Этнические общности Мещерской низменности Среди местного населения территории нашего прихода (с. Палищи), точнее, среди образованной его части, бытует уверенность, что здесь до IX века коренным населением являлось племя «мещера», относящееся к этническим финнам. В научном мире нет столь однозначного мнения, и даже в обозначении ареала расселения и компактного проживания этого племени, существует плюрализм мнений и, даже, взаимоисключающих точек зрения. Самым веским доказательством существования этого этноса являются остатки материальной культуры, т. е материалы археологических раскопок. Однако доказательства в пользу существования отдельного племени — мещера, основывающиеся на остатках захоронений Пустошинского, Жабкинского и Заколпского могильников ещё не дают оснований сделать вывод о принадлежности этих остатков племени мещера.
Первооткрыватель Пустошинского могильника, крестьянин деревни Пустоша С. Ф. Алексеев в 1923 году при рытье ямы, обнаружил захоронение бронзового века дославянского периода. Археолог А. И. Иванов, досконально изучивший материальные остатки захоронений, сделал такое заключение. «Мы не решаемся пока со всей категоричностью приписывать Пустошинский могильник племени «мещера», поскольку для такого утверждения не имеется вполне достаточного историко-архивного материала». Как мы видим, А. И. Иванов не произносит племя «мещера», а употребляет выражение «какое-то финское племя». Раскопанный Б. А. Куфтиным могильник в селе Нарма (в 6 километрах от границы палищинского прихода), не содержит материальных остатков, вещей, какого-то особого мещерского типа, а характеризуется инвентарём переходного типа от финского к славянскому, больше свидетельствующего о смешении культур коренного населения и славян. Об этой находке тогда писалось в газете так: «Как видно из письма священника отца Петра Иссопова, при копании могилы на кладбище села Нармы, на глубине двух с половиной аршин, найдены вещи мерянского типа. С найденными вещами сохранился скелет».
Б. А. Куфтин указывал, что остатки материальной культуры нармского захоронения, переданы в Ивановский музей. В археологической литературе об этом захоронении почти ничего не упоминается. То, что вещи захоронения мерянского типа вполне согласуется с современными представлениями об этнолингвистической и этнокультурной границе средневекового периода, которая делит Мещеру в широтном направлении на две части.
Этнокультурная и этнолингвистическая ситуация в Волго-Окском междуречье во второй половине I — начале И тыс. н. э. (Фрагмент картосхемы из книги Е. А. Рябинина. 1997. С. 150.)
а) восточная граница балтской гидронимики. (В. В. Седов, 1971).
б) ареал мерянской гидронимики в пределах Окско-Клязьминского Междуречья (по М. Фасмеру).
в) ареал мордовской гидронимики левобережья Оки (В. В. Седов, 1971).
г) расположение палищинского прихода на картосхеме.
Е. А. Рябинин, автор фундаментального труда по средневековым финским этническим образованиям, обобщил всё, что существует в современной археологической науке, о летописной мещере, но в своём анализе остатков материальной культуры этих захоронений говорит скорее о смешении и взаимовлиянии различных культур финского и славянского этносов, чем о принадлежности этих остатков к мещере.
В одной из статей в журнале «Советская археология» вопросы смешения славянской и финской культур археолог и историк А. Л. Монгайт рассматривает очень подробно, и если речь заходит об остатках материальной культуры, то применительно к этнониму «мещера», всегда присутствует некоторая неопределённость, выражающаяся в словосочетаниях «вероятно мещера».
Эту точку зрения учёный продолжает спустя несколько лет и в своём капитальном труде «Рязанская земля» указывает, что Пустошинский экземпляр браслета из бронзовой пластины с загнутыми в трубочку краями произведение русских мастеров, возможно, модернизировано финскими мастерами путём подвешивания типичных чудских (финских) цилиндрических шумящих подвесок.
Из этих и других аналогичных высказываний учёных, которые хорошо знают, о чём говорят, совершенно невозможно отдать предпочтение какому бы то ни было типу культуры, и выделить в чистом виде, своеобразную материальную культуру племени мещера. Всякие особенности и новинки, различные сочетания предметов и их фрагментов, встречающихся в захоронениях, могут быть интерпретированы как продукт влияния близко родственных финских и славянских племён, к продукту взаимодействия и взаимовлияния которых они и могут быть отнесены.
Всякое разнообразие археологического материала, т. е. остатков материальной культуры вполне может укладываться в рамки этнографической амплитуды, как дань моде в одежде и украшениях и, рассматриваться как особенности формирования разных направлений в развитии культур, как в новые, так и в древние времена. В условиях пространственной изоляции, для которой Мещера со своими болотами и лесами, была весьма подходящим местом, эти отклонения могли быть значительными, т. к. определённая этническая общность могла, длительное время, не иметь частых контактов с другой. Этим объясняется наличие множества диалектов в местностях, где длительное время ведущими формами ведения хозяйства были охота и рыболовство. Поэтому разные племена, не привязывались к одному месту, а легко переходили с одного места на другое, поселяясь рядом с другим племенем, не связанным с ним родственными отношениями, но относящимся к тому же этносу.
Позднее, в связи с переходом к земледелию, оседлый образ жизни сделался нормой быта, и в условиях малой миграции населения (а в наших деревнях она до 1950-х годов была очень незначительна) особенности говоров сохранились у коренных жителей до настоящего времени. Поэтому на территории палищинского прихода деревни по говорам так отличались друг от друга, что мы, школьники, не искушённые в диалектной лексике, тем не менее, по говору, легко определяли принадлежность своего одноклассника к той или иной деревне.
Нельзя также сбрасывать со счёта и тот факт, что и в средние века люди тоже были подвержены влияниям моды, и смешение элементов украшений и заимствование образцов изделий могло быть широко распространённым явлением.
Нельзя также априорно приписывать древним мастерам шаблонную приверженность к повторению изделий по имеющимся образцам из года в год. Наверняка и тогда были мастера — творческие личности. Если же принять во внимание межплеменные и межэтнические браки, что, вероятно, имело место и тогда, то смешение и взаимовлияние культур может дать широкий спектр различных украшений, и определять их принадлежность к какой-либо этнической группе становится весьма ненадёжным делом. Более того, средние века характеризуются развитием производства кустарного типа. Каждая группа или артель кустарей разрабатывала свою модель украшений или изделий бытового инвентаря, и хранила и оберегала образцы и секреты их изготовления от других, поскольку они пользовались спросом. Тогда тоже существовали и рынки — торжища, и вообще места торговли, которые могли быть далеко от места производства.
Поэтому изделия одной этнической общности могли оказаться в расположении другой. Если в те времена существовали и отхожие промыслы, то картина ещё больше запутывается, и надёжная атрибуция становится просто невозможной.
Есть, конечно, и устойчивые признаки этнического сообщества — это язык. Когда речь заходит о летописной мещере, то все учёные соглашаются, что язык мещеры утрачен. Можно поставить под сомнение существование этого этнического образования, по крайней мере, на территории Мещерской низменности, только из-за отсутствия этого признака. Как здесь не вспомнить в очередной раз В. В. Богданова, утверждавшего, что языковые формы, как гены сохраняются лучше, чем остатки материальной культуры.
Если же принять во внимание необычайно широкое распространение этнонима и топонимов «мещера», — от нынешней Тверской области до Тульской, и его рассеянность по другим областям вплоть до Урала, то сразу обнаруживается несоразмерность ареала расселения этого племени с его численностью, которая сейчас мала, а в средние века была ничтожно мала. К тому же кажется странным и повсеместная утрата языка без указания возможных причин такой утраты. Также ничтожно мало найдено остатков материальной культуры будто бы принадлежащей племени мещера.
Ссылка на то, что мещера была вытеснена славянами, противоречит логике хода истории. Даже с точки зрения современного человека в Мещере мало удобных для жизни мест. Её население и сейчас редкое, и огромные лесные пространства считаются ещё не обжитыми. Какой же мотив, какой же интерес, и какой же мощный импульс должны иметь пришельцы, кем бы они ни были, чтобы из этой глухомани выгонять аборигенов и разгонять их по всей Европейской части Севера и Центра России. Ведь в этой части Европы всегда было много свободного места, и разные народы селились вперемежку, там, где было удобно, не ущемляя интересы соседей.
Вся Мордовская Республика вся Республика Марий Эл, и другие места северо-востока, населённые этническими финнами, заселены именно так. Русские, мордовские, марийские деревни соседствуют и ничем по быту и обычаям и устройству жизни, не отличаются друг от друга. Почему же мещера сделалась таким изгоем в истории? Почему этнонимов запечатлённых в поселениях много, а народа, даже его следов практически нет? Нет, по крайней мере, у нас в Мещере.
Этнические финны, к каковым относят эту гипотетическую «мещеру», появились здесь ещё в мезолите, а в летописях мещера появились только с середины XIV века, хотя другие финские племена (меря, мурома, мордва) фигурируют в летописях много раньше. Эти записи летописцев, некритически переносимые из одного источника в другой, остаются будто бы, одним из важных доказательств существования финского племени «мещера».
«По Оце реце, где потече в Волгу, Мурома свой язык, и Черемиси свой язык, Мордва свой язык», и далее: «летописи средних времён к этому добавляют: «Мещера свой язык». Если внимательно прочитать летописи, то в них различались перечисляемые этносы только по признаку «свой язык» не используя терминов вроде: похожий, родственный, один язык или другой язык, что даёт нам основание не обязательно причислять «мещеру» к финскому племени. Более того. Почти до нашего времени слово «язык» в научной и художественной литературе было синонимом слова «народ». В стихотворении А. С. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» есть строки, которые подтверждают сказанное.
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой,
Тунгус, и друг степей калмык...
То, что перечисление народов летописцем на одном листе бумаги, или скажем так, их рядоположенность, ещё не говорит об этническом родстве, а лишь создаёт иллюзию этого родства, причём, то, что рядом на бумаге, в действительности могло быть разделено во времени не одной сотней лет. Восприятие летописного текста как единого целого, как однородного материала по смыслу, порождает инерцию мышления и ведёт к ошибке, выражающуюся в признании «мещеры» тоже финским племенем. Самым серьёзным аргументом против признания самостоятельного существования мещеры как финского племени является отсутствие этого этнонима в летописях вплоть до конца XIV века.
Мы находим «мещеру» лишь в Софийской I, Новгородской IV, Никоновской, Воскресенской летописях и в Московском летописном своде конца XV века. Этот факт объясняется тем, что, не позднее, чем с начала XIV века, мещера стала хорошо известна на Руси. В перечне народов, населявших с древнейших времён Русскую равнину, помещённом на страницах Повести временных лет, мещера отсутствует. Не упоминается она и в Летописце Переяславля-Суздальского и в Троицкой летописи, составленных до XIV века. То, что в летопись попала мещера как финский этнос, произошло, как нам представляется, только из-за неразвитости этнографии и этнологии в средние века, (XIV век) но потом, в связи с развитием научных представлений о народах, была исключена из этого списка (XVI век), как принадлежащая к другому этносу — тюркам.
В анализах летописных источников, тоже допускаются бездоказательные домыслы, сводящиеся к тому, что одни летописцы писали одно, а другие вносили коррективы, отображая не меняющуюся этническую ситуацию в разный исторической периоды, а произвольно ставя на место одного народа другой, не зная то того, и не понимая этого. Сложился определённый штамп критического восприятия трудов летописцев, который граничит с исторической неблагодарностью, когда указывается, что эти люди сделали много, но плохо, что они не сделали больше. Думается, что они писали то, что знали, и это знание менялось, приращивалось и уточнялось, заблуждения отбрасывались. Оснований для изменения записей было много, потому что они возникали не только на основе путешествий и походов, но и часто основывались на слухах, и это был ненадёжный источник, а другого порой и не было. На основании летописных источников можно сделать и такой вывод. Невозможно представить, чтобы только в XIV веке, почти в новое время родился новый этнос, а в XVI веке, он исчез, просуществовав всего два века, да так исчез, что воочию мы не можем увидеть потомков мещеры и узнать хотя бы одно слово из их лексикона.
Тот, кто мало-мальски знаком с этнологической наукой знают, что даже малые народы, насчитывающие 3-4 сотни человек, сохраняются веками, если отсутствует расистская идеология, принуждение политического характера со стороны более многочисленного народа. Здесь допустима только одна версия — расширение знаний об этнической ситуации на просторах Европейской части России. Общеизвестно, что всякое углубление знания связано с выделением сторон, свойств, частей изучаемого объекта и конкретизацией в его описании. Ещё сравнительно недавно, некоторые народы иберийско-кавказской семьи (почти все населявшие территорию нынешнего Дагестана и Северного Кавказа) ошибочно назывались татарами. Это хорошо известный факт каждому школьнику, прочитавшему рассказ Л. Н. Толстого «Кавказский пленник».
Средневековые летописцы, также как и все жители Средневековой Руси, знали только то, что по Волге и её притокам на востоке жили татары. Разглядеть в то время, что состав этнических тюрок неоднороден, что там имеются сообщества очень похожие, а по этногенезу различающаяся группа татар- мишарей, записанных в летописи как мещера, было трудно.
Примером может служить и другой аргумент, уже порядочно затрёпанный перекочёвкой из одного источника в другой. Это поход князя А. М. Курбского. Описывая один из казанских походов, А. М. Курбский говорит: «а нас послал тогда (Иван Грозный) с тремянадесять тысящ люду через Рязанскую землю, и потом через мещерскую, иде же есть мордовский язык. Действительно, князь Курбский, прошедший с войском к Казани через всю Рязанскую, а затем Мещерскую землю, ни о каком особом мещерском племени не упоминает, а говорит только о существовании в Казанском царстве, кроме татарского, «пяти различных языков: мордовский, чуважский, черемиский, Вонтецкий, або Арский, пятый башкирский». Таков исторический факт. Однако, делаются многочисленные попытки «поправить» летописцев, приписывая им слабые знания описывавшего предмета. Нельзя оглуплять летописцев и таким образом, и укорять их в том, что они не помещают мещеру в нужные места в угоду нашим исследованиям.
К примеру, уместно привести упоминания о походе Курбского и использования цитаты о его походе как доказательство существования мещеры как финского исчезнувшего племени, то эта цитата подтверждает, скорее, отсутствие этого племени, как в Мещерской низменности, так и в бассейне Волги. Пишется, что войско Курбского идёт через рязанскую землю, а потом, (т. е. дальше) через «мещерскую», где «мордовский язык». Вот это «потом» говорит о многом. Это значит, что, пройдя «рязанскую» землю, войско идёт, в направлении на Казань, через земли заселённые татарами-мишарями. Не случайно, что этнологи выделяют и «пензенскую мещеру» Компактные поселения татар-мишарей, были не только в левобережье, но и на правом берегу Оки, и по её притокам — Цне и Мокше, исконно заселённых мордовским народом.
Конечно, документ имеет в виду, либо Мещеру — низменность простирающуюся до Касимова, либо всю Мещерскую сторону, а язык у местного населения, как в Мещерской низине, так и по берегам Оки и за Касимовым был мордовский, т. е. и эрзянский и мокшанский, и это доказано настолько точно, что не требует особых аргументов, поскольку вся южная часть Мещерской низменности определялась Фасмером и Розенфельдом как этнолингвистическая область мордвы. Так что совместить это противоречие о «мещерской земле», и «мордовском языке» можно лишь в том случае, когда допускается смешение географических понятий с одной стороны и этнологических с другой.
Кроме того. Мещерская низменность своей южной частью всегда была рязанской, таковой остаётся и поныне. Ни один, полководец, разве, что самый бесшабашный, при движении на Казань выберет путь через непролазные болота и дремучие леса, по средневековому бездорожью через Мещерскую низменность, которая считается многими, и сейчас прародиной мещерского племени, идти по дебрям с войском, когда рядом есть сухая дорога вдоль Оки, и на Мещерской стороне. Мы знакомы с этим путём не только по карте, но, как говорится и «вживую», путешествуя по этим местам пешком. Скорее всего, войско Курбского шло на Казань по правому берегу Оки, и неизбежно должно было пройти через «мещерские земли», независимо от Левобережного или Правобережного маршрута.
Спрашивается, откуда же постоянно берётся материал для не утихающей полемики по вопросу о существовании особого племени «мещера»? Скорее всего, что в изданиях Академии наук упорно держится точка зрения о мещере как финском племени. Эта точка зрения держится на археологических материалах, о которых мы сказали несколько выше, подчеркнув их далеко не высокую убедительность. Зачарованные существованием Мещерской низменности, географы и этнографы, не придавая особого значения происхождению такого названия, стали искать места распространения «мещеры» и нашли, что наилучшим местом исторической прародины «мещеры», должна быть низменность с одноимённым названием.
Поэтому весьма благоразумно поступили авторы учебника истории, когда на форзаце обложки учебника поместили области заселения летописными этническими финнами: мерей, муромой, мордвой, но не отвели места и не упомянули мещеру. Разумеется, что если у учёных ещё нет чёткого представления о племени «мещера» то, что же можно предлагать учащимся.
Не менее симптоматичным критическим отношением к существованию мещеры как финского племени, является вышедший в издательстве «Наука», в 1980 году сборник «Исчезнувшие народы» под редакцией доктора исторических наук П. И Пучкова, в котором видные этнографы и археологи помещают статьи об исчезнувших этносах, известных нам лишь по летописям и памятникам материальной культуры. Все статьи отличаются основательностью научной базы и исключительной убедительностью аргументации. Мещера как этнос в этом сборнике вообще не упоминается. Точно также С. А. Плетнёв в более поздней работе «Исчезнувшие народы», называет половцев, печенегов, хазар, скифов, антов, буртасов, но в этом списке «мещера» отсутствует.
Почти 200-летняя дискуссия о мещере, как этносе, можно сказать завершилась фундаментальными трудами Т. И. Алексеевой и Б. А. Васильева «О генетическом родстве мещеры и мишарей» и работы Б. А. Васильева «Проблема буртасов и мордва». Особенностью этих работ связано не с населением только Мещерской низменности, а сопредельных территорий история которых, может быть рассмотрена продуктивно только в ретроспективном варианте. Иначе говоря, Мещерская территория для неискушённого читателя, совсем не то, что он привык связывать с Мещерой, как географическим понятием, сложившимся под влиянием художественных произведений. Новейшие исследования не всегда проясняют, а иногда и затемняют проблему. Так, например, И. А. Кирьянов находит в пределах нынешней Нижегородской губернии массу названий с этнонимом «мещера», из них два ойконима и пять топонимов.
При понятном желании автора, как-то обозначить и придать вес предмету своих научных изысканий, всё-таки такой подход не является общепризнанным, о чём редакция известила автора в своих примечаниях, указав, что очерчивать былое расселение народов только по топонимам, давно осуждено наукой.
Справедливости ради заметим, что поднимаемый нами вопрос о «мещере» как финском племени будто бы населявшем Мещерскую низменность, решён давно, но по настоящему, не усвоен наукой, о чём мы упоминали выше. Историк М. И. Смирнов, ещё в 1904 году писал: «Нас дразнят Мещерой, а мы «русские», говорят Мещеряки, будучи убеждены при этом, что между ними и русскими нет никакой разницы.
По мнению Б. А. Куфтина этноним «мещера» является искусственным образованием от названия Мещерского края и внушён его жителям, которые считают себя русскими и являются таковыми на самом деле. Поэтому в научной литературе по этнографии термин, введённый Куфтиным «русская мещера», отражает действительное положение вещей так же, как правомерно применение определения «сибиряк», «кубанец» ко всем жителям Сибири и Кубани, в том числе и для русских.
Исследования Н. И. Лебедевой и Б. А. Васильева показывают, что в ряде мест расселения русской мещеры, позволяют выделить некоторые реликтовые элементы культуры, которые, вероятнее всего, следует отнести к эрзянской, но не гипотетической мещерской.
В 1821 году литератор М.Н. Макаров посетил самый глухой уголок Центральной Приозёрной Мещеры, приход Троицы Живоначальной церкви села Эрлекс, соседний с палищинским приходом. Удивительно описание жителей этого места — мещеряков, их одежды, быта, социальных ролей в семье. По словам Макарова, «дома мещеряков построены хорошо, но располагаются тесно, мещеряки — мужчины занимаются рыболовством, а летом уходят на заработки. Все дела в это время, исполняют мещерячки: обработка земли, городьба, рубка и возка дров, молотьба хлеба — всё держалось на труде женщин. В одежде мещерячек, пишет Макаров, многому они следуют мордовкам, по здешнему мордвинкам. Кичка, иначе кыка и кичка, понька иначе пунька и понева, подзатыльник, иначе позатыльник, сорочка или сорока, бахилы или топталки и прочее тому подобное составляют обыкновенный убор мещерячек. В других местах их же увидите в кокошниках, в сарафанах и кичках; в поньках и в повойниках и прочее. Но повойники, кокошники и сарафаны, несмотря даже на иностранное прозвание двух последних, едва ли были одеждою татарского племени...»
По приведённому материалу вряд ли можно судить об этнической принадлежности жителей Эрлекса с полной уверенностью. Поэтому приведём песню, которую он не считает особенно древней, но интересную тем, что в ней проявляется причудливая смесь следов мордовского, малороссийского и белорусского языков, а, скорее всего, это реликтовые следы языка вятичей, его рудименты, носителем которого, была «русская мещера» т. е. русские, населяющие Мещерскую низменность.
На изире Кумогоря,
То-то дивке была горя,
Коростей дивка ловила,
Ситку в воду упустила,
Чуть головки не сломила,
В дивки сердца призаныла!
Не ловить бы красной дивки
Коростейков на закрипки,
Не пытать бы дивки горя,
На изире Кумагоря,
Ситки вводу не пускать,
Сердца взбыль не кидать,
Голоушки не ломать!
Касимович привился,
Красной дивки поддался,
Дивка на деньгу збижала,
На игрищи не бывала,
Караводь пошёл без ней,
Подманул дивку злодей!
Ох! Вы красныя дивицы,
Рыболовки, мастерицы
Ни кидайте вплоть ситей,
Не замайте коростей,
Не ударьте в грязь лицом,
Не надчваньтесь молодцом,
Ворожите все умом!
Сложное чувство возникает при знакомстве с этим фольклорным произведением. Всё вроде бы понятно, всё по-русски, но всё как-то необычно и непривычно.
«Если мало сего, — писал М.Н. Макаров, — то можно обратить внимание на язык Мещоряка: в его языке живут ещё слова любопытныя, самыя заманчивыя по своей странности.
Например: От гай (открой, говоря об окне), за гай (закрой); здесь только «от» и «за» Русского; но гай не наше. Егольник, или Ягольник (Горшечник), Деш- ня или Дехня (Квашня), Вулай (Брага, пиво), Гуня, Гуни (намоченное чёрное и готовое к мытью бельё), Тарыга (Торговля), слово, близкое к Русскому; но Тор- гань купец, человек, занимающийся торговлею; к нам перешёл в торгаши, или наш Торгаш породил Торгана, не известно. Тенига — (худой, чахотный), Кумаха — Лихорадка, Гаронить — горчить, произвести в чем-то горечь для вкуса. Мень — рыба налим. Корость — карась. Стожары-огороды, округ стогов сена, приложенное сто, кажется, не заимствовано ли от Русского существительного: стог; но жары? Хайло-Горло и прочее. Замечательно также, что все вообще наши нерусские слова, большею частию русеют только одним окончанием, и потому отличать их от слов Русских не трудно. Но вот камень претыкания: как дознать в точности, каким народам эти слова принадлежали? Поверь мне во всём, и тогда ты согласишься, что, и я в Мещоре жил не без пользы». Точно такой говор существовал и в деревнях палищинского прихода, реликт языка вятичей, чудом сохранившийся в пространственной изоляции мещерских дебрей. Крохи языка вятичей и сейчас рассеяны по нашим деревням. Профессор Е. Будде, специалист по диалектологии, слова: «мост» (крыльцо), «опеть» (опять), «денюжки» (денежки), «пумать» (поймать), относил к лексикону вятичей. У жителей деревень нашей местности, в недалёком прошлом, эти слова были обычными в разговорной речи. Мы полагаем, что слово «изиро» (озеро) в песне мещерячек может оказаться индикатором на распространённое в деревнях палищинского прихода слов: «игород» (огород), «изгорода» (ограда), «исделать» (сделать), «ищас» (сейчас) и могут идентифицироваться с рудиментами языка вятичей. Почти все слова словарика М.Н. Макарова есть у В. Даля, но с несколько иным толкованием. Характерно, что большинство этих слов употребляется в разговорной речи жителями Рязанской и Тульской областей, откуда и шло заселение Мещеры славянами.
Любопытно, что в языке жителей Эрлекса описываемого периода, ничтожно мало финноязычных заимствований, но, тем не менее, они есть.
Так слово «карогодь», «караводь» употребляемое жителями Эрлекса в прошлом, означает хоровод. Дело в том, что финноязычные народы при освоении славянских языков, даже сейчас, не усваивают звук «х» и «ф» и вместо этих звуков произносят звук «к», колкоз, совкоз, кукайка (фуфайка) и т. д. Конечно речь идёт об усвоении русских слов на слух, без овладения письменностью языка. Поэтому в говоре жителей Эрлекса Макаров заметил употребление некоторых слов, которые, безусловно, финноязычные. Нерета происходит от слова «нерь» (рыло, морда эрз.). В нашей местности произносится — мереда, а в некоторых местах называется мордой.
Как что-то само собой разумеющееся Макаров упоминает мордву, вероятно, она тогда ещё жила рядом, скорее всего в Нармуче и постепенно обрусела, слившись со славянами. Да и само название села Эрлекс означает на эрзя-мордовском языке «озёрная протока». Ер — озеро, иксы — протока (эрз).
«Погост Эрлих, — так называет село литератор Макаров, — имеет в соседстве торговое село Никола Ямлих, от иных называемое Емьлих. Уж не от Еми ли? Но может быть скорее Ямних от Ямы? То и другое всё принаравливается к нашему Русскому, всё будет похоже на родное, и грамматик филолог здесь без труда доберётся к корню отечественного слова, преобразованного веками в слово странное! Вот это «странное» не случайно. Это либо из лексикона мордвы, либо летописной мери, слова приспособленные, усвоенные русскими, и вошедшие в историю как топоним — Емельяновский погост.
Из описания быта населения Эрлекса, можно сделать только один вывод, что это и есть русская мещера, потому что такой же уклад жизни, своеобразие говора было типичным для поселений Центральной Приозёрной Мещеры, в том числе и деревень палищинского прихода. М.Н. Макаров заключает, что «мещоряки, во времена глубокой древности не могли здесь быть народом первобытным». Русская мещера, т. е. русские из Мещерской низменности, этого неплодородного края, расселялась на восток, и результатом этого расселения стали несовпадения и утрата чёткого разделения Мещеры как мест компактного поселения этнических татар-мишарей и Мещеры как физико-географического региона. Эта граница, ставшей сугубо условной, имеет только историческое значение, проходит примерно по 41° восточной долготы. Это хорошо видно на карте, помещённой в статье Б. А. Васильева, фрагмент из которой мы и приводим здесь (рис. 2).
Рис. 2. Распространение буртасской топонимики и расселение мишареи (по Б. А. Васильеву). Фрагмент карты.
Естественно возникает вопрос: Где же тогда эта таинственная мещера, утратившая даже свой язык, так, что нигде нет его спеца. Почему даже тысячи лет назад исчезнувшие народы оставили реликты своего языка в других языках, а мещера нет? Никто не может привести хотя бы одно слово, принадлежащее мещере. Встречаются работы, где имеются предположение о том, что мещера говорила на мордовском языке. На такие шаткие доказательства может последовать возражение, что по законам логики, если признаки одной вещи полностью совпадают с признаками другой вещи, и другая вещь занимает одно и то же место во времени и пространстве с первой, то это будет одна вещь. Последнее утверждение направлено против размытых голословных утверждений о близком родстве Мещеры с другими финно-угорскими племенами, видимо настолько близкими, что одно племя исчезает в другом, т. е. становится одним. Тогда не о чем вести дискуссию, поскольку исчезает и предмет спора. Где же нужно искать мещеру?
По определению историка М. К. Любавского средневековая Мещера — это «инородческая область, находившаяся под властью крещёных князей, по родословной татарского рода». Исследования В. В. Вельяминова-Зернова, В. В. Радлова, П. И. Рычкова, Ф. Ф. Чекалина, Ф. Ф. Вестберга, С. М. Середонина, С. К. Кузнецова, Б. А. Куфтина, С. П. Толстова, Т, А. Трофимовой, А. И. Попова, А. X. Халикова, Б. А. Васильева, Т. И. Алексеевой и др. позволяют сделать вывод, что мещера — это ни что иное, как татары-мишари, особая группа татарского народа. Они являются потомками тюркоязычного этноса Волжской Булгарии, и населяли восточную часть этого государственного образования (Окско-Сурское междуречье с сопредельными территориями). После распада Золотой Орды они обособились от казанских булгар на рубеже ХІѴ-ХѴ веков, и их прежнее имя буртасы, заменяется на новое — маджар, мажар, мачар, мозар, можеряне, мишари, мещеряки, мещера (всё это один и тот же народ, но в разных трудах разные авторы и разные народы называют его по- разному), язык которых сохраняет много элементов древнеполовецкого языка.
П. П. Семенов-Тяньшанский выдвинул компромиссную гипотезу, что «Мещеряки или мещера, турко-финское племя, или Мещерской области, лучше сказать, отчасти отатарившееся, отчасти обрусевшее финское племя, обитавшее раньше в так называемой Мещерской области». Эта точка зрения имела последователей, и её разделяли Б. Ф. Миллер, С. А. Токарев, Д. К. Зелинин и С. П. Толстов. Приведём высказывания некоторых из названных учёных, как отражающее целое направление в финно-угроведении.
«Мы имеем татар-мишарей, — писал С. П. Толстов, — культура которых, наряду с архаичными турецкими чертами, несёт многие очень древние финские, а может быть и угорские элементы, и которая географически тянется к востоку от русской мещеры, как бы являясь её продолжением».
Д. К. Зелинин высказывается более категорично, и утверждает как нечто очевидное, что «мурома — одна из ветвей мордвы», а «мещера сохранилась как мишари», и что она тюркизировалась под влиянием ислама.
Высказана также интересная гипотеза о связи этнонима «мещера» и всех приведённых выше иных её названий, с названием «мадьяр». Л. Н. Гумилёв, касаясь вопроса об этногенезе татар, пишет, что «в состав татар вошли камские булгары, хазары и буртасы, а также часть половцев и угры — мишари». Предполагается, что в эпоху Великого переселения народов древневенгерские племена, обитавшие на левобережье Волги и Нижней Камы, в конце IX века, продвигавшиеся на современную родину, оставили след в этнонимах лесостепной зоны, а также в формировании особой этнической группы татар-мишарей (мещеры). Разумеется, что полностью отождествлять татар-мишарей с народом угорской ветви финно-угорской семьи, нам представляется слишком большой натяжкой, но на формирование этого этноса влияние угров, в частности, мадьяр (нынешних венгров) признается многими учёными.
Не следует упускать из виду и некоторое хронологическое совпадение. Обособление татар-мишарей в своеобразную этническую группу произошло в XIV-XV веках. В это же время «мещера» начинает фигурировать в летописях как особая этническая группа.
В состав русских княжеств, земли Нижнего Поочья, и мордовские земли, заселённые местами, компактно проживающими там татарами-мишарями, вошли в ХІІІ-ХІѴ веках, в состав Рязанского княжества, а в состав Московского централизованного государства в ХѴІ-ХѴІІ веках. Это значит, что славяне стали интенсивно осваивать Поочье, встретив там поселения татар-мишарей и мордвы. Конечно, в летописи попали татары-мишари под названием мещера, ведь все летописи составлялись в донаучный период и основывались на слухах и рассказах, порой, весьма противоречивых. Сам этноним «мещера», по мнению академика Б. А. Серебренникова, имеет какой-то тюркский облик. Из всех этих источников, прежде всего, можно сделать вывод, что к какой бы этнической общности по этногенезу не относилась мещера: к финно-уграм или тюркам, на территории Мещерской низменности она никогда не проживала, а название территории имеет другое происхождение, но не по этнической принадлежности, а если и по ней, то не прямо, а опосредованно.
В XIII веке, в среднем течении реки Оки возникло Касимовское ханство, и его владетельными князьями стали князья Мещерские, которые не наследовали ханский престол, а назначались на княжение московским царём. Русские стали сооружать военные укрепления и на этой территории сделались равноправным этносом с мордвой и татарами-мишарями. Князья Мещерские служили Московскому царю хорошо, и он жаловал их землями в пределах своих владений и владения князей, новые населённые места, часто имели названия «мещерских» по родовой принадлежности. В изданных недавно книгах «Дворянские роды Российской империи», от основателя рода Уссейна Ширинского по прямой линии прослеживается 10 поколений, а затем из трёх ветвей его рода ещё до революции в России прослеживается 17 поколений князей Мещерских, и в этих трёх ветвях Мещерских насчитывается 144 представителя рода. Все они занимали важные должности, и, разумеется, были хорошо вознаграждены русскими царями. Родовая принадлежность здесь сыграла роль этнического фактора и дала название многим населённым местам и местностям.
Здесь мы имеем своеобразную, сложную не только этническую историю, но и сложную топонимическую картину. Князья получили фамилию по народу, которым стали управлять это татары-мишари (мещера). Родственники князей стали основывать новые поселения и называть их по своей фамилии. Переселявшиеся люди разбредались тоже по всему Московскому царству и, основывая поселения, переносили название своей прежней родины «Мещерские, земли, мещерские владения» на новые населённые места, например Мещерка, селение на севере Мещерской низменности, или Мещерские Дворы в Курской области.
Постепенно расплывчатые названия: «Мещерские земли, Мещерская область, Мещерская сторона», было экстраполировано на обширную географическую провинцию, известную под названием Мещера, Мещерская низменность, Мещерская низина и стала официально признаваться как номенклатура физической географии.
Из всего сказанного сделаем такой вывод: В основе этнической истории населения деревень Центральной Приозёрной Мещеры, где расположены деревни палищинского прихода, лежит иная этническая общность, но только не племя мещера.
Так ли это? Обратимся к авторитетным учёным и попытаемся выяснить их воззрения на этот предмет. Здесь мы вновь рекомендуем читателю вернуться к картосхеме, отражающей этнолингвистическую ситуацию в междуречье Оки и Клязьмы. На ней видно, что территория палищинского прихода находится на границе двух этнических образований — летописной мери и мордвы.
Заметим, что М. Фасмер обозначил ситуацию в самом общем виде. На этой схеме нет «летописной муромы»; между тем, общепринятыми представлениями в этнологии, ей отводятся левобережье Поочья, пространство от нынешней Рязани и Мурома, с прилегающими к ним территориями.
Правда, «муромский этнос», рассматривается многими исследователями как ветвь, мерянского этноса, (а язык как его диалект), впоследствии обособившегося в муромскую, а затем в эрзянскую этническую общность. (С. К. Кузнецов (1910), Ф. Я. Селезнев (1926), Е. И.. Горюнова (1961) и др.) Об этом свидетельствуют многочисленные топонимы эрзянского языкового субстрата: под Муромом — селение Тумовка, в сорока километров от наших Палищ — посёлок Тума (тумо — по эрзянски — дуб), близ Касимова речка Лавсинка (ловсо — молоко), в двадцати километров от Палищ деревня Парахино (паро — хороший), там жа островок населения с «цокающим» диалектом — диагностическим признаком реликтового неславянского языкового субстрата.
Оба эти этнические сообщества принадлежат к группе, которую учёные относят к финской ветви финно-угорской семьи народов, фигурирующих в классификации Академии наук как поволжские финны.
Исследования Т. И. Алексеевой и Б. А. Васильева по поводу этнической истории мишарей и населения Мещерской низменности, которое называют «русской Мещерой», дают интересные результаты. «Русская мещера и мишари, — пишут авторы, — по своим морфологическим особенностям относятся к двум резко различным антропологическим типам, один из которых входит в круг северных европеоидов, другой — в круг южных. Антропологический материал, таким образом, свидетельствует против точки зрения, утверждающей единство происхождения мишарей и так называемой русской мещеры, и даёт указания на возможность генетической связи русской мещеры с локальными группами мордвы-эрзи». Сказано точно. Особенно важной является часть фразы — «с локальными группами мордвы-эрзи». К этому мы ещё вернёмся, а пока попросим читателя, вместе с нами, поставить под сомнение распространённую точку зрения на исключительно большую роль тюркских народов в этногенезе русских. Такая точка зрения не нова и ещё в 30-е годы, когда этнография и этнология почитались как важнейшие науки о человеке, В. В. Богданов, видный учёный в области этнологии, сделал такой вывод. «Татарские народы приходили сюда (в Центральную Промышленную Область — А. Г.) довольно поздно и не могли принести сюда с собой древних форм земледелия. Иное дело — финны. У них могли быть древние, дославянские примитивы земледелия, причём нужно учитывать иранское влияние».
Мордва Если спросить жителя любой деревни нашего прихода, к какой языковой семье народов относится «мордва», то в лучшем случае только десятый ответит, более или менее правильно — к финно-угорской. Также отвечает и мордвин, мы проверяли это сами. Если уж говорить прямо, то для русских такое знание этнологии простительно, а для мордвы нет. То, что финно-угры делятся на две ветви — финны и угры, знают не многие. Мордва — это этнические финны, а угры другой этнос, родственный, но другой. Такие утверждения были справедливы для недалёкого прошлого, а сейчас ситуация меняется. В июле 2007 года в Саранске, столице Республики Мордовия, был проведён Международный фестиваль национальных культур финно-угорских народов — «Шумбрат, Финно-Угрия!» (Здравствуй, Финно-Угрия!»). Здесь впервые, на всю страну в политическом контексте, было объявлено, об этнической принадлежности многих народов России, Среднего Поволжья, и это для многих русских было новостью.
Поскольку этногенез русских связан с народами финно-угорской семьи, то остановимся на этнических проблемах подробнее.
Этническая история населения нашей местности будет не вполне научной, если не внести некоторые уточнения в понятийный аппарат этнологии. Употребление этнонима «мордва» может быть, и было бы правомерным, по крайней мере, до VII века. В VII веке обозначилось разделение, а в начале 2 тысячелетия произошло окончательное обособление двух этнических общностей «эрзи» и «мокши» или того этноса, который мы сейчас называем мордовским, хотя для обозначения этноса до разделения, нужно придумать иной термин. Причины разделения неясны, но результат очевиден. Современная мордва сами себя идентифицируют либо как эрзя, либо как мокша — двум этническим образованием, а этноним мордва считают привнесённым извне, и, даже в какой-то мере, не очень необходимым. Конечно, эти рассуждения касаются образованной части населения, а процент образованных людей в Республике очень высок. Если мы попытаемся применить к мордовскому этносу общепринятую научную классификацию, то понятие «мордва» выпадает из общего ряда как лишний элемент этой классификации. Приведём пример параллельного определения этнонима «русский» и «мордвин», в классификационной схеме, в основу которой, по финно-уграм, положена классификация АН СССР:
Из таблицы видно, что этноним мордва выполняет функцию некоего дополнения к племенной принадлежности эрзи и мокши и не несёт какой-либо смысловой нагрузки. Эрзя и мокша являются этническими финнами, также как русские и белорусы являются этническими славянами. У эрзи и мокши различия в культуре и языке более значительны, чем, скажем, у русских и белорусов. Достаточно сказать, что эрзя и мокша, общаются между собой не на мордовском языке (разве такой язык есть? Есть ветвь мордовских языков), а на русском, и не по прихоти, а по необходимости, потому что один народ, в полной мере, не понимает языка другого народа. Не случайно, что мордва эрзя в лице своих общественно-политических деятелей ведёт упорную борьбу за сохранение эрзянской самобытности, и этноним «мордва» считают бессодержательным.
Тем не менее, только мордва удостоились чести иметь эти дополнительные обозначения принадлежности неизвестно к какой этнической общности. К финскому этносу они принадлежат по исторической судьбе. Также весьма сомнителен перенос из летописей скорее географического, чем этнографического понятия «чудские племена», эквивалентного — «финские племена». Оно, больше похоже на прозвище и неуместно, являясь продуктом произвольного конвенциализма летописцев и историков, и к реальным этносам никакого отношения не имеет. В ѴІ-ѴІІІ веках с юга, с верховьев Днепра на север стали проникать славянские племена и ассимилировали местное финно-угорское население, о чём свидетельствует топонимика: Чудское озеро, Чудово, Чудской Бор и др. Чудью иронически называли все финские племена, (говорят не так, живут не так, одним словом чудаки, ведущие себя чудно и пр.). «Чудь начудила, меря намерила», — этот каламбур приводил, как пример, В. О. Ключевский. Всё это хорошо известно историкам.
Естественно, возникает вопрос. Можно ли и нужно ли при анализе этнического прошлого, какой либо территории не учитывать дифференциации этносов? Оказывается, можно. В трудах Академии наук СССР «Финно-угры и балты в эпоху средневековья», такой подход допускается, не говоря уж о других научных работах по этой проблематике. Если в классификации, которую мы приводили выше, подразделение мордвы на эрзю и мокшу с приставкой «мордва» существует, то в заголовках этого труда, мордва фигурирует как один этнос, что противоречит классификации, помещённой в самом этом труде.
Различение эрзи и мокши как двух этнических групп прослеживается только в текстах. А вот нужно ли так делать, вопрос дискуссионный. Почему этносы все изучаются и признаются по самоназваниям, а эрзе и мокше в этом отказано? Неужели нам мало прямых высказываний по этому вопросу таких авторитетов в науке, каким был А. А. Шахматов, который писал: «Мордвой, эрзян и мокшан называют русские. Очевидно, шедшие с юга русские, встретившись с мордвой, и называли её старым южно-русским, по происхождению скифским названием — «мордва». Это было сказано в 1916 году. Хорошо известно, что индоиранцы, встретив нерасчлененный на отдельные этносы народ, называли его по-своему, а именно — мирде — муж от морийо — человек, муж (иранск.), не содержащий ничего оскорбительного. Этот корень заметно проявляется почти во всех финноязыячных этносах Поволжья и Прикамья.: мордва, марийцы, удмурты. Сходное толкование термина даёт и Д. В. Бубрих, профессор, один из крупнейших финно-угроведов, который писал: «готы слыхали, как мордовские воины или торговые люди обращались в своей среде так: «мурде», «муж», «мурьдьть», «мужи», и поняли это как название народности».
В других источниках есть и иная трактовка возникновения этнонима «мордва», но везде вывод тот же — это не самоназвание народа.
С тех пор изменились и расширились наши знания об этногенезе русских, уточнились истоки «откуда они шли», выяснилась роль индоевропейцев, иранцев и скифов, но главное, чем пренебрегла наша этнологическая наука, — это борьбой за чистоту понятий в изучении этнической истории финно-угров. Иначе говоря, речь идёт о науке, формой существования которой являются понятия, и наука не имеет права, да и не нуждается в оперировании смутными понятиями. Русский язык — это язык науки и ему не к лицу оперировать, пусть непреднамеренно, вместо понятий, прозвищами и прочими этнолингвистическими суррогатами. Нужно сделать лишь достоянием истории старую терминологию и отказаться, хотя бы в научных трудах, от терминологии «чудские», так же, как отказались от понятия и термина «инородцы» и «чухонцы». Современная этнология, этнография и археология вместе с этнолингвистикой достигли такого уровня, что способны различать этнические коллективы и их особенности так, что появилась возможность называть вещи своими именами.
С 1994 года в Республике Мордовия ведётся борьба за сохранение и возрождение эрзянского языка и самобытности культуры эрзянского народа. Газета «Эрзянь мастор» публикует много интересных материалов по истории народа и консолидации финно-угорских народов в области культурных связей. Это можно было приветствовать, если бы газета временами не занимала ярко выраженных националистических позиций в оценке роли русских в истории эрзянского народа. Русские называются: «вытеснителями», «ассимиляторами», в ходу термин «русификация» и т. п. Русские изображаются как внешняя, в прошлом чуждая эрзянскому народу, сила. Между прочим, и в политическом обиходе даже среди русских нет, да нет, проскальзывают эти термины, которые иначе как неуместными и неряшливыми назвать нельзя.
Помимо борьбы за сохранение эрзянского языка формируется движение за возрождение архаичных форм культуры эрзян и, в первую очередь, древнего языческого культа. Конечно, любой народ имеет право выбирать себе религию, но исторический опыт всех без исключения народов показывает, что сохранить народ, можно только двигаясь вперёд, а не назад. Точка зрения о вреде русского влияния и православной религии противоречит научно обоснованной и признанной во всём мире теории этногенеза и славян, и финнов, продуктом или результатом которого явилось взаимопроникновение этносов и рождение великороссов, (русских) как особого этноса (В. О. Ключевский).
Этот процесс не может называться русификацией. Это славянизация. Она шла не одну сотню лет и является эталоном мирного соединения народов, их взаимного влияния друг на друга, и никогда не терявшего мирного характера. Об этом красноречиво свидетельствует и современная история. Расселение уже нового этноса — русских продолжалось среди мордвы в более позднее время. Между мордовскими деревнями на свободных землях селились русские и деревни перемешаны так, что нет возможности их различать ни по быту, ни по культуре. Нигде нет компактного проживания русских в районах Республики, есть лишь разные процентные соотношения мордвы и русских.
Теперь, когда читатель познакомился с историческими материалами по этногенезу мордовского народа на прилагаемой картосхеме М. Фасмера, можно на основании эрзянской топонимики, с уверенностью сказать, что вплоть до IX века нашей эры здесь жила мордва — эрзя, а не гипотетическая мещера.
Используемая литература:
А.В. Головин, И.И. Кондратьева «Природа и люди Центральной Приозерной Мещеры. Приход Ильинской церкви села Палищ». 2016
1. Этнические общности Мещерской низменности
Летописная мурома и её расселение
2. Вятичи — прямые предки жителей Центральной Приозёрной Мещеры
3. Быт, занятия и промыслы крестьян Центральной Приозерной Мещеры
«Начало казачьей вольницы – в Мещере».
Национальный парк Мещёра
Ворота в Мещерский край
Быт, занятия и промыслы крестьян Центральной Приозерной Мещеры
|
