Павел Алексеевич Белояров родился в 1864 году. Сын священника села Копнина, Переславского уезда. Первоначальное воспитание и обучение он получил дома у своих родителей. Получив первоначальное образование в Переславском духовном училище (1848 — 54 гг.), он в 1854 году поступил во Владимирскую духовную семинарию (1854 — 1860). Кончил Семинарию первым по второму высшему богословскому отделению. В так называемой «клетчатой» ведомости об успехах учеников богословского отделения за оба года обучения в нем у Павла Алексеевича по всем предметам стоит высшая отметка по балловой системе того времени, т. е. единица. В 1860 году, как лучший воспитанник Семинарии, Павел Алексеевич был отправлен на казенный счет в Московскую духовную Академию (1860 – 1864), где и окончил, в 1864 году, курс наук со степенью кандидата богословия.
12 ноября 1864 года определен во Владимирскую Семинарию преподавателем по кафедре всеобщей и русской гражданской истории. 10 августа 1866 г. был перемещен на кафедру церковной истории, преподавателем которой он и оставался до смерти.
— 10 января 1867 г. Павел Алексеевич был возведен в степень кандидата богословия.
С октября 1868 года по ноябрь 1869 года преподавал немецкий язык за выбытием учителя по этому предмету. Преподавал в Семинарии немецкий язык с 1869 по 1884 г. ученикам I класса 3 отделения; с 1885 г., когда изучение новых языков в Семинарии стало необязательным, ученикам I группы из желающих учиться по-немецки.
Когда, по окончании курса в духовной академии, Павел Алексеевич поступил преподавателем в родную Семинарию, последняя переживала в некотором смысле смутную эпоху. В Семинариях продолжал еще действовать старый устав, но в воздухе уже чувствовался дух радикальной их реформы: 1865 — 69 годы это было медленное умирание старой духовной школы. В такую переходную эпоху положение наставников Семинарии, конечно, было не из завидных, особенно если принять во внимание, что некоторым из них с введением реформы грозила опасность остаться за штатом, что в действительности в 1869 году и случилось. В 1869 году в Семинарию вводится новый устав: реформируется собственно учебная часть, административная же часть реформирована раньше. Нелегко было преподавателям приспособляться к новым условиям своей деятельности: программы учебных предметов даны были новые, а учебников, удовлетворяющих новым требованиям, не было и преподавателям приходилось самим разрабатывать предмет, составлять самим свои учебные записки. Что действительно создавался этот новый труд, видно из того, какая масса книг была затребована преподавателями для приобретения в фундаментальную библиотеку Семинарии в 1869/70 учебном году. Таким образом преподавателям Семинарий того времени пришлось — так сказать — на своих плечах вынести всю тяжесть реорганизации учебного заведения в новом направлении.
С 1881 по 1886 год преподавал историю раскола, пока этот предмет в Семинарии был необязательным.
Во Владимирском епархиальном женском училище Павел Алексеевич долго был преподавателем Закона Божия (церковной истории) в VI классе. Кроме сего, не одно трехлетие Павел Алексеевич состоял членом педагогического и распорядительного собраний Правления Семинарии и за время своей долголетней службы исполнял различные поручения Епархиального Начальства как по Семинарии, так и в других учреждениях, напр. в последние годы он состоял делопроизводителем миссионерского Комитета.
Во второй половине своей службы Павлу Алексеевичу еще раз пришлось испытать реформу духовно-учебных заведений (в 1884 году). Положим, на этот раз не было уже такой радикальной переделки, но положение церковной истории, которую преподавал Павел Алексеевич, изменилась довольно существенно: начало ее изучения было перенесено из V класса Семинарии в III-й, где уровень развития учащихся значительно ниже, и преподаватель должен был видоизменять выработанные долголетней практикой приемы преподавания своего предмета.
Таким образом Павел Алексеевич за время своего обучения и преподавательской деятельности был живым свидетелем самой интересной эпохи в жизни духовно-учебных заведений и в частности Владимирской Семинарии почти за полвека.
В старой дореформенной школе были довольно крупные недостатки, но были и достоинства. Между прочим недостаток ее был тот, что она давала сравнительно мало положительных знаний, но за то давала заметное формальное развитие рассудка, воспитывала уменье рассуждать и искуссно излагать свои мысли в разных формах. Эта последняя сторона была особенно заметна у Павла Алексеевича.
Кто внимательно наблюдал за его рассуждениями — не в ученых только разговорах, но и в простой беседе, тот не мог не заметить, что ход его мыслей чаще был диалектический, не из фактов исходили его выводы, а факты подводились под общие положения. Такое впечатление по крайней мере выносили не однажды из разговоров с П.А. Затем, всем сослуживцам Павла Алексеевича известно, что он был замечательный стилист. Во всех случаях, когда нужно было составить приветственную телеграмму, адрес, сказать речь и т. п., прибегали к услугам Павла Алексеевича и после недолгой работы из-под его пера выходил своего рода «перл». Прочтите или припомните его речи, сказанные на 700 летнем юбилее крещения Руси, при прощании с преосвященным Феогностом, с ректором Семинарии архимандритом Никоном и вы согласитесь с нами, что это действительно перлы своеобразного красноречия, в которых воскресал дух доброго старого времени. Может быть, это красноречие несколько не современно, но в нем есть несомненное искусство владеть словом, искусство, которого уже никто не может отрицать. Павел Алексеевич был мастер всякого слога: и торжественный привет, и грустное настроение, и характеристика лиц и событий и проч. — все это находило в его речах весьма искуссное выражение. Нужно к этому прибавить, что Павел Алексеевич умел и сказать свою речь, именно сказать, а не прочитать: все оттенки мыслей и в голосе его находили свое выражение... Могут сказать, что это природный талант... Развитию этого таланта много помогла старая школа с своими особенностями обучения, что при новых условиях обучения, может быть, этот талант так рельефно и не обнаружился бы.
Будучи сам хорошим диалектиком и стилистом Павел Алексеевич желал привить это и своим ученикам. Это особенно заметно было на его критике ученических сочинений. Ученикам бывало, поражала та строгость оценки, какую он давал их сочинениям, его длинные рецензии на сочинениях и скупость баллов, какими он награждал учеников за их литературные опыты. Всякая рецензия так сказать процеживала сочинение со всех сторон: полнота или неполнота фактического материала, формальная цельность и связность сочинения, построение каждой фразы. Понятно, когда сочинение пройдет через такое горнило, не мало грехов окажется в нем. «Помню, как П.А. у меня в VI классе безжалостно уничтожил целую половину сочинения, над которым я не мало трудился и на которое особенно рассчитывал, потому только, что она вредила цельности мыслей, и вместо ожидаемого высшего балла наградил 3 — . Тогда это казалось строгостью, теперь же эта строгость становится понятной и желательной по отношению ко всякому ученическому труду». Прочитав с таким вниманием за время своей долгой службы не одну тысячу ученических работ, Павел Алексеевич вынес такое наблюдение, что после реформы 1869 года в учениках Семинарии понизилось уменье искуссно развивать и излагать свои мысли. Что действительно это уменье стоит не высоко.
Посмотрим теперь на Павла Алексеевича с другой стороны. Для того чтобы быть преподавателем церковной истории, мало быть хорошим диалектиком и стилистом, для этого нужно обладать фактическим положительным знанием науки. Каков был Павел Алексеевич в этом отношении? Конечно, П.А. не был в этой области ученым, самостоятельно разрабатывавшим те или иные научные вопросы, он не оставил после себя никакого ученого труда. Но он был несомненно знатоком церковной истории в ее обработанном уже виде и в этом случае он внимательно следил за всеми новыми трудами в области истории и новыми статьями по тем или иным частным церковно-историческим вопросам и таким образом не довольствовался тем, что приобрел по этой части в лучшие годы своей жизни, а до последнего времени старался быть — так сказать — в курсе своей науки. Что это действительно так, это отмечено самым компетентным в данном случае судьей, его ближайшим коллегой по кафедре церковной истории Н. Вл. Малицким, в его надгробной речи... Молодой человек, явившийся в Семинарию прямо с академической скамьи, нашел в старце уже преподавателе человека, все еще жадно интересующегося новостями своей науки и знакомого с ними не понаслышке только...
Таким образом Павел Алексеевич не замкнулся в самодовольном знании предмета, насколько это нужно для преподавания его, не утратил к нему интереса несмотря на то, что более 30 лет из года в год он должен был повторять одно и тоже. Если чего П.А. не доставало, так это самоуверенности. При несомненном знании, он все-таки как бы боялся за себя, именно за свое знание. Всякий из учеников его помнил, что Павел Алексеевич всегда являлся в класс обремененный ношей книг, а в учительской комнате всегда хранился целый склад таковых, хотя всем, кто близко знал его, было видно, что и без этих книг в голове Павла Алексеевича вся церковная история сохранялась в надлежащей полноте, точности и ясности. Но таков уже был характер человека и эта сторона характера, нужно думать, предохраняла знание П.А. от рутины, побуждала следить за наукой.
Искусство преподавания Павла Алексеевича сказывалось главным образом в тех случаях, когда нужно было обобщить какие-нибудь исторические факты, охарактеризовать известную эпоху, разъяснить те или иные исторические условия, определить значение событий, вообще сказывалось так сказать в философской стороне истории. По крайней мере, нам помнится, что уроки его заметно разделялись: фактический материал Павел Алексеевич иногда прочитывал прямо по какой-нибудь книге или даже заставлял самих учеников прочитывать и запоминать по учебнику, в поименованных же выше случаях он как бы воодушевлялся и сам принимался за истолкование предложенного фактического материала. А ведь в знании истории, особенно в истории православной церкви, важно не столько знание фактов, но их понимание и освещение; только при этих условиях история православной церкви будет свидетельствовать об истинности православия.
При таких преподавательских достоинствах Павла Алексеевича не мудрено, что он пользовался у своих учеников авторитетом и уважением. Но этого мало, ученики любили его за его добрые и снисходительные к ним отношения. Хотя П.А. получил воспитание в старой школе с ее строгими и суровыми мерами, но этого старого духа не замечалось никогда в его отношении к ученикам. В его обращений на «ты», какого он почти всегда держался в отношении к ученикам, не чувствовалось грубости, это обращение никогда никого не обижало. В нем, напротив, сказывалась отеческая простота, вполне естественная в устах старейшего возрастом и авторитетом.
Полезную службу Павла Алексеевича ценило и Высшее начальство. Так в 1875 году он Всемилостивейше был пожалован орденом Станислава 3-й степени, в 1881 г, — орденом св. Анны 3-й степени и в 1887 г. - орденом Станислава 2-й степени. Также имел орден св. Станислава 2-й степени, орден св. Анны 2-й степени и св. Владимира 4-й степени.
Двадцатипятилетний юбилей духовно-учебной службы
12-го ноября сего 1889 года Владимиpская духовная семинаpия, в лице своего начальства и корпорации преподавателей, праздновала двадцатипятилетний юбилей духовно-учебной службы одного из заслуженнейших своих деятелей, преподавателя церковной истории Павла Алексеевича Белоярова.
Любовь к Павлу Алексеевичу со стороны его начальства, сослуживцев и бывших учеников трогательно проявилась в день юбилея двадцатипятилетней его службы — 12-го ноября. В этот день, после божественной литургии, вся семинарская корпорация вместе с юбиляром, редактором «Влад. Епарх. Вед.» Н.Е. Беляевым, некоторыми из наставников духовного училища с о. Смотрителем, а также некоторыми и из сторонних чтителей Павла Алексеевича, собралась в квартиру о. Ректора семинарии. Здесь прежде всего о. Ректором, вместе с протоиереем А.И. Сервицким, священниками преподавателями семинарии В. Г. Боголюбовым и В. М. Орловым, а также и семинарским духовником А. И. Богословским, отслужен был молебен Святителю Христову Павлу, небесному покровителю юбиляра; в конце молебна было провозглашено многолетие юбиляру. После того о. Ректор, обратившись предварительно ко всему собранию, прочитал — последовавшую на представлении его о разрешении семинарской корпорации почтить день 25-летней службы преподавателя Белоярова поднесением ему иконы — резолюцию Его Высокопреосвященства следующего содержания:
«25-го октября 1889 г. Разрешается. По случаю исполнившегося двадцатипятилетия духовно-учебной службы преподавателя Белоярова, каковую службу он проходит ревностно и благоуспешно, объявить ему от меня благословение Божие, со внесением в послужной его список», — а затем и следующие слова Архипастыря: «Прошу о. Ректора приветствовать от меня г. Белоярова 12-го ноября с совершившимся 25-летием службы». Глубоко тронутый таким милостивым вниманием Владыки, Павел Алексеевич не мог ничего сказать на это и только поклоном выразил свою благодарность к Архипастырской милости. Вслед затем, как только протоиерей Сервицкий принял на руки икону св. Павла, приобретенную для сего случая всеми служащими при семинарии, и стал с нею перед юбиляром, о. Ректор обратился к Павлу Алексеевичу с следующей задушенной речью: «Глубокоуважаемый Павел Алексеевич! Здесь собрался кружок лиц, желающих, с одной стороны, принести Вам искренние поздравления с совершившимся 25-летием полезного Вашего служения в многотрудной должности наставника, с другой — видимым знаком поднесения иконы небесного Вашего Покровителя запечатлеть поздравления словесные. В наше время юбилейные торжества не редкость. Но я вряд ли погрешу, если чествование наставника, достойно прослужившего четверть века, назову явлением не частым. Многотрудно и многоответственно поприще учительства. С каждым из учащихся пережить, перечувствовать, вернее — перестрадать эпоху развития, взять ученика на свои руки, пробудить и раскрыть таящиеся в нем силы, ввести его на гору, поставить на ноги, и затем опять спускаться вглубь земли, чтобы выносить новые глыбы для извлечения золота: сколько труда, настойчивости, терпения, бодрости, любви требует это служение! Многие питомцы уже окончили свое обучение, некоторые вознеслись уже далеко, — а наставник, возбудитель их духовных сил, опять за той-же утомительной поденной работой. — Может ли подобный труд остаться не оцененным? Нет! Слово есть семя. Добре посеянное, не может оно пропасть бесследно, и Господь не даст ему заглохнуть. Еще Солунским христианам писал св. Апостол Павел: «молим вы, братие, знайте труждающихся у вас» (I Солун. 5, 12). И апостольский призыв не оставался и не остается тщетным. И вот наша семья ныне, внимая словам Апостола, с благословения своего Архипастыря, чествует, досточтимый Павел Алексеевич, в лице Вашем доброго труженика на ниве Божией, — и в утешение и ободрение Ваше на предлежащие Вам труды, а также и в признание несомненных заслуг Ваших, просит Вас принять икону Святителя Христова Павла. При свете Евангелия, под знаменем животворящего креста и при благодатной помощи небесного Покровителя Вашего, продолжайте многополезный труд наставничества. Этот труд идет в самую основу жизни, и притом — не этой только, но и вечной. Совершаясь в сокровенных глубинах духа, он по самой сущности не может блестеть в мире; но плод доброго сеяния останется и тогда, когда эти «небеса с шумом
Прейдут… и земля и все дела на ней сгорят» (II Петр. 3, 10), — и прострется в безграничную и нескончаемую вечность. Усердно молю Господа Бога, да продлит еще на многие годы служение Ваше и да не оставляет Вас своей всесильной помощию. И вторую четверть века да начнете Вы с твердым, ободряющим сознанием, что та не малая семья, среди которой Господь судил Вам четверть века да начнете Вы с твердым, ободряющим сознанием, что та не малая семья, среди которой Господь судил Вам трудиться, помнит заветы Первоверховного Апостола: «знайте труждающихся у вас... имейте их по преизлиха в любви за дело их» (I Солун., 5, 12: — 13). Выражением этой любви да будет подносимая Вам икона Святителя Христова Павла».
При последних словах о. Ректор сам поднес Павлу Алексеевичу св. икону и после того, как юбиляр приложился к ней, облобызал его трижды. При последовавших за сим общих поздравлениях, хор семинарских певчих исполнил два концерта: «Сей день, его же сотвори Господь» и «Блажен муж, бояйся Господа». Когда кончились поздравления, тронутый до глубины души Павел Алексеевич держал ответное ко всему собранию слово, в котором глубоко благодарил за внимание к нему Высокопреосвященнейшего Архипастыря, отца Ректора и всех присутствовавших чтителей. Во время чая, приготовленного в той же квартире о. Ректора, изволил прибыть Преосвященнейший Александр, епископ Муромский, Викарий Владимирский. Встреченный о. Ректором и юбиляром, Владыка приветствовал Павла Алексеевича с исполнившимся двадцати-пятилетием его учебной службы, благословил его иконой преподобного Евфимия, Суздальского чудотворца, а также и большой заздравной просфорой, высказал ему добрые пожелания, трижды облобызал его, — и затем в гостинной за чаем долго с ним беседовал. После чая, о. Ректор просил Владыку и юбиляра в залу, где помощник инспектора семинарии И.Г. Левкоев обратился к Павлу Алексеевичу с следующими словами: «Студенты Московской духовной академии — Владимирцы, недавние ученики Ваши, Павел Алексеевич, выбрали меня быть в нынешний день посредником между ими и Вами; они просят меня высказать Вам их приветствие с исполнившимся 25-летием Вашей многополезной педагогической деятельности и выразить пред Вами их добрыя и благодарныя по отношению к Вам чувства», — и затем прочитал присланную студентами речь (Речь составлена, от лица всех студентов — Владимирцев, студентом II курса А. И. Целебровским.), в которой с живой благодарностью воспоминается и с большой подробностью раскрывается деятельность юбиляра, и как дорогого преподавателя и как влиятельного педагога. В соответствующем месте речи Левкоев поднес юбиляру в красивом переплете книгу «Житие преподобного Сергия», присланную теми же студентами в дар бывшему своему учителю. — Павел Алексеевич, тронутый выражением чувств признательных студентов, сердечно благодарил их за добрую о себе память и трижды, вместо них, поцеловал Левкоева. Непосредственно за сим вышел на средину преподаватель Владимирского духовного училища В. Георгиевский и прочитал от лица учителей училища, бывших учеников юбиляра, приветственный адрес ему следующего содержания: «Глубокоуважаемый Павел Алексеевич! В знаменательный для Вас день исполнившегося 25-летия Вашей педагогической деятельности мы считаем своим долгом выразить Вам одушевляющие нас чувства глубокого уважения и любви к Вам, как к бывшему наставнику нашему и воспитателю. Ваше строго честное и искренно серьезное отношение к своим обязанностям преподавателя будили и воспитывали в нас, тогда еще юношах, чувство долга, а Ваше талантливое и полное интереса преподавание возбуждало в нас любовь к преподаваемому Вами предмету. Высоко уважая Вас, как преподавателя и бывшего наставника нашего, мы в то же время не можем не ценить и тех трудов Ваших, кои Вы несете с сердечною готовностью и любовью к делу, как председатель нашей общей ссудосберегательной кассы. Примите же уверение в нашем искреннем к Вам уважении и любви, — и пусть наши чувства будут слабою данью Вашей плодотворной и многополезной деятельности» (Подпись 14 лиц). После сего другой преподаватель училища И.В. Малиновский поднес Павлу Алексеевичу, от лица тех же учителей, богатую столовую лампу. На одной из сторон пьедестала ее, на металлической пластинке вырезано: «Павлу Алексеевичу Белоярову от учителей Владимирского духовного училища. 1804 — 1889». В конце первого часа Преосвященнейший Александр, благословивши юбиляра и всех присутствовавших и простившись со всеми, отбыл из квартиры о. Ректора, а все прочие чтители Павла Алексеевича отправились в квартиру преподавателя Семинарии В.Г. Крылова, где юбиляру предложен был от семинарской корпорации обед, во время которого о. Ректором провозглашены были тосты за здоровье Высокопреосвященнейшего Владыки Феогноста, Преосвященнейшего Александра и виновника торжества — Павла Алексеевича. Юбиляр, в свою очередь, провозгласил тосты за здоровье о. Ректора семинарии, Инспектора А.В. Иванова и всех присутствовавших гостей. В середине обеда бывшим учеником юбиляра, помощником Инспектора Левкоевым, сказана была следующая речь: «Искренно и глубоко уважаемый и любимый наставник мой, Павел Алексеевич! Ваша радость по случаю исполнившегося ныне 25-летия Вашей честной педагогической деятельности при нашей семинарии, когда Вы благодарите Господа Бога за Его милости к Вам и выслушиваете и от высоких начальствующих лиц, и от своих товарищей-сослуживцев, и от признательных бывших учеников Ваших искренние поздравления и добрые благопожелания, — эта радость Ваша передается и моей душе и побуждает меня, как бывшего ученика и воспитанника Вашего, высказать Вам свое слово. Я всецело присоединяюсь к тому голосу, который Вы несколько времени тому назад слышали из моих-же уст от недавних воспитанников Ваших, теперь студентов Московской духовной академии, и готов тысячу раз от себя повторить Вам то, что чрез меня-же они сказали Вам. Но мне хотелось бы, дорогой Павел Алексеевич, указать здесь на такую черту Вашего характера, которая в особенности привлекала к Вам наши молодые сердца и за которую, в частности, мое сердце останется к Вам навсегда признательным. Черта эта — Ваша душевная прямота, соединенная с доброю приветливостью в обращении с учениками. Не обычную лишь в этих случаях фразу говорю я, Павел Алексеевич; я говорю о том, что было в действительности и что стоить теперь светлой точкой в моем воспоминании о Вашем обращении с нами, учениками Вашими. Вы были в собственном смысле добрым наставником нашим, к которому мы не боялись обращаться с интересующими нас вопросами не только по предмету церковной истории, но и по другим отраслям знаний, не относящимся к Вашей специальности. На Ваше милое «ты брат», которое Вы иногда употребляли в обращении с некоторыми из нас, мы смотрели, как на знак особого Вашего расположения и любви к нам. Как отрадно оно бывало действовало на душу! Не сравняться с ним никакой утонченной вежливости, никакому, самому изысканному, деликатному тону! Эта черта Ваша в обращении с нами, Павел Алексеевич, имела, как я соображаю теперь, весьма важное для нас воспитывающее значение. Все мы, бывшие ученики Ваши, искренно любили Вас, все мы в глубине душ своих были расположены к Вам. Между нами и Вами не было ничего разделяющего. Мы верили всему, что Вы говорили нам, подчинялись Вашей мысли, Вашему авторитетному слову. И вот, отрешаясь иногда от своих специальных занятий, позволяя себе иногда говорить с нами о вещах сторонних, но занимавших нас, Вы дружески, но авторитетным словом своим умягчали души наши, возбуждали в нас добрые чувства, вызывали на искренность, облагораживали нас. Вот за эту-то черту Вашего характера, незабвенный и дорогой Павел Алексеевич, — за то, что многих своих воспитанников, лично обращавшихся к Вам за советом, Вы направляли на добрый путь, а в горести поддерживали и успокаивали, — за все это ныне, в день Вашей радости, я позволяю себе всею душою моею благодарить Вас, и в чувствах искренней любви и глубокого уважения к Вам преклониться пред Вами». Многие лица, прислали приветствия через телеграф и почту. Так юбиляром получены были телеграммы от Высокопреосвященнейшего Феогноста, от профессоров Московской духовной академии, Владимирцев П.И. Казанского и П.И. Цветкова, от начальствующих и учащих Шуйского духовного училища, от смотрителя и учителей Муромского духовного училища, от смотрителя Переславского духовного училища, протоиерея А. Свирелина, от Владимирцев студентов духовных академий С.-Петербургской, Казанской и Киевской. — Получены были юбиляром и письменные поздравления от многих лиц, душевно расположенных к нему и уважающих его. Ив. Л — в. (Владимирские Епархиальные Ведомости. Отдел неофициальный. № 24-й. 15-го декабря 1889 года).
Белояров Павел Алексеевич считался одним из лучших наставников семинарии. Даровитый оратор, умел заинтриговать учеников. Его лекции отличались содержательностью, да еще с такой подачей вызывали восторг учеников. Странным после этого представляется факт излишней неуверенности в своих силах и познаниях. Павел Алексеевич являлся в класс не иначе, как нагруженный целой кипой книг, боялся до курьезов сторонних посещений своих классов, шел на всякие компромиссы с учениками в тех случаях, когда они перед экзаменами старались выпросить у него какие-нибудь сокращения в курсе, пугая возможностью провала в присутствии архиерея или даже просто ассистента.
В житейском отношении Павел Алексеевич до конца жизни остался человеком неопытным, непрактичным, предоставлявшим за себя думать своим домашним. Не имея своих собственных детей, он все свои остаточные средства тратил на поддержку своих родственников по жене.
Точно какой-то тяжелый рок тяготеет в последнее время над Владимирской духовной Семинарией: не проходит года, чтобы жестокая смерть не унесла кого-либо из среды учащих в Семинарии. В 1898 г. помер А.Е. Богородский, в 1897 г. — В. Гр. Крылов, в 1896 г. — М.М. Рудольф, а там раньше А.И. Цветков, Кс. Фед. Надеждин, о. И.Н. Чижев, Н.И. Беседин — и все это в течение 8 — 9 лет. И почти все эти лица померли, если не в цвете лет, то в таком возрасте, что могли бы еще долго жить, работать, нести свою службу.
24 октября 1899 года после продолжительной и тяжкой болезни скончал свои дни «старший» и старейший преподаватель Владимирской Семинарии Павел Алексеевич Белояров. Смерть его, впрочем, не была такой неожиданностью, как смерть некоторых других наставников Семинарии.
Тяжелый недуг завладел Павлом Алексеевичем еще задолго до кончины. Болезнь началась в июне 1898 года. Летом этого года ему сделана была операция (извлечение камня). Хотя эта операция и не причисляется в медицине к числу тяжелых и опасных, но благодаря предшествовавшему ослаблению и старческому уже возрасту, восстановление сил больного, выздоровление шло очень медленно: Павел Алексеевич долго не мог вступить в отправление своих обязанностей. В начале 1899 года больной настолько оправился, что мог до конца учебного года ходить на свои уроки, мог присутствовать на переводных испытаниях; сравнительно не дурно он себя чувствовал и в течение лета. Но в половине августа в ходе болезни вновь наступает ухудшение, так что больной не мог уже начать своих учебных занятий в текущем году. В начале сентября он отправился в Москву, чтобы посоветоваться о своей болезни с врачами - специалистами. Там в Москве уход опытного врача так облегчил страдания и так приободрил Павла Алексеевича, что он нашел возможным съездить в Троицкую Лавру, чтобы помолиться у мощей преподобного Сергия. Но по возвращении из Москвы снова наступило ухудшение даже в большей степени, чем до поездки. В болезни обнаружилось осложнение, страдания больного увеличились, силы начали слабеть, хотя он и продолжал бодриться духом, не переставал верить в свое выздоровление. В половине октября положение больного оказалось уже настолько трудным, что по совету окружающих он пожелал приобщиться Св. Таин. После этого день ото дня больной становился все слабее и слабее, а страдания его мучительнее; силы настолько уже упали, что ему становилось тяжело даже говорить с навещавшими его. 24 октября утром положение Павла Алексеевича стало уже безнадежным и над ним решено было совершить таинство Елеосвящения. В 9 — 10 час. утра оно и было совершено о. протоиереем А.И. Остроумовым и о. духовником Семинарии в присутствии родных и некоторых сослуживцев, извещенных об этом. Больной был в бессознательном или вернее полусознательном состоянии: лежа с открытыми глазами, он как-бы ничего не видел, тяжело дышал и стонал. Был только один момент во время совершения таинства, когда он как-бы понял, что над ним совершается, и не без труда положил на себе крестное знамение. По окончании таинства в виду безнадежности положения больного прочитан был канон «на исход души». Но больной жил еще целый день, не приходя в сознание; только дыхание его постепенно становилось труднее и реже и наконец в 7 часов 45 минут вечера того дня прекратилось: Павел Алексеевич скончался.
Весть о смерти быстро распространилась среди сослуживцев и учеников П.А. и в 9 час. вечера, когда тело было омыто и приготовлено к последнему пути, совершена была о. ректором Семинарии вместе с инспектором, духовником и экономом панихида по усопшем и тотчас же началось непрерывное чтение псалтири учениками Семинарии. Пока тело усопшего оставалось в квартире, духовенство Семинарии «соборне» по два раза в день совершало панихиды; служились в тоже время панихиды и многими почитателями П.А. из городского духовенства. 25 октября тело положено было в гроб и на него возложены три венка — от сослуживцев, учеников Семинарии и от Епархиального женского училища. Погребение состоялось 27 октября.
Накануне гроб был вынесен из квартиры покойного в Богородицкую при Семинарии церковь и совершено было всенощное бдение. Заупокойная литургия была совершена о. ректором Семинарии в сослужении с духовенством Семинарии и почитателями покойного. Церковь была полна не учениками только Семинарии, но и многочисленными знакомыми и почитателями покойного, который за время своей жизни успел привлечь к себе симпатии всех, кому приходилось иметь с ним дело. Во время причастного стиха воспитанником Семинарии VI кл. 1 отд. А. Никольским сказано было слово на текст: «не плачитеся, не умре бо, но спит» (Лук. VIII, 52), в котором проповедник развивал мысль, что смерть с христианской точки зрения есть сон, за которым последует пробуждение в будущей жизни.
На отпевание прибыл Преосвященный Платон, Епископ Муромский и явилась большая часть городского духовенства, состоящего из учеников или знакомых покойного. Перед началом отпевания о. ректором Семинарии архимандритом Евгением сказана была речь, в коей высказана была горечь утраты для Семинарии такого почтенного деятеля, как Павел Алексеевич (текст речи см. ниже).
Обряд отпевания усопшего при многочисленном сонме священно-служащих в главе с Епископом совершен был с особенною торжественностью. Этот величественный и трогательный православный обряд при искуссном пении погребальных песнопений чрезвычайно сильно действует на душу присутствующих: мысль как-то невольно проникается ужасом смерти («вчерашний бо день беседовах с вами и внезапу найде на мя страшный час смертный») и сознанием величия христианской надежды, что за этим ужасом настанет новая жизнь. Перед началом погребального канона над гробом усопшего сказана была речь воспитанником VI кл. 2 отд. Н. Белиным; по 6-й песни канона сказал прощальную речь своему сослуживцу ближайший его коллега преподаватель церковной истории Н. Вл. Малицкий; по окончании канона сказана была еще речь воспитанником VI кл. 1 отд. А. Хмелевским. Во всех этих речах высказывалось сожаление о тяжелой утрате, какую понесла наша Семинария в лице усопшего Павла Алексеевича, и воздавались вполне заслуженные хвалы его деятельности, как учителя и воспитателя (текст всех этих речей напечатан ниже). Наконец, отпевание кончилось. Долго — под звуки песнопения «Зряще мя безгласна и бездыханна», прекрасно исполненного хором воспитанников Семинарии, — воздавалось последнее целование усопшему. Так много было желающих отдать этот последний долг, в последний раз преклониться перед тем кто в жизни успел внушить к себе симпатии и кто ушел теперь из этой жизни навсегда. На руках сослуживцев гроб был вынесен до могилы, находящейся у придельного алтаря Богородицкой церкви. Совершена последняя лития, гроб был опущен в могилу... Глухо застучала земля на гробовой крышке и вскоре только свежий могильный холм возвышался над местом земного упокоения старейшего наставника нашей Семинарии.
Речи, произнесенные при погребении преподавателя Семинарии, Павла Алексеевича Белоярова
I. Речь о. Ректора Семинарии, Архимандрита Евгения. «Воздадите всем должная» — заповедует св. Ап. Павел, определяя взаимные наши обязанности друг ко другу. Что же воздадим тебе, почивший о Господе брат наш, незабвенный сослуживец и высокочтимый учитель? Что воздадим тебе теперь, когда ты лежишь, хотя еще посреди нас, но один в своем гробе? Принесем ли тебе дань похвал, столь обычную при гробах людей именитых? Нашлось бы, конечно, чем прославить нам тебя за многолетние и благоплодные труды твои в деле просвещения духовного юношества. В изображении привлекательных качеств твоего сердца, в утверждении того, какой любовию и уважением ты пользовался со стороны знаемых твоих, мы могли бы собрать много прекрасных цветов, чтобы сплести из них венец похвал и положить его на твоем гробе... Но что пользы? Гроб все унесет с собою в землю. Что для тебя в похвалах наших? Ты предстоишь теперь суду Божию. Как, быть может, теперь сам ты желаешь, чтобы многие дела твои, казавшиеся похвальными перед очами людей, покрыты были перед очами правды Божией завесою милосердия и изглажены всеочищающей кровию Искупителя! Дерзну ли я тревожить твой покой суетными словами похвалы человеческой? Да и моего ли слабого слова достойна славная память твоя? Поучать ли предстоящих гробу твоему? Но над гробом учителя прилично не учить, а поучаться... Вот все любящие тебя, и сослуживцы и ученики, тесной толпой окружили твой гроб, как бы ожидая еще раз услышать от тебя разумное слово совета и научения. Будь же и теперь наставником нашим! Но молчат сомкнутые уста... Желал бы я теперь вместе с вами, бр., оплакивать горестную потерю нашу в лице почившего, ревностного и просвещенного делателя в вертограде, из которого исходят служители Господни. Но самый гроб раба Христова не позволяет нам того и поучает, что над ним приличнее слышать не плач, а победные клики великого Апостола: «где ти смерти жало? где твоя аде победа»? Христианин во гробе — это не раб смерти, а будущий победитель ее; это тот, который и теперь наслаждается уже бессмертием, а некогда с Господом своим будет торжествовать полную победу над всеми врагами своими, победу и над смертию. Однако же по немощи своей не можем мы не скорбеть при виде гроба брата нашего. — Плачем и рыдаем!.. — Где тот свет, который блистал в померкших теперь очах его? Где доброта лица его с кроткою улыбкой, освещавшей эти уста, бывало всегда готовые на слово ласки и доброго совета, а ныне носящие печать мертвенного спокойствия?.. Скоро, скоро сокроются от нас и эти бренные останки... Но утешимся, бр., взирая на скончание жительства наставника нашего. Непомерно тяжкий недуг сложил его на одр, который долженствовал быть смертным. В этом состоянии, чувствуя приближение кончины, он очистил себя покаянием, освятился причащением Таин Христовых и укрепил себя на смертный подвиг помазанием освященного елея. Истомленное болезнью тело мирно разрешилось от духа и тихо смерть закрыла его вежды. — Но радуясь о том, что послал ему Господь христианскую кончину живота, не преминем с любовию исполнить и свой последний долг, возлагаемый на нас св. Церковию, в отношении к усопшему: «Приидите последнее целование дадим... благодаряще Бога» за все благодеяния, явленные почившему от рождения до смерти, и умоляя Отца светов о упокоении души его в селениях праведных.
II. Речь преподавателя Семинарии Н.В. Малицкого. Я с тобой, незабвенный Павел Алексеевич, работал в последние годы твоей жизни на одной борозде. Позволь же и мне, юнейшему из твоих сослуживцев, сказать тебе хотя несколько, — теперь уже последних на земле, — слов. Я не буду говорить ни о доброте твоей души, ни о любвеобилии твоего сердца, ни о твоей снисходительности к погрешностям и слабостям других, ни о твоей всегдашней участливости; — об этом достаточно говорили представители многочисленного сонма твоих учеников и близких. Все это факты, факты неоспоримые, лишнее засвидетельствование которых может усилить только до некоторой степени их достоверность, но не прибавить ничего нового. Я остановлю внимание на другой стороне. Мне хотелось бы сказать несколько слов о тебе, как о человеке, занимавшемся изучением судеб нашей родной христианской церкви и преподававшем об этом предмете другим. Приехал я во Владимир назад тому около трех лет, и одним из первых моих знакомств было знакомство с тобою. Признаюсь, грешным делом мыслил я о тебе в то время совершенно иначе, чем оказалось на деле. Мне казалось, что у человека, в течение тридцати двух лет трактовавшего об одном и том же предмете в известных рамках и в известных пределах, самый интерес к этому предмету должен был в значительной степени ослабеть; мне казалось, что должно было создаться то полуофициальновнешнее отношение к нему, благодаря которому, самое содержание науки обращается в мертвую бездушную материю, не оживотворенную духом живым, так как привычка вырабатывает механизм, но убивает жизнь. Но случилось иначе. Я был приятно и неожиданно удивлен, встретив в тебе совершенно противное. Мне превосходно помнится наш первый разговор. Из первых же слов твоих я убедился, что предо мною — человек, который органически слился с любимым ему предметом, для которого этот предмет составляет часть плоти его и крови. Предо мною был не простой наемник в этой области, а скорее хозяин, любовно относящийся к своему делу и по мере сил своих вносящий сюда жизнь и свет. А при любви возможны и чудеса. Отсюда тот необыкновенно верный и меткий взгляд на некоторые события церковно-исторической жизни, которым ты неоднократно поражал меня. Отсюда, наконец, та ясность, понятность и увлекательность преподавания, о которой свидетельствуют твои ученики. Ясно и увлекательно можно говорить лишь о том, что пережил, перечувствовал сам, что составляет часть твоего сердца. — Итак, в тебе, незабвенный Павел Алексеевич, Семинария лишилась одного из своих неутомимых и талантливых тружеников, который сумел и смог в течении тридцати пяти лет своего служения в ней сохранить в себе искру Божию, не обратил дела Божия во лжу и до самого вечера делания своего на ниве Господней работал, не покладая рук и не лукавя. Но это не все. В твоем лице, дорогой Павел Алексеевич, Семинария теряет не только честного, добросовестного и талантливого историка, но теряет в некотором смысле самый источник истории. Тридцать пять лет ты был руководителем юношества в этом питомнике, двенадцать лет был руководим другими; итого 47 лет. Таким образом, почти третья часть всего периода существования нашей епархии (по ее восстановлении) и Владимирской Семинарии протекла на твоих глазах. О другой трети ты, как человек интересовавшийся родной стариной, знал много по рассказам и воспоминаниям других. Понятно после того, чего лишились мы вместе с тобою. Особенно тяжела эта утрата именно в настоящий момент, когда в виду приближающегося 150-летнего юбилея Семинарии, подводятся итоги прошлой Семинарской жизни. Теперь бы, как кажется нам, тебе и нужна была особая мощь и сила для того, чтобы своим образным и живым языком ты поведал нам предания старины глубокой. Но Бог в это то самое время и благоизволил взять тебя от нас. Совершилось, по нашим человеческим понятиям, нечто тяжелое и обидное... Но судьбы Божии — бездна многа. Не как мы хочем, Господи, а как Ты. Ты все веси, а мы здесь гадаем, как зерцалом в гадании. Пшеницу созревшую не оставляют на ниве, но свозят в житницу. Видно, душа твоя приуготовилась к вечной жизни, а потому Бог и изъял ее из среды лукавствия. Прости же, дорогой товарищ и незабвенный сослуживец! Я уверен, что приснопамятное имя твое начертано будет будущим историком нашей эпохи на ряду с именами лучших и славных деятелей нашей Семинарии. Что это будет именно так, о том свидетельствуют все те многочисленные сочувственные отзывы, которые я, как собиратель материалов по истории Владимирской Семинарии, получил о тебе от твоих учеников и сотоварищей. А суд истории, как неоднократно ты сам говорил мне, есть суд Божий.
III. Речь воспитанника Семинарии VI — 1 Н. Белина.
Дорогой Наставник! Воле Господа угодно было, чтоб скончал ты свой жизненный путь, и вот мы созерцаем тебя бездыханным и безгласным. Пройдет несколько минут, и ты погрузишься в холодные объятия земли. Грустно и больно даже на время расставаться с близким человеком, но еще грустнее расставаться навсегда с человеком, который заставил уважать и полюбить себя. Тяжело бывает в такие минуты; тогда ум перестает быть покорным орудием воли, и в душе не бывает иного чувства, кроме горького и гнетущего чувства разлуки. Лучше безмолвно плакать и рыдать в такие минуты, нежели говорить. И я с своей стороны предпочел бы первое, но любовь к тебе, дорогой Наставник, заставляет меня сказать несколько слов, относящихся к незабвенной памяти твоей, дабы твой светлый облик глубже запечатлелся в сердцах наших к нашему назиданию и наставлению.
Нам не пришлось послушать тебя в пору расцвета твоих сил, но и в это сравнительно неблагоприятное время, когда недуги старости стали сильно сказываться в тебе, ты производил на нас неотразимое впечатление. Ясность, простота и вместе с этим глубокая оригинальность твоих классных бесед всегда увлекательно действовали на нас. Ты был врагом всякой сухости и ограниченности. Неудивительно после этого, что твоя личность в глазах наших была всегда окружена ореолом недосягаемого для нас величия. Но ты был дорог для нас не только как наставник, но и как человек. В тебе постоянно видели мы искреннюю любовь к нам, которая проявлялась у тебя в снисхождении к нашим слабостям и недостаткам. В силу этого и те горькие истины, которые приходилось тебе по твоей прямоте высказывать нам и по поводу нас, звучали для нас как-то особенно и ни в ком не возбуждали огорчения, а напротив, — раскаяние. Едва-ли найдется человек, в котором бы ты поселил неприязнь, так что если-бы ты сейчас восстал от смертного ложа своего и вопросил нас словами Самуила: «се аз, отвещайте на мя перед Господем и перед Христом Его, еда кого от вас насильствовах или кого утесних»,... — и ты услыхал-бы единогласный ответ: «не обидел еси нас, ниже насильствовал еси нам, ниже утеснил еси нас» (1 Цар. 12, 3-4). И вот, после всего этого нам вдвойне тяжело и грустно расставаться с тобой. Некоторым утешением для нас служит то, что ты сподобился истинно-христианской блаженной кончины. Это обстоятельство в связи со всей твоей жизнью вселяет в нас надежду, которую мы всегда будем возгревать искренней молитвой к Богу, что ты, представ перед страшным судищем Христовым, не останешься безответным, но скажет: «я подвигом добрым подвизался, насаждая в сердцах юношей семена божественного учения; я течение скончал и веру соблюл», и услышишь сладкий глас, глаголющий: «добре рабе, благий и верный; о мале был еси верен, над многим тя поставлю: вниди в радость Господа твоего» (Мф. 25, 21).
Прощай же, дорогой Наставник, до общего свидания в мире загробном; верь, что твой светлый образ навсегда сохранится в памяти твоих учеников; что твоя светлая личность будет служить для нас образцом и путеводной звездой на нашем жизненном пути. Мир праху твоему и вечное неизреченное блаженство любвеобильной и правдивой душе твоей! Вечная тебе память!
IV. Речь воспитанника Семинарии VI — 1 А. Хмелевского.
Итак, дорогой незабвенный Наставник наш, ты оставил этот видимый мир... Твой бессмертный дух покинул смертное тело твое и переселился в обитель Отца Небесного... Но и тело твое недолго пробудет с нами: темная, холодная могила уже готова принять тебя в свои объятья, скрыть на веки от нас твои дорогие каждому из нас черты. Еще немного, и мы не будем иметь возможности видеть тебя, расстанемся и не увидимся до перехода каждого из нас в будущую загробную жизнь. При этом печальном для всех нас, твоих учеников, расставании с тобой, — я, от лица своих товарищей, хочу сказать тебе несколько прощальных слов, воздать, по слову Апостола, «должное».
Что же мне воздать тебе, многоуважаемый, почивший о Господе, Наставник наш? Может быть, выразить глубокую нашу скорбь, величие утраты нашей? Но не растравит ли это еще более и без того великое горе наше? Да, это так! Не нужны тебе и похвалы наши, как не нужно ни что другое из земного. Ты теперь далеко от нас, перед лицом Господа Бога. Но несмотря на это, не можем мы удержаться от того, чтобы не сказать тебе глубокой благодарности за твое служение, долгое и деятельное, на пользу нам, юношам. 35 лет ты, дорогой учитель, трудился здесь в родной тебе и нам Семинарии... Много приготовил ты добрых граждан и служителей церкви... Все силы свои, здоровье положил ты в своем служении ближнему, не зарывал Богом данного тебе таланта, а постоянно употреблял свой ум, глубоко развитой, свои все силы на утверждение правой веры между молодыми поколениями. Ты подобно Евангельскому рабу, получившему от Господа 5 талантов не довольствовался тем, чтобы только сохранить эти таланты, а старался и приумножить их, возрастить, вселяя в сердцах юношей глубокую веру в Господа Бога, предохраняя их от различных заблуждений и ошибок молодости. Ты выслушивал наши радужные мечты о жизни, иногда кротко улыбаясь и деликатно давая понять, что юноши далеко уклонились в своих мечтах от действительности. Мы помним твои слова, которые ты часто повторял у нас в классе: «молоды, вы, зелены, дети! Разобьет жизнь ваши радужные надежды, рассеет ваши грезы... Только не теряйтесь, при встрече с невзгодами! Будьте правдивы, искренны, честны во всем»! И этих слов, дорогой Павел Алексеевич, мы не забудем, как и вообще не забудем всего, что касается вас. Да и как нам забыть их? Сердечная ласка, горячая Любовь, участие к юношам слышится в этих словах. Как нам забыть тебя, нашего руководителя и наставника, горячо любившего нас, — до самой смерти, не смотря на старческие немощи, не сошедшего с трудного поста учительской деятельности, с дороги, усыпанной не розами и цветами, а терниями? Твой образ не исчезнет из наших сердец; мы не перестанем возносить горячие молитвы Господу Богу об упокоении твоем «в месте злачне и покойне», в отечестве небесном, куда отошел ты теперь и где Сам Господь встретит тебя, великий труженик, возгласом: «добре рабе, благий и верный, о мале был еси верен, над многими тя поставлю, вниди в радость Господа Своего». — Но, молясь и благословляя шествие твое, мы просим тебя: благослови и нас, дорогой Наставник! Спустя недолгое время, я и мои товарищи по классу выйдем из этой Семинарии и вступим в самую жизнь... Много, может быть, грозит нам несчастий в нашей жизни... Много, может быть, слез придется пролить нам на тернистом жизненном пути. Помолись же за нас, дорогой учитель, чтобы с честью мы вышли из борьбы с невзгодами житейскими. Помолись, чтобы Господь помог мам совершить течение этой жизни с пользою и для себя, и для ближних. А теперь, послушные гласу церкви, мы приступим к гробу твоему, дабы дать последнее целование, и от всего сердца сказать: прощай, незабвенный учитель! Мир праху твоему.
(Владимирские Епархиальные Ведомости. Отдел неофициальный. № 22-й. 1899 г.).
Святители, священство, служители Владимирской Епархии Владимирская епархия.
