Николай Александрович Мясоедов
Николай Александрович Мясоедов (1893-1918) в 1913 г., после окончания Владимирской мужской гимназии, поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. Годы учёбы в Москве не охладили его любви к родному городу, семье, друзьям детства. Он использует любую возможность, чтобы хоть ненадолго приехать во Владимир, побыть в кругу близких людей, повеселиться с друзьями.
Об этом живо свидетельствуют письма Николая, адресованные любимой девушке Дунечке в Казань. Эти письма, написанные в 1916-1917 гг., характеризуют Николая Мясоедова как доброго, чуткого человека, любящего природу, свой маленький «симпатичный Владимир», своих родных. Несмотря на бурные события 1917 г., в его письмах полностью отсутствует интерес к политике и уж тем более — желание принять участие в деятельности какой-либо политической партии. Но, как порядочный, образованный человек, он готов в трудной ситуации прийти на помощь ближнему, оказать поддержку своим сверстникам-студентам.
В начале 1917 г. он вступает в студенческую организацию, которая оказывает помощь учащимся для их отъезда на Пасху к родителям и родственникам. 26 марта 1917 г. он пишет в письме к Дунечке: «В одну из этих организаций в Москве поступил я. Работа была очень утомительная. Приходилось работать с 10 часов утра до 5-6 часов вечера. К концу вечера язык отказывался говорить, ибо всё время приходилось проводить, давая объяснения, хлопоча о билетах, добывая вагоны для учащихся и отстаивая их от публики.<...>, а вечером ещё приходилось готовиться к экзамену».
Материальное положение не позволяло ему более оставаться в Москве, и с 17 июля 1917 года он служил во Владимирской земской управе, а на момент ареста – в губернском отделе народного образования. Поначалу он объяснил следователю, что является беспартийным, «никогда политикой не занимался, живя во Владимире, слышал про организацию в защиту Учредительного собрания». Однако 17 ноября 1918 года «по просьбе гражданина Мясоедова» следователь сделал следующую запись: «Я, Николай Александрович Мясоедов, состоял рядовым в пятерке "Вoблa". Был принят Грязновым. Он говорил, что лозунг этого союза «борьба с Германией и анархией» и защита Учредительного собрания. Больше об этом союзе сказать не могу».
Расстрелян 20 ноября 1918 года.
Предсмертное письмо Николая Мясоедова — ещё одно подтверждение начавшемуся красному террору большевиков после разгрома Учредительного собрания и покушения на Ленина. До последнего момента Николай Мясоедов верил, что его освободят. Он верил в справедливость и правосудие. Даже в прощальном письме он никого не обвиняет. Он пишет: «Я хотел жить мирной жизнью среди вас, дорогих, но Бог рассудил иначе». Предлагаемые читателю документы из архива И.Р. Роговой — яркий штрих к обстановке, сложившейся в стране в первые годы советской власти.
Записки Н. Мясоедова из тюрьмы родственникам, 1918 год.
«Дорогие мои, вот я нахожусь в тюрьме, рядом с больницей. Мне необходимо приносить к часу (или, когда можно) поесть. Надо ещё подушку, одеяло, полотенце, мыло, зубную щётку и мелу. Если можно доставлять, то папирос или махорку, Хлеба дают очень мало. Если можно, переправьте мне меховую тужурку и тёплые носки. Свидание надо хлопотать через чрезвычайную комиссию и, говорят, разрешают, только по воскресеньям. За все приносы благодарю, только напишите обязательно, что и сколько присылаете.
Позаботьтесь о голубях. Достаньте чечевицы через Нину и её давайте без овса. Крепко целую дорогих и шлю привет из тюрьмы».
* * *
«Дорогие мои.
Шлю привет из тюрьмы. Если можно, пришлите сахару, зубного порошку и щётку с кружкой розовой. Крепко целую моих дорогих. Товарищи из камеры очень хорошие. Сидим, ждём амнистии. Не забудьте прикармливать голубей каким-нибудь зерном. Там есть льняное семя, обмолотите рожь в ящике и пополам давайте, если Нина где достала чечевицы с овсом.
Посылаю брюки. Если можно, перешлите старые сапоги, а главное - курить. Пусть мама сходит в отдел и спросит у А.И. Фокина 1/8 махорки для арестанта. Привет друзьям. Крепко целую дорогих маму, тётю, бабушку и Нину. Всяких успехов в делах. Жалованье может получить мама.
Н. Мясоедов».
* * *
«Здравствуйте, мои дорогие. Помолитесь за меня, нынче попадём на суд. Состояние плохое. Крепко целую моих дорогих маму, бабушку, тётю и Нину. Передайте мой привет и поцелуй Роме, Оле, Рине, Маше и другим. Ещё раз помолитесь.
Крепко целую. Коля».
Письмо Н.А. Мясоедова родственникам, написанное в ноябре 1918 г. во Владимирском централе перед расстрелом:
«Осторожнее, дорогая сестрёнка.
Предупреди маму и старших. 20/7 ноября.
Здравствуйте и прощайте мои дорогие: мама, бабушка, тётя, Нина, Рома, Оля, Костя и Рина. Надо мной произнесён смертный приговор. Так, через несколько минут я кончу свои дни из-за простого недоразумения. По недоразумению я попал в организацию и вот за это погибаю. Простите меня, мои дорогие; умирать не так страшно, как мучиться ожиданием. Все планы, надежды рухнули и разлетелись, как дым. Благодарю Вас за труды по воспитанию меня. Ты, дорогая мама, не огорчайся, Рома заменит тебе единственного, безвременно погибшего сына. Сколько было надежд, как я хотел пожить мирной жизнью среди Вас, дорогих, но Бог рассудил иначе. Помолитесь за меня, дорогие, помяните добрым словом своего рано погибшего Колю. Крепко целую моих дорогих: маму, бабушку, тётю, Нину, Рому, Олю и детей. Ещё раз обнимаю и целую прощальным поцелуем. Прощай, дорогая мама. Я знаю, что тебе трудно, страшно тяжело будет перенести удар судьбы, лишивший тебя единственного сына. Не поминайте худым словом за прошлую жизнь, где иногда мне приходилось обижать Вас. Больше уж никто не будет раздражать Вас. От всей души прощаю всех за обиды, которые иногда мне приходилось нести и прошу прощения у всех, кого сам обидел. Передайте моим товарищам и сослуживцам последний товарищеский привет. Голубей моих передайте Андрею, скажите Никитке, чтобы он его отыскал. Не знаю, как Вы будете без меня здесь жить на этом свете, не очень грустите. Как грустно, что не пришлось увидеться ни с кем из моих дорогих и близких. Прошу благословения на долгий неведомый путь. Тяжело умирать молодым, когда жить так мучительно хочется. Я верил до конца, что правда восторжествует, что моя незначительная вина уже искуплена страданиями последних дней тюрьмы, но нет — кому-то нужна ещё моя молодая жизнь. Прощайте ещё раз, мои дорогие: мама, тётя, бабушка, Нина, 'Оля, Рома, Костя и крестница, крепко целую, крепко, очень крепко; благословите на неведомый путь. Прощайте, моя маленькая комнатка, моя трудовая жизнь среди близких и дорогих. Прощайте, все друзья и знакомые, час близок. Я покидаю Вас и не знаю, куда направлю свой путь там, за гробовой доской. Ещё раз крепко обнимаю, целую, прощаю, благословляю и прошу благословения. Прощайте, дорогие: мама, тётя, бабушка, Нина, Оля, Рома, Костя и Рина. Прощайте. Торопят кончать. Благословите несчастного сына, племянника, внука, брага и крёстного. Прощайте.
20/7 ноября. Н. Мясоедов».
Из писем Н.А, Мясоедова своей невесте в Казань:
«Владимир. 26.03.1917.
Здравствуй, дорогая Дуничка!
Ещё находясь в Москве, получил твоё письмо, но ответить на него раньше не имел никакой органической возможности. События последних дней заставили все силы общества, а в частности и студенчества в Москве, напрячься до последней степени. Работы было колоссально много, как говорят, выше крыши, а работников очень ограниченное количество. Таким образом, каждая способная к работе личность, по-моему, не имела права отказываться от участия в этой трудной и огромной работе. Стоя на такой точке зрения, я взял на себя часть общественной работы, хотя у меня было ещё своё личное и неотложное дело. Ты, дорогая, из газет, а может быть, по слухам знаешь, что в больших городах (Москве, Петрограде и др.) работает студенческая организация, подавая помощь учащимся для их отъезда на Пасху. В одну из этих организаций в Москве поступил я. Работа была очень утомительная. Приходилось работать с 10 часов утра до 5-6 часов вечера. К концу вечера язык отказывался говорить, ибо всё время приходилось проводить, давая объяснения, хлопоча о билетах, добывая вагоны для учащихся и отстаивая их от публики. Вечером ещё приходилось работать на вокзале при отходе поездов и снабжению билетами отъезжающих, за которые собирались деньги и по отчёту представлялись в бюро организации. За этой работой проходило время, а вечером ещё приходилось готовиться к экзамену. Экзамен один из трудных для меня. Этот экзамен был у меня только 24, после сдачи которого я вечером только мог уехать с 4-ым классом. На другой день, выспавшись, я попал на собрание студентов города. Владимира <...>. Устал я за это время в Москве ужасно, думаю отдохнуть дома, но не знаю, удастся ли мне это. А там, может быть, придётся уехать на фронт метеорологом. До сих пор ещё этот вопрос я не решил ни в одну сторону. У нас скоро уж река тронется. А помнишь, дорогая, как мы путешествовали на пароме в Пасху на другую сторону и гуляли в лесу. Я это очень хорошо помню и сожалею, что на этот год придётся без тебя совершить это путешествие <...>. Напиши о своей жизни подробнее. Как проводишь время? Какие мысли тревожат твою головку. Если в состоянии, то помогу разобраться в этом. Крепко, крепко целую мою дорогую.
Н Мясоедов».
* * *
«Москва. 26.02.1917 года.
Здравствуй, дорогая Дуничка! Сегодня получил твоё письмо. Долго я его дожидался и уже отчаялся было совсем получить, но сегодня увидал синенький конвертик со знакомым почерком <...>. Ты просишь, дорогая, написать о моей московской жизни. Отвечу тебе прямо. Живётся нам пока ничего. Особенного недостатка нет. Всё можно достать, но только стоя в очереди. Особенно чувствительна очередь за хлебом. Иногда приходится стоять по 1-2 часу, чтобы достать 2 французских булки. Мне лично приходится стоять только вечером, ибо днём я занят в ботаническом. Но и тут наши студенты не унывают. Приспособились. Где только теперь не видать студентов! В очередях так и виднеются синие фуражки. Стоять в очереди не скучно, но только холодно. Я лично завожу разговоры, и начинаются бесконечные рассказы, смех. Время бежит скоро и, наконец, озябший, но с хлебом отправляешься домой чай пить <...>. В эти последние дни дуют сырые холодные ветры, пронизывающие до самых костей. Но вообще уже начинается весна, то самое время, когда я не могу сидеть долго в комнате. Начинает сильнее потягивать в родные места, в симпатичный Владимир. Но, может быть, придётся мне его увидать на короткий срок. Дело в том, что нам, кончающим естественникам, предлагают ехать на фронт для метеорологических наблюдений, т.е. над погодой. Работа трудная и кропотливая. Вот нам, кончающим, и предлагают за хорошее вознаграждение <...>. Не знаю, может быть я и откажусь от этого предложения. Ведь надо жить чёрт знает где и производить работы при очень неблагоприятных условиях. Главное же - надо готовиться к экзаменам и кончать скорее...».
* * *
«Здравствуй, дорогая Дуничка!
Наконец дождался от тебя весточки. На этих днях получил твоё письмо или, вернее, поздравительную карточку <...>. Ещё раз «Христос воскресе!» и отвечаю себе «Воистину воскресе!» и при этом целую крепко. Напиши, как провела праздники, Я провёл Пасху, как обыкновенно: не скучно и не очень весело. Погода всё время стояла великолепная, тёплая, солнечная. Пользуясь этим, почти всё время я был на улице. <...>. Время пробежало очень быстро и скоро уже опять буду в Москве. На Пасхе во Владимире не было особых развлечений. Был спектакль в мужской гимназии и всё, а то опять неизменный кинематограф. Но его сравнительно я редко посещал, большей частью, как я говорил, я находился на улице. Собирались ехать на лодке в разлив, да компанию не соберёшь скоро. Откладывали со дня на день и прозевали разлив. А помнишь, дорогая, как прошлый год мы ездили в разливе на лодке и плутали, не зная, как попасть в русло. Или переезжали через Клязьму и гуляли на «старице». Мне всё кажется, что это так недавно было, а ведь времени прошло уж целый год. На Пасхе почти все товарищи во Владимире, нет только Володи да «Воздушной походки», как его называла твоя сестра. Володя, чай, скоро приедет, а я уже буду в Москве, но надеюсь с ним увидаться. Ну, пока. Всего хорошего. Крепко целую дорогую Дуничку.
Я. Мясоедов».
Из писем Н.А. Мясоедовой, работавшей в 1920-е гг. воспитателем и директором одного из детских домов во Владимире:
«Владимир. 30 марта 1923 года.
Дорогие мои мамуленька, тётя, Оленька и ребятишки!
Наступает Светлый праздник, который второй раз в моей жизни мне приходится проводить одной. Вы не можете себе представить, как мне тоскливо. На Рождестве как-то не особенно заметно, а на Пасхе во время заутрени кажется, что ты совершенно одна на свете, и весёлые пасхальные напевы вызывают в душе печаль и горькие слёзы. С самого приезда я очень сильно тоскую по всех вас, а Ринушка, как живая, стоит у меня перед глазами, Все наши ребятишки невольно напоминают мне её, мою милую плутовскую рожицу. <...>. Как только я приехала, так и пошли всякие перемены и неожиданности: во-первых, Виктор Викторович принуждён был поехать в Москву, его пытали телеграммой, во-вторых, Васильев почти что запретил ему ходить к нам, так
как раз после вечера он у нас засиделся, а наш дворник сделал донос с прикрасами; из-за этого к нам назначили ревизию, которая ещё не кончилась, но пока протекает хорошо, третье и самое скверное, к нам назначили коммунистку-няньку, которая ничего не делает, но задирает нос, учит ребят жалобам, бегает в союз молодёжи и постоянно призывает их для политической работы, а это крайне нам неприятно, потому что они расспрашивают ребят, не наказывают ли их и внушают неподчинение нам, и в случае наказания с нашей стороны советуют им жаловаться в союз и, наконец, у нас ушёл Васильев, без которого нам очень плохо. <...> посылаю Вам с учеником Партсовшколы Градусовым: 7 ф. свинины, 3 ф. масла, 3 ф. конфект и ребятишкам по яичку. Не сердитесь, не могу больше. Сейчас нет денег, а выдадут только во вторник. Помните одно, что я всё остальное выполню, а уж как сама приеду, опять будет у нас Пасха. Напишите мне, а то я послала посылку с Удаловым: муку и сахар, а теперь остальное. Не сердитесь на меня, пишите мне, а то я очень тоскую. Квартира у Веры Григорьевны занята, но летом может освободиться.<.. .>. Крепко, крепко Вас всех целую и поздравляю с Светлым праздником, который от всей души желаю Вам встретить и провести в добром здоровье. Всем знакомым мой сердечный привет, а особенно Ел. Петр.
<...>. Горячо любящая Нина. Ещё раз всех целую и поздравляю».
* * *
«19 31/1 23 года.
Дорогие мои тётя и мама!
Крепко, крепко целую вас, мои родные, и благодарю за память обо мне. Письмо Ваше получила как раз накануне именин, и растрогало оно меня до слёз, Если бы вы знали, как я рада, что мои родные, кто мне всего дороже на свете, опять меня помнят и любят. Ведь я не приезжала к Вам из-за П.И. Мама знает, что я его терпеть не могу <...>. Как я тогда чувствовала и говорила тебе, родная моя мамуленька, не уезжай, не разоряй нашего гнезда, прожили бы прекрасно, а в особенности теперь. Тогда бы и тётя к нам приехала, ну да что Бог не делает, всё к лучшему. Больше всего мне приятно, что вы живёте отдельно. Теперь я обязательно приеду к Вам. Наш инструктор Губсоюза Виктор Викторович Тихонравов поедет в командировку в Черкутино числа 7 марта по новому стилю и захватит меня с собой, если, конечно, самое главное начальство меня отпустит. Но мне уж обещали, что отпустят. Вот я к Вам приеду, а после он за мной заедет. Таким образом, мне будут обе дороги обеспечены. А уж летом на весь отпуск приедем к Вам целой компанией и отдохнём, и погуляем. <...>. Теперь жить мне хорошо. Ребята в приюте очень любят, а заведующая у нас теперь Е.Ф. Петухова. С ней хорошо. Она очень добрая и не разыгрывает из себя начальства. Вообще трудно, но, главное, душе хорошо. Всё Рождество я провела в постели. Заболела я после 1 января н. ст. В этот день у нас в приюте была вечеринка для детей. На мне в таких случаях лежит главная ответственность. Я, несмотря на сильный жар и боль в спине, всё делала и даже танцевала с ребятами. На другой день не встала. У меня оказалось воспаление мышц на спине, груди и животе. Маруся Гиляревск. тоже слегла малярией. Вот мы обе и лежали. Мне, дорогие мои, нельзя было ни повернуться, ни подняться, ни разогнуться. Меня всё приподнимал и поворачивал Серёжа Тюриков. Вообще петроградцы за нами всё время ухаживали. На 3-ий день у нас должна была быть елка; за мной приезжали на репетиции ребятишки с салазками. Вообще они все меня навещали каждый день, а ведь приют помещается за красной церковью, приносили то киселя, то белого хлеба, то конфект. Теперь, слава Богу, одна болезнь, продолжавшаяся 2 недели, прошла, а заболела снова опять воспалением среднего уха. К 7-му-то обязательно выздоровлю, если даже и операцию сделают. У нас теперь народу мало, и отпуска дают редко. В детском доме приятно работать. Кроме труда, получаешь и удовольствия. У нас часто бывают вечера и концерты. Даже в самом Губсоюзе организовался хор, в котором я пою, да и струнный оркестр. Вот мы с участвующими ребятами в воскресенье ездили в Колокшу, а ведь лошади у нас бешеные, летели только 1 1/2 часа 20 вёрст. Ой, как там было весело. Пока на ухе поездка не отразилась. Теперь пишите мне по другому адресу, так как в Партсовшколе занятия кончились: г. Владимир. Детский дом Губсоюза. Нине Александровне Мясоедовой. В заключение скажу наши новости: во первых, монастырь весь разогнали, и монашенки живут на частных квартирах. Во вторых, Анюта Ремизова сошла с ума навсегда, непоправимо и в 3-их скоропостижно умер П.Ф. Богданов. Вот всё какие печальные новости! <...>, уговаривайте Олю взять Рину, если он других не отдаст, и вместе с Вами приезжать ко мне опять к родным пенатам. На одно моё жалованье проживём все. Сшила я себе башмаки, шапку, шерстяное платье и кофточку. <...>. Крепко, крепко всех целую.
Горячо любящая Нина».
Источник:
В.С. БУЗЫКОВА. ДОКУМЕНТЫ 1920-х ГОДОВ ИЗ АРХИВА ПЕДАГОГА И.Р. РОГОВОЙ. ЗАПИСКИ ВЛАДИМИРСКИХ КРАЕВЕДОВ / Отдел культуры администрации г. Владимира. - Выл. 6. — Владимир, 2004. — 164 с.: ил.
Владимирский офицерский подпольный батальон
Политические репрессии 20-30-х годов
|
