Виктор Александрович Некипелов «Я УШЕЛ ЗА КИТОМ ГОЛУБЫМ»... Под стихами он машинально проставил дату: 4 июля 1973. Затем, немного подумав, написал заголовок: «Интермедия с филерами». Виктор Некипелов еще не знал, что до его ареста оставалась неделя. Следующие стихи поэт сложит уже во владимирской КПЗ.
Виктор Александрович Некипелов
Впрочем, ему трудно было избежать ареста, ибо он родился в китайском городе Харбине 29 сентября 1928 года.
Родители Виктора - Елена Петровна Бугаева и Александр Павлович Некипелов в числе других медиков добровольно приехали сюда еще в 1921 году. Приехали к бывшим строителям Китайской Восточной железной дороги, откликнувшись на призыв советского правительства, для борьбы с холерой и чумой.
А когда в 1935 году СССР под давлением Японии продал линии КВЖД, то для жителей Харбина настало время выбора. Нужно было или отказываться от советского подданства, переходить на положение эмигрантов, или вернуться жить в «совдепию», где обещали им всякие льготы...
Многие поверили советскому правительству, вернулись на родину, не зная о существования тайного приказа наркома Ежова № 00447 от 30 июля 1937 года, обрекавшего всех прибывших с КВЖД на арест, суд, а то и высшую меру наказания - расстрел...
Мать Некипелова (с ним и дочкой Лидой) вернулась в 1937 году, а через два года оказалась в лагерях ГУЛАГа, где бесследно исчезла...
Сестру Лиду отдали в детдом, сменив ей фамилию, а Виктор стал жить с отцом и мачехой...
В 14 лет он по настоянию отца поступил учиться в специальную артиллерийскую школу, которую перебазировали в военные годы из Москвы в Омск. Но через полтора года Виктор вернулся учиться в обычную школу, окончил десять классов, а затем уже поступил в Омское военно-медицинское училище и с отличием окончил его в 1950 году.
Младший лейтенант медицинской службы В.А. Некипелов стал служить фельдшером в стройбате в поселке Котлас Архангельской области. Спустя три года он пытается поступить в Ленинградскую военно-медицинскую академию, сдает на «отлично» вступительные экзамены, но ему почему-то отказывают, неожиданно сообщая об «отсутствии свободных мест»...
Через год офицер Некипелов делает вторую попытку поступить в этот вуз, но уже на имя его начальника приходит письмо, где красным карандашом в тексте его автобиографии было подчеркнуто: «родился в Харбине»...
И все же судьба благоволила к нему. В 1955 году Виктор Александрович поступает в Харьковский медицинский институт на военно-фармацевтический факультет. Помог случай. В приемной комиссии оказался его товарищ по Омскому военно-медицинскому училищу. Он увидел в списке документов, подготовленных на возвращение, фамилию бывшего однокурсника и поручился за него.
В 1960 году Некипелов с отличием окончил институт и получил должность в Закарпатье заведующего областной контрольно-аналитической лабораторией. Пройдя творческий конкурс, он поступает учиться (заочно) в Литературный институт им. А.М. Горького. Позднее Виктор Александрович переезжает в украинский городок Умань, где работает старшим инженером-исследователем на местном витаминном заводе.
В издательстве «Карпаты» в 1966 году у него выходит сборник стихов «Между Марсом и Венерой». Он переводит на русский язык стихи украинских поэтов: И. Франко, В. Симоненко, М. Холодного, В. Мицика и других - не таких уж безобидных авторов для коммунистической идеологии. Подозрения уместного КГБ вызывают также встречи Некипелова с двумя опальными жителями Умани - бывшей эсеркой Е.Я. Олицкой и бывшей канадской коммунисткой Н.В. Суровцевой, которые в свое время отсидели по тридцать лет как политзаключенные... Виктор Некипелов читает стихи на занятиях местного литературного объединения. Будучи членом заводского профкома, он рьяно защищает права рабочих...
Одним словом он набирает то количество «штрафных очков», которое по рекомендации «бдительного ока» позволяет руководству завода уволить его с работы. А когда рабочие дружно за него заступаются и добиваются восстановления Некипелова на работе, Виктора Александровича вскоре увольняют по «сокращению штатов»... Таковы реалии того времени.
Стремясь укрыться от украинских органов КГБ, Некипелов с женой Ниной Михайловной Комаровой и детьми в 1971 году переехал в Подмосковье, где в Солнечногорске он стал заведовать аптекой. Через год его семья даже перебралась из поселка Алабушево в собственную городскую квартиру. Но, увы, лишь на несколько дней. В декабре их выселяют из нее с помощью наряда милиции, невзирая на то, что жена беременна. Вручают постановление - в 48 часов покинуть пределы Московской области.
Некипеловы приехали во Владимирскую область, в текстильный городок Камешково, где Виктор Александрович вновь стал заведующим аптекой. Здесь им наконец-то предоставили на Советской улице, в доме № 5 двухкомнатную квартиру:
...это отсюда, из этой квартиры.
Однажды сведут к воронку конвоиры...
Но это потом, а покуда, покуда -
Блестит унитаз, продолжается чудо!
(май 1972).
Но уже через два месяца в этой «крепости» произошел первый обыск.
БАЛЛАДА О ПЕРВОМ ОБЫСКЕ
«Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой?
Что делать нам с бессмертными стихами?..»
Н. Гумилев.
Я ожидал их так давно,
Что в час, когда пришли,
Мне стало так же все равно,
Как лодке на мели.
Я оглядел их сверху вниз —
Процессию теней:
На козьих ножках — тельца крыс
И хоботки свиней.
Они рванулись, как на мёд,
На давний мой дневник...
Они оставили помёт
На переплётах книг...
Вот, выхватив альбом,
Захрюкали в углу...
А я стоял, прижавшись лбом
К оконному стеклу.
А я глядел на дальний бор,
На три моих сосны,
Я знал, что всё иное вздор
,
Непрошенные сны.
Там, отрицая этот сброд,
Лаская и даря,—
Вставала из раздольных вод
Пурпурная заря.
И в лике пенных облаков,
Прекрасны и тихи,
Текли, не ведая оков,
Бессмертные стихи.
Не зная страха и утрат,
Был лёгок путь в зенит...
Я знал, что этот высший лад
Никто не осквернит.
И, оглянувшись на зверьё,
На разорённый стол,
Я как во сне сказал:
«Моё. Давайте протокол».
13 июля 1972 г.
Обыски стали ненадуманной темой целого цикла его стихов, написанных в Камешкове и Владимирских тюрьмах:
Такого шмона, право,
Ещё не видел мир.
Нагрянула орава
Изысканных громил —
Не прежних белоручек —
Отменных мастеров.
Промяли каждый рубчик,
Вспороли каждый шов.
Какой-то хитрый лазер
Таращил мутный глаз.
А самый главный — слазил
Руками в унитаз...
А я, как будто дачник,
Смотрел на тот погром.
Что ищут? Передатчик?
Иль провод в Белый Дом?
Но было всё не ново,
Я знал: и в этот раз
Они искали Слово,
Которое — вне нас.
Которое взмывало
Голубкою с руки,
Которое взрывало
Их троны и замки.
Грозило, как комета,
Томило, как гроза,
Наполнив душу светом
И радугой глаза.
Пылало как горнило,
Облив зарёй восток.
Хранило и казнило,
И называлось Бог.
(сентябрь 1973, Владимирская тюрьма № 2)
«Я был арестован 11июля 1973 года в городе Камешково Владимирской области по обвинению в т.н. распространении заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй (ст.190-1 УК РСФСР), а фактически - за инакомыслие, самиздат, гражданский протест против нарушения в СССР прав человека, отсутствия основных демократических свобод.
До этого, начиная с 1 сентября 1972 года, я находился под следствием в качестве подозреваемого в Московской городской прокуратуре вместе с московским биологом С.Г.Мюге, его женой К.М. Великановой, геологом М.Н. Ланда и др. Однако позже по каким-то маневрам Мосгорпрокуратуры и КГБ я был отделен от этой группы и арестован по месту жительства.
Мое "дело" вела Владимирская областная прокуратура. В качестве "преступных деяний" мне инкриминировали:
1. Написание нескольких "клеветнических" стихотворений;
2. Изготовление и распространение статьи "Нас хотят судить - за что?";
3. Набросок плана "клеветнической книги" (еще не написанной!), которой следствие само дало название - "Книга гнева";
4. Передача одному знакомому экземпляра "Хроники текущих событий".
Во время следствия, длившегося свыше десяти месяцев, я находился в заключении во Владимирских тюрьмах №1 и №2, а также недолго в Бутырской тюрьме в Москве. Т.к. была попытка применить ко мне психиатрическую репрессию, то владимирские психиатры услужливо дали заключение о возможном наличии у меня так называемой "вялотекущей шизофрении" и я был направлен на стационарное обследование в Москву, в известный институт им. Сербского, где находился с 15 января по 15 марта 1974 года».
Несмотря на то, что поэзия не входила в число преступных деяний, предусмотренных советским Уголовным кодексом, Виктора Некипелова арестовали за стихи. Ибо именно в них нашли «угрозу» безопасности страны... Ему инкриминировали 8 стихотворений и одну статью, написанную за несколько дней до ареста. В ней автор утверждал, что в СССР судят «за инакомыслие, за право человека на собственное осмысливание жизни». Доказательств его вины было, как говорится, - кот наплакал. Виктор Александрович в тот период не подписывал обращений за рубеж, не хранил и не распространял крамольную литературу, не нарушал общественного порядка, не участвовал в демонстрациях протеста...
Вначале судить его не решились, а отправили на экспертизу в московский медицинский институт имени Сербского. Узнав об этом, за Некипелова вступились известные деятели правозащитного движения. Среди тех, кто подписал письмо протеста, был известный правозащитник Сергей Ковалев.
Через два месяца Некипелова выписали из «сербов» и отдали под суд, который состоялся во Владимире. Несмотря на убедительное выступление адвоката Немировской, суд признал поэта виновным в «распространении заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». В последнем своем слове Виктор Некипелов прочел стихи. Их он посвятил своей дочери Михайлине, которой в тот день исполнилось два года. Свою речь он закончил словами:
«Я встречу приговор спокойно, потому что уверен в своей полной невиновности. Верю, что рано или поздно - именем России, совестью России (свободной России) - буду реабилитирован...». Его приговорили к двум годам лишения свободы, которые он отбывал в исправительно-трудовом лагере в п. Юрьевец Владимирской области.
Выйдя на свободу в июле 1975 года и испытав все тягостные последствия (его 7 месяцев нигде не брали на работу), Виктор Некипелов после серьезных раздумий принял решение о выезде из СССР. Он подал заявление в марте 1977 года. Не получив ответа, Некипелов в августе послал заявление на выезд лично Председателю Президиума Верховного Совета СССР.
11 сентября Владимирский ОВИР сообщил об отказе в выезде. Спустя 11 дней Некипелов вновь послал свое заявление, отказываясь от советского гражданства. И приложил к нему паспорт...
Ответа не последовало.
В октябре того же года Виктор Александрович вступает в Московскую Хельсинкскую группу, после ареста ее лидеров Ю. Орлова, А. Гинзбурга и А. Щаранского становится активным правозащитником, открыто вступает в борьбу с властью. В самиздате выходят его сборник стихов «Анестезия», книга «Институт дураков» - обличительные записки об институте судебной психиатрии имени Сербского.
Обложка книги В. Некипелова «Институт дураков»
Вот как прокомментировал «Институт дураков» сам автор:
«Я попытался рассказать обо всём, что увидел в этом любопытном, окутанном мраком безвестности учреждении, являющимся своеобразным гибридом советской системы террора и советской медицины. Я включил в повествование как бытовые подробности, так и рассказы о людях, встретившихся мне в тех удивительных стенах.
Конечно, мои записи страдают досадной неполнотой, поскольку я побывал в институте не в качестве журналиста-репортера, а в качестве обыкновенного, связанного по рукам и ногам бесправного экспертизного зека. Я почти ничего не смог рассказать о структуре института и организации его работы. Я не смог назвать по фамилиям всех врачей даже своего отделения, ибо в институте они тщательно скрываются.
Но что-то я всё-таки увидел и понял. Насколько мне известно, в нашей бесцензурной литературе нет... достаточно полного рассказа об институте имени Сербского, хотя интерес к этому печально славному учреждению, конечно, велик. Так может быть, мои записи хоть в какой-то степени восполнят этот пробел, а главное позовут к действию кого-то более знающего и опытного! Я так и рассматриваю свою работу - как часть коллективного труда по преданию гласности и, следовательно, обезвреживанию одного из зловещих островов советского ГУЛАГа, сегодняшнюю цитадель наивысшего бесправия и бесконтрольных опытов над беззащитным арестантским мозгом институт имени проф. Сербского в Москве».
Его принимают во французское отделение международного ПЕН-клуба писателей.
Автор этих строк не раз слушал радиопередачи «Голоса Америки» и «Свободной Европы», где читали статьи и очерки В. Некипелова: «Кладбище побежденных», «Сталин на ветровом стекле», «Мысли о гражданстве»...
Вместе с Г. Ходоровичем и Т. Осиповой он выпускает три номера ежегодного экспресс-журнала «Опричник».
...Второй раз его взяли прямо на работе в Камешковской больнице 7 декабря 1979 года, где он занимал должность врача-лаборанта. Некипелов едва успел сообщить об этом жене. Судила его выездная сессия владимирского областного суда с 11 по 13 июня 1980 года в Камешкове. Адвоката у него не было. Он защищал себя сам.
Ему вменяли в вину многое: и перевод с украинского повести «Бельмо», и хранение и распространение статьи А.И. Солженицына «Жить не по лжи», и главного самиздатовского бюллетеня «Хроника текущих событий», и собственные стихи, очерки, статьи, которые (по мнению обвинителей) являлись «клеветническими материалами, распространяемыми подсудимым с целью ослабления и свержения советской власти».
Виктора Некипелова приговорили к семи годам лагерей строгого режима и пяти годам ссылки.
Находясь в пермском лагере № 36, в Чистопольской тюрьме и других зловещих местах ГУЛАГа 80-х годов, Виктор Некипелов продолжал борьбу: протестовал против ущемления прав заключенных, объявлял голодовки, участвовал в политических акциях. «Некипелов упорно не желает стать на путь исправления, отрицательно влияет на других заключенных», - говорилось в определении Чусовского народного суда, который перевел в 1982 году В. Некипелова на тюремный режим... Его пытались сломить - часто, помещали в ШИЗО, лишали свиданий, возможности покупок в ларьке, посылок, медицинской помощи. Но он держал удары и не шел на компромисс, отвергал все предложения карательной системы взамен на досрочное освобождение выступить с покаянием по радио и телевидению. И ему отомстили.
Некипелов вышел на свободу в 1987 году, в период общей кампании по реабилитации политзаключенных, с букетом тяжелейших болезней. Виктор Александрович мало кого узнавал, с трудом ориентировался. Он не смог уже включиться в полноценную жизнь...
Достойно несла свой крест Нина Михайловна Комарова-Некипелова, пройдя с мужем все тяжелейшие испытания до конца. Была его соратницей, верой и надежной опорой. Она, оставшись одна всю себя отдавала детям, растила их окружив любовью и заботой.
Поэт посвятил ей немало благодарных строк. Приведу лишь несколько, цитируя стихотворение «Я ушел за китом голубым», подчеркивающее их духовную близость:
Кто-то будет судить и судачить злорадно,
Кто-то станет болтать, что я призрак и дым.
Ты ответишь им нет, он вернется обратно,
Он ушел за китом голубым.
Еще нет расслоенья на тело и душу.
Еще мир не расколот на тысячу стран.
Есть на свете одна нераздельная суша
И один молодой океан.
Еще люди не знают проклятых вопросов,
Еще нету у них ни греха, ни суда,
Еще можно поэту наняться матросом
И однажды уплыть в Никуда.
Бороздить день и ночь зоревые просторы,
Слышать пенье сирен, открывать острова,
Видеть новых созвездий цветные узоры, -
В сердце нежность копить, экономить слова.
Пусть несут паруса, как могучие кони,
И затянется путь наш на несколько лет.
Этот кит-великан не уйдет от погони,
Мы отыщем его фосфорический след.
Проживи свою жизнь без стенаний и боли,
Жди меня, как всегда, вспоминай молодым.
Клетки нет. Смерти нет. Есть бескрайняя воля,
Я ушел за китом голубым.
Через полгода в Камешкове Некипеловы смогли оформить документы и выехать всей семьей за границу. Вначале в Вену, затем - через полтора года - в Париж, где 1 июля 1989 года Виктор Александрович скончался от рака, который лечить уже было поздно.
Награды: Офицер ордена Креста Витязя (8 января 2003 года, посмертно).
Виктор Некипелов написал около двухсот стихов. После смерти у него вышло два поэтических сборника в Париже (1991) и Бостоне (1992), издан «Институт дураков» в Барнауле (Изд-во организации «Помощь пострадавшим от психиатров», 2005.). Ранее эта повесть выходила на английском в Лондоне (1980) и на русском языке в Париже в 1999 году.
СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ
И у вещей есть биография,
У каждой есть своя тропа.
У этой старой фотографии
Была нелегкая судьба.
Дагерротип отцовской юности,
Висевший в горнице, в углу...
Ах, если б знали эти юноши
На выпускном своем балу —
Какие горькие отметины
Им уготованы судьбой!
Сидят кружком студенты-медики
Солидно, гордые собой,
Полны решимости и веры
В неколебимость бытия,
Сидят безусые Пастеры,
Одним желанием горя —
Чтоб прямо с бала — в бой с проказой,
С туберкулезом и чумой...
Но вслед за двадцать первым, сразу,
Шагает год тридцать седьмой,
И было горько тем, на снимке,
И непонятно было как
Он столько лет таился с ними
И даже снялся рядом — враг?
Такой улыбчивый и русый
Он, как и все, латынь зубрил,
И конопатую Марусю
С конфетной фабрики любил.
Но как пробить упрямство фактов?
Тут не прибавишь, не отдашь.
И взял отец — как судный факел —
Большой чернильный карандаш.
Он взял его — зловеще синий,
И что есть силы, вперекрест,
Он вбил, как будто кол осиновый,
В лицо врага тяжелый крест!
Так и пошло легко и слепо,
Ложились плотно крест к кресту:
Четвертый справа,
Пятый слева
И сразу два в шестом ряду.
Глядеть на это было жутко,
Страшнее Гойи во сто крат
Из обезглавленных тужурок
Кресты зловещие торчат
Они слетались, будто грифы,
На свой кровавый мерзкий пир:
Дрожал в руке отцовый грифель,
Но всё чертил, чертил, чертил.
Уже без веры, торопливо,
Хотел бы бросить, да не мог!..
Одна лишь только мысль сверлила
Ему тогда усталый мозг —
Не страх, что ночью, может статься,
Вдруг постучится в дверь беда,
А страх на карточке остаться,
Уйдя за теми,— без креста!..
Вот так оно и было с ними,
Пока не кончили пальбу.
Держу в руках тот гневный снимок.
Понять ли мне его судьбу?
Не взял их тлен, не съела старость.
Немое, жуткое кино!..
А те мальчишки, что остались,
В Пастеры выбились давно.
Уж так пришлось: одним — посмертно,
Другим, как водится,— на грудь...
Но, чёрт возьми! Я все ж посмею
Немного глубже заглянуть!
Простая мысль все жжёт и точит:
Ведь до сих пор на снимке том
Сидит спокойненько наводчик —
Не заштрихованный крестом!
Прости, отец. Но я не спятил.
Быть может, он? А может... ты?
...Мне страшно этих белых пятен.
Уж лучше б были сплошь кресты.
1960 — 1965 гг.
МОЛИТВА ЦВЕТОВ
Коса прошла по пойме луговой,
Коса прошла, пока мы мирно спали,
Коса прошла лавиной роковой,
И головы горячие упали.
Мы маленькие робкие цветы,
Мы маленькие призрачные звуки,
Мы маленькие слуги Красоты,
Хоть Красота не лечит наши муки,
Хоть Красота цветёт и на крови,
Хоть Красота любые крепит своды,
Хоть Красота, как дети без любви,
Была не раз зачата без свободы.
О дай нам Бог однажды не стерпеть,
О дай нам Бог постичь азы науки,
О дай нам Бог сплести в тугую плеть
Безвольные утонченные руки!
Август 1972 г.
ОПРИЧНИК
Снова вырвали клок, но еще не конец,
Видит Бог, пронесло стороной!
Уж давненько он скачет, опричный гонец,
По горячему следу за мной.
Не с пустыми руками он едет — припас
Для меня кой-какие дары,
Он везет на груди государев указ,
В переметной суме — кандалы.
Все теснее кольцо, каменистей пути,
Горячей и стремительней гон...
Я покуда еще успеваю уйти,
Хоть всего на один перегон.
Оба знаем, что это на первых порах,
Он, конечно, хитрей и сильней,
Просто я на хмельных постоялых дворах
Подороже плачу за коней.
Но пустеет кошель, и дыхания нет,
И судьбу отвернуть не дано:
Полный список моих неприметных примет
По заставам разослан давно.
В час, когда холодеют верхушки лесов
И луна ковыли серебрит.
Слышит ухо — как бой деревянных часов —
Неотвратную поступь копыт.
Но напрасно он ждёт, государственный пёс,
Что отдамся на милость ему!
В самый горестный час — ни смятенья, ни слёз
Я не дам увидать никому.
Может, нынче — последний свободный денёк,
Может, завтра — сомкнётся кольцо...
Пусть готовится к встрече — лишь гневный плевок
Он получит в рябое лицо!
Апрель 1972 г.
КАМЕШКОВСКИЕ СОСНЫ
Камешковские сосны, духмяный настой,
Обжигающий душу костер
Я не думал, приехав на ссыльный постой,
Неожиданно встретить сестёр.
Только поздно я выбрался в эти края,
Я опять, как всегда, припоздал,
Все с ладони раскрытой кормил соловья
Да никчемные книги листал.
Пожелтели верхушки, истлели, как трут,
И беспомощна ласка моя,
Эти гордые сосны наверно умрут
И скорее, и проще, чем я.
Так зачем возле них все кружу и кружу,
Для чего я забрел в этот стан?
Уложу барахло и билет закажу,
Но опять — разложу чемодан.
Чтоб однажды, проснувшись от странной тоски,
Вдруг понять, что спасения нет, —
На холодном окне, где живут ветерки,
Различив неземной силуэт.
Чтоб отныне довериться звёздным часам,
Разгадавши ошибки земных,
Чтоб в испуге, поднявши ладони к глазам,
Вдруг увидеть, что стигмы на них.
Камешковские сосны — мой горький венец,
Хоть венец — не тиара певца.
Почему лишь так поздно поймем, наконец,
Сокровенную волю Творца? —
Не пытаться порвать непозыблемый круг,
Не тянуться к ключам бытия, —
Раздарить себя тысяче маленьких рук,
Свое жалкое, гордое «я».
Я уеду, уеду на ласковый юг,
Я порву эту пленную нить!
Но сначала я должен сестёр и подруг,
Как завешано мне, схоронить.
Проводить по одной на холодный погост,
Еще раз отлюбить, отрыдать,
Чтоб сказать: вот теперь я один среди звезд,
И не знаю, что значит страдать.
Июль 1972 г.
ВМЕСТО ПОСЛЕДНЕГО СЛОВА 16 МАЯ 1974 г.
«День суда надо мной совпал с днем рождения моей дочери, которой исполнилось 2 года. В качестве единственно возможного в этих условиях, пусть грустного, но все же подарка, я посвящаю ей свое последнее слово...»
Опять это чувство тоски и бессилья.
Сейчас он падет, роковой приговор,
И будет под ним твоя подпись, Россия,
Хоть верю, что знаешь — не тать я, не вор, —
Не смог отвести чью-то черную волю,
Не в силах развеять зловещий туман,
И значит, брести мне по скорбному полю
Извечной тропою твоих каторжан.
Всю жизнь ты была мне и раем, и пеклом,
Грозя своим темным, стрибожьим перстом,
Побей меня градом, овей меня пеплом,
Укрой под суглинистым, желтым пластом...
Скупая на ласку, жестока и властна,
Вся в диком разрыве непознанных сил,
Скажи лишь одно мне — что я не напрасно
На праздник недолгий к тебе приходил.
Пусть путал и падал, сражен непогодой,
Пусть песен бравурных тебе не слагал —
Не звал никогда несвободу свободой,
Ни в страхе, ни в лести тебе не солгал
Скиталец с березовой дудкой усталой,
Бредущий средь мокрых вечерних полей,
А все же я был твоей звездочкой палой
И маленькой, жгучею ранкой твоей.
Источник:
Лалакин Н. Земляки (страницы жизни и творчества), серия «Моя малая Родина», Владимир, Агентство «ЛИК» (Литература Искусство Культура), 2011, 400 с.
Жертвы политических репрессий Камешковского района и г. Камешково
Город Камешково
Владимирское региональное отделение Союза Писателей России
|
