Басаргин Николай Васильевич В Москве на Пятницком кладбище стоит памятник из черного гранита с надписью? «Декабрист Николай Васильевич Басаргин, 1799—1861». Это единственный декабрист-владимирец, которому «повезло», он дожил до амнистии, вернулся из Сибири и умер невдалеке от родных мест.
Басаргин происходил из старинного дворянского рода, известного уже в начале XIV века.
Не забывал Александр Васильевич Суворов своих соседей-помещиков. В семнадцати верстах от Ундола, в сельце Михейцеве жил отставной майор артиллерии Иван Кондратьевич Басаргин (дед Николая Васильевича Басаргина), к нему Александр Васильевич ездил в гости. Бывали и Басаргины в Ундоле у Суворова. Осенью 1785 года Александр Васильевич вместе с Басаргиными охотился на уток в пойме Клязьмы. Дружеские отношения с семейством Басаргиных не прервались и тогда, когда Суворов уехал из своего Ундольского имения. И.К. Басаргин и А.В. Суворов переписывались. Одно из писем Александра Васильевича Басаргину хранится сейчас в рукописном отделе Публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге. Оно датировано 17 октября 1786 года. Из него узнаем, что Иван Кондратьевич просил Суворова устроить своего сына Василия к себе в штаб адъютантом. Александр Васильевич обещал исполнить эту просьбу и слово свое сдержал. В 1787 году Василий Иванович Басаргин служил у Суворова в штабе и вышел в отставку через два года по болезни в чине секунд-майора.
Отец Николая — майор Василий Иванович Басаргин (ум. 1822) имел в с. Михейцеве Покровского уезда Владимирской губернии 56 душ, а в Веневском уезде Тульской губернии ему принадлежало сельцо Ожевка, которое в 1816 г. перешло в наследство будущему декабристу. Мать — Бланк, Екатерина Карловна (1763—1815), дочь московского архитектора и инженера-строителя К. И. Бланка, сестра поэта Бориса Карловича Бланка.
В.И. Басаргин в 1796 году построил в д. Липне усадебный дом.
Фрагмент карты Менде Владимирской губернии 1850 года
В 1799 или 1800 году (именины 9 мая) у Василия Ивановича и его жены Екатерины Карловны в д. Липна, Владимирской губернии Покровского уезда, родился сын Николай (1799-1861). В этой усадьбе и прошло его детство.
У Николая Васильевича было два брата. Отец мало занимался воспитанием детей. По словам сына, он был «человек чрезвычайно добрый, но с устарелыми помещичьими понятиями и считал образование скорее роскошью, чем необходимостью». Воспитанием детей занималась мать. При жизни матери Николай получил кое-какие знания по истории, географии, арифметике, русскому и французскому языкам. Но после смерти матери, Николай Васильевич Басаргин, как он сам признавался, «до 17 лет я бил баклуши в деревне у отца».
В 1817 г. выпросил весьма скромную сумму денег у отца, отправился в Москву и поступил вольным слушателем в университет. Но при первом же посещении аудитории он так был возмущен «неприличным поведением и дерзостью» некоторых слушателей, что стал подумывать о возвращении в деревню. Случайная встреча с знакомым офицером по квартирмейстерской части натолкнула Басаргина на новый план - поступить в Муравьевское училище для колонновожатых. По испытании, Басаргин попал в IV класс, где полетам оказался старше всех совоспитанников; благодаря настойчивости и упорному прилежанию, он скоро нагнал сверстников и в половине января 1819 г. был уже допущен к офицерскому экзамену.
В школе колонновожатых царил дух вольномыслия. Во время пребывания в школе у молодого офицера начало складываться передовое антикрепостническое мировоззрение. Школа генерала Муравьева была прогрессивным учебным заведением, из ее стен вышло 23 будущих декабриста.
Произведенный 10 марта 1819 г. прапорщиком в свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, Басаргин был на год оставлен при корпусе преподавателем в наиболее многолюдном 2-м отделении III класса.
В марте 1820 года Басаргин был командирован в Тульчин, в штаб 2-й армии. Перед поездкой на юг Н.В. Басаргин месяц провел у отца в деревне.
В Тульчине Басаргин вращался в кругу передовых офицеров и был принят Бурцевым в число членов «Союза Благоденствия». В 1820 г. большинство членов его еще без всякого злого умысла собирались вместе, рассуждали, правда, очень свободно, спорили, обменивались задушевными помыслами и желаниями, но тайная Цель союза пока оставалась известной лишь немногим.
В своих «Записках» Басаргин пишет про кружок молодых офицеров: «Направление этого общества было более серьезное, чем светское или беззаботно веселое; не избегая развлечений, столь естественных в летах юности, каждый старался употребить свободное от службы время на умственное и нравственное самообразование».
Поездка в Крым Для поправления здоровья, увеличение занятий по службе и недоверие к Пестелю, обделенному способностью привязывать к себе людей, отшатнули от «Союза» Басаргина, также как Ивашева, Вольфа и др., и они с половины 1821 по 1825 г. не принимали даже участия в заседаниях общества. «Скажу более, - пишет Басаргин в своей автобиографии, - самые мысли мои относительно сокровенной цели «Союза Благоденствия»... изменились. Не переставая смотреть теми же глазами на все, что было худо, негодовать на злоупотребления, я нередко спрашивал себя, будет ли лучше, если общество достигнет своей цели?.. Я сознавался внутренне, что гораздо бы лучше было, если бы само правительство взяло инициативу и шло вперед, не задерживая, а поощряя успехи просвещения и гражданственности».
Басаргин Николай Васильевич
За отличие по службе 30 мая 1821 года произведен в подпоручики. 16 октября 1821 года переведен в 31-й егерский полк поручиком и назначен адъютантом начальника Главного штаба 2-й армии Киселева.
Назначенный адъютантом к Киселеву, бывшему тогда начальником штаба 2-й армии, Басаргин был послан для заготовления в Бессарабии ночлегов государю, возващавшемуся через Австрию с Веронского конгресса; после Высочайшего смотра около Тульчина государь пригласил Киселева сопровождать его в поселенные войска украинского поселения, а Киселев взял с собой Басаргина и, по просьбе генерала Дибича, прикомандировал его на время смотра военных поселений к этому генералу. Вернувшись из Вознесенска в Тульчин, Басаргин уехал в отпуск в Москву и Петербург.
Служа во Второй армии, Басаргин бывал во многих городах страны. Во время этих поездок встречался с А.С. Пушкиным (в Одессе), К. Рылеевым (в Петербурге), близко сошелся с Пестелем и стал его единомышленником. Он разделял взгляды Пестеля, был сторонником установления республиканского правления и освобождения крестьян.
Во 2-й армии сложилась одна из крупнейших декабристских организаций - Южное общество. В Тульчине в общении с передовыми офицерами, с П.И. Пестелем завершается формирование взглядов Басаргина. А вскоре по рекомендации декабриста Брунера он вступает в члены Южного общества (после роспуска Союза Благоденствия), вошел в его руководящий центр - Директорию, возглавляемую П.И. Пестелем, и становится одним из деятельных участников Тульчинской управы этого общества.
В своих воспоминаниях он писал: «Мы часто собирались вместе, рассуждали, спорили, толковали, передавали друг другу свои помыслы, желания, сообщали все, что могло интересовать общее дело, говорили о правительстве. Предложениям, теориям не было конца. Разумеется, в этих собраниях предводительствовал Пестель. Его светлый логический ум направлял нашими прениями и нередко соглашал наши разногласия».
18 сентября 1822 года зачислен в лейб-гвардии Егерский полк.
В 1824 году Басаргин женился на юной и образованной княжне Мещерской, Марии Михайловне, которая разделяла его взгляды.
Летом 1824 г. Басаргин был назначен старшим адъютантом в главный штаб 2-й армии. На этой должности занятия его оказались определеннее, и он мог с большим удобством располагать своими досугами, которые посвящал горячо любимой жене.
18 января 1825 года назначен старшим адъютантом Главного штаба 2-й армии.
В августе 1825 г. жена его умерла при родах (а сын его скончался, когда Басаргин был уже в Сибири); это так потрясло Басаргина, что у него отнялись ноги, и в октябре он, взяв отпуск, уехал во Владимир к брату, поэтому не принимает участие в мятежных действиях. Возвращаясь в декабре 1825 г. в Тульчин, он в Могилеве узнал о Восстание декабристов 14 декабря, а близ Житомира повстречал капитана Майбороду, некогда им же отрекомендованного Пестелю в качестве хорошего фронтовика, которого фельдъегерь вез в Петербург, вследствие доноса, им поданного. В Бердичеве встретился с арестованным Пестелем.
В Тульчине Басаргин узнал, что и его имя значится в доносе Майбороды. Киселев с женою принял Басаргина ласково: Киселева уговаривала его во всем чистосердечно принести повинную, а сам Киселев уверил его в своем уважении, что бы ни случилось. Так же любезно был принят Басаргин дежурным генералом, и так как из Петербурга никаких распоряжений не приходило, то он был допущен к отправлению служебных обязанностей. Найдя среди казенных бумаг никому не нужный паспорт умершего иностранца, Басаргин легко мог уехать с ним за границу, удаленную от Тульчина всего на 250 верст, но он не хотел отделить свою судьбу от судьбы товарищей и навлечь подозрение на начальство, всегда к нему благоволившее. И впоследствии, в Петропавловской крепости, на предложение караульного унтер-офицера устроить побег, столковавшись с каким-нибудь из иностранных судов, проходивших через кронштадтскую брандвахту до свету, Басаргин отвечал отказом.
Его арестовали 8 января 1826 года (Приказ об аресте 30 декабря 1825 года). Доставлен в Санкт-Петербург 14 января 1826 года и заключен в Петропавловскую крепость, в № 35 Кронверкской куртины.
Допросы в следственной комиссии затянулись почти на полгода, которые Басаргину в Петропавловской крепости дались очень тяжело, тем более что непосредственного участия в серьезных преступных действиях он не принимал вовсе. «Сознаюсь откровенно, - писал он, - что в продолжение первых двух недель моего заключения я так ослаб нравственно, так упал духом, что до сих пор благодарю Бога, что меня в это время не звали в комитет... я легко бы сделал такие показания, которые бы тревожили и теперь мою совесть. Эти две недели мне все представлялось, что я помешался или по крайней мере должен скоро сойти с ума».
В июне Николай Васильевич прислал Николаю I письмо, в котором изъявлял раскаяние, но на это ему объявлено, что участь его зависит от суда.
12 июля 1826 г. собран был весь второй разряд преступников, к которому был причислен и Басаргин. На основании донесения следственной комиссии, гласившего, что поручик Басаргин «участвовал в умысле на цареубийство согласием (это участие Басаргин в „Записках“ отрицает категорически), участвовал в распространении тайного общества принятием одного члена», несмотря на признание самой комиссией смягчающих вину обстоятельств, Верховный уголовный суд отнес Басаргина ко 2-му разряду преступников, и, в силу конфирмованного императором Николаем приговора, был приговорен 10 июля 1826 года, по лишении чинов и дворянства, к ссылке в каторжные работы на 20 лет, с переводом затем на поселение (приметы: рост 2 аршина 8 вершков, лицо белое, рябоватое, глаза карие, нос небольшой, продолговат, волосы на голове и бровях темнорусые). 22 августа 1826 года срок сокращен до 15 лет.
После Крещения 1827 г. арестантов партиями начали рассылать к местам назначения. Басаргин боялся, как бы не попасть по расстроенному здоровью куда-нибудь в крепость, но опасения его не оправдались: вместе с фон-Визиным, Вольфом и Фроловым он чрез Тихвин, Ярославль, Кострому, Вятку, Пермь и Екатеринбург привезен в Тобольск. Отсюда путь ссыльных лежал на Томск, Красноярск и Иркутск в Читу. Здоровье Басаргина, сильно пострадавшее от сырых казематов Петропавловской крепости, в дороге стало заметно поправляться — движение и воздух столь благотворно подействовали на него, харкавшего кровью и плохо владевшего ногами, что в Тобольске он совсем окреп и выздоровел. Вообще, чем дальше продвигались подневольные путешественники по Сибири, тем более она выигрывала в их глазах.
7 марта 1827 года доставлен в Читинский острог, где и встретился с другими декабристами-владимирцами — Одоевским, Мухановым. Местность Читы и ее климат Басаргину показались бесподобными, а растительность необычайной. В сентябре 1830 г. декабристы были переведены на Петровский чугунный завод в 600 верстах от Читы; здесь Басаргин провел шесть лет.
В 1832 году был избран «хозяином» артели декабристов. 8 ноября 1832 года срок сокращен до 10 лет.
В силу двух Высочайших манифестов срок каторжных работ для декабристов был сокращен, и в июле 1836 г. Басаргин покинул Петровский острог, незадолго перед тем перенеся воспаление в мозгу. Освобожденный Басаргин, был обращен на поселение в г. Туринск Тобольской губернии, куда прибыл 17 сентября 1836 года.
Необеспеченный в средствах к существованию, Басаргин, не без страха взирал на будущее; обладая сильной волей, он на каторге еще испытывал, может ли он перенести самый строгий образ жизни и самоограничение в удовлетворении потребностей, и в течение целых шести месяцев питался одним черным хлебом, молоком и яйцами, отказавшись от чая, говядины, рыбы, курения табаку и т.д. Неожиданно жизнь Басаргина устроилась. Брат Басаргина, по выходе его с каторги, обязался присылать по 400 р. ассигнациями, а один из его родственников, Барышников, единовременно доставил ссыльному 4000 р. и ежегодно высылал по 1000 р., так что ко времени перехода на положение поселенца Басаргин мог устроить свой образ жизни, согласно своим желаниям и привычкам.
Только выручка и помощь товарищей и родственников помогли устроиться на новом месте. В 1837 г. отведено 30 десятин земли в Коркинской волости.
Подводя итог под этим периодом своего существования, Басаргин говорил: «Десятилетняя тюремная жизнь моя окончилась... В продолжение этих десяти лет (мне было уже 36 лет) я много приобрел в разных отношениях, мог обсудить и проверить мои убеждения и окончательно утвердиться в них... Много прочел с пользою и многому научился... в дальнейших сношениях наших с людьми мы могли обманываться, заблуждаться, принимать позолоту за чистый металл, но все это не могло поколебать твердости наших правил и убеждений... Стихия нравственная была более или менее обеспечена от всякого внешнего и нового влияния». За приобретение этой духовной мощи Басаргин благодарен правительству: «Размести оно нас по разным заводам, лиши возможности поддерживать друг друга, смешай с простыми ссыльно-рабочими, подчини местному начальству и общим заводским правилам, легко могло бы случиться, что большая часть из нас, будучи нравственно убиты своим положением, без всяких материальных средств, не имея сношения с родными и находясь еще в таких летах, когда не совсем образовался характер, когда нравственное основание не так прочно, потеряли бы сознание своего достоинства, не устояли бы в своих правилах и погибли бы безвозвратно».
27 августа 1839 г. Басаргин женился на Марии Елисеевне Мавриной (1821-1846), дочери подпоручика туринской инвалидной команды. В 1844 г. в результате семейной драмы она ушла в екатеринбургский монастырь, 29 августа того же года вернулась к мужу.
Когда Аненков был переведен в Тобольск, и Басаргин с Пущиным в 1841 г. покинули Туринск. 2 декабря 1841 года разрешено перевести в г. Курган Тобольской губернии, прибыл туда — 15 марта 1842 года. Когда в Курган приехал Н.В. Басаргин с семьей, декабрист И.С. Повало-Швейковский уступил им свой дом, а сам стал жить во флигеле. Николай Васильевич активно участвовал в просветительской деятельности, интересовался делами Курганского уездного училища, бывал в нем. У него установились дружеские отношения с жителями Кургана. Материальное положение семьи Басаргина в Кургане было бедственным.
7 января 1846 года по просьбе брата Александра Николай Васильевич получил разрешение вступить в гражданскую службу в Сибири канцелярским служителем 4 разряда. 21 марта 1846 года определен в Омск в штат канцелярии Пограничного управления сибирских киргизов, 2 мая 1846 года выехал из Кургана, 14 мая 1846 года прибыл в Омск, зачислен писцом 3 разряда.
Находясь в Омске, Николай Васильевич познакомился там с семьей Менделеевых. Его дружба с Ольгой Ивановной (1815—1866) — сестрой великого русского ученого-химика — переросла в большую любовь.
Третий раз женился в марте 1847 г. в Омске на Ольге Ивановне Медведевой. В первом браке (1832) была за ялуторовским купцом Иваном Петровичем Медведевым (ум. 4 января 1842), двоюродным дядей П.П. Ершова.
3 ноября 1847 г. П.Д. Горчаков, по просьбе Басаргина, ходатайствовал перед новым управляющие II отделением князем А.Ф. Орловым о разрешении ему переехать в Ялотуровск, «где жена его имеет дом и небольшое заведение, составлявшее их единственные способы к жизни» (О.И. Медведева владела небольшой Коптюльской стекольной фабрикой.).
3 декабря 1847 г. Басаргин получил разрешение на переезд . 7 февраля 1848 года переведен на службу в Ялуторовский земский суд. 1 июня 1853 года зачислен в 3 разряд канцелярских служителей. Помилован в 1856 году. С 5 мая 1856 года коллежский регистратор.
Басаргин вместе с Е.П. Оболенским купили мельницу на Тоболе в семи верстах от Ялуторовска. Управление принадлежало Басаргину.
О положении своем в это время Басаргин говорил следующее: «Можно положительно сказать, что наше долговременное пребывание в разных местах Сибири доставило в отношении нравственного образования сибирских жителей некоторую пользу и ввело в общественные отношения несколько новых и полезных идей». И далее: «Я уверен, что добрая молва о нас сохранится надолго по всей Сибири и многие скажут сердечное спасибо за ту пользу, которую пребывание наше им доставило. Неудивительно после этого, что все искали нашего знакомства». По воцарении императора Александра II, Басаргин писал в дневнике: «В мои преклонные года, при слабости моего здоровья я уже не могу быть лицом действующим. Мне остается только быть зрителем совершающихся событий и радоваться, когда будут оправдываться мои надежды на новое царствование, на нового государя, которого по какому-то безотчетному чувству я люблю искренне».
От императора Александра II Николай Васильевич получил окончательное помилование, и 21 февраля 1857 г. выехал с женой и воспитанницей.
25 марта 1857 года прибыл в Москву, 2 апреля выехал в Киев и Тульчин, затем проживал у родственника своего, полковника Андрея Ивановича Барышникова, в его имении Алексине Дорогобужского уезда Смоленской губернии.
20 марта 1858 г. Басаргины были во Владимире и на третий день - в родовом имении отца д. Липне (деревня рядом с сельцом Михейцевым). Навестив родственников, Басаргин стал обустраиваться в родных местах.
Фрагмент карты Менде Владимирской губернии 1850 года
Приобрел имение Вареево в Покровском уезде Владимирской губернии 7 мая 1858 года.
Он писал в дневнике: «Приехав в конце февраля месяца в г. Покров, я остановился тут до весны и нашел себе маленькую квартирку. Вскоре двоюродная сестра моя предложила мне купить у нее маленькое имение в 30 верстах от города по Владимирской дороге (район Липни, усадьба называлась Виреево), в этом имении был небольшой домик и необходимая усадьба с садом и всеми службами. Имение это пришлось мне по мыслям, тем более, что в трех верстах от него схоронены были все мои родные. Я согласился на ее предложение и, уговорившись в цене, решил доживать тут остальной свой век. В конце апреля мы приехали сначала в Липню, деревню вдовы брата моего, и потом к сестре, в купленное мною имение. В начале мая вместе с нею поехали во Владимир и там совершили купчую.
Возвратившись, я занялся небольшим хозяйством своим и необходимыми Справками в доме и усадьбе... Это имение, как я уже говорил, прежде куплено было мною у моей родственницы, и я не затруднялся приобресть населенную собственность потому только, что крепостное состояние в России уничтожалось и, следовательно, такое владение не противоречило моим понятиям и моим правилам. Купивши ее в мае месяце, я отправился недели через две в Сибирь, стало быть, не имел времени даже ознакомиться с новым своим приобретением. Приехав теперь на житье, я, разумеется, стал вникать во все подробности моего маленького деревенского хозяйства в отношении крестьян и дворовых людей с помещиком, в образ жизни, нравственность, поведение тех и других, в их обязанности, их занятия, одним словом, во все, что составляло их быт и их значение в общественной, семейной жизни.
Наблюдения эти занимали меня тем более, что, будучи всегда по теории и по нравственным убеждениям противником крепостного состояния, я мог проверить теперь на самом деле справедливость своих прежних суждений. К тому же при предстоящем разрешении современного вопроса об уничтожении крепостного состояния каждому рассуждающему человеку не мешает знать положение, в котором находится большая часть крепостных людей, и вникнуть в те причины, которые поставили их в это положение. Если бы я даже никогда не думал о нравственном положении помещичьих крестьян, то и тогда бы одного - двух месяцев деревенской жизни достаточно было, чтобы сделать из меня пламенного приверженца их освобождения. Надобно еще заметить здесь, что родственница моя и родители ее, от которых она получила это имение по наследству, были люди добрые и далеко не такие, чтобы не заботиться о благосостоянии их человеческой собственности. Не менее того все вообще хозяйство, управление, нравственность и понятия всего этого маленького населения представлялись таким хаосом самых явных противоречий здравому смыслу, самых бестолковых идей, самых унизительных проявлений и пороков рабства.
Начну с крестьян: они были на барщине, но на барщине нисколько для них не отяготительной. Каждое тягло обрабатывало в поле менее чем одну казенную десятину. Других работ почти никаких не было, сами же они пользовались по две десятины на тягло, и, сверх того, летом, во время сенокоса и жнитва, созывались из соседних деревень помочи. Каждый крестьянин при таком порядке управления должен бы был благоденствовать, а выходило напротив. Все они были не скажу бедные, но и не зажиточные. Собственные их пороки были леность, нерадение. в некоторой степени пьянство и в высшей лживость и лицемерии было ни одного, который делал бы что-нибудь охотно, с желанием угодить и исполнить добросовестно. На словах униженность, раболепие, а на деле как бы увернуться от работы, сделать ее кое-как, выйти поздно, уйти рано или совсем не прийти. То, что можно было окончить в день двум-трем человекам, делалось десятью неделю и то скверно, без всякого старания. Расскажу здесь один случай, который всего лучше объяснит их леность и недобросовестность или, лучше сказать, барщинную работу помещичьих крестьян. В мае месяце, вскоре после покупки этого имения, я спросил старосту, что теперь делают крестьяне. Дни летние - сложа руки сидеть было бы безрассудно. Он мне отвечал, что кончили только посев ярового хлеба и что теперь недели две с лишком до возки навоза полевой работы не будет, и каждый займется у себя дома.
Помещику же они обыкновенно в это время исправляли кое-что по усадьбе, вот и теперь надобно было починить и исправить забор около сада. Я сам осмотрел предполагаемые поправки и спросил, во сколько дней они их кончат. Ответ старосты и крестьян был такой, что дай бог всей барщине сделать их в две недели. По-моему же работы тут было двум человекам на пять - на шесть дней. Я велел собрать всех крестьян и предложил им, не хотят ли они на господскую работу нанять, а сами ехать возить лес на кирпичные заводы, что было для меня чрезвычайно выгодно. Они подумали и согласились. Тут же наняли двух человек из своих и дали им за всю работу тринадцать рублей серебром, а сами в течение шестнадцати дней до возки навоза выработали одиннадцать человек с лошадьми 176 р. 50 коп. Вот что значит барщина. Вот сколько пропадает обыкновенно драгоценного для крестьянина времени при невольном, вынужденном труде.
Решившись сколько возможно улучшить их быт, мало-помалу исправить недостатки, вредные для них самих, я оставил, однако же, до разрешения вопроса об уничтожении крепостного состояния прежний порядок, т.е. барщину, чтобы не вводить чего-нибудь нового на короткое только время и чтобы потом с большим знанием дела и всех местных обстоятельств устроить их сколько можно для них выгоднее при новых отношениях между ними и помещиком. Сам же, не входя много в подробности своего хозяйства и не нарушая незавидного прежнего Управления, занялся одним только наблюдением за действиями, поступками, нравственностью и сельскими занятиями лиц, составляющих вселение моего маленького имения.
В самое короткое время я не мог не заметить в крестьянах, и в особенности в дворовых, отсутствия самых простых правил нравственности. Крестьяне не имели к помещику никакого усердия, напротив, старались скорее вредить ему, нежели помогать, даже невзирая на собственный от того ущерб. Так, например, они без спросу и без малейшей пощады рубили небольшой, но единственный в имении лес, который научно оставлен был на всякий случай для их же будущих надобностей.
Так, насилу могли добиться, чтобы они поправили необходимый для них же колодец, на что материал им был дан господский. Так, для каждой бездельной поделки или часовой работы надобно было посылать десять раз, пока придет тот, за кем посылалось. А работали кое как - просто смех и горе. Привыкши в Сибири к вольному труду, я невольно возмущался, смотря на их работу. Мне понадобились один раз две простые форточки в рамах, я дослал за лучшим плотником, который прежде сам брал подряд, и что же - он ровно четыре дня делал эти форточки, по вечерам брал свечи и едва, наконец, кончил их. Между тем как тут всей работы было на два - на три часа, и, сверх того, я ему положил за них полтину серебром. В другой раз я едва в неделю добился, чтобы перевесить дверь, которая неплотно притворялась. Одним словом, грустно и возмутительно было смотреть на все это. Точно также отправлялась и вся сельская барщинная работа.
Земля пахалась дурно. Под малейшим предлогом иные не выходили совсем на работу, а другие приходили позже, а уходили как можно раньше. Ссоры и ругательства со старостой, жалобы его на крестьян и крестьян на него были беспрестанны. Когда же позовешь их и станешь выговаривать, то начнут уверять все в преданности, самая грубая лесть, самые раболепные проявления. Признаюсь, никогда не ожидал я встретить такую полнейшую испорченность в правилах, полное отсутствие всякого понимания честности и своего достоинства как человека, своих даже выгод. Но это я описал только лучшую половину населения, вторая, т.е. дворовые, были во сто раз еще хуже. Я не мог представить себе, проживши половину века со свободной прислугой, на какой жалкой и вместе с тем испорченной ступени стоит эта многочисленная часть крепостного сословия. Расскажу факты, они лучше объяснят, покажут в настоящем виде весь этот мир и вместе с тем наведут и на причины такого нравственного упадка.
В имении, мною купленном, было одиннадцать человек дворовых мужского пола и одиннадцать женского. Чрезвычайно много для такого незначительного поместья, человек пять мужчин и столько же женщин имели определенное занятие, например кучер, повар, человек и мальчик для прислуги и скотник. Из женщин прачка, ключница, скотница и две девушки, остальные были без должностей и исполняли то, что заставляли их делать. Делать было ровно нечего. Все они были на месячине и маленьком жалованье и получали. по-моему мнению, не совсем достаточно.
Правда, что у них оставалось много свободного времени и если бы они были ремесленные люди. то могли бы порядочно зарабатывать, но мне кажется, что не должно этого брать в расчет при назначении содержания прислуги, и потому опять повторяю, что тем, что они получали, довольны быть они не могли. Родственница моя, женщина уже немолодая и несколько старое века, оставляла все, как оно было прежде - тридцать лет тому назад. И потому ей, может быть, не приходило и в голову, что для настоящего времени недостаточно того, что для прежнего было довольно. Впрочем, дворовые хоть и были недовольны содержанием, но не роптали, а хотя иногда и роптали, но самой госпоже не жаловались. Напротив, в глаза превозносили ее до небес. И в самом деле, она действительно была женщина добрая, то они делали, что хотели, и пополняли свои недостатки, чем и как только могли. Господская собственность считалась ими за ничто - вечно смотря на нее как на средство ловко (а иногда даже и очень неловко) отделить от нее для себя частицу. Таким образом укоренился между ними порок, не скажу воровства (потому что они, вероятно, не считали его таковым), но недобросовестности или нечестности.
При продаже этого имения родственница моя объявила мне, что всем дворовым людям даны ею отпускные, которыми, однако, они могут воспользоваться только по ее смерти. Я же уговорил ее дать эти отпускные немедленно, на что она и согласилась. Стало быть, войдя во владение, я нашел дворовых людей не крепостными, а свободными. Их было так много для меня, по моему образу жизни и по маленькому моему хозяйству, что я было хотел сначала оставить только половину, а остальных уволить. Но между ними были люди, которые уже давно служили и которым трудно бы было найти себе место, и потому я решился до времени оставить всех и предложить каждому из них свои условия насчет его обязанностей и содержания. Например, повару кроме достаточной месячины я назначил 4 р. серебром в месяц, двум людям при помещиках по 3 руб. и т.д. Сравнительно с прежним их содержанием это было несравненно более, и я полагал, что они не только будут довольны, но обрадуются такому распоряжению. Вышло, однако же, напротив.
Сейчас у них явилась мысль, что они мне необходимы и что без них я не буду знать, что делать, и потому все почти объявили, что плата эта для них недостаточна. Когда же я сказал им на это, что более Дать не могу и что если они недовольны, то могут приискивать себе Другого хозяина, а что я, со своей стороны, также найду другую прислугу, то они, потолковавши между собою и поразузнавши на стороне о жалованье служителям, явились ко мне через несколько дней с искренней просьбою позволить им остаться с изъявлением полной готовности служить за назначенную им мною плату. Хотя поступок этот доказывал мне ясно их недобросовестность, но, не желая лишать их верного места, а некоторых даже куска хлеба, я оставил у себя не только тех, которые были мне нужны, но даже излишних.
Вскоре потом я заметил, до какой степени была развита между ними зависть и недоброжелательство друг к другу. Те из них, которым по их летам и по их обязанностям и предложено было меньшее жалованье, стали завидовать получавшим более и не упускали случая наговаривать на них. Разумеется, я с первого же раза вывел на чистую воду их сплетни и тем прекратил навсегда это повсеместное обыкновение деревенской дворни. Беспорядочность и лень были отличительными чертами этого жалкого народа. Если случалось, что приказывают кому-либо, все находившиеся тут бросались как сумасшедшие, перепутывали все на изворот и потом оставляли без исполнения до тех пор, пока не повторишь десять раз одного и того же.
Догадаться сделать, исправить что-нибудь и не дожидайся. Самые даже простые обязанности исполнялись медленно, неохотно или так, чтобы только показать свое мнимое усердие. Сколько раз случалось мне заметить, что одну и ту же комнату мели три или четыре человека в продолжение одного часа и в то же время ни один из них без особенного приказания не заботится прибрать в сенях, закрыть порядком ставни или закрыть как следует печь. Неопрятность и неряшество их тоже возмущали меня. Нельзя представить себе, до какой степени понятие о чистоте было далеко от них. Многого мне стоило добиться до того, чтобы они хоть сколько-нибудь соблюдали чистоту и около себя и в том, чем каждый занимался по своей обязанности.
Но все эти недостатки не значили ничего в сравнении их лживостью. Странно, до какой степени порок этот развит в людях крепостного состояния. Это я даже замечал и прежде в так называемых господских домах. Стоит только спросить господину своего дворового служителя о чем бы то ни было, можно быть наперед уверенным, что в ответе необходимо будет большая или меньшая ложь.
Ему, вероятно, сейчас представляется, что вы спрашиваете его с какой-нибудь целью, и он ответит вам так, чтобы вы не могли узнать истины. И это даже не в каком-либо важном, до него касающемся обстоятельстве, а так при каждом незначительном вопросе. Сколько раз я мог поймать свою прислугу в этой лжи, но мне совестно было обличать их, и я молчал, подавляя в себе неприятное чувство, а они, кажется, думали, что нет ничего легче, как меня обмануть. Если что изломается, разобьется, то уже не ищите виновника, хотя все и уверены, что не только взыскания, но даже выговора не будет.
Если же станете доискиваться, боже упаси, поднимется шум, глупые уверения в усердии, укоризны друг на друга и общее недовольствие, а все-таки вы не добьетесь истины, и выйдет, что вещь разбилась или изломалась сама. Не мог я тоже привыкнуть к их образу выражаться и говорить со мной. Привыкнув обходиться с людьми свободными, я был в Сибири для служителей моих никто более, как старший в доме, т.е. хозяин, с которым они заключили взаимно-обязательные условия: с одной стороны, служить и исполнять все в разумной мере то, что от них требуется, а с другой стороны, получать за то положенное вознаграждение и удовлетворительное содержание. Если стороны были друг другом довольны, то не расставались десятки лет, в противном случае очень полюбовно рассчитывались и расходились.
В отношениях наших соблюдались только такие формы, которые для них не были унизительными, а в отношении меня в должной степени вежливы и благопристойны. Здесь же, напротив того, их способ выражаться и вообще образ их сношений со мной был до того унизителен и раболепен, что я не раз возмущался им, и мне многого стоило, чтобы, наконец, приучить их к простой обходительности со мной. Например, господская рука была не рука, а ручка, не нога, а ножка, господин не ходит, не ест, не пьет, а изволит ходить, изволит кушать, изволит забавляться, изволил занемочь и т.д. Как-то раз я заметил одной женщине, что ее выражения неправильны, что ручки только у детей и что слово «изволил» не идет к такому действию, которое совершилось против желания, например: упасть и ушибиться. Она с удивлением посмотрела на меня и отвечала, что я, конечно, изволю шутить, что рука у простонародия, а у господина ручка и что нельзя про них говорить иначе, как с прибавлением изволил ко всему, что они делают и что с ними случается.
Признаюсь, я долго не знал, как приступить к изменению в них этих форм, а надобно было начинать с этого, чтобы дойти, наконец, и до постепенного уничтожения их нравственных недостатков. Решившись жить в деревне и находясь по своим летам и своему расстроенному здоровью вне круга общественной деятельности, я считал обязанностью своей принести хоть маленькую пользу человечеству, действуя с благонамеренной целью на крошечную его частицу, меня окружающую. Задав себе задачу улучшить их вещественное благосостояние и нравственные качества, я ни на минуту не уклонялся от этой цели и согласовал с нею свои действия. В этом отношении мне помогло одно обстоятельство: мы привезли с собой из Сибири девушку, которая у нас жила с самого малолетства и так к нам привыкла, что сама просилась ехать с нами в Россию. Она почти выросла в нашем доме и была, так сказать, нами воспитана. Мы обходились с нею не как с простою служанкою, а как с верным и преданным существом. Ее же обращение с нами было самое простое, ровное, без всякого раболепства и унижения. Сначала моя новая прислуга с удивлением смотрела на наши отношения с этой девушкой.
Им было странно, непонятно, как могла она сидеть, когда я или моя жена входили в комнату, как она при каком-нибудь поступке не целовала руки и не затрудняясь просила, что ей было нужно, а главное, как могла она быть с нами откровенной в случае какой-либо неосторожности или даже ветрености. Их изумляло то, что мы никогда на нее не сердились и если и приходилось Аелать иногда выговор, то делали его покойно и ласково. Привыкши к своим понятиям, они пытались, хотя и неудачно, сбить ее с толку и Лгать также, как лгали сами. Но она благоразумно отвечала им, что так вести себя с нами не привыкла, да этого и не было нужно, потому что мы легко извиняли ей всякую ошибку, ложью же и неправдою можно и огорчить и потерять наше доверие. Такой очевидный пример не мог нам них не подействовать благодетельно, хотя первоначально и смешивая их понятия. Не прошло и трех месяцев, как я стал замечать в них видимую перемену к лучшему, сплетни и наговоры друг на друга прекратились, уменьшились и наклонности к вину.
Появилось непритворное желание угодить, исполнить порядочно то, что требовалось от них, и, наконец, стала заметна некоторая искренность. С моей стороны в этом случае не было употреблено не только каких-либо строгих мер, но никогда не было даже выговора. Я только старался показать им, что обман и всякие недостатки я замечаю и хотя с неудовольствием, но снисходительно переношу все как необходимое следствие их прежних обычных наклонностей. С крестьянами я вел себя с большей обдуманностью и желал развить в них чувство справедливости, старался даже в самых обыкновенных случаях соблюдать строгое беспристрастие. Так, например, несмотря на то, что они были на барщине, я не употреблял их, кроме определенных занятий, ни на какие произвольные господские работы.
А если и случалось иногда прибегать к их труду, то платил им как вольным.
Вместе с тем я требовал от них, чтобы то, что они должны были делать, делалось хорошо и чтобы никто без особенной причины не уклонялся от своих обязанностей. Вместе с тем явным образом отличал тех, которые вели себя добросовестно. Каждая их добровольная мне услуга не оставалась без заметки и вознаграждения.
До поездки моей в продолжение весны и части лета я занимался улучшением моей усадьбы и переправками в доме. Работали большей частью свои крестьяне, но я им платил за все по высокой цене, а как в этот год по случаю сооружения железной дороги заработная плата была очень высока, мне же откладывать постройку было невозможно, ибо в доме почти нельзя было жить, то и приходилось платить очень дорого. Плотник, даже посредственный, получал в сутки не менее 80 копеек серебром. Крестьяне сначала было не совсем охотно нанимались на мою работу, опасаясь, что я не дам им настоящей Цены и буду засчитывать барщину. Но когда увидели, что я поступаю добросовестно и выгода вся на их, а не на моей стороне, то упрашивали даже меня не нанимать посторонних, а оставлять работы за ними.
Жизнь моя в деревне была чрезвычайно приятна и покойна. Занятия на постройке, в саду, по маленькому моему хозяйству, переписка Q родными, знакомыми и друзьями, чтение книг и журналов, которые по случаю важных событий, совершавшихся в России, и по дозволенной им правительством свободе говорить и рассуждать обо всем без большого стеснения не могли не быть занимательны. Кое-какая работа умственная и, хотя не частые, посещения родных и соседей - все это наполняло время и не допускало скучать... Крестьянский вопрос также подвигается к окончанию... Все... с нетерпением ждут окончательной развязки, которая совершенно преобразует наше сельское хозяйство. Даже у меня в маленьком имении моем в ожидании этой развязки все остановилось в самом вредном для хозяйства положении. Перемену к улучшению делать нельзя, потому что было бы неблагоразумно вводить что-либо новое на несколько дней, а между тем старое до того дурно, что из рук вон. Сверх того, при настоящем ожидательном положении оно сделалось еще хуже. Крестьяне и дворовые, смотря на свой теперешний быт как на временный и ожидая конца теперешнему порядку, нисколько не заботятся об исполнении своих обязанностей. Конечно, можно бы принудить их к тому, но для этого надобно вмешивать местную власть и принимать меры, которые противны моим правилам, а потому я и смотрю на все сквозь пальцы, стараясь кое-как поддерживать хозяйство миролюбивыми и кроткими убеждениями, весьма часто не ведущими ни к какому удовлетворительному результату. Говорят, что в январе последует окончательный манифест о крестьянском деле.
Помоги бог доброму государю нашему совершить это дело на благо России». Перенесенные житейские невзгоды воспитали в Басаргине христианские верования и нравственные идеалы. Верный им, Басаргин в самой старости, хотя и сознавал себя отставшим «от нового во всем, что входит в круг современного образования», тем не менее питал горячее сочувствие к «успехам не мнимого, а настоящего просвещения, основанного на справедливости».
Последние годы жизни провел в имении Богородском Московской губернии.
Н.В. Басаргин умер в Москве, 3 (15) февраля 1861 г. Похоронен на Пятницком кладбище в Москве.
Басаргин оставил воспоминания об училище для колонновожатых и Муравьеве Н.Н. (напечатаны в «Русском Архиве» за 1868 год, кн. 4 и 5) и «Записки», напечатанные Бартеневым в «Девятнадцатом веке» (ч. I) (отдельно изданы в 1872 году). «Записки» занимают видное место среди мемуаров декабристов. Написанные просто, правдиво, кратко, они дают мало сведений о ходе движения, но превосходно рисуют облик самого Басаргина и его мировоззрение, а также ценны по данным, касающимся жизни декабристов в Сибири (в них вошел устав артели декабристов). Имеет также значение содержащийся в «Записках» бытовой материал, особенно рассказ о каторжнике Масленникове и о «2-х сестрах».
Основная мысль Басаргина: всякий человек способен издать «сочувствующий добру звук». Преступников «следовало бы лечить с особенным вниманием и любовью, а не преграждать им все пути к исправлению».
Басаргин мечтает о времени, когда из уголовных законов исчезнет «средневековое правило возмездия». В заключение «Записок» он выражает горячую радость по поводу того, что крепостное право «издыхает».
Дети:
- от первого брака дочь Софья (в 1826 г. ей 1 год), воспитывалась у тещи княжны Мещерской, крестница П. Д. Киселева;
- от второго брака сыновья: Александр (родился в апреле 1840 г. и вскоре умер) и Василий (15.10.1841—18.7.1842).
В семье Басаргиных воспитывалась дочь декабриста Н. О. Мозгалевского Пелагея («Полинька», 1.10.1840 — 1862), впоследствии жена П. И. Менделеева, брата Д. И. Менделеева.
Основная статья: Декабристы и Владимирский край.
Уроженцы и деятели Владимирской губернии
Дер. Липна
|
