Работа «Северного рабочего Союза» во Владимирской губернии. М.А. Багаев
Начало »»» Михаил Александрович Багаев. Часть 1
Здесь нелишне отметить отношение к моей семье жен арестованных интеллигентов. Когда моя жена пришла на второй день ареста к тюрьме с передачей для меня, то жены арестованных интеллигентов осыпали ее градом упреков, что я погубил их мужей, вовлекши их в революционную работу.
Когда меня увезли в Москву, жена не выдержала враждебного к себе отношения и, забрав ребятишек, отправилась обратно в Н.-Новгород. Нужно отдать должное оставшимся неарестованными М.Ф. Тихомирову и В. Анисимову, отнесшимся с большим участием к моей семье. Они снабдили ее деньгами и тем дали возможность уехать в Н.-Новгород, т. к. после моего ареста семья осталась без денег.
В Таганскую тюрьму мы приехали вскоре после бывшего там тюремного бунта и тюрьма была еще несколько дней на военном положении: почти у каждой камеры политиков стояли солдаты с ружьями. Общения между заключенными совершенно не было. Но такое положение продолжалось недолго. Не прошло и месяца, как мы уже взлезали на окна и не только разговаривали с ближайшими соседями, но даже кричали во все горло за десяток камер. Кроме того, вся тюрьма связалась телефонами т.е. бичевками (от окна к окну), по которым переправлялись от одного к другому не только корреспонденция, но даже вещи. Эти льготы достались в результате тяжелой борьбы: многие из нас по несколько раз посидели в карцере, лишались столов, табуреток, книг и т. д. Но все же победа осталась за нами.
Я просидел без допроса около полутора месяцев, а при вызове на допрос отказался давать показания. Когда же приехавший с допроса Панин (из Ив.-Вознесенска) рассказал мне через окно, что ему производивший дознание ротмистр Герарди предложил немедленное освобождение, если он сознается, я решил „поговорить" с жандармами.
На втором допросе я дал уклончивые показания. После допроса, ротмистр Герарди уже без прокурора пригласил меня „поговорить" в соседнюю комнату. Оказалось, что он меня провел в кабинет его собственной квартиры, находившейся смежно с жандармским управлением. Сначала он мне предложил с ним пообедать, но я отказался от этой
«чести». Герарди, бывший ученик Зубатова, повел со мной разговор на ту тему, что зачем де нужна рабочим политическая борьба, когда им важно лишь улучшение экономического положения; что рабочих вовлекают в политику интеллигенты, для которых важно занять депутатские и министерские посты, а так как они этого достигнуть могут только революцией, то они и втягивают в нее рабочих, чтоб их руками жар загрести. Все это Герарди подкреплял ссылками на различные литературные источники. Тут же у него в кабинете была очень богатая библиотека. Затем он стал доказывать, что рабочие, желающие принести пользу своему классу, могут многое сделать, работая в легальных рабочих организациях, как, напр., „Московское общество рабочих" (Это общество было организовано при содействии Зубатова в 1901 г. Во главе его стал рабочий Афанасьев, который за предательство был освобожден из тюрьмы Зубатовым.), под председательством рабочего Афанасьева, и тут же рассказал, что это общество за последнее время провело несколько очень удачных стачек, при чем правительство
оказывало рабочим поддержку.
После всего этого Герарди мне предложил — «не хотите ли вы поработать для рабочего класса в такой легальной организации? Я бы мог вам помочь организовать общество в Орехово-Зуеве, вы бы стали во главе и материально были бы хорошо обеспечены».
На это я ответил: «но если бы я захотел взяться за это дело, то вы бы меня выпустили из тюрьмы?»
Герарди: «мы можем вас сейчас же освободить».
Я заявляю: «тогда я согласен».
Герарди — вкрадчивым голосом: «только вы должны дать гарантию, что вы отказываетесь от нелегальной деятельности».
«В чем же должна выразиться моя гарантия?» — задаю я вопрос.
— «Вы должны рассказать о своем участии в деле „Сев. Раб. Союза"».
— „Только о своем лично?"
— „Нет, конечно, не только о себе, но и о других, поскольку вы были с ними связаны".
— „И даже назвать фамилии?"— задаю последний вопрос.
— „Ну, конечно, все подробно".
Я бросаюсь на жандарма Герарди с криком — «Ах ты мерзавец, подлец!»
Герарди бросается к двери и кричит — «жандармы, возьмите арестанта». И жандармы отвезли меня обратно в тюрьму.
По приезде в тюрьму, я сейчас же вызвал своего соседа по камере Ивана Платоновича Александрова, рабочего из Костромы, привлекавшегося по нашему делу, и рассказал все подробно.
Мы нашли, что Герарди таким способом может поймать неопытных рабочих и сделать из них предателей и решили протестовать против такого способа дознания. Александров своим громким голосом из окна объявил товарищам, что он и я решили объявить голодовку, выставляя требование: устранить от ведения нашего дела ротмистра Герарди и прекратить недопустимые приемы при ведении дознания. К нам присоединились Бронер — Гурьвич (Дан), Новицкая, Загайная, Богданов и др., всего до 20 чел. На второй день мы начали голодовку, послав свои заявления прокурору судебной палаты. Почти каждый день нас посещал товарищ прокурора, убеждая прекратить голодовку, и в то же время, несмотря на наш категорический отказ, ежедневно приносился нам хлеб и обед и демонстративно ставился на стол.
После шестидневной голодовки нам объявили, что Герарди устранен и ведение следствия поручено подполковнику Бабчинскому, и в тот же день был вызван на допрос один из наших товарищей, которого Бабчинский допрашивал уже чисто формально, без разговоров в своем домашнем кабинете.
Получив сообщение об отстранении Герарди, мы прекратили голодовку, проголодав ровно шесть дней.
Дознание по делу „Сев. Рабоч. Союза", по которому было привлечено всего 51 человек, продолжалось ровно 8 месяцев, но в большинстве арестованные были освобождены еще задолго до окончания дознания, так — Владимирцы — Афиногенов, Пригора — были освобождены в нюне, а Панкратов, Дубровский, Черный, Мамадышский и Александров — в июле. Из этих лиц наиболее активное участие во Владимирской социал-демократической организации принимали Панкратов и Дубровский, а остальные только оказывали содействие по распространению литературы и собиранию денег. По окончании дознания остались в тюрьме до приговора: Варенцова, Панин, Вайсман и я.
Но едва закончилось это дознание, как я вновь был вызван в жандармское управление на допрос уже по делу на Гусю-Хрустальном. Оказалось, что там рабочий кружок был арестован месяца через три после моего ареста во Владимире».
В средине 1902 года жандармские власти в Муроме получили сообщение, что на заводе в Гусе-Хрустальном распространяется нелегальная социал-демократическая литература. Негласным дознанием было установлено, что литература получается из Мурома и Владимира, вследствие чего на Гусю и в Муроме было произведено в июле 1902 г. большое количество (около 30) обысков, найдена нелегальная литература и в результате возникло дело «о преступном сообществе на Гусю-Хрустальном», в качестве обвиняемых по которому были привлечены: Василий Иванович Киселев, Павел Яковлевич Поляков, Лаврентий Нефедович Львицин, Федор Николаевич Широков, Александр Саввич Панкратов, Александр Федорович Хлынов, Иван Васильевич Деев, Василий Антипович Гарин, Федор Андреевич Соколов, Василий Никитич Гусев, Фирс Иванович Дородной, Федор Петрович Девсин, Яков Дмитриевич Стрелков, Николай Григорьевич Резчиков, Василий Федорович Красильников, Александр Ильич Чупров, Николай Васильевич Комиссаров, Сергей Андреевич Иванов, Александра Павловна Шокина и Михаил Александрович Багаев. Следствие тянулось два с лишним года, к ответственности были
привлечены только Деев, Гарин, Соколов, Гусев и Дороднов; Львицин во время следствия умер, а Хлынов скрылся; в отношении остальных обвиняемых дело в феврале 1905 г. было прекращено за недостаточностью улик и за отсутствием состава преступления (Архив прокурора Владим. Окр. Суда за 1902 г., дело № 4).
Александр Федорович Хлынов — один из активных участников соц.-дем. кружка в Гусе-Хрустальном в 1902 г.
«По этому делу я также отказался давать показания и подробности его не знаю, т.к. все привлеченные по этому делу сидели во Владимире. Мне вторично объявили о заключении под стражу по делу Гуся-Хрустального.
Потянулись скучные тоскливые дни в ожидании приговора, но я, спасаясь от скуки, повел бумажную войну с властями по двум поводам: еще во Владимире, до отправки в Москву, я подал губернатору жалобу на „незаконный арест" меня приставом, указывая на то, что надо мной было произведено насилие, и требовал предания суду пристава Стрельникова, ссылаясь на освидетельствование меня тюремным врачом, о чем я уже говорил выше. Месяца через два губернатор ответил, что моя жалоба оставлена без последствий. Я вновь послал грубое ругательное заявление губернатору, требуя, чтобы были допрошены указанные мною свидетели. Опять через два месяца ответ, что жалоба оставлена без последствий, при чем отказ уже мотивированный, на основании показаний городовых. В конце ответа губернатор предупреждал меня, что в дальнейшем мои жалобы в резком тоне им будут оставляться без рассмотрения. Я не унялся. На ответ губернатора я подал протест в губернское присутствие, настаивая на допросе врача, сто рожа и домохозяйки. Месяца через три пришел ответ из губернского присутствия, в котором уже были приведены показания моих свидетелей, но в заключении сказано, что насилие надо мной было произведено, вследствие моего сопротивления, а потому пристав Стрельников не подлежит ответственности. Этот ответ мне объявили в жандармском управлении, куда я был вызван по делу на Гусю-Хрустальном.
На выраженное мною удивление о моем сопротивлении, товарищ прокурора, запугивая меня каторгой, показал мне приобщенный к делу „Сев. Раб. Союза" протокол пристава Стрельникова, составленный уже после, в моем отсутствии. В этом протоколе говорилось, что я бросился на пристава с большим кухонным ножом, который у меня после продолжительной борьбы был отобран. Такого случая в действительности не было, но во время обыска я, сидя за столом, нервно играл столовым ножом и жандарм взял у меня его из рук, заметив шутливо: „от греха подальше". Возмущенный этим ложным протоколом, я сейчас же написал заявление прокурору судебной палаты, требуя привлечения меня к ответственности за сопротивление властям, или об изъятии этого протокола из дела, т. к. при административном разборе моего дела этот протокол может иметь значение при определении мне наказания. Прокурор мне ответил, что в моих действиях он не находит состава преступления. Тогда я уже обжаловал постановление губернского правления в соединенное присутствие первого и кассационного департаментов Сената. Сенат мне ответил, уже при высылке меня в Сибирь, что моя жалоба признана неосновательной.
По окончании дознания я начал с жандармами другое дело: при обыске во Владимире у меня отобрали все, что было письменного и печатного в моей квартире, и, между прочим, мои литературные беллетристические опыты, совершенно невинного содержания, а также легальные книжки, как Кирхнера — «Молочное хозяйство» и по одному тому сочинений Салтыкова, Горького и Б. Прусса. Все отобранное по моему настоянию было подробно записано в протокол обыска. По окончании дознания, среди возвращенных мне вещей, отобранных у меня во время обыска, вышеуказанных книг и рукописей не оказалось. Я послал в жандармское управление требование — возвратить мне эти вещи. Мне ответили, что ими оставлены при деле такие то рукописи и письма, а все остальное мне возвращено. В числе же оставленных при деле книг и моей беллетристики не оказалось.
Тогда я предлагаю жандармам проверить протокол обыска при деле, чтобы определить недостающие вещи. Жандармы мне ответили, что мое заявление оставлено без последствий. Я подаю жалобу прокурору судебн. палаты. Прокурор предлагает жандармам выяснить вопрос. Меня вызывают в жандармское управление, где полковник Бабчинский и тов. прокурора после продолжительной перебранки со мной предлагают мне определить мои убытки. Я предъявил требование, чтобы книги мне были куплены, а за рукопись уплачено 45 рублей (1 ½ печатных листа).
Проходит много времени — от жандармов ни звука. Снова жалуюсь прокурору. После этого Бабчинский и тов. прокурора приезжают ко мне в тюрьму и здесь в тюремной библиотеке происходит такая сцена.
Я являюсь. Полковник Бабчинский с тов. прокурора сидят и, не предлагая мне сесть, начинают раздраженно высказывать мне неудовольствие, что я беспокою „его превосходительство—прокурора судебной палаты".
Я беру от стены стул и сажусь, заявляя, что „перед жандармами я стоять не привык", а затем предлагаю им „не заботиться о покое прокурора", а перейти к делу. Бабчинский мне заявляет, что я слишком дорого прошу за рукопись и предлагает мне понизить цену. На это я отвечаю: «я жандармам свои рукописи не продаю и торговаться с ними не намерен»,— поднимаюсь и ухожу.
Прошло довольно много времени и от жандармов не было никакого ответа. Я снова подаю заявление прокурору судебной палаты и прошу выдать мне копии протокола обыска и отношений жандармского управления, для предъявления к последнему
судебного иска.
Прокурор отказывает. Я подаю на него министру юстиции жалобу. Месяца через два является ко мне в камеру галантный молодой жандармский ротмистр и привозит новенькие, только что из магазина, книги и начинает меня упрашивать принять за рукописи 25 руб., т. к. это, де, платится лично Бабчинским, а он получает маленькое жалованье и т. д. Я согласился и выдал расписку в том, что получил и никаких претензий не имею. На второй день мне объявляют ответ министра юстиции, что жалоба моя на прокурора оставлена без последствий.
Характерно, что бумажка от министра была уже получена жандармским управлением, судя по штампу, за несколько дней до расплаты со мной. Но еще курьезнее то, что когда я об этом рассказывал на свидании приехавшей из Н.-Новгорода жене, то она мне сообщала, что те книги, взамен которых жандармы мне купили новые, были выданы ей тотчас же после моего ареста во Владимире, но расписка в получении книг с нее не была взята.
Вся переписка по этим двум делам внесла в мою монотонную жизнь большое развлечение.
Между тем дело наше страшно затянулось. В июле были высланы, впредь до приговора: Нанин — в Сибирь и Варенцова — в Астраханскую губернию. Только я и Вайсман остались в тюрьме.
Наконец, 21 сентября (4 окт.) 1903 г. подписывается приговор по делу „Сев. Раб. Союза". По приговору — членам ЦК „Северн. Раб. Союза" назначено: О.А. Варенцовой — 3 года ссылки в Астраханскую губ., Вайсману и Панину — по 5 лет ссылки в Восточную Сибирь, Е.Ф. Дюбюку — 3 года ссылки в Архангельскую губ., Багаеву — 6 лет ссылки в Восточную Сибирь. Владимирцы — Александров, Панкратов, Черный, Мамадышский, Гвоздецкий — приговорены в ссылку на 3 года в Архангельскую губ., Дубровский — на 3 года в Вологодскую губ., Анисимов и Тихомиров — на два года надзора на месте жительства: о Пригоре и Афиногенове дело прекращено. В конце сентября Вайсмана из тюрьмы отправили в Сибирь и я остался в тюрьме по делу „Сев. Раб. Союза" один. Приговор мне не объявили. В конце ноября моя жена поехала в Петербург и там в департаменте полиции ей сказали, что исполнение приговора в отношении меня приостановлено до решения второго дела по Гусю-Хрустальному и я буду содержаться в тюрьме до решения этого второго дела.
После этого я послал в департамент полиции заявление, что если в течение месячного срока не буду выслан до приговора в то место, которое мне предполагается, то я объявляю голодовку до смерти, или выполнения моего требования. Голодать мне не пришлось. В половине декабря мне объявили постановление о высылке меня в Сибирь «впредь до приговора».
В конце января 1904 г. я уже был на месте ссылки — в с. Харат, Иркутской губернии и уезда, в 85 верстах на север от Иркутска».
Михаил Александрович Багаев. 1908 г.
После убийства Плеве, в конце лета 1904 г., началась „весна" Святополк-Мирского. Несмотря на то, что в Сибири со мной была жена и трое детей (четвертый остался учиться в Нижнем), меня потянуло снова на подпольную работу. Я поехал в Иркутск, чтобы выяснить в Ирк. Парт. Комитете о возможности побега и средствах для этого. В комитете мне заявили, что имеется распоряжение Ц. К. партии — не оказывать никому никакого содействия в побеге без особого распоряжения Ц. К. (Здесь вышло недоразумение: в это время в Сибирском Областн. Комитете партии имелось распоряжение Ц. К. о выдаче мне для побега необходимых средств, но почему то местный Иркутский Комитет об этом осведомлен не был.) Это распоряжение было сделано ввиду большого скопления беженцев заграницей. Средств у меня не было и я огорченный опять возвратился в свой Харат.
Через некоторое время я узнаю, что одного из ссыльных в соседнем селе вызвали на суд в Россию, а так как, вследствие Японской войны, этапы из Сибири не ходили, то ему было выдано проходное свидетельство и бесплатный ж.-д. билет в Россию и он должен был ехать сам на суд без всякого надзора.
Это подало мне мысль бежать из Сибири „за казенный счет". Пишу заявление министру внутренних дел, в котором заявляю, что, прожив целый год в Сибири „впредь до приговора", я не желаю больше подчиняться административному произволу и требую, на основании закона от 12 июня 1902 г., над собой суда по обоим делам.
Через 2—3 месяца я получаю уведомление от департамента полиции, что в отношении меня дело по „Сев. Раб. Союзу" передано в Моск. Судеб. Палату, а дело по Гусю-Хрустальному — во Владимирский окружной суд.
Я жду вызова на суд, чтобы бежать.
В марте 1905 г. ко мне приезжает в село нарочный от Иркутского Комитета РСДРП, с предложением перейти на нелегальное положение для работы в районе Иркутской губернии. Я даю согласие и начинаю собираться, как вдруг получается через волостное правление сообщение от прокурора Владимирского суда о прекращении моего дела по Гусю-Хрустальному и постановление о моем освобождении из-под надзора полиции, и тут же вручается от пристава открытый лист на проезд на лошадях мне с семьей в Иркутск. Я, конечно, не захотел разъяснять приставу его недоразумение, а собрался и поехал.
Являюсь в Иркутск к исправнику, тот ругательски ругает пристава и предлагает мне немедленно ехать обратно в с. Харат, т. к., во-первых,— у меня, согласно бумаг, имеется еще одно незаконченное следствием „дело", а во-вторых, я могу быть освобожден только по предписанию министра внутренних дел.
Я категорически отказался ехать обратно. Исправник везет меня к губернатору,— там та же история. Я заявляю, что обратно я без сопротивления не поеду и предлагаю временно оставить меня в Иркутске и запросить департамент полиции о положении моего второго дела.
После „Романовской" истории администрация была сильно запугана и в результате длительного препирательства я был оставлен временно в Иркутске.
Я явился уже легально для работы в Иркутский Комитет партии и тотчас же был кооптирован в члены комитета. Два с половиной месяца я работал по подготовке всеобщей стачки среди железнодорожников и в то же время для конспирации ежедневно обивал пороги канцелярии губернатора и генерал-губернатора, требуя ускорить мое освобождение.
Было послано в Питер до пяти телеграмм и все они оставались без ответа; только в половине июня 1905 года получилась телеграмма из департамента полиции, что дело мое в Московской Судебной палате за недостаточностью улик прекращено и я подлежу освобождению из-под надзора.
Мне и всей семье выдали бесплатные железно-дорожные билеты и в половине июня я, вместо Якутской области, был уже в Москве и снова мог приняться за революционную работу.
Делегат Тамерфорской конференции (с (12) 25 декабря по (17) 30 декабря 1905 г.). Делегат IV съезда РСДРП (10-25 апреля (23 апреля — 8 мая) 1906 г.).
В 1908 году — новая ссылка в Архангельскую губернию.
Во время Октябрьской революции и после нее Багаев жил в Сибири, где работал в партийных и советских организациях.
В 1923 году переехал в Москву. С 1924 был на хозяйственной и профсоюзной работе.
В 1925-28 гг. Багаев был членом владимирского губкома ВКП(б).
«18 ноября 1934 года группа старых большевиков-владимирцев отмечала знаменательную дату: Михаилу Александровичу Багаеву, одному из основателей Владимирской городской партийной организации, исполнилось 60 лет. Из этих 60 лет больше половины тов. Багаев отдал делу революции, делу рабочего класса, делу нашей партии.
Несмотря на свой преклонный возраст, Багаев еще полон сил и энергии, активно участвует в партийной и общественной работе, обогащая своим опытом молодое поколение строителей социализма. В последние годы им написано несколько книг и статей о своей подпольной работе.
В сборнике «Владимирская окружная организация РСДРП» помещены его воспоминания о работе во Владимире в 1901-1902 гг.» («Призыв», 20 ноября 1934).
Умер 2 февраля 1949 г.
Память:
- В г. Иванове именем М.А. Багаева названы улица и площадь.
Источник:
М. А. Багаев. РАБОТА „СЕВЕРН. РАБОЧЕГО СОЮЗА" во Владимирском районе в 1901—1902 гг.
Владимирский Комитет РСДРП (б)
|
