Общинное землевладение
Рассматривая промыслы бывшей Опаринской волости и влияние их на земледелие, мы впервые столкнулись с причинами, заставлявшими крестьян оставлять их исконное занятие-хлебопашество. А теперь укажем еще на одну.
В 17-ти селениях этой волости, занятых шерстяным производством, считалось 553 двора. Из этого количества 127 дворов не имели лошадей — главной рабочей силы крестьянского хозяйства, а 117 дворов не имели и крупного рогатого скота. В большинстве случаев (112 дворов) именно безлошадные дворы лишены были коров, так как содержать их было затруднительно, если оставлена обработка земли.
Далее — из 553 дворов на 431 двор крестьян-землепашцев приходилось 122 семьи, бросивших совсем хлебопашество. Уже одна эта близость цифр 127 и 122 показывает, что безлошадные — это и были как раз те крестьяне, которые бросили хлебопашество. Из 127 безлошадных только 5 дворов обрабатывали землю, а остальные 122 семьи оставили ее.
Более глубокий анализ приведенных цифр показывает, что 127 опаринских безлошадных могут быть разбиты на 4 группы:
1. Первую группу составляли такие безлошадные, которые лично, помочью или наймом еще обрабатывали свою землю. Они составляли всего 4% от общего числа безлошадных. Это — первая ступень, ведущая крестьянскую семью к обеднению. Лишенный рабочей лошади домохозяин, однако, не бросал земли. Он нанимал лошадь и сам обрабатывал свой надел, или же обращался к наемному труду и мирской помочи. При благоприятных условиях такой крестьянин еще сравнительно легко мог подняться на ноги.
2. Вторую категорию безлошадных составляли так называемые бесхозяйные (18% от общего числа). Они уже не в силах были обрабатывать землю сами, а нанимать рабочих не находили выгоды: у них не было навоза, они размотали или привели в ветхость свой инвентарь. Бесхозяйные запускали землю под покос («залужали») или же сдавали соседям за 5 — 6 рублей свой душевой надел. Работая на фабриках почти круглый год, они не теряли еще надежды завести лошадь и приняться за обработку земли, если трудолюбие и трезвая жизнь давали им возможность при благоприятных условиях скопить деньжонок, а капризные колебания рынка выкидывали их с фабрики.
3. Третью ступень, еще более отрывающую крестьянина от земли, составляли гуляки (37%). Гуляк — это тоже бесхозяйный крестьянин, но он уже лишен был надежды когда-нибудь приняться за обработку земли. Гуляк давно «махнул рукой» на землю и сдал ее навсегда, но не соседу и не на время, как бесхозяйный, а в мир или общину. Иногда и сам мир, убедись в течение долгих лет, что гуляк «не землепашец, а путаник», отбирал у него землю. Но у гуляка оставалась еще рабочая сила, которая облагалась «гуляцким оброком» в 18 — 20 рублей с тягла. Чтобы не платить оброка, гуляк нередко поступал в кадры «беспачпортного» люда сомнительной профессии, в знаменитую «золотую роту», которая находила спокойный приют и широкое поприще деятельности в Сергиевском Посаде.
4. Для гуляка, если не практически, то хотя теоретически была возможность подняться на ноги, благодаря выгодным заработкам, — для 4-й категории безлошадных не было и такой возможности. Они лишены рабочей силы. Этот факт признавал и сам мир, помещая их в разряд безтягольных (40,3%). Убогие и бобыли, старики, утратившие силу, отставные солдаты, лишенные земли старым рекрутским уставом, солдатки, бобылки, девушки — вековушки; не имеющие работников, — таковы были элементы, входившие в состав этой категории, более половины семей, которой жили мирской благотворительностью; сбирая Христовым именем. Среди них число бездомовых (5 категория) доходило до 37, что составляло почти 6,7% всего числа безлошадных дворов.
Разумеется, все эти безлошадные категории крестьян находились под самым пристальным вниманием мира или общины, которая образовалась еще в недрах крепостного права и, следовательно, имела вековые традиции. Они — эти наемщики, бесхозяйные, гуляки, безтягольные и бездомные — служили как бы грозным предостережением остальным так называемым «исправным» крестьянам, заставляя их крепко держаться за общину, которая худо-бедно позволяла сводить им концы с концами. Конечно, встречались среди них и подворное ведение хозяйства и выход из общины после освобождения от крепостной зависимости, но в первые годы это были единичные случаи, которые не делали погоды. Основная масса бывших помещичьих крестьян продолжала оставаться в миру, который привлекал их прежде всего своей круговой порукой. То же самое наблюдалось и у государственных крестьян, общинное землевладение которых имело еще более древние корни.
Были и другие серьезные причины, заставлявшие бывших помещичьих и государственных крестьян держаться за общину. Расскажем о них на примере той же Опаринской волости, крестьяне которой в большинстве своем придерживались общинного землевладения с более или менее частыми переделами земли. После освобождения правом выкупа своего надела отдельно от общества (с внесением всей выкупной ссуды) воспользовались здесь только двое. В числе главных мотивов, которыми обуславливалась необходимость общинного землевладения, сами опаринцы чаще всего называли следующие:
1. Различное качество земли («земля разная, в один угол не отрежешь») не позволяло отрезать ее для каждого двора «в один угол», а заставляло давать полосы во всех «пустошах».
2. Постоянные перемены в составе семьи («семьи меняются») привели бы к полному отягощению землей и платежами при убыли душ и к «легости в платежах» при возрастании семьи, — словом, к крайне неуравнительному распределению земли и тягол. Обремененные землей малосильные дворы должны были бы отдавать свои земли за бесценок в аренду, а сами платить за них подати.
3. При подворном владении уничтожение общинного, мирского выгона скота имело бы два неудобства:
а) каждому домовладельцу пришлось бы нанимать особого пастуха или самому пасти, а многочисленные потравы вызывали бы многие тяжбы;
б) то же количество скота «стравит» выгон и жниво, нарезанные клочками, в 3 — 4 раз быстрее, чем общий выгон и пасево.
Кстати, эти последние соображения относительно выгонов удерживали от стремления к подворному разделу даже богатых крестьян и кулаков; другие мотивы для них совершенно не имели значения.
Таким образом, если была принята в расчет невозможность «отрезки земли в один угол» и необходимость «уравнительности в раскладке тягол», то переделы становились неизбежными. Скидка и накидка тягол (переверстка) при этом происходили ежегодно, смотря по нужде. Например, крестьянин, достигший 55-летнего возраста, требовал скидки 1 души. Мир подыскивал в какой-либо семье подростка и накладывал на него душу. Новый владелец «садился на душу» в тех же местах, в которых владел ею старик. Если поле было разбито, например, на 15 пустошей или полос (конов), то он получал в 15 местах 15 однодушевых полосок. Но так как двор подростка владел уже 15 полосками (однодушевыми или многодушевыми), то теперь на долю этого двора приходилось уже 30 (вместо прежних 15) чрезполосно лежащих в поле полос. А так как скидка и накидка тягл происходила ежегодно, то по прошествии 10 лет развивалась страшная чересполосица, для устранения которой и производился передел, то есть «общее поравнение» земли.
Крестьяне, объясняя необходимость передела, почти исключительно ссылались только на чрезполосицу, возникающую сказанным выше путем. Некоторую роль, правда, играли здесь и запущенные среди полей полосы, которые при переделе крестьяне отрезали в один угол для «гуляков» или для распашки всем миром. Имело значение также и то обстоятельство, что вследствие постоянных скидок и накидок тягол, не только увеличивалась чересполосица и полосы суживались, что неудобно само по себе, но и урожаи на узких полосах бывали хуже, чем на широких, так как увеличивалось число борозд, где хлеб не родился. В переделах играли также большую роль выход из общества его членов, эпидемии, от которых появлялось сразу много «убылых душ». Полосы этих убылых душ обычно запускались впредь до передела; раскладывая их на все общество, пришлось бы пахать крайне мелкие, микроскопические полоски. И, наконец, быстрый рост населения, что было естественным для старой России, так же побуждал к переделам, вызывая ропот в обремененных землей семьях и требование «сложить лишнюю тяготу на подростков».
Эти переделы имели даже свой особый ритуал. Прежде всего определялось число рабочих душ (тягол), полурабочих, а для некоторых селений 1/4 и даже 1/8 доли работников, а затем каждая пустошь делилась на такое же число душевых полос. Уравняв полосы, кидали жеребий. «Жеребок — деревянная палочка с особой меткой для каждого домохозяина (1 зарубка, 2 зарубки, крест, угольник и т. п.), число жеребков равно было числу домохозяев. Жеребки клались в шапку, откуда вынимались рукой. Первый вынутый жеребок назывался «резвый» («первый выскочил»), владелец его получал первую по порядку полосу. Затем вынимался 2-й, 3-й («первый от начина», «второй от начина») и т. д. Последний жеребок назывался «леглый» («дольше всех лежал в шапке»).
Необходимо заметить, что надельная душа опаринцев не соответствовала ни ревизской душе, ни окладной душе казенной палаты, ни наличной, наконец, душе. Здесь можно было встретить, кроме «полного тягла», еще 1/2 тягла, четвертую и даже восьмую («осьмую») долю тягла. Другими словами, царило такое разнообразие в единицах обложения, в величине дробей и возрасте облагаемых, что решительно невозможно отыскать в этом какую-либо закономерность. В двух селениях (Тарасееве и Садовникове) каждый крестьянин облагался с 10 до 20 лет 4 раза, начиная с 1/4 доли до полного тягла; в 7 селениях встречались 3 стадии обложения, в 7 других — две. В селе Каменках сразу накладывали полное тягло в 19 лет, а в деревне Ереминой единицей обложения являлось уже не тягло, не работник, а общая экономическая «мощь», «сила», «кто сколько одолеет». Эта последняя слагалась не только из количества работников, но также скота, местных и отхожих заработков каждой семьи, то есть основным критерием была платежеспособность двора. Благодаря такому взгляду, ереминский мир сумел обложить даже не принадлежащего к общине фабриканта Малышева, который владел наделом на 4 души.
Дробная раскладка, вообще говоря, указывает на значительное число «убылых» душ, отчего «за недостачей взрослых работников» приходилось облагать подростков и даже детей 10-летнего возраста, конечно, уже не целым тяглом, а половиной, 1/4 и даже 1/8 долей тягла.
В селах же Андреевской волости периоды, через которые происходили коренные переделы земли или уравнение по душам, были различны даже в селениях, находившихся по соседству. Так, в деревне Кудриной земля делилась через 12 лет, а через каждые 6 лет — уравнение по душам. В селе же Новоселках, что лежало на другом берегу реки, уравнение происходило каждый год, а переделялась земля через 5 лет...
Интересно, что частота переделов в этом районе зависела (и в значительной степени) от способа обработки земли. Например, в селе Шимохтино крестьяне не делили землю со времени последней ревизии, то есть 19 лет. В 1879 году по предложению старосты был, наконец, составлен мирской «приговор» о переделе земли через каждые 9 лет. Но наступила весна и, ничего не переделили, все осталось по-прежнему. Объясняется это так. Земля в Шимохтино пахалась исключительно косулями, причем под ярь и при посеве озими пахали «всклад» или «всвал», а в июне пар при запашке навоза «вразвал». Таким образом, каждый год загоны делались все выше, в особенности у несметливых крестьян. Пахать же так привыкли исстари, полагая, что этого требует их сырая почва. А при этих условиях перебивать землю крайне не рационально. При переделе в высоком загоне обязательно образуется борозда, и хлеб здесь родиться будет плохо.
В селе же Новоселках способ обработки почвы был совсем иной. Там ярь весной пахали косулями «вразвал», пар при запашке навоза косулями же «всвал», а под посев озими пахали сохами — только рыхлили. Поэтому поле там было ровнее, высоких загонов не было, и село делило пахотную землю обязательно через каждые 9 лет.
Принципы распределения земли по душам в различных местностях бумаготкацкого производства тоже были различны. В северо-восточной части, наиболее плодородной, каждый вновь родившийся ребенок мужского пола имел право на землю, которую он получал на свою долю при уравнении душ или при крестьянском переделе. Напротив, в юго-западной части земля разверстывалась больше всего по степени экономической состоятельности крестьян. Поэтому часты были факты, когда дом, имеющий всего 2 наличные души, владел землей на 3 — 4 души и наоборот.
Теперь же рассмотрим типы разверсток земли, практиковавшиеся в Юрьевском уезде, то есть в самом центре ополья, и начнем с разверстки земли по наличным душам...
При этом типе разверстки всякая наличная душа мужского пола, какого бы возраста она ни была в момент передела, получала известную часть земельного надела, одинаковую со всеми другими. Женский пол права на получение земли не имел, и только вдовам и бобылкам мир давал иногда некоторую часть поступающей в передел усадебной земли — для огорода, под ягодники и т. п. Вообще же говоря, женский пол при рассматриваемой форме разверстки совершенно игнорировался, так что семья, имеющая, скажем, три наличных души мужского пола и четыре души женского, получала при переделе одинаковое количество надельной земли с семьей, состоящей из трех душ мужского пола и шести душ женского.
В Юрьевском уезде в начале 80-х годов XIX столетия насчитывалось 82 общины, принявших разверстку земли по наличным душам. Одним из общих условий, при которых практиковалась эта форма разверстки, являлось превышение (или, по крайней мере, равенство) доходности крестьянского надела над количеством лежащих на нем платежей и повинностей. Во всех селениях этой группы сдающий соседу свой надел крестьянин не только освобождался от всех платежей и повинностей, но еще получал от своего арендатора известное количество «верхов», обычно 2 — 5 рублей.
При таких условиях надельная земля являлась, конечно, для крестьян особо лакомым кусочком, ею все дорожили и каждый был заинтересован в том, чтобы получить ее как можно больше. Земля при этом не могла обременять мужика, так как в случае, если какой-либо дом был не в силах обрабатывать свой надел, то он свободно мог сдать землю соседям и, освободившись от всех платежей, получить еще известное количество «ренды», как тогда говорили, или «верхов».
Стремление к равномерному, уравнительному: распределению всех выгод от надельной земли и повлекло за собой установление разверстки земли по наличным душам. Другой элемент, который играл далеко не последнюю роль в деле установления рассматриваемой формы разверстки земли — это прошлое крестьянских общин. Дело в том, что большинство селений, принявших распределение земли по наличным душам, состояло из бывших государственных крестьян, у которых душевая разверстка мирской земли существовала издавна. А у бывших помещичьих крестьян до времени их освобождения практиковалась разверстка земли по тяглам.
«Происхождение давнего обычая, — писал В. С. Пругавин, — у гос. крестьян владеть землей по ревизским душам объясняется тем, что на этих крестьян с давнего времени государственные подати и оброки за землю налагались по числу именно ревизских душ. Ревизская душа всегда соответствовала душе окладной, а потому крестьянская община и находила наиболее правильным давать каждому из своих членов (домохозяев) столько земельных наделов, сколько с него должно было сходить окладов гос. податей по числу сказавшихся у него и «зачисленных в оклад» душ мужского пола. Бывшие помещичьи крестьяне при крепостном праве также не были изъяты от платежа гос. подушной подати; но они могли ее и не знать, не имея непосредственных отношений к казне и неся главную часть лежавших на них денежных и натуральных повинностей не в пользу казны, а в пользу своего владельца».
Вот почему громадное большинство общин (61 из 82), то есть 74% практикующих душевую разверстку, принадлежало государственным крестьянам и только 26% — бывшим помещичьим.
Надо сказать, что разверстка земли по наличным душам у бывших помещичьих крестьян устанавливалась часто под влиянием общин государственных крестьян. Так, община села Сорегужина (крестьяне-собственники), будучи присоединенными к Ильинской волости, состоявшей до тех пор исключительно из гос. крестьян, приняла разверстку земли по наличным душам. Во время переписи эти крестьяне прямо заявили, что приняли эту разверстку, «глядя на казенных».
Но так было далеко не всегда. Из 21 общины бывших помещичьих крестьян 18 (89%) владели в этом районе усадебной землей на прежних основаниях, то есть по ревизским душам. Более полная расшифровка этой формы разверстки звучала так: разверстка земли по ревизским душам с переходом ее от умерших к новорожденным по старшинству лет.
Эта форма разверстки существовала в Юрьевском уезде исключительно лишь у бывших помещичьих крестьян (как собственников, так и временнообязанных) и притом в такой части уезда, которая отличалась наибольшим плодородием, так что душевой надел в селениях за все лежащие на нем платежи и повинности «ходил» за 3 — 12 рублей «верхов» ежегодно.
Представляя собой нечто среднее между разделением земли по ревизским душам и распределением ее по числу наличных душ в семье, этот тип разверсток земли являлся компромиссом, в котором нашли удовлетворение интересы 2-х групп крестьян, образовавшихся после 10-й ревизии при возникновении вопроса о переделе надельной земли: с одной стороны, группы домохозяев, число наличных душ у которых превышало число, бывшее у них во время ревизии, и которые стояли поэтому за распределение земли по новым наличным душам; с другой стороны — домохозяев с уменьшившимся после ревизии числом душ мужского пола, которые старались удержать землю в своих руках и противились разделу.
Передача земли с умерших на новорожденных практиковалась ежегодно и носила строго обязательный характер: двор, в котором умерла ревизская душа, ни в каком случае не мог удержать за собой ее земли, не имея у себя новорожденного, по старшинству лет первого между своими молодыми соперниками и кандидатами на землю.
С другой стороны и мир не имел права отнимать земли от стариков, как бы они ни были немощны и хилы. Последние, будучи часто не в состоянии обрабатывать всю землю, сдавали часть ее своим соседям до своей смерти. Так, например, в «книге сделок и договоров» Дубровского волостного правления за 1880 год можно найти следующее условие, заключенное между двумя крестьянами села Жаворонкова: «Я, Курнаков, отдаю ему, Барышеву, свой душевой надел земли, кроме усадебной оседлости тоже на одну душу, с тем, чтобы он, Барышев, как казенные, а равно и частные общественные и натуральные повинности отбывал из собственных средств за мою, Курнакова, душу...»
Но частая «свалка» земли с умерших и передача ее новорожденному вызывала и здесь чересполосицу и многополосицу. Для устранения этих неудобств, для того, «чтобы улучшить себя», общины производили периодические переделы земли, причем происходила ломка меж, и каждый домохозяин, вместо там и сям разбросанных полос, образовавшихся при отрезке земли из чужого надела, получал одну общую полосу.
Мы рассмотрели главные, но не единственные формы разверсток земли в более или менее благополучных общинах Юрьевского уезда. Были, однако, случаи упадка после освобождения от крепостного права не только отдельных крестьянских хозяйств, но и целых крестьянских обществ. Так случилось, например, с двумя обществами временно-обязанных крестьян Спасской волости, принадлежавших ранее князю Салтыкову.
Первое из этих обществ заключало в себе 13 общин (село Спасское и деревни Топорищево, Лапушенка, Тюрикина, Межники, Васильки, Курицына, Дашки, Новая, Пискутина, Матрениха, Прокошиха и Негодяиха), а второе — семь общин (село Снегирево и деревни Марина, Михальцово, Бараши, Наумиха, Круглова и Говенки).
У всех этих общин земельные порядки в общем были одинаковы. Размер надела — 4 десятины на ревизскую душу. Надел «ходил» самое большее за 9 рублей (в с. Спасском). В остальных селениях на 1 — 2 рубля дешевле. Лет 10 тому назад земля ценилась еще дешевле. Так, например, в «книге сделок и договоров» за 1870 год читаем: «Я, Петр Леонтьев, крестьянин дер. Матрениной, отдал свой надел на одну душу Михаилу Антипову на один год, начиная с яровой сего 1870 года и снять озимое в 1871 году, ценою за 4 рубля серебром. Кроме сих денег я, Антипов, никаких повинностей, ни солдатского постоя отбывать не обязуюсь».
Причины упадка хозяйств в этих селениях были, с одной стороны, в том, что в дореформенное время они находились в более благоприятных условиях; земли, например, имели больше (при отводе наделов значительная часть этой земли была отрезана от них), с другой стороны — в широком развитии здесь после воли отхожих промыслов. Только в 1881 году в Спасском волостном правлении было выдано 1262 паспорта, из которых 57 — годовых, 534 — полугодовых и 671 — трехмесячных и месячных.
Дело в том, что барщина во всех этих общинах нарушилась уже слишком за 100 лет до освобождения крестьян, которые до 1861 года находились на легком оброке. Управлялись они тогда бурмистрами, которых выбирали сами, утверждали же их сначала домовая контора в Москве, а затем и сам князь. Бурмистры (их было обычно двое, а иногда и трое) строго следили за хозяйством крестьян и вообще за всей их жизнью. «Это был не бурмистр, а одно сказать, весь князь, — характеризовали крестьяне своих управителей. — Ежели он теперь замечал, кто, к примеру, пьет, али вообще слабо себя держит, хозяйство упускает, рачения к нему не имеет, — призовет он его, поводит вокруг себя, корову-то последнюю у него не возьмет, сарая за недоимку не продаст, а сделает надлежащее внушение или к общему голосу на мир обратится, чтобы тот наказал его... Смотришь, мужик и житель стал: и хозяйство поправил, и скотину завел».
Естественно, что получив свободу, крестьяне ударились в крайность и не сумели первое время сориентироваться в совершенно новых для них условиях жизни. «Слабая жизнь пошла, — жаловались старики, — а от слабой жизни и хозяйство расшаталось».
Уходя на сторону, в плотники, крестьянин этих сел порывал связь с землей: он нанимал семье на лето за 40 — 50 рублей наемного работника, который и вел дело с бабами. Небрежная обработка земли, небрежное ведение всего хозяйства не замедлило сказаться уменьшением урожаев хлебов. Вместо 8 — 9 сотен снопов стали нажинать лишь 4 — 5 сотен на душу. Хлеба стало мало — и скота уменьшили. «Все порядки по хлебу», — ворчали старики.
Справедливости ради следует сказать, что далеко не все бывшие помещичьи крестьяне оплошали. Рассмотрим хотя бы центральную часть Юрьевского уезда, имевшую среднюю по плодородности почву. Это так называемая Ильинская волость, насчитывавшая в 80-х годах 40 селений с 2069 домами и 11931 душей обоего пола (5558 муж. п. и 6350 женского).
По подворной переписи в волости различались следующие разряды крестьян:
Бывшие гос. крестьяне — 1323 дома.
Бывшие помещичьи крестьяне - 746 домов.
Их численность составляла:
У бывших гос. крестьян - 3581 чел. муж. п., 4098 чел. ж. п.
У бывших помещ. крестьян - 1977 чел. м. п., 2252 чел. ж. п.
Из них работников:
У бывших гос. крестьян - 1833 чел. м. п., 2160 чел. ж. п.
У бывших помещ. крестьян - 986 чел. м. п., 1199 чел. ж. п.
Средний размер надела на ревизскую душу в Ильинской волости составлял:
У бывших гос. крестьян – 4,9 десятин.
У бывших помещичьих крестьян – 3,9 десятин.
Средний размер платежей на душу:
У бывших гос. крестьян – 14,0 руб.
У бывших помещичьих крестьян - 15,05 руб.
Конечно, по отдельным общинам данные эти имели отклонения.
Так вот, сравнив положение земледельческого хозяйства у этих двух разрядов крестьян, приходишь к выводу, что у бывших помещичьих крестьян оно значительно лучше. Это выражалось как в способах обработки земли (среди помещ. крестьян было больше домохозяев, обрабатывающих землю лично, меньше — наймом или бросивших ее), так и в положении скотоводства (у помещ. крестьян больше приходилось на каждый двор голов крупной и мелкой скотины, у них меньше было безлошадных, меньше домов, не имеющих никакого скота и т. д.).
На первый взгляд все это выглядит довольно парадоксально. Как же так, имели меньше земли, а устроены лучше? Все дело в том, что у бывших помещичьих крестьян сложились более благоприятные условия для аренды земельных угодий, которую они и практиковали в широких размерах. В результате, фактические размеры их земельных угодий не только не уступали государственным крестьянам, но и превосходили их.
Для многих селений арендные земли являлись здесь главным источником крестьянских доходов. Средняя арендная цена земли в Ильинской волости была 6 — 8 рублей. Срок аренды обычно устанавливался на 6 — 9 лет. В условиях большей частью обозначались точное место, где арендуется земля, размер арендной платы, срок ее взноса и условия обеспечения последней. Арендный договор записывался в волостную книгу сделок, которая хранилась в правлении.
Интересно, что снопов с арендуемой земли крестьяне не имели права увозить к себе до тех пор, пока не заплатят арендных денег. Случалось, что у арендатора не было денег — снопы лежали неубранными, гнили. Тогда хозяин земли велел складывать снопы в оденья, выдавал арендатору семена, деньги за труд, а весь хлеб брал себе.
Арендовались земли как отдельными домохозяевами, так и целым миром. Мирские аренды доступны были почти исключительно лишь помещичьим крестьянам, которые и практиковали их, снимая различного рода земельные угодья у своих бывших владельцев. 2/3 общин бывших помещичьих крестьян Ильинской волости имели мирские аренды, в то время как у бывших гос. крестьян из 21 общин мирские аренды имели всего лишь три, да и то не более 39 десятин.
Аренда крестьянами земель в Юрьевском уезде получала широкое развитие еще и потому, что здешние помещики (вспомним, к чему призывал их В. В. Калачов еще в 1862 году) приходили к заключению о невозможности выгодно вести крупное самостоятельное хозяйство и предпочитали сдавать земли крестьянам в арендное содержание. Существовавшие прежде в уезде громадные, на десятки верст тянувшиеся помещичьи запашки все более и более сокращались. В начале 80-х годов во всем уезде можно было насчитать не более 10 крупных помещичьих экономий, удачно устроенных, имеющих собственную запашку и выгодным образом ведущих свое хозяйство. Но положение и этих экономий далеко нельзя было назвать прочным и установившимся.
Сами помещики объясняли это дороговизной рабочих рук, вызванной будто бы стремлением здешнего крестьянства к высоким заработкам на соседних заводах и фабриках. Но это было справедливо лишь для первых лет после реформы, да и то большой частью для государственных крестьян. Промышленный кризис, охвативший Россию к 80-м годам XIX столетия, заметно охладил крестьянские головы. К тому же, упадок заработков от местных и отхожих промыслов с одной стороны и высокие цены на хлеб с другой стороны все более заставляли крестьян сидеть дома, у земли, делать ее источником своего благосостояния. Так что сетования помещиков оказывались несостоятельными. Если цены на полевые работы в то время и возросли, то еще более возросли цены и на хлеб.
И все-таки, несмотря на отдельные примеры процветания, крестьянская община переживала весьма трудные времена. Все более и более сказывались экономическое расслоение крестьян, появление большого числа бесхозяйных, бездомовых, гуляков и других групп деревенского пролетариата, чересполосицы и частые переделы, появление в полях большого количества неунавоженных и запущенных полос. Не удивительно, что в недрах самой общины зрел протест против установившихся порядков землевладения, появлялось стремление приспособить общину к новым условиям существования.
Покажем это на примерах Опаринской волости Александровского уезда. В то время, когда достаточный крестьянин, богатый скотом, вывозил на душу 100 — 150 возов навоза, бедняк вез только 10 — 15 (сельцо Соснино). Поэтому со стороны «исправных» хозяев появился протест против частых переделов земли; они принуждали мир растянуть «елико возможно» сроки «общего поравнения», чтобы не лишиться своих унавоженных полос. В д. Бору «раньше делились через 8 лет, потом через 7, а теперь приговорили через 20 лет». «В селе Каменках передел был 10 лет назад, теперь бы надо делить, да многим не выгодно: иные не навозят». В д. Разделенцах передел определили через 20 лет и т. д. Все эти факты указывают на одну общую тенденцию — удлинить сроки переделов. Эта тенденция относительно усадебной земли шла еще дальше. В д. Корытцеве, например, в 1875 году усадебную землю разделили «навечно не по душам, а на равные подворные участки с платой по 5 руб. 50 коп. сер. за усадьбу с каждого двора».
Есть в этой волости и примеры приспособления общины к новым условиям. Возьмем самое больное место ее — ненавозные и залужалые полосы. Первые шли в передел на общем основании, но таких полос было сравнительно мало: раз крестьянин занимался посевом, он непременно навозил землю, иначе она ничего не родила. Гораздо больше оказывалось запущенных полос, падающих на долю гуляков и безлошадных. Община с ними обращалась очень строго, она заставляла их перед переделом «непременно распахать» (в д. Бору), «хоть не сей, да паши», продать соседу хотя бы даром или отдать в мир (д. Былино) и уже непременно «даром». Если за всем тем земля оставалась залужалой, тогда при переделе в д. д. Садовникове, Ереминой, Ново-Григорове и Юдиной запущенные полосы оставляли старым владельцам. В д. д. Марьине и Старо-Григорове запущенные полосы распахивались миром, а потом делили подушно. В с. Богородском запущенные полосы делили на весь мир и засевали льном-долгунцом. В с. Каменках при переделе для гуляков земля была отрезана в одном углу, и кто не распахивал и не сдавал земли, у того отбирали в мир, а гуляка заставляли платить 20 руб. с тягла.
Общинные отношения выражались также круговой порукой при найме пастуха, мирского быка, при устройстве прудов, колодцев, при общественной благотворительности и т. п. При круговой поруке, например, все члены общества несли равную ответственность при уплате долгов; при найме пастуха вознаграждение ему раскладывалось по числу скота, по так называемым «чередам». При этом крупная скотина (лошадь, корова) составляла «черед», 4 овцы — тоже один «черед», две телки — однолетки — 1 «черед» и т. д. Пастух кормился и одевался всем миром, переходя из одного двора в другой и щеголяя все лето в разнообразных костюмах. Починка мирского колодца была равно обязательной для всех, хотя бы кто и имел собственный колодец.
Общественная благотворительность чаще всего проявлялась в помочах. Помочи наряжались в праздники «из соседей», по приглашению нуждающихся, иногда «всем миром». Они бывали по несчастному случаю, когда лошадь падет или заболеет хозяин, также для вдов и сирот, которые продолжали держать надел и после смерти хозяина. Если несчастный случай приключался с достаточным хозяином, то для лиц, участвующих в помочах, устраивалось угощение — обед и выпивка. От сирот, вдов и бобылок этого не требовалось. Старики, бобылки и разорившиеся бездомные крестьяне иногда «брались на мирское кормление, переходя из двора во двор». «Кормить и покоить старика» полагалось по обычной мирской раскладке, по числу душ. Бездомных стариков, у которых не было близкого «сродства», хоронили также на мирской счет.
Такими были укоренившиеся еще с крепостного права обычаи общины. Они-то во многом и поддерживали этот институт, несмотря на то, что экономически он скорее служил тормозом прогрессу, чем двигал его.
/Российская академия сельскохозяйственных наук
Владимирский НИИСХ Владимирское общество сельского хозяйства
М. И. КИЧИГИН, А. Л. ИВАНОВ
ВЛАДИМИРСКОЕ ОПОЛЬЕ
Историко-хозяйственный очерк/
Основная статья: Сельское хозяйство Владимирского края
К вопросу об общинном землевладении в Юрьевском уезде
Опольщина Юрьевского уезда
Сельское хозяйство черноземно-суглинистого района Юрьевского уезда
Сельское хозяйство cупесчаного района Юрьевского уезда.
Copyright © 2018 Любовь безусловная
|
