Мемуары антифашистки Мишкет Либерман «Из берлинского гетто в новый мир» в числе немногие иностранных книг (если не единственная), которые рассказывают о немецкие военнопленных, работавших в 1943-1947 гг. на строительстве Владимирского тракторного завода. М. Либерман родилась в 1905 г. в Галиции, в семье раввина, который вместе с семьей в 1914 г. эмигрировал в Германию. В 1925 г. вступила в Коммунистическую партию Германии. Став актрисой, выступала в разных театрах страны. В конце 1920-х гг. совершила поездку в Советский Союз, где познакомилась со многими деятелями культуры. Была приглашена работать в еврейский театр г. Минска. Приход к власти фашистов в Германии задержал М. Либерман в СССР на несколько десятилетий. Она работала переводчицей, директором колхозного театра, преподавателем немецкого языка, председателем женского совета в Новосибирске во время эвакуации. В СССР она вышла замуж. Ее муж, советский офицер, в годы Великой Отечественной войны был на фронте. В 1943 г. М. Либерман была направлена политинструкторам для работы в лагерях немецких военнопленных. Сначала работала под Можайском; с марта 1943 г. — в лагерях немецких военнопленных на территории нынешней Владимирской области — в городах Владимире, Кольчугине, Собинке, в Ковровском и Гусь-Хрустальном районах. Ее деятельность в качестве политинструктора была высоко оценена, в том числе бывшими военнопленными, с которыми ей пришлось общаться. В 1971 году один из них писал ей в своем письме: «Суздаль, Владимир - это прекрасные древние города, на их фоне шел процесс перевоспитания, в котором вы принимали такое большое участие… Благодаря вашему вкладу Владимир стал для военнопленных университетам жизни». После войны, Мишкет Либерман вернулась на родину в Германию - и отдала все силы строительству нового государства. Была членам Союза писателей ГДР. Умерла после 1980 г. В настоящей публикации приводится рассказ М. Либерман о трудовом лагере военнопленных № 190 в городе Владимире. Текст подготовлен к печати А.П. Сухаревым по публикации в книге: Либерман М. Из берлинского гетто в новый мир: мемуары антифашистки /Пер. с немецкого. М. 1979.
Мой начальник
Поезд был переполнен. Во Владимир я приехала совершенно измученная в три часа ночи. Я подождала на вокзале, пока не рассвело. Камера хранения была еще закрыта. Мой тяжелый чемодан, на этот раз наполненный книгами, я оставила у начальника станции и отправилась в путь. Владимир - это старинный город с красивыми церквами и другими средневековыми достопримечательностями. До четырнадцатого века - центр Владимиро-Суздальского княжества. Но мне было не до истории. Кроме длинной главной улицы я видела лишь маленькие узкие немощеные переулки, которые то уходили в гору, то спускались с горы. Маленькие ветхие деревянные домики. Путь от вокзала к лагерному управлению шел круто в гору. Мне пришлось пройти семь километров. Общественного транспорта в городе не было. Лагерное управление находилось в здании администрации тракторного завода. Я вошла в комнату начальника лагеря. За большим письменным столом сидел невысокий подполковник в очках, что-нибудь около пятидесяти лет. Похож на учителя. Он встал и сделал несколько шагов мне навстречу. Это настроило меня хорошо. «Мои бумаги, наверное, еще не пришли, но я здесь». Он ответил мне в том же тоне: «А это главное, я о вас знаю». У меня сразу же установился контакт с этим человеком. И этот контакт сохранился на годы. Работать с ним было одно удовольствие. Мне казалось, что этот человек олицетворяет партию. Гуманист до мозга костей. Это чувствовали даже военнопленные. Антифашисты боготворили его, его и врача Беликову. Еще сегодня многие из антифашистского актива спрашивают меня об этих двух людях. Мне очень жаль, что не удалось сохранить с ними связь.
«Известно ли вам, что вы отвечаете за двенадцать лагерей?» - спросил меня мой шеф с сочувственной улыбкой. «Нет, этого я не знала. И где они?» «Здесь, на территории тракторного завода, находится главный лагерь, два других - в городе и девять - в области». «Везде ли есть антифашистские активы?» «Нет, только в главном лагере и лагере номер один». «Хорошие?» «Большие». Я рассмеялась. «Чтобы ответить на ваш вопрос, дорогой товарищ, надо знать этих людей, понимать их язык». Мой шеф нравился мне все больше. «Я думаю, вряд ли полезно для антифашистской работы совмещать в одном лице руководителя актива и лагерного коменданта. Но как с этим быть, разберетесь сами». «Можно ли мне теперь идти? Я бы хотела провести сегодняшний день в лагере, понаблюдать». «Идите сначала в хозяйственный отдел и скажите, чтобы вас разместили».
Хлебом единым
Хозяйственный отдел был через две двери. В комнате сидели добродушные люди. Двое мужчин и одна пожилая женщина. «Мы разместили вас в «гранд-отеле» тракторного завода, - пошутил один из мужчин. - В комнате на три человека. Пока что вы в ней одна». Говоривший заметил, видимо, какую я сделала кислую мину. «Лучше, чем в городе. Не так далеко. Ведь по вечерам здесь дороги не освещаются. От вашего общежития вам надо пройти до лагеря только четыре километра по полю, и вы на месте». «Да, действительно рукой подать». Я спросила о столовой. «Столовая была, да сплыла. Теперь будете получать паек. Раз в две недели». «И что мне с ним делать?» «Есть!» «Сырым?» «Как так, сырым? Варить!» «Где?» «Ну, в вашем «гранд-отеле». «И когда? Вечером?» «По мне, хоть ночью. Если вам это нравится». «Вы человек веселый!» «Да, со мной не соскучишься!» «До свидания!» Я, конечно, не стала готовить. Не было ни времени, ни охоты. Да и кто говорит, что человек хлебом единым жив? Вкусен был черный хлеб, я ела его утром, днем, вечером, снова и снова. Я даже не могла его весь съесть. Конечно, за это пришлось расплачиваться. Ну, ладно. О болезнях говорить не стоит. Такое у меня было правило. К сожалению, я слишком часто его забывала. Как и другие хорошие правила. Разговор в хозяйственном отделе не прибавил мне бодрости. В лагерь я пошла с невеселыми мыслями. К тому же пришлось вернуться: у меня не было пропуска. Он лежал в управлении. Шеф о нем позаботился, а подписал его командир караульного батальона. Еще десять минут ходьбы - и я оказалась в лагере. Антифашистский актив находился в левом бараке, сразу же у входа. Это помещение располагалось между кухней и помещением для выдачи хлеба. Не очень-то подходящий климат для разъяснительной работы, мелькнула у меня мысль. Я открыла дверь. Обычная команда «Встать!», которую я, впрочем, вскоре сама отменила. В помещении находилось довольно много пленных. Встав в круг, они о чем-то спорили друг с другом. Я услышала слова «норма», «проценты». Неплохо. Я поприветствовала всех, сказала, кто я такая. Трое тут же исчезли. Это были командиры рот, только что вернувшиеся со своими людьми после смены. Они докладывали о выполнении нормы. Двое остались. Блондин представился мне: «Герберт К. Руководитель актива и лагерный комендант. А вот это Детлеф. Он здесь убирает». Второй был совсем молодым пареньком с лицом ребенка. Слишком красив для парня. Почему он в лагере, а не на работе? Он что, болен? Я попросила Герберта К. покатать мне лагерь. «У нас два барака. В одном, вот в этом, живут румыны. В том напротив – мы, немцы. Там же и амбулатория. Есть еще госпиталь, но он по другую сторону тракторного завода». Барак оказался огромным, хорошо освещенным помещением, заполненным нарами. Соломенные матрасы, одеяло все чистое, нары стояли тесно. В другом бараке-то же самое. Здесь и там на нарах сидели пленные. «Почему они не на работе?» спросила я. «Они больны. Некоторые из них постоянно больны. Те, кто распустился, кто боится холода, не хочет работать», - объяснил мне Герберт К. Мы посетили амбулаторию. В маленькой приемной сидели два немецких врача и ели. Они смотрели неприветливо, отрешенно, будто едва воспринимали то, что происходило вокруг них. Они ели, и совсем неплохо. Выглядели эти господа весьма упитанными, разве что немного бледными. По-видимому, они избегали бывать на воздухе, чтобы не столкнуться с «простым народом». За все годы я ни разу не видела их у ворот. В отличие от советских врачей, которые на ветру, в любую погоду, в самую рань стояли там и отсылали обратно простуженных пленных, не разрешая им идти на работу. Я вошла в кабинет врача. Немецкий фельдшер как раз перевязывал пациента. Другие пленные стояли рядом и ждали. Фельдшер меня поприветствовал глазами, улыбкой. Был пересменок. Обеденный перерыв, но времени поесть у него не было. Один за другим шли больные. Я стояла у двери, смотрела, как он работает, и ушла с чувством, что у этого немецкого пленного - его звали Гейнц Т. - на первом плане была забота о товарищах. Территория оказалась очень большой. Герберт К. показывал мне, как много он здесь сделал. Возможно. Но мне бросилось в глаза, что он часто якал и говорил выспренне. «Скажите мне, почему командиры рот приходят докладывать вам о выполнении норм? Ведь есть бюро учета». «Чтобы я мог тут же сказать свое мнение. У меня должен быть порядок». «Спасибо. Теперь я знаю, в чем дело. Не хочу вас больше задерживать. Соберите, пожалуйста, завтра вечером весь актив».
Главный инженер Якобсон
Я отправилась на тракторный завод. Спросила, как увидеть главного инженера. Меня послали в цех номер один. Издалека я вижу высокого солидного мужчину с седой копной волос, окруженного военнопленными. Подхожу к нему. Вежливо, почти что галантно он ведет меня в свое бюро. Это крохотная деревянная будка. Здесь еле-еле нашли место письменный стол и два стула. Садимся. Я спрашиваю его, как работают военнопленные. «Отлично, если они работают по профессии. И в том случае, если это не отпетые нацисты. Нацисты тянут волынку, но мы быстро их обнаруживаем». «И что с ними делают?» «Или они меняют свое поведение, или мы отправляем их на строительство дорог». Входит мастер, показывает ему какую-то деталь. Речь идет о миллиметрах. Когда мастер уходит, я спрашиваю дальше: «Я вижу здесь и грузчиков. Как работают они?» «Стараются, хотят здесь работать. Здесь легче выполнить норму, чем, скажем, на стройке. Нам нужны специалисты, товарищ. Наши на фронте. Подумайте об этом, когда придет новая партия пленных». «Непременно подумаю». Мы беседуем еще несколько минут. Он спрашивает меня, есть ли у меня книги, которыми мы могли бы поменяться. Потом мы прощаемся, крепко пожав друг другу руки. Мы понравились друг другу. Мы встречаемся почти каждый день, когда я обхожу места работы военнопленных, ибо и здесь случаются конфликты. Три недели спустя ранним утром в воскресенье - я охотно поспала бы подольше — стук в мою дверь. «Можно войти? Я жена Якобсона». Вот те на. Что ей от меня нужно? - думаю я. «Я хочу пригласить вас отведать наши беляши - пирожки по-татарски. Вы, наверное, никогда не ели. Извините, что я вас разбудила. Мой муж сказал, что вы рано уходите. Пожалуйста, приходите в два часа дня!». Вчетвером сидим мы за столом. Вместе поедаем целую гору беляшей. Ничего подобного я никогда не ела! А может, тогда только так казалось? Есть и водка, сколько хочешь. И настоящий кофе - специально для меня. Я тронута. Не только тем, что мне предложили кофе. Якобсон симпатяга. А его жена умница, что пригласила меня.
Навредить – это они могут
Вскоре после моего визита на тракторный завод я решила отправиться на стройку. С полдороги вернулась. Подумала, что не стоит приходить туда незадолго до конца смены. Смысла нет. Занялась своими личными делами. Получила продовольствие на две недели и со свертками решила отправиться в свою комнату. Нагруженная, как ишак, я стояла перед управлением. Мне повезло. За рулем легковой машины, стоявшей у здания, сидел совсем молодой шофер. Он внимательно посмотрел на меня, на мои узелки и скатал: «Садитесь, бабушка. Я еду в город и возьму вас с собой». Он подвез меня к заводской гостинице, двухэтажному кирпичному дому. «Спасибо, сынок. Правда, ты назвал меня бабушкой, но ничего, ты все-таки славный парень». Слово «бабушка» задело меня. Неужели я уже выгляжу, как бабушка? Женщина остается женщиной. Моя комната находилась на первом этаже. Она была большой, имела центральное отопление. Был и балкон. В ней стояли три железные кровати, платяной шкаф (вот хорошо!), шкаф для посуды и керосинка. В центре - большой четырехугольный стол, четыре стула. На стене репродуктор, который можно было выключить, если не хотелось слушать (тоже хорошо). Умывальник, душевая в коридоре. Туалет, общий для мужчин и для женщин. Я ничего не ела весь день и накинулась на хлеб, как самый неразумный пленный. Горячую воду дала мне дежурная по этажу, сахар у меня был. Чего мне недоставало, так это человека, того единственного, с которым я охотно разделила бы эту трапезу: мужа. Он воевал на каком-то фронте. Мы потеряли друг друга. Я попыталась прогнать печальные мысли. Задумалась над тем, что мне предстоит здесь делать. Ни до чего дельного не додумалась. Вскоре я заснула. На следующий день отправилась на стройку. Военнопленные строили два цеха. Один был наполовину готов, другой только что начали строить. Прораба я застала в его деревянной каморке на краю стройплощадки. Человек среднего возраста, выглядит больным. Инвалид войны, судя по нашивкам. Я спросила у него, не болит ли у него что-нибудь. Слишком уж взгляд сердитый. «Не спрашивайте! О болячках здесь забываешь. План я не выполняю! У меня только пленные, а они не хотят работать. Вот навредить это они могут! Все время отлынивают, ищут местечко потеплее. Нет, немцы - народ, лишенный совести. Только немногие ведут себя честно. А вот выполнение норм, чтобы им записали, этого они хотят все. Так дело не может продолжаться. Скажите им это, пожалуйста». «Это я сделаю. Можете быть уверены». Охотнее всего я сказала бы им все, что я о них думаю, тут же, на месте. Но смысла в этом не было бы никакого. Пленные меня еще не знают. Они подумают: откуда-то появляется баба и начинает нас, закаленных мужчин, учить, как работать. Я решила потолковать с ними позднее.
Только не кашисты
Между лагерем и стройплощадкой находилась литейная. Беседую с ее начальником. Он не так раздражен, как прораб. Говорит: «В большинстве это неквалифицированные люди. Наши литейщики дают им прикурить. Народ это способный. Но нет интереса к работе. Думают только о том, чтобы им записали проценты. Бывают конфликты. А что делать? Война!» «Я буду приходить почаще! Если у вас есть проблемы, скажите мне». Теперь я разыскала нормировочное бюро лагеря. Товарищ Смирнов как раз складывает свои вещи. Ну и крохотная комнатушка, подумала я. Он отвечает за распределение работы, за учет выполнения норм и соответственно за пайки. Ему помотают румынские пленные. «Куда вы уходите? Мне надо бы с вами поговорить». «А мы можем поговорить прямо здесь. Это теперь ваша комната. Не хотел бы уступать ее, но приказ есть приказ». Я рассказываю ему о своих разговорах. «К сожалению, не могу вам помочь. Я редко бываю на рабочих местах. Да это и не моя задача. И времени на это нет». «Но что-то ведь надо сделать?!» «Конечно. Вот вы этим и займитесь».«Ах, так? Пожалуй, вы правы. Это действительно моя задача». «Через час можете занять свое место. Моя резиденция теперь за углом. Буду сидеть вместе с военнопленным Тодорофым. Удовольствие маленькое». Впрочем, он чем-то недоволен. А самое скверное, он выглядит хитрым, неискренним человеком. Но хорошо притворяется. До самого конца отношения наши оставались испорченными. По дороге к помещению антифашистского актива мне навстречу шел пленный. Коренастый, с энергичным лицом, лет двадцати пяти. «Ичик - заместитель коменданта лагеря. Я хотел только сказать вам «Добрый день!» «Весьма любезно с вашей стороны. Много работы?» «О да! На месте не посидишь. Утренняя смена, дневная смена, иногда и ночная смена. Ведь комендант одновременно у нас и руководитель актива». «Кто вы по профессии, Ичик?» «Крестьянин, из Восточной Пруссии. Был небогатым, привык работать». «А что вы делали в армии?» «Стрелял, хотел или нет, а приходилось. В артиллерии. Я оберефрейтор». «Вам здесь не слишком трудно? Командуете?» «А я ничего не имею против. Работать за зоной, на тракторе, - это моя мечта. Вырваться та колючую проволоку, увидеть поля. Майор из караульного батальона не пускает меня. Я немного понимаю по-русски, и он охотно со мной работает». «До свидания! Вечером мы увидимся на активе». «А я не в активе», кричит он мне вслед. «А почему?» — кричу я ему. «Расскажу в другой раз». «Хорошо, Ичик». Все называют его Ичик. Что это? Имя? Фамилия? Прозвище? Я не знаю этого и до сих пор. Обеденный перерыв. Я стою у ворот, разглядываю пленных, которые идут на обед. Сразу видно, вот рота специалиста - прямая походка, довольные лица. По крайней мере, у большинства. Мне кажется, что это удовлетворение рабочего, который что-то сделал. Через двадцать минут подходит строительная рота и люди из литейной. Их походка такая же разнообразная, как и отношение к окружающему миру. О да, походка человека может рассказать о многом. Во всяком случае, я вижу здесь совсем других людей, чем те, с которыми имела дело в Можайске. А у многих надежда на то, что с «тысячелетним рейхом» будет скоро покончено, и они смогут уехать домой. Домой, домой! Да! Об этом мечтают все. Большинство пленных в лагере давно. Они попали в плен под Москвой, Великими Луками, Ржевом, Курском. Пленных из Сталинграда у нас еще нет. До сих пор на вечерней поверке майор сообщал о новостях с фронта. Ичик переводил. Пленные знают, что Красная Армия теперь наступает. Я осматриваю кухню. Повара - двое немцев и румын. Ими руководит советская повариха. Она получает продукты. Подручный повара, молодой веселый берлинец, помешивает в котлах. Он показывает мне картофельный суп с маленькими кусочками мяса, потом пшенную кашу. Пахнет неплохо. Наверное, довольно вкусно. Отсюда я иду в столовую. Закладываю в котелки, из которых едят пленные. Почему это суп в котлах такой густой, а в котелках жидкий? Кому достается гуща? Я вижу перед собой длинный стол для «избранных». Узнаю у шеф-повара, кто сидит за ним. Оказывается, немецкий комендант лагеря, его заместитель, руководитель актива, командиры рот, руководители мастерских. Та же картина у румын. С этим придется кончать, думаю я. Удастся ли мне это? Ничего не поделаешь, нужно! По крайней мере, что касается руководителей актива. Нам не нужны антифашисты, которых называют кашистами, от слова «каша». Это те, которые с помощью показной политической активности пытаются обеспечить себе поблажки. Мерилом должна быть честность, порядочность, хорошее отношение к советским людям, к работе. Вот главное. Не торопись, имей терпение. Иначе попадешь впросак, уговариваю я саму себя. Да, терпение, терпение - вот что тебе нужно. И правдивое слово, суровое и человечное. Вот что поможет тебе в работе. Должна ли я заняться и румынскими пленными? Их здесь примерно человек двести. Не знаю. Никто мне ничего не сказал. Открываю дверь в комнату актива. В комнате сидят мужчина и женщина. Румынский политинструктор. Красивая женщина с черными сияющими глазами, немного постарше меня. И румынский руководитель актива, так лет тридцати, выглядит хорошо, в черном костюме. Он покрасил форму, которую ненавидит, и ему перешили ее. Ведет себя как человек штатский и весьма уверенно. И он, и она называют друг друга «товарищ». Они на ты. Я завидую им. Когда удастся установить такое взаимопонимание с моими земляками? Мы беседуем втроем о взаимоотношениях обеих национальностей в этом лагере. Предрассудки есть и у тех, и у других, говорят они. Но, в общем и целом, все идет мирно. Румыны не подчиняются немцам, немцы - румынам. Это очень важно. Время от времени румыны жалуются на прусский командирский тон лагерного коменданта. Им, конечно, противно высокомерие некоторых немцев. Немцы же жалуются на то, что румыны гоняются за теплыми местечками и подлизываются к начальству. «Мы позаботились о том, чтобы все было по справедливости, на паритетных началах, — объясняет мне румынка. - После этого взаимоотношения наладились». Румынский политинструктор посещает лагерь время от времени. У нее много лагерей в различных областях Советского Союза. «На него я могу положиться, - говорит она о руководителе актива. - Он уже "товарищ”». Тот улыбается, ему приятна похвала.
Оркестр «Шмели», организованныый военнопленными
Рота БК
Повсюду я встречаю в лагере пленных из роты БК. Одни выполняют легкую работу, иные слоняются по лагерю. Почему они такие осоловевшие? Это не оставляет меня в покое. Я прошу одного из «плантонов», так называют румыны прихлебателей, которые здесь встречаются, послать ко мне коменданта Герберта К. Вместе с ним я обхожу барак немцев. «БК, - объясняет он мне, означает «Без категории». Они считаются больными. Освобожденными от работы». «Чем вы больны?» - спрашиваю я первого попавшегося. «У меня водянка». «Где вы подцепили ее?» «Не знаю». Следующий: «Водянка в ногах». Третий: «Водянка в ногах». Четвертый говорит: «Я должен неделю отдохнуть. Так приказал господин подполковник. Измотался. Проработал на тракторном заводе две смены подряд». «Ну и как вы себя здесь чувствуете?» «Лучше. Могу без конвоя выйти за зону и кое-что купить на рынке. За это очень благодарен подполковнику». Некоторые пленные простужены. У других грипп. Но у большинства водянка, водянка, водянка. Человек тридцать из восьмисот. «Откуда эта водянка?» - спрашиваю я Герберта К., когда мы вновь оказываемся в комнате актива. «Большинство сами виноваты в этом. Среди них есть три группы: одни заядлые курильщики, меняют свой хлеб на табак и в конце концов, теряют последние силы. Вторая группа - люди, лишенные всякой выносливости. Они боятся холода, боятся непривычной физической работы. Они валяются на нарах и дремлют, им все равно. Эти приходят в себя через какое-то время. Антифашисты им помогают. Самые скверные в третьей группе. Эти пьют табак, чтобы у них опухли ноги, и им не надо было идти на работу. Это заядлые нацисты. Они рассчитывают, что таким образом скорее попадут домой, когда война кончится». Герберт преувеличивает, думаю я в первый момент. Но, к сожалению, все правильно. Я иду в амбулаторию, расспрашиваю обоих немецких врачей. Они говорят то же самое, хотя и очень неохотно. Из них приходится выжимать каждое слово. В конце концов, они вынуждены признать: «Дистрофии здесь можно избежать. При этом питании она вовсе не неизбежна». «Стало быть, ее вызывают сознательно?» «В большинстве случаев да». «Почему вы не объясняете им, что они калечат себя на всю жизнь?» «Это взрослые люди. Они должны знать, что делают». «Чем объяснить это равнодушие по отношению к своим же соотечественникам?» - спрашиваю я Герберта К., когда мы уходим из амбулатории. «Оба стопроцентные фашисты. Даже фельдшер Гейнц Т. больше не спорит с ними. К чему? Их не переубедишь». «Ну а что делает сам Гейнц?» «Он часто бывает в бараках, беседует с людьми из роты БК. Многих ему удалось убедить». Входит командир караульного батальона. Герберт К. кричит: «Встать!». Как будто бы он командует целой ротой, а в комнате - лишь он один. Майор и я видим друг друга в первый раз. Он разглядывает меня. В его обращении ко мне и сочувствие, и сомнение: «Одна женщина среди тысячи мужчин? Ну, ну!» «А может, хорошо! Именно поэтому?» - дерзко отвечаю я ему и думаю при этом: Мишкет, не распускай язык. В общем, не так уж я уверена в своих силах. Во время обеда я пытаюсь отключиться, но мысли не дают мне покоя. Я просматриваю газеты, составляю политинформацию на этот день. Надо уложиться в страницу. Дело нелегкое. Герберт прочтет ее на вечерней поверке. Погода стоит холодная.
«Мы вас сюда не звали»
«Вы были сегодня в лагере номер один?» - встретил меня взволнованно обычно столь спокойный подполковник. «Нет. Собиралась это сделать завтра». «Нам надо немедленно отправиться туда. Фашистские элементы написали на бараках свои лозунги». Лагерь номер один был втрое больше, чем лагерь тракторного завода. Побеленные деревянные бараки стояли в шахматном порядке. На одном из них я вижу большие буквы, намалеванные черной краской: «На русских работать не будем!». И на другом: «Дополнительное питание для всех, или мы бастуем!». Подполковник приказывает пленным построиться. «Фашистскую пропаганду мы не потерпим, так и знайте. Мы найдем виновных и накажем их. Это неисправимые нацисты. Преступники! А вам я хочу посоветовать: не идите у них на поводу. Вам однажды пришлось уже поплатиться за это. Плен не курорт. И мы вас сюда не звали. Разойтись!». Дальше он говорить не может. Этот добрейший человек вне себя от возмущения. «Черт побери! говорит он, когда мы остались одни и постояли несколько минут молча, думая о происшедшем. - При таком гуманном обращении даже в голове животного должно что-то произойти. Но этих преступников ничем не возьмешь!». Мне сказать нечего. Меня охватили стыд и ненависть. «Я останусь здесь, товарищ подполковник». «Хорошо. Вечером я приеду сюда, поговорю со следующей сменой. Может быть, мне придет в голову что-нибудь получше. Сейчас я слишком взволнован. Франц переведет. Вам не нужно меня ждать». Я отправляюсь в помещение актива. Пожилой военнопленный представляется мне как руководитель актива. Он в ужасе от того, что случилось. Производит впечатление честного человека. Но не в состоянии решить здешние большие и сложные задачи. Да откуда и взяться способностям этим? Мне не в чем его упрекнуть. Добрая воля есть, не хватает знаний. Условия нелегкие. Военнопленные в большинстве своем работают на стройках, работают плохо, поэтому не получают дополнительного питания. Ворчат. С антифашистами дело иметь не хотят. Вот и плодородная почва для нацистов. Руководитель актива старается, бегает, спорит, уговаривает. «В конце концов, дело у нас пойдет, - успокаивает он меня. Да и себя тоже. - Только медленно, очень медленно». Я с ним согласна. Вечером я собираю актив. По своему составу и политическому уровню он напоминает актив центрального лагеря. Люди и здесь готовы сотрудничать. Мы обсуждаем, что можно сделать в ближайшие дни. Почти все придерживаются мнения, что четверо офицеров, живущих в лагере, оказывают на всех плохое влияние. Они нацисты до мозга костей. С утра до вечера шатаются по солдатским баракам. Мы беседуем до глубокой ночи. Случившееся угнетает активистов. Они решают поговорить об этом со всеми по ротам. Поговорить начистоту. Хотят выпустить стенную газету. Эти сволочи должны знать, что думают о них большинство пленных солдат и что они их не поддерживают.
Доктор Беликова
Сплошные сюрпризы. Дома меня ждет еще один. Хочу открыть дверь в комнату, она не открывается. Изнутри в замочную скважину вставлен ключ. Дверь открывает женщина средних лет. Секунду мы смотрим друг другу в глаза, как бы оценивая друг друга. Она высокого роста, стройная. Черные волосы гладко зачесаны назад и собраны в пучок. В ее красивых карих глазах сквозит горе. «Не пугайтесь. Меня здесь поселили. Зовут меня Беликова». «Ничего. Я к этому подготовлена. Хорошо, что вас поселили». «Как так? Вы ведь меня не знаете». «У вас хорошие глаза. Только очень печальные». «Пришлось кое-что пережить». «Расскажите». «В другой раз». «Вы приехали только сегодня утром? Где будете работать?» «В лагере, как вы». «Врач?» «Разве по мне видно?» «Да. Словно для этого родились». Она бросает на меня взгляд и улыбается. «Что, доктор?» «Вы милая женщина!» «Почему бы и нет?!» «Меня предупредили, что вы очень строгая». «Неужели я выгляжу так? Возможно. Но, к сожалению, я не строгая, а как раз наоборот». «Ну, мы поладим». Мы хорошо поладили. Четыре года жили мы в одной комнате, делили радость и горе. Я полюбила ее. Она была тихим, деликатным человеком. Всегда готова помочь, даже пожертвовать собой. И прекрасный врач. Для своих пациентов она делала все, что могла, будь то сотрудник или пленный. В первый же вечер я попросила ее осмотреть инвалидную роту и объяснить мне, почему тысячи пленных при этом питании остаются здоровыми, а несколько дюжин становятся дистрофиками. Доктор Беликова подтвердила то, что мне сказали и комендант Герберт К., и немецкие врачи, и фельдшер Гейнц Т. На следующее утро мы вместе отправились на работу. Так было в последующие годы очень часто. Но не всегда. В плохую погоду - осенью, зимой, весной - доктор Беликова появлялась в лагере еще до семи часов утра. Она стояла у ворот, когда военнопленные отправлялись на работу. Если казалось, что кто-то болен гриппом или у кого-то порванные ботинки, отправляла обратно в барак. Больным назначала прием. Пленные шли на работу после того, как им заменяли обувь. Никогда не забуду, как доктор Беликова однажды ночью в жестокий мороз поехала в Москву, чтобы привезти какое-то лекарство, - я не помню какое - для одного пленного. В городской больнице лекарство кончилось. Был ветреный день. Беликова возвратилась на грузовике полузамерзшая, торопилась, чтобы успеть и, может быть, спасти жизнь этому немцу. Такой была доктор Беликова, которая сама прошла через гестаповский ад. В эту ночь мы долго сидели вместе, пока не пришло время ей ехать на вокзал, и тогда-то она рассказала, наконец, свою историю. Доктор Беликова была начальницей полевого госпиталя в районе Харькова и вместе с госпиталем оказалась в окружении. Красноармейцы сражались изо всех сил, но вырваться из кольца им не удалось. Многие пытались пробраться к своим поодиночке. Доктор Беликова осталась с ранеными. Побоище, учиненное немцами, было ужасно. Тех, кого оставили в живых полевые части, добили эсэсовцы. Они прочесывали дома, находили спрятанных раненых и расстреливали их на месте. Доктор Беликова не захотела прятаться. Она думала о тяжелораненых, которым нужна будет се помощь. Хозяйка дома, старая крестьянка, выдавала Беликову за родственницу, у которой «не все дома». Она облачила ее в длинное выцветшее ситцевое платье, повязала косынку, из-под которой выглядывали всклокоченные волосы, намазала лицо сажей. Доктор Беликова все время держала в руке яблоко и жевала, жевала его, не отвечая ни на какие вопросы. Но все это не помогло. Ее выдали умные живые глаза. По крайней мере, СС не поверило в этот маскарад. Ее стали допрашивать. Требовали, чтобы она сказала, кто она такая и где спрятаны комиссары. Допрашивали и хозяйку. Обе женщины молчали. Двое эсэсовцев вытащили их на улицу, привязали к дереву. Один бил Беликову прикладом справа, другой - слева. И так ее бросало от одного к другому. Она молчала. Били и старушку.
Потом один из эсэсовцев вытащил пистолет и прицелился в доктора Беликову, но другой сказал: «Оставь! Она ведь совершенно здорова. Отправь ее в лес». Старуху тут же пристрелили. На глазах у Беликовой. Этот страшный случай еще долго преследовал ее во сне. В лес было согнано много молодых девушек. Поздно вечером их погрузили на грузовик и привезли в Харьков, в «лагерь», на глинистый пустырь, огороженный колючей проволокой. Узники должны были быть угнаны в Германию. Эта участь предстояла и доктору Беликовой. Но в ту ночь Красная Армия снова освободила Харьков. Правда, город вскоре снова пришлось сдать, но за это время удалось вывезти раненых и узников. Беликову вывезли на самолете в Москву. Много недель она провела в госпитале. «Я видела, как люди становятся зверями. Я поклялась себе при всех обстоятельствах оставаться человеком», - заключила она свой рассказ. Теперь она лечила больных немецких солдат. Она делала больше, чем ей предписывал долг. «Наш ангел» называли ее эти много испытавшие мужчины.
Послесловие
В книге М. Либерман нет сведений о том, что культурно-просветительская и политическая работа среди военнопленных проводилась Главным управлением НКВД СССР по делам военнопленных и интернированных в соответствии с указаниями ЦК ВКП(б). В плену содержалось несколько миллионов военнопленных, и использовать их только на восстановлении разрушенного народного хозяйства было бы не по-хозяйски. Тогда и возникла мысль о создании Центра пропагандистской работы среди военнопленных во главе с бывшим фельдмаршалом германской армии Фридрихам Паулюсам, содержавшемся одно время в г. Суздале. В 1946 году ему было поручено подготовить проект организации демократического центра, но его проект не получил одобрения. Вскоре Паулюс переключился на более привычную и знакомую работу - составление военно-исторических очерков минувшей войны. Однако работа по созданию «Свободной Германии» продолжалась. В нее были вовлечены и военнопленные, находившиеся на территории Владимирской области и г. Владимира. Об этом свидетельствуют документы, рассекреченные в наши дни: «№3 ЦК ВКП(б) 15 июня 1946 г. товарищу Жданову А.А. МВД СССР располагает материалами, характеризующими политические настроения военнопленных бывшей германской армии, содержащихся в лагерях. Военнопленные выражают солидарность с Социалистической единой партией Германии в декларациях на митингах и собраниях, адресуемых руководству Социалистической единой партии Германии и лично Вильгельму Пику. Военнопленные немцы, содержащиеся в лагере № 190 (Владимирская область) пишут: «Находясь в Советском Союзе, где мы, немецкие военнопленные, своей работой частично возмещаем убытки, причиненные немецким народом как соучастником гитлеровских преступлений, мы узнали о создании Социалистической единой партии Германии. Это событие имеет огромное значение не только для германского рабочего класса, но и для всего немецкого народа... Только сплоченность всего трудового народа дает возможность искоренить фашизм, обеспечить мир, снова поднять германскую экономику, достичь культурного обновления и сохранить единство Германии. Поэтому мы, бывшие офицеры и солдаты немецкой армии, приветствуем создание Социалистической единой партии Германии как партии созидающего народа, которая правильно разрешит жизненные национальные и социальные вопросы нашего народа. Эта партия гарантирует создание Германии, свободной от угнетения и эксплуатации, свободной от угроз империалистических войн, Германии мира и согласия с народами и, прежде всего, согласия с Советским Союзом страной трудящихся, не имеющей империалистических целей». Резолюцию подписали 777 солдат и офицеров. Прошу Ваших указаний. Министр внутренних дел Союза ССР С. Круглов».
***
«Летом 1944 или 1945 года я впервые увидела длинную колонну пленных немцев. Сначала услышала истошный крик и визг детей и взрослых нашего поселка. Наш дом был крайним в поселке, поэтому колонна прошла уже почти весь поселок, когда поравнялась с последними домами. Немцы шли по 6 человек в ряду. Пыль - столбом. Мальчишки засвистели, заулюлюкали, начали бросать комками земли, осколками кирпичей. Наши солдаты, охранники с автоматами, отгоняли мальчишек, но бесполезно. Стоящий рядом со мной мальчишка бросил камень и попал немцу в голову. Тот схватился за голову; из-под пальцев показалась струйка крови, упала с головы шапка, которую он даже не поднял, продолжал идти. Мальчишки запрыгали, а меня вдруг охватила злость: я схватила парня за шиворот и дала такой пинок, что он упал в пыль. Драться я умела. В последнем ряду пленных я вдруг увидела человека, очень похожего на отца: он был такой же высокий, стройный, черноволосый. Я остолбенела, а человек помахал мне рукой, улыбнулся. И тогда я увидела, что у него голубые глаза, а отец был кареглазым... Потом пленные шли и днем, и ночью, зимой и осенью. Я понимала, что это враги, они убили моего отца, дядей, мужей маминых сестер, но в душе появлялся какой-то неприятный осадок, когда я видела, как зимой наши солдаты в красивых белых полушубках, в валенках, с автоматами и собаками сопровождали изнуренных, полураздетых и обмороженных пленных.
Здание бывшей комендатуры лагерного отделения при кирпичном заводе лагеря военнопленных N 190. 1994 г. Фото: Соколов Петр Петрович Улица Студенческая. Барак при кирпичном заводе. 1994 г. Фото: Соколов Петр Петрович
Потом три пустовавших дома обнесли высоким забором, по углам поставили вышки, где днем и ночью стояли часовые. Огородили и территорию кирпичного завода, для прохода в поселок оставили только узкую тропинку. Для нас это было плохо, потому что нас отрезали от пруда, в котором часть жителей поселка брала воду. На заводе стали работать пленные, мы к ним привыкли, даже перестали обращать на них внимание. Прямо под нашими окнами у них была столовая, административное здание. С другой стороны шумели вагонетки с глиной, которую они копали в глубоких котлованах лопатами. Летом я часто проползала под забором, ложилась на землю - край котлована - и смотрела, как пленные работали. Они копали глину по системе, уступами в шахматном порядке. На каждом уступе два или три человека кидали лопатами глину в одну вагонетку, которая стояла далеко внизу, привязанная к тросу. Я удивлялась, как точно рассчитанными движениями 30 человек попадают в вагонетку, и ни одного броска мимо. Пленные построили свой поселок, где и жили. Мы называли его Фрнцбургом. Он находится на левой стороне Стрелецкого оврага (в районе нынешней больницы ВТЗ)» (В.В. Ладьина, «Мое военное детство»).
Источник: М. Либерман. Лагерь военнопленных в городе Владимире. Краеведческий альманах «Старая Столица», выпуск 3
В июле 1944 г. число военнопленных работающих на заводе увеличивается до 4000 человек, из них 1500 человек работают в цехах, 1000 человек на торфоразработках. Октябрь – численность работающих на заводе военнопленных достигла 5000 человек.
Погибших военнопленных хоронят на склоне оврага севернее тракторной улицы около окружной дороги. Число захоронений 135-140. В 80-х годах на этом месте построены малосемейные общежития и детский комбинат. После победы над Германией началась репатриация военнопленных. Первыми покинули рабочие места на участке колес в цехе шасси румыны. За румынами ушли венгры и итальянцы. Поэтапно уходили немцы. Летом 1946 г. лагерь военнопленных на территории ВТЗ был расформирован. Военнопленных перевели в Мелехово на добычу бутового камня.
Ветеран Второй мировой войны — немец Филипп Дёрр у стелы пленным немцам, работавшим на стройках Владимира в годы Великой Отечественной войны и после ее окончания.
