Неврюева рать (июль 1252 года) — карательный поход золотоордынских войск под командованием царевича Неврюя, направленный против брата Александра Невского великого князя владимирского Андрея Ярославича.
В 1250 г. великий князь Андрей Ярославич женился на дочери Даниила Романовича, князя галицкого и волынского - Анне. Венчал их митрополит Кирилл во Владимирском Успенском соборе. Очевидно, сближение Андрея с князем Даниилом, кроме всего прочего, имело целью объединение сил против власти татар. Андрей не мог примириться с мыслью, что подвластен татарам. О нем Н.М. Карамзин пишет: «Андрей зять Даниила Галицкого, хотя имел душу благородную, но ум ветряный и неспособный отличить истинное величие от ложного. Княжа во Владимире, занимался более звериною ловлею, нежели правлением; слушался своих юных советников, и, видя беспорядок, обыкновенно происходящий в государстве от слабости государей, винил в том не самого себя, не любимцев своих, а единственно несчастные обстоятельства времени. Он не мог избавить Россию от ига... мог бы деятельным мудрым правлением, благоразумною уклончивостью в рассуждении Монголов облегчить судьбу подданных». Его тесть Даниил, князь галицкий, в числе других князей, хотя и покорился татарам, но злее зла оказалась честь, оказанная князю. Его мечтой стало освобождение от татарского рабства. Андрей Ярославич, как и все русские князья того времени, зависимость от татар переносил как нечто роковое и неотвратимое. Тесть произвел на Андрея благоприятное впечатление. У него появилась надежда на возможность избавления от ига. Он стал небрежнее относится к своим обязанностям по отношению к татарам, не слишком заботился о сборе дани, возможно, не стал посылать богатых подарков в Орду. Андрей был слишком уверен в прочности своего положения. Не понимал того, что он нанес страшную обиду дяде Святославу. Святослав, дважды занимал великокняжеский престол и дважды был лишен его племянниками. Последний раз Андреем. Много горечи накопилось у Святослава. Сами татары зорко следили за поведением князей. Если бы даже от татар укрылось настроение великого князя, то все-таки Святослав, тоже без сомнения внимательно следивший за поступками Андрея, «мог раскрыть им глаза» и истолковать его поведение как измену. Уступив поневоле великое княжение Андрею II Ярославичу (ноябрь 1249-1252 гг. - великий князь владимирский), Святослав III Всеволодович (1246-1248, 1249 г. - великий князь владимирский) Святослав действительно вместе с сыном Дмитрием отправился в Орду осенью 1250 г. Целью его поездки было найти расположение хана Батыя, вернуть утраченное. Батый был уже стар, мало занимался делами, едва передвигал ноги с 1248 г. Возможно, именно в это время князь Александр обратил ко Христу сына всемогущего Батыя Сартака, став его побратимом. Власть перешла к Сартаку. Некоторые полагают, что Батыя в то время не было в Орде. Он отправился в Монголию, чтобы принять участие в выборе нового великого хана. Сартак принял Святослава благосклонно. Тогда с большой настойчивостью Святослав мог хлопотать о достижении своей главной цели и, очевидно, настолько вооружил хана против Андрея, что тот отдал приказ Неврюю привести к нему владимирского князя. Такова последовательность событий, связанных с нашествием Неврюя. Между тем Батый воспользовался своим могуществом для возведения в достоинство верховного хана племянника Менту, сына Толуя. Он добился свержения Огул-Каймиш в 1251 г. В Туркестане собрался курултай, на котором состоялось избрание Менту, а затем собрался великий курултай на родине Чингисхана в Каракоруме. Напрасно хотели не допустить этого потомки Угедея и Джагатая. Одни из них были убиты, другие изгнаны. Став верховным ханом, Менгу отдал Персию своему брату Гулагу, другой брат Менгу - Кубилай получил Китай. Батый продолжал удерживать завоеванные территории. Летом 1251 г. Менгу окончательно взял власть в свои руки. По свидетельству китайских источников, этот хан был тверд и решителен и в управлении своими приближенными был строг. В частности, ярлыки и печати, которые князьям «без разбору были выданы» ханом, приказал все отобрать. Следовательно, теряли силу решения, принятые несколькими годами раньше недоброжелательницей Батыя, вдовой Гуюк-хана Огул-Каймиш, которая была подвергнута унизительной и мучительной казни. Александр Ярославич в течение всего 1251 г. безвыездно пребывал в Новгороде, что являлось редким случаем. Прошло менее двух лет с тех пор, как Андрей Ярославич стал великим князем владимирским. Сменился хан и в Сарай-Бату. Князья должны были устанавливать свои отношения с новым ханом. Александр снова поехал в Орду. Андрей Ярославич решил освободиться от татарской зависимости. Он, посоветовавшись со своими боярами, не поехал к хану, а задумал бежать, дабы не служить цезарям (Лаврентьевская летопись), и положил лучше отказаться от престола, нежели сидеть над ним данником Батыевым. Он тайно бежал из Владимира с женой и боярами. Разгневанный Сартак повелел Неврюю идти в Суздальскую землю и привести Андрея к себе. Александр в 1251 г. был болен в Новгороде, следовательно, не мог ехать в Орду ранее 1252 г., как свидетельствуют летописи. Год тогда начинался мартом. Александр, следовательно, по случаю весенней распутицы и разлива многих больших рек не мог выехать из Новгорода раньше конца апреля или начала мая, а от Новгорода до Орды, с объездами, которые должен был делать Александр, чтобы не попасться в руки Андрею, ежели он умышлял что-то против него, было по крайней мере две тысячи верст, это расстояние по тогдашнему бездорожью можно было преодолеть в течение двух месяцев. Следовательно, Александр не мог приехать в Орду раньше конца июня или начала июля, а приехав, не вдруг же явился к хану и не при первом же свидании успел вооружить его против Андрея, для этого ему нужно было прожить в Орде по крайней мере две или три недели. Таким образом, Неврюй мог получить ханский приказ о походе на Владимир не ранее половины июля, по крайней мере еще потребовались две недели для сбора войска; итак, ежели предположить, что Неврюй был послан по проискам Александра, то он мог выступить в поход не раньше конца июля или начала августа. А от Орды до Владимира было по крайней мере тысячу верст, на которые для похода с войском, при всей быстроте, ушло не менее месяца и даже более; следовательно. Неврюй мог прийти к Владимиру не ближе конца августа. По свидетельству же летописей, он 23 июля бродился через Клязьму, а 24 июля уже разбил Андрея. Итак, по всем сим соображениям. Неврюй не мог предпринять похода по проискам Александровым, и даже, очевидно. Александр приехал в Орду уже тогда, когда Неврюй был в походе во Владимир, и, следовательно, не только не был подстрекателем Неврюева похода, но даже не мог остановить его. (См.: Хитров М.И. Указ. соч. С. 299). В первой Софийской летописи говорится: «Пошел князь Александр Ярославич в Орду к царю Сартаку. В том же (1252 г.) пришли Неврюй и Котия, и Олабуга Храбрый на землю Суздальскую со многими воинами, силою татарскою, на великого князя Андрея Ярославича. Ибо по представлении великого князя Ярослава великое княжение Владимирское дали сыну (его) князю Андрею. Было же то в канун Борисова дня (24 июля). Безбожные татары переправились под Владимиром через Клязьму и, таясь, пошли к городу Переславлю. На утро же на Борисов день, встретил их великий князь Андрей со своими полками. И сразились оба полка, и сеча была великая. Гневом Божьим за умножение наших грехов, побеждены были погаными, великий князь едва убежал. Приехал в Великий Новгород, новгородцы не приняли его: он же поехал к Пскову и пробыл там немного, ибо поджидал свою княгиню. Когда приехала к нему княгиня его, поехал великий князь Андрей с княгинею в немецкий город Колывань (Таллин). Оставив княгиню тут, а сам отправился за море, в Свейскую землю. Мейстер же свейский встретил его и принял его с честью. Он же послал за княгинею в Колывань, и прехала к нему его княгиня. Андрей стал искать помощи у тех, кого громил брат Александр в 1240 г., защищая Русь с севера, кто постоянно был готов к новым нападениям. Странный защитник русских интересов. Пробыл же некоторое время в Свейской земле, потом пришел в свою отчину. Безбожные же татары пленили город Переславль и возвратились оттуда в землею свою...» Само возвращение Андрея Ярославича на Русь из-за моря, по мнению Б.М. Пудалова, является следствием смены власти в Сарай-Бату, в условиях усобицы ханам было уже не до бывшего мятежника, проявившего непокорность. К тому же желание Андрея когда-то «служити цесарем» хан Берке, тоже отказавшийся выполнять волю Сартака, мог воспринять приезд Андрея со спокойным равнодушием. Н.М. Карамзин отмечал, что «добродетельная ласка шведов не могла его утешить в сем произвольном изгнании. Отечество и престол не заменяются дружелюбием иноземцев».
Александр Невский и Сартак в Орде. Ф.А. Москвитин.
Видный историк С.М. Соловьев во многом удивил своим мнением о событиях 1252 г. и причинах занятия престола Александром Невским. Он пишет: «В 1250 г. Андрей вступил в тайную связь с Даниилом Галицким, женившись на его дочери, а в 1252 г. Александр отправился за Дон, к сыну Батыеву Сартаку, с жалобой на брата, который отнял у него старшинство и не исполняет своих обязанностей относительно татар. Александр получил старшинство, и толпы татар под водительством Неврюя вторглись в землю Суздальскую. Андрей при этой вести сказал: “Что это, Господи! Покуда нам между собой ссориться и наводить друг на друга татар, лучше мне бежать в чужую землю, чем дружиться с татарами и служить им”». По С.М. Соловьеву, выходит, что такой славный князь, как Александр Невский, самоотверженно служивший Руси, ни разу не имевший в своей деятельности самолюбивых желаний во время своего княжения, уступавший по уважению к старшинству великое княжение сначала дяде, потом брату, заботливый родственник, горько рыдавший над гробом близких, милостивый «паче меры», не только к своим, но и к чужим, миролюбец, незлатолюбец, добрый домочадец, оказался клеветником и наводчиком татар. Получается, что из личного честолюбия он готов был погубить родного брата и навлечь неисчислимые бедствия на родную землю. Подобное обвинение, подхваченное позднейшими историками, ложится кровавым пятном на святую память Александра Невского и производит тяжкое впечатление. Это пятно несовместимо с самой натурой великого князя. Вопрос слишком важен, и надлежит рассмотреть все основания, на которые опирается историк. Однако, несмотря па вполне справедливо заслуженный авторитет историка, нетрудно опровергнуть такое мнение, которое бросает тень на светлый облик великого князя. Облака не могут долго скрывать и затмевать лучезарного солнца. Исходным пунктом этой ошибки, в которую впадают историки, обвиняя Александра в «неврюевом пленении», служит предвзятая мысль, что Александр, несмотря на все свои заслуги, несмотря на громкую славу, которой он пользовался и дома, и у татар, и в Западной Европе, - «до гор Араратских» и до Великого Рима, не получил великого княжения и должен был быть недовольным, уступив место младшему брату. Но если бы он не уступил Андрею и сам добился великого княжения, изгнав Святослава, имевшего по старине бесспорное право на великое княжение, - что тогда сказали бы об Александре? Да сказали бы, что Александр воспользовался своим выгодным положением, чтобы попрать права, основанные на старшинстве, а затем, разумеется, последовало бы суждение, вызванное подобным поступком его брата Михаила Хоробрита. Явление чрезвычайной важности, ибо мы здесь видим совершенный произвол, невнимание ко всякому родовому праву и исключительное преобладание права сильного. Александр не пожелал нарушить прав дяди, обидеть его и выставить принцип права сильного. За него сделали это его меньшие братья, сначала Михаил, потом Андрей. Было очевидно, что поступки Михаила и Александра были следствием добровольного отказа искать великого княжения под дядей старшего брата, - отказа, который обнаружил великодушие Александра. Могли ли младшие братья добиваться великого княжения против старшего, если бы последний сам стремился к его захвату? А теперь выходит так, что Александр, как будто спохватившись, что так долго предоставлял первенство другим, спешит в Орду, обвиняет брата перед ханом и подвергает Русь всем ужасам нашествия, как будто он не мог, при своем необыкновенном уме, найти для достижения своей цели более благовидных средств... Очевидно, что у историка доминировала главная мысль, - трудно себе представить, как же это так, что Александр мог добровольно уступить первенство другим. Великие люди для пользы общества умеют в чем-то уступать. Историк Д.И. Иловайский разделял взгляды С.М. Соловьева, находил их справедливыми все по той же причине. «Да Александр “очевидно?” считал себя обиженным после того, как Владимирским столом овладел его меньший брат, вероятно, употребив для этого перед ханом какие-нибудь извороты...» От рассмотрения же всех обстоятельств историк уклоняется и даже не указывает на них. Из этого можно сделать вывод, что каждый рассуждает в зависимости от своей внутренней нравственной высоты. Что, разве в действиях исторических деятелей, отличавшихся святостью жизни, не было случаев возвышенного самоотвержения, соединенного с глубокой предусмотрительностью для будущего? В летописях нет ни малейших указаний на то, о чем говорит С.М. Соловьев. У В.Н. Татищева нашлось место, испорченное по мнению историка, а по нашему убеждению, совершенно лишенное смысла: «Князь же Александр слышав сия, елика сотвори его брат Михаил, прииде во Владимир и бысть им пря велия о великом княжении. Они же уложиша идти в Орду, и поидоша князи Александр и Михаило и многу стажанию бывшу». Вот что читаем у В.Н. Татищева под 1248 г. Но Александр не мог быть в это время во Владимире и спорить с Михаилом, потому что находился в Монголии, ни тем более Михаил. Его не было в живых в 1248 г. Вернее всего, в приведенном известии В.Н. Татищева перепутано несколько событий. Может быть, когда-нибудь и действительно происходил спор между Александром и Михаилом, порывавшимся захватить великое княжение, причем Александр старался отговорить пылкого брата от незаконных честолюбивых притязаний. Во всяком случае, за неимением подобных данных нет возможности надлежащим образом объяснить такое сообщение В.Н. Татищева. С.М. Соловьев не распутывает, а разрубает узел. Чтобы придать какой-то смысл словам В.Н. Татищева, С.М. Соловьев полагает, что вместо имени Михаила следует поставить имя Андрея и тогда будто бы получится нужное объяснение дела, а именно, что Александр с Андреем спорил перед лицом великой ханши (хана) о великом княжении, но к крайнему своему неудовольствию не переспорил брата, на сторону которого склонилась ханша. Не говоря уже о том, что в высшей степени досадно у серьезного историка встретить два раза ошибочно поставленное одно имя вместо другого. Едва ли можно полагаться на столь шаткое основание, как испорченное и даже не имеющее смысла сообщение. Причем это сообщение указывало бы на то, что Александр когда-то спорил с братом Андреем о великом княжении. Став на ложную точку зрения, С.М. Соловьев и разделяющие его точку зрения историки, во-первых, идут далее и уже теперь прямо обвиняют Александра в наведении на Русь полчищ Неврюя. В подтверждение этого обвинения С.М. Соловьев опирается на того же В.Н. Татищева. Приведем полностью текст В.Н. Татищева о нашествии Неврюя на Русь. «Пошел же великий князь Алексанр Ярославич в Орду к хану Сартаку, Батыеву сыну, и принял его хан с честию. И жаловался Александр на брата своего великого князя Андрея, что тот, сольстив хана, взял великое княжение под ним, как старшим, и грады отеческие от него взял, и выходы и тамги хану платит не сполна. Хан же разгневался на Андрея и повелел Неврюю Султану идти на Андрея и привести его перед собой. И в тот же год пришел из Орды Неврюй Султан, и князь Котнак, и князь Алыбуга Храбрый ратью на великого князя Андрея Ярославича Суздальского и на всю Землю Суздальскую. Князь великий Андрей Ярославич Суздальский смутися, в себе говоря: “Господи, что будет, если мы будем меж собою браниться и наводить друг на друга татар? Лучше мне бежать в чужую землю, нежели дружиться и служить татарам”. И собрав воинство свое, пошел против них, и встретившись начали биться. И битва была великая, и одолели татары и побежал великий князь Андрей и с боярами своими в Новгород Великий...». Во-вторых, приводит собственные соображения. Рассмотрим то и другое. В.Н. Татищев говорит: «Иде князь Александр в Орду к хану Сартаку, Батыеву сыну, и прият его хан с честью, и жаловался Александр на брата своего великого князя Андрея, яко обольстив хана взя великое княжение под ним, яко старейшим и грады отческие ему поймал, и выходи тамги (печать, пошлина) хану платит не сполна. Хан же разгневался на Андрея и повеле Неврюю Салтану идти на Андрея и привести его пред себя». В противовес этому мнению В.Н. Татищева мы приведем более авторитетное сообщение Степенной книги и мнение «отца русской истории» Н.М. Карамзина: «Великий князь Александр паки прииде в Орду к новому царю Сартаку. Славный же град Владимир и всю землю Суздальскую поручи брату своему Андрею. Он же аще и преудобен бе благородием и храбростию, но обаче правление державы яко поделие вменяя, и на ловитвы животных упражняйся, и советникам малоумным внимая от них же быть зело многое настроение, и оскудение в людех, и тщета имению. Его ради царь Сартак посла воеводу своего». В Степенной книге события, о которых говорит В.Н. Татищев, не зафиксированы, а он не приводит никакого доказательства своего утверждения. Н.М. Карамзин, весьма осторожный и чуткий к нравственной оценке исторических деятелей, известие В.Н. Татищева называет не более и не менее как вымыслом. В труде В.Н. Татищева имеется немало неточностей, ошибок и недосмотров. Достаточно сказать, что ни в одном историческом литературном памятнике мы не найдем ничего, подтверждающего его сообщение, на которое ссылается С.М. Соловьев. Много потрудился историк и географ И.Д. Беляев (1810-1873), собрав библиотеку и сделав выписки из 12 летописей, в которых говорится о нашествии Неврюя и о путешествии Александра к Сартаку. Он не нашел там ни одного свидетельства, которое обвиняло бы Александра «в наведении татар». Другие летописи об этом также ничего не говорят. «Вообще, - добавляет от себя исследователь, - было не в характере Александра обижать кого-либо и тем паче наводить татар на русскую землю, что доказывается его жизнью». Читатель сам должен решить, что должно иметь больший вес: сообщение Степенной книги и свидетельство всех летописей или утверждение писателя XIX века, на которое теперь ссылаются новые поколения историков. Обратим свое внимание на те соображения, которые двигали С.М. Соловьевым, следовавшим известию В.Н. Татищева. Справедливость этого известия подтверждается словами Андрея: «Господи! Что сие есть, доколе нам меж собою бранится и наводить друг на друга татар». Не говоря уже о том, что личности, подобные Андрею, насколько мы уяснили себе его характер, при встречавшихся им затруднениях, вместо того чтобы хладнокровно обсудить положение и найти причину затруднений в собственных поступках, падают духом («великий князь смутися в себе») и раздражаются жалобами на посторонние обстоятельства и на других лиц. Не знаем, почему в словах Андрея можно находить обвинение именно против Александра, а не против дяди Святослава? Мы видим, чем занят был Александр в Новгороде после возвращения из Монголии и как среди государственных и семейных забот затруднения и беспорядки во Владимире внезапно отвлекли его внимание на Восток. Дядя, дважды лишенный племянниками великого княжения, отправился хлопотать за себя в Орду и успел снискать расположение молодого хана Сартака. Происки дяди, очевидно, и имел в виду Андрей. «Без сомнения, - говорит И.Д. Беляев, - Андрей называл наводчиком татар никого другого, как Святослава. Борьба из-за великого княжения началась непосредственно после смерти Ярослава. Святослав и Андрей поспешили к Батыю. Святослав приехал из Орды великим князем. Получив от ханши ярлык на великое княжение, Андрей и изгнал дядю. Он считал дело уже бесповоротно оконченным, как вдруг снова поднимается на него гроза. “Доколе нам меж собою бранитися?” - восклицает он. Когда же, наконец, прекратится спор между им и дядею? В самом деле, если бы Андрей имел в виду брата Александра, а не дядю, он без сомнения, сказал бы “наводити брат на брата татар”. Дело в том, что все это время шла борьба не братьев между собой, а племянников с дядей». «Александр, - продолжает С.М. Соловьев, - был в это время в Орде и взял старейшинство от хана». Если бы он был против брата, то почему не умилостивил Сартака, как умилостивил его после, по случаю народных восстаний? Прежде всего, надо сказать, что Александра именно и не было в Орде во время приказа Неврюю идти на Андрея. Одним этим фактом опровергается обвинение против Александра. Д.И. Беляев обстоятельно доказал, что Александр не мог быть в Орде раньше конца июня или начала июля. Между тем Неврюй уже 23 июля переходил Клязьму. Но предположим на минуту, что Александр успел прибыть в Орду к началу Неврюева похода. И все-таки очень сомнительно, чтобы ему удалось умилостивить хана. Можно было, хотя и с трудом, укрощать ханский гнев по случаю народных восстаний, ссылаясь на неразумные толпы, на хищность сборщиков дани. Но что мог сказать Александр в извинение брата, раздражавшего татар? Разве Андрей обнаруживал склонность принести покорность хану? Ведь он гордо заявил в это время: «Лучше отказаться от престола, чем служить татарам!» Как просить прощения тому, кто сам этого не желает? Александр за народ приносил хану извинения и ходатайствовал о милости в качестве признанного самими татарами его главы, и хан уважал это ходатайство. Какое право мог иметь Александр, ходатайствуя за брата? Наконец, достаточно ли велико было расположение Сартака к Александру в то время? Если Александр спасал русский народ от последствий ханского гнева, это еще не значит, что он во всякое время мог спасти всякого князя, вздумавшего прогневать ханов. Известно, как строго смотрели татары на долг повиновения. Насколько велик был гнев хана на Андрея, видно из того, что впоследствии, когда Александр был уже великим князем и, следовательно, пользовался полным доверием хана, он, крайне сожалея о судьбе, постигшей Андрея, хотел дать ему Суздаль, но «не смеяше хана». «Бегство Андрея в Швецию, - говорит далее Соловьев, - и радушный прием со стороны шведов может показывать, что они видели в Андрее врага Александрова». Слишком слабое основание. Прежде всего, Андрей отправился не в Швецию, а к сыну мнимого врага - Василию, княжившему в Новгороде по отъезде отца... «Очевидно, - справедливо говорит Д.И. Беляев, - Андрей не побежал бы к сыну своего врага, боясь, что его непременно выдадут татарам; да и в Новгороде бы его действительно схватили и отослали к хану, ежели бы в самом деле Александр был враг Андрею». Между тем новгородцы не дозволили только Андрею оставаться у себя, высказав в этом случае замечательное благоразумие и трогательную заботливость об Александре, да и о самом Андрее: Александр был ведь в это время в Орде, где его могли задержать заложником, и тогда новгородцам для освобождения дорогого для них князя пришлось бы пожертвовать Андреем и самим отвезти его к хану... Радушие же шведов имело своекорыстное основание: они рады были удалению Андрея из Владимира, потому что оно избавляло их от непосредственного соседства с грозным Александром. «Предположение кн. Щербатова, что всему виною был дядя Святослав, не имеет основания, - утверждает С.М. Соловьев, - ибо Святослав не получил от перемены никакой пользы». Малопонятное соображение. Как же мог Святослав воспользоваться переменой 1252 г., когда он в том же году умер? По крайней мере, при назначении ханом на великое княжение Александра состояние здоровья Святослава исключало всякую возможность занять ему великое княжение. Вот и все основания, которые приводит знаменитый историк в подкрепление своего взгляда. Постранствовав в чужих краях, Андрей в конце концов возвратился в Отечество. Как же встретились братья? Андрей спешит к Александру, который встречает его с распростертыми объятьями, с любовию, по словам самого В.Н. Татищева, и спешит устроить его положение. Не так встречаются враги, причинившие друг другу незабываемые обиды! Ведь татары, наряду с Андреевой областью, опустошили и владения Александра, его родину - Переславль. И это они сделали также в интересах Александра, по его наушению?! Наконец, скажем от себя, не чудовищно ли обвинять Александра в ужасах Неврюева погрома? Или он был настолько непредусмотрителен, что не мог предвидеть того грозного оборота, который приняли события под влиянием его наветов? Могли ли современники относиться с такой любовью, с таким, можно сказать, благоговением к Александру, если бы на совести его лежало кровавое дело? Тогда ведь не было дипломатических тайн, и причина нашествия Неврюя не укрылась бы от современников. Раскроем, например, Софийский временник. Разве можно было бы прочитать в нем следующие строки непосредственно после известия о Неврюевом нашествии: «Князь благ в странах не сбирая богатства и не презря кровь праведчину, сироте и вдовице вправду судя, милостилюбец, а не златолюбец, благ домочадец своим, а внешним своим от страны и приходящим от страны кормитель, на таковыя Бог призирает; и распространи Бог землю его, и богатство и славу, и удолжи Бог лета ему». Не обманывалось сердце русского народа, считавшего Александра своим ангелом-хранителем и горько впоследствии оплакивавшего его кончину как всенародное бедствие. Получив приказ привести непокорного владимирского князя, Неврюй собрал огромные полчища, притянув к себе силы двух князей - Котии и Олабуги Храброго. Александр, получив сведения о готовившихся событиях, поспешил в Орду в надежде предотвратить ужасы нашествия, но не имел достаточно времени, чтобы остановить поход. Святослав, по мнению Н.И. Беляева, «не воспользовался успехами Неврюева похода», и не мог воспользоваться: окончательно расстроив в Орде свое здоровье, он умер 3 февраля 1252 г., по другим сведениям в 1253 или 1254 г., и был погребен в Юрьевском соборе. Много пришлось выстрадать этому князю: не по силам ему была борьба с даровитыми племянниками. Теперь обратим наше внимание на мнение современных исследователей по поводу «наведения» Александром «Неврюевой рати» на Русь. А.Я. Лурье пишет: «В начале 1250 г., после более чем двухлетнего отсутствия, Ярославичи вернулись на родину. Андрей стал великим князем владимирским. Но недолго пришлось ему занимать этот высокий пост. Дядя Андрея, Святослав Всеволодович, претендовавший на великокняжеский стол, пытался убедить Сартака, преемника Батыя, в том, что Андрей злоумышляет против ханов». Действительно, поведение Андрея часто носило вызывающий характер. Еще в 1250 г. он женился на дочери галицкого князя Даниила - одного из немногих русских князей, пытавшихся восстать против татар, опираясь на западных союзников. Влияние Даниила на Андрея было довольно значительным. Андрей небрежно производил сбор дани, не посылал, как делали другие, богатых подарков приближенным хана. Все это подтверждало подозрения Сартака, и в 1252 г. он отправил в Суздальскую землю большую рать во главе с Неврюем и князьями Котием и Олабугой. Когда карательное войско Неврюя вторглось в Суздальскую землю, Андрей не подумал об изъявлении покорности, а выступил с войском и принял сражение. Как и следовало ожидать, он был разбит. Эта борьба имела для Руси самые пагубные последствия: преследуя бежавшего Андрея, полчища Неврюя заняли Переславль, разрушили его, убили семью Ярослава (брата Александра) и принялись опустошать Суздальскую землю. А вот мнение Н.И. Беляева: «Александр Невский был старше Андрея и уже по одному этому имел больше прав на великое княжество. Хорошо знал Александр и свое превосходство над заурядной натурой брата. Тем не менее он смирился, подчинившись решению великого хана, и ничем не проявил своего недовольства». Следовательно, у него не было причины жаловаться на брата. У А.А. Горского такое мнение: «В историографии получила распространение следующая трактовка этих событий: Александр поехал в Орду по своей инициативе с жалобой на брата; поход Неврюя был следствием этой жалобы». При этом авторы, положительно относящиеся к Александру, стараются говорить о случившемся сдержанно, не акцентировать внимание на этих фактах. Английский исследователь Дж. Феннел интерпретировал события 1252 г. без подобной скованности: «Александр предал своих братьев». Действительно, раз поход Неврюя был вызван жалобой Александра, то никуда не деться (если, конечно, стремиться к объективности) от признания, что именно Александр повинен в разорении земли и гибели людей, в том числе своей невестки; при этом никакие ссылки на высшие политические соображения не могут служить серьезным оправданием. Если приведенная трактовка событий 1252 г. верна, то Александр предстает беспринципным человеком, готовым на все ради увеличения своей власти. Но соответствует ли она действительности? Жалоба Александра на брата не упоминается ни в одном средневековом источнике. Сообщение о ней имеется только в «Истории Российской» В.Н. Татищева, именно оттуда оно перешло в труды позднейших исследователей. В то же время в труде В.Н. Татищева имеется множество добавлений, являющих собой исследовательские реконструкции, попытки восстановить то, о чем источник «не договорил». В отличие от позднейшей историографии, где текст источника отделен от суждений исследователя, в тексте «Истории Российской» они не разграничены, что часто порождает иллюзию упоминания неизвестных фактов там, где имеет место догадка (часто правдоподобная) ученого. Таков и рассматриваемый случай. Статья о событиях 1252 г. у В.Н. Татищева в целом дословно повторяет один из имевшихся у него источников - Никоновскую летопись. Исключением является приведенное выше место. Оно представляет собой вполне логичную реконструкцию: раз поход Неврюя состоялся после приезда в Орду Александра, а после похода Александр занял стол, принадлежавший Андрею, значит, поход был вызван его жалобой на брата; аналогии такого рода обнаруживаются в деятельности князей Северо-Восточной Руси более позднего времени. Таким образом, речь идет не о сообщении источника, а о догадке исследователя, некритически воспринятой последующей историографией, и вопрос в том, дают ли источники основание для такой интерпретации событий. Рункевич (с. 208) пишет: «Если считать, что нашествие Неврюя было вызвано жалобой русского князя, то все данные указывают, что эта жалоба исходила от Святослава, а не от св. Александра». Исторические данные об источнике жалобы настолько смутны, что строить на них предположение можно, лишь исходя из психологии князя, что и делают в данном случае историки. Многие князья наводили татар на Русь, поэтому почему-то считается логичным предположить, что это должен был сделать и Александр. К этому нужно прибавить общую тенденцию рационалистического низведения всех явлений на степень поступков обычного человека. Поэтому, если бы Александр был обычным князем, то предположение, что он навел татар на Русь, было бы более вероятным, все же оставаясь лишь предположением. Но все дело в том, что Александр не был обычным князем, и это можно утверждать не только на основании церковного на него взгляда, но и на основании чисто рационалистического, беспристрастного подхода. Вся его деятельность, завершившаяся поездкой в Орду для отвращения нашествия, связанной с большой личной опасностью, делает возможность идеи о наведении татар настолько на него не похожей, что нужно было бы с серьезной критикой и недоверием подходить к явно и определенно выраженному об этом известию летописи, если бы таковое существовало. Многие же историки делают как раз обратное: на основании известий, из которых никак не следует, что Александр был виновником нашествия, они высказывают это обвинение совершенно определенно. При этом они исходят из психологии обычного честолюбивого князя, приписывая эту психологию и Александру. Между тем вся жизнь святого Александра (не лишенная поступков, которые были нормальны в то время, но которые кажутся нам жестокими, как, например, кара восставших новгородцев) и все дело его жизни не могут быть объяснены в свете этой обычной психологии. Они явно указывают на иной облик, на иное сознание, на иную психологию. Приняв же эту психологию, нужно отвергнуть и предположение В.Н. Татищева, не подкрепленное историческими данными, которые могут создать обвинение лишь при особом подходе к этому вопросу путем приписывания Александру тех настроений, которые ему совершенно чужды и которые противоречат всему его облику. Андрей, сделавшись великим князем владимирским и почувствовав свою силу, не устоял перед искушением стать освободителем Руси. Со своим зятем Даниилом, князем галицким, он начал готовить восстание против татар. Но ханы зорко следили за князьями. Андрей Ярославич действительно вел независимую от Батыя жизнь: в 1250 г. он вступил в союз с Даниилом, женившись на его дочери, а Даниил в то время не признавал власти Орды. Однако в своих действиях Андрей опирался на такую весомую опору, как ярлык на Владимирское княжение, полученный в 1249 г. в Каракоруме от враждебной Батыю великой ханши Огуль-Каймиш (вдовы Гуюка). Но в 1251 г. Батый сумел посадить на каракорумский престол своего ставленника Менгу, и на следующий год он организовал одновременно два похода - Неврюя на Андрея Ярославича и Куремсы на Даниила Романовича. Таким образом, поход Неврюя явно был запланированной акцией хана в рамках действий против не подчинявшихся ему князей, а не реакцией на жалобу Александра. Но если считать последнюю мифом, то с какой целью Александр ездил в Орду? В Лаврентьевской летописи, древнейшей из содержащих рассказ о событиях 1252 г., факты излагаются в следующей последовательности: сначала говорится, что «иде Олександр князь Новгородьскыи Ярославич в татары и отпустиша и с честью великою, давше ему стареишиньство во всей братьи его», затем рассказывается о татарском походе против Андрея, после чего повествуется о приезде Александра из Орды во Владимир. Поскольку Александр приехал на Русь, несомненно, после «Неврюевой рати», слова «отпустиша и с честью» и т. д. следует отнести к тому же времени. Прежде чем рассказать о татарском походе, летописец говорит, что «здума Андреи князь Ярославич с своими бояры бегати, нежели цесарем служить». Речь идет явно о решении, принятом не в момент нападения Неврюя (тогда вопрос стоял не «служить или бежать», а «сражаться или бежать»), а ранее. Скорее всего, «дума» Андрея с боярами имела место после получения владимирским князем требования приехать в Орду. Батый, покончив с внутренними делами, собрался пересмотреть решение о распределении главных столов на Руси, принятое в 1249 г. прежним, враждебным ему каракорумским двором, и вызвал к себе и Александра, и Андрея. Александр подчинился требованию хана, Андрей же, посоветовавшись со своими боярами, решил не ездить (возможно, он не рассчитывал на удачный исход поездки из-за благосклонности, проявленной ему в 1249 г. правительством свергнутой и умерщвленной великой ханши). После этого Батый принял решение направить на Андрея, так же как и на другого, не подчиняющегося ему князя - Даниила Галицкого, - военную экспедицию, а Александру выдать ярлык на Владимирское великое княжение. «Князь Андрей, - писал А.Е. Пресняков, - “здума со своими боярами бегати, нежели цезарям служити...” когда хан послал на Андрея рать свою с царевичем Неврюем. А в то время “иде Александр князь Новгородский в татары, и отпусти его с честью, давшее ему старейшинство во всей братии его”. Александр не примкнул к замыслам брата, а поспешил в Орду, чтобы отклонить крушение своей власти и большую беду для Руси... Лаврентьевская, Никоновская летописи, а за ними историки XIX и XX веков приняли сопоставление этих известий за основу приписать самое нападение татар проискам Александра. Однако поход Неврюя лишь часть предпринятых татарами операций. В 1252 г. Куремса начинает наступление на Даниила Галицкого, законченное Бурундаем. Татары в этот момент опасности для их владычества на Руси отнюдь не орудие княжеского соперничества». Следует обратить внимание на тот факт, что поход Неврюя был гораздо более «локальным» предприятием, чем походы на не подчиняющихся Сараю князей в начале 80-х гг. XIII века и в 1293 г. («Дюденева рать»). В заключение вопроса о «Неврюевой рати» и Киевском княжении Александра Невского отметим, что идея о недовольстве в получении великим князем киевского престола в основном принадлежит позднейшим историкам. Киев еще оставался духовным центром Руси, и митрополия находилась там до 1299 г., когда была перенесена во Владимир. «По смерти Ярослава, - пишет С.Л. Аннинский, - Александр и брат его Андрей поехали в Орду, где им были предоставлены два первостепенных княжения: Александр получил Киев, а Андрей - Владимир. Хотя Киев был в развалинах, но по-прежнему считался главным и старейшим русским княжеством. Таким образом, предпочтение отдано было именно Александру. И это не удивительно: слава о его победах, без сомнения, гремела на Востоке, так же, как и на Западе; княжество его было единственным (окончательно) не завоеванным; наконец, самая личность его должна была действовать на людей покоряюще во многих отношениях: спокойным и полным достоинства сознанием своего превосходства». Более ранние источники спокойнее относятся к киевскому назначению великого князя и не делают упора на его обиду, которой, по сути, не было. Из обиды выросли жалоба на брата Андрея и поход «Неврюевой рати», будто бы спровоцированной великим князем. Повторимся: в летописях нигде не говорится как о жалобе Александра на брата Андрея, так и о его участии в наведении татар на Русь. Это является попыткой представить великого князя виноватым, хотя вина его и не доказана, а является лишь частным мнением В.Н. Татищева, поддержанным С.М. Соловьевым и переписанным позднейшими историками. Андрей Ярославич не сумел удержаться на великом княжении и установить надлежащим образом отношения с татарами, и в качестве правителя оказаться на высоте положения. Если бы смог удержаться у власти, то задача Александра была бы ясна и немногосложна - стоять на страже Отечества против западных врагов и оберегать по-прежнему целостность Русской земли от неизбежных нападений с их стороны. Но Божие Промышление решило иначе: Александр стал во главе русского народа, и его задачи сразу усложнились. Однако многообъемлющий ум и могучая воля помогли ему в разрешении труднейших вопросов века. Так постепенно развивается перед нами величие его героического образа. В первую половину своей деятельности в качестве новгородского князя он является перед нами главным образом как искусный полководец, которому удивляются до сих пор. Но уже в это время выступают перед нами главные черты его характера. Он не увлекается личной, рыцарской храбростью, не жаждет военной славы: битвы и победы составляют для него только средства для достижения высших целей. Он не гордится своими успехами, приписывая их всецело небесной помощи. Проявляя личную храбрость, где нужно, он побеждает неприятеля главным образом стратегическим искусством, глубоко обдумывая план своих действий и затем с ужасающей быстротой приводя его в исполнение. Таким образом, это вовсе не была бурная натура, страстно и неудержимо стремившаяся вперед и увлекавшая за собою других. В вопросе о великом княжении он обнаруживает удивительную предусмотрительность и осторожность, скромность и самоотвержение и вместе с тем глубокое уважение к правам других. Он умеет терпеть, когда другие спешат. Сознание внутренней нравственной мощи сказывается в этом спокойствии... В нем сочетались три величайшие доблести: практический трезвый взгляд; гибкий, изобретательный и широкий ум, способный обнимать разнородные предметы и обстоятельства во всей их сложности и, проникая в будущее, намечать новые формы жизни; несокрушимая воля и самообладание. Эти свойства помогли ему проявить более высокую, чем доблесть полководца, поистине царственную добродетель правителя. Рассматривая многостороннюю деятельность Александра Невского в качестве главы русского народа и старясь понять ее внутренний смысл, мы должны признать, что ключом для понимания его политики служит его отношение к татаро-монголам. Это вполне понятно: завоевание Руси варварами и потеря политической самостоятельности - такое обстоятельство, которое, тяготея над всеми другими отношениями, надолго должно было определять исторические судьбы русского народа. Примириться в душе с фактом подчинения христианского народа грубым варварам, отказавшись от надежды на возвращение политической независимости, очевидно, было немыслимо. Следовательно, оставалось избрать более или менее верный путь, который рано или поздно привел бы к освобождению. Современным тогда руководителям судьбы русского народа представлялся двоякий исход: прежде всего, конечно, приходила в голову мысль воспользоваться несокрушенными еще силами христианского мира в лице западноевропейских государств и постараться призвать их на помощь против варварства, грозившего затопить весь цивилизованный мир. Это средство могло казаться наиболее легким и осуществимым. Но для того, чтобы воспользоваться помощью христианского Запада, необходимо было объединиться с ними в духовном отношении, признать власть папы и, как роковое следствие этого, втянуться в круг западноевропейского развития. На этот путь и попытался вступить один из замечательных князей того времени, современник Александра Невского, Даниил Романович, князь галицкий. Почти вся Юго-Западная Русь была в его владении. Сам он отличался выдающимися качествами, вызывающими глубокое сочувствие историка: всегда отважный, не знавший страха, великодушный и до крайности добросердечный, он в то же время обладал светлым, широким взглядом на политические обстоятельства того времени. Волей-неволей пришлось ему побывать в Орде с поклоном ненавистному Батыю. Нетерпимым показалось такое унижение Даниилу. Скрепя сердце, в надежде на помощь с Запада, он решился дать клятвенный обет покорности Римской церкви и принял королевский венец, по выражению летописца, от Бога и от престола святого Петра, и от отца своего папы Иннокентия. Ведал ли князь галицкий, что творил, вступая в столь тесную связь с Западом? Бесспорно - и дальнейшая история русского народа доказала это - мы не могли бы успешно продолжать свое развитие, окончательно замкнувшись в себе и устранившись от Запада, не усвоив себе плодов европейской культуры. Но вопрос в том, когда, на какой ступени своего развития могли мы воспринять семена европейской культуры, не страшась потери своей политической и духовной самостоятельности? Если в XVIII веке уже достаточно сильные своим государственным единством и национальным самосознанием, вступив в тесное культурное общение с Западом, мы, тем не менее, вкусили много-много горьких плодов этого сближения, - готовы ли мы были к такому сближению в XIII веке? К счастью, все задушевные планы и надежды Даниила на помощь Запада рушились. Запад обманул его, папа не прислал ему помощи, и Даниил, прервав все сношения с Римом, умер сыном Православной церкви. Но лучшие силы этого благородного князя были потрачены безвозвратно: гоняясь за своей мечтой, он не успел ни освободиться от монгольского ига, ни позаботиться о том, чтобы оставить своему государству прочные залоги развития на будущее время. Иной путь избрал славный князь Северо-Восточной Руси. Не рассчитывать на чужую помощь, а расти и подниматься собственными усилиями, с напряжением всех сил народных выработать и создать свой собственный центр могущества, сохранив неприкосновенными черты народности, и затем уже думать о свержении ига - таковы смысл и значение деятельности Александра Невского. Какая могучая вера в свой народ требовалась для того, чтобы не смутиться обрушившимися на Русь бедствиями, чтобы надеяться на то, что рано или поздно, укрепившись духовно и собравшись с материальными силами, Россия воскреснет. Западные враги неминуемо грозили не только политической независимости, но и самой народности. Зато с ними можно было бороться, и наш национальный герой сражался с ними без устали, без малейшей уступки, до крайнего напряжения сил. А между тем, усыпляя татар безусловной покорностью и данью, не следовало упускать из виду и забот о лучшей организации сил народных, чтобы хоть в будущем, близком или отдаленном, можно было вернуть и политическую независимость. Главная, самая могущественная охрана народности есть государство. Сила, крепость и тяжесть этой народной брони, очевидно, должна соответствовать силе опасностей, которым она должна противостоять. Поэтому необходим был могучий подъем государственного духа, необходимо было довершить то, что было начато суздальскими князьями. Руси нужен был единодержавный властелин, распоряжавшийся силами всей земли и имевший полную возможность направлять их к общему благу. Идеалом такого властелина можно считать Андрея Боголюбского. Кто принудит население нести тяжкие жертвы во имя малопонятного ему блага государственного? Здесь нам помогли отчасти сами татары. Прежде всего, они объединили всю Русь общим союзом - союзом общего горя и плена. Над Россией, помимо ее воли, вознеслась единая страшная власть - власть хана, и необходимость безусловного повиновения этой власти, после страшных погромов, живо сознавалась всеми - от князя до последнего смерда. Наши князья, став посредниками между ханом и русским народом, заслонив собой русский народ, оказывая полную покорность татарам, предотвращая погромы, могли в то же время укреплять свою власть, вводить более строгие формы зависимости по отношению к государству, требовать большего повиновения, больших жертв, не вызывая сильного народного неудовольствия и противодействия, потому что вся ненавистная сторона зависимости падала на татар. Привычку к своеволию, к распущенности должен был сдерживать страх сурового, беспощадного возмездия. Позорное иго предстояло обратить в школу исторического воспитания. Указывая на грозу нашествия, наши князья могли мало-помалу совместить в своих руках всю полноту власти, завоеванной татарами. По отношению к народу наши князья должны были уподобиться матери семейства, «которая, - выражаясь словами знаменитого писателя, - хотя и настаивает на исполнении воли строгого отца, но вместе с тем избавляет от гнева, и потому столько же пользуется авторитетом, сколько и нежной их любовью». За успех ручалось врожденное русскому народу чувство государственности. Сначала, подчиняясь необходимости и внешней силе, народ мало- помалу сознает полезность сильной государственной власти и сам станет на страже ее. Что же касается отношений князей между собой, то, очевидно, вопрос о чести, о первенстве должен был отойти на второй план. Надлежало позаботиться о силе - нравственной и материальной. Великие люди правят народами, не высказывая заранее придуманной программы. Напротив, величие истинно государственного человека, практического деятеля в том и состоит, что, применяясь к обстоятельствам времени, он умеет извлекать из них наибольшую пользу для своего народа.
Источник: Святой витязь земли русской. Святость жизни благоверного великого князя Александра Ярославича Невского / А. Соколов. – Н. Новгород, 2008. – 360 с.: ил.
