Мое Кольчугино, страницы воспоминаний
Лев ЮРКОВ. «Владимир». Литературно-художественный и краеведческий сборник. 2008 год.
Лев Фёдорович Юрков, окончил Московский химико-технологический институт, кандидат технических наук, до 2002 года работал директором ООО «Гранит», живёт в Москве.
Я родился 14 апреля 1930 года в городе Кольчугино. Мой отец Юрков Фёдор Иванович, уроженец деревни Никулино Гусь-Хрустального района Владимирской области. Он родился в 1904 году.
В 1928 году он окончил Муромцевский лесной техникум и был направлен на работу в Кольчугинский лесхоз. Первое время он занимался лесоустроительными работами в Фетининском лесничестве.
Его деятельность была связана с лесами около села Ваулово. В этом селе он встретил мою будущую мать, Ханыгину Елизавету Сергеевну, 1906 года рождения. К моменту знакомства с моим отцом она окончила гимназию в городе Покрове Владимирской области. В конце её учёбы гимназия была преобразована в школу II ступени, которую она с отличием и закончила. После окончания школы все выпускники могли работать учителями начальной школы, что моя мать и делала в селе Ваулово. Семья, в которой жила моя мать, была довольно зажиточной. У её отца был двухэтажный дом и лавка по продаже товаров деревенского ассортимента в Ваулове, доставшиеся ему от отца. Молодой лесоустроитель и молодая учительница в 1929 году познакомились и вскоре поженились. В результате в следующем 1930 году появился на свет я. К этому времени отца перевели на работу в головную организацию - Кольчугинский лесхоз, который сначала располагался на улице III Интернационала, почти напротив центрального магазина, а потом, после строительства нового здания в районе Белой речки и моста на Ульяниху, переехал туда. Рядом с новым зданием лесхоза находился многоквартирный жилой дом, где мои родители получили комнату и стали жить-поживать и добра наживать. Нужно сказать, что насчёт добра время было не очень удобным. Наживанию добра не способствовала и зарплата отца и само время - начало тридцатых годов XX века. Я уже упоминал, что семья моей матери была довольно зажиточной. Но не одна их семья была такой. Следует сказать, что в Ваулове не было помещиков, не было крупных землевладельцев. Землёй и всеми угодьями, связанными с землёй, владела община жителей села, которая достаточно успешно справлялась с особенностями общинной деревенской жизни. Мне об этих особенностях рассказывала моя мать, покинувшая село и общину в возрасте 23 лет, поэтому уклад общинной жизни она хорошо знала.
Зимой мужчины из села работали, как правило, по найму кто где. Часть уезжала в Кольчугино, называвшееся тогда Келлерово, часть - в Покров, Орехово и даже в Москву. Другая часть работала в самом селе. Тут было производство по обработке тканей. Использовались заготовки, которые привозили специальные люди с ореховской фабрики. Это был так называемый плис, - материя мягкая, пушистая, наподобие бархата, но попроще и подешевле. В Ваулово привозили тюки с тканью, в которых были рулоны, где материя после ткацких станков имела неодинаковую ширину. Отличия были не такие большие, но они не позволяли считать рулон товаром. Чтобы придать ткани товарный вид, проводилась специальная работа, называвшаяся «резать плис». Ткань выравнивалась, растягивалась, при этом обрезали боковые части, ширина ткани подгонялась под определённый стандарт, получался рулон уже товарной продукции, так называемая «штука», которую можно отправлять в магазин на продажу. В Ваулове было построено специальное помещение, где производились все работы, имелось, пусть нехитрое, оборудование, которое аккуратно складывалось весной и хранилось до следующей зимы. Работа по резанию плиса очень ценилась, все операции выполнялись весьма качественно, с любовью. Зарплата была небольшая, что устраивало ореховских фабрикантов, но годилось и общинникам, которым, кроме производимых, ими сельхозпродуктов, нужны были наличные деньги для ведения общинного хозяйства. Вауловская община управлялась старостой. Он был неосвобождённым управленцем, работал наравне со всеми на хозяйственных работах и параллельно руководил общиной. У него был также неосвобождённый помощник - писарь, который вёл документацию общины, бухгалтерские книги, переписку с волостным руководством. Староста и писарь пользовались непререкаемым авторитетом, их указания выполнялись быстро и качественно. Русский человек пытается с уважением относиться к любому начальству, даже к откровенным дуракам, если уж их поставили управлять. Это хорошо показал М.Е. Салтыков-Щедрин в своей бессмертной «Истории одного города». А уж если руководителем был умный и честный человек, можно было не проверять скрупулёзность исполнения. Члены общины жили по заведённым предками крестьянским законам - весной начиналась пахота, обозначавшая наступление сезона тяжёлых крестьянских обязанностей и работ. Пахоту вели мужчины, каждый на своём наделе земли. Сеяли в селе рожь, овёс, ячмень, горох, гречиху и клевер, сажали картошку и репу. Всем было достаточно лошадей и инвентаря - плугов, борон, сеялок, - и с пахотой управлялись быстро.
В 1936 году отца перевели на работу в Кольчугинский лесхоз, и мы уже навсегда переселились в Кольчугино. Лесхоз выделил нам на улице Шмидта дом 10, квартиру, площадью 56 квадратных метров, с большой русской печкой, с отдельным входом, абсолютно отдельную от соседей, с огородом и сараем. Все удобства были примитивными, во дворе, но в те времена почти все жили так и особенно не переживали.
Родители приехали из Фетинина с коровой, поэтому сарай тоже стал обитаемым, как и квартира. Следует отметить, что время начала 30-х годов было очень непростым, и наличие коровы давало нам явное преимущество. Молоко в семье было почти весь год, мама его не продавала, готовила творог, сметану, сбивала масло, поэтому здоровая и экологически чистая пища была у нас вплоть до войны. В феврале или в марте рождался телёнок. Его приносили в дом и помещали в специальное устройство, которое сделал папа. Это была деревянная клетка с наклонным полом. На пол клалось грубое сено или солома, и телёнок был в тепле и уходе. Держали его дома до забоя, который происходил, как правило, в апреле. Поили телёнка молоком и пойлом, приготавливаемом из хлеба, картошки, комбикорма, сыворотки, которая образуется при сбивании масла. В апреле все вздыхали с облегчением, так как к этому времени телёнок становился нормальным животным со всеми потребностями, которые несколько ухудшали качество воздуха в доме.
Дрова сотрудникам, работающим в лесхозе, давались без ограничений, и вне зависимости от времени года в доме было сухо и тепло.
В это время в Кольчугине появилось новшество в домах - радио. На тумбочке стояла большая, диаметром 45-50 см, бумажная чёрная тарелка, которая громко и чисто передавала программу Москвы. Родители включали радио на полную мощность с утра до вечера, и мы были в курсе новостей страны. Особенно они любили слушать программу «Театр у микрофона», знали сведения, кто где играет, узнавали артистов по голосу. Любимой певицей была не Русланова, как сейчас пишут музыковеды, а Максакова, у которой был задушевный сильный голос, и пела она не разухабистые песни, как Русланова, а проникновенные напевные романсы и песни. Даже у меня в памяти сохранились все интонации её исполнения романса «Помню я тогда молодушкой была...», а уж родители её просто обожали. Лучшим тенором отец считал Лемешева, а мама - Козловского, но зато оба сходились на том, что самый замечательный бас - Михайлов. Все знали, что он пел в церкви, и его мощный голос ценили церковнослужители, может быть, это влияло на оценку его пения родителями. Папа хорошо пел, у него были гитара и мандолина, и он знал массу старых песен, а с появлением радио стал мурлыкать и новые.
Мать с отцом жили хорошо и дружно. Отец очень любил кулинарию матери, а она старалась приготовить что-нибудь вкусненькое в любой день. Так как в доме были молоко, масло, овощи, картошка, приготовить обычную еду было просто. Субботы в то время были рабочими, и мама в воскресенье готовила для отца солянку нестандартным методом. Покупалась свинина (в последующие годы поросёнка растили сами), резалась на мелкие кусочки, обжаривалась до появления корочки, а затем варилась вместе с кислой капустой и картошкой, а незадолго до готовности варево заправлялось мукой, при этом солянка приобретала довольно большую вязкость и густоту. Отец обожал эту солянку и ел её «от пуза». В следующее воскресенье всё повторялось снова. Часто мать пекла пироги. Почему-то она любила пироги с морковью, и отец их с удовольствием ел.
Улица Шмидта, где мы жили, была населена обычными трудящимися жителями, в отношениях на ней наблюдалась некоторая патриархальность. Особой дружбы между семьями, жившими на улице, не было, но все старались относиться друг к другу лояльно, без какой-либо вражды. Летом мужская часть жителей играла в лапту. Мужчины от 18 до 40 лет выходили в дни отдыха на улицу, разбивались на две команды и очень азартно и самозабвенно сражались. Лапта похожа на нынешний бейсбол, но специальных полей не было, и всё действие происходило на нижней части улицы, длиной метров 100. Беготня детей при этом прекращалась, дети жались к забору и с удовольствием смотрели на игры взрослых. Женщины не принимали участия в игре в лапту, у каждой были хозяйственные заботы. Как правило, женщины в ту пору не работали, ведение домашнего хозяйства было главной их обязанностью. Мужчины помогали жёнам, в основном в тех работах, где требовалась мужская сила.
Каждую неделю у нас была большая стирка, которая проходила дома. Отец носил воду из колодца, выплёскивал воду после стирки. Затем родители брали большую корзину с бельём и шли на Белую речку полоскать. Этот путь, метров 500 от дома, корзину нёс отец, полоскала бельё мать. Белая речка в те предвоенные годы была очень чистой. Недалеко от мостика через неё из земли выходила довольно значительная труба с чистейшей водой, которую можно было пить в любое время года. Особенно сложным полоскание белья было зимой. Мать приходила с этой работы с красными руками, в состоянии озноба и находилась в нём несколько часов.
В коридоре стояло несколько кадок для воды, и после работы отец наполнял их, так как воды в хозяйстве надо было много для самих, для коровы, для поросёнка, и я никогда не понимал, зачем надо идти на речку для полоскания, особенно зимой. Гораздо проще было осуществлять эту операцию дома. Но мать считала, что полоскать бельё надо на речке, и отец не мог её переубедить.
В конце нашей улицы была большая лужайка, между первыми домами и железной дорогой. На лужайке росла хорошая трава и было несколько утоптанных площадок. На одной были установлены приспособления для крокета. Мужчины с улицы играли и в эту игру.
Кто-то хранил клюшки, шары, но народ играл в крокет гораздо реже, чем в лапту, но всё-таки игра в крокет была достаточно популярной.
На другой площадке были установлены столбы для волейбола и на них была натянута сетка. Волейбол также был популярен в довоенные годы. Но самой весёлой, шумной и удалой игрой были городки. Биты и цилиндрики мужики делали сами, любовно выстругивая те и другие из подсобного материала. Лупили по фигурам изо всех сил, и треск стоял над игроками такой, что было слышно в середине улицы. Когда случались праздники, многие члены семей приходили посмотреть на эти шумные игры, мужчины с Ухтомской улицы тоже принимали в них участие. Всё это сближало людей, никто не называл игроков по отчеству, только по имени, да ещё и уменьшительным именем. Никто не мусорил ни на площадках, ни на лужайках. Если образовывался мусор, его закапывали в канаве около железной дороги. Ребята тоже играли в лапту и городки, это было днём, пока родители не вернулись с работы. Волейбол и крокет считались «барскими» играми, и дети к ним не допускались.
Очень популярной детской игрой был «чиж». «Чиж» - это палочка длиной около 10 сантиметров с заострёнными концами. Для игры нужна была ещё бита. «Чиж» клался на землю и по его концу надо было ударить так, чтобы он взлетел невысоко над землёй и близко к месту взлёта. Пока «чиж» был в воздухе, нужно было ударить по нему битой, чтобы он улетел как можно дальше. Водящий бросал «чижа» в круг около места его взлёта. А тот, кто первоначально бил по нему, имел право отбить летящий в круг «чиж». Если отбой был удачным, «чиж» снова летел вдаль, и всё повторялось до тех пор, пока «чиж» не падал на землю в круге. В этом случае игроки менялись местами.
Ещё была игра - делить землю. На земле чертился большой круг, и надо было бросить нож с длинным лезвием так, чтобы нож вонзился в землю. По месту входа ножа проводилась черта, и тот, кто удачно бросал нож, вставал на сегмент между кругом и линией. Это была завоёванная земля, с неё удобнее было завоёвывать новые просторы. Задачей играющих было отвоевать как можно больше земли.
Девочки играли в «классики» и скакали по классам с юной проворностью. Кроме этого, они прыгали через вращающуюся верёвку и скакалку. Но однажды у нас на улице появился форпост. Это незнакомое слово быстро вошло в быт детей и подростков.
Однажды всех детей нижнего конца улицы собрала Зина Першина. Это была высокая худенькая девушка лет 14-15. Её семья жила в доме №5. Отец Зины работал слесарем-инструментальщиком на заводе.
Проходная завода. 1930-е гг.
Такая профессия пользовалась громадным уважением. Сам Иван Дмитриевич - работящий, абсолютно трезвый человек - не играл в лапту, а всё свободное время проводил в огороде, где выращивал какие-то необычные овощи, поэтому пользовался авторитетом у женской части населения улицы. У него было две дочери, очень серьёзные девушки.
И вот младшая заявила нам, что её назначили командиром форпоста. Мы, естественно, не спросили, кто её назначил, о чём до сих пор жалею. Мы спросили, что же такое «форпост», на что Зина ответила, что надо слушаться её и тогда узнаем.
Раскрыть это понятие - форпост пытался известный кинорежиссёр Ролан Быков. В одном из своих фильмов он показал отца школьника, который пришёл в класс по вызову учителя.
Этот родитель, скромный, смущающийся человек, растерялся среди совсем нескромных оболтусов и, чтобы как-то заинтересовать их, увидев пионерский горн, спросил, знают ли они что такое форпост.
Получив ответ, что не знают, он промолвил, что попытается объяснить.
Взяв в руки горн, он с блаженной улыбкой постарался вспомнить своё детство, но не смог найти нужные слова и начал играть на горне сигналы, которые звучали во времена форпостов, то есть в тридцатые годы. В фильме так и не было рассказано о том, что же такое форпост, только играл горн. Быков, по-видимому, считал, что достаточно звукового сопровождения, чтобы его ровесники вспомнили своё детство и объяснили расшалившимся детям, что это такое. Я попытаюсь освежить те давние впечатления. Наш форпост был гораздо скромнее, чем у Быкова. Он помещался в старом сарае во дворе у Першиных. Зина принесла откуда-то коробку с театральными гримами разных цветов и преобразила наши лица по своему вкусу.
Запах гримкрасок висел над нами. Он и в те годы был таким же резким, как и в более поздние годы, когда, будучи студентом, я пытался быть артистом, и таким же специфически неистребимым театральным запахом грима. Значительно позже, когда я уже работал, мне пришлось выступать на телевидении, так меня гримировали перед выходом в эфир так примерно, как это делала Зина, и запах гримкрасок совсем не изменился, хотя со времени первой пробы гримировки прошло лет 55.
Нас в команде Зины было человек 6-7 в возрасте 6-9 лет, и мы по её указанию играли какой-то скетч. До войны выходили журналы «Затейник», «Вожатый» и некоторые другие, облегчавшие работу людей, занятых организацией досуга детей. Зина на всю «катушку» использовала эти журналы. Навыков театральной игры у нас не было совсем, но мы старались вовсю. В основном играли для себя, но иногда Зина устраивала просмотр наших спектаклей родителями. Гордости у нас было много, уменья - никакого, но нам казалось, что чем громче произнести свою роль, тем лучше. Родители нас подбадривали, и за время существования нашего форпоста мы дали для них довольно много спектаклей. Мы ходили коллективом форпоста в кино, на концерты в клуб имени Ленина, Зина давала нам читать детские книжки. Насколько я себе представляю, конкретная работа форпоста определялась командиром. Нашей Зине было близко искусство, особенно театр, поэтому мы крутились вокруг тех проблем, которые её интересовали. Форпост закончился с появлением в печати знаменитой повести А. Гайдара «Тимур и его команда». Тогда стали возникать группы наподобие команды Тимура, и их деятельность была направлена не просто на самоусовершенствование, а на помощь старикам, семьям военнослужащих. Зину Першину это не заинтересовало, и наш форпост умер, оставив светлые воспоминания.
Тимуровская команда организовалась на Ухтомской улице, вокруг семьи Петуховых, но нас это увлечение обошло стороной.
В 1938 году я пошёл в школу. В те времена учиться начинали в 8 лет, и я, как и все мои сверстники, отправился в 1 класс. Дом у нас был двухквартирный, во второй половине дома жила семья директора лесхоза Николая Константиновича Елизарова. Он был хорошим руководителем и замечательным человеком. В гражданскую войну он получил ранение ноги, она у него не гнулась в коленке, поэтому некоторые трудности при ходьбе у него были. В те времена никаких персональных машин у руководителей не было, и Николай Константинович ходил на работу пешком, сильно прихрамывая. Когда возникали трудности с погодой (распутица, дожди, морозы, заносы), утром ему лесхоз присылал дрожки, но никогда мой отец не пользовался каким-либо предлогом, чтобы сесть в те же дрожки, это было бы против кодекса чести того времени; не пользовались дрожками члены семьи Елизаровых.
Первое время лесхоз размещался на улице III Интернационала, в центре города, там, где сейчас многоэтажные дома. Затем лесхоз построил себе новое помещение на Ульяновском шоссе. Ходить туда было менее удобно, пересекая железную дорогу, но зато новое помещение было гораздо просторнее, и все сотрудники с удовольствием переселились туда. Старшим лесничим в лесхозе работал Всеволод Иванович Скорб. Это был очень квалифицированный, знающий специалист. Он проработал в лесхозе лет 50, последнее время директором. Его жена Софья Ивановна была учительницей и работала в школе №4.
Сейчас эта школа снесена, и на её месте, на улице III Интернационала, построен Дворец водного спорта. А в те времена школа была начальной, её директором была Евдокия Васильевна Быстрова, очень деятельный и энергичный руководитель, у которого все учителя были замечательными педагогами. Софья Ивановна начинала вести в 1938 году первый класс, и моим родителям ничего не оставалось делать, как записать меня в её класс. Софья Ивановна была требовательным педагогом старой закалки. Если ты не бездельничал и не очень сильно шалил, у неё было легко и хорошо учиться, так как она имела колоссальный опыт и вела свои уроки очень интересно. У меня не было никаких проблем с учёбой, я умел читать, считать, писать и был в числе лучших учеников.
Даже такой гнусный предмет, как чистописание, я освоил довольно легко. У Николая Константиновича Елизарова было трое детей - Лида 1928 года рождения, Станислав 1938 года рождения и мой ровесник Коля 1930 года рождения. Коля был хорошим работящим мальчиком, мы с ним дружили и проводили много времени вместе. Но ему не давался русский язык. Есть люди с врождённой грамотностью, а есть и другие, которым, несмотря на знание правил, невозможно не сделать массу ошибок в самом простеньком диктанте. Коля страдал этим недостатком. Поэтому в нашем классе самой нелёгкой была судьба Софьи Ивановны. Сын директора лесхоза, героя гражданской войны, коммуниста с дореволюционным стажем, руководителя организации, где работал её муж, учился неважно, и она не смогла его подтянуть до приличного уровня. А сын простого техника лесхоза писал хорошо и не делал ошибок. Но Софья Ивановна поступала справедливо, я был у неё отличником, а Коля «удочником». В те времена не было цифровых оценок успеваемости, и то, что сегодня называется тройкой, именовалось оценкой «удовлетворительно». В этой ситуации Коле особенно доставалось от его матери Павлы Сергеевны и сестры Лиды, Они ворчали, что, наверное, Софья Ивановна не умеет учить талантливых детей и что зря отдали Колю ей в руки. Николай Константинович с улыбкой говорил: «Бросьте, что заслужил, то и получил». А я был молчаливым укором при оценке Колиных успехов.
А тут случился ещё один казус. Редакция газеты «Голос кольчугинца» искала отличника для публикации заметки о нём. Редакция располагалась недалеко от школы, и корреспондент пришёл к директору Быстровой. Они быстро договорились и меня вызвали в дирекцию. Я узнал, что я подходящий кандидат и отправили вместе с корреспондентом в редакцию. Там меня причесали, повязали на шею бант и несколько раз сфотографировали. Через несколько дней в газете появилась моя фотография с такой припиской «Пионер Лёва Юрков - отличник и хороший общественник». Когда папа принёс газету домой, я долго говорил с ним о том, что я не пионер и надо дать опровержение об ошибке. Папа не решился дать оценку средствам массовой информации и убеждал меня, что я ещё буду пионером, а журналист не мог написать, что я не пионер, так как отличники не пионерами не бывают. Я краснел недели две, когда ребята из класса обзывали меня пионером, а я был без красного галстука и чувствовал себя самозванцем.
В нашем классе учился симпатичный парень Игорь Матвеев. Как-то раз он вытащил из своей сумки несколько небольших прямоугольников из листового стекла размером примерно 35 на 50 миллиметров. На стекле были нарисованы акварельными красками очень реалистичные картины. Вот пейзаж, вот цветы, вот деревенская улица. Я был потрясён: картины были очень тонко написаны, по-настоящему художественно, с мельчайшими деталями.
Начались расспросы, как он их рисует, какие краски, откуда сюжеты.
Игорь сказал, что у него есть очень миниатюрные кисточки, это главное, а краски самые простые акварельные, их можно купить в книжной магазине, и ему нравится рисовать именно на стекле. Я попросил отца добыть для меня стеклянные пластинки, чтобы рисовать, как Игорь. Через несколько дней отец принёс пластинки и краски, и я кинулся рисовать. Но не тут-то было, акварель у меня не ложилась на стекло, линии получались толстыми, грубыми, разной толщины, а уж о рисунке нечего было и думать, даже никакого подобия рисунка не получалось.
В парке клуба имени Ленина стоял большой дом, где размещались кружки Дома пионеров. Туда мог прийти любой ребёнок, и с ним занимался руководитель кружка. Я посещал кружок рисования, и преподаватель пытался научить рисовать карандашом разные геометрические фигуры - шар, куб - и рассказывал о свете, падающем на предмет, о тенях, возникающих при этом.
Я честно делал то, что советовал учитель, какие-то рисунки он даже хвалил, но это была такая мазня по сравнению с картинами Игоря. Я спросил Игоря, учится ли он в доме пионеров в каком-нибудь кружке (никаких школ искусства в то время в нашем городе не было), он засмеялся и сказал, что он не занимается этой ерундой и что ему просто нравится рисовать красками. Он подарил мне одну свою картину. Я долго рассматривал её и решил, что есть у Игоря какая-то хитрость, мне неизвестная, что у него необычное стекло, и на его стекле у меня получится всё как надо. Я смыл картину Игоря, высушил стекло и начал рисовать, но ничего хорошего не получилось. Опять грубая мазня, краски расползались по стеклу, смешиваясь друг с другом. Я понял, что я не художник и никогда им не стану, что мне нельзя подражать Игорю, что искусство можно любить и не умея рисовать. Когда я рассказал Игорю о своих потугах, он опять много смеялся и ответил, что надо иметь терпение и надо попробовать ещё раз. Я терпеливо экспериментировал во время дальнейших опытов и ещё раз убедился, что рисовать, да ещё красками, мне не по зубам.
После окончания четвёртого класса Игорь исчез, и я больше никогда его не встречал и, по правде сказать, забыл о своём неудачном опыте художника-акварелиста.
В начале девяностых годов, когда вся Россия взбаламутилась и встала на дыбы, появилось множество людей, пытавшихся начать свой бизнес. В это время в маленьких городах возникли лавочки древностей и антиквариата. В таких магазинчиках мы с женой приобрели несколько старых намоленных икон. И вот в городе Киржач Владимирской области в лавочке, приютившейся в центральном универмаге, мы увидели необычную икону. Икона была старой, в поцарапанной грязной раме-окладе, но с тонким письмом.
Продавец рассказал, что эта икона, в самом деле, необычна, что лик Спасителя написан акварельными красками по стеклу, но кто писал, где икона написана, где подобные иконы изготавливали, он не знал. Мы купили икону, привели её в порядок, покрыли лаком раму и прикрепили её к восточной стене нашей квартиры. Рассматривая лик Спасителя, мы убедились, что это живопись акварельными красками по стеклу, и я вспомнил Игоря Матвеева и его картины. До меня дошло, что во Владимирской области существовали когда-то мастерские, где при изготовлении икон применяли этот необычный метод - живопись акварельными красками по стеклу, и что Игорь был потомком мастеров, которые не могли в советское время работать, используя своё умение и традицию. Мастерство-то осталось, оно передавалось следующим поколениям художников, но применить его в реальной жизни было негде. В советское время это ремесло не могло существовать, но кто-то научил Игоря этой методике, а художественное дарование у него, несомненно, было. У нас дома висит икона, исполненная акварелью по стеклу, и она напоминает мне о том, что в детстве я дружил с Игорем Матвеевым, который мог стать блестящим художником-иконописцем, но применил ли он свой талант где-либо, я не знаю.
В третьем классе я пристрастился к библиотеке. Туда записывали всех без ограничений, и я быстро освоился с правилами. Обычные книги лежали на столах выдачи, но там не было знаменитых популярных произведений. Я понял, что существует какие-то другие правила, чтобы заполучить для чтения самые интересные книги. Я спросил самую добрую библиотекаршу, какие же это нестандартные правила. Она улыбнулась и показала заветную тетрадь, в которую записывают самых активных читателей на книги повышенного спроса и которые имелись в ограниченном количестве в очередь. Я записался на все книги, упоминавшиеся в этой тетради, и наряду с обычными книгами, лежавшими на столе выдачи, я получал книги Жюля Верна, Майна Рида, Фенимора Купера, Диккенса, Киплинга, сказки Перро, Гауфа и многие другие. Очень ценился Гайдар, приключения капитана Врунгеля, Дюма, Гюго.
Наряду с книгами, получаемыми по очереди, библиотекарши подсовывали произведения Тургенева, Гоголя, Лескова, Толстого, Некрасова. Эти книги я брал не так охотно, но было неудобно отказаться от них, когда тебе вручали «Гиперболоид инженера Гарина», поэтому я брал и те, и другие. Библиотекарши знали, что человек, начавший читать, уже не может остановиться, и будет читать всё, что принёс из библиотеки. Дома у людей практически не было библиотек, книжное изобилие и возможность собирать собственную домашнюю библиотеку появились значительно позже, и это было тоже элементом идеологии. Каждый трудящийся должен был иметь возможность приобрести книгу по ничтожной цене, но книгу, одобренную партийными органами. Например, книгу «Как закалялась сталь» издавали многомиллионными тиражами, и её можно было купить легко, но это было позже, а пока московские родственники подарили мне «Приключения Травки», «Что я видел» и «Сказку о рыбаке и рыбке». Кроме того, в доме у нас было несколько годовых комплектов журналов «Родина» и «Нива», доставшихся из вауловского дома деда и бабушки. В зрелые годы во время служебных командировок я был в гостях в домах многих американцев, чехов, немцев, японцев, с которыми мы вместе работали. Только в одном доме серьёзного специалиста в США была настоящая библиотека, а в остальных - газеты, журналы, реклама. В предвоенные годы и у наших людей практически не было личных библиотек, редко кто выписывал центральные газеты, только «Голос кольчугинца», поэтому всё образование, приобщение к прекрасному, шло через общественные библиотеки. И они хорошо выполняли свои задачи.
Город Кольчугино
Copyright © 2019 Любовь безусловная
|
