Рабочая династия Шичковых
И.Р. ХАЗИН. ПЛАМЯ, КОТОРОЕ НЕ ПОГАСНЕТ
В пятнадцать лет он «играл» кувалдой у наковальни у кузнеца Матвея неподалеку от родного села Красная Горбатка (ныне Селивановский район). Приятно было видеть, как из неподатливого бесформенного металла появляются тележные оси, косы, серпы.
Никита Ильич Шичков
В голодном двадцать первом мастерская опустела. Но с молотом Никита Шичков расстаться уже не мог, подался в Муром, на завод им. Дзержинского, именовавшийся тогда Центральными паровозоремонтными мастерскими. Родные не одобряли:
— Всегда от земли кормились. И вдруг за полсотни верст на работу тащиться? Не дело это...
Однако совсем от земли оторваться трудно было — душа болела. Особенно когда слухи пошли, как по-новому крестьянскую жизнь наладить.
В родной деревне новая жизнь наладилась не сразу, но в примыкавшей к ней Андреевке крестьяне договориться сумели. Собрали инвентарь, — удалось Никите несколько новых плугов на заводе отковать; коней на общий двор свели, хотя каждый за своим еще по-прежнему присматривал. Тогда не знали еще слова «колхоз», но потом, уже после тридцатого года, поняли, что здесь, в Андреевке и в присоединившейся Красной Горке, фактически возник один из первых колхозов. И хотя был Никита долгое время одной ногой здесь, другой на заводе, но столько усердия, энтузиазма, хозяйской смекалки проявил, что избрали его колхозники своим председателем. Казалось — навсегда теперь к земле прирос. Но довелось как-то снова в Муроме оказаться, повстречались старые друзья, упросили вернуться на завод. Так вот к молоту своему он и вернулся.
Другая, правда, техника пошла. Сперва даже несколько оробел Никита, но как разобрался — так теперь и развернуться можно!
И развернулся. И — пошло! Где какая встреча, праздник или митинг — услышишь и о трудовых победах кузнеца Шичкова... Совсем еще молодым, едва за тридцать перевалило, уже не Никитой, даже не Никитой Ильичом зовут, а просто Ильичом величают: «Еще покажет нам Ильич, на что рабочий класс способен!»
И думать не думал, что за скромный труд можно получить такой почет и славу. Сызмальства видел: работать обязан, чтобы прожить. Не хочешь с голоду помереть — не жалей себя, седьмым потом обливайся, нот как отец: летом в поле не разгибался, зимой на фабрике братьев Бузиных кочегарил.
Никита и сам, еще до революции, в двенадцать лет, к отцу в помощники пошел, а уж когда в кузнецы выбился, большим, это счастьем считал. После революции по-особому звучало это гордое звание — кузнец, и сохранилось доныне: «Мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи!»
Уже через неделю на заводе норму дал: семь отлично сработанных скоб. А к концу месяца подумывал: нельзя ли десять? Осмотрелся, смелости набрался — и вот 14 штук! Две нормы. Даже немного неловко, сомнение берет: на кого эту норму рассчитывали? Ведь не в полную еще силу работал. Тут, если все обмозговать, по-настоящему приловчиться...
Другой мог и умолчать, дабы сильней удивить потом, а Никита все начистоту выкладывает:
- Могу три нормы дать!
Кто-то скептически улыбается, кто-то недобро косится: дескать, из-за таких ни житья, ни покоя нет. Даже начальник цеха сомневается: «Тут еще, товарищ Шичков, надо технические возможности взвесить». А Шичков со своим деревенским прямодушием:
- Чего взвешивать? Куй, пока горячо!
И в следующую смену — 22 скобы предъявляет мастеру ОТК!
Вот когда лавиной покатилась нежданная слана. Это было как раз в те дни, когда страну облетела весть о трудовом рекорде Алексея Стаханова. А тут, среди дзержинцев, свой Стаханов! Часто так и называли: «муромский Стаханов»; особенно после того как через три месяца, в ноябре 1935 года, появился Указ о награждении Никиты Ильича орденом «Знак Почета». Первый человек на заводе им. Дзержинского, удостоенный ордена за победу в труде. Да и в городе один из первых. А в те годы на орденоносца смотрели, как сегодня, наверно, на приземлившегося космонавта. Люди забегали вперед, чтобы увидеть его в лицо, мальчишки часами дежурили у заводских ворот: хотелось взглянуть на орден. Встречи, собрания, митинги... Ораторствовать не умел, порой беспомощно улыбался, порой говорил невпопад. Но увидят люди открытое, светлое лицо, высокий, чистый лоб, а под крутым росчерком густых бровей глаза, полные мудрой, спокойной силы, и от души улыбаются вместе с ним, приветствуют дружескими возгласами.
Нет, иконы с Шичкова не напишешь. Могучий в силе, в доброте и бескорыстии, страстный в порывах, он органически не терпел лжи, равнодушия, головотяпства и, как говорится, с ходу, не примериваясь, вступал в схватку. Может, в задоре и лишнее слово вылетало.
Да, было, было... Сейчас ни старшая дочь Александра, ни Зоя, ни Надежда, ни Роза подробностей уже не помнят, но каждая почти теми же словами рассказывает, как казнил себя отец за всякую промашку, как горестно делился с матерью, а та недоумевала:
— Так ты же, Никитушка, прав.
— Прав-то, Алена, прав, да так ли правоту доказывают?!
— Когда началась война, — вспоминает Александра Никитична Шичкова, дочь кузнеца, — отец неделями домой не показывался. В сутки спал часа по три, а то и вовсе не ложился. Вот и носила в цех поесть. На проходной встречали с улыбкой: «А, шичковская!» Однажды, только во двор ступила, вижу большой плакат, а на нем огромными красными буквами: «Пламенный привет героям Шичковым!», ведь тогда уже старший брат Виктор в ремонтном цехе работал. Ему шестнадцатый год шел, здоровьем не отличался, а тоже норовил за отцом поспеть: по две нормы в смену! Вот и писали про отца и сына. А за ним Зоя в инструментальный пошла, Анатолий разметчиком стал, Роза на копировальщицу выучилась, Володю слесарем приняли. А меня мать в институт уговорила поехать. Только вышла из поезда в Казани, через привокзальную площадь прошла и остановилась как вкопанная: длинная, вижу, аллея из больших портретов, аллея героев войны и труда, и среди них портрет отца. «И говорю себе: Шичковых и здесь знают». Но скоро беда настигла. Держу телеграмму в руках, а земля из-под ног уходит. Дожидаюсь поезда и бегу к той аллее, смотрю в родное лицо и не могу, не могу поверить. Хотя знаю, еще до моего отъезда приболел. Но кто не болеет, а тут телеграмма в руках, и никуда не денешься: «Отец при смерти». Последними словами были: «Живите, как достойно человеку жить. Не позорьте имя мое». А было это в тяжелом 48-м году.
Осталась вдова Елена Васильевна с восьмерыми, четверо совсем еще малыми были. Володе лишь третий год пошел, пенсия, несмотря на столь громкую славу мужа, совсем даже скромной оказалась. Дети до сих пор не перестают удивляться неутомимости матери, расторопности, выносливости. Уж до чего уставала на работе, дома дел невпроворот, а не помнят, чтобы голос на кого повысила, пожаловалась на неимоверные свои трудности. Всего добротой, необыкновенной добротой своей добивалась. И лишь однажды увидела Надя, как слезы текли по лицу матери. Случайно увидела, забежала с улицы домой и замерла у полуоткрытой двери: мать стояла перед портретом отца, перед тем самым, что во время ремонта удалось из клуба домой забрать и который потом будет висеть в городском музее. Стоит мать перед ним, как перед живым, и плачет и улыбается чему-то сквозь слезы:
— Никитушка, голубь сизый, помню слово твое, волю твою помню: пойдут они, наши дети. Ах, нету тебя, нету тебя своими глазами посмотреть, как набирают высоту...
И о каждом из рода Шишковых много добрых слов услышишь от дзержинцев. Но особенно любима здесь Зоя Никитична.
Осанистая, статная, с быстрым решительным взглядом проницательных шичковских глаз — кто скажет, что года уже на вторую половину века потянули?
— Почему на пенсию не хочу? - словно бы несколько обиженно переспрашивает Зоя. — Да ведь в цеху молодой себя чувствую.
И верно: какой была проворной, стремительной в молодости, горячей на слово, такой и осталась. Любит Зоя Никитична свою работу. И чем она сложнее, тем больше вызывала увлеченности, потаенного огня в ее глазах. Но человек не автомат, даже если 30 с лишним лет работы за плечами. И когда шлифуешь сотни деталей всего лишь с микронным допуском, нет-нет да иногда и промахнешься. Проведет Зоя Никитична Васильцова контрольный замер: диаметр на 5 микрон занижен. Вторую, третью проверяет деталь... Что такое?! 20 метчиков с таким же занижением! Потускнеют глаза, всем лицом померкнет, но возьмет себя в руки. Не скажет: заготовок не хватило, были с дефектами. Выложит начистоту. Не станет свои ошибки на других перекладывать. Мастер успокоит: есть заказ на эти детали чуть меньшего диаметра. Но на следующий день увидит мастер ее глаза и сразу все поймет:
— Опять ночь не спала из-за этих метчиков?
— Не спала, Федя, что поделаешь...
— Шичковская натура, — хмурится мастер Кружалов. — Сказано: не зачтем этот брак.
— Считай не считай, а черное белым не станет.
Это уж фамильная черта. Как когда-то отец, казнит себя Зоя за промахи, но и с других не постесняется спросить. Ведь куда это, скажем, годится: абразивными кругами не шлифуем, а обдирочные работы выполняем.
— Обдирку токарям делать! — настаивает Васильцова.
А детали с завышенным диаметром поступают и поступают. Увидит ее Кружалов с расстроенным лицом, попробует успокоить, а она — к начальнику цеха, потом на собрание. Со всем своим темпераментом.
— Опять за свое, — послышится с места, — вот упрямица! Над этим инженеры столько головы ломали... Пробуют разъяснить: пытались, дескать, уменьшали припуск, но при термической обработке детали корежит, потом не выправишь. Вот и приходится прибегать к не самой удачной технологии...
— Совсем неудачная? Никуда не годная!
И так долго, так настойчиво добивалась, что в конце концов задумались всерьез. Нет, Зоя Никитична и рубля не выгадала от того, что отказались от обдирки, что детали стали делать гораздо быстрей, а стоимость их снизилась.
Премия не приносила столько радости, как эта маленькая победа. Потому что давно для нее стерлась грань между выгодой для себя и выгодой для всех. И если светло на душе, когда участок досрочно справится с обязательствами или цеху присудят классное место, - то что это: личное или не личное? Переживает за каждый лист металла, каждый абразивный круг. Когда один из слесарей пустил шлифовальный станок, чтобы отполировать себе какую-то безделицу, она остановила: слишком дорогое удовольствие, товарищ!
Ты что? — удивился он. — Твой, что ли? Начальница нашлась!
— Начальница! А ты думал?!
Случилось однажды так, что по недосмотру выдали ей в инструменталке ослабленный круг. Разорвался он под руками: на две недели получила бюллетень. Но и дня не сидела дома. На другое же утро явилась, и стал ей бригадир, Федор Григорьевич, рассказывать, в какой цейтнот попал: заказы потоком, срочные все. Месяц кончается, а на шлифовке молодые парни, совсем еще зеленые...
— Затем и пришла, — улыбается Васильцова с перевязанной рукой.
— У тебя больничный, Зоя Никитична.
— На что им моя рука? Им глаз да слово — золотые парни!
Увидев напарницу, молодые рабочие ожили. Совсем недолго
ее не было, а убедились, как «мелочи» становятся главным тормозом, если не учтешь их.
Многим открыла она путь к рабочей профессии. Ребята, девчонки... И все-то оказываются у нее «золотыми». Но самая «золотая» среди них — Тамара Овсянкина. Рассказывала наставнице девушка, как тяжело ей после внезапной кончины матери. Не сдержала беззвучных слез. Поняла ее Зоя Никитична, про себя подумала: «Ах ты, кровинушка осиротелая...». И начала учить. Работа — не гладкая дорожка. Зато какие дала она плоды, сколько раскрылось замечательного в робкой девчонке! Стоит посмотреть, как ловко отделывает она детали. Вот кто на смену идет! Да, настало время молодых. Им предстоит шагнуть дальше, чем она, Зоя Никитична. Неужели и ей время пришло на отдых? Словно только что привел ее отец в цех:
— Осмотрись, дочурка, здесь тебе работать. Как хотела.
«Как хотела»... Отцовский голос, поддержка. Упрямилась мать: «Учиться, дочка, надо. Учиться пойдешь». А дочери завод и во сне покоя не давал. К отцу хотелось. Словно чуяло ее сердце беду. Жизнь его, короткая, яркая, промелькнула у кузнечного горна. На фронт не пустили, по четыре-пять норм ежесменно у кузнечного молота — не тот же самый бой? Да, и его жизнью победа оплачена. Но... Остался твой пламень, Никита Ильич. Несут его дальше сыновья твои, дочери, внуки. От сердца к сердцу, из рук в руки передают.
... И снова утро. И радостно Зое Никитичне у самых ворот здороваться с братом Володей. Он идет с другой стороны, с улицы Филатова, из того самого, уже снесенного ныне домика под номером 6, который завод предоставил отцу тогда еще, когда из председателей колхоза отпросился, чтобы вернуться к кузнечному молоту. Жила там после и Роза, спешила по утрам в отдел главного конструктора. А с улицы Осипенко уж совсем юная шичковская поросль торопится: Сережа, Слава — сыновья Александры, внуки Никиты Ильича. Сергея ждет слесарный верстак, а у Славы... У Славы не только имя такое — о нем уже по всему заводу добрая слава идет. Молодой, а сколько лет на Доске почета. На груди золотистый знак отличника соцсоревнования Минтяжмаша, есть и грамоты с подписью самого министра.
А ведь помнит Зоя, как еще недавно мальчишкой голубей гонял. И всегда чем-то обязательно удивит. Какое-то особо счастливое в нем сочетание жизнерадостности, подвижности, задора с серьезной вдумчивостью, увлеченностью. Уж если голуби — чтобы самые лучшие: и турманы, и цари, и трубачи, и почтовые. Если приемник собирать... Слава такой приемник сделает, какого никто еще не видывал. За что бы ни брался — во всем живинка, талант, можно сказать. Вот в армию ушел служить, так через несколько месяцев письмо от командира: «Спасибо, Александра Никитична, за отличное воспитание сына, надежного товарища, настоящего патриота», а вернулся не только со знаками отличника и классного специалиста, но и медалью «За отвагу на пожаре». Хотел опять пойти на завод радиоизмерительных приборов, где успел после техникума несколько месяцев поработать, но муж Надежды Никитичны, Анатолий Антонович Мятлев, отговорил:
— У нас, среди дзержинцев, тебе место.
— Но я радиотехнический закончил...
— И что же? В цеху у нас такое хозяйство, такими приборами шкафы набиты, что без твоей радиоэлектроники и шагу не ступить.
И еще о фамильной чести заговорил, напомнил, сколько орденов у Виктора Никитича, начинавшего с отцом на заводе, как гордится в цехе Зоей, как дорожат в коллективе Владимиром. Умеет Мятлев убеждать, не зря его секретарем партийного бюро избрали.
— Вот не Шичков я по рождению, а женился на Надюше, и то в династии Шичковых себя числю. И горжусь. А ты ведь настоящий Шичков, забыл разве деда Никиту?
И когда Мятлев напомнил о деде, Вячеслав решился. Правда, недолго задержался монтером в крановом хозяйстве, хотя и здесь успел проявить себя. Вскоре вызвал его к себе начальник цеха:
— Мастером пойдешь? На дробеструйный участок.
— На дробеструйный? — переспрашивали многие. — Не торопись. Не соглашайся. Там никто не держится, самый трудный...
Разговоры о том, как сложно и трудно на дробеструйном, возымели на Вячеслава обратное действие. Будто вздыбилось что-то внутри: если трудно, лыком, что ли, шиты? Но давались первые шаги даже труднее, чем можно себе представить. Помогали, подсказывали, советовали. Но что подсказки... Пока не нащупал собственного почерка, стиля своего не выработал, пока рабочий твоей личности не почувствовал, — никакой ты не командир производства. Слушаются вроде бы, подчиняются, а все равно где-то прореха обнаружится. Словно куцым одеялом пытаешься укрыться: к голове тянешь — ноги мерзнут, ноги прикроешь — голову морозит.
Уж чего не бывало...
Подкатывали предательские сомнения. Завтра же к начальнику цеха: так, мол, и так, Николай Иванович, старался, как мог, а сами видите... Но приходит завтра, а что-то удерживает, что-то внутри протестует: «Не надо, нехорошо!» А тут еще Гришин, начальник цеха, сам подходит. Суховатый, сдержанный, но, как всегда, доброжелательный:
- Обошелся? А я-то думал — зашьешься. Молодец. Держи марку.
Какой уж там молодец? И все же, когда ждешь, что отчитают, нежданное доброе слово, как глоток свежего воздуха среди духоты. Дальше что? Ну кто не знает, что мастер должен быть прост в общении, доступен? К сожалению, за этой доступностью порой обнаруживаются обыкновенная нетребовательность, панибратство. И практически уже не может мастер твердого слова сказать. Вячеслав, несмотря на молодость, не затруднится, если понадобится, высказать самое наболевшее, суровое, нелицеприятное в глаза товарищу. Ради его же пользы. А с наказаньем не спешит.
Увы, из-за пьянства часто страдают невиновные. Но, пока не поздно... Думает, как бы не навредить, напрасно не ударить. Разве стоит наказывать только что вернувшегося из армии слесаря? Не стоит... Вот Василия Митина — другое дело. Из сварщиков сварщик, но тоже легкомыслию поддался, перед выпивохами не устоял — так получай по всей строгости: и на собрании разобрали, и прогрессивки лишили. Чтобы в другой раз думал. А вчерашний солдат и так, можно сказать, ни за что обстоятельствами наказан... Верно, пришел однажды под хмельком, а признаться не хотел: «Какой я пьяный? Что ко мне придираться?»
— За версту пахнет,- усмехнулся Вячеслав, - можно в
медпункте проверить.
— Мне хоть в медпункт, мне хоть куда. Мне вообще...
И такая беспросветная обреченность в голосе, что прямо за душу схватило.
— Погоди-ка, друг, что с тобой? Пойдем-ка.
Увел, усадил его в своей стеклянной конторке, управившись с делами, вернулся:
— Ну, рассказывай!
И выяснилось: вернулся из армии — жена бросила, дочурку забрала. Дочурку, без которой не дышать...
— За что, за что? — рвалось из самой груди солдата. Бухнул по столу кулаками.
Еле успокоил его Вячеслав, помог прийти в себя. Нашел слова, сумел приободрить человека. Взял его Вячеслав, как родного брата, под опеку, день за днем помогал тверже на ноги стать.
Пусть бездумно кольнет кто-то: мягкий, добренький. Нет, добрый. Просто торжествует человечная, мудрая и целительная доброта. Ведь не случайно мать Вячеслава, Александра Никитична, от имени сестер и братьев говорит, что главное наследство, доставшееся им от Никиты Ильича и Елены Васильевны, — урок великой доброты.
И еще чисто шичковская позиция: «Не могу плестись в «хвосте», дожидаясь, чтобы кто-то пробивал тебе дорогу. Там, где тебя поставили, ты первый, ты главный: так прояви свою активность, а надо что-то менять, перестраивать — начинай с себя...». Этим жил Никита Ильич, этим живут в настоящее время сыновья и дочери, это главное для внуков. Потому с таким почтением произносят на заводе: рабочая династия! Разрослась она, разветвилась, потекла ручьями и ручейками, зазвучав множеством имен и фамилий. И перед сменой, когда движется людской поток к заводским воротам; встретишь в нем и Васильцовых, и Китаевых, и Мятлевых, и Сакулиных. У каждого своя судьба, свои достоинства. Но все несут в себе искорки того шичковского пламени, которому никогда не погаснуть.
Внук Н.И. Шичкова, В.В. Китаев
Источник:
Владимирские династии/Сост. Я. П. Москвитин; Под общ. ред. Я. П. Москвитина; Литобработка Л. А. Фоминцевой. — Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1989. — 208 с.
Владимирская энциклопедия
|
