Нравственное состояние духовенства Переславской Епархии
Открытие Переславской Епархии в 1744 году.
Арсений Могилянский - Архиепископ Переславский и Дмитровский (25 июля 1744 — 30 мая 1752).
Вопрос о подготовке кандидатов к занятию священно-служительских мест в Переславской Епархии
Духовенству надлежит быть не только просвещенным руководителем религиозного сознания своей паствы, но и образцом для нее в своей нравственной жизни. И с этой стороны действительность была очень далека от идеала.
При отсутствии известных епархиальному начальству кандидатов, ему при замещении священно-церковнослужительских мест приходилось руководствоваться рекомендацией тех лиц, которые данного кандидата выдвигали. Принятая практика того времени допускала самое широкое развитие выборного начала в форме ходатайств пред архиереем сельских и городских обществ или отдельных влиятельных представителей этих обществ. Выборное начало в применении к замещению священно-церковно-служительских должностей могло быть для церкви полезным только под условием правильной организации прихода и при высоком уровне религиозно-нравственной жизни членов этого прихода. Между тем наши приходы половины XVIII века ни тем, ни другим не отличались, вследствие чего епархиальному начальству, которое вынуждено было воспользоваться выборной рекомендацией, как единственным средством к определению нравственного достоинства того или другого кандидата, пришлось сразу же серьезно позаботиться об устранении вопиющих недостатков, связанных с практикой таких выборов на священно-церковнослужительския места.
Епископ Серапион в первый же год по своем определении в епархию обратил внимание на то, что «ставленники приходят к нему с заручными челобитьями и поношениями и, по усмотрению его, некоторыя из оных челобитьев и доношеньев явились написаны весьма неисправно, иные же и подложного письма и руки к ним прикладываны без ведома приходских людей». Имея в виду такие недочеты современных ему выборов, епископ Серапион повелел объявить во всех приходах, что, если они впредь задумают просить об определении известного им кандидата во священника, диакона, дьячка или пономаря, «то объявляли-бы об этом при полном мирском сходе» и никаких челобитьев, доношений отнюдь не писали и в своих выборных грамотах лишь свидетельствовали-бы, что данное лицо знают, как человека доброго, не пьяницу, в домостроении не ленивого, не клеветника, не сварливого, не любодейцу, не бийцу и т. п. Выборная грамота должна быть скреплена подписом тех крестьян, которые умеют подписаться; вместо же неграмотных руки пусть прикладывают священники других сел, а не того, откуда посылается выборная грамота. Итак, ходатайство прихожан за известного кандидата имеет цену лишь постольку, поскольку оно удостоверяет пред епархиальным начальством нравственную правоспособность этого кандидата к занятию священно-церковнослужительскаго места.
Такую же попытку ограничения выборного начала можно видеть и в одном из последующих указов епископа Серапиона, по которому кандидаты на священно-церковнослужительские места могли обращаться к прихожанам с просьбами о выборах их только в отношении мест своих отцов, т.-е. в том селе, где они жили, где прихожане близко знали их и где, следовательно, аттестация последних могла иметь некоторое значение в глазах епархиального начальства при определении моральной правоспособности данного кандидата к занятию просимого места.
Кроме мер, предупреждающих возможность вступления в клир лиц недостойных, Переславскою епархиальною властью вскоре же по открытии епархии принимаются некоторые мероприятия и к тому, чтобы сделать духовенство благочинным, заставить его жить соответственно принятому званию.
28 ноября 1748 года в консистории, по распоряжению архиепископа Арсения, заслушан был 28 п. прибавления к Духовному Регламенту о священно-церковнослужителях. «Прочее не только наблюдать надлежит: не безчинствуют-ли священницы, и диаконы, и прочий церковники, не шумят ли по улицам пьяни, или что горшее, не шумят ли пьяни в церквах, не делают ли церковного молебствия двоегласно, не ссорятся ли помужичьи на обедах, не истязуют ли в гостях потчивания, (а сие нестерпимое безстудие бывает), не храбрствуют ли в боях кулачных; и за таковыя вины жестоко их наказывати. Но и сие прилежно им заповедать епископ должен, чтобы хранили на себе благообразие, а именно: чтоб одеяние их верхнее, хотя убогое, но чистое было, и единой черной, а не иной краски, не ходили-б простовласы, не ложилися бы спать по улицам, не пили-б по кабакам, не являли бы в гостях силы и храбрости к питию, и прочая сим подобная. Таковая бо неблагообразия показуют их быти ярыжными: а они поставлены пастырьми и отцами в народе».
Заслушав процитованное место Духовного Регламента, консистория постановила объявить это всем священно-служителям и взять с них подписки, чтобы они «от несвойственных священническому и диаконскому чину проступков и действий всячески уклонялись, а ежели кто явится в пьянстве или в прочем тому подобном, те жестоко имеют быть наказаны». Для того, чтобы приведенная угроза возымела действительное значение, консистория определила в праздничные и торжественные дни назначать для наблюдения за священнослужителями отставных солдат, велеть им забирать из кабаков, находящихся там священнослужителей, «не чиня никакой поманки», и приводить в консисторию, где над провинившимися должно быть учинено жестокое наказание.
В Переславле эта ответственная миссия возложена была на отставного солдата Феодора Ускова. Привлечение солдата к надзору за поведением священно-служителей едва ли могло быть оправдано с какой-бы то ни было точки зрения, и консистория, действительно, вскоре вынуждена была признать введенную ею практику надзора за поведением священно-служителей ненормальною. В 1751 году солдат Усков скончался; после его смерти консистория, указав на возможность пристрастия со стороны солдата (о высоте священного звания в то время еще мало думали), постановила «определить честного из градских священников и быть при том наблюдательстве по приличеству из десятоначальников Вознесенскому священнику Андрею Иванову, которому и давать с переменою по неделе из консистории солдат по человеку».
Кроме распоряжений, направленных к ограничению пьянства, шатания по кабакам, Переславская консистория в рассматриваемый период вынуждена была издать одно общее распоряжение, направленное к ослаблению вообще «зазорной жизни" духовенства. Имелись в виду главным образом заштатные и вдовые священнослужители, находившиеся не на местах. Вдовые священнослужители, чтобы иметь право совершать богослужение, должны были брать из консистории особые епитрахильные и орарные грамоты, оплачиваемые пошлинами. Грамоты давались на три года. Лиц, дерзавших совершать богослужение без этих грамот, или не сменивших их во время, подвергали жестокому наказанию. Не имевшие таких грамот или не желавшие их брать обыкновенно богослужений не отправляли, состояли, как говорилось, «не у дел». «Проживая же в праздности, по выражению одного консисторскаго указа, возбуждающей многия страсти, весьма сумнительно, чтобы они могли иметь обращение свое без особенного соблазна». Исходя из такого предположения,— очевидно, основанного на фактах, консистория распорядилась «всех таких священнослужителей, сыскав, представить в консисторию, здесь их освидетельствовать по надлежащему и, буде окажется кто из них способным к богослужению, таковых определить в монастыри, многие из которых за малоимуществом иеромонахов и иеродиаконов состоят в том не без нужды».
Большим соблазном для прихожан являлись далее обычные среди нашего духовенства распри членов клира из-за распределения доходов. До 1747 года однообразной практики касательно деления доходов в Переславской епархии не было, и консистория завалена была жалобами и просьбами, которые, по словам указа, не только доставляли ей много затруднений, но и производили «смятение и соблазн в народе». На будущее время всем священно-церковнослужителям епархии консистория предписала при распределении доходов руководствоваться следующей нормой. В клире одноштатном поп от всего дохода, какой-бы он ни был, кроме получаемого от обмолитвования и от «духовенства» (исповеди), мог брать половину; диакону, дьячку и пономарю предоставлялась вторая половина, с распределением этой части так, чтобы из нее половина доставалась диакону, а оставшееся делили между собою поровну дьячок и пономарь. В двухштатных клирах деление должно было производиться соответственно тому же. Так же должна распределяться пашенная и сенокосная земля.
Как на одну из общих мер, принятых епархиальною властью к поднятию нравственности духовенства, можно указать, наконец, на учреждение особой должности духовников для священно-церковнослужителей. Требование о заведении таких духовников в монастырях, протопопиях (городах) и уездных десятинах из «искуснейших и честных» иеромонахов и священников было заявлено архиепископом Арсением в одном из частных писем к епископу Серапиону в январе месяце 1746 года. У таких духовников, согласно распоряжению архиепископа Арсения, священно-церковнослужители имели четыре раза в год очищать свою совесть исповедью, о чем каждый раз Должна была делаться духовниками запись в особых книгах, и книги эти по прошествии каждого поста, т.е. четыре раза в год, имели представляться для свидетельствования в консисторию. Такие духовники избраны были в городских десятинах по одному на городскую десятину и уездных — по одному на каждые десять церквей.
Кроме приведенных общих положительных распоряжений, епархиальное начальство старалось воздействовать на духовенство в видах поднятия его нравственности и пресечения всякого рода преступных деяний тяжелыми дисциплинарными взысканиями.
Суровый режим, царствовавший в то время в судебной светской практике, нашел для себя применение и в области тех дисциплинарных взысканий, которым подвергала своих преступников и власть духовная. Это был период суровых мер, жестоких телесных истязаний. Битье батогами, кнутом, шелепами, плетьми, заключение в консистории на хлеб и воду, сажание на цепь — являлись обычными мерами смирения преступников, «дабы и другим, глядя на то, делать было неповадно».
Для такого рода смирения при консисториях того времени отводились особые помещения, назначаемые «для колодников». Переславская консистория, вследствие материальной необеспеченности архиерейского дома, тесноты и неустроенности зданий Горицкого монастыря, на первых порах лишена была возможности завести такое помещение и колодники содержались вместе с приказными служителями, спали в их комнатах на сундуках с делами. Но один неприятный случай, происшедший в 1752 году, заставил консисторию подумать об устройстве и у себя особого помещения для колодников. Именно, в 1752 году лишенный сана священник Диомид Герасимов украл из сундука с делами, на котором спал, четыре ставленных священнических грамоты и с ними бежал из консистории. Когда при подсчете грамот воровство обнаружилось, консистория распорядилась устроить и отвести для колодников особую, совершенно отдельную комнату.
Для ознакомления с характером преступлений духовных лиц того времени и теми дисциплинарными мерами, каким преступники подвергались, приведем несколько более характерных примеров, заимствованных из дел консистории и консисторских протоколов, относящихся к рассматриваемому периоду времени.
20 октября 1744 года в с. Будово Городище прибыл Петр Васильев и предъявил местному священнику Ермолаю Севастьянову консисторский указ о назначении сына его Федота Петрова в означенное село дьячком. Дело происходило на погосте при церкви. Ермолай Севастьянов остался почему то недоволен назначением ему такого сослуживца и в сердцах сказал: «плюю я на твой указ». Петр Васильев сделал донос об этих словах в Гжатское духовное правление, сообщив всему делу чисто политическую окраску. «Поп Ермолай молвил, что он плюет на мой указ, жаловался Петр Васильев, а в указе написан титул Ея Императорскаго Величества». Гжатское духовное правление арестовало доносчика и обвиняемого и обоих, как колодников, препроводило в Переславль. Консистория, рассмотрев дело, нашла смягчающее вину обстоятельство в том, что поп Ермолай «молвил безумные слова простотой своею без умысла», но тем не менее определила: «учинить ему плетьми наказание, а по учинении наказания сказать ему указ Высочайший 1742 года 16 апреля, дабы он впредь дерзостно говорить отнюдь не отваживался под опасением жестокаго штрафа».
В 1748 году в консистории заслушан был донос пономаря с. Лихачева, Волоколамской десятины, на своего приходского попа в том, что он накануне тезоименитства Императрицы Елизаветы Петровны, 5 сентября, не служил всенощного бдения и в самый день тезоименитства литургии, а ограничился лишь служением часов и благодарственного молебна со звоном. Поп на допросе оправдывался «приключившеюся ему головною и внутреннею болезнью, отчего тогда из носа его, попова, и кровь шла». Консистория нашла такие показания «вероятию су мнительными» и определила «учинить попу при консистории плетьми наказание до 50 ударов и обязать его подпискою, дабы он, по прибытии в приход, в три ближайшия воскресения служил всенощные бдения, литургии и установленный во дни тезоименитства Императрицы молебен, по окончании которого полагал в церкви по 100 поклонов».
В 1750 году прапорщик с. Жилина Алексей Макаров в своем доносе сообщил, что поп с. Жилина Никита Васильев в день рождения Ея Императорского Величества 18 декабря 1749 года всенощного бдения и литургии не отправлял, где был — неизвестно, при чем и в другие дни тот поп, по заявлению Макарова, часто от церкви Божия отлучается, так что мирские требы исправляются сторонними священниками. На допросе поп сослался на запамятование, вследствие которого он с утра уехал с сыном в сельцо Балакирево и, только по дороге вспомнив, что ныне высокоторжественный день, поспешно вернулся и отслужил часы и молебен. Оправдывая себя, поп обвинял дьячка и пономаря, которые пред заутреней «к нему не захаживали спроситься для благовесту». Дьячок решительно заявил, что благовест — это дело пономаря, а не его, а пономарь утверждал, что для благовеста ко всенощному бдению он по утру заходил, но попадья ему сказала, что под уехал с сыном. По резолюции епископа Серапиона дьячок и пономарь подверглись более строгому взысканию, чем священник. «Означенного с. Жилина священник, дьячек и пономарь, написал он, за показанные всенощное бдение и литургию, что таковой церковной церемонии не было, все виноваты, обаче неравно: священник за забвение таковаго высокоторжественного дня меньше, которому класть по сту поклонов до земли за ту свою вину, чрез месяц в церкви при дьячке и пономаре с обыкновенною молитвою и править всенощные бдения и молебны Пресвятой Богородице Деве о вседражайшем здравии и спасении Ея Императорскаго Величества и Их Императорских Высочеств, а пономарь во всей вине и с дьячком, что ведали о торжестве, да с вечера не объявили священнику, и за то им дать в поучение по 50 батоги и клали бы по сту поклонов при священнике в церкви святой с обыкновенною же молитвою».
С такою же суровостью современные судебные инстанции относились к праздному произнесению, так называемого, «слова и дела Государева». Конечно, многие порядки времени Анны Ивановны и Бирона с воцарением Елизаветы Петровны исчезли навсегда, но тем не менее некоторые из старых традиций продолжали жить, особенно в провинции, еще долго по воцарении Елизаветы Петровны, и «слово и дело Государево» принадлежало по прежнему к числу самых страшных слов.
В 1753 году в марте месяце в Переславской духовной консистории сидел под караулом поп с. Воронцова Симеон Стефанов по обвинению в пьянстве и побеге из Лукиановой пустыни. На допросах в консистории он притворялся «в помешательстве ума». Но вот 21 марта вечером «пред отдачею нощных часов» в разговорах с консисторскими приказными и солдатами он передал им один из случаев своей прошлой жизни, богатой, очевидно, всякими приключениями. Однажды, рассказывал поп Симеон Стефанов, зашел я в Переславль в кабак и увидал там своих мужиков за вином. Я подошел к ним, закричал «слово и дело Государево», и они со страху разбежались в разные стороны, а я оставленное ими вино выпил». На другой день приказные представили в консисторию формальный донос по поводу вчерашнего разговора. Консистория под караулом отослала Симеона Стефанова за употребление слова и дела Государева в Переславскую провинциальную канцелярию - для поступления с ним по законам. На допросе в провинциальной канцелярии поп, пользуясь своим положением человека в помешательстве, учинил запирательство и твердил, что его оболгали приказные напрасно. В виду этого Симеона Стефанова из канцелярии обратно препроводили в консисторию. Консистория постановила: означенному попу в отвращение, дабы он впредь чинить так не дерзал, учинить в консистории жестокое плетьми наказание. Что же он поп показует себя в помешательстве ума, то на оном утвердиться весьма сумнительно... чего ради, не притворение ли он себя безумным оказывает, искусить его попа содержанием в тягчайших монастырских трудах, для коих отослать его закованного в железах в Переславский Борисоглебский монастырь на Горе и там по вся дни в церковь Божию на молитвословия приходить его попа принуждать, а быть ему в оном монастыре до того времени, дондеже он окажет себя в первобытном уме, под крепким смотрением, чтобы уйти не мог».
Аналогичный случай произошел в том же 1753 году в Дмитровском духовном правлении. 22 марта сюда в присутствие вошел «в безмерном пьянстве» поп с. Ильина Иван Ерофеев и стал кричать и браниться. Его арестовали; он продолжал буйствовать. Тогда сторож посадил его на цепь, причем сильно придавил. Пьяный поп закричал: «если сейчас меня не отпустишь, то я закричу слово и дело Государево». На другой день Ивана Ерофеева отправили в Переславскую провинциальную канцелярию, где он подробно рассказал, как было дело, и оправдывался ссылкой «на свое не малое пьянство». Канцелярия возвратила обратно Ивана Ерофеева в консисторию. Консистория «за вышеявствующее непристойных слов употребление и пьянство» хотела первоначально отослать его в работы в монастырь, но, приняв во внимание его многосемейность, «дабы без него семья не претерпевала крайняго бедствия», определила только наказать нещадно плетьми.
Неуважительное и праздное употребление слов, касающихся Высочайших Особ и важных государственных деятелей, обычно в это время всегда влекло за собою суровые телесные наказания. Никакие отговорки, никакие извинения не принимались во внимание. Но в данное время мы встречаем применение жестоких взысканий также и за слова вообще неосторожные, безотносительно кого бы и чего они ни касались.
В 1748 году в Александровском духовном правлении находился по какому-то делу, возникшему на почве семейных раздоров, пономарь с. Никольского, Переславского уезда, Герасим Иванов и его вотчим церковник того же села Алексей Осипов. В присутствии сторожа Александровскаго правления пономарь имел неосторожность сказать, что его вотчим похваляется «его, Иванова, посадить на пеплу». Сторож донес кому следует, и 30 июня консистория чинила подробный допрос. Из допроса консисторией усмотрено было, что Иванов находится «в несовершенном состоянии ума своего», тем не менее велено было «учинить ему в консистории нещадное плетьми наказание, дабы впредь от таковых и других подобных слов воздерживался».
Пример подобного же жестокого наказания за напрасные слова встречаем далее в 1751 году. В больнице Данилова монастыря находился «в полоумии» трудник Козьма Феодоров. Присматривавший за больницей монах Варлаам сделал на него донос, будто бы им были произнесены такие непристойные слова: «на Москве де богородицу кнутом били», и что за то он, Варлаам, его Козьму в гневе зашиб деревянным ожегом. На допросе Козьма не запирался в произнесении инкриминируемых слов, но только восстановил их подлинную редакцию. «Я говорил, показывал он, что де назад тому лет с десять видел в Москве били странницу кнутом и слышал де за то, что она назвалась богородицей». Консистория постановила: «трудника Козьму за непристойные речи и монаха Варлаама, дабы он впредь не дерзал безрассудно бить, наказать плетьми».
Если так жестоко наказывались одни только неосторожные слова, то само собою понятно, что в тех случаях, когда консистория получала доказанные сведения о преступных деяниях духовных лиц, она воздействовала на провинившихся, для исправления их и в страх другим, не менее жестокими мерами.
28 мая 1750 года надзиратель благочиния церквей и монастырей Переславской епархии архимандрит Борисоглебского Дмитровского монастыря Павел донес консистории, что, по сообщению десятоначальника, у попа Малой Бремболы Ильи Васильева оказались «в церкви неисправности и опущения. Именно, на престоле в неподвижном киоте, в котором хранится святой агнец, усмотрена десятоначальником муха и вокруг ее паутина; агнец святый оказался черный и разделенный на великия части». Консистория формулировала свой приговор так. «Разсуждая, что явльшаяся нечистота не от чего иного произошла, но токмо от нечастаго означенным попом Ильею Васильевым святого агнца посещения, а святый агнец весьма черен и на великия части разделенным от его попова небрежения, за что оный поп, ежели бы он не впервые то учинил, жестоко надлежательно был бы штрафован, но на первый случай, в чаянии его попова исправления, можно ему учинить штрафование снисходительное, приказали: оного попа Илью Васильева наказать плетьми».
Такому же наказанию подвергся в 1753 году священник Переславской церкви великомученицы Екатерины Сергий Осипов, который 20 июля, во время служения в этой церкви Преосвященного Серапиона, не приготовил «для служения церковного доброго вина, а имел к тому служению окислов». Консистория распорядилась учинить ему за это наказание плетьми до 50 ударов.
Случаи неуважительного отношения к святыне, проистекавшие не от небрежения, а от каких-нибудь более извинительных причин, наказывались, понятно, не так сильно, не телесными истязаниями, но тем не менее провинившиеся в них подвергались продолжительной и более или менее тяжелой эпитимии.
В 1751 году священник с. Фалалеева донес в консисторию, что он при приобщении младенцев нечаянно уронил частицу Тела Христова, тотчас же заметил это и поступил согласно требованиям церковных правил. Епископ Серапион на докладе наложил резолюцию: «сему священнику отныне (20 марта) быть в консистории безысходно до Светлаго Воскресения (7 апреля) и кормиться ему единым хлебом с водою, не более в сутки фунта единого хлеба и фунта единого воды, быть в безпрестанной молитве, в том числе и коленопреклоненной молитве час един рано, час един в полдень и час един в отдачу дня, итого три часа, что и записывать, а в субботу великую отпустить его в дом по прежнему к священно- служению; упредительно в ту же субботу отправить его священника к духовнику ради святой исповеди за показанное благодетелю Господу Богу чувствительное его священника согрешение».
Мерами суровых телесных, истязаний каралось дальше пьянство священно-церковнослужителей и всякого рода дебоширство.
В апреле 1746 года на имя епископа Серапиона одновременно подано было два прошения от попа и диакона Покровской церкви гор. Переславля. Поп Никита Алексеев жаловался, что диакон «во время обхода прихожан со святыми иконами и крестом на дороге вблизи Борисоглебской часовни бросил на землю животворящий крест и бил его попа именованного, таскал за волосы и окровенил неизвестно за что». Диакон, ссылаясь на давнишнюю злобу на него со стороны Никиты Алексеева, писал, что поп, напившись пьян, бил его против Николаевской часовни, от которых побои у него шла кровь из ноздрей и ушей, и поваля на землю, хотел учинить душегубие. Спасли его диакона подоспевшие люди, ходившие с образами, которые с великою силою с него попа стащили». Епископ Серапион на прошениях положил резолюцию: «понеже оба виноваты и оба соблазн в народе учинили, обоим священнику и диакону учинить по равенству наказание,— дать плетьми в духовной консистории по 200 ударов».
В том же году вступил с жалобою к епископу Серапиону дьячок с. Насакина Николай Степанов на побои, нанесенные ему в церкви с. Дубровиц дьячком этой церкви Алексеем Ивановым. 11 августа, писал челобитчик, по призыву помещицы Рудаковой, я прибыл в село Дубровицы, где показанная помещица взяла меня в церковь для исправления литургии. Вошел я в церковь до начала литургии и остановился на клиросе. В то время входит в церковь дьячок Алексей Иванов с крестьянами и начинает бить меня нижайшего кулаками, не вем за что, и не удовольствуясь этим, схватил с образа подсвечник и им троекратно зашиб меня, не вем тоже за что». Епископ Серапион написал на прошении: «сего просителя в духовной консистории жестоко высечь плетьми и дать до 200 ударов за то, что он без позволения правильного Дубровицкой церкви настоящего дьячка исправлял службу церковную в противность святым правилам, а означенного Дубровицкаго дьячка за бой в церкви во время Божественной литургии судить по церковным правилам и указам без опущения».
Января 24-го 1750 года в Переславской духовной консистории заслушали жалобу дьячка Переславской Свято-Духовской церкви на дьякона той же церкви Андрея Петрова «в брани означенным диаконом дьячка после литургии в церкви пьяным образом матерны и в названии плутом». Разобрав дело, консистория постановила: «диакона жестоко наказать батожьем до 50 ударов, чтобы он диакон не токмо в церкви, но и нигде, как весьма непристойных речей, так и хмельного питья не употреблял, в чем его диакона обязать подпискою под опасением лишения, ежели впредь изобличен в том будет, диаконскаго чина».
Более усиленною формою того же наказания плетьми и батожьем являлись телесные истязания, производившиеся в присутствии других священно-церковнослужителей «в страх им, дабы и прочим чинить сие было неповадно».
В 1748 году в консисторию поступили исповедные ведомости за 1747 год, при чем в числе их не оказалось ведомости церкви Рождества Христова Александровской слободы. По наведенным справкам узнали, что поп означенной церкви Матфей Лукианов, захватив черновые исповедные росписи, составленные другим попом, его товарищем по приходу, держит их у себя, не переписывает и в Александровское духовное правление не подает. Консистория постановила: «сыскать означенного попа на его кошт в духовную консисторию и держать здесь безысходно, пока не подаст тех ведомостей, а по подании за его ослушание и за то, что ослушанием причинил консистории напрасное утруждение, а в сочинении краткаго экстракта остановку, при собрании ближних к консистории священнослужителей, учинив жестокое на теле наказание плетьми, отпустить в дом».
В августе 1749 года в консистории рассмотрено было дело попа с. Ям Никифора Васильева, который кроме того, что отлучался самовольно без паспорта в Москву, неоднократно являлся в Александровский заказ «без всякаго призыву в пьянстве, приводя с собою подобных же себе с кабака оного села крестьян и крестьянских женок со словесными просьбами о самых бездельных и сторонних делах, и не взирая ни на что, без всякаго опасения, на подобие кабацких ярыг, необычайно кричал и сквернословствовал». Постановили: «означенного попа сыскав, наказать при прочих священниках до 20 ударов, дабы и прочим таковых непорядков учинить было неотважно».
В том же году вдовый священник Алексей Афанасьев, жительствовавший в Переславском Николаевском монастыре, попал Преосвященному Серапиону прошение, где показал, что «18 августа текущаго года с глупости своей и от уныния он напился пьян и за то по повелению игумена посажен был на цепь и в цепи вне ума ножиком, не помнит как, окровенил себя», за что игумен запретил ему священно-служение. В своем прошении Алексей Афанасьев просил разрешить ему священно-служение по прежнему. Консистория, основываясь на заявлении игумена, который сказал, что и после оного случая Алексей Афанасьев «в этом своем застарелом пьянстве, отлучась из монастыря, с неделю и более упражнялся и ныне упражняется», постановила: «его Афанасьева в том Николаевском монастыре при всей братии, дабы и прочий были в страхе, наказать жестоко и запретить ему священнодействовать до времени того, пока он совершенно от пьянства воздержится и усмотрено будет за ним житие добропорядочное».
Иногда такое наказание в присутствии других, в страх им, производилось и за проступки сравнительно малозначительные, но, очевидно, при наличии каких-нибудь особых условий, делавших и незначительные проступки в глазах епархиального начальства «продерзостными».
В 1750 году, напр., в Петербурге, по распоряжению архиепископа Арсения, прибывавшего в то время там, приобретено было для Троицких семинаристов 10 экземпляров пиитики, на сумму десять рублей. Необходимо было доставить следуемые за книги деньги. Консистория передала их священнику Переславского Феодоровского монастыря Борису Иванову, с тем, чтобы тот отправил эти книги через своего сына Михаила, выезжавшего в Петербург по вызову архиепископа Арсения для прислуживания, как надо думать, в богослужении, или для участия в хоре. Священник Феодоровского монастыря был недоволен вызовом своего сына и, под влиянием этого недовольства, денег не принял, ссылаясь на опасение, «чтобы паче чаяния воровскими людьми оные деньги при проезде не были, отняты". В консистории подняли формальное дело, припомнили и некоторые прежние продерзостные проступки Бориса Иванова; непринятие им денег признали «злобноупрямственнымя», которым «чинится не только консисторскому повелению, но указу Его Преосвященства презрение». На этом основании консистория сначала приговорила его к телесному истязанию при других, но затем смягчила наказание, приняв во внимание, что «оный поп Иванов не токмо силы правил не ведает, но едва ли и читывал их когда», и постановила сослать его на два года в монастырь с запрещением священно-служения. «А дабы, заканчивает свое определение консистория, Переславской епархии священно-церковнослужители по всем от консистории нарядам были благопослушны, того ради об оном реченного попа штрафовании с прописанием вины его к объявлению всем священно-церковнослужителям с подписками послать, куда надлежит, указы».
Из других мер дисциплинарного воздействия, применявшихся, впрочем, не столько в качестве самостоятельных, сколько в виде дополнительных к телесным наказаниям, на первом месте надобно поставить земные поклоны. Несколько случаев с применением такого взыскания мы уже видели. Земные поклоны, как наказание за проступки, полагались обыкновенно виновными в церкви во время или после богослужения. Но в данный период встречаем один пример, когда обвиненного приговорили выполнить это наказание в консисторском присутствии.
Дело возникло по жалобе священника с. Перцова Иосифа Андреева. Он заявил, что 17 июня 1750 года дьячок Яков Иванов не явился по благовесту к заутрене и пришел в церковь лишь после шестой песни канона. Пономаря в этот день не было, так как он был отпущен в соседнее село к родственникам. Когда священник обратился к дьячку с распоряжением сходить за теплотой, дьячок дерзко ответил: «я де тебе не холоп» и не пошел. Священник стал ему выговаривать и указал на прежние его ослушания. «Тогда дьячек, кинувшись на меня, пишет в жалобе священник, и схватя за епитрахиль, вытащил через порог церковный в трапезу и бил меня смертным боем топками и кулаками и притом бранил матерщиной и другими скверными словами». По словам священника, обидевший, его дьячок отличался и в прежнее время неисправностью по службе. На допросе дьячок отрицал все предъявленные ему обвинения, но тем не менее предусмотрительно через десять дней подал заявление об увольнении его из дьячества. Между тем пострадавшего, священника освидетельствовали и нашли действительно боевые знаки. Показания, данные свидетелями, подтверждали тоже в общем заявление священника. Консистория постановила: «он дьячек должен быть в церковных отправлениях у своего священника во всяком послушании, а не преслушании, чего ради за таковую его явно оказавшуюся вину должно, наказав его, дьячка, в консистории жестоко плетьми, написать за малознанием грамоты к оной церкви в сторожа и велеть ему до определения впредь настоящаго дьячка править дьячковскую должность и за то владеть по прежнему дьячковским всяким доходом». Епископ Серапион не согласился с таким постановлением и написал несколько иную резолюцию: «лучше за недовольство знания грамоте вовсе отставить от дьячковства и определить иного дьячка, а за дерзновение, что он отважился так священника обидеть, велеть поклоны класть через целый год в духовной консистории по 50 в заседающий дни, или бить батоги жестоко вместо плетей».
Кроме поклонов, часто практиковалось заключение в монастыри для исполнения тяжких монастырских работ. Примеры такой посылки в монастыри в связи с другими наказаниями встречались нам уже выше. Применение этой меры ставило иногда монастыри, особенно малообеспеченные, в положение несколько затруднительное. Так в 1751 году вдовый священник Диомид за кражу некоторых церковных вещей в Николаевском монастыре сослан был в Введенскую пустынь на вечную работу. Но там, за малоимуществом монастыря, колоднику не оказалось ни пищи, ни людей для наблюдения за ним. Следует слезная просьба братии монастыря о переводе Диомида в какое-нибудь другое место. Консистория рассмотрела дело, признала просьбу уважительною и перевела Диомида в Волоцкий монастырь, где чувствовался недостаток в людях по случаю начатой стройки».
Далее, в качестве мер взыскания следуют денежные штрафы. Они взыскивались за непредставление детей в семинарию в указанные сроки, за разного рода опущения при взятии и предъявлении ставленных грамот, за венчание браков без венечных памятей и т. п. По малообеспеченности духовенства, епархиальному начальству приходилось сплошь и рядом сталкиваться с такими случаями, когда штрафуемые не только отказывались платить наложенный на них штраф, но и взять с них, действительно, было нечего.
В 1750 году наложен был штраф на священника Переславской Симеоновской церкви Петра Наумова за отбытие им по посвящении в свой дом без указа. Наумов заявил, что ему платить нечем и просил о сложении штрафа. Консистория решила первоначально взыскать штраф силой, но по справке оказалось, что в его приходе всего четыре двора и что ему действительно платить не из чего. Штраф был сложен.
Самым тяжелым наказанием для священнослужителей являлось запрещение в священно-служении и лишение священного сана. То и другое назначалось за самые тяжкие преступления и обыкновенно сопровождалось еще одним из видов наказаний, перечисленных выше.
Запрещение в священно-служении в некоторых случаях простиралось на одно какое-нибудь из таинств в зависимости от характера погрешности провинившегося.
В 1749 году поп с. Весок Иван Михайлов явился к генерал-майору Шемякину, вотчина которого была здесь, и объявил, что приказчик Тюменев и жена приказчика Домна, присутствуя в церкви с. Весок у Божественной литургии, сказали ему, будто бы Шемякин тащил Домну на постель и хотел учинить с нею блудное дело. Согласно последующим разъяснениям оказалось, что поп открыл Шемякину то, что было сообщено ему на духу. Консистория распорядилась: «священнику Ивану Михайлову за таковое весьма неразумное объявление, учинив в консистории жесточайшее наказание, как прихожан своих, так и никого в духовность себе исповедью принимать запретить; тот его приход оною духовностью ведать другому, как в совершеннейшем от него возрасте сущему священнику и жительствующему по близости». Остальные священнодействия Ивану Михайлову не были запрещены.
В 1750-х годах консистория несколько раз разбирала дела, где временное запрещение священнодействия, впоследствии приходилось усилить новыми наказаниями, благодаря новым «продерзостям» осужденного лица.
Так, в 1750 году в Переславскую духовную консисторию поступило несколько жалоб из Александровского духовного правления на попа с. Панькова в разных его ослушаниях. Несмотря на многократные посылки и напоминания, поп с. Панькова Егор Петров не представил в духовное правление ни денег на содержание семинаристов, ни исповедных росписей. В консистории справились в делах и оказалось, что этот поп и раньше не только Александровскому духовному правлению, но и самой консистории чинил ослушания, за что в 1749 году был жестоко наказан плетьми. Консистория постановила: «дабы означенный поп пришел в подобающее исправление, запретить ему священно-служение и определить в монастырь в работы на два года». Местом заключения избрана была Солбинская пустынь. О продерзостях Егора Петрова объявили чрез духовные правления священнослужителям всей епархии. Наступило лето. Жена заключенного, оставшаяся с шестью малолетними детьми без всяких средств существования, подала в Переславскую консисторию слезное челобитье об освобождении ее мужа хотя для рабочей поры, «чтобы мне именованной, писала она, с таковою ватагою не помереть голодом». Епископ Серапион сжалился над малолетними детьми и согласился уволить Егора Петрова в дом до ноября месяца, но с тем только, чтобы после этого он снова отбывал епитимию. Приближался конец отпуска. Поп вступил с просьбой совершенно освободить его от наказания и разрешить в священно-служении. Епископ Серапион нашел дальнейшее послабление наказания вредным для просителя и написал на прошении: «един год пускай выживет, ибо скорое прощение скорейшее забвение заобыкло делает». Пришлось Егору Петрову возвращаться снова в пустынь, но он не только туда не явился, но не дал даже никакого ответа на посланный из Александровского правления указ. Из консистории в с. Паньково послали сторожа, чтобы взять попа силой. Сторож сыскал Егора Петрова, но на дороге «оный поп показанному сторожу сказал: я де с тобою не иду в консисторию, а взять тебе меня силой нельзя, ибо и ты и я один,— кому удастся?» после чего повернулся назад, и возвратился домой. Снарядили двоих сторожей, дав им обычную инструкцию: «сыскать попа и захватить, а буде укроется, забрать его жену и детей и представить в консисторию». На этот раз опальный поп был захвачен. Дело происходило уже в марте 1752 года; в тот же день его послали в пустынь под начал в сопровождении солдата. Но в ночное время он снова бежал и только «всевозможными способы был сыскан» и в мае подвергнут в консистории подробному допросу. На допросе выяснилось, что, несмотря на запрещение в священно-служении, Петров самовольно совершал и священнодействия, и мирские требы. Рассмотрев дело, консистория решила наказать его плетьми и отправить на два года с запрещением священно-служения в Солбинскую пустынь. Епископ Серапион в своей резолюции несколько изменил постановление консистории. «Отправить его без священно-служения в монастырь Борисоглебский, что на Песках, в работу, или Святониколаевский, что на Болоте, где сверх работ на всякой заутрени, обедне и Божественной литургии чрез тот целый год поклонов он полагал бы до земли по 50, а прочее да будет по рассмотрению консистории».
В 1747 году запрещено было священно-служение на один год священнику с. Протасьева Верейского заказа Алексею Яковлеву за побои, нанесенные им при погребении какого-то мирянина священнику того же села Кириллу Васильеву, при чем Алексей Яковлев выхватил мертвое тело и топтал ногами. Кроме того Алексею Яковлеву учинено было, как обычно при отправлении в монастырь, «нещадное плетьми наказание».
При просмотре архивных дел за этот древнейший период существования Переславской епархии, невольно обращаешь внимание на одно, на первый взгляд несколько странное обстоятельство. Судебные разбирательства и процессы начинались не только по жалобе лиц потерпевших, заинтересованных, но часто доносчиками являлись люди, состоявшие с лицом, на которое они доносили, в отношениях далеко не враждебных. Объясняется это явление суровыми порядками нашего старого времени, по которым члены клира, заметившие опущения своего собрата или настоятеля и не сообщившие о них своевременно, подвергались такому же наказанию, какому должен был подвергнуться виновный.
В 1747 году священник церкви Переславской Ямской слободы Илия Иванов не отслужил Божественной литургии с молебном по случаю царского дня. 15 декабря, по его словам, он выехал из села, о царском дне забыл, возвратился только 18 декабря вечером и, когда вспомнил об опущенном богослужении, отслужил на другой день 19 декабря положенную литургию с молебном и вскоре же (21 декабря) донес о происшедшем в консисторию. Одновременно с ним такое же доношение подано было и дьячком. На докладе провинившегося священника епископ Серапион написал: «дать ему священнику памятного по нагому телу в духовной консистории шелепами ударов 50 и велеть отправить по настоящему всю торжественную церемонию, как в табели указано». На докладе дьячка владыка написал: «за то, что означенный дьячек на другой день об опущении церемонии не донес, дать поучения шелепами по ногому телу 25 ударов».
В 1748 году дьячок с. Рязанцева Иван Петров подал жалобу на своего попа Матфея Петрова капитану Воейкову, вотчиннику данного села, в опущении им попом по пьянству некоторых мирских треб, вследствие чего многие умирали без исповеди и причастия, умершие долго не погребались и т. д. Воейков передал жалобу консистории, а консистория распорядилась произвести подробное расследование о проступках священника, а пока дело окончится дьячка Ивана Петрова за то, что он, зная все погрешности священника, не донес консистории своевременно и подал бумагу Воейкову, а не епархиальной власти, наказать в консистории плетьми.
Но если плетьми наказывали лиц, не сделавших своевременного доноса о замеченных погрешностях и опущениях, то такому же наказанию подлежали те, кто доносил ложно.
В 1753 году священник Богословской церкви гор. Переславля Иван Иванов донес на священника и дьячка Козмодамианской церкви, будто бы они во время службы подошли к нему и, взяв его за ворот, говорили: «чего ради ты на сугубой эктении не вспомянул Благоверного Государя Великого Князя Петра Феодоровича». Показаниями свидетелей обвинение не подтвердилось. Попа Ивана Иванова приказано было нещадно наказать плетьми.
Судебные дела, возникавшие в консистории по жалобе обиженных и не касавшиеся грубых нарушений церковно-богослужебной практики, обыкновенно прекращались лишь только лицо обиженное заявило о примирении с обидчиком. Даже в тех случаях, когда обида свидетельствовала о несоответствующих священному званию действиях обидчика, наказание налагалось не всегда и, если налагалось, то не тяжелого свойства.
В 1752 году священник с. Весок Иван Михайлов подал в консисторию жалобу на своего диакона в «чинении ему побой до крови». Ссора открылась из-за кур, которые потравили диаконову капусту, при чем диакон с работницей осиновым поленом бил смертно сперва попа, а потом прибежавшую на выручку мужа попадью. Началось дело. Боевые знаки на теле попа и попадьи действительно оказались и были серьезны. Но вдруг неожиданно поп и диакон, «поговори между собою», полюбовно примирились, о чем подали соответствующее заявление. Епископ Серапион на заявлении наложил резолюцию: «Означенного междоусобного враждования своего поп и диакон должны покаянием и исповеданием примирение учинить, ибо великий грех нанесли своей душе, чего ради к отцу духовному и отослать с требованием свидетельства об удостоении вступить им попу и диакону в священно-служение».
В 1750 году известный уже нам священник Богословской города Переславля церкви Иван Иванов за поминальным обедом одного из Переславских рыболовов «пьяным обычаем» обругал непотребными словами ключаря соборного священника Ивана Иванова и всячески его поносил. Открылось дело. До окончания его епископ Серапион повелел ни тому, ни другому ни священнодействовать, ни благословлять, так как из поданной встречной жалобы со стороны обвиняемого Ивана Иванова видно, что обе стороны благопристойностью себя на этом обеде не заявили. Эта встречная челобитная приводит, по-видимому, точно весь ход взаимных попреков, высказанных с обеих сторон за поминальным обедом. Она свидетельствует о безмерной грубости тогдашних нравов, находившей себе соответствующее выражение в действиях и языке. Дело угрожало большими неприятностями обоим, вследствие чего они сочли за лучшее примириться, о чем и сообщили Преосвященному Серапиону. Епископ Серапион на их прошении написал: «Приемлется мировое прошение и священно-служение по прежнему литургисать Бог да благословит, а было бы чувствительнее пред всевидящим Господом и Его святой церковью за междоусобное прегрешение с полным братским лобзанием любви такое прощение, то вместо всякаго подлежащаго удовольствовавания со всех тех, кто привлечен к богонепризнанному собору (кроме указанных лиц в брани и сквернословии участвовали ближайшие их родственники), взять в святую кафедральную церковь ладану роснаго ½ фунта».
Экономическое и нравственное положение монастырей Переславской Епархии
Укомплектование приходов причтами Переславской Епархии
Из быта духовенства Переславской епархии XVIII столетия
Епископ Сильвестр Страгородский (1761 – 1768 гг.)
Город Переславль-Залесский
Copyright © 2017 Любовь безусловная
|
