвете при нем Владимиро-Суздальской земли, и о том, что когда-то Боголюбово был важный город... Мы ходили по узеньким лесенкам, смотрели через малюсенькие оконца на село Боголюбово, заходили в покои, которые теперь казались нам маленькими, душными. Почему-то на узенькой лесенке мне почудилась не отмытая кровь». С этой поездки началась любовь Иосифа «к древнему, старинному», в чем еще большую роль сыграл «владимирский знаменитый собор», который юноша посетил в тайне «от бабки и деда и даже от родителей». «Бог ты мой, восклицал в книге Иосиф Львович, - каким красивым он предстал передо мной! Я, конечно, не понимал ни ценности знаменитых росписей собора, ни богатства его икон, хотя об одной из них, «чудотворной», которую Андрей Боголюбский привез во Владимир, рассказывала полюбившаяся нам экскурсовод в селе Боголюбово. А «Золотые ворота», находившиеся около реального училища... Рассказ о них необычайно увлек мое воображение».
Кстати, о реальном училище, в котором учился Иосиф. Наиболее уважаемыми учителями, преподававшими живо и занимательно, справедливо оценивавшими учащихся, были математик и историк. Последний поразил Иосифа. «Он приходил, очень сосредоточенный, - вспоминал Долинский, - клал журнал на кафедру и тут же сходу начинал нам читать лекцию по своему предмету, тогда по Древней Греции и Риму... Лекции его были крайне увлекательны: слушали мы их с огромным вниманием, точно он рассказывал нам не учебный материал, а интересные истории о прошлом, которые связаны с сегодняшним днем. В этих лекциях о древних греках и римлянах, которые ничего общего не имели с обычным преподаванием, слышался гул каких-то сегодняшних событий. Он восхвалял демократические порядки Древней Греции и Древнего Рима. С его уст непрестанно звучало слово «демос». Он захватывал нас настолько, что мы не рады были звонку, прерывающему эти интересные, занимательные сказания».
«Вдруг в этом тихом богоугодном граде Владимире разразилось такое, чего я никак не ожидал», - начал свой рассказ о Февральской революции во Владимире Иосиф Львович Долинский. О революции Иосиф, как и его соученики, узнал в училище, перед контрольной работой по алгебре.
«Дорогой наш учитель, которого сейчас боимся, как огня, все смотрит в окно и не пишет ничего на доске. Душа замирает от страха. И вдруг этот мирный человек кричит: «Листки и книги ославьте, скорей одевайтесь, все на улицу! Царя сбросили! Освобождайте институток, ура!»... Мы, как шальные, точно сорвавшиеся с цепи, бежим в раздевалку, одеваемся, врываемся через закрытую дверь к институткам, бежим по этажам, зовем институток на улицу. ... Учительницы в панике. ... Инспекторша вне себя, кричит на нас: «Нахалы, какое право...». А институтки, даже скромницы, обыкновенно на улице чинно гуляющие парами, с опущенными глазами, теперь побежали в раздевалку, одевались быстрее нас, и вот мы все на улице. ... Бог ты мой, что творится на улице! Народ в богомольном Владимире весь вышел на улицу, кричит, неистовствует!.. Мы всей ватагой отправились арестовывать губернатора и вице-губернатора. Но губернатор, вице-губернатор, городской голова и многие важные чиновники уже были арестованы, а мы, подсобная сила, только явились. И тут я понял: Кондаков нервничал не из-за контрольной. Потом я узнал, что дело было не такое уже простое. Во Владимире было серьезное войско, начальство ночью еще получило приказ стрелять всех, кто появится на улице. Некоторые офицеры с семьями жили в том же доме, где и мы. Папа, который в это время был дома, удивился, что ночью вызнали офицеров в казармы. Он не спал всю ночь, чувствуя, что что-то назревает, что неспроста вызвали офицеров. Проверил ставни, хорошо ли закрыты, ибо знал, то в случае заварухи в первую очередь будут бить «жидов» и рабочую бедноту. Он чего-то ждал. Подпольный комитет ночью получил извещение из Москвы о начале революции, вышел из подполья и направился к войскам. Когда представитель подпольного комитета туда прибыл, войска уже были выстроены. Комитетчики обратились к солдатам и офицерам с речью, объяснив, что революция уже произошла, что сопротивляться неразумно, что с часу на час они ждут революционные войска, что не стоит проливать кровь рабочих, что надо перейти на сторону революции, что царь и царская семья арестованы. В рядах войска были революционеры и среди солдат, и среди офицеров, кстати, как потом оказалось, они жили в одном доме с моей семьей. Это решило дело: они выступили, сообщили офицерам и солдатам, что все это правда и незачем сопротивляться, проливать зря кровь, и так ее много уже пролито на фронтах. Все решилось быстро: войска объявили, что они на стороне Революции... Оказалось, что взрослые решили вести губернатора через весь город к тюрьме, чтобы все-все видели, что глава губернии схвачен, и над ним будет суд. Наш математик, который был уже там, через Кондакова велел образовать сильное кольцо из самых здоровых, в середине будет губернатор, и так кольцом вести его в тюрьму. Вице-губернатора, больного и городского голову отправили в тюрьму в карете заранее. Мы образовали кольцо - это были старшие ученики реального училища и мы с Кондаковым из нашего класса. Вели губернатора, тонкого, высокого, с поднятым воротником. Мы двинулись под руководством кого-то из взрослых ... Откуда взялся народ?! Нас окружили, сжали, кричали таким криком, что слов, видимо, страшных, разобрать было невозможно. Бросали в губернатора чем попало: снегом, корками гнилого хлеба... Круг двигался медленно. Народу было столько, что, несмотря на множество снега в городе, все кругом казалось черным-черно. До «Золотых ворот» кое-как довели, а у нашего училища началось такое, невообразимое, особенно со стороны женщин, что круг оказался почти смятым, хотя мы и держались за руки крепко. Одна молодая крестьянка, которая оказалась около меня, с каким-то особым неистовством рвалась именно через меня к губернатору. Она крикнула мне, улыбаясь: «Что он тебе - сват? Что ты его, еврейчик, охраняешь?». Я улыбнулся ей в ответ: «Нет, хорошая, самосуда устраивать не дадим». Не то слово «самосуд», не то слово «хорошая», не знаю, но что-то в моем ответе ей понравилось. Она, белозубая, расхохоталась мне в лицо и все же, крича «самосуд, хорошая», что-то черное, кажется, старую катюшу, бросила в губернатора. А он двигался медленно, держа одной рукой воротник, другой махая, точно он в строю. У «Золотых ворот» нас сменили... Рассказывали, что все же до тюрьмы губернатора довели. Самосуда не было. ... Я шел по улице. Тротуаров не было видно - столько народу вывалило из домов. ... Отец Виктора ликовал, здорово выпил и все выкрикивал: «Пора этих аристократов сбросить»... Предлагал тосты, забывая, что его младший Петя учится в аристократической школе».
Сразу после этих событий отец Иосифа принял решение перевезти семью в Ростов на-Дону. «Здесь вскоре мне делать будет нечего, - сказал он сыну, - это понимают и сами Муравкины, но молчат». Из двух вариантов, предложенных «мудрым педагогом» отцом, Иосиф выбрал второй: остаться во Владимире, доучиться до лета, а уже затем воссоединиться с семьей. На вокзале юноша не проронил ни единой слезинки: «мужчина, самостоятельный, сдержанный, гордый». Расплакался он уже дома, почувствовав себя совершенно одиноким, а позднее, когда, заглушая тоску по семье, особенно налег на учебу, понял и дальновидность отца, успокаивавшего расходившуюся бабку и огорченную жену, уговаривая их не мешать «естественному ходу вещей». И вот к лету Иосиф уже ехал в Ростов.
С Владимиром Иосиф поддерживал связь вплоть до начала Гражданской войны. На Рождество 1918 года он еще приезжал сюда, к Виктору и Марии. Попом связь его с нашим городом оборвалась, и он никак не мог восстановить переписку. Гораздо позднее он узнал, что Шаповаловы покинули город. Как писал Иосиф Львович, он «рос очень быстро», и к 1923 году (год вступления его в первый брак) уже прекрасно понимал, что «отношение Марии к жизни, ее национализм, ее набожность и многое другое» были ему чужды. Однако он признавался: «Ее фотография в рамке продолжала стоять на столе, и я всегда вспоминал о ней очень по-доброму, как о хорошем честном человеке».
В 1923 году родители Иосифа вместе с его братьями уехали по репатриации в Вильнюс, куда звали семью братья отца. Тогда думали, что вскоре смогут увидеться, оказалось, что расставались навсегда. С болью в сердце провожал семью Иосиф, тем не менее, он принял твердое решение остаться в России, в культуру и литературу которой он «сильно врос». И в том, что Россия не потеряла тогда очень талантливого и просто хорошего человека, большая заслуга нашего древнего города. Вот что писала в «Послесловии к Книге и Судьбе» издавшая воспоминания Долинского его вторая жена И.Н. Гращенкова: «Рожденный в черте оседлости, в правоверной раввинской семье, он, после переезда во Владимир, один из исторических и духовных центров России, оказался между двух культур, двух религий, двух мировоззрений. Выбор его был не по годам бескомпромиссный, зрелый и на всю жизнь. Повлияла ли на него первая настоящая любовь к русской, или его художественная натура сразу приняла все, что окружало - природу, архитектуру, язык, уклад жизни... Но с этого времени Россия стала его Отечеством, русская культура, литература прежде всего, его духовным пространством».
Город Владимир во времена февральской революции 1917 г.
Город Владимир во времена октябрьской революции 1917 г.
|
