День объявления в России Конституции Высочайший Манифест об усовершенствовании государственного порядка (Октябрьский манифест) — законодательный акт Верховной Власти Российской империи, обнародованный 17 (30) октября 1905 г.
Бывают в жизни моменты, которые и время не может стереть своими длинными лапами; события остаются яркими в памяти.
Такими событиями в моей жизни является 1905—06 гг., года богатые для России событиями, всколыхнувшими жизнь страны...
Наш чиновный гор. Владимир также очнулся в это время. Мои воспоминания относятся ко дню объявления в России конституции, когда с монаршего трона были провозглашены «действительная неприкосновенность личности, свобода слова, печати, собраний».
Угнетенный русский народ поверил этим обещаниям и торжествовал. Этот день остался у многих русских граждан в памяти. Дарование свободы открывало такой простор жизни, что народ не мог скрыть своего восторга от этих свобод и на улицах люди целовались говоря: «Христос воскресе!»...
Лица у всех были торжественные, сияющие...
В день объявления конституции во Владимире (18 октября 1905 г.) группой кадетов был организован в дворянском собрании митинг. Митинг был открыт под председательством присяжного поверенного Котлецова. Собрание было переполнено. Слышались горячие, восторженные речи и толпа замирала от восторга, внимая необычным речам. Но черные тучки на небе уже показались...
Под конец митинга, по поручению партии с.-д. П.И. Лебедевым-Полянским был выброшен флаг с надписью «Да здравствует Республика» и черная сотня зашевелилась.
Красное знамя ножом врезалось в их сердца и они виновных решили наказать, но расправа произошла на следующий день.
Несмотря на объявление свободы, в воздухе носился трепет.
С улицы начали появляться кучки мясников, дворников, котов с подозрительным топотом.
Группы партийных были тоже на улице и с ними П.И. Лебедев, надевший искусственную бородку и другой костюм.
Но взоры шакалов все время были направлены на него.
Когда Лебедева предупредили об опасности и он хотел уйти, кучка мясников пошла следом за ним.
В воздухе чувствовалась гроза. Лебедев побежал по направлению к банку. Раздался крик «держи его, бей его».
Настала жуткая минута. С замиранием сердца следили за происходящим. Лебедева настигали.
Мгновение, и Пав. Ив. мог быть в безопасности, он открыл дверь в банк, - половина корпуса его была в здании, но убийцы успели схватить его, смяли и начали бить его кулаками, ногами, но воронам этого было недостаточно. По бесчувственному телу Лебедева решили провезти лошадь с повозкой, но извозчик решительно отказался выполнить это варварское требование...
Дальше начались избиения учащихся: гимназистов, семинаристов, прохожих в очках и Владимир замер. На улицах пустота, на окнах ставни, лишь черная сотня храбро торжествовала свою победу.
С портретом царя, царским гимном, пьяная свора подходила к подозрительным квартирам и производила свою работу разрушения.
Так была разграблена квартира Котлецова, а сам он, преследуемый погонями и сысками, был загнан в болото Покровского уезда.
Так были встречены «незыблемые свободы» в г. Владимире, объявленные с монаршего трона.
Беляев — «Марат».
Черносотенный погром во Владимире 1 ноября (19-го октября) 1905 г.
Под нажимом мощной волны рабочего движения последний царь Николай Кровавый 30 (17)-го октября 1905 года издал манифест, в котором «даровались» населению «незыблемые основы гражданской свободы на началах неприкосновенности личности, свободы совести и слова, собраний и союзов».
Для всякого мало-мальски понимающего человека уже тогда было ясно, что этот манифест издан царем не добровольно, что это — уступка революционному движению, которое правительство надеялось затушить такой подачкой. Первые же дни «свобод» показали, что правительство попытается в дальнейшем всякими способами уклониться от исполнения этого манифеста.
Так на самом деле и получилось.
Издавая манифест, правительство одновременно дало сигнал о мобилизации против революционных элементов страны черной сотни, состоявшей из подонков общества, торговцев, деревенских кулаков и т. п. «защитников царя-батюшки».
По этому сигналу по всей России в «дни свобод» прокатилась волна черносотенных погромов.
Погромы были во Владимире, Костроме и Иваново-Вознесенске.
Во Владимире погром произошел 1 ноября (19 октября), на другой день по получении здесь манифеста.
Накануне в помещении «Дворянского собрания» местной буржуазно-либеральной интеллигенцией был организован митинг, на котором после выступлений либералов социал-демократ (большевик) П.И. Лебедев-Полянский развернул красный флаг с надписью: Долой самодержавие, да здравствует демократическая республика, да здравствует учредительное собрание».
Это так разъярило местных черносотенцев, что они вечером этого же дня устроили репетицию погрома, избив около банка П.И. Лебедева-Полянского и студента Беллонина.
На другой день, 1-го ноября (19-го октября), черная сотня действовала уже организованно. В соборе был устроен торжественный молебен, после которого губернатор Леонтьев обратился к толпе с речью, в которой призывал «поддержать царя-батюшку, не слушать смутьянов, возбуждающих народ» и т. п. По окончании своей речи губернатор выкинул белый флаг, как бы в противовес красному флагу, появившемуся накануне в залах «Дворянского собрания».
Это послужило сигналом к погрому.
Толпа черносотенцев от собора двинулась по городу избивая по пути студентов, гимназистов и вообще всех, кто имел «интеллигентный вид». Всего в этот день пострадало в городе от черносотенцев 5 студентов, 4 гимназиста, 4 семинариста и несколько чиновников.
Полиция не мешала погромщикам, а известный по городу пристав Дробышев («Дробышкин», как звали его в революционной среде) спаивал черносотенцев водкой в саду дома Лукьянова на спуску к вокзалу. Хладнокровно наблюдал погром и полицеймейстер Иванов («Налимыч»).
Черносотенцы, между тем, не довольствуясь избиениями на улицах, принялись громить квартиры местных либералов — Гвоздева, Котлецова и др.
К вечеру они так увлеклись погромом, что по ошибке даже выбили стекла в помещении жандармского управления, находившегося рядом с квартирой Котлецова.
«Вечером 19 октября 1905 г. нас, муромлян, выпустили из тюрьмы. В. Хряпин, С. Гуреев, М. Лакин и я (А.Г. Шляпников) направились из тюрьмы в город, на поиски социал-демократов. Приютили нас в тот вечер у Благонравова, работавшего тогда по статистике в земстве.
Вечером пошли мы на предполагавшееся народное собрание, где должны были выступать. Но по дороге пришлось проходить улицы, захваченные черной сотней, которая приняла нас в кулаки. Все мои спутники убежали, а меня, оставшегося позади всех, основательно побили. В первый же день царских свобод я получил синяки под глаза и ранение губ.
Погром за эту ночь принял крупные размеры. Полиция, владимирские торговцы явно поощряли бесчинства черной сотни. Толпа пьяных громил выла около губернаторского дома, вызывала музыку, пела патриотические песни, царский гимн, кричала «ура» властям, а также традиционное: «Бей жидов!» Но так как во Владимире «жидов» почти не было, то их заменили студентами, гимназистами, вольнодумцами-семинаристами и земскими служащими.
Целую ночь мы просидели в квартире Благонравова, ожидая нападения на его квартиру. Вооружились. Но ночь прошла благополучно. Рано утром, переодевшись в рваное, чтобы иметь вид полу-бродяг, мы пошли на вокзал и вернулись благополучно в наш Муром» (А. Шляпников).
Прекратить погром было легко, так как в городе находились два полка солдат, но это было не в интересах местных властей. Только тогда, когда погромщики принялись за разгром публичных домов на Студеной горе, начальство немедленно вступилось за эти «учреждения», вызвало роту солдат и последняя без труда разогнала громил.
На другой день по городу были развешаны лицемерные объявления губернатора:
«Вчера радостный для народа день омрачился насилиями, произведенными в квартирах некоторых лиц.
Вследствие этого призываю всех жителей города к порядку и спокойствию, прося отстраняться от участия в преступных действиях неразумных людей во избежание печальных последствий.
С лицами, дозволившими себе нарушение порядка и насилия, будет мной поступлено по закону.
Губернатор, егермейстер высочайшего двора И. Леонтьев».
Одновременно по городу распространялись листовки, призывающие граждан бойкотировать наиболее активных погромщиков- торговцев: Байкусова, Дворникова, Гончарова и баньщика Куликова.
Город еще несколько дней был во власти черной сотни.
Только тогда, когда местные революционные организации создали боевые дружины, а торговцы-погромщики стали бойкотироваться населением города, черная сотня присмирела.
Так во Владимире было отмечено „дарование" «куцой конституции» Николаем II.
(«Призыв», 2 ноябр. 1930).
***
Благонравов Федор Аркадьевич вспоминает: «Приезд А.С. Самохвалова совпал с днями погрома во Владимире. А.С. остановился у П.Ф. Леонтьева (где в то время квартировала Г.Д. Цепелева). Леонтьев, ожидая возможного разгрома черной сотней и его квартиры, переправил семью в более надежное место к знакомым, а сам (вооруженный «бульдожкой») с Самохваловым, у которого было охотничье ружье, заночевали в квартире, решив в случае нападения защищаться. Но утомленные, видимо, событиями дня, «вооруженные стражи» в ожидании нападения мирно заснули, забыв закрыть наружную дверь, и притом так крепко спали, что явившийся утром водовоз вошел в квартиру, преспокойно слил воду и незамеченным также удалился. Только пришедшая некоторое время спустя домой жена Павла Федоровича разбудила «вояк».
***
Вспоминает Загайная Софья Константиновна: «Кажется, 18-го или 19-го октября должен был состояться митинг, на котором считалось возможным побывать и мне. Утром я и Роза пошли на квартиру Лазаря, застали там нескольких товарищей, которые были вооружены (В числе этих товарищей помню Александра Николаевича Соколова, которого я знала также по работе в Костроме.). Что-то такое было во всей окружающей обстановке, что заставляло опасаться какого-либо выступления со стороны полиции. Побыв там короткое время, мы решили разойтись, а нам с Розой поручено было походить по городу и разведать, можно ли рассчитывать на то, что митинг состоится. Когда мы вышли из квартиры Лазаря с кем-то из бывших там товарищей, то вдогонку нам обыватели посылали такие замечания: „Вот эти с красными флагами ходят, резать их надо!"
Где должен был состояться этот митинг — не помню; помню только, что мы пошли в собор и то, что мы там услышали, давало полную уверенность предполагать о готовящемся черносотенном выступлении.
Действительно, вскоре стало известно, что в городе были определенные случаи избиения местной интеллигенции и студентов (фамилию одного из избитых студентов я запомнила — В. Беллонин). Говорили, что в организации этих избиений играл видную роль какой-то торговец — владелец шапочного магазина. Впоследствии передавали, что „Владимирское общество" отомстило ему бойкотом его торговле, что он почувствовал очень сильно.
Потом начался погром квартир. При такой обстановке большая опасность грозила тов. Лазарю Зеликсон. За невозможностью в короткий срок приискать безопасную квартиру и днем препроводить его на нее, решено было временно поместить Лазаря в квартиру типографии. Он и Роза пришли ко мне. Однако, считать при данных условиях мою конспиративную квартиру совершенно безопасной было нельзя и к вечеру он был переведен в квартиру Черневских. Уговаривали и меня товарищи переночевать где-нибудь в другом месте, но мне казалось, что это необязательно и я осталась. Пошла только проводить Розу на ее квартиру (жила она в противоположном конце города, на Соборной улице), так как беспокоилась, что ее, как еврейку, могут по дороге побить.
Итти нам пришлось, пробираясь через густую толпу, охотившуюся на улицах и на каком-то прилегающем к месту квартиры Розы бульваре за студентами и евреями. Настроение толпы было определенно погромное; несмотря на это, мы прошли беспрепятственно. Назад я возвращалась на извозчике,— так неприятно было итти еще раз в этой толпе!
Вечером произошел курьезный инцидент, в дальнейшем — другой. Приходит ко мне какой-то юноша, подает мне револьвер и говорит, что в городе происходит разгром квартир, что моя квартира также замечена, так как проследили, что здесь был Лазарь Зеликсон, и что мне товарищи прислали для защиты этот револьвер; тут же он заметил, что пули из револьвера вываливаются. Мы оба рассмеялись, и я отдала ему это оружие обратно, сказав, что для меня будет безопаснее быть без всякого оружия, чем с этим.
Ночь прошла благополучно, никто меня не потревожил. Говорили потом, что погромщики перепились и стали громить публичные дома, находившиеся по дороге из города в Солдатскую Слободу, и что этот погром пришлось прекращать при помощи войск.
Через несколько дней Роза поехала в Москву. Я опять сидела и ждала. В период этого ожидания произошел и другой курьез.
В одну из тех тревожных ночей я была разбужена резким звонком. Наскоро одевшись, подхожу к входной двери и спрашиваю: „Кто здесь?" В ответ слышится: «Подайте ближнему». Судить людей в час ночи для того, чтобы просить милостыню, как известно, не полагается. Тут же вспомнились предупреждения о разгроме квартир, стало неприятно. Однако, отвечаю: „у меня ничего нет", — а сама жду, что дальше будет. Дальше слышу: „Подойдите ближе, я от Розы".
Оказалось, Роза прислала из Москвы товарища, который должен был работать наборщиком в нашей подпольной типографии. С этого дня мы стали вдвоем ждать работы.
Приехала и Роза из Москвы, а типографии все не было. Продолжать пребывать в состоянии ожидания до бесконечности было невозможно, и я решила вернуться обратно в Кострому. В один вечер со мной уезжал Лазарь Зеликсон в Москву, а через короткий срок туда же должна была уехать и Роза» (Софья Константиновна Загайная. ОДНА ИЗ ПЕРВЫХ ПОПЫТОК ОРГАНИЗАЦИИ НЕЛЕГАЛЬНОЙ ТИПОГРАФИИ во Владимире в 1905 г.).
***
Воспоминания Ф.А. Благонравова: «Октябрьская забастовка. Забастовали служащие Контрольной палаты, акцизники, служащие Губернской Земской Управы и др. Снимать с работы по учреждениям ходили: С.В. Дегтярев, В.А. Черневский и П.И. Лебедев. В здании Губернской Земской Управы (против банка), в помещении отдела народного образования, которым заведовал Михаил Федорович Тихомиров и где также работал Михаил Павлович Андреев (М. Андреев умер от разрыва сердца в 1924 г. Во Владимир переселился в 1905 г. из Суздаля, а родом муромец.), с которым я здесь едва ли не впервые познакомился, состоялось собрание довольно большой группы земских служащих. На собрании с горячей речью выступил Павел Иванович Лебедев. Во время собрания появился член управы П.П. Булыгин (беллетрист „Русского Богатства") и зачитал телеграмму, полученную им из Петербурга от М.Г. Комиссарова (земец, либеральный член 1-й Гос. Думы) об объявлении конституции. Собрание закончилось пением революционных песен. Решено было вечером устроить митинг.
Вечером, отправляясь на назначенный митинг, я встретился с женой одного из своих сослуживцев и от нее узнал о получении уже манифеста и об организации явочным порядком и с молчаливого согласия губернатора в Дворянском Собрании широкого митинга и об отмене по этому случаю нашего митинга.
Митинг открылся под председательством присяжного поверенного В.А. Гвоздева. От либералов выступал Булыгин и, как будто, Юрий Дм. Смирнов; от эсеров — Лившиц (он же Сергеев), по временам гастролировавший во Владимире эсеровский лидер. Выступил и Котлецов, представитель своеобразной платформы, как-то в предвыборную кампанию заявивший, что „вся его партия в его собственном пиджаке". От социал-демократов выступил Лазарь Зеликсон. После его речи на эстраде появился П.И. Лебедев и выкинул красное знамя с надписью — „Долой самодержавие, да здравствует демократическая республика, да здравствует учредительное собрание". Говорить ему не удалось, в зале произошло движение, послышались внушительные окрики, митинг был сорван ввалившимися в зал черносотенцами, которые хлынули на эстраду, чтобы вырвать из рук Лебедева знамя. С трудом пришлось выбираться из собрания. Кстати сказать, припоминается, что с.-д. не предполагали выступления Лебедева и, во всяком случае, целесообразность этого выступления ставили в зависимость от настроения на митинге.
После митинга часть присутствующих двинулась по направлению к тюрьме. По пути домой, мы с женой встретили возле „креста" у Торговых рядов И.В. Архангельского и О.А. Смирнову, которые предупредили нас, что идти дальше не следует, так как впереди у торговых рядов черносотенцы уже начали избиение. Нам пришлось вернуться в Троицкую ул., переждать у Гвоздецких и отправиться домой обходным путем через Базарную площадь. Утром следующего дня я, не имея другого костюма, кроме студенческой формы, был в большом затруднении, так как не мог никуда пойти (жил я тогда в Солдатской слободе, по Часовенной улице, в доме И.А. Лапшина, на окраине города, где не мало проживало черносотенного сброда). Жена отправилась на разведки, а ко мне от Дегтярева заявились только что накануне выпущенные из тюрьмы муромляне — т.т. А.Г. Шляпников, М.И. Лакин, С.А. Гуреев, Вл. Хряпин.
Жена принесла сведения о том, что был погром квартиры Гвоздева, в Куткином пер. (теперь Гоголевская улица), Котлецова и по ошибке зацепили было находящееся поблизости жандармское управление (на углу Куткина пер. и Гончаров); на углу Базарной и Никольской, в д. Жукова, громили квартиру страхового инспектора Малиновского. Черносотенцами был довольно сильно избит возле Банка П.И. Лебедев, спасшийся в помещении Банка; побит был студент „Вася" — Беллонин; еще накануне вечером малость влетело и Шляпникову по пути его из тюрьмы.
Толпа черносотенцев, с утра подпоенная приставом Дробышевым (в саду д. Лукьянова, на углу спуска к вокзалу), разгуливала по городу, „приветствовала" „начальника губернии", толкалась у собора и лишь ночью была разогнана, после того, как принялась за разгром публичных домов на Студеной горе. Воинский отряд, не получая приказа, находился до последнего момента в бездействии, но когда разрешение разогнать было получено, командовавший отрядом Сергей Сергеевич Тержин, капитан Сибирского
полка, достаточно энергично и быстро разогнал черную сотню.
И нам, вместе с выпущенными из тюрьмы муромлянами, пришлось испытать несколько неприятных часов. Вечером к нам на квартиру пришел еще Лазарь Зеликсон. Обсуждая события, мы мирно беседовали, как вдруг под окном раздались голоса — „вот здесь живут студенты". Наш старший мальчуган Валентин как-то сразу потушил лампу. Это еще сильнее привлекло внимание к нашей квартире со стороны подошедших, не то опередивших, не то уже оторвавшихся от общей массы черносотенцев при разгоне их на Студеной.
Надо сказать, что мы были легонько вооружены. Утром, не то в учительском общежитии, не то в управе, собралась часть социал-демократической и эсеровской публики, раздобыли, при содействии эсера Бурдина („Васьки"), несколько револьверов (самого разнообразного калибра и в большинстве плохих систем), и, вооружившись, решили сорганизовать для охраны дружину. Тем не менее, мы сообразили, что выходить на улицу навстречу толпе не целесообразно и, предполагая, что это только головная группа черной сотни, залегли в коридоре. Тов. Шляпников, тогда разбитной, живой паренек, занимал нас шутками; тов. Лакин делился воспоминаниями об ивановской работе; Лазарь Зеликсон прикурнул по соседству в кухне.
Лишь на рассвете товарищи муромцы окольным путем отправились на вокзал, чтобы поехать в Муром. Я утром направился к соседу слева, упомянутому мной капитану Тержину, где и выслушал рассказ об усмирении им черной сотни. Пришлось снять студенческую форму и перерядиться в собранный у разных товарищей довольно красочный костюм.
Я не расставался месяца два с „Смит и Виссон", хотя надежда на него была плохая. С оглядкой приходилось проходить на службу по закоулкам Солдатской. Мещанство насчет нашей квартиры и квартиры Зеликсон (в доме Архангельских, по Тюремной улице, где раньше жили мы с женой) распространяло всякие были и небылицы, вплоть до нелепой басни, что в доме Архангельской (где на задней хозяйской половине нередко проживали эсерствующие) „в тесто запекают бомбы".
Организованная дружина провела несколько занятий стрельбы за городом. В первые же дни она разослала по квартирам, которым угрожала опасность, „наряды" по два—три человека из молодежи. Должен сознаться, что пара ребят из Мальцевского училища, считавшая своим долгом по вечерам заявляться к нам для охраны, довольно-таки мешала заниматься, а в те дни, как известно, появилось очень много газет (б-ские: „Новая жизнь" — питерская и „Борьба" — московская, меньшев. — „Начало" и пр.). Правда, средство выкурить своих „охранителей" у меня скоро нашлось. Как только надоедали разговоры, я брался за книжку и предлагал заняться чтением. Ребята скорехонько хватались за шапки и покидали нас. Да и особой необходимости в охране квартир, спустя несколько дней после „конституционного" погрома, не представлялось. Прошел,— правда, позднее,— слух, что предстоит еврейский погром в один из базарных дней, и наша дружина подтянулась.
К этому времени вернулся из Мурома, чтобы совсем уехать из Владимирских краев в Москву, В.Н. Миролюбов и принял участие в дружине. При недавней нашей встрече он рассказал мне одну историйку относительно „храбрости" отдельных дружинников. Миролюбов, в компании с Толмачевским и С.В. Любимовым, шли ночью по городу. Около „Золотых ворот" они наткнулись на драку двух извозчиков. Миролюбову вздумалось вступиться за обижаемого, но когда он притронулся к обидчику, то моментально те оба объединили фронт против Миролюбова и ему пришлось довольно туго, так как его два приятеля - оба „дружинники" — пустились наутек. Лишь после того, как Миролюбов, расправившись с извозчиками, едва догнал приятелей, компания разразилась дружным хохотом.
Р. Зеликсон и Софья Константиновна Загайная, вызванная незадолго до этого Розой для постановки во Владимире типографии, вынуждены были переселиться в Москву.
Лебедев, по выходе из больницы и отсидевшись некоторое время в деревне у Я. Е. Коробова, выехал в Нижний.
После черносотенного погрома в Иванове в дни „российского конституционализма", во Владимире один за другим стали появляться ивановские работники. Первым заявился из Иванова Александр Дмитриевич Кумошенский и принял деятельное участие в работе с.-д. организации» (Ф.А. Благонравов. ОТ „СЕВЕРНОГО РАБОЧЕГО СОЮЗА" ДО ВОЙНЫ 1914 г. По материалам и личным Воспоминаниям).
Владимирский губернатор Леонтьев Иван Михайлович.
Волнения во Владимирской духовной семинарии
В среде гимназистов 1905-06 гг. в г. Владимире
Владимирский Комитет РСДРП (б)
|
