Андрей Иванович Боголюбов
А. И. Боголюбов, был уроженец Рязанской епархии, сын дьячка. Как отличный воспитанник Рязанской семинарии, в 1846 году он был послан для дальнейшего образования в Московскую духовную Академию, и здесь маленький, близорукий, тихий и скромный, даже несколько подозрительный и к себе и к другим, но даровитый и глубокий, молодой студент скоро приобрел себе имя всепожирающего, что, при отличном составе и в ту пору профессоров, ни давала академическая наука.
В 1850 году Боголюбов окончил академический курс магистром, но, что важнее и этого, с действительно обширными знаниями, основательно и глубоко развитым умом и простым сердцем, чем всегда и везде отличался он до конца своей жизни. В следующем, по окончании академического курса, году, А. И. поступил на службу в нашу Семинарию, на класс Догматического Богословия и соединявшихся тогда с ним предметов: Богословия нравственного, обличительного и Гомилетики. В течение своей слишком двадцатилетней при семинарии службы, он многократно и по долгу, кроме своих предметов, преподавал за заболевавших или за выбывших наставников, по тогдашнему обычаю, безмездно. Но особенно много приходилось ему потрудиться в преподавании Догматического Богословия во всех трех, бывших прежде у нас, богословских отделениях, вместо оо. Ректоров Семинарии, за их перемещением или очередным служением их в С.-Петербурге, — и здесь-то вот окрепли умственные и нравственные силы Андрея Ивановича, здесь-то широко развилась его обширная научность, свободно, точно и ясно текла его из светлой мысли выходящая речь, — а мы все узнали его, как лучшего наставника своего, полюбили тогда и любим доселе. Кроме этого, с конца 1854 года и по 1869 год А. И. преподавал полемику против раскола, и по временам историю раскола, в бывшем при Семинарии Миссионерском отделении, и тоже безмездно. Бывшим в Миссионерском отделении воспитанникам Семинарии известны труды его и в сем деле; а мы достоверно знаем, что для лучшего изучения состояния и положения раскола местного, в нашей епархии, А.И. не раз, в каникулярное время, пешком, отправлялся в раскольнические селения, и через своих учеников заботливо собирал все важные сведения о расколе, чем и добыл себе право на специальное знание раскола в нашей епархии. По преобразовании, с 1869 года, нашей Семинарии по новому уставу, А. И. поручено было преподавание Догматического, Нравственного и Основного Богословия, и, лишь только при новом уставе и штате проглянула новая, лучшая жизнь, — некогда замечательно крепкие силы его сдались. Раннее, оставившее в наследство ему трех малюток — детей вдовство, давно, как знаем мы все, положило первую и сильную рану на эти силы; семейные, так неудобные для нашего брата, заботы, при скудных средствах материальных, постоянно усиленные труды по службе, — это одно несчетное, за двадцать лет, количество прочитанных ученических задачек, сочинений, проповедей и поучений, — подломили эти силы. Не без влияний конечно физических, еще два года назад, у А. И. показались признаки чахотки; искусное лечение сдерживало болезнь, но невозможность, ради средств к жизни, оставить неизбежные труды по службе, пересилила врачебное искусство, и Андрея Ивановича нашего 26-го октября не стало, а после него осталось три малолетних дочери, с надеждой на Бога и на милость Начальства, которому так усердно, поистине не заботясь о себе, служил их отец, — да осталось еще, как мы знаем, много черновых ученых трудов, хотя часть которых мы желали бы встретить на страницах своих Епархиальных ведомостей.
По неудобствам пользоваться врачебным пособием в своей квартире, почти за месяц до кончины, Андрей Иванович должен был поступить в Городскую Земскую больницу, где и скончался.
Литургия о почившем и погребение его совершены о. Ректором Семинарии, в сослужении о. Протоиерея больничной церкви И. А. Павлушкова и пяти священников - наставников Семинарии, искренних друзей покойного. Насколько возможно было, по точности нынешних семинарских порядков, при погребении, кроме всех наставников, были воспитанники Семинарии, и правду скажем, что и погребение покойного и присутствовавшие при погребении непритворно плакали, сожалея о нем.
Перед отпеванием, о. Ректор почтил покойного своего сослуживца трогательным словом; среди отпевания один из товарищей и друзей покойного, Свящ. А. Сервицкий, сказал искреннюю речь, которою мы и заключаем сей некролог; в конце отпевания и на могиле воспитанниками покойного произнесены были три, полные чувства к доброй памяти любимого наставника, речи.
Речь при погребении наставника Семинарии А. И. Боголюбова, 28 октября 1871 года Много и по долгу мы беседовали, толковали и вечеряли с тобой, почивший наш друг... Хотелось бы и больше и дольше... Но приходится сказать последнее прости! И так прости Андрей Иваныч, наш добрый товарищ и друг! Раненько провожаем тебя на вечный покой; но ты и сам если не лучше, не хуже нас знаешь, что животом и смертью владеет Господь, — а в Нем и твое и наше упование все... И так, ты Божий избранник для горняго, лучшего мира... Значит, не надо бы и жалеть нам тебя для земли. Искренно теплые наши молитвы за твой упокой — вот все, что тебе мы даем и будем давать — в дорогу на вечную жизнь и в блаженное вселение в ней. Не надо бы жалеть нам тебя... Радоваться бы надо, — что ты разрешился от плоти и идешь ко Христу, своим духом добре и не мало послуживши Ему, и на самую дорогу свою соединившись с Ним в Святейшем таинстве Евхаристии. «Ядый Мою плоть и пияй Мою кровь во Мне пребывает и Аз в нем; Ядый Мою плоть и пияй Мою кровь имать живот вечный»,- что же может быть больше и выше сего для христианина, для тебя и для нас?
Но... мы и человеки, — и, с глубокой скорбию о себе и тебе, расстаемся с тобой человеком... В старину человека искали умные люди, среди белого дня, с фонарем, — и малоуспешны были поиски их... Не придется ли и нам, вместо тебя, искать человека? И каковы будут розыски наши?
Для места, где ты служил — для людей, средь которых ты жил, — для всех тех, которые знали тебя - твоя смерть — серьезный вопрос.
Вот окружают тебя твои настоящие ученики, а окружили бы, если бы знали и могли, и все — за двадцать лет твоей службы, — и все они зрят в тебе многоплодную, поистине терпением и трудом добытую, научность и редкое искусство в точном, простом, и всегда свободном слове передать ее. Двадцать слишком лет ты богословствовал с ними; и все они помнят твое богословствование — глубокое по христианскому проникновению в истины Божественные и сильное по анализу и поражению не истинного богословствования, а велемудрия, суемудрия и отрицания. Недавно тебе специально пришлось преподавать им Основное Богословие, и ты — своим талантом и эрудицией — скоро успел это Богословие поставить действительно Основным. Спасибо, говорили и говорят тебе честно твои ученики, а спасибо великое слово, — оно значит: спаси Бог! Итак, спаси тебя Бог!
Впереди и среди твоих учеников, — приникая к тебе, стоят твои товарищи по службе: начальники твои и друзья... Думается, — глубокую думу думают они. Рано, думают они, рано ушел ты от них... Думают и о том, не сам ли ты, каким либо неудобством для жизни, сократил свое пребывание с ними. Знают они и все невзгоды твоей жизни, жизни иной, чем та, которая выпадает на долю счастливцев земных. Но верь, брат наш, больше всего они думают то, что лишаются в тебе честного друга, умнейшего и искреннейшего собеседника, серьезного знатока во всех областях знания, — но в Богословии только, а и в философии, истории, языкознании, естество знании и проч. Счастлив ты был своими дарованиями, — но еще счастливее тем, что всегда хотел и умел делиться с нами всеми приобретениями от этих дарований. Не оскорбись, наш сотоварищ, если от честного сердца мы скажем тебе, что ты был «живой справочной книгой, — энциклопедией семинарской». Это с начала твоей службы и до конца все видели и ценили в тебе. И серьезный вопрос — искать человека, вместо тебя.
Наконец, друг наш, ты жил среди семьи и среди людей — как общества гражданского... Что скажем о сем? Страшно касаться тайников человеческого сердца. «Кто сия весть? Человека никто же весть, токмо дух человека, иже в нем». Твой дух — теперь на небе, пред истинным Судиею — Богом. Но в предстоящих твоему гробу детях и мы осязательно зрим — сколько тяжесть твоей семейной вдовой жизни, столько же и твою истинно отеческую любовь к ним, так ясно выразившуюся не столько в благоплодных заботных твоих о физическом воспитании их, сколько в воспитании умственном и нравственном. Не мы только, а и весь наш город знает, что дети твои — краса детей, — сия же краса дана им твоею заботою о них. И мы искренно будем молиться, вместе с тобой, чтобы Милосердый Господь и без тебя возрастил их в славу Свою, и охранял их сирых на том — добром пути, на который ты поставил их, памятуя, несмотря на всяческие жизненные неудобства, свои обязанности к ним.
Если уже нужно, бр., для порядка, обратить внимание на жизнь почившего в среде общественной жизни, - то мы спросили бы вас: кому почивший, сделал зло и кому не сделал добра, если имел удобства к тому? Хотеть сделать добро, и не всегда уметь сделать его; желать добра, — и не всегда быть в действительной возможности сделать его — в этом повинны мы все. Иное дело — не только делать, а и желать ближнему зла... В этом, сколько знаем все мы, не повинен почивший наш брат, — и от этого да избавит Господь каждого из нас, по примеру его. Ему же, памятуя его не сомненныя достоинства, и забывая недостатки, всегда будем просить у Господа Богa доброго ответа на страшном судище Христове, на котором будем и мы все. Слово, при погребении наставника Семинарии, А. И. Боголюбова, 28 октября 1871 года
(Произнесено о. Ректором Семинарии, Архимандритом Павлом)
При виде этого печального зрелища смерти не только взор, но и мысль и чувство невольно приходят в смущение, прерываясь и останавливаясь в своих обычных движениях. Как, по закону природы человеческой, от полноты светлых мыслей и радостных ощущений уста говорят: так, по другому закону нашего естества, от избытка смутных представлений и грустных впечатлений уста печатлеет молчание. Душа у сего гроба болит тяжкой скорбью, — и слово молчит.
«Поискахом словесе, и не обретохом..». И какое слово скажем в настоящие минуты? Будем ли изъяснять тяжесть потерь одного из лучших сотрудников в деле воспитания наших питомцев, и притом в самую трудную пору жизни нашей школы? Но это значило бы только усиливать сердечную скорбь, и без того тяжкую. Станем ли примирять в своих мыслях кончину дорогого нам собрата общим ходом жизни человеческой? Но это не успокоит скорбящего сердца, которое не мирится никакою силою соображений с явлением смерти и разлуки до времени наступления недозримой вечности. Будем ли искать утешения в обстоятельствах жизни почившего собрата нашего? Но тут мы встретим источник безутешной скорби оставшихся сирот. Одно остается сказать: «поискахом словесе, и не обретохом...»
Да! Если смотреть на зрелище смерти очами обычной мудрости человеческой с ее понятиями и воззрениями, то трудно отыскать слово утешения в тяжкой скорби сердца. Устремим же взоры ума нашего в область мудрости божественной: преклоним слух наш к внушениям святой Веры; приблизим скорбящее сердце к тому, что говорит св. церковь — хранительница тайн жизни нашей.
«Блаженна умирающие о Господе: ей почиют от трудов своих! Блажен путь, в оньже идеши днесь, душе, яко уготовася тебе место упокоения». Вот что говорит об умерших сам Дух Божий; вот куда, по глаголу Духа Божия, ведет путь смерти, на который вступил и собрат наш. Какое светоносное, какое утешительное это слово! Мрачен и страшен был некогда путь смерти для грешного рода нашего; он вел в неведомую страну и — конечно, не на радость и покой, которых человек не мог ожидать, как преступник воли Творца своего. Но с того времени, как сам Господь — Спаситель наш прошел путем, смерти, путь этот стал светлым и блаженным: он ведет и приводит от жизни временной к вечной, от трудов и скорбей к успокоению и радости. Смерть для верующих во Христа Спасителя — это светлая лествица от земли на небо. Умирающие о Господе отходят от нас в дом Отца небесного, где вступают в сообщество с Ангелами и святыми Божиими, где сретает их сам Спаситель наш. Там они зрят светлое лице Отца небесного, и в этом блаженном созерцании наслаждаются не выразимою и нескончаемою радостию. По истине блажен путь смерти для умирающих о Господе! И мы веруем, что почивший собрат наш стяжал залог перейти дверию гроба в обитель небесную, на место покоя и радости. Среди трудов и скорбей настоящей жизни, которых у него было не мало, он хранил и сохранил в душе своей правую веру во Христа Спасителя. Продолжительная его болезнь, без сомнения по любви Отца небесного, послужила очистительной жертвой для души его от земных пристрастий; а животворящее тело и кровь Иисуса Христа, принятые им в самом дредверии гроба, навеки соединили его со Христом и соделали участником вечных благ во имя заслуг Христовых. Веруем, что там — за пределами гроба — он узрит лице Спасителя, учением Которого здесь питал свою душу и в нем воспитывал других; узрит лики св. пророков и Апостолов, которых богодухновенные писания изучал здесь с усердием и любовию и поучал ими других; узрит лики Святителей Христовых и Богоносных отцов, которых творениями назидал в жизни себя и других. Веруем и уповаем, что св. небожители с любовию примут его в свои объятия, приведут к престолу Царя Славы, и по глаголу Сидящего на престоле, введут его в обитель вечного покоя. И с этой несомненной верой дерзаем утешать себя и других, что «блажен путь, в он же идет» почивший собрат наш.
Во «свете Твоем узрим свет» — вот другое отрадное слово слышится из уст св. пророка Божия. Свет Богопознания, какой только может приобресть ум наш в сей жизни, в сравнении с светом Боговедения в жизни загробной, есть тоже, что тень солнечная пред самим светилом. Сколько бы и как бы далеко мы ни успели в разумении тайн царствия Божия, в разумении нашем больше недостает, чем сколько есть. Выражаясь словом св. Апостола, мы разумеем только «отчасти и аки зерцалом в гадании». Почему так? По немощи нашего духа, по силе разного рода умственных и нравственных затмений и по недоведомому, но благому для нас совету премудрости Божией. За то, по той же премудрости Божией, в обителях неба, жаждущим знать Бога и Его чудныя дела, по мере их веры и чистоты их сердца, открывается обильный свет Боговедения, исходящий от лицезрения Бога. Ум чистый и непорочный, любящий истину и чуждый сомнений, там узрим «Бога якоже есть». Какое отрадное состояние для духа человеческого, и тем более, что достижимое, по силе обетования Божия! И мы верим, что это состояние последует и для почившего собрата нашего. Кто не знает, что не скудное число умственных талантов дал ему Господь: и он, как верный раб Христов, приумножил их своим трудом. Вы сами свидетели его светлых, чистых и возвышенных познаний в области Боговедения, от сокровища которых обильно он делился с другими на поприще служения науке и образованию питомцев. Жажда знания, по мере приобретения новых больших сведений, не ослабевала в нем и не удовлетворялась. Не оскорбим доброй памяти о почившем, если скажем, что его познания в Боговедении, при всей их верности и точности, носили на себе печать примрака или тусклого мерцания, были более гаданием верующей богословской мысли, а не видением. Но не усомнимся думать, что, по высокой степени раскрытия своих умственных дарований, при глубокой покорности своей внушениям Божия откровения, он восприимет полноту ведения в меру своих сил и любви к истине Божией, там — в стране вечности, в царстве света и истины. И в этой несомненной уверенности, с утешением для себя и других скажем о почившем словами св. пророка, что он во свете лица Божия узрит дивный свет Боговедения и успокоит свой жаждущий истины дух.
«Плачущии же будут яко же неплачугщии. Да несмущается сердце ваше. Веруйте в Бога, не оставлю вас сирых...» И еще слово утешения от Господа для оставшихся и плачущих сирот почившего отца. Не плачьте дети о разлуке с любезным вам родителем: он позван от вас к Отцу небесному, чтобы в его обителях получить успокоение от трудов и облегчение от скорбей, которыми, как сами знаете, полна была его жизнь на земли. Верьте, что Отец Небесный любит вас не меньше и несравненно больше, чем ваш почивший родитель. Отняв у вас дорогого родителя, Он тем с большею любовию принимает вас под свои покров и защиту. Он любит называться и быть Отцом сирот, когда они предают себя в Его святую волю. В Его деснице — сиротство и отечество, богатство и бедность, скорби и радости, лишения и изобилие в жизни. И Его щедродетельная десница, разлучив вас с родителем — постоянным вашим блюстителем, не оставит вас без своего содействия, полного милости и любви; она укажет средства и способ к вашему благополучию, подвигнет сердца людей к состраданию вашему сиротству, устроит незаметно даже для взора вашего судьбу вашу и украсит дни жизни вашей даром Своей благости. Веруйте только в любовь Отца Небесного, помните любовь Христа — Спасителя к детям, безропотно предайте себя воле Божией и скорбь вашу изливайте в пламенной молитве к Богу: это угодно Господу, это будет отрадно и для почившего родителя вашего.
Братия и свидетели настоящего печального зрелища! Укрепив дух свой и облегчив скорбящее: сердце утешением св. веры Христовой, устами Св. церкви вознесем пламенные молитвы ко Господу, да приимет Он всеблагий — почившего нашего собрата в место селения Своего, введет его в сообщество с Ангелами и святыми; сподобит наслаждаться теми благами, которые, уготованы любящим Его и которых «ни око не виде, ни ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша». Аминь.
(Владимирские Епархиальные Ведомости. Отдел неофициальный. № 22-й. 15-го ноября 1871 года).
«Восхвалим мужи славны, и отцы наша
в бытии... советующе разумом своим,
просвещавший во пророчествах — и мужи
имениты силою… Суть от них, иже
оставиша имя, еже поведати хвалы» (Сирах. XLIV, 1—8.).
Слишком десять лет назад, утро 26 октября 1871 г. принесло Владимирской духовной Семинарии глубокую скорбь. В шестом часу утра этого осеннего дня отошел в вечность уважаемый и любимый сослуживцами — товарищами и обучаемыми воспитанниками, один из лучших семинарских преподавателей, человек высокого ума и обширных знаний, магистр богословия Андрей Иванович Боголюбов.
Смерть г. Боголюбова следует назвать целой печальной историей для Семинарии, так как потерю такого человека, каким был А. И. — мало назвать не только случаем, но и происшествием. В дружеской надгробной речи о. А. И. С., характеризуя А. И—ча со стороны обширности научно-разносторонних знаний покойного, справедливо назвал его: «живой справочной книгой,— энциклопедией семинарской»; а бывший о. ректор Владимирской Семинарии архимандрит (ныне викарный Епископ в Казанской епархии) Павел, в надгробном слове по почившем, отыскивая слово утешения, в виду той тяжести потери одного из лучших сотрудников в деле воспитания семинарских питомцев, и притом, в первые годы по преобразовании Семинарии, стоя пред гробом покойного, выразился словами премудрого библейского писателя: «поискахом словесе, и не обретохом...» Действительно, в этом отношении трудно было найти слово утешения, как не легко было найти лицо, могущее полностью заменить редкого преподавателя, какого потеряла духовная школа — в лице А. И—ча. Если в правительственных учреждениях, местностях, губерниях, ведомствах и сословиях иногда целое полстолетие воспоминается, с глубоким почтением, имя того или другого общественного деятеля, о котором современники и сослуживцы всевозможные подробности рассказывают с неподдельным воодушевлением, а подчиненные с некоторого рода гордостью; то такого рода явление в учебных заведениях всего обычнее; так как здесь лиц, живущих идеей, принципом, — побольше, чем в других жизненных сферах.
Что касается духовного сословия, то оно по самому долгу своему — поминает наставников своих, иже глаголами слово Божие. Воспоминания о наставниках и начальниках между духовенством так обычны, что, не ошибаясь, можно сказать, если два-три священника съедутся или сойдутся вместе, то главный разговор отцов посвящается воспоминанию: о ректорах, инспекторах, архиереях. Каждый из говорящих воспоминает человека своею времени. Старое, пожившее, послужившее духовенство Владимирской епархии, обыкновенно, припоминает деятельность и значение для епархии Высокопреосвященного Парфения и ректоров: Неофита, Поликарпа, Евфимия. Из преподавателей Семинарии чаще всего воспоминается имя И. Т. С. и Максима Терентьевича Лебедева, как умного и талантливого преподавателя философии. Наряду с этими именами нередко слышно имя о. архимандрита Рафаила. Что касается не старого духовенства нашей епархии, то между этим многочисленным духовенством самое лучшее воспоминание, самый благодарный отвыв вы услышите вот об Архиепископе Антонии и о преподавателе Семинарии Андрее Ивановиче Боголюбове — этом, действительно, великом человеке, который, по мнению лиц его близко знавших, лиц просвещенных и занимающих теперь видное служебное положение, «мог бы служит украшением аудитории любого высшего учебного заведения».
Что касается наших личных воспоминаний о покойном А. И—че, то они посвящены будут исключительно семейной частной жизни дорогого нашего наставника, поколику жизнь эта имеет общественное значение и может служить некоторого рода материалом для будущего составителя истории Владимирской Семинарии за данный период времени.
Воспоминания о частной жизни г. Боголюбова тем более должны быть ценны для почитателей покойного, что на частную жизнь этой светлой личности нередко набрасывалась тень лицами, быть может мало знакомыми с жизнью покойного.
После этого небольшого вступления, мы приступим к самым воспоминаниям о г. Боголюбове.
Андрей Иванович Боголюбов начал свою службу при Владимирской Семинарии с 1850 года с званием профессора. Это почетное звание в те годы имело большое значение. Слово профессор произносил с благоговением Лица, носящие это звание, услаждались им, отцы — детьми профессорами гордились, матери, разговаривая о детях профессорах, едва сдерживали слезы радости, что их Господь наградил такими детьми. Как сын своего века, А. И—ч, в первые годы своего молодого профессорства (каковое звание он носил по достоинству), надо думать, немалое значение придавал своему положению, или, по крайней мере, в первое время, до известной степени самоуслаждался им. Так, на самом видном месте в квартире – на стене над диваном, запыленный от времени и закопченный, за стеклом, вделанный в раму, висел магистерский академический диплом г. Боголюбова, дававший право на звание профессора. Несмотря на обаяние профессорского звания, должность преподавателя Семинарии с материальной сторон была совершенно не обеспечена. Тремястами рублей в год — вот чем оплачивалось трудное дело преподавателя Семинарии. Скудость получаемых средств, как мы увидим ниже, имели громадное значение в жизни A.И. Боголюбова. Занимая профессорскую кафедру, молодой магистр богословия — весьма легко мог найти себе подругу жизни (да, вероятно, в своей среде был завидным женихом),- чтобы сочетаться, браком, что с г. Боголюбовым и случилось. Женился он на дочери о. Иоанна Флоринского, бывшего, в свое время, священником Богородицкой, при Семинарии, церкви. Молодая жена А. И-ча принесла в приданое большой дом, помещавшийся на Ильинской, гор. Владимира, улице. Часть этого дома А. И—ч занимал сам, а большая половина дома отдавалась в наем; и таким: образом, материальное положение, профессора Боголюбова, с женитьбой, улучшилось. Не касаясь семейной-супружеской жизни гг. Боголюбовых — мужа и жены, скажем только, что на седьмом году, после брака, А. И—ч овдовел, и остался с тремя малютками — дочерьми. Здесь-то начинается буквально страдальческая жизнь вдового профессора!..
Отдав, на воспитание своих малюток родной их бабушке — матери своей покойной жены, А. И-ч проводил все время в фундаментальной семинарской библиотеке. Казалось, горечь жизни своей — он хотел заглушить чтением книг! Только поздней ночью возвращался А. И—ч в свою одинокую квартиру, и только темная ночь была свидетельницей того горя, тех печальных дум, каким предавался А. И—ч, ходя из угла в угол, иногда, не смыкая глаз, круглую ночь. Утром — профессор шел в Семинарию, после уроков — снова в библиотеку!..
Не обладая материальными средствами настолько, чтобы жить безбедно самому, и содержать отдельно от себя детей, А. И—ч не имел не только своего стола, но не имел и прислуги. Топил он печку зимою сам, а питался: колбасой, молоком, пивом, черствой булкой,— и только изредка брал обед из гостиницы.
Между тем — время шло и приносило А. И—чу новые заботы и печали. Дом приходилось ремонтировать, постояльцы уходили; а А. И-ч был решительно неспособен практической хозяйственной деятельности, и чтобы избавиться хлопот по дому, закрыл свой большой дом ставнями, запер подъезд, и вместо выгод, нес от своего дома один убыток, платя градские повинности.
С постепенным возрастом малюток-детей, у А. И-ча являлась новая забота — о их воспитании. Эта забота увеличивалась еще тем обстоятельством, что взгляд на воспитание детей далеко расходился у А. И—ча со взглядом на этот предмет его старушки—тещи. Почтенная во всех других отношениях, старушка как будто ревновала отца к детям, и всегда с неудовольствием смотрела на посещение детей их родителем; впоследствии, А. И—ч брал нередко детей к себе — часа на два; но и здесь встречалось новое горе: дети в сырой, холодной квартире А. И—ча не редко простуживались; а это обстоятельство влекло за собою обоюдное неудовольствие между А. И—чем и старушкой—воспитательницей его детей. Лучшую отраду и утешение для себя А. И—ч находил не только в детях, но и в воспитанниках Семинарии, которые в высшей степени сочувственно и добросовестно относились к преподаваемому им богословию. Высоту учения богословского г. Боголюбов умел упростить до степени юношеского понимания, хотя преподавал богословие как науку в обширном значении этого слова.
Судя о Семинарии по своему преподаванию А. И—ч нередко говаривал: «нынешняя Семинария — не хуже нашей Академии».
Наше близкое, можно сказать короткое — знакомство с А. И—чем случилось при следующих обстоятельствах. Теща А. И—ча Е. И Флоринская, не имея никого мужчин в целом доме, сочла, для безопасности, удобным в одну половину своего домика пустить семинаристов. Нас училось четыре брата, мы и заняли эту квартиру. Вход в дом Елизаветы Ивановны и Андрея Ивановича был с одного двора; а наша квартира, как раз выходила окнами к окнам той части дома А. И—ча, которую он занимал. Возвратясь, как-то из Семинарии, в это время учился я в низшем отделении, я ходил по двору, и встретился с А. И—чем, выходящим из своей квартиры. Разумеется, я снял фуражку и поклонился.
— Здравствуйте, Отвечал мне усталым голосом г. Боголюбов. Затем, А. И—ч, прошедши несколько шогов, обернулся, и обратился ко мне с такого рода вопросом: «ты, мальчик, отколе»?
- Я — ученик Семинарии, живу здесь на квартире.
— А, вот, это хорошо. Я шел в лавку, но не сходишь ли ты, голубчик,— мне ужасно некогда.
Разумеется, я изъявил полное свое согласие, и с этого времени нередко бывал у А. И—ча; а затем уже: и уроки готовил у него, спал у него, пил чай с ним вместе, топили печку вместе, нередко я читал книгу, а А. И—ч, лежа на диване, слушал. Воспоминая личные отношения с А. И—чем, я только теперь могу вполне понимать итого великого человека, и преклоняюсь пред этой светлой личностью — редкого ума и доброго сердца!
Входя в квартиру А. И—ча, я иногда поражался такого рода странностью: в квартире никого, кроме А. И—ча, нет, а он смеется и разговаривает. Смотрю — и вижу — А. И—ч читает ученические письменные работы. Находя дельную, серьезную мысль профессор, как бы видя пред собою автора, говорить: «да, это так, эта хорошая мысль». Если же мысль автора выражена темно, неопределенно, то А. И—ч опять таки как бы с самим автором говорит: «право, не пойму, что хочет сказать» — и неопределенное выражение повторяет несколько раз, желая постигнуть мысль воспитанника. Встречая, нередко, смешную мысль в сочинении, А. И—ч не мог удержаться от добродушного смеха, и искренно смеясь, говорил: «вот, брат, хватил; вот, врет; вот, дурень-то»!..
Добросовестное отношение к ученическим работам у А. И—ча доходило до такого внимания к ним, что, читая сочинения, г. Боголюбов не слыхал, кто к нему входит, и только громкий возглас: «Андрей Иванович»!— отвлекал его сосредоточенное внимание от работы. На баллы для сочинений А. И—ч, выражаясь языком семинаристов, «был скуп». Баллы: 4—5 очень, очень редко он ставил на письменных работах.
Уставши работать, А. И—ч очень часто вечерами уходил,— и, обыкновенно, к о. А. И. С., как ближайшему своему соседу. Помимо дружеских отношений с о. А. И. С. Андрей Иванович в высшей степени расположен был к П. А. Б. Насколько я в то время мог слышать отзывы Андрея Ивановича о сослуживцах его, то самые лучшие отзывы, какие делал А. И—ч, были об о. архимандрите М. (Флоринском) и Н. Е. Б.
Насколько был снисходителен А. И—ч к случайным ошибкам воспитанников в их жизни, — приведу следующий факт, свидетелем и очевидцем коего мне довелось, быть. Однажды в квартиру А. И—ча входит один из отличных учеников богословского класса, только не ученик г. Боголюбова, а из другого отделения,- входит и едва держится на ногах. А. И—ч сначала удивился, даже оробел; но когда воспитанник нетвердым языком обратился к А. И—чу с выражением своего уважения к уму А. И—ча, то г. Боголюбов отвечал: «вы имеете прекрасную, добрую душу; и крайне будет жаль, если с этих лет вы будете с радости и с горя прибегать к русскому средству»...
— Нет, ей Богу, не буду пить — отвечал богослов, и по совету А. И—ча, возвратясь в квартиру в моем сопровождении, лег спать.
Этот воспитанник теперь уже несколько лет священствует, и ведет прекрасную жизнь.
Простота жизни у А. И—ча доходила до неимоверных размеров. Он не знал: ни крахмаленного белья, ни
шляпы, ни перчаток. Глухой жилет, фуражка, потертый сюртук летом, зимой — не мудрая поношенная шуба — вот одеяние бывшего профессора! Из-за ограниченности платья у А. И—ча случился однажды курьез, впрочем, крайне его огорчивший. Как-то раз, возвращаясь осенним вечером домой, А. И—ч упал и загрязнил, помимо шубы, сюртук. По своему обычаю, раздевшись, все свое платье бросил на стул. Поутру, заметив мокрую грязь, сюртук А. И—ча я повесил на дверь к печке и, не сказавши ни слова, ушел в Семинарию. Г. Боголюбову нужно было отправляться в Семинарию к 10 часам. Часов в 9 А. И—ч встал, и, к своему удивлению, не нашел своего сюртука на положенном месте; не долго думая, А. И—ч решил, что сюртук его украли. Другой сюртук в это время быль в починке у портного. Со скорбью в сердце, А. И—ч не пошел на урок. Возвратись из Семинарии, после обеда, я отправился к А. И-чу, и встречаю его в печальном виде.
— Что с вами, Андрей Иванович?
— Что, брат, сюртук украли.
— Полноте, как так?
— Да, право, не знаю, дверь была не заперта, а я долго проспал. Да сюртук, пускай его, не жалею. Скверно то, что на урок я не мог идти.
Однако, сюртук не был украден и преспокойно висел на двери.
Помимо о. А. И. С. и П. А. Б., у А. И—ча чаще других преподавателей бывали: М. С. Новлянский, добродушнейший старичок Г. Ф. Соколов и А. и Яковлевский — этот живой памятник давно прошедших времен семинарских.
Худые условия жизни: не доброкачественность питания, стужа и сырость в квартире, в связи с трудным делом преподавательским, надламливали силы А. И—ча. Тяжесть жизни он не отрицал. Помню, как сейчас, как то раз за неудачный свой ответ я получил от П. Г. Клиентова двойку по «Правосл. Исповеданию», и со слезами на глазах, рассказывал свое горе А. И—чу.
— И ты это плачешь? Ах, ты брат, разве счастье заключается в пятерках. Займись хорошенько, и свою двойку поправишь. Помни — счастье заключается не в стенах школы. Можно быть первым учеником в школе — и несчастнейшим в жизни. Вот, я магистр, профессор; а ты думаешь я счастлив. В это время пришел Г. Ф. Соколов, и А. И—ч, указывая на Григория Федоровича, прибавил: ты думаешь и он счастлив?! Нет, брат, вырастешь, поживешь, так узнаешь. А теперь, однако, учись хорошенько и двойки не ставь, шутливо прибавил А. И—ч.
Между тем, общий ход тихой, пожалуй, патриархальной семинарской жизни нарушен был толками о предстоящей семинарской реформе. Преподаватели нередко собирались у А. И—ча, и главный вопрос подлежавший обсуждению касался семинарской реформы, которая своею новизной страшила преподавателей; тем более, что штат преподавательский в семинарии, со введением реформы, уменьшался и некоторым преподавателям приходилось оставить службу. Несмотря на свои редкие знания и редкую преподавательскую способность, А. И—ч, как нам непосредственно известно, опасался, как бы не остаться за штатом. Разумеется, этого не могло случиться — и не случилось. На долю А. И—ча выпало, по реформе, чтение богословских предметов. Со введением семинарской реформы, жизнь А. И-ча на миг просветлела: содержание увеличилось, девочки подросли, и отданные в гимназию, по выражению надгробной речи над А И—чем, «были украшением всех детей». Однако, через два года, по введении семинарской реформы, злая чахотка сложила в постель и безвременно свела А. И—ча в сырую землю, этого честного труженика и великого ума человека!
Что касается до общего умственно-нравственного направления А. И—ча, то о нем можно судить потому, что неразлучной книгой А. И—ча было Евангелие (в русском переводе), на котором у него было сделано множество пометок, частью чернилами, частью карандашом.
Составитель некролога А. И—ча выразил законное и почтенное желание видеть на страницах «Влад. Епархиал. Вед.» некоторые работы Боголюбова. Крайне жаль, что в течение десяти лет не исполнено это желание. Что письменных работ после Боголюбова осталось очень много — это нам коротко известно. Работы эти относились частью к общему православному вероучению, частью к обличению и истории русского раскола. Последнего рода труды особенно было бы важно видеть в печати, как труды специалиста по местному расколу.
Сделаем еще два небольших замечания. Не знаем побуждений, но знаем за достоверное, что г. Боголюбов имел в одно время сильное желание принять монашество, и уже сшил духовную одежду, купил клобук и прочие принадлежности монашеского одеяния; но преосвящ. Антоний отказал г. Боголюбову в пострижении, советуя ему еще обдумать свою решимость, и между прочим имея в виду, что не было свободного помещения ни в архиерейском монастыре, ни в семинарском корпусе. После А. И—ч уже не повторял своей просьбы.
Еще А. И —ч некоторыми считался Человеком неуживчивого характера. Что г. Боголюбов был человек нервный — это так. Но его никак нельзя назвать — неуживчивым. Он был скорее, несмотря на двадцатилетнюю службу, студент со всеми симпатичными сторонами этой категории людей. Слушая какое-нибудь неправильное суждение своего сослуживца, А. И—ч, прямо, без церемонии, говорил: «о, брат, врешь, врешь», и этим откровенным суждением наживал себе недоброжелателей.
Скажем последнее слово о том, что заслуги Боголюбова для духовенства Владимирской епархии весьма ценны, не только, как отличного преподавателя; но и как советника духовенству, всего больше по вопросам о расколе. Мы знаем, что сельские священники весьма и весьма часто обращались за советом к своему просвещенному наставнику.
26-го октября — десятилетие смерти А. И—ча. Много утекло воды в эти десять лет, многое изменилось и во Владимирской семинарии, только неизменною сохранилась намять о Андрее Ивановиче и у его сослуживцев, и у его воспитанников!
Николай Соловьев.
/«Владимирские Епархиальные Ведомости» Неофициальная часть № 6 (15 марта 1882 года)/
Владимиpская духовная семинаpия
Уроженцы и деятели Владимирской губернии
|
