Николай Алексеевич Мухин
Николай Алексеевич Мухин был сын приходского протоиерея г. Костромы и преподавателя местной семинарии, магистра XI курса Московской духовной академии; родился 14 апр. 1858 г. Учился в Костромской гимназии и затем в Московском Университете, на историко-филологическом факультете, где и окончил курс в 1881 г.
15 ноября 1881 года определен во Владимирскую мужскую гимназию преподавателем древних языков, каковую должность и проходил до самой своей кончины. Так же преподавал латинский язык в Земской женской гимназии.
5 июня 1905 года скончался преподаватель Владимирских гимназий Н.А. Мухин.
6 июня Преосв. Никоном, в сослужении о. Ключари собора, прот. П. Евгенова, протоиереев — И. Красовского, А. Альбицкого, М. Веселовского, священников — законоучители гимназии А. Васильва и П. Лаврова, совершена была панихида в квартире покойного. 8 июня тем же Владыкой была отслужена в Знаменской г. Владимира церкви по почившем заупокойная литургия, при участии протоиереев - П. Евгенова, В. Боголюбова, А. Альбицкого, М. Веселовского и священников — А. Васильева, В. Валединского и П. Лаврова, а по литургии, в сослужении почти всего сонма градского духовенства, совершен был Владыкой обряд погребения. За литургией, после причастного стиха духовником почившего, прот. А. Альбицким было сказано слово, а перед отпеванием законоучителем гимназии, свящ. А. Васильевым речь, посвященные памяти почившего.
Погребение этого скромного труженика школы представляло собой такое торжественное, невиданное по своей незаказной обстановке зрелище, что один из случайно бывших при этом почтенный по летам и положению иноепархиальный протоиерей, невольно вздохнув, промолвил: «Такой чести и нам — старикам вряд-ли дождаться».
При чудной погоде, еще с раннего утра 8-го числа все пространство от квартиры Н.А. (в 1-й Никольской у.) до Знаменской церкви стало заполняться народом, прослышавшим, что отпевать почившего будет сам Владыка. В половине 9-го часа, после литии, совершенной собором духовенства, гроб с останками покойного, обложенный четырьмя роскошными венками в сопровождении родных, Начальника гимназии, товарищей и сослуживцев, бывших и настоящих учеников и учениц, друзей и знакомых, был вынесен на руках учеников в церковь, где в 9 часов у самого порога ее и был молитвенно встречен уже облаченным Владыкой. За литургией и отпеванием было также очень много народу: кроме вышеозначенных лиц, здесь было немало и прихожан Знаменской церкви и вообще граждан г. Владимира, привыкших в ней почти целую четверть века молиться вместе с Н.А. и внимать его проникновенному чтению.
После отпевания гроб был поднят учениками покойного и, сопровождаемый всею массою молящихся, отнесен к Николо-Галейской церкви, где и опущен в могилу на выбранном самим Н.А. месте, под сенью берез.
Где же причина этого почета, которого удостоился почивший, этого горячего сочувствия и тех слез, с которыми окружали и провожали его к месту вечного упокоения даже чужие? Н.А., как неустанный, неславолюбивый, беззаветно-любовный и разумный труженик на пользу церкви и школы, и как товарищ, и как семьянин, и как человек вообще, вполне заслуживает более обстоятельной, неторопливой, всесторонней оценки — ему в добрую память, другим, как говорили в старину,- «в послушание», тому же, кто примет сие «слово» с любовию, может быть, и в назидание. Теперь же дадим на это только один ответ, и то самый общий и краткий: Н.А. был христианин в полном смысле: христианин в убеждениях, христианин в чувствах сердца, христианин в деле и жизни, и христианин истинно-православный! Любимым чтением его были статьи, говорящие об успехах Православия. Любимой беседой — беседы с пастырями Православной церкви и с лицами, хорошо знакомыми с делами веры и миром духовным. К архипастырям нашим он всегда питал благоговейное уважение, с любовию интересовался биографией умерших, следил за трудами и подвигами живущих, а если ему случалось быть в другой епархии, то непременным долгом считал он поклониться Начальнику епархии и принять святительское благословение. Величайшим наслаждением для души его было присутствие в храме при Архиерейском богослужении: усталый, после своей продолжительной приходской службы, весьма часто он спешил ускоренно в собор или арх. Дом — как-бы дополнить свое молитвенное настроение. Любил и уважал он и вообще священный чин, в особенности же заслуженных и престарелых,— причем всегда стремился отдать им последний долг: измученный, после 5-ти уроков, бежал он земно поклониться праху того или другого старца Божия, а если можно, то и проводить его до места вечного упокоения. Всю жизнь свою он мечтал как о недосягаемом для себя счастии — сделаться пастырем в Церкви Христовой, хотя бы в самом беднейшем приходе. Как любил он все церковные, крестные ходы, всегда участвуя в них от начала и до конца! Как любил он и всю церковную службу, особенно в Богородичные праздники и все великие дни Христовы, стараясь своим проникновенным чтением поднимать и возгревать религиозное чувство во всех присутствующих в храме и вместе с тем облегчать им понимание читаемого. При сильном голосе, твердым, раздельным языком всегда читались почившим священные слова, и логические ударения, как подчерки главнейших мест, свидетельствовали — о глубоком его проникновении в смысл читаемых слов, в ход мыслей того или другого творца канонов, в частности, например, в те точные и вместе с тем тонкие догматические определения, какие мы имеем в канонах троичных и богородичных. Сильное чувство, пробуждавшееся в Н.А. при чтении священно-лирических мест, как, наприм., радостно-хвалебных или скорбно-покаянных, усугубляло выразительность,— выразительность естественную, вовсе не похожую на искусственную эффектацию. И как умел их выразить Н.А.! По силе потрясающих душу влияний и впечатлений, высоко-радостных или скорбно-покаянных, подобное чтение превосходило всякую, самую вдохновенную церковную проповедь!
Истинный христианин удостоился и истинно-христианской кончины. Господь сподобил его пред смертью заблаговременно, в полном сознании, принять таинства покаяния, причащения, и елеосвящения (Соборовали его указанные им самим четыре лица. Несмотря на величайшую слабость и жестокие страдания, больной убедительно просил «во всей точности» совершить над ним последование св. елея и все время со слезами молился, а после выражал глубокую скорбь о том, что ему едва ли придется быть за службой на Троицын день,— самый любимый его праздник, в который Господь и привел ему скончаться. До самой смерти своей он повторял стихиры и др. особенности праздника.), и молитвы на исход души были прочитаны при собрании родных и друзей Н.А., которые с чувством молились и горько плакали.
Да, у постели этого больного становилась вполне ощутительною мысль одного светского мудреца, согласно которой «смерть есть акт жизни», вследствие чего «всякий умирает сообразно с тем, как жил». Н.А. встретил смерть с редким мужеством и достоинством. И это, без сомнения, потому, что ему совершенно чуждо было, столь многих смущающее пред смертью,—
Громадных страхов отраженье
На зеркале пугливаго ума.
Протоиерей Александр Альбицкий.
Слово при погребении преподавателя Владимирских гимназий Николаи Алексеевича Мухина
В наше время печального религиозного разномыслия, умственного и нравственного брожения среди народа доселе дельного и крепкого,— народа русского,— время, вписывающее себя в историю множеством людей с разбитой душой, бессильных духом, бесхарактерных маловеров, безверов и изуверов всякого «ветра», тяжело было бы опустить в могилу, не помянувши добрым словом правды, любви и благодарности человека, который сумел прожить не короткий век свой, как добрый христианин и верный сын Церкви, Царя и Отечества, как благородный и просвещенный муж, неизменно-стойкий в усвоенном им духе и направлении. День за днем текла эта, по-видимому, столь ровная и незаметная жизнь; встречались новые годы, старые спускались в вечность; но вот пробил роковой час, и встает перед нашим взором многотрудный, целожизненный подвиг, вызывающий к себе невольное уважение. Да, бывают люди, которые богаты не столько видимыми, внешними достоинствами, сколько внутренними качествами; их высокие особенности не бьют, так сказать, в глаза, не трубят о себе: не посмотри на этих людей на близком расстоянии,— и пройдешь мимо, не обратив на них внимания. Между тем, эти-то люди часто и есть соль земли, и их-то высокие качества достойны не только полного внимания, но и посильного подражания. Едва ли мы оскорбим истину, если позволим себе сказать, что подобных избранников во многом напоминал собою незабвенный Николай Алексеевич!
Это был, прежде всего, глубоко-верующий, церковный человек, и религиозные убеждения самого положительного свойства были у него не в разладе, но в полном согласии с его разумом. Он не создавал себе новой рациональной религии, не сооружал призрачных алтарей неведомому богу на зыбких основаниях лжеименного разума, а хранил свято, как зеницу ока, догматы веры православной и стоял твердо, не смущаясь никакими нападениями врагов истины. Он не разрывал связи с церковью, требуя от нее уступок и сделок, не входил в нее с гордостью распорядителя, принимающего одно и отвергающего другое по своему вкусу, а несомненно веровал, что церковь есть здание Божие, в котором домовладыка — Дух Святый,— веровал и органически сливался с нею, как живой член, чувствующий в себе обращение крови, биение ее сердца. Для него, при всей силе его мышления и богатстве знания, распятый Христос был истинным Искупителем, благодать — истинно-духовною силою, просвещающею и врачующею, молитва — общением с Богом, таинства церкви — источниками благодати, церковные обряды — духовными упражнениями, питающими религиозное чувство и отрезвляющими душу.
Что это были убеждения действительные, объемлющие и проникающие всю душу человека,— это доказал почивший своею жизнью. Кому из нас неизвестно, что вера его находила самое высокое услаждение в благолепии церковных порядков, торжественном богослужении, умилительном пении, внятном, выразительном чтении, истовом исполнении церковного устава, вообще — во всей той церковности, которою, как светлою, злато-тканной одеждой, облечена Вера православная, и которую некоторые справедливо называют нравственной атмосферой, питающей и укрепляющей веру? Его все пленяло и трогало до глубины души: и древность святыни, и благолепие храма, и торжественная обстановка богослужения, и красота величественных обрядов, и полная мысли и жизни церковная песнь! Во всем этом его душа чувствовала веяние той Христовой благодати, которая обитает в нашей святой православной церкви, чувствовала — и сердцем рвалась навстречу к ней. Для него праздник был не праздник, когда он не был в церкви! С каким усердием он всегда спешил в храм Божий к началу и еще чаще до начала службы, с каким умилением преклонял колена для молитвы; с каким благоговейным трепетом подходил к чаше спасении, с какой строгостью соблюдал дни говений, вообще — с каким высоким смирением пленял себя в послушании св. церкви! Нельзя было без глубокого уважения смотреть на него и слышать его в священные минуты исповеди, всегда весьма продолжительной: как он, буквально обливаясь все время слезами и не смея, подобно кающемуся мытарю, и очи возвести на небо, строже и нещаднее всех судил себя самого, как отвергал облегчающие и утешающие объяснения его нравственных состояний, с какой полнотой и глубиной обозревал целую свою жизнь, как искренно признавал заслуженной встречающуюся в жизненных испытаниях и огорчениях, по его собственному выражению, «кару Божию», и как смиренно, будто простейший из простых, преклонял колена для принятия таинственного отпущения грехов! Наконец, с каким поистине христианским терпением переносил он предсмертную, мучительную болезнь свою, с каким удивительным спокойствием смотрел в глаза смерти, с каким усердием прибегал к утешениям веры и таинствам церкви, с каким благоговением лобызал св. Евангелие и животворящий крест, как символы своего спасения, и в особенности — св. чашу, как драгоценное вместилище тела и крови Христовых,— этого никогда неоскудевающего источника жизни и бессмертия!— Таков он был христианин и сын церкви!
Это был и труженик на жизненной ниве, замечательный труженик!— Есть в мире труженики,— усердно, неустанно работают они; но невиден для света, непригляден со стороны тяжелый труд их, не приметны для чужого взора плоды, медленно зреющие на возделываемой ими ниве. И протекает бесшумно их жизнь, и мало кому,— вне круга сослуживцев,— становится известно их благородное имя. Но всему на свете бывает конец: горькое чувство, что елей для горения уже иссяк, и ты никому уже не нужен, многотрудная старость с ее немощами и болезнями, затем могила, затерявшаяся во множестве других, наконец, забвение... Когда умирает какой-нибудь общественный деятель — писатель, художник, техник, от них, как плоды трудов их, остаются их создания, в виде книг, картин, зданий и других предметов. Но вот умирает учитель! Что остается после него? Где плоды трудов его?
Правда, деятельность учителя не блестит быстрыми и яркими подвигами, но за то идет в самую глубину человеческой жизни, ложится в основу духовного развития возрастающих поколений и, — хорошо направленная, — может принести много, много пользы. Подобно Евангельскому приточному сеятелю, и каждый такой учитель сеет доброе семя учения — несомненные истины разума, благородные порывы сердца и добрые навыки воли на духовной ниве детской души. И как, по притче Господа, не все же посеянные семена пропадают и на поле: иное, говорит Господь, упало на добрую почву и принесло плод в 30, 60 и 100 крат, так бывает с добрым семенем и на духовной почве умов и сердец человеческих. Вся история духовного прогресса человечества полна этих духовных всходов добрых семян учения, посеянных невидными тружениками школы. Здесь можно любоваться иногда поразительно чудными зрелищами. Проходят иногда годы и десятки лет после того, как посеяно доброе семя: всходов его как будто не видно совсем, и бурями житейскими рассеяны, как будто, и самые первые, бывшие когда-то зародыши его; но вот перед помутившимся сознанием и истерзанным сердцем непонятным образом всплывают дивные образы детства, будят затерявшуюся — было душу и... спасают ее... То взошло доброе семя, назад тому десятки лет посеянное и, казалось, совсем забытое, пропавшее. Но можно-ли собрать все эти всходы на распутьях жизни, особенно если зерна разбрасывались мощной дланью и разлетались на необъятные пространства? Хватит-ли у кого не только силы, а и смелости взяться за это дело? Так велико поле человеческой жизни и так малы по внешнему виду своему, прямо, можно сказать, незримы для взгляда духовные всходы! Но в этом-то и лежит ничем несокрушимое, великое значение и жизненная сила дела учения и воспитания; в этом-то и залог его вечной жизни в царстве Божией правды.
Такое-то доброе семя около четверти века с превеликим усердием сеял в душах питомцев своих и незабвенный Николай Алексеевич. До последней минуты он живо интересовался своим делом, до последнего вздоха заботился о развитии и счастии своих питомцев. Сколько учеников и учениц прошло через его руки, сколько людей направлено им на добрый путь! С каждым из учащихся пережить, перечувствовать, вернее, перестрадать эпоху развития, взять ребенка на свои руки, пробудить, раскрыть скрытые в нем силы, ввести его в гору, поставить и затем спускаться опять туда,— в глубь земли,— чтобы выносить новые глыбы для извлечения золота: сколько настойчивости, терпения, бодрости, любви, самоотвержения требует это служение! Оперенные птенцы уже быстро полетели, некоторые вознеслись уже далеко и сели над главой своих учителей, некоторые уже роскошествуют на пире жизни; а наставник, возбудитель их духовных сил, можно сказать, творец их духовной жизни, опять за тою же утомительной, поденной работой.
И какою работою?! Труд учителя требует огромной затраты сил, потому что основным условием его должна быть полная преданность делу, сердечное участие к учащимся, готовность отдать все силы души и тела на служение их благу. В этом отношении почивший оставил по себе в сердцах учеников добрую, неизгладимую память. Вера в святость своего дела, живой интерес к нему, неистощимое рвение, высокое одушевление, искренне-участливое отношение к учащимся были его отличительными, драгоценными свойствами. Как усердно он готовился к каждому уроку, как тщательно обдумывал каждый свой поступок, взвешивал каждое свое слово! (Как относился Н.А. к своему труду, видно из того, что он никогда не уходил в гимназию, не призвав в помощь Бога и не вспомнив отца своего, перед памятью которого он благоговел. В течение 22-х лет почивший не пропустил ни одного урока: ни прямое недомоганье, ни убеждения врачей не могли удержать его дома; когда, год тому назад, сильнейший болезненный припадок внезапно уложил его в постель, по всей гимназии моментально пронеслась как невероятная новость: «Мухина нет, Мухина нет!» и по окончании уроков ученики толпой устремились на квартиру Н.А. — узнать, что случилось с ним?) Сам всегда исполнительный и аккуратный, он того же требовал и от учеников своих. Ему всегда интересно было внушить и ученикам сознание всей важности совершаемого им дела, убедить их, что задача его сделать их людьми не только образованными научно, но и не боящимися самого упорного труда и воспитанными при этом в религиозно-нравственном и патриотическом духе. Ученики приучались понимать своего наставника и даже боялись его, в смысле опасения вызвать строгое порицание со стороны неуклонно-требовательного учителя; но они научались в тоже время и ценить эту требовательность, приучаясь на его уроках к серьезному, добросовестному труду; они проникались любовию и уважением к наставнику, видимо болевшему сердцем от их неудач и находившему утешение в их успехах. Высокая, вожделенная награда! Но прежде чем достигнуть ее сколько горя горького должен был пережить почивший?— Обидная невнимательность со стороны одних, неразумная требовательность со стороны других, незаслуженная критика вкривь и вкось, постоянные огорчения, раздражения и заботы, не говоря уже о материальных затруднениях,— о, кто может исчислить сколько капель самой горькой и едкой отравы влило все это в чашу жизни Н.А.? Годы шли, силы упадали; а свою чашу он пил изо-дня в день; чаша день ото дня становилась все полнее и полнее, все горче и горче, а ему все ее доливали, да доливали пока он не возопил с пророком: «яко возвеличися чаша сокрушения моего» (Пл. Иер. 2, 13). Кто же может определить, насколько дней, месяцев, быть может, даже годов, все эти труды, заботы и огорчения ускорили пришествие к нему вестницы иного мира? О Н.А. по всей справедливости следует сказать с апостолом, что он был «тщанием неленив и духом горящ, служа Господу» (Рим. 12, 11) и во имя Господа людям. Это-то, никогда не ослабевавшее усердие и пламенение духом, без сомнения, и сократило еще столь нужную жизнь: елей жизни горел сильнее обыкновенного, и поэтому погас раньше времени.
Да, много сил уносит такая напряженная, самоотверженная деятельность; незаметно, но непрерывно подтачивает она и самое крепкое здоровье и сводит труженика-деятеля в безвременную могилу, быть может, в тот момент, когда уже начинала улыбаться ему надежда в недалеком будущем на отдых, хотя бы и относительный только, после долгих, упорных трудов.
Грустные думы! Но да послужит труженику в укрепление и утешение мысль, что не бесследен его путь, что не напрасен его труд, если в одном хотя человеческом сердце будет теплиться благодарная память о нем, если из одних хотя уст вознесется к небу молитва о вечном упокоении того, кому не суждено было изведать покой на земле. Жизнь человеческая, всецело посвященная общественному служению, как служению правде и добру, есть великий нравственный подвиг. Среди обычных течений и интересов, переживаемых всяким человеком, над сознанием истинных служителей общественных всегда высится идеал правды и добра, который движет их стремлениями и трудами и кладет свою печать на целую их жизнь. Им приходится испытывать такие движения и волнения в своем сердце, выносить такое напряжение и такую борьбу, какие неведомы людям, чуждым идеалов жизни и живущим только для того, чтобы в удовольствие пожить. Не в пустынных только кельях, не на полях только брани совершается нравственная доблесть: жизнь, всецело посвященная благу общества, есть также спасающий подвиг. Избранные служители правды и добра, как передовые их носители и двигатели, высятся, так сказать, на горе, и хотя медлительно, но всегда и неизменно отражают свое просветительное действие и благотворное нравственное влияние на общественное сознание. Это — путеводные звезды во мраке ночи, это — спасительные маяки в взволнованном море, это — источники живой воды в безводной пустыне! И горе народам, горе обществам, среди которых гаснут идеалы жизни и замирает подвиг самоотверженного служения правде и добру!
Говорить-ли о высокой служебной честности почившего вообще? Слишком 23 года прослужил он Владимирским гимназиям, принося им и свое время, и свой труд, и свои силы, и свою любовь. Не мало за это время переменилось в них начальствующих, много раз менялся состав наставнической корпорации, убывая старожилыми и пополняясь новыми, свежими силами; но он всегда одинаково любил и уважал товарищеский кружок, всегда дорожил честью наставнической корпорации и, надеемся, никогда не положил черного пятна на нее. Он так
открыто, ясно и отчетливо вел дело своего служения, что самый заклятый враг его, если бы таковой нашелся, не мог бы бросить и тени подозрения. И приятно было видеть в нем эту уверенность в соблюдении должного, это чувство достоинства, не боящегося никому взглянуть в глаза. Мы помним его обычное выражение: «как бы не ответить пред Богом и совестию», и знаем, что это было не фразой, а выражением искреннего убеждения. В собраниях он мог с делом не соглашаться; но дальше этого дело никогда не шло, на личную почву никаких счетов не переводилось. Как человек, он мог ошибаться, но он постоянно ставил себя в ответ перед своею совестью, по крайнему разумению, и перед Богом, по своей чистой совести. Затем, он уже не боялся никакого ответа пред властью, которую, однако ж, чтил, как святыню, и готов был дать его во всякое время с полным самообладанием и спокойствием. Общение с ним было всегда приятно и поучительно, потому что он владел неоцененными свойствами всякого истинно-общественного человека: благодушием и скромностью.
Человек серьезно образованный, давал-ли он вообще кому-либо и вне стен гимназий заметить свое превосходство? Доброе ко всем внимание, ободряющая всех вежливость и приветливость, уважение к суждению других, некоторое благоговейное поклонение пред словом истины, кем бы оно ни произносилось: вот чем выражал себя этот ум, это образование, это широкое развитие! Что же это такое? Какой дух дышит здесь? Это христианская любовь, которая «не превозносится, не гордится» (1 Кор. 13, 4).
Да, действительно это был человек любви! Любовь ко всем, какое-то детское ко всем доверие были преобладающими свойствами прекрасной души его. По преизбытку этой любви, он всех желал видеть добрыми, радушными, бескорыстными. Всему верил, на всех надеялся и, конечно, иногда ошибался! Ах, сколько раз ему приходилось слышать далее упреки за то, что он видит все слишком в розовом свете! Так окрашивала всех любовь, царившая в душе его. И ни скорби, ни испытания, ни нужды, ни лета, ни сама последняя, тяжкая болезнь — ничто не охладило этого согретого любовью сердца. Ни на кого никакой жалобы, никакого ропота! Только разве слеза, вдруг заструившаяся из глаз, обличала порой тяжесть души его!
Н.А. любил ближнего не словом и языком, но делом и истиной. Кому только из знаемых он не оказал какой-либо услуги? Кого попросить о сироте, о бедняке, о сыне — неудачнике? Конечно, доброго Н.А. В этом прекрасном человеке был именно потребный для сего елей. Это доброе, ласковое слово, это горячее участие, эта готовность послужить «чем мог», похлопотать, устроить, обеспечить несчастных, о! скольким в душу принесли они отраду и утешение? Но у него были и другие дела милосердия, о которых — мы убеждены — не знал никто из самых близких его. «Тайну цареву добро хранити, дела же Божия открывати славно», - сказал ангел Товиту (Тов. гл. 1, 2). Этот человек находил нужным уделять от своего «учительского» жалованья, через других, в пользу истинно-бедных нескудную помощь перед каждым праздником Рождества Хр. и Св. Пасхи! А как усердно и настойчиво хлопотал он об открытии Попечительства о бедных при своей приходской церкви, обещая всеми средствами и силами послужить доброму делу! И Попечительство открывается, а он, увы, умирает!
Нужно ли напоминать друзьям его, что он был друг приветливый, принимавший сердечное участие во всех их заботах, радостях и скорбях, что и сердце и дом его всегда были для них открыты? И правдивое осуждение ошибки, и разумный совет, и нелицеприятное вразумление, и живую, разумную беседу, и необыкновенную искренность и общительность, и чисто-русское радушие и гостеприимство — все находили они у Н.А.
Вот почему его всегда окружало искреннее уважение многих лиц разных званий и положений,— кто только узнавал это теплое сердце, эту огнем любви горевшую душу! И во дни его счастия, и при неблагоприятной обстановке, все они дружно собирались вокруг него. И в те несчастные дни, когда рука смерти медленно сокрушала последние силы болевшего, в эти дни тот же круг людей, соединенных чувством искреннейшего уважения к покойному, наполнил его дом, с трепетом сердца внимая совершавшемуся над ним таинству рождения в новую жизнь.
Да! Не бесследно Н.А. прожил на земле! Добрые дела его ходили вслед за ним, пришли сюда, окружили этот гроб и разгоняют мрак скорби, сгустившийся над ним,— освещают его отрадными воспоминаниями прошедшего и светлою надеждою на будущее. Память его с похвалами! Своей бедной жене, своим осиротелым присным, которых он воспитывал за родных детей, он не оставил ничего, кроме надежды на пенсию. Но он оставил по себе то, что нельзя купить за миллионы,— честное, доброе, любезное имя! С любовию, уважением, одобрением, помощью отнесутся к сиротам того, кто сам столько любил сирот!
Где же почерпал Н.А. эту кротость, терпение и эту горячность любви? Что возгревало в нем эту ревность всем служить? В живой сердечной вере. Он был христианин в убеждениях ума, христианин в чувствах сердца, христианин в деле и жизни, и христианин истинно-православный!
Последнее обращение я сберег для вас, убитые горем присные усопшего! Если из всех скорбей на земле самая тяжкая есть потеря дорогих нашему сердцу, смерть близких родных: то что я могу сказать вам в утешение при той сильнейшей скорби, при той невознаградимой потере, которая постигла вас? Велика и тяжела утрата, понесенная многими из нас; долго она не забудется, сожаление о ней, быть может, некоторые сохранят на всю жизнь. Но что значить наша потеря и наша скорбь в сравнении с вашим горем? Вы всех ближе знали его: он был вашею опорою и надеждою, вашею радостию и гордостию; перед вами была всегда раскрыта эта — полная любви, благорасположения, кротости и всепрощения душа; вы больше других понимали его благие и честные стремления, какие вносил он во всякое свое дело. И могли ли вы думать, что это семейное ваше счастие будет так неожиданно и скоро разбито, что эта жизнь, которой, казалось, станет надолго — надолго, уже близка к тому, чтобы погаснуть, что эта болезнь, в которой он сохранил и силу ума и жажду деятельности, будет смертной? Кто вам заменит, возвратит умершего? Кто даст вам опору и надежду? Кто научит разлюбить родное, дорогое нашему сердцу? Но да будет воля Божия!
А теперь воздайте ему последнее целование и не жалейте слез своих! В своем горе вы не одиноки: все мы живо сознаем и чувствуем, что без этой доброй души в нашем мире покажется пусто не только вам, но и многим, многим, знавшим и любившим ее!
Прости же, дорогой наш Н.А.! Еще мало и к тому не узрим тебя. Раскрылась уже могила, которая скоро примет твое изможденное и удрученное страданием и болезнью тело. Как мать больное и исстрадавшееся дитя, прижмет тебя к своей груди наша общая, древняя и многострадальная мать сыра—земля, примет в свое материнское ложе и... успокоит. Ты заснешь и забудешь свои страдания, отдохнешь от них в глубоком и успокоительном сне плотию. А дух? О, он уже воспарил в селения горния, к жизни иной, лучшей! Там нет нашего солнца, но там светит солнце несравненно более яркое. Там нет нашего воздуха, но там атмосфера тоньше и чище, прозрачнее и удобопроницаемее, она свита так сказать из лучей истины, любви и святости. Там чистейшие серафимы не гнушаются общением с душой, которая в смирении и терпении прошла свое многострадальное жизненное поприще. Там Бог правосудный и милостивый отирает слезу трудника, до изнеможения несшего свой крест с верою и надеждою на Распятого. Туда, в эти светлые горния обители,— веруем и надеемся,— по молитвам и ходатайству св. церкви, востекает теперь многострадальный дух почившего. О сем молимся и помолимся!.. Аминь.
Протоиерей Александр Альбицкий.
РЕЧЬ при погребении преподавателя Владимирской гимназии Николая Алексеевича Мухина
Не раз, может быть, эти слова, с назидательной мыслию о смерти, были на устах Н.А., который любил минуты своего досуга посвящать чтению церковных песнопений,— теперь эти слова вполне приложимы к нему: «сей отходит яко дым от земли, яко цвет отцвете, яко трава посечеся»... Живо помню, как Н.А., пораженный уже своим болезненным недугом, но еще бодрый, утешал себя предстоящей возможностью отдохнуть от учебных трудов своих, окрепнуть силами под живительным действием расцветающей природы, чтобы снова нести бремя труда своего. Но вместо временного отдыха, Господь судил ему вечный покой, послал к нему первого вестника смерти в последний день годичного труда, а через две недели после сего прекратил навсегда делание его на земле. Теперь мы видим лишь бренные останки того, кто мог еще жить и работать, кто нужен был не для одних учащихся детей, но и для присных своих, скорбных и печальных при сем неожиданном гробе. Эта быстрота перехода от жизни земной к жизни небесной, эта неосуществимость желаний человеческих назидательно обращают внимание наше к тому, что жизнь и деятельность наша зависят но от нас самих, а от планов Божественного о нас Промышления,— како Господеви изволися, тако бысть: буди имя Господне благословенно во веки — вот утешение, умеряющее всякую скорбь и делающее нас способными к перенесению различных скорбей житейских. Если припомним последние дни жизни почивающего во гробе сем, то мы увидим в нем поучительным пример христианского отношения к смерти: пользуясь облегчающими болезнь врачебными средствами, почивший ждал исцеления от Господа, призывая служителей церкви для совершения над ним благодатных таинств церковных. Не послал Господь исцеления больному, но как бы внимая его вере даровал ему кончину мирную, безмятежную, без борьбы и предсмертных страданий... Так неожиданно, так быстро оставил мир земной наш Николай Алексеевич, хорошо известный и прихожанам сего храма, и близкий нам, его сослуживцам. Кажется, что он и теперь витает среди нас с земными деяниями своими и трудно отрешить сознание от представлений о нем, как живом человеке.
Двадцать три года тому назад, по окончании университетского курса, при полной крепости своих молодых сил, вступил Николай Алексеевич на поприще учебно-педагогической службы в нашей Гимназии преподавателем древних языков. Эти предметы преподавания, при прежнем, классическом направлении наших гимназий, были главными в учебном курсе и требовали от преподавателя многих знаний и опыта для надлежащей их постановки. Трудно удержать внимание молодых людей, при стремлениях их к современности, на началах
жизни древних классических народов; еще труднее расположить их к усвоению различных форм классического языка и приучить к самостоятельным переводам классических авторов. Нужно много работать самому, чтобы расположить к работе других, оживить мертвое и отжившее сделать интересным и применимым к текущей жизни. Утомленный дневным трудом своим Н.А. работал по вечерам в тиши своего кабинета, не зная усталости, озабоченный занятиями предстоящего дня. Все силы его, все здоровье молодости и крепость средних лет отданы были им учебному труду, на который смотрел он как на свою священную обязанность. Иногда совсем больной он являлся на дело свое: ни советы врачей, ни убеждения семьи и товарищей, ни личное сознание опасности для здоровья — ничто не могло остановить его упроченной годами ревности в исполнении служебного долга. Среди учебных занятий в гимназии обозначился тревожным признаком и посетивший его недуг; но и тогда на убеждения товарищей оставить занятия он ответил, думая о питомцах своих:— «Как хороши наши дети, как они сердечно отнеслись ко мне во время припадка,— подожду уходить: еще один урок у меня... последний». Этот урок и был для Н.А. последним часом его учебного труда. После этого гнездившийся в нем недуг удержал его на одре болезни до последнего истощания в нем жизненных сил. Так погасла жизнь, полная труда и забот. Преподавание мертвых языков в гимназии, при усиленно напряженном стремлении вызвать внимание к предмету со стороны учащихся, отеческое попечение, при бездетности, о чужих, хотя и родственных детях — вот условия, в которых протекла эта жизнь.— Среди этой трудовой, хлопотливо-беспокойной жизни Н.А. искал и находил утешение себе во храме Божием, за службами церковными. С любовию и искренно-религиозным воодушевлением он исполнял обязанности церковного чтеца в своем приходном храме, в совершенстве изучил устав церковный, был строгим ревнителем богослужебного порядка и величия службы церковной. Кажется, он был неутомим на службах церковных и от полноты сердца своего благодарил, просил и славословил Господа. Уповаем, что Господь призрит благосердием на раба Своего, не отвратит лица Своего от того, кто после доброго подвига земной жизни своей может говорить пред Господом словами псалмопевца: «устнама моими возвестих вся судьбы Твоя, на пути свидений Твоих насладихся, помолихся лицу Твоему всем сердцем моим: помилуй мя по словеса Твоему» (Пс. 118, 13, 14, 59).
В лице твоем, дорогой товарищ, мы потеряли своего старшего сослуживца, честного и преданного своему делу труженика, разумного и умудренного опытом житейским члена нашей педагогической семьи. Прими наше молитвенное собрание при гробе твоем, как выражение нашей любви к тебе, почтения и признательности. Поклон тебе и от питомцев наших, на пользу которых ты так много трудился при жизни своей. Молим Господа, да упокоит Он душу твою в селениях праведных. Прости и прощай, дорогой наш,— вечная и молитвенная память сохранится о тебе в сердцах наших.
Законоучитель гимназии свящ. А. Васильев (Владимирские Епархиальные Ведомости. Отдел неофициальный. № 16-й. 1905).
Учебные заведения города Владимира
Владимирская епархия.
|
