Г.Г. Мозгова. «Тяжело умирать молодым, когда жить так мучительно хочется»
Летом 1918 года по стране прокатилась волна антибольшевистских выступлений, конечной целью которых было уничтожение советской власти. Одним из «действующих лиц»» был «Владимирский офицерский подпольный батальон». Владимирские чекисты, мало разбиравшиеся в ситуации в то смутное время, считали головной его организацией эсеровский «Союз спасения Родины и Революции». Однако эсерами в октябре 1917 года был создан не Союз, а «Комитет спасения Родины и Революции», который почти сразу был преобразован в «Союз защиты Учредительного собрания». Очевидно, слово «эсеры» и было для большевиков главным в недолгой истории этого Союза. К рассматриваемой теме имеет отношение созданный Б.В. Савинковым «Союз защиты Родины и Свободы». Вот что писал о его создании сам Савинков: «В начале марта 1918 года, кроме небольшой Добровольческой армии, в России не было никакой организованной силы, способной бороться против большевиков. В Москве я разыскал тайную монархическую организацию, объединившую человек 800 офицеров, главным обратом гвардейских и гренадерских полков. Она возглавлялась несколькими видными общественными деятелями и ставила себе целью подготовить вооруженное восстание в столице ... Я решил положить начало тайному обществу для борьбы против большевиков по программе «Донского гражданского совета». Я снова напомню ее. Она заключала четыре пункта: отечество, верность союзникам, Учредительное собрание, земля народу. Я нашел неоцененного помощника в лице полковника артиллерии Перхурова (впоследствии возглавит восстание в Ярославле). Мы начали с ним с того, что отыскали в Москве и объединили всех офицеров и юнкеров, прибывших с Дона и отрезанных, как и я, от Добровольческой армии. Из этого первоначально немногочисленного ядра образовался впоследствии «Союз защиты Родины и Свободы». В этот «Союз» мы принимали всех, кто подписывался под нашей программой и кто давал обещание с оружием в руках бороться против большевиков. Партийная принадлежность была для нас безразлична». «Союз» отнюдь не был эсеровским. Ни Ярославское восстание, ни выступления, готовившиеся в Рыбинске, Владимире, Муроме, не были мятежами «классово-чуждых» большевикам сословий. Не имевшие еще представления о степени беспредела новой власти граждане России верили в ее недолговечность и законность только что разогнанного ею всенародно избранного Учредительного собрания. Практически выигравшие Первую мировую воину офицеры, в т. ч. и младшие, выросшие с 1914 года из добровольцев и призванного в действующую армию студенчества, не принимали заключенного позорного для России мира. Пoэтому прокатившаяся по стране летом 1918 года волна недовольства была «проявлением естественного чувство протеста против насильственно навязанной неправовой большевистской власти … В 1918 г. в Ярославле столкнулись не просто "белые" и "красные”, а люди с совершенно разными представлениями о чести, достоинстве, гражданстве и Родине». Ярославское восстание (6-21 июля), попытки «контрреволюционных» выступлений в Рыбинске, Муроме (в ночь с 8 на 4 июля) и пресловутый «эсеровский мятеж» в Москве (6 июля) отнюдь не были локальными вспышками недовольства российских граждан. В планы «Союза защиты Родины и Свободы» входило «аккумулировать силы антибольшевистского сопротивления в Центральной России и, начав в нескольких городах, спровоцировать цепную реакцию повсеместных бунтов против большевиков, которые должны были неминуемо привести к крушению советской власти». Вот что по этому поводу писал в 1920 году в воспоминаниях «Борьба с большевиками» сам Б.В. Савинков: «Одновременно с уничтожением Ленина и Троцкого предполагалось выступить в Рыбинске и Ярославле, чтобы отрезать Москву от Архангельска, где должен был происходить союзный десант. Согласно этого плана, союзники, высадившись в Архангельске, могли бы без труда занять Вологду и, опираясь на взятый нами Ярославль, угрожать Москве. Кроме Рыбинска и Ярославля, предполагалось также завладеть Муромом (см. Муромское восстание белогвардейцев 9-го июля 1918 года), где была большевистская ставка, и, если возможно, Владимиром на востоке от Москвы и Калугой на юге. Предполагалось также выступить и в Казани. Таким образом, нанеся удар в Москве, предполагалось окружить столицу восставшими городами и, пользуясь поддержкой союзников на севере, и чехословаков, взявших только что Самару, на Волге, поставить большевиков в затруднительное в военном смысле положение. План этот удался только отчасти … В Калуге восстание не произошло, во Владимире тоже. В Рыбинске оно окончилось неудачей. Но Муром был взят, но Казань была тоже взята, хотя и чехословаками, и, главное, Ярославль не только был взят "Союзом", но и держался 17 дней… Однако со союзники не подошли».
Название организации - «Владимирский офицерский подпольный батальон», встречался только в документах и мемуарах владимирских чекистов. Подавление Ярославского и аналогичных ему в других городах восстаний золотыми буквами вписано в историю ВЧК, то история первого года существования Владимирской губЧК сводится в основном к обнаружению и уничтожению «батальона». «Батальон», если судить по названию, состоял из кадровых, опаленных в боях офицеров, людей зрелых, опытных, умудренных в стратегии и тактике боевых действий. Организаторы восстаний действительно опирались в своей работе на офицерство, вернувшееся с фронта или находившееся «в резерве чинов» еще с Февральской революции, а также на юнкеров разогнанных большевиками военных училищ и школ прапорщиков. Чтобы сохранить тайную офицерскую организацию, в Нижнем Новгороде для конспирации была создана мастерская жестяных изделий, на работу в которую принимались только офицеры, юнкера и кадеты старших классов закрытых «военных гимназий». Это «тайное офицерское вербовочное бюро» с весны 1918 года «стало направлять военных специалистов» уже не на юг к Деникину, а в Ярославль, Рыбинск, Владимир, Муром, Калугу и другие города». В организацию входили не столько кадровые опытные офицеры, сколько «молодые горячие головы». «Среди молодого офицерства,- вспоминал полковник П.Ф. Злуницын,- установился тот взгляд, что старые офицеры не способны вести гражданскую войну и не могут быть хорошими договорщиками … Не только я не был приглашен в эту организацию, но и многие боевые генералы». Во Владимире в подпольную организацию была вовлечена не только военная, но и гражданская молодежь. Нельзя утверждать, что все молодые люди были убежденными противниками советской власти. Они любили Россию и совершенно справедливо считали новую власть незаконной, но многие из них были далеки от политики, не принадлежали ни к одной из политических партий и вряд ли разбирались в теории классов и неизбежности их борьбы. Наверное, поэтому в показаниях большинства из них нет «стержня», одержимости, готовности идти до конца. Впечатление складывается такое, что, то ли, надеясь на спасение, они сознательно принижали свою роль и осведомленность в делах организации, то ли, растерявшись в условиях всеобщей неразберихи и внезапно свалившейся на их семьи нужды, живя смутной надеждой на какие-то изменения к лучшему, они просто не знали, что и как нужно делать, и, общаясь со сверстниками, были захвачены неким романтическим ореолом, всегда осеняющим тайные организации (явки, пароли, сходки, уход от преследования, тайные собрания и т.п.). Вероятно, во вступлении молодых людей в «Союз» немалую роль сыграла и необходимость зарабатывать, чтобы кормить семью (этот мотив присутствует в показаниях нескольких членов «батальона»), а вступление в «Союз» давало определенный заработок. Дело в том, что согласно Уставу «Союза» каждому его члену в зависимости от ранга выплачивалось жалование в соответствии с «таблицей жалованья». Его величина составляла от 325 для рядового до 600 рублей в месяц для командира полка. Кроме того, выплачивались пособия семейным, бесплатно выдавались продукты и обмундирование. Итак, «батальон» не был число офицерским. Но откуда взялось само слово «батальон»? Опять обратимся к воспоминаниям Б.В. Савинкова: «Мы формировали отдельные части всех родов оружия. В основу формирований был положен конспиративный принцип, с одной стороны, и принцип кадров - с другой. Нормальный кадр пехотного полка принимался нами в 86 человек (полковой командир, полковой адъютант, четыре батальонных, шестнадцать ротных и шестьдесят четыре взводных командиров). Полковой командир знал всех своих подчиненных, взводный знал только своего poтнoгo командира. Все офицеры получали жалование от штаба "Союза" и несли только две обязанности: хранить абсолютную тайну и по приказу явиться на сборный пункт для вооруженного выступления. Полки были действительной службы из кадровых офицеров и резервные из офицеров военного времени. Студенты и рабочие зачислялись в особые полки ополчения. К концу мая мы насчитывали в Москве и в 34 провинциальных городах России до 5500 человек, сформированных по этому образцу, пехоты, артиллерии, кавалерии и саперов». Так, ярославская организация была разделена «на отделения по 5-6 человек, отделения сводились в 2 батальона». В небольшом Владимире «Союз» завербовал в свои члены меньшее количество молодых мужчин, всего на один «батальон» в 120 человек. Таким образом, «батальон» - это одно из подразделений полка армии «Союза». Так что же, собственно, известно о «батальоне», его целях, планах, о том, как он был раскрыт? К сожалению, документы, относящиеся к делу о «Владимирском офицерском подпольном батальоне», до сих пор имеют гриф «секретно». Поэтому при изложении событий 1918 года во многом приходится опираться на сведения, так или иначе проскользнувшие в краеведческую литературу, на незначительные оговорки в доступных для изучения архивных документах и даже на столь ненадежные порой источники, как «документальные» повести и рассказы о работе владимирских чекистов. Достаточно сказать, что фамилии осужденных по этому делу людей до сих пор не внесены в списки жертв политических репрессий. Одним из таких источников, правда, больше литературным, чем документальным, хотя и созданным, безусловно, не без помощи следственных документов, является повесть «Владимирские "якобинцы"», написанная сотрудником Управления КГБ по Владимирской области, полковником Владимиром Ивановичем Шевченко. По ней в 1970-е годы на сцене владимирского драмтеатра была поставлена одноименная пьеса, главным героем которой (как и повести) был брат одного из расстрелянных участников «батальона» - Николаи Николаевич Рагозин. По тем временам, разумеется, герой положительный. Резиденцией Владимирской губЧК был Рождественский монастырь (в 1930-е гг. приведение в исполнение приговоров к высшей мере социальной защиты проходило в областном центре, каковым, начиная с 1929 года, являлся г. Иваново). Если полагаться на исследования, проведенные с использованием материалов архива Управления ФСБ по Владимирской области, то выходит, что в руководстве «батальоном» находились «опытные офицеры-фронтовики во главе со штабс-капитаном Прокоповичем. Организацию предполагалось развернуть в полк, при ней была создана особая группа для проведениия терактов под кодовым названием "Заря". Заговорщики намеревались обезвредить владимирский гарнизон, где действовал их агент - начальник саперной команды 58-го пехотного полка Куртыш - тоже бывший офицер. Последнему удалось склонить к участию в восстании начальника полковой пулеметной команды Татиева. Выступление предполагаюсь начать 11 июня 1918 года. Пунктом сбора была назначена Марьина роща, куда все участники заговора должны были явиться к 12 часам ночи с 10-го на 11-е. Но мятеж был сорван эффективной работой ГубЧК, напавшей на след заговорщиков. Во Владимир срочно прибыл отряд латышских стрелков, начались обыски на квартирах офицеров. Посчитав, что восстание обречено на неуспех, Прокопович и его соратники скрылись. В августе 198-го солдат I-го Владимирского народного полка В. Виноградов сообщил, что бывший офицер Шломин хранит оружие и распространяет какие-то приказы по белой гвардии. Так удалось раскрыть подполье белогвардейцев и окончательно ликвидировать Владимирский офицерский батальон». В этой, по сути, официальной версии событий далеко не все является бесспорным. Прежде всего, обращает на себя внимание указанная дата восстания во Владимире - 11 нюня. Она совершенно не вписывается в ту стройную схему антибольшевистских выступлений, которая приведена выше. Дело в том, что в серьезных исследованиях Ярославского восстания и деятельности «Союза защиты Родины и Свободы» нет даже упоминания о проведении антибольшевистских выступлений в июне. Вместе с тем, в повести о Муромском восстании и в показаниях В.Н. Рагозина о поездке владимирских членов «батальона» в Муром также говорится об июне. Единственное, что можно предположить: именно на июнь первоначально было намечено общее выступление. Впрочем, все источники расходятся в датах: Н. Фролов о выступлении во Владимире (по документам архива УФСБ по Владимирской области) - ночь с 10 на 11 июня, повесть о предотвращении выступления в Муроме - ночь с 6 на 7 июня. В.Н. Рагозин в 20-х числах июня. Совершенно очевидно, что такого разнобоя в сроках «контрреволюционных» выступлений быть никак не могло, иначе бы весь план не имел шансов на успех. Что же касается эффективности работы ГубЧК, то о подобной и речи быть не могло, потому, что ГубЧК в нюне 1918 года просто не существовала. Она была создана лишь 18 июля. Так, что сорвать мятеж во Владимире она никак не могла, тем более, что, как писал Савинков, «восстание во Владимире не произошло». Следует заметить, что по другим данным выступление владимирцев все же состоялось в ночь с 5 на 6 июля, но было быстро подавлено. Однако сведения Савинкова представляются более достоверными. А вот в июле 1918-го повод быть бдительными у только что появившихся владимирских чекистов действительно имелся: Ярославское восстание бушевало уже почти две недели, всего неделя, как было подавлено восстание в Муроме. Чекистский отряд из Москвы под руководством А.В. Эйдука во Владимир действительно прибыл, но значительно позднее, поскольку в июне, июле и даже в первой половине августа следственные дела и карательные меры еще не могли иметь места. Следствие по делу о Муромском восстании, судя по рассекреченным недавно документам Владимирского губернского ревтрибунала, продолжалось еще ни в 1921 году (хотя, конечно, «главари» были расстреляны «по горячим следам»). Что же касается владимирской составляющей «Союза», то организация, по сути, была раскрыта лишь осенью 1918 года, чего не отрицает и работавший с документами чекистского архива автор все той же повести: «Тайна подозрительных пассажиров и их багажа (имеется ввиду все тот же июньский приезд владимирской группы в Муром.) полностью разъяснилась значительно позже, в октябре 1918 года, когда был раскрыт заговор владимирского и Ковровского филиалов контрреволюционной организации савинковцев». Пока же владимирские чекисты провели повторный учет «бывших» офицеров. 16-17 июля 1918 года во Владимире проходил губернский съезд Советов. Делегат т. Токарев в докладе о создании рабоче-крестьянской Красной армии высказал следующую мысль: «В настоящем Красной Армии ощущается сильный недостаток в командном составе, и необходимо какими бы то ни было средствами заставить саботирующих офицеров отдать свои знания на пользу революции». 16 июля во исполнение телеграммы комиссара Ярославского военного округа за № 973 было опубликовано распоряжение о явке с 17 по 20 июля всех бывших офицеров, принятых на учет, «для дачи подписки о невыезде из города Владимира и его уезда». С течением времени учет и контроль усиливались. Так, в «Известиях Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Владимирской губернии» (далее «Известия») за 15 августа был опубликован следующий приказ губвоенкома: «Настоящим Владимирский губернский военный комиссариат приказывает всем бывшим офицерам всех годов службы явиться для регистрации 15 августа с 4 час. дня до 8 вечера … Неисполнение сего приказа влечет за собой самые суровые последствия. Выезд из гор. Владимира до окончания регистрации воспрещен». Этот «маневр» большевиков очень напоминает события, описанные в дневнике З.Н. Гиппиус. Правда, ее запись относится к 1919 году, но в данном случае важен большевистский механизм решения проблемы. «Сегодня же,- писала З.Н. Гиппиус, - 13 ноября 1919 года, вышел декрет о призыве в красную армию всех оставшихся студентов, уже без малейшего исключения. Негодных – в лагеря. В Петербурге оставляют только лежачих. Этот призыв - карательная мера. Студенты считаются скрытой оппозицией ... Экие злые трусы. Студенты действительно все сплошь против большевиков, но студенты вполне бессильны: во-первых их полтора человека, и никакого университета в сущности давно нет. Во-вторых, эти 1,5 человека, несмотря ни службу в советских учреждениях, качаются от голода и совершенно ни на что не способны». Дневники З.Н. Гиппиус за 1918 год не сохранились. Однако в статье, предварявшей публикацию тех записей, которые она сумела вывезти за границу, она писала: «Ведь, когда офицеров мобилизуют (такие мобилизации объявлялись чуть ли не каждый месяц) - их сразу арестовывают, и не только самого офицера, но его жену, его детей, его мать, отца, сестер, братьев, даже двоюродных дядей и теток. Выдержат офицера в тюрьме некоторое время непосредственно вместе с родственниками, чтобы понятно было, в чем дело, и если увидят, что офицер из "пассивных" героев выпускают всех: офицера - в армию, родных под неусыпный надзор. Горе, если прилетит от армейского комиссара донос на этого "военспеца" (как они называются). Едут дяди и тетки,- не говоря о жене с детьми,- куда-то на принудительные работы, а то и запираются в прежний каземат. Среди офицеров, впрочем, немало оказалось героев и активных. Этих расстреливали почти буквально на глазах жен». Аналогично действовали и владимирские чекисты. 21 сентября был опубликован «Список призванных на военную службу в мобилизацию 14 сентября 1918 года бывших офицеров по городу Владимиру и его уезду». Он включал в себя 149 фамилий. Среди них, в частности, значились подпоручики В.М. Машков, отличившимся на фронте за боевые заслуги, и Ф.А. Барсков, которые позднее будут расстреляны по делу об «офицерском батальоне», а также подпоручик В.Д. Абакумовский, которого чекисты «в виду чистосердечного раскаяния» отпустят на свободу. Очевидно, не зная действительного состава организации, но организовав учет офицеров, чекисты просто повели на них тотальную облаву и дальше уже действовали в зависимости от того, признался или не признался подследственный (и ведь признавались: в силу убеждений или просто свойственной еще в то время людям порядочности, неумения ловчить и выкручиваться). Отсюда и так много арестованных (практически половина), которые были отпущены на свободу (в первые месяцы своего существования, несмотря на жесткость борьбы с «контрреволюцией», советская власть еще была способна на это). Среди подследственных был, кстати, и владимирский фотограф В.В. Иодко. Следствие показало, что в обязанности фотографа во время контрреволюционного выступления входило, призывая к мятежу, звонить в колокола ближайшей колокольни. Эта первая попытка чекистов «добраться» до лучшей в городе фотомастерской была неудачной. На допросе 3 декабря 1918 года брат «владимирского якобинца» В.Н. Рагозин дал Иодко весьма нелестную характеристику, показавшую нелепость выдвинутых против фотографа обвинений, и 13 декабря 1918 года В.В. Иодко был освобожден «за недосказанностью». Уже в следующем году найдется новый повод для ареста, В.В. Иодко погибнет в лагере принудительных работ, а его мастерская будет конфискована ЧК. Всего по делу о Владимирском офицерском батальоне «чекисты арестовали 86 человек. 34 наиболее активных участника заговора были приговорены к расстрелу, 11 человек - к лишению свободы на срок от 6 месяцев до 3 лет». Остальные, как «чистосердечно раскаявшиеся и изъявившие готовность искупить свою вину честным служением Советской власти», были отпущены на свободу. Итак, кто же эти 34 матеры врага «народной» власти? За неимением доступа к документам предполагалось ориентироваться на «расстрельные» списки «белогвардейцев», публиковавшиеся в конце 1918 года во владимирских «Известиях». Но оказалось, что был опубликован только один список (в номере от 23 ноября 1918 года). По постановлению Президиума Владимирской губЧК совместно с уполномоченным от ВЧК были расстреляны: Александр Александрович Баснев, Дмитрий Михайлович Бабушкин, Иван Иванович Чемоданов, Александр Константинович Знаменский, Федор Алексеевич Барсков, Леонид Анатольевич Крупкин, Владимир Михайлович Машков, Николай Александрович Мясоедов, Николай Николаевич Васильев, Федор Никанорович Соломко и Василий Гаврилович Кузин. Они были признаны «врагами революции, поставившими своей целью свергнуть рабоче-крестьянское правительство». Поэтому же постановлению Александр Николаевич Рахманов, «член той же организации, но активно не выступавший», был приговорен к принудительным работам сроком на 5 лет с лишением всех гражданских прав, Николай Николаевич Благовещенский за соучастие - «к шестимесячному заключению при местном арестном доме». Были освобождены «ввиду чистосердечного раскаяния» Александр Дмитриевич Сиротин, Николай Михайлович Тихомиров, Владимир Дмитриевич Абакумовский, Александр Григорьевич Тихонов и Николай Иванович Кондаков, «за отсутствием улик в причастности к белогвардейской организации» - Кофман, Николай Николаевич Смирнов, Сергей Викторович Смирнов. Только о трех из перечисленных притворенных к расстрелу членов «батальона» имеются некоторые сведения. Данные еще о троих расстрелянных удалось найти в ходе многолетних поисков. Имеются фотопортреты пяти из расстрелянных. Давайте вглядимся в эти лица, познакомимся со скупыми биографическими данными этих людей, прислушаемся к голосам из далекого прошлого. Каждый из них - кто больше, кто меньше - внес свой фрагмент в восстанавливаемую картину трагедии. Краткие биографические сведения о них приведены ниже.
Бабушкин Дмитрий Михайлович (1888-1918) - потомок новгородского рода, выселенного во Владимир в XV веке, сын одного из учредителей известного в городе торгового дома «Братья М.П. и П.П. Бабушкины», владевшего в т. ч. крупнейшим во Владимире маслобойным заводом. Выпускник Политехнического института в Петербурге, Дмитрий Михайлович добровольно ушел на фронт, был тяжело ранен и приехал лечиться во Владимир. Арестован по делу о «батальоне» 9 ноября 1918 года и уже 20 ноября расстрелян. Дмитрий Михайлович старше остальных героев нашего рассказа, это чувствуется и в ответах на вопросы следствия: «Я, Дмитрий Михайлович Бабушкин, действительно состоял в Офицерской Организации во Владимире против Советской власти ... Вступил в члены Организации, будучи уверен в гибельности Советской власти дня России … Не пожелал я открыть членов организации из-та боязни суровых репрессий к ним вплоть до лишения жизни. ... Остаюсь при старых политических убеждениях, а самое большее, может быть, нейтральным»,- так ответил он на заданный ведшим следствие уполномоченным ВЧК А.В. Эйдуком вопрос, обещает ли он честно служить советской власти.
Козлов Сергей Григорьевич (1893-1919) - двоюродный брат Д.М. Бабушкина, сын Александры Петровны, урожденной Бабушкиной, и купца 3-й гильдии, подрядчика Григория Михайловича Козлова. На момент ареста работал инструктором в статистическом бюро Владимирского губернского СНХ. Арестован 13 ноября 1918 года. Он единственный из членов «батальона», на кого родственники получили в прокуратуре Владимирской области справку о реабилитации (№ 13-6-99 от 10.11.1999). В ней сообщалось, что С.Г. Козлов «по заключению ВЧК от 26 декабря 1918 года за участие в белогвардейской организации "Владимирский офицерский батальон" приговорен к высшей мере наказания». Расстрелян 3 января 1919 года.
Яновский Александр Викторович (1897-1918?). Родился в Ярославле. Сын дворянина, офицера квартировавшего во Владимире 10-го гренадерского Малороссийского полка, вышедшего в отставку по болезни в годы Первой мировой войны. В 1916 году окончил Владимирскую мужскую казенную гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета. Был призван на военную службу в студенческий батальон, со 2 декабря 1916 года - в Александровское военное училище. После его окончания 29 марта 1917 года определен в качестве прапорщика в 84-й (по другим данным в 192-й) пехотный запасной полк, в котором служил до демобилизации в марте 1918 года. Тогда же вернулся к родителям во Владимир. По данным им показаниям, никакой работы получить не мог и «работал некоторое время на огородах, потом с отцом шили обувь. В конце концов, удалось поступить в городской Совет народного хозяйства делопроизводителем финансового отдела». Арестован 6 ноября 1918 года. Заключением заведующего следственной частью от 26 декабря 1918 года было предложено «по отношению к бывшему офицеру Александру Викторовичу Яновскому как активному белогвардейцу применить высшую меру наказания». Как следует из повести о подавлении Муромского восстания, А.В. Янонский был помначштаба «батальона». По свидетельству сестер А.В. Яновского, он вместе с несколькими другими подследственными был отправлен в Москву. Об исполнении приговора в деле сведений нет (архивная справка Управления ФСБ по Владимирской области № 1355 от 29.07.2003).
Машков Владимир Михайлович (1896-1918) - внук Михаила Платоновича Кнопфа, владимирского городского техника (по его проектам построены, в частности, здания богадельни близ Князь-Владимирского кладбища и банка на Соборной площади) и владельца фотоателье, сын Михаила Владимировича Машкова, дворянина Суздальского уезда, дорожного техника, самодеятельного поэта и художника. Дальний родственник братьев Рагозиных (троюродная сестра Рагозиных была замужем за дядей Владимира Машкова по отцу; она же являлась внучатой племянницей бабушки Владимира Машкова по отцу). По окончании реального училища в Ярославле поступил на экономическое отделение Политехнического института в Петербурге. В декабре 1915 года был призван на военную службу и служил в 21-й тяжелой артиллерийской дивизии вплоть до демобилизации в марте 1918-го. Приехал во Владимир, куда к этому времени вернулась из Ярославля его семья, жившая на средства «от продажи вещей», поскольку поступить на постоянную работу возможности не было. Познакомился с бывшим офицером П.Н. Орловым, предложившим ему вступить в организацию «Спасение Родины и Революции», ратовавшую за продолжение войны с Германией. «Я согласился, - давал показания Машков, - лишь потому, что очень нуждался, хотя самой идее совсем не сочувствовал и думал скорее уйти из организации». Арестован 8 ноября 1918 года. Обвинялся в принадлежности к белогвардейской организации «Союз спасения Родины и Революции».
Рагозин Василий Николаевич (1896-1918) - поручик, брат «владимирского Робеспьера», чекиста Николая Николаевича Рагозина и героя Первой мировой Дмитрия Николаевича Рагозина, с почестями захороненного на городском кладбище Владимира, сын суздальского дворянина, подполковника в отставке Николая Николаевича Рагозина. В 1914 году из 6-го класса Владимирской казенной мужской гимназии добровольно ушел на военную службу. По окончании Вильнюсского военного училища в апреле 1915 года попал на фронт в 333-й Глазовский пехотный полк и сразу же был ранен. Проходил лечение в госпиталях Москвы и Царского села. С 22 августа 1916 года снова на фронте. В феврале 1917 года по болезни вернулся во Владимир, где был зачислен в команду выздоравливающих. Во время Февральской революции был избран в командный комитет, а после расформирования команды «как нестроевой» зачислен в 215-й запасной полк. После октябрьского переворота был избран заведующим солдатской лавкой и состоял им до расформирования полка в конце февраля 1918 года. Летом того же года, как инвалид получил пенсию от комитета социального обеспечения. 1 мая 1918 года поступил в Союз увечных воинов, затем был назначен конторщиком, позднее - заведующим сапожной мастерской, в которой служил до ареста. В своих показаниях В.Н. Рагозин больше других осветил свою роль в организации: «Вступил я в эту организацию потому что надеялся этим сласти родину от немцев, т.к. меня убеждали соучастники, что большевики предались Германии за деньги. В Муром я ехал как взводный командир, во главе дела стоит штаб, я же ехал только со своими восемью человеками. Нам сказали, что мы едем туда, чтобы произвести там переворот и соединиться с чехословаками, которые якобы близко около Мурома. Было это в 20-х числах июня, до этого вся наша работа сводилась к собраниям у Турова и разговорам о текущих события. 15 июля главари организации бежали в Киев, после чего я с организацией больше дел не имел и не интересовался, существует ли она или нет». Из показаний В.Н. Рагозина очевидно, что он не «тянул» на роль грубого, надменного, не терпящего возражений одного из руководителей (начальник контрразведки) контрреволюционной организации, каким он представлен в повести, а затем и в пьесе «Владимирские якобинцы»: «На допросе Василий Рагозин вел себя вызывающе. Он отказывался давать показания и вообще не желал разговаривать с чекистами. Следствию было ясно: Василий - матерый враг». Может быть, таким в представлении авторов этих произведений делал его отказ от сотрудничества с ЧК? Вот что писал в воспоминаниях один из первых владимирских чекистов К.Я. Круминь, ведший следствие по этому делу: «Я задал Рагозину вопрос: «Тов. Рагозин, если бы Вы дали слово нам, что будете работать с нами, то Вы бы выполнили свое слово?» Он ответил: «Да, тогда бы выполнил, но такое слово я дать не могу, у меня другие убеждения - я за Учредительное собрание». Интересно, что показания, записанные в следственном протоколе, и воспоминания самого следователя показывают нам как бы двух разных В.Н. Рагозиных: один идет на поводу у «соучастников», другой имеет собственные убеждении и остается верен им до конца.
Мясоедов Николай Александрович (1893-1918). К офицерам царской армии он не мог быть отнесен даже условно. В 1917 году был студентом 4-го курса естественного отделения физико-математического факультета Московского университета. Материальное положение не позволяло ему более оставаться в Москве, и с 17 июля 1917 года он служил во Владимирской земской управе, а на момент ареста – в губернском отделе народного образования. Поначалу он объяснил следователю, что является беспартийным, «никогда политикой не занимался, живя во Владимире, слышал про организацию в защиту Учредительного собрания». Однако 17 ноября 1918 года «по просьбе гражданина Мясоедова» следователь сделал следующую запись: «Я, Николай Александрович Мясоедов, состоял рядовым в пятерке "Вoблa". Был принят Грязновым. Он говорил, что лозунг этого союза «борьба с Германией и анархией» и защита Учредительного собрания. Больше об этом союзе сказать не могу». Расстрелян 20 ноября 1918 года. Где же проходили расстрелы участников подпольной организации? Судя по воспоминаниям К.Я. Круминя и незасекреченным документам Владгубисполкома, в стенах резиденции владимирских чекистов - в бывшем Рождественском монастыре. Именно на территории монастыря 21 ноября 1918 года были расстреляны трое членов «батальона» из приведенного выше списка: Васильев, Кузин и Соломко. Согласно докладу заведующего Губернским отделом юстиции в Президиум Владгубисполкома, в присутствии зав. контрреволюционным отделом ЧК Громова, зав. спекулятивным отделом ЧК Смирнова и секретаря Президиума ЧК Каширина красноармейцы произвели выстрел. Расстреливаемые упали. Врача, который мог бы констатировать их смерть, при этом не было. Несколько человек (Анисимов, Аляпушкин, Гарнов и др.) без оружия начали убирать тела, двоих погребли. Когда же пришли за Кузиным, он вскочил и стал нецензурно ругаться. Испугавшиеся красноармейцы «бросились вон из подвала», Кузин - за ними, схватив чью-то стоявшую у стены винтовку (принадлежала красноармейцу Валуеву, находившемуся в тот день в отпуске). На лестнице из подвала он дважды выстрелил в красноармейца Агапова и стал колоть его штыком, ранил Мачурина и Колыванова. «Пустили за Кузиным погоню». Его нашли у стены, около башни, с винтовкой в руках. Он хрипел, на шее у него была рана. Ротный командир застрелил его. Заведующий Губотделом юстиции подчеркивал, что произошедшее являлось «продуктом небрежности со стороны Президиума ЧК, безусловно ответственного за правильное производство расстрелов и за непринятие при этом необходимых мер предосторожности»: не было контрольных выстрелов; отсутствовал врач, председатель же ЧК Исаев счел, что «это не нужно». Вместе с тем, автор доклада считал, что «постановки дела на суд и вообще придание гласности по соображениям политического порядка предоставляется безусловно нежелательным». В самом деле, зачем? «Скандалов в благородном семействе», т.е. внутри ЧК, на тот момент и без этого хватало с лихвой. Василию Рагозину «повезло» больше, чем этим его товарищам, его профессионально расстреливал отряд латышских стрелков пол командованием А.В. Эйдука. Проходил расстрел после 3 декабря 1918 года (в этот день В.Н. Рагозин еще давал показания), и, следовательно, отряд Эйдука находился во Владимире в ноябре (допросы Д.М. Бабушкина, расстрелянного 20 ноября) - декабре 1918 года. На этот раз владимирские красноармейцы были избавлены от участия в расстреле. Однако и в этом случае не все было просто: привести в исполнение смертный приговор в отношении родного брата рвался «владимирский Робеспьер» Николай Рагозин. По воспоминаниям К.Я. Круминя, товарищам-чекистам стоило немалых трудов, чтобы не допустить этого. Вот как описывает он последние минуты жизни Василия Рагозина: «Латышские стрелки отряда ВЧК стояли все там же, у двери коллегии Владимирской губЧК, и терпеливо ждали «Эхе, позакопали мы в Вологде много белогвардейцев»,- вспомнил кто-то. «Ох, как надоели расстрелы, соскучился я по честной работе. Вот если бы мир, так взялся бы за плуг и пошел, пошел бы по воле...» Все задумчиво молчали, а кто-то мрачно сказал: «Нет, теперь нельзя мирно работать. Проклятая контра мешает. Вот побьем контру, тогда поработаем». Поодаль стояли, понурив головы, участники «владимирского офицерского подпольного батальона» и тоже молчали. Вдруг открылась дверь, вышел белогвардеец, послышалась команда: «В расход. Кто поведет?» Все стрелки кинулись вперед: «Я, я его поведу». Все кончилось...»
Итак, согласно приведенным текстам воспоминаний и документов, расстрелы (по крайней мере, часть их) проходили на территории Рождественского монастыря. Из сохранившихся же писем Н.А. Мясоедова из заключения следует, что содержались заключенные во Владимирском централе: «Дорогие мои, вот я нахожусь в тюрьме, рядом с больницей. Мне необходимо приносить к часу (или, когда можно) поесть. Надо еще подушку, одеяло, полотенце, мыло, зубную щетку и мелу. Если можно доставлять, то папирос или махорку. Хлеба дают очень мало. Если можно, переправьте мне меховую тужурку и теплые носки. Свидание надо хлопотать через чрезвычайную комиссию и, говорят, разрешают, только по воскресеньям». Странно, что сидевших в Централе через полгорода гоняли на расстрелы в резиденцию ЧК. Логичнее было бы проводить эти акции в стенах Централа, благо, и проблем с захоронением у чекистов в этом случае не возникло бы, ведь буквально за стеной тюрьмы располагалось городское кладбище. Местом захоронения расстрелянных по делу о «батальоне», судя по процитированному выше докладу, также является Рождественский монастырь. Хорошо, что владимирским чекистам не пришлось решать задачу «утилизации» тел расстрелянных в духе своих питерских соратников. «А знаете, что такое «китайское мясо»? - писала З.Н. Гиппиус. - Это вот что такое: трупы расстрелянных, как известно, Чрезвычайка отдает зверям зоологического сада. И у нас (в Петрограде), и в Москве. Расстреливают же китайцы. И у нас, и в Москве. Но при убивании, как и при отправке трупов зверям, китайцы мародерничают. Не все трупы отдают, а какой помоложе - утаивают и продают под видом телятины. У нас - и в Москве. У нас на Сенном рынке. Доктор Н. (имя знаю) купил «с косточкой»,- узнал человечью. Понес в ЧК. Ему там очень внушительно посоветовали не протестовать, чтобы самому не попасть на Сенную».
Интересно проследить, как у томящихся в тюрьме членов батальона менялось отношение к происходящему. Это отчетливо видно на примере писем Николая Мясоедова. В начале они носили спокойный характер и были наполнены не только тюремными, но и абсолютно мирными заботами: «Позаботьтесь о голубях. Достаньте чечевицы через Нину (сестра Мисослова) и ее давайте без овса» или - «Не забудьте прикармливать голубей каким-нибудь зерном. Там есть льняное семя, обмолотите рожь в ящике и пополам давайте, если Нина где достала чечевицы с овсом». Он передает через близких приветы друзьям и пишет, что его «жалованье может получить мама». Возможно он, как и его товарищи, надеялся, что наказание не будет суровым, надеялся, что им будет дарована свобода «Товарищи из камеры очень хорошие. Сидим, ждем амнистии». Позднее в письмах появилась тревоги: «Здравствуйте, мои дорогие. Помолитесь за меня, нынче попадем на суд. Состояние плохое ... Еще раз помолитесь». Однако совершенно очевидно, что даже и в этот момент ни он, ни его товарищи по камере не могли предположить, что жить им оставалось считанные часы. Вот последнее письмо Н.А. Мясоедова родным из тюрьмы, написанное им 20 ноября 1918 года - в день, когда он был расстрелян: «Осторожнее, дорогая сестренка. Предупреди маму и старших. Здравствуйте и прощайте, мои дорогие мама, бабушка, тетя, Нина, Рома, Оля, Костя и Рина. Надо мной произнесен смертный приговор. Так, через несколько минут я кончу свои дни из-за простого недоразумения. По недоразумению я попал в организацию и вот за это погибаю. Простите меня, мои дорогие; умирать не так страшно, как мучиться ожиданием. Все планы, надежды рухнули и разлетелись, как дым. Благодарю Вас за труды по воспитанию меня. Ты, дорогая мама, не огорчайся, Рома заменит тебе единственного, безвременно погибшего сына. Сколько было надежд, как я хотел пожить мирной жизнью среди Вас, дорогих, но Бог рассудил иначе. Помолитесь за меня, дорогие, помяните добрым словом своего рано погибшего Колю … Еще раз обнимаю и целую прощальным поцелуем. Прощай, дорогая мама. Я знаю, что тебе трудно, страшно тяжело будет перенести удар судьбы, лишивший тебя единственного сына. Не поминайте худым словом за прошлую жизнь, где иногда мне приходилось обижать Вас. Больше уж никто не будет раздражать Вас. От всей души прощаю всех за обиды, которые иногда мне приходилось нести и прошу прощения у всех, кого сам обидел. Передайте моим товарищам и сослуживцам последний товарищеский привет. Голубей моих передайте Андрею, скажите Никитке, чтобы он его отыскал. Не знаю, как Вы будете без меня здесь жить на этом свете, не очень грустите. Как грустно, что не пришлось увидеться ни с кем из моих дорогих и близких. Прошу благословения на долгий неведомый путь. Тяжело умирать молодым, когда жить так мучительно хочется. Я верил до конца, что правда восторжествует, что моя незначительная вина уже искуплена страданиями последних дней тюрьмы, но нет - кому-то нужна еще моя молодая жизнь. Прощайте еще раз, мои дорогие: мама, тетя, бабушка, Нина, Оля, Рома, Костя и крестница, крепко целую, крепко, очень крепко; благословите на неведомый путь. Прощайте, моя миленькая комнатка, моя трудовая жизнь среди близких и дорогих. Прощайте, все друзья и знакомые, час близок. Я покидаю Вас и не знаю, куда направлю свой путь там, за гробовой доской. Еще раз крепко обнимаю, целую, прощаю, благословляю и прошу благословения … Прощайте. Торопят кончать. Благословите несчастного сына, племянника, внука, брата и крестного. Прощайте». Меньше чем через месяц после этой расправы с «бывшими» офицерами (и не только) во владимирской школе красных офицеров был устроен военный парад. «Сознание себя гражданином, а не "серой скотиной", - писал в газете некий «Старый солдат», - сквозило в каждом шаге, в каждом движении, в каждом жесте красных солдат и будущих красных офицеров. Нет бессмысленных лиц, нет тупого выражении их. Молодые, спокойные, открытые, честные лица. Нет запуганности, нет бессмысленной муштровки, которая делала из человека заведенную механическую куклу, нет того, что всегда отличало наше юнкерство». Жизнь покатилась дальше...
1930 год. «ОГПУ раскрыло во Владимире контрреволюционную бологвардейскую организацию. Кто они, эти обломки проклятого прошлого, эти «спасители родины и революции» и от кого спасают они родину? Черносотенцы и кадеты. Дворяне и помещики. Полковники лейбгвардии Преображенского полка. Полицеймейстеры личной охраны Николая Кровавого. Сыновья и племянники губернаторов и вице-губернаторов и — сам архиепископ. Прислужники и цепные псы помещиков и капиталистов,— для них они спасают родину от рабочих и крестьян, которые смели их в помойную яму истории. Один из вождей контрреволюционной организации, Эрн, в своих показаниях заявляет: «Я расхожусь с линией коммунистической партии по всем основным вопросам политики, но я лично не против советской структуры и лишь за то, чтоб эта структура носила в себе диктатуру фашизма». Другой вожак белогвардейщины, Алякринский С.С., говорит об этом-же, но более откровенным языком: «Идеалом нашей борьбы считаю замену пролетарской диктатуры фашистской диктатурой». По вопросам тактики борьбы их комментируют другие участники контрреволюционной организации. «Мы брали ставку на войну, на интервенцию» - заявляет Зражевский. «И на вооруженное восстание» — вторит Федоров и добавляет: «У нас были и спецы этого дела — полковники, а оружье мы уже часть имели, другую же часть могли найти на стороне». Программа контрреволюции до простого ясна. «Заменяем диктатуру пролетариата диктатурой фашизма. Организуем вокруг себя всех врагов советской власти, сколачиваем из них боевые дружины и отряды, придаем им в качестве начальников наших полковников лейбгвардии и, — очень хорошо, если будет война, начинаем вооруженное восстание». Правда писаной программы на этот счет у них не было, но она им и не требовалась. «Мы считаем излишней писаную программу - говорит один из руководителей контрреволюции,— нас всех объединяет одно - наша общая ненависть к советской власти и эта ненависть и была нашей программой». На ряду с подготовкой вооруженного восстания (сколачивание кадров, закупка оружия и огнеприпасов) контрреволюционеры занимались и вредительством. 18 человек находились на работе в советских и кооперативных организациях и там вредительствовали. Эта группа белогвардейцев и вредителей периодически созывала во Владимире, в доме бывшей миллионерши Лейкфельд-Кузнецовой и других, свои конспиративные собрания, на которых и обсуждались все программные и тактические вопросы борьбы с советской властью. Конкретные решения скреплялись монархическими тостами. Так, например, на одном из вечеров, устроенном в честь Е.А. Алякринской, участник контрреволюционной группы протодьякон Лебедев произнес своеобразное многолетие «за будущего царя и отечество», «за странствующих белогвардейцев и скорейшее их возвращение на родину», попутно предав «проклятию и анафеме» Советский Союз. Интересно отметить, что этот же Лебедев после раскрытия контрреволюционной организации просил его помиловать, обещая сложить с себя сан, и использовать свой голос — бас — на пользу советского государства. Контрреволюционеры наряду с усилением связи с зарубежными белогвардейцами, пытались использовать наши трудности. Контрреволюционеры надеялись на то, что трудности заставят в конце-концов рабочий класс и крестьянство перейти на сторону контрреволюции. Социальной базой, питающей эти надежды, являлись в деревне кулаки и лишенцы. Один из участников контрреволюционной группировки, полковник Штер, по этому поводу говорит:
«Я считаю, что когда человека берут за его собственную шкуру, то безусловно, что враждебность его к советской власти налицо, и отсюда как следствие в критической момент существующего строя раскулаченное крестьянство восстало-бы против советской власти. Отсюда мы и питали надежду на крестьянство. На Красную армию мы меньше рассчитывали, зная о ее хорошем политическом состоянии и боеспособности». Контрреволюционеры просчитались. Рабочий класс и бедняцко-середняцкая часть деревни не собирается продать своим врагам завоевания революции. Карающий меч пролетарской диктатуры - ГПУ — пресекло подлую деятельность контрреволюционеров. Факт раскрытия этой новой контрреволюционной группировки снова по-боевому ставит вопрос о нашей бдительности в работе. Рабочий класс, бедняцко-середняцкие массы деревни и вся советская интеллигенция ответят на новый выпад классовых врагов еще более сильным сплочением своих рядов вокруг коммунистической партии, еще большим развертыванием социалистического наступления по всему фронту. На попытку контрреволюционного удара — ответим встречным планом нашей работы во всех звеньях социалистического строительства. Сыромятников». «От ПП ОГПУ по ИПО ПП ОГПУ Ивановской промышленной области раскрыта и ликвидирована контрреволюционная белогвардейская организация — остатки организации «Спасение родины и революции», в количестве нескольких десятков человек. При ликвидации изъято: несколько десятков револьверов и винтовок с соответствующим количеством боеприпасов, типографский шрифт и бумага, телефонные аппараты, пишущие машинки и т. д. Центром контрреволюционной деятельности организация избрала город Владимир с разветвлением своей работы в ряде городов и мест Советского Союза. Основной задачей контрреволюционной организации являлось — свержение советской власти через вооруженное восстание и установление в стране военной диктатуры. Решением ОГПУ нижепоименованные обвиняемые приговорены к расстрелу. 1) Штер Николай Петрович, бывший дворянин, полковник лейб-гвардии Преображенского полка, полицеймейстер охраны Николая II-го, личный адъютант министра внутренних дел Джунковского и личный адъютант командира корпуса жандармов. 2) Клемантович Вячеслав Аполлонович, дворянин, полковник лейб-гвардии Преображенского полка. 3) Скрипицын Борис Владимирович, бывший дворянин, сын губернатора Якутской области, полковник лейб-гвардии Преображенского полка. 4) Ланчинский Константин Осипович, бывший помещик, офицер лейб-гвардии Преображенского полка, ранее отбывавший наказание за участие в контрреволюционной организации на Украине. 5) Федоров Виктор Яковлевич, бывший дворянин, полковник, ранее отбывавший наказание за контрреволюционную деятельность. 6) Бочаров Михаил Михайлович, бывший дворянин, офицер—капитан, раньше отбывавший наказание за участие в контрреволюционной организации офицеров, пытавшихся разгромить склад с оружием. 7) Цветков Александр Алексеевич, бывший белый офицер, активный участник организации. Будучи в армии Колчака принимал активное участие в расстреле коммунистов и вырезывании целых семей, заподозренных в сочувствии к большевикам. 8) Левицкий Алексей Михайлович, бывший дворянин, офицер—капитан, ранее судившийся за сбыт фальшивых червонцев. 9) Алякринский Владимир Сергеевич, бывший дворянин, офицер-доброволец, кадет. Участник раскрытой организации «Спасение родины и революции». 10) Соколов Михаил Иванович, архиепископ, ранее отбывавший наказание за контрреволюционную деятельность и тесно связанный с заграничной белогвардейщиной из руководящих кругов штаба бывш. князя Николая Николаевича и генерала Кутепова. 11) Алякринский Сергей Сергеевич, бывший дворянин, имевшей до революции 200 десятин земли, несколько домов и в настоящее время-домовладелец. Кадет, старый участник организаций «Спасение родины и революции» и ранее отбывавший наказание, как заложник за попытку перейти к белым. 12) Зражевский Всеволод Петрович бывший дворянин, в одно время поклявшийся кровью отомстить советской власти за расстрелянного отца, активно помогавшему Колчаку. 13) Серебровский Дмитрий Васильевич, бывший дворянин, присяжный поверенный, ранее отбывавший наказание за контрреволюционную деятельность. 14) Поливанов Григорий Михайлович, бывший дворянин, близкий родственник владимирского вице-губернатора, имевший до революции несколько домов и 1000 десятин земли. 15) Рыжков Александр Александрович, бывший дворянин и председатель земской управы. 16) Лейкфельд-Кузнецова Евгения Алексеевна (1892, Владимир-1930), дочь крупного владимирского купца (миллионерша), активная участница контрреволюционной группировки. 17) Лейкфельд Леонид Августович, офицер, поручик, активный участник контрреволюционной группировки. 18) Барсков Алексей Петрович (род. 1867, д. Ананьино Вязниковского р-на. Проживал там же. Техник.), бывший владелец стекольного завода, имевший до революции 1700 десятин земли, ранее судившийся за вредительство и тесно связанный с сыном и дочерью бело-эмигрантами. Активный участник контрреволюционной организации и укрыватель переброшенных в СССР белоэмигрантов. 19) Малиновский Владимир Васильевич, активный участник юнкерского восстания и контрреволюционной организации. 20) Лебедев Михаил Петрович, служитель религиозного культа и активный участник контрреволюционной организации, в прошлом оперный артист и отбывавший наказание за контрреволюционную деятельность. 21) Зотиков Илья Иванович, служитель религиозного культа, ранее судившийся за сопротивление при отборе церковных ценностей, отбывавший наказание в концлагерях за распространение контрреволюционных листовок. 22) Забелина Мария Александровна, бывшая дворянка, тесно связанная с белоэмигрантами, старыми участниками контрреволюционной организации «Спасение родины и революции» и активная укрывательница переброшенных в СССР белоэмигрантов. Приговор приведен в исполнение. Кроме того, приговорено к высшей мере социальной защиты — расстрелу, еще пять обвиняемых, но в виду наличия данных, позволяющих судить о их исправлении, расстрел заменен 10 годами строгой изоляции. Остальные участники контрреволюционной организации приговорены в концлагеря на разные сроки» («Призыв», 28 окт. 1930).
