Санктпетербургъ. Издание книгопродавца и типографа М.О. Вольфа, въ Гостиномъ Дворе, № 19. 1860.
МИЛЛИОНЩИК
Детей интересует все, чего они не могут с первого раза объяснить себе. А их мать именно предложила им такие вопросы, которые они не в состоянии были решить сами. Поэтому от предстоящего чтения они ожидали себе много нового и интересного. Лиза начала читать: В Петербурге родители мои нанимали квартиру на Невском проспекте в каменном доме купца Добрынина, чрезвычайно богатого человека, у которого не один, а три или четыре дома было в разных кварталах города. Сам же он поселился на васильевском острове, в небольшом деревянном доме в одно жилье, и говорил всегда, что не любит огромных палат, что за толстыми, каменными стенами ему душно и что совершенно излишний труд лазить по высоким лестницам, тем более что предки наши всегда жили в низеньких строениях и были счастливы; и много в том же роде говаривал Иван Петрович Добрынин, когда родственники или приятели приступали к нему с советом, что пора уже ему переехать в свой дом на Невском проспекте, что с капиталом можно себе позволить такую роскошь и жить пышно, что этого требует его положение в свете. Но Иван Петрович пропускал мимо ушей такие, по его мнению, неразумные советы и отделывался шуточками. Родители мои, прожив уже более году в его доме, знали хозяина только по имени и по различным толкам, совершенно противоположным: одни говорили, что он человек добрый, другие утверждали противное, что он чрезмерно скуп и неприступен. Но родителям моим до него не было дела,- расплата за квартиру происходила с прикащиком, которому поручен был весь дом. Мы жили счастливо, как вдруг, конечно для испытания веры и терпения моих добрых родителей, постигло страшное несчастие всю семью нашу. Батюшка, служивший весь свой век, со всем усердием и честностью, был оклеветан перед начальством теми,- которые домогались его места. Злоба хитра,- такие подвели пружины, что батюшка вдруг был выключен из службы и на него же еще наложили взыскание, будто бы за утрату казенной суммы; хотя хорошо знали все, что батюшка и копейки чужой не возьмет даром, но несмотря на то описали последнюю оставшуюся у нас деревеньку и продали ее с публичного торга. – Так решила людская правда,- и мы остались без куска хлеба. Так как это случилось совершенно неожиданно, то родители мои принуждены были переменить квартиру на более скромную; но не успели мы прежде внести деньги за наем, поэтому прикащик Добрынина не хотел выпустить нас из дому, настойчиво требуя от нас всей суммы сполна. Что было делать? Маменька послала продавать все серебро, какое было у нас, все свои и мои кольца, серьги и другие уборы, умоляя прикащика подождать, и он очень охотно согласился, дав сроку на одну неделю; однако он прибавил, что если в будущую субботу не будет уплачено, то будем иметь дело с полицией, которая заставит нас заплатить всю сумму, или заберет все наши вещи. В большом затруднении были родители мои, но не предавались отчаянию, полагаясь на милосердие Божие. Между тем неделя приходила к концу, а серебро не продавалось: - зная нашу крайность, так дешево за эти вещи давали, что не выходило и половины той суммы, которая была необходима. И вот наступила уже пятница; маменька по своему обыкновению пошла со мной к ранней обедни, не только не забывая Бога в страшных хлопотах своих, но еще более стремясь к Нему всею душею, как к истинной помощи всех невинно страждущих. Казанский собор находился по близости, в который маменька обыкновенно ходила к обедни, и став в стороне, молилась со всей горячностью чистой души, не развлекаясь ничем. Тут же довольно часто приходил в церковь какой-то старичок и становился недалеко от нас; он также чрезвычайно усердно молился, а при выходе обделял нищих медными деньгами и очень ласково говорил с ними; мы часто видели его, но совсем не знали, что он такой. В эту пятницу, когда маменька еще прилежнее молилась и даже плакала, припадая к образу Божией Матери, как скорой помощнице всех христиан,- молитва ее так была пламенна, что старик не раз смотрел на нее со слезами на глазах, обтирал их украдкой и сам принимался за молитву. По окончании службы, когда церковь опустела, подошел он к нам и, кланяясь очень низко, спросил, не знаем ли мы, где живет г-н Райский, тот, которого недавно отрешили от службы? - Это муж мой, отвечала маменька вздыхая:- мы живем на Невском проспекте, в доме купца Добрынина. - Покорно благодарю вас,- отвечал старик:- очень рад, что встретил его супругу,- у меня есть небольшое дельце до него; сделайте одолжение передайте ему этот пакет, который прислал мне один мой знакомый и просил доставить; извините, что вас обеспокоил; вы так усердно молились, что конечно Матерь Божия пошлет вам утешение,- надейтесь на Ее Святую помощь. Сказав это, старик поклонился и ушел; а мы отправились домой с письмом, надписанным на имя батюшки. Возвратясь из церкви, нашли мы бедного отца моего чрезвычайно расстроенным; он только что приехал домой, побывав у всех своих знакомых, от которых надеялся получить взаймы несколько денег, для дополнения к проданному серебру, чтобы внести за квартиру. но никто не хотел ссудить, отговариваясь разными невозможностями, а главное опасаясь того, что батюшка не в состоянии будет заплатить им долг свой. как ни грустно было для маменьки видеть неудачными все их попытки, но она старалась ободрить батюшку, припоминая, что он страдает невинно и что Бог, конечно, умилосердится над нами; сильно занятая горестью батюшки, она позабыла совсем о врученном ей письме, оставя его в своей муфте; и уже я, придумывая, как бы разогнать глубокую печаль отца, хотела обратить его внимание на что-нибудь постороннее; тогда я вспомнила о письме,- побежала и принесла его. Очень хладнокровно взял его батюшка из рук моих, распечатал и вдруг вздрогнул так, что письмо упало на пол. - Что это? Не новое ли еще несчастие? – воскликнула маменька; не унывай ради Бога, друг мой. - Нет,- отвечал батюшка; милосердие Божие превышает наши желания. Господи! Благодарю Тебя! – воскликнул он и со слезами повергся на землю, молясь перед образом Спасителя. Тогда мы обе с маменькой кинулись поднять пакет и нашли в нем не только полную сумму, о которой так хлопотали; но еще и гораздо более с приложенной записочкой: «Пятьсот для уплаты за квартиру купца Добрынина, а тысячу на переезд в новый дом». Можете представить себе, как мы обрадовались! И тут же по примеру батюшки в искреннем чувстве возблагодарили господа и премилосердную Заступницу нашу, Матерь Божию. Откуда присланы эти деньги, кто тот старик, который передал их нам,- мы совершенно не знали, и явное чудо совершилось над нами! После того батюшка тотчас послал за прикащиком и объявил ему, что вся сумма готова сполна. - Вот видите,- сказал он грубо: стало быть хорошо я сделал, что пригрозил вам,- ведь нашлись же деньги. - Да, нашлись, чудным милосердием Божием,- отвечал батюшка с свойственной ему кротостью: - мы тотчас оставим дом ваш, только бы поскорее отыскать другую квартиру. - Теперь когда вы заплатили, можете оставаться здесь по-прежнему. - Благодарю, любезный, но такая квартира нам уже не по деньгам. - А когда так, то я вам предложу очень хорошую и дешевую, но только не здесь на Невском, а на Васильевском острове; только вряд вы туда захотите, особенно ваши барыни, потому что окна на двор. - Для нас все равно, только бы она была тепла и опрятна. - Что тепла, то в этом могу вам поручиться; печи, знаете, сделаны по старинному; а кума моя купчиха, которая отдает в наймы этот домик, сама любит жить очень чисто, к тому же дешево ее уступает. - Благодарим, любезный,- сказал батюшка: - сейчас же поеду смотреть эту квартиру и если будет по деньгам, то и найму ее тотчас.
Тут прикащик совершенно переменил тон и прибавил: - Вот лучше всего, если вы едете на Васильевский остров, то сделайте одолжение, свезите сами уплату вашу моему хозяину, Ивану Петровичу; он живет на Васильевском острове, через улицу от кумы моей, в 6-й линии, в собственном доме; на воротах увидите надпись: дом купца Добрынина. На искосок через улицу живет и кума моя; спросите только купчиху Дарью Степановну Матвееву, и всякий вам покажет. – А притом батюшка, Михаил Васильич, продолжал прикащик, низко кланяясь,- прошу вас покорно, когда будете отдавать деньги хозяину, то замолвите за меня словечко; он человек добрый, да с некоторого времени как-то не доверяет мне, и сильно выговаривал за то, что я вас тревожил; да что ж делать,- это наша должность. Я ведь говорил сущую правду, вы точно не могли выдать деньги; а теперь всенижайше прошу вас, будьте отец родной; не помните зла, что я тревожил вас, избавьте меня от нарекания, замолвите словечко перед хозяином. Сказав это, прикащик кланялся в пояс, пока получил удостоверение от батюшки, точно неумевшего сердиться, что он исполнить его просьбу. Батюшка в ту же минуту отправился на Васильевский остров и там, подъехав к низенькому деревянному дому самой старинной постройки, с крыльцом под навесом, был готов согласиться с тем, что хозяин чрезмерно скуп; но внутренняя чистота комнат чрезвычайно ему понравилась, хотя и там не было ничего затейливого: самые старинные, дедовские кресла и стулья из простого дерева. Обитые черной кожей, стены с пестрыми обоями, простой крашеный пол,- одним словом, ни малейшей роскоши не видно было в этом жилище миллионщика! Но батюшка не любил осуждать никого, держась того правила, что если не можем мы судить безошибочно самих себя, то как же осмелимся разбирать дела постороннего человека? Видя одну сторону вещи, очень легко ошибиться, и потому должно остерегаться решительного мнения на счет других,- один Бог может произнести приговор, зная всю глубину души каждого человека. Такого рода правило было непоколебимо в сердце батюшки и потому он добродушно и искренно обходился со всеми. Приехавши в дом Добрынина, батюшка увиделся с хозяином дома. Он был лет шестидесяти, высок ростом, с открытым и приятным лицом, в русском кафтане и с бородой. Учтиво попрося его сесть, он спросил, что ему угодно? И когда батюшка объявил, что принес ему плату за квартиру, тот отвечал: - Да! Я этому и не верил, чтобы вы и хотели расплатиться. Батюшка рассказал ему всю прежнюю невозможность и чудесный случай с маменькой в Казанской церкви. - Слава Богу!- отвечал он, видно супруга ваша усердно молилась. И я очень рад, что мои прикащики не станут более вас беспокоить; извините их ради Бога, если они нагрубили вам, и оставайтесь спокойно на прежней вашей квартире. Но когда батюшка сказал, что вследствие расстройства в делах он не может нанимать квартиру на Невском проспекте, а желает приискать где-нибудь подальше и подешевле, и что прикащик его, который точно исполнял долг свой, наблюдая выгоды хозяина, ни сколько не оскорбил его, а напротив предлагает ему еще новую квартиру в доме купчихи Матвеевой,- то Иван Петрович подтвердил, что точно квартирка хорошенькая, только невелика. - Нам и не нужно большой,- отвечал батюшка. - Когда так, то вы будете довольны,- домик теплый и чисто содержится. А также и я буду очень рад иметь такого доброго соседа, как вы, прибавил он, пожав руку батюшки. Так они расстались. Пользуясь предложением хозяина жить сколько угодно на прежней квартире, совсем без платы, родители мои решились остаться еще на неделю для того именно, что надеялись встретить в Казанском соборе благодетельного старика, чтобы поблагодарить его. Однако несмотря на то, что мы все трое каждый день ходили к заутрени и ко всем службам в эту церковь, желание наше не исполнилось; спрашивали у нищих и те с горем объявили, что давно не видят своего благодетеля и что он совсем перестал ходить в эту церковь. Тогда мы поняли, что старик, желая благодетельствовать в тайне, укрывался от нас, и решились оставить свои поиски, чтобы не лишать и других его щедрой помощи. И так, найдя квартиру прикащиковой кумы очень удобной для нас, тем, что была ровно в четверо дешевле прежней, мы тотчас стали перевозиться и поселились в четырех небольших, но чистых и светлых комнатах, потому что окна были на юг, а это для нас было приятнее всякой улицы. Солнышко лучами своими согревало квартиру и придавало веселость жителям ее. Видя, что родители мои успокоились, я ожила совершенно, и уединенный Васильевский остров показался мне гораздо веселее многолюдного Невского проспекта тем более, что я с малолетства приучена была искать развлечения в занятиях, а не в том, чтобы сидеть у окошка и смотреть на проходящих. Когда же наступила весна, то Васильевсикй остров показался мне раем. Зелень в садах, чистый воздух восхищали меня; я не могла нарадоваться на веселую и светлую квартиру нашу с палисадником перед окнами и довольно большим огородом позади дома. Палисадник особенно восхищал меня, потому что я могла сама его обрабатывать и сажать цветы, до которых была страстная охотница. Потом добрая хозяйка, видя, что мы всегда заняты рукоделием, обещалась нам доставать заказную работу на выгодных условиях. Таким образом у меня минуты не пропадало даром; усердно принялись мы с маменькой трудиться, вышивали подушки по канве, иногда ковер, кресла и стулья на целую комнату; иногда заказывали мне рисовать цветы на стекле или на дереве, и за все это получали хорошую плату, так что дела наши видимо поправились и не так трудно стало жить нам; к тому же батюшка тоже имел своего рода занятия, за что также получал деньги. Время летело, скуки мы никогда не знали. Всю неделю работали мы прилежно, вставая всегда очень рано и только по воскресеньям оставляя работу, ходили по прежнему к заутрени и ранней обедни. Однако при такой трудовой жизни, не расстроилось здоровье наше, а еще более укрепилось, и я до того была довольна своей судьбой, что не желала счастья более; какое-то спокойствие и радость наполняли душу мою. И хотя я тогда была еще очень молода, но меня нисколько не огорчало, что не имею возможности выезжать в гости, как другие девушки моих лет, что не имею состояния наряжаться, как многие из них, и что нигде не бываю, кроме церкви Божией и недальних прогулок в моем палисаднике. До всего этого мне не было никакой нужды, находя первым удовольствием быть дома и работать вместе с маменькою; я весело просыпалась поутру, проворно вставала и, потрудившись в течение дня, спокойно засыпала; душа моя как-то была удовлетворена вполне и мне казалось, что уже нечего желать более! Одного только просила я у Бога, чтобы подкрепил здоровье и продлил жизнь моих добрых родителей. Милосердный Господь услышал мое моление: крайность и бедность не изнурили их силы, которые поддерживались чудесным образом. Мы были уже так недостаточны, что не на что было нанимать и содержать людей, потому все делали сами. Батюшка, вставая до солнышка, с помощью одного поденщика обрабатывал огород наш, где сажали мы капусту, горох, свеклу, морковь и репу; а я по захождении солнца поливала все эти овощи и цветы в палисаднике. Но и это было великое благодеяние Божие к нам! Батюшку в его трудовой, сидячей жизни спасал огород, где принужден он был делать сильные движения; матушку – то, что она принуждена была, кроме хлопот по хозяйству, ходить иногда на рынок с кухаркой, а я, занимаясь цветами, выбирала только свободную минуту, чтобы посмотреть за ними, выполоть лишнюю траву, полить грядки, подвязать упавшие цветочки, кроме еще ежедневной поливки в огороде; что составляло для меня очень приятное занятие каждые сумерки и уничтожало вред сидячей жизни за пяльцами, в течение дня, и здоровье всех нас удивительно поправилось. Пять лет прожили мы таким образом, потом вышла я замуж за моего незабвенного друга. Скромная и трудолюбивая жизнь моя так ему понравилась, что он, будучи богатый жених, предложил мне свою руку. И вот я снова начала жить в большом доме, который только потому мне был очень приятен, что я могла поместить в нем милых своих родителей и вместе с мужем успокаивать их старость до самой смерти. Муж мой был такой человек, что совершенно заменял для них самого почтительного, нежного сына; так что они, благословляя нас, кончили век свой и переселились туда, где конечно за их добродетели наслаждаются вечным блаженством. Следовательно ни потеря состояния, ни утрата мирских почестей, если в душе остается сознание в исполнении своего долга, и если, смиренно покоряясь воле Божией, стараемся без ропота привыкать ко всякому роду жизни. От этого зависит мир души, которого никакие сокровища заменить нам не могут. – Но возвратимся к нашему богачу, Ивану Петровичу Добрынину. Наняв домик у купчихи Матвеевой, мы поселились очень близко к его жилищу, однако ни маменьке, ни мне не случалось его видеть; он очень редко выезжал со двора и то по большей части рано утром, или поздно вечером. Один батюшка видался с ним довольно часто, они оба любили потолковать, сидя в рабочей комнате старика Добрынина, как называл он кабинет свой. В этой рабочей комнате батюшка любил беседовать с Иваном Петровичем и удивлялся силе его природного ума, его твердым нравственным правилам и благородным поступкам. Батюшка очень желал познакомить его с нами; но сколько он не упрашивал его посетить нас, все было напрасно; Иван Петрович постоянно отговаривался чем-нибудь. Жена его простая, но достойная и добрая женщина, дочь их моих лет, познакомясь с нами, хаживала иногда к нам и мы к ним; но старика отца никогда мы не видели. Впрочем он не любил проводить время с гостями, потому что, по его мнению, это была пустая трата дорогого времени. Прошло несколько месяцев, и как теперь помню, накануне Светлого Воскресенья, пошли мы к заутрени в ту церковь, которая только что была возобновлена и чрезвычайно богато отделана соседом нашим Добрыниным. Всякому хотелось побывать в этой церкви и мы пошли туда же с целью послушать прекрасное пение торжественных молитв Светлого праздника, а также и для того, что надеялись увидеть там самого строителя храма. Радостная полночь приближалась, пушечный выстрел в крепости заставил нас поспешить в церковь, чтобы занять выгодное местечко. Народ собрался и богослужение началось. Когда заутреня кончилась, все наперерыв спешили подойти к кресту и потом к священнику с приветствием: Христос воскрес! Подошли и мы ближе,- и представьте мою радость,- я увидела в толпе благодетельного старика, вручившего нам пакет в Казанской церкви. Маменька благодарила его, употребив все свое красноречие; я также благодарила его, сколько умела. В эту минуту вышел батюшка из алтаря. - Вот наш благодетель! – сказали мы обе,- вот старичок, который совей благотворительностью спас нас от грозящего нам несчастья! Батюшка ничего не отвечал, но проговорил только: Иван Петрович? - Где он, где?.. Милый батюшка! Покажите мне его ради Бога,- сказала я, услышав знакомое имя. - Что ты, Пашенька?- спросил батюшка с удивлением,- разве ты не знаешь, с кем говорила сейчас? - Как не знать, это общий наш благодетель; но покажите мне вашего Ивана Петровича,- возразила я с живостью, опасаясь потерять его в народе. Маменька отгадала мою ошибку и поспешила объяснить мне, что благодетельный старик и Иван Петрович один и тот же человек. Тут мы все трое принялись благодарить его; но он скромно сказал, что подобная милость не стоит того, чтобы так долго помнить об ней, тем более, что он всегда за счастье считает пособить людям, добросовестно распоряжающимся всяким добром, посланным от Бога; почему просил нас больше не беспокоить его благодарностью, сказавши при этом: «все Божие!». Это обстоятельство объяснило нам, почему Иван Петрович избегал встречи с нами. Скрываться от нас Ивану Петровичу больше не было никакой надобности, и потому он на другой же день пришел к нам со всем своим семейством и просидел весь вечер. Родители мои были очень довольны его посещением и благодарили от всей души за его милостивое к нам внимание. Иван Петрович в свою очередь доволен был нашей с ним откровенностью и угощением, как ни было оно скудно. При этом он высказал несколько простых, но чрезвычайно поучительных истин. Тут мы покороче узнали Ивана Петровича и с каждым днем, ближе и ближе всматриваясь в его жизнь, мы изучили ее и передаем нашим читателям с возможной подробностью. Читатель не найдет в ней ни драматизма, ни сцен романтических; это была жизнь, строго согласовавшаяся с понятиями о чистой нравственности, подчиняя ей все душевные потрясения и уклонения желаний.
«Отец мой был сирота призренный, очень бедным торгашем периного ряда в Гостином Дворе, который торговал мелочным товаром и едва сводил концы с концами. Все знали его под именем Терентьича. Он до того был добр и сострадателен ко всем несчастным, что при всей своей бедности находил средства помогать им. услышав, что одна бедная вдова, приехавшая недавно из далекого края, с сыном двух лет, вдруг занемогла и скоро умерла, оставя ребенка без всякого приюта, Терентьич, недолго думая, взял малютку на свое попечение и стал ухаживать за ним с истинно материнской заботливостью. Мальчик, воспитанный в страхе Божием, через несколько лет стал полезным Терентьичу; он сидел в лавке и торговал очень добросовестно: ни в ущерб мнимому отцу, ни в обиду покупателям. Все торговцы между прочим следили за поведением мальчика из уважения к Терентьичу; но убедившись в его честности невольно позавидовали старику в такой находке, а мальчика полюбили и звали его к себе наперерыв попить чайку. Петрушка (так звали мальчика) не охотно пользовался всяким приглашением, по примеру своего Терентьича, и тем он приобрел еще большую любовь и доверенность хозяина. Старик по слабости здоровья отдал лавчонку в полное распоряжение своего воспитанника. С этих пор Петрушка еще деятельнее принялся за маленькую торговлю и каждый месяц отдавал отчет о приходе и расходе своему благодетелю, а между тем усердно старался об улучшении торговли; в скором времени она действительно улучшилась. Терентьич, убедившись вполне в добросовестности своего Петрушки, выдал за него свою единственную любимую дочь, и хотя много было претендентов на ее руку побогаче Петрушки, но он предпочел последнего и таким образом совершенно усыновил его. Терентьич с старухой своей спокойно дожили век на руках любимых ими детей и отошли в вечность, оставив добрую память по себе своими высокими христианскими добродетелями. Молодые супруги свято исполняли завещание отца и матери. истинная вера и любовь к Богу и ближним готовили им неувядаемый венец; временные прибытки мало по малу умножались и беднейшая лавчонка обратилась в настоящий магазин. Вот ясное доказательство благословения Божия за честный труд человека и любовь его к ближним. Торговля бедного сиротки процветала; из сидельца сделался он купцом и от мелочной промышленности дошел до оптового торга. Во всю жизнь свою никогда он не покривил душою и всем нуждающимся никогда не отказывал в помощи. Господь видимо благославлял все дела его и торговля нашего дома прославилась во всем городе. Я был у него единственный сын, и когда подрос, отец принялся меня учить грамоте и Закону Божию.
С малолетства приучили меня не пропускать ни одного из праздников в году без молитвы,- стоять в церкви чинно, соблюдать все посты и уважать старших. Я к этому так привык, что нарушить одну из предписанных заповедей мне и в голову никогда не приходило; а совесть в свою очередь брала верх и ясно говорила мне, что нарушение заповеди есть великое преступление. Отец всегда наставлял меня в добрых делах и строго следил за каждым шагом на поприще моей промышленности и торговли;- главное, он любил честность и потому чаще всего толковал о ней. При этом он предостерегал меня от чванства, которым легко заражаются люди богатые, и советовал навсегда остаться в том звании, в котором рожден, приговаривая: «все это, мой милый, возможно и должно, только берегись, чтобы тебя не сбили с толку злые люди,- тогда не далеко до беды. Тогда ты сам поймешь свою неблагодарность за горячую любовь и искренне советы твоих родителей,- поймешь, сын мой, только будет поздно. Вследствие неблагодарности жиды распяли Христа, забыв Его благодеяния к себе; а сколько Он исцелял больных, воскрешал мертвых, слепых возвращал зрение, расслабленных укреплял в силах,- все это они забыли и Благодетеля своего предали смерти! Вследствие неблагодарности праотец наш Адам сделался ослушником повелений Божиих и был изгнан из рая! – Вот как ужасен порок неблагодарности: берегись его, сын мой, не делай вскореняться ему в свою душу. Старайся преуспевать в торговле верным расчетом и неутомимой деятельностью. Сохрани тебя Бог от скупости и гордости; смиряйся во всем и будь покорен воле Божией. Ему было угодно, чтобы ты родился в простом звании, не желай из него выйти; поверь мне, что это есть лучший путь для тебя: ты видел пример деда, видишь пример своих родителей, слышал не раз о достоинствах хорошего и честного купца; ты знаешь также, как все приобретается трудно и напротив теряется легко в нашем звании; взвесь все это и смотри в оба. Посуди сам, если ты вдруг, не обдумав, выйдешь из твоего родового круга и вступишь в чужое, неизвестное тебе доселе сословие; не тоже ли будет с тобой, если бы ты, оставя прямую, указанную тебе дорогу, вдруг по незнакомой проселочной зашел в дремучий лес? Ты сам знаешь, что кто ходит на ощупь в незнакомом месте, тот не может подать руку помощи своему ближнему. Берегись этого, сын мой; если хочешь быть порядочным человеком, береги и детей своих и веди их по тому же пути; тогда на верное как ты, так и они не будут бесполезными членами общества. Как дворянин может принести пользу отечеству благоразумным управлением и бескорыстной службой, как воин храбростью и самоотвержением; так точно и купец торговлей и честностью. Словом, каждое сословие и ремесло полезно и необходимо в обширном хозяйстве – нашем государстве». С мнением моего отца, совершенно соглашался и потому дал слово остаться в том звании, в котором рожден, и всегда честно трудился для пользы отечества. Так, по завещанию родителя, воспитал я и детей моих с тою только разницей, что, по требованиям нынешнего века, научил их не одной русской грамоте, но и чужестранным языкам, вполне постигая необходимость их в нашем купеческом быту; однако прежде всего старался вкоренить в душах их истинные правила нашей православной веры, горячей любви к Богу и отечеству. - Такого мнения был Иван Петрович,- сказала Прасковья Михайловна,- и в продолжении своей жизни всегда придерживался этого правила строго; вот почему жизнь его оставила по себе светлую перспективу христианских добродетелей. Жертвуя значительную сумму на какое-нибудь богоугодное заведение, он не ограничивался этой жертвой и всегда неутомимо следил за всеми нуждами сирот, больных и престарелых. Живя таким образом, он всегда находил случай оказать с своей стороны благотворительность. Жена и дети подражали доброму примеру старика и все рука об руку шли одним путем к достижению и себе блага только не временного, а вечного. Описывая высокие добродетели Ивана Петровича, нельзя не сказать слова два и о том, что он сделал для нас. Случайно познакомившись с батюшкой и полюбя его искренно за бескорыстие и честность, столь редкие добродетели в нашем веке, этот человек желал благотворить семье его, вполне постигая ее нужды; но ему не хотелось обнаруживать своего доброго намерения перед кем бы то ни было, а тем более перед нами,- в этом случае Иван Петрович был очень осторожен. Если же я впоследствии узнала, кому мы обязаны благодарностью за тайное приношение, то этому способствовало обстоятельство следующего рода. Машенька, дочь Ивана Петровича, одних со мной лет, часто хаживала в наш дом и была первой и искренней подругой моего детства. Иван Петрович, зная отношения наши был совершенно доволен; родители мои – тоже. И мы действительно были очень дружны: работали, играли всегда вместе; захотелось ли нам погулять в экипаже,- стоит только Машеньке сбегать домой, и через пол часа мы едем куда-нибудь: в Гостиный ли Двор или к родственникам Машеньки, но всегда впрочем под непосредственным надзором Дарьи Степановны, ключницы нашего дома, простой, доброй и благочестивой женщины. Иван Петрович любил свою дочь горячо и ни в чем не отказывал ей; лошади всегда были готовы к нашим услугам и мы ездили большей частью к родственникам моей подруги. Впрочем выезды наши были не очень часты: то экипаж обломался и требует починки, то лошадь захромает, то Иван Петрович вздумает сам куда-нибудь ехать по делам, не требующим отлагательства, и мы сидим дома. Особенно сколько раз не собирались мы навестить Анюту, только что выпущенную из института (двоюродную сестру Машеньки), наши попытки как нарочно оставались напрасны. Наконец не помню по каким интересам Иван Петрович должен был ехать в Москву, и уехал. Жена его очень редко выезжала, следовательно экипаж и лошади были теперь в полном нашем распоряжении, и мы, выпросив позволения съездить покататься, вздумали исполнить давнишнее желание – посетить Анюту, и очень радовались такому, по видимому нежданному случаю. Отец Анютин, купец первой гильдии, был не так богатый человек, как Иван Петрович, но за то любил пожить открыто и со вкусом. Мы подъехали к крыльцу, вошли по великолепной лестнице, устланной коврами, в переднюю; потом через залу – в гостиную, очень богато и хорошо убранную. Нисколько не удивляясь такой роскоши, я смотрела на окружающую меня мишуру весьма равнодушно. Анюты не было здесь. Машенька, зная наперед, что она большей частью проводит время в любимой своей комнате, пошла прямо туда, пригласив и меня с собой. По выходе из гостиной, мы через длинный коридор вошли в полукруглую комнату с стеклянным фонариком на улицу; и точно Анюта была тут. Она сидела подле окна, разбирая какие-то картинки. Увидя нас, она вскочила, обняла Машу и, поцеловавшись с ней, спешила ко мне. Но я стояла неподвижно посредине комнаты, забыв уже и Анюту и Машу; в изумлении оборачивала я голову во все стороны и с удивлением рассматривала все, что тут было. - Что с нею сделалось? – сказала Маша. - Не знаю,- отвечала Анюта, и обе принялись смеяться. - Скажи пожалуйста, милая Пашенька, что могло тебя так удивить в этой просто убранной горнице? - Наверное то,- сказала Анюта, что Пашенька, зная, как мало занимаюсь я рукоделием, увидела мою горницу всю убранную таким прекрасным шитьем. - Точно, милая Анюта, все, все удивляет меня здесь! – проговорила я наконец. - В самом деле? Очень я этому рада! И теперь только понимаю, как отлично украсил мою горницу, милый дядинька… - Какой дядинька? – прервала я ее с нетерпением. - Иван Петрович; не знаю, откуда он берет такое отличное шитье. - О, теперь я все понимаю! – воскликнула я, сложив руки на груди и подняв глаза к небу с мысленной молитвой к Богу наградить это благородное существо. – Машенька, друг мой! Отец твой неподражаем! – Проговорила я, и слезы градом покатились из глаз моих. – Все, что видите вы здесь,- начала я, обращаясь к изумленным моим подругам,- Все – эти стены, покрытые киссею, вышитою на тамбуре, этот диван, кресла, разного рода подушки, ковер – шитье по канве; восковые цветы по углам; ширмы, расписанные по стеклу, даже столик с нарисованным букетом,- все это, милые, чрезвычайно мне знакомо: это работа маменьки и моя. Представьте же себе: вот уже скоро четыре года, как переехали мы на Васильевский остров; с тех пор не было у нас недостатка в заказной работе, за которую всегда без торга платили нам сверх назначенной цены. Дарья Степановна, как видно, была в заговоре с нашим благодетелем; она уверила нас с первого разу, что у ней есть знакомые во многих магазинах и что они охотно будут покупать и заказывать нам разные работы. С тех пор эти заказы не прекращались. Что было готово, тотчас с рук сбывали, и каждая работа приносила нам почти двойную плату, вовсе не назначая ценности вещи. Но как не догадались мы тогда, тем более, что умножение платы почти всегда случалось в то время, когда нужно было нам купить дров или что-нибудь самое необходимое для стола. Дарья Степановна, посещавшая нас довольно часто, как хозяйка дома, легко узнавала наши крайности и, погоревав с нами, тотчас предлагала свои услуги – снести к своим знакомым нашу работу для продажи. Также перед большим праздником приносила она более назначенной нами цены, объясняя это тем, что работа наша чрезвычайно понравилась. Теперь только сама я вижу ясно, что все это делал великодушный Иван Петрович! Счастлива ты Маша; отец твой истинно великий человек перед Богом и перед людьми! - Проникнутая до глубины души, с жаром говорила я эти слова, и приятельницы мои слушали меня с особенным вниманием. Возвратившись домой, я тотчас рассказала своим родителям случившееся со мной, и они радовались моему открытию. -Да, друг мой, Пашенька, - сказал батюшка,- подобные люди это настоящие светильники на земле и по их заслугам держится весь грешный мир наш. К делам Ивана Петровича можно применить ту чудесную лестницу, которую описывают св. отцы, для восхождения на небо. Начав с самой низшей ступени: смирения, он переступил на вторую – любви к ближнему, и этим путем дошел до самоотвержения, сострадания и милосердия. Таков был наш Иван Петрович, умевший посредством тленного приобретать нетленное. Благодеяния Ивана Петровича к нам не прекращались и после моего открытия. Полюбив батюшку, как искренний друг, он под видом собственных дел отправился в Москву; а на поверку выходило, что этот человек, посредством своих знакомых в высшем кругу общества обеих столиц, принялся хлопотать об оправдании невинно оклеветанного батюшки; в этом он успел и кроме того выхлопотал ему потерянное место. Можете представить себе, какой был восторг для всех нас когда мы узнали эту оригинальную проделку Ивана Петровича. Батюшка мой, хотя тоже радовался и благодарил Ивана Петровича за покровительство и защиту невинных, но не мог примириться с тем, что, при всей невинности своей и чистоте, замаран в формулярном списке и в глазах многих честных людей, для которых скрыта была истина. Как-бы то ни было, но мы, не зная, как и чем возблагодарить нашего благодетеля, не без слез оставили наш маленький мирный уголок и, что печальнее всего, должны были расстаться с добрым Иваном Петровичем и всем его семейством. Так оставили мы Петербург и переехали в Москву, где и поселились в казенной довольно чистой квартире; но и тут жалованье батюшки было очень ограниченное так, что мы при всей осторожности нашей в сбережении копейки на черный день, едва могли сводить концы с концами. Делать было нечего,- мы снова принялись за работу, но тут и труды наши не вознаградились: часто с убытком для себя продавали целую вещь, лишь бы удовлетворить нуждам. По прошествии года, в первый день Светлого Воскресения Христова, по возвращении нашем из церкви, в три часа ночи, мы вышли в столовую. Приняв поздравление от явившихся вслед за нами гостей и, по русскому обычаю, похристосовавшись с ними, маменька просила гостей закусить, и мы все сели за стол, не пышно убранный, но вкусно и чисто приготовленный; тут маменька заметила, что вместо одного кулича, ею заказанного, явилось два. - Каким это образом? - спросила она. - Да, другой-то, сударыня, хоть и цветами разукрашен, а его все-таки кушать нельзя,- отвечал слуга. - Нам нельзя кушать?.. Что же это за кулич? Человек усмехнулся и сказал сквозь зубы: да ведь он картонный. - Что это значит? - Не знаю, сударыня. Перед вашим приездом из церкви какой-то незнакомый человек принес этот кулич и велел мне поставить его на стол с вашей пасхой и куличами. В лакейской у меня горел маленький огарок, и было темно. Но когда зажег я все свечи и взял принесенный кулич, чтобы поставить его на стол, то заметил, что он очень легок; при этом я вспомнил мою родину, потому что наши киевские бабы тоже легки, как перо. - Почему же ты не отдал его назад? - Мальчик, поставив его на столе в лакейской, так проворно ушел, что я не успел сказать и двух слов. - Удивительная вещь,- произнес батюшка, усмехаясь,- это верно тебе, Пашенька, прислал кто-нибудь игрушку с конфетами, думая, что ты все еще маленькая. Я придвинула к себе этот мудреный кулич и, удостоверившись, что он точно картонный, стала поворачивать во все стороны и наконец приметила, что он на дне открывается. - Бедная Паша, тебя принимают за дитя, а ты открываешь все такие сокровенные тайны;- там должно быть есть конфеты? Я осторожно открыла вложенную игрушку снизу и увидела, что в куличе не было даже и конфет. Он был пустой и в нем лежала свернутая бумага. - А, это стихи!- вскрикнула я смеясь,- дочь вашу считают важной взрослой девицей! – с этим словом развернула я бумагу. - Что это такое? – возразил батюшка,- бумага с печатями, … Читай Пашенька. Я начала: Купчая крепость на деревню Соловьевку, с принадлежащими к ней землями,- и прочее, что пишется в подобных актах. Представьте наше удивление и дополните вашим воображением, что было у нас на душе! Это была настоящая купчая крепость, на имя батюшки, как бы он вновь купил свою прежнюю деревню, о потере которой мы так часто вспоминали и плакали. Бумага была утверждена и скреплена в суде, как следовало, и деревня принадлежала нам… - Этот благодетель никто другой, а старый приятель наш Иван Петрович! – воскликнул батюшка. Действительно это был Иван Петрович. Он давно знал, хотя я ни разу ему не высказывала, как сердце мое обливалось кровью при виде добрых наших крепостных в руках строгого помещика. Притом это мое родовое имение продано с аукциона и досталось недоброму человеку. Иван Петрович выжидал только случая и, приспособляясь к обстоятельствам, когда что полезно и на сколько, возвратил мне это сокровище. Так, незабвенный для нас Иван Петрович, довершив свои благодеяния к нам, вскоре окончил полезную свою жизнь и пошел принять нескончаемую награду, за исполнение высоких евангельских добродетелей. Память о нем не изгладится в душе моей, и благословение его праху не умолкнет в устах моих.
- - - - - - - -
По окончании чтения, все мы сидели молча, потому что в душе накопилось столько чувств, что их трудно было высказать. День был ясный, солнце горело на безоблачном небе и благорастворенный воздух, какой только может быть в большом городе, придавал ему какую-то особенно очаровательную прелесть. Легкий, красивой работы экипаж, запряженный парой отличных лошадей, остановился у подъезда. Из него вышел молодой человек, в военном мундире, завешенном орденами, и с ним хорошенькая дама. - Кто это? – вскрикнул Владимир, сидя у окна,- какие щегольские лошади! - Это не к нам, - отвечала Лиза. Но в ту же минуту раздался звонок в передней, дверь отворилась и гости вошли. - Что я вижу? Александр! Соничка! – произнесла Прасковья Михайловна и, поспешно бросив свою работу, заключила молодых гостей в свои объятия. - Позвольте вам представить моих детей: дочь моя Лиза и сын Владимир. - Ах, как подросли! Представьте, я не узнала бы их, милая тетенька. - И не мудрено, душа моя; когда родители твои переселились в Малороссию, Лизе было три года, а Володя только что родился. Обнимите, дети, вашу двоюродную сестрицу, Софью Федоровну и брата Александра Николаевича. На долго ли здесь? – спросила Прасковья Михайловна. - На несколько месяцев, милая тетенька. Представьте, что мы уже более недели здесь и не могли отыскать вашей квартиры. - Немудрено, друзья мои, потому что я после кончины мужа продала свой дом на Владимирской и наняла эту квартиру поскромнее; ведь вы знаете мое правило: жить порядочно, опрятно, но не роскошно. Летом нанимаю дачу, чтобы подышать свежим воздухом, а для детей это особенно необходимо. Главный наш выезд в церковь, которая так близко, что почти всегда ходим пешком. Время шло незаметно; Прасковья Михайловна и сестра ее, имевшая столько же прав на претензию тетушки прибывших гостей, наболтавшись вдоволь, как обыкновенно бывает после долгой разлуки, отпустили дорогих гостей, в надежде видеться почаще. Такое неожиданное посещение было очень приятно, притом оно не могло нарушить обыкновенный порядок занятий трудолюбивых наших хозяев и, проводив гостей, они тотчас принялись за работу, не оставляя ее, по обыкновению. До обеда, и потом до сумерек. В это же время Прасковья Михайловна, также по заведенному порядку, заходила в комнату своей сестры поговорить о новостях: но больше они спорили по хозяйственной части, и особенно о вкусах. При появлении свечи на столе, наши ораторы замолкли и снова за работу; так было и в этот день, с тою только разницей, что в этот вечер не пропустили сказать несколько слов о прибывшей молодой чете. Разговор кончился вопросом Прасковьи Михайловны, могут ли дети исполнять христианские добродетели? - Нет, маменька,- решительно отвечал Владимир. - Почему так? - Потому именно, что они ничего не могут делать сами без позволения старших. - Я думаю также,- возразила Лиза, - оттого, что когда нас чему-нибудь научат другие, то это уже не есть собственная наша заслуга. Сами же по себе мы ничего сделать не можем. - Напрасно вы так думаете, друзья мои, а напротив детям должно отличаться одною такою добродетелью, которая выше всех их заслуг. - то же это такое? - Послушание, друзья мои! Следовательно вам стоит только повиноваться, усердно исполняя то, что вам приказывают старшие, и вы уже заслужили на уважение и любовь к вам. - Хорошо, милая маменька, а другие христианские добродетели в состоянии ли мы исполнить? - Очень многие вы можете исполнить, потому что исполнение христианских добродетелей не превышает сил никакого возраста, никакого состояния; их может выполнить и самый ограниченный человек также хорошо, как умнейший из людей; они доступны и бедному и больному, и дитяти также, как богатому и взрослому,- вообще все добродетели христианские легки и удобоисполнимы. Например,- одна учтивость или благосклонность к другим уже так смягчает душу ребенка, что он делается способным на многое доброе; потому что вследствие этого в душе ребенка развивается сострадание и любовь к ближнему. Чего же более требуется и от взрослых? Любовь к Богу и ближнему два качества души, на которых основаны закон и пророки, как сказано в Евангелии. - Конечно так, милая маменька. - Следовательно, друзья мои, повторяю еще раз, как взрослые, так и дети не лишены возможности делать добрые дела и заслужить тем благословение Божие. Для подтверждения же моей мысли я могу представить вам, как доказательство, истинное происшествие, описанное мною. Из него вы увидите, что не только те дети, которые имеют отца и мать, но даже круглые сироты могут исполнить добродетели христианские. Хотите ли послушать эту повесть? - Да, милая маменька, - с радостью воскликнули Лиза и Владимир. Они тотчас поспешили приготовить все, что нужно было для того, чтобы продолжать чтение: Лиза побежала приказать, чтобы скорее подавали лампу и свечи; Володя проворно поставил стулья к столу и придвинул скамеечку под ноги доброй своей маменьки, которая между тем принесла свою толстую тетрадку и принялась за дальнейшее чтение. Не лишним считаем заметить здесь, что эти простые, без искусственные рассказы оказывали свою долю влияния на развитие и направление характера наших маленьких слушателей. Лиза и Володя в своем неискаженном воображении представляли содержание рассказов взятых из живой действительности; их не испорченные сердца наполнялись бескорыстным состраданием к несчастным и благородным сочувствием к их положению. Их маменьке приятно было видеть, как дети ее поучались доброму из ее слов и постоянно высказывали желание подражать хорошим образцам, выставленным в рассказах.
