Игумен Варлаам (Виглянский)
Начало »»» Муромский Свято-Благовещенский монастырь
Игумен Прокопий (Разумовский) - настоятель Муромского Благовещенского монастыря (17 января 1831 г. — 1 января 1833 г.).
По свойственному этому времени (XIX в.) обычаю настоятели особножительных штатных монастырей являлись выходцами из белого духовенства. Не был исключением из этого правила и следующий настоятель Благовещенского монастыря — игумен Варлаам (Виглянский) (3 января 1833 г. - 17 января 1843 г.) — в миру Василий Иванович Виглянский.
Родился он в 1781 г. в селе Ляхи Меленковского уезда. Выходец из духовного сословия. С 1793 г. обучался во Владимирской духовной семинарии. По окончании богословского курса произведен 10 ноября 1807 г. во священника в село Ляхи Меленковского округа. 18 апреля 1828 г. назначен благочинным. За памятный 1812 г. ему был пожалован по Высочайшему манифесту бронзовый крест. 23 февраля 1831 г. по вдовству и собственному желанию иерей Василий был определен во Владимирский Архиерейский дом, пострижен в монашество 24 декабря 1831 г. с именем Варлаам.
16 октября 1832 г. за долговременную и беспорочную жизнь награжден набедренником и определен смотрителем Переславского духовного училища. В этом же году 19 октября назначен строителем Переславского Николаевского монастыря и присутствующим членом Переславского духовного правления.
1 января 1833 г. произведен во игумены Муромского Благовещенского монастыря с определением в Муромское духовное правление присутствующим членом.
23 мая 1833 г. снят с должности смотрителя Переславского духовного училища и переведен на место смотрителя в Муромском духовном училище.
В 1833 г. в Муроме при Воскресенской церкви открылась богадельня для бедных лиц духовного звания. Богадельня эта содержалась на средства Благовещенского монастыря. Епархиальное начальство, принимая во внимание серьезное и ответственное отношение к своим обязанностям игумена Варлаама, 22 января 1834 г. назначает его попечителем богадельни для бедных лиц духовного звания. Она просуществовала до 1917 г.
В особенном попечении настоятеля нуждались монастырские святыни. Так, в 1834 г. была осуществлена замена ветхого иконостаса новым в приделе святых благоверных князей Константина и чад его Михаила и Феодора. А в 1833 г. по причине малоосвещенности естественным светом этого придела было испрошено разрешение у владыки на расширение алтарного окна в южной стене Благовещенского храма. Также получено разрешение на закладку дверного проема между Благовещенским храмом и Иоанно-Богословским. Новый дверной проход был сделан между алтарями этих храмов.
В 1836 г. в приделе святых благоверных князей была произведена замена деревянного пола на каменный и устроены новый престол и жертвенник, Торжественное освящение этого обновленного придела было совершено 20 сентября 1836 г.
При деятельном участии игумена Варлаама во внутренней жизни монастыря братия обители возрастала и духовно, и количественно. Нередки были постриги в монашество. И очень часто сама инициатива монашеского пострига исходила не от насельников монастыря, а от епархиальных властей (в лице владыки). Архиерей узнавал о поведении, характере, качествах каждого монастырского насельника из поступавших к нему за каждое полугодие формулярных ведомостей от настоятелей каждого монастыря его епархии. Из этих ведомостей архиерей делал заключения о возможности принятия тем или иным лицом проживающего в монастыре монашеского пострига.
Таким образом, «на основании высланной ведомости за 1836 г., повествующей о хорошем и долговременном поведении священника Ивана Федорова и диакона Виталия Иванова: внушить им о исполнении данного ими обета при поступлении в монастырь (монашества), и если согласны на принятие монашеского сана, то просили бы о пострижении их Епархиальное начальство».
Как замечено в литературе, монастырские власти не проявляли достаточной настойчивости в соблюдении возрастных рамок для постригаемых: они были более заинтересованы в пополнении числа монашествующих, чем в соблюдении условия полной сознательности акта пострига, поэтому допускали ранний постриг. Епархиальные и синодальные власти, в свою очередь, зная о практике отступления от канонов, склонны были жертвовать многими из отживших норм ради поддержания жизнеспособности монашеских общин. Не наказывали и не контролировали несоблюдение возрастных ограничений.
Из монастырских формулярных ведомостей Благовещенского монастыря можно найти примеры таких ранних постригов в других монастырях. Так, в 1833 г. в Островской Введенской пустыни был пострижен в монашество с именем Мефодий 27-летний послушник Михаил. Его ранний постриг объяснить образованием невозможно, так как он получил образование во Владимирском духовном училище. Как известно, только выпускникам духовных семинарий и академий дозволялось принимать пострижение в монашество ранее 30-ти лет .
С давних пор (не в XX в. это придумано) некоторые монастыри приобрели статус «исправительных» учреждений. В основном, как это видно из литературы, на «исправление» в монастыри попадали лица из белого духовенства (священники, диаконы). Сведения из источников согласуются с этим утверждением, но добавляют к священникам и диаконам еще дьячков и пономарей. При изучении клировых и формулярных ведомостей Благовещенского монастыря за 1802-1833 гг. были обнаружены следующие сведения о епитимийцах:
Дьячок Максим Федоров в 1802 г. — за пьянство, озорство, самовольные отлучки на 3 месяца в монастырские работы.
Пономарь Иван Андреев в 1802 г. — за пьянство и неявку к должности па 3 месяца в монастырские работы.
Священник Игнатьев в 1802 г. — за венчание адъютанта Алексия Васильева с капитанской дочерью Александрой Францовной Маллеровой не своего прихода без позволения военного начальства с посторонним неизвестным ему церковником — с запрещением свящепнослужения в монастырские работы на 6 месяцев.
Дьячок Стефан Трофимов в 1803 г. — за несправедливое показание на одну неделю в монастырь в черные работы.
Священник Филипп Трофимов, диакон Филипп Димитриев, дьячок Егор Васильев в 1803 г. — за ложное объяснение в метрической тетради солдатского сына незаконнорожденным на один месяц в монастырь в черную работу.
Священник Митрофан Полунин в 1823 г. — за своевольное взятие церковных денег на 2 месяца в монастырь.
Диакон Петр Белтов в 1829 г. — за нахождение на свадьбе в приходских домах другого прихода в храмовой праздник на 1 месяц в монастырские труды.
Пономарь Никита Иванов в 1833 г. — за дачу ложного под присягой показания церковная епитимья на 4 месяца в монастырские труды и работы, и каждый день в церкви во время священнослужения для очищения совести церковным покаянием полагать по 23 земных поклонов.
Как видно из этого списка, духовным лицам часто ставилось в вину: пьянство, непристойное поведение, допущение ошибок в метрических книгах, несоблюдение правил и норм, касающихся брака, растрата церковных сумм. Сроки церковной епитимьи колебались от одной недели до шести месяцев в зависимости от вины нарушителя.
«Неисправимые» священнослужители из белого духовенства лишались священства. Так, в 1801 г. вдовый священник Петр Федоров, имевший проживание в Благовещенском монастыре, был извергнут из священного сана епархиальным архиереем.
Благосклонное внимание к Русской Церкви императора Николая I не могло не отразиться па жизни монастырей. «В 1830-е гг. правительство решает наделить монастыри значительными участками земли (100-150 десятин), на которых действительно можно было завести серьезное хозяйство. Эти обширные участки предлагалось обрабатывать самим монахам или наемным работникам или отдавать в аренду.
Земля отводилась из ведомства Министерства государственных имуществ. В 1835 г. монастыри получают от казенных дач от 100 до 150 десятин, в 1838 г. — от лесных дач от 50 до 150 десятин. Монастыри наделялись землями и лесом постепенно, землей — от 2 до 8 монастырей в год, лесом — от 2 до 17. Так, в 1837 г. архиерейские дома, монастыри и приходские церкви получили почти 150 000 десятин.
Таким образом, указ от 1797 г. был им (Николаем I) не просто подтвержден (в 1835 г.), но в отдельных случаях возможности для приобретения земли стали еще более благоприятными: очень часто с дозволения высочайшей власти епархиальные кафедры и монастыри приобретали ненаселенные участки размером до 300 десятин».
Доходность монастырских земель определялась составом угодий. Как сообщается в литературе, лес, в сравнении с прочими угодьями, давал самый меньший доход. «Поэтому северные монастыри, имевшие много леса и мало пашни и лугов, находились в ущербном положении сравнительно с южными, имевшими гораздо больше пахотных и луговых угодий. К тому же леса на юге ценились значительно выше, чем на севере».
В царствование императора Николая I (в 1838 г.) были утверждены новые правила, согласно которым каждому монастырю полагалось выделить от 30 до 130 десятин лесных угодий. С этого времени монастыри стали активно наделяться лесом. Еще в 1782 г. вышел указ о свободной эксплуатации заповедных лесов, повлиявший на сосредоточение в руках монастырей лесных участков. Последние отводились от казенных лесничеств. Определенные монастырям участки исключались из лесного ведомства и становились полной собственностью монастыря.
Монастыри могли пользоваться лесом только для собственных нужд, но нс па продажу. Лесная торговля стала повсеместным явлением уже во второй половине XIX в. Надо заметить, что лесом монастыри наделяются не только по причине улучшения их материального положения. Государству было выгодно поставить охрану лесов от истребления под досмотр монастырей, которые крайне экономно использовали лесные ресурсы. В литературе можно часто встретить мнение о том, что дохода от лесных участков монастыри практически не имели.
Необходимо отметить, что правительство пристально следило за монастырскими доходами, и если таковые имелись в излишестве, их было рекомендовано обращать на нужды благотворительности. Так, если продавалась часть монастырского леса, деньги обращались «на усиление средств попечительств о бедных духовного звания». По указу 1838 г. «для подкрепления монастырей в способах их существования повелено было отделять из казенных лесных дач участки и сдать оные в их правление и заведование». Целью этого распоряжения было «подкрепление монастырей в способах их существования» и охрана леса от истребления с помощью обителей. Сначала монастыри могли пользоваться только валежником, затем подросшие деревья братия могла употреблять на собственные нужды «с разрешения епархиальных преосвященных, и с тем, чтобы лесонасаждение в монастырских участках не было истощаемо»... ».
Монастырям, которым лес не отводился, позволялось бесплатно получать определенное количество лесного материала па починку и строение монастырских зданий. Не назначались лесные участки монастырям, которые не имели способов охранять их. Последующие указы подтверждали стремление правительства поручить надсмотр за лесами монастырям. В «лесах, принадлежащих церквам и монастырям, ввести правильное лесное хозяйство, чтобы лесная дача, без истощения древесного запаса, могла навсегда служить источником постоянного дохода».
В дальнейшем по особым ходатайствам некоторые монастыри получали угодья из казенных лесов и сверх установленной нормы.
Далеко не частыми бывали случаи посещения Благовещенского монастыря правительственными особами. Так, 14 августа 1837 г. в 18.00 ч. прибыл в Муром Государь Наследник Александр Николаевич. Свиту Цесаревича составляли: генерал-адъютант Кавелин, молодые офицеры князья Барятинские, А.И. Одоевский, граф Адлерберг, И.Ф. Крузенштерн и почетные наставники В.А. Жуковский и К.И. Арсеньев. После посещения собора Рождества Богородицы Цесаревич посетил Благовещенский монастырь, чтобы помолиться у мощей святых благоверных князей Константина и чад его Михаила и Феодора. В монастыре Цесаревича встретил со святым крестом настоятель монастыря игумен Варлаам с братией. После встречи был отслужен торжественно молебен святым благоверным князьям, по окончании которого возглашено многолетие державному гостю.
Изучая монастырские порядки синодального времени, нельзя не заметить того, насколько ограничены были полномочия настоятеля в монастыре и как сильно настоятель зависел от вышестоящей власти. Так, настоятель даже в своем монастыре сам не мог строго наказывать или подвергать серьезной епитимьи. Настоятель должен был сноситься по любому монастырскому происшествию с архиереем. Своим представлением архиепископу Парфеиию от 2 сентября 1837 г. игумен Варлаам сообщал о неблаговидном поведении послушника Петра Иванова, тем самым представляя на волю архиерея дальнейшую участь этого послушника.
Архиерей на основании полученного представления от настоятеля монастыря принимал соответственные меры, направленные на пресечение подобных бесчинных поступков в среде насельников монастыря. Примечателен в этом плане следующий указ, поступивший в Благовещенский монастырь из Владимирской духовной консистории в мае 1838 г.:
«Слушав справку оного монастыря монаха Антония, учиненную к рапорту Вашему о чинении им, Антонием, самовольной отлучке и при хождении в нетрезвом виде, приказали: Архиепископ Парфений утвердил монаха Антония на первый раз, учитывая его безупречное поведение за вторую половину 1837 г., оштрафовать за нетрезвость, не производя о нем следствия, положением в трапезе при братии 100 земных поклонов через два дня и давать ему в те два дня за обедом и ужином только хлеб и воду, а затем обязать его в препровождении трезвенной жизни подпиской, которую отослать в консисторию».
Если эти меры не приводили к положительным результатам, то следующим указом владыка предписывал переводить таких провинившихся «по безнадежности к исправлению» под строгое наблюдение в монастыри с более строгим уставом (по большей части их переводили во Флорищеву пустынь).
Не менее показательный случай с 59-летним диаконом Иоанном Стефановым, который в 1837 г. за непрочтение им ектеньи и многолетия по случаю посещения Благовещенского монастыря Его Императорского Высочества Государя Наследника Александра Николаевича был наказан двухстами земными поклонами. Эти поклоны, как видно из дальнейшего послужного списка диакона Иоанна за 1840-1841 гг., особенного влияния на него не оказали. Вот как говорится в формулярных ведомостях о его поведении: «Поведения не худого, иногда своеволен, и иногда из монастыря неизвестно куда отлучается». Склонность диакона Иоанна к монашеству тоже была под сомнением: «мало ревности». В 1842 г. его уже нет в списках насельников Благовещенского монастыря: видимо, по своей неисправимости диакон был перемещен в другой монастырь.
Очень хорошо характеризует порядки синодального времени и то, что поставляемые на руководящие должности монахи — такие как эконом, благочинный, казначей — перед этим предварительно должны были произнести определенную присягу на верность службе в городском духовном правлении.
Строительные работы не прерывались в Благовещенской обители на протяжении всего XIX столетия, и, как было уже сказано, наиболее крупные из них не обходились без участия благотворителей и прихожан. Особенно это приложимо к возобновлению монастырских храмов.
Так, игумен Варлаам в своем прошении Владыке в 1836 г. сообщал о бедственном состоянии надвратного монастырского храма святого первомученика и архидиакона Стефана и о том, что «жители города, движимые усердием и ревностью к святой Церкви, вознамерились возобновить храм и для сего пожертвовали деньгами 3040 руб. 10000 кирпичу и 500 пудов извести из числа оных денег 2340 руб. уже получены и хранятся в монастырской кладовой и прочие 700 руб. значатся на подписном листе которые подписавшиеся обещались доставить».
Таким образом, получив разрешение от епархиальных властей, игумен Варлаам в 1836-1839 гг. при финансовой поддержке горожан осуществил перестройку надвратной Стефаниевской церкви. Уже к 14 мая 1837 г. жителями города было собрано денег на храм в сумме 1013 руб. В 1838 г. собрали еще 336 руб. 13 мая 1837 г. игуменом Варлаамом с рабочими был заключен контракт на строительство храма, и строительные работы сразу же были начаты. В том же году приступили к изготовлению резного иконостаса для этой церкви.
В январе 1838 г. игумен Варлаам рапортовал во Владимирскую духовную консисторию, что из пожертвованной жителями города денежной суммы в количестве 3 375 руб. употреблено на закупку материалов, их перевозку и плату мастеровым — 2737 руб. За изготовление иконостаса заплачено 354 руб., и на предполагаемое написание икон для храма требуется сумма в 475 руб. К этому он прибавлял, что завершена кирпичная кладка трапезной и алтарной части храма с покрытием их листовым железом. В апреле этого же года было произведено оштукатуривание здания храма.
В мае 1839 г. Варлаам вновь обращается с просительным письмом к жителям города, где сообщает об изготовлении иконостаса со святыми иконами, но вместе с тем просит оказать денежную помощь на произведение в храме монументальной росписи. Боголюбивые жители города приняли живое участие и в этом предприятии, пожертвовав на его осуществление 450 руб. Таким образом, к августу 1839 г. на перестройку храма было собрано 4161 руб.
Надвратная Стефаниевская церковь была возведена в изящных формах и строгих пропорциях XVII в. Именно поэтому она так удачно вписалась в архитектурный ансамбль Благовещенского монастыря. 13 августа 1839 г., в день памяти преподобного Максима Исповедника, произошло ее праздничное освящение. До 1917 г. в ней находилась монастырская библиотека.
В 1838 г. было осуществлено обновление стен и потолка в теплой Иоанно-Богословской церкви. Не оставались в стороне и благотворители Благовещенской обители. В этом же году усердием братьев купцов Прокопия и Козьмы Зворыкиных Благовещенский соборный монастырский храм был украшен новым медным посеребряным трехъярусным паникадилом, снабженным тридцатью подсвечниками.
22 апреля 1839 г. игумен Варлаам «за долговременное и ревностное служение при похвальном и честном поведении» был награжден наперсным Крестом.
С 1839 г., после проведения в России денежной реформы с переводом ассигнаций на серебряные рубли (3,5 руб. ассигнациями — 1 руб. серебром), Благовещенский монастырь начал получать 414 руб. 90 коп.
Казначейское послушание нес обычно кто-нибудь из иеромонахов и получал денежную прибавку за исполнение этого послушания, но нередко казначеями были в монастыре белые священники. «Просвирняк» — лицо, несущее послушание выпечки просфор для монастырских служб. Поскольку своей просфорни, как видно по монастырским документам, в Благовещенской обители не было, то на такое послушание никто и не назначался. А из штатной суммы за изготовление просфор два раза в год выплачивались деньги монахине соседнего женского Троицкого монастыря.
«Ключник» (хлебодар), другими словами — келарь, послушание которого заключалось в покупке продовольствия для братии, в хранении его в складских помещениях и выдаче на монастырскую трапезу. В Благовещенском монастыре такое лицо встречается под именем «расходчика», так как именно ему на каждое полугодие выдавались денежные средства на закупку провизии для братии монастыря. На это ответственное послушание назначался обычно кто-то из старшей братии, но по нехватке людей им мог быть и послушник.
То есть получается, что 7 человек (1 настоятель, 4 иеромонаха и 2 иеродиакона), совмещая некоторые послушания, вполне могли получать жалование, назначенное на 10 человек, — 129 руб. 15 коп. Послушания пономаря и чашника могли исполнять послушники монастыря. Остальные послушники, а их доходило в Благовещенском монастыре до 22 человек (в 1884 г.), получали денежное жалование из раздела кружечно-молитвословных и процентных сумм.
Строгая подотчетность высшим церковным и светским властям всей хозяйственно-экономической деятельности Благовещенского монастыря затрагивала и монастырских штатных служителей. Периодически составлялась отчетная именная ведомость о штатных служителях (как правило, только мужского пола) Благовещенского монастыря, сообщающая их количество, возраст, с какого времени находятся в служительском штате монастыря, к каким приписаны казенным селениям, из какого округа и волости. А присылались штатные служители к монастырю по указам Владимирской Казенной палаты или по указам Владимирской духовной консистории.
До 1841 г. такие ведомости ежегодно отсылались на ревизию в три инстанции: 1) Владимирскую Казенную палату; 2) Владимирскую духовную консисторию с рапортом; 3) Муромское уездное казначейство (так как из него поступали деньги на штатное жалование братии и служителям монастыря). А с 24 марта 1841 г. вместо Владимирской Казенной палаты эти сведения стали отсылаться во Владимирскую палату государственных имуществ.
Получаемые из государственной казны жалованные и доходные деньги насельники монастыря тратили на покупку одежды, обуви и другие насущные потребности.
После смерти монаха его личные вещи и имущество записывались в описи церковного и монастырского имущества и тем самым подпадали под распоряжение епархиальных властей. Так, владыка своим указом из Владимирской духовной консистории санкционировал на употребление части оставшегося после умершего движимого имущества на нужды монастыря, в котором проживал умерший, и части — на раздел между монастырской братией.
«Лист, на котором изложено распоряжение в раздаче оставшихся после умершего иеромонаха Амвросия имения нуждающимся из братии того Благовещенского монастыря вследствие последовавшего на сей предмет из Владимирской духовной консистории указа от 10 марта 1842-ым годом учиненное:
1. Иконы, кресты и книги — в пользу монастыря.
2. Ряса черная поношенная подбита коленкором — священнику Лавровскому (как самому бедному из них).
3. Подрясник черный поношенный — иеродиакону Иоанну (за послу- ги покойному при его болезни).
4. Камилавка плисовая ветхая — ему же.
5. Муфта плисовая ветхая — казначею Пахомию.
6. Три рубашки и пять порток:
одна рубашка и портки — священнику Лавровскому, одни портки — иеромонаху Геннадию, одна рубашка и двое порток — послушникам.
7. Холст в разных остатках — тоже послушникам.
8. Шесть полотенец:
одно — священнику Лавровскому, одно — казначею Пахомию, одно — иеродиакону Варсонофию, одно — иеродиакону Иоанну, одно — иеромонаху Геннадию, одно — иеромонаху Никандру.
9. Валенные теплые сапоги — послушнику Ивану Михайлову (за послуги больному).
10. Медный самовар, маленький медный чайник, 3 чашки с блюдцами — иеромонаху Геннадию (за послуги и похороны покойного).
11. Блюдо — иеродиакону Иоанну.
12. Чайник — иеромонаху Никандру.
13. Сундук деревянный, оббитый железом — священнику Лавровскому;
14. Шкаф, столик и стулья — в общую пользу монастыря».
Как видно из приведенного документа, имущество даже не рядового монаха в Благовещенском монастыре не представляет собой особой ценности и тем более лишено было всякой изысканности. В дальнейшем оно находилось в употреблении другими насельниками монастыря, переходя из рук в руки до тех пор, пока, наконец, по ветхости эти вещи не исключали из монастырских описей. Если монастырь не испытывал нужды в вещах покойного монаха, то эти вещи продавались с аукциона и вырученные с них деньги вносили в приход монастырских сумм за данный год, вписывая эти деньги в неокладную сумму. Оставшиеся вещи после умершего распределяли между братией по усмотрению настоятеля монастыря. При их распределении учитывались, как видно из вышеизложенного, такие обстоятельства как бедность, «за послуги покойному при его болезни», помощь при похоронах и, конечно же, занимаемое положение в монастыре. Если после умершего оставалась денежная наличность, то ее по указу владыки также обращали в монастырскую неокладную сумму.
В царствование Николая I, когда униаты воссоединились с Православной Церковью, по некоторым монастырям были разосланы униатские священники из числа “упорствующих”. В 1840 г. в Муромский Благовещенский монастырь был выслан из Бытенского монастыря Литовской епархии с запрещением в священнослужении униатский иеромонах Арсений (Вокульский) — «за ослушание перед настоятелем и желание перейти в Римскую веру». В формулярных ведомостях Благовещенского монастыря на протяжении пяти лет о нем сообщалось: «в противных поступках незамечен, скромен, трезв, блаюпокорен, к принятию правоверия непреклонен и безнадежен». На его содержание в Благовещенском монастыре каждый год поступала из Литовской духовной консистории (через Владимирскую) денежная сумма в размере 6 руб. Увещания успеха не имели, и Вокульского в 1845 г. перевели в другое место.
Из литературы видно, что «в монастыри ссылались и светские люди. По закону монастырским заключением на разные сроки карались неверные супруги, незамужние женщины, согласившиеся на похищение с целью вступления в брак, и лица, вступившие в кровосмесительную связь. В особых случаях человек мог быть заточен в монастырь по высочайшему повелению. В действовавшем тогда законодательстве существовали и такие меры наказания, как церковная епитимья и отсылка к духовному начальству для “увещания и вразумления”. Они назначались за отступление от Православия, “совращение” в раскол, уклонение от Исповеди и Святого Причастия, нечаянное убийство, покушение на самоубийство, жестокое обращение мужа с женой или жены с мужем, незаконное сожительство и принуждение родителями детей к браку или к пострижению в монашество. Лиц, изобличенных в этих действиях, епархиальные власти чаще всего отсылали в монастырь». Очень яркие примеры таких исправлений государственными и духовными властями просматриваются в тех же монастырских документах Благовещенской обители.
Крестьянин Абрам Григорьев в 1806 г. за неумышленное убийство наказывался полусотней ударов плетьми и отправлялся на покаяние в монастырь. Из уголовного суда Владимирской Палаты и по определению губернатора был прислан полицией в духовную консисторию в 1824 г. отставной вдовый унтерофицер Лазарь Иванов, обвиняемый в беззаконном сожитии с женою своего умершего брата Натальей Васильевой и совершенную им кражу. Унтерофицеру была назначена церковная епитимья — один год пребывания в монастыре с препоручением его добродетельному иеромонаху, чтобы тот расположил его к чистосердечному раскаянию в содеянном и дальнейшему исправлению, и иметь над ним надзор, чтобы ходил в церковь ко всем службам, а в свободное время проводил бы в монастырских трудах.
Вдовый дворовой человек Филипп Михайлов в 1825 г. за беззаконное сожитие получил церковную епитимью на 6 месяцев в монастырь с препоручением его добродетельному иеромонаху, чтобы тот его привел к чистосердечному раскаянию и исправлению. И иметь над ним надзор, чтобы ходил в церковь ко всем службам, а в свободное время проводил бы в монастырских трудах.
К концу настоятельства игумена Варлаама в 1839-1841 гг. в обители число священнослужителей не превышало восьми человек: кроме игумена здесь было еще 5 иеромонахов, 1 иеродиакон, 1 белый священник, 1 белый диакон. По сравнению с 1804 г., общее число монашествующих (священноиноков и монахов) осталось почти тем же (7 человек), число указных послушников возросло на 2 (4 человека), временных послушников — на одного человека. Отеческая заботливость игумена Варлаама простиралась не только на насельников Благовещенской обители, но и на всех обездоленных, неимущих и нуждающихся в помощи горожан и жителей, близлежащих к Мурому поселений. В 1842 г. игумену Варлааму за пожертвования на бедные семейства духовного звания было объявлено благословение от Святейшего Синода.
Не суждено было окончить игумену Варлааму свои земные дни в должности настоятеля Благовещенского монастыря, так как 17 января 1843 г. с возведением в архимандриты он был назначен настоятелем Юрьевского Архангельского монастыря.
Игумен Нифонт (Успенский) Следующий настоятель Благовещенского монастыря игумен Нифонт, в миру Никита Данилович Успенский (24 января 1843 г. — 19 марта 1845 г.), как и его предшественник, происходил из ученого монашества.
Родился в 1811 г. в семье дьячка Даниила Ивановича Успенского в селе Богородском, Покровского уезда. В 1821-1826 гг. обучался во Владимирском духовном училище. В 1826-1832 гг. обучался на богословском курсе во Владимирской Духовной семинарии. 15 июля 1832 г. Никита Успенский был возведен на степень студента.
Время после окончания семинарии и до смерти Никита Успенский посвятил необычной для молодого человека деятельности. В этом же году 20 сентября определен при семинарии лектором по классу еврейского языка в среднем втором отделении и по классу греческого языка во втором низшем отделении. 12 сентября 1833 г. определен учителем первого класса Владимирского приходского училища. 20 июля 1834 г. был определен учителем Переславского духовного уездного училища низшего отделения.
4 сентября 1835 г. Никита Успенский был определен учителем Муромского духовного уездного училища высшего отделения. 31 января 1836 г. утвержден помощником инспектора Муромского духовного училища.
Никита Успенский испытывал себя, сопоставлял образ жизни мирской и монашеской, думал о пострижении. 29 октября 1836 г. состоялся его монашеский постриг в Муромском Благовещенском монастыре с именем Нифонта. Несмотря на свою молодость (25 лет), Нифонт 1 января 1837 г. был рукоположен к Благовещенскому монастырю во иеродиакона, а 3 января 1837 г. рукоположен во иеромонаха.
29 августа 1841 г. последовало его награждение набедренником. 8 декабря 1842 г. иеромонах Нифонт был определен смотрителем Муромского духовного училища с оставлением в прежней учительской должности.
Начав службу с семинарии, в которой он воспитывался, в должности учителя и продолжая ее в училищах, о. Нифонт вскоре своей педагогической деятельностью обратил на себя внимание епархиального начальства, так что менее чем через полтора года, именно 23 января 1843 г., иеромонах Нифонт был произведен во игумена Благовещенского монастыря и определен присутствующим членом в Муромское духовное правление. 24 февраля 1843 г. по прошению уволен от учительской должности с оставлением в должности смотрителя».
Задумав улучшить здания Благовещенского монастыря, снабдить священной утварью и ризницею обитель и улучшить содержание братии, игумен Нифонт активно взялся за это дело, и по его приглашению муромские купцы пожертвовали для обители строительный лес. Другие лица выписали для нее утварь, ризницу, книги. Чего не хватало в обители, игумен доставал и сам. И, наконец, повел дело улучшения с таким успехом, что ему за попечение об устройстве обители и братии Благовещенского монастыря в 1844 г. была объявлена признательность от архипастыря.
Если ко всему этому, то есть к исправности о. Нифонта на всех должностях, присовокупить еще его совершенную нестяжательность (при отправлении, например, обязанностей благочинного и присутствующего духовных правлений), его всегдашнюю трезвость, строжайшую, высоконравственную, образцовую жизнь, глубокое смирение, ласковое обращение со всеми, менаду прочим, с воспитанниками и со своими подчиненными, старание о том, чтобы возникавшие иногда у учителей между собой и у воспитанников с хозяевами квартир распри и неудовольствия всегда заканчивались миром, его доступность для всех и скорое и верное разъяснение вопросов из церковной практи ки, в особенности по делам учебным, усердную помощь ищущим полезного и спасительного духовного чтения, — тогда будет понятно, почему его везде и все почитали и любили. Владимирские Преосвященные назначали его на высокие места, — такие, где бы его деятельность была особенно полезна.
В апреле 1845 г. Святейший Синод возвел его за усердную службу в архимандриты и назначил его настоятелем Переславль-Залесского Никитского монастыря с оставлением в должности смотрителя по Муромскому духовному училищу и присутствующего в Переславском духовном правлении. В 1850 г. он был определен Святейшим Синодом смотрителем Переславльского духовного училища и эту должность занимал до 1864 г. С оставлением должности смотрителя в Переславском духовном училище по болезни, он снова перемещен в Муром и в 1868 г. назначен настоятелем Муромского Спасо-Преображенского монастыря, в котором проходил служение вплоть до своей смерти, последовавшей 3 октября 1877 г.
На службе он состоял 44 года и 4 с половиною месяца: первые 4 года с тремя месяцами в городах Владимире, Переславле и Муроме, будучи в светском звании; затем — 7 лет с пятью месяцами в городе Муроме в сане иеромонаха и игумена, а последние 32 года с шестью месяцами в городах Переславле-Залесском и Муроме в сане архимандрита.
Где бы ни служил отец архимандрит Нифонт, везде на него возлагались, кроме прямых настоятельских обязанностей, какие-нибудь посторонние и нередко весьма нелегкие поручения. Так, в двух городах он был благочинным некоторых из монастырей Владимирской епархии; в двух городах он состоял присутствующим духовных правлений и в одном городе был членом и казначеем строительного комитета по исправлению и перестройке каменного корпуса, занимаемого Переславским духовным училищем; наконец, в трех городах он преподавал в духовных низших учебных заведениях (в том числе и во Владимирской семинарии) разные предметы, по уставу духовно-учебных заведений того времени положенные, и был смотрителем Муромского и Переславского духовных училищ.
И все должности, как экстраординарные, так и свои ординарные, он проходил не только с усердием, но с особенным успехом, с большой пользой для мест, в которых служил, и для лиц, ради которых служил. Наступала, например, неделя его служения в храме, он служил неопустительно и служил всегда неспешно, по чину, положенному Святой Церковью, и с особенным благоговением, так что при нем и низшие члены клира, — и надобно сказать, без малейшей с его стороны строгости, — в алтаре, хотя бы то и до начала или после окончания службы, всегда говорили между собой скромно, ходили тихо.
Случалась какая-нибудь оказия в училище или монастыре, подведомственных ему, он послушно шел или ехал в хорошую и ненастную погоду, к городским монастырям и ученикам училища на квартиры их, к последним иногда по пять верст в один конец от своего монастыря. Это последнее, впрочем, более относится к служению архимандрита Нифонта в г. Переславле. «Бывало, — рассказывал иногда о. Нифонт, — как пройдешь до училища верст пять, да еще по дороге худой, кочковатой, то, придя в училище, и зашатаешься из стороны в сторону, идешь и придерживаешься крыльиа, а учителя-то на первых порах и думали, что приходил к ним, выпивши порядком». Думавшие о нем так, после сами признавались ему в этом и извинялись перед ним.
В училищах и в монастырях в его ведении, дел неоконченных к новому году или вовсе не оставалось, или оставалось весьма мало. Будучи членом какого-либо комитета и общества и особенно присутствующим того или другого духовного правления, он занимался делами почти всегда один и с таким усердием и с таким знанием дела, что в высшей инстанции почти всегда утверждались его мнения и решения. Смотрительские, настоятельские и благочиннические дела никогда не замедлялись из-за него. Успехи воспитанников семинарии или уездных училищ, в которых он состоял учителем по разным предметам, почти всегда были выше успехов по другим предметам.
Кроме всех исчисленных должностей, какие нес на себе разновременно архимандрит Нифонт, ему иногда давались и другие особенные, экстренные поручения от начальства, а иногда он и сам на себя принимал особенные труды, — и как те, так и другие он исполнял с особенным успехом.
Например, ему в 1859 г. семинарским правлением поручено было составить библиотеку книг для чтения ученикам Переславского духовного училища, соответственных их возрасту и понятиям. Отец архимандрит ревностно взялся за это дело и с усердием выполнил возложенное на него поручение, за что изъявлена ему от семинарского начальства благодарность.
За свое долголетнее, примерное и ревностное служение на ниве церковной архимандрит Нифонт имел следующие награды, какие только можно получить лицу, не имевшему академического образования: в 1858 г. был награжден наперсным крестом на Владимирской ленте, в память 1855-1856 гг. орденом Святой Анны, сначала III-й (1855 г.), потом II-й степени в 1862 г. с короною (1868 г.), а в последующее время и орденом Святого Владимира ІѴ-й степени.
Такова была его разнообразная трудовая деятельность. Занимая эти должности, о. Нифонт всегда честно и добросовестно относился к своим занятиям, за что и пользовался завидною не только для монаха, но и для всякого другого любовью и расположением всех хорошо знавших его. При таких занятиях, о. архимандрит Нифонт не оставлял заботы и об устройстве своих родственников (которых у него было довольно). Он вполне заменял заботливого отца своим родным и наставлял всех до самой смерти, квартира его была пристанищем для его родных, и никто из них не выходил от него без материальной помощи, доброго совета и наставления.
И не одни родственники находили утешение в обществе о. архимандрита: отличаясь добрым, уживчивым характером, он со всеми своими сослуживцами и товарищами был необыкновенно добр, приветлив и ласков. Для всякого у него находилось много дельных, умных слов, всякого он умел привлечь к себе, и никто не мог не ценить, умного, честного, серьезного и доброго старца — товарища и друга. Как добрый пастырь не знал он в земной жизни себе покоя от трудов и немощей телесных. Добрую память после себя оставил архимандрит Нифонт!»
Сохранившиеся воспоминания современников об архимандрите Нифонте очень хорошо раскрывают его редкие душевные качества, характер и духовный облик. «В 1864 г. некто священник с женою, родственником — молодым священником с женою и малюткой отправились пешком в Переславльский Никитский монастырь. Первый из них, как уроженец Переславльской страны, был проводником своим компаньонам, не бывавшим никогда в том монастыре. Надобно заметить, что проводник от природы близорук и издали не может различить не только черты лица, но и пола людей.
В соборном монастырском храме в то время настилали чугунный пол вместо плиточного пола. Вероятно, скопилась в бедном монастыре порядочная сумма от чрезвычайного наплыва богомольцев, хлынувшего со всех сторон по случаю разнесшейся молвы о чудотворной иконе Тихвинския Божия Матери, что, впрочем, в то время уже прекратилось — народ более не стал ходить в таком количестве. Богомольцы входят в собор, не зная, что тут производится работа, проводник впереди. Подходит к нему невзрачный на вид в довольно изношенном полукафтанье с заплатами, а ипде и без оных прямо с дырочками, подпоясан кожаным поясом (ремнем) и спрашивает:
— Что вам угодно?
— Нам желательно отслужить молебен преподобному Никите. Да, что это такое, скажи, брат, мне, давно ли у вас эта работа?
Он сказал и продолжает:
— Не угодно ли вам самим отслужить?
— Да кто ж нам позволит? Послушай тебя, притом же у вас, чай, есть свои иереи?
— Как же? Вот я сей час пришлю.
— Вон какой! говорит, пришлю! и ушел.
Разговор был довольно продолжительный, и священник держал себя с достоинством, смотря сверху вниз на своего собеседника. Лишь только он ушел, другой священник, стоявший сзади, спрашивает своего проводника:
— С кем ты разговаривал?
— Чай, видел, кто его знает? Много их здесь.
— То-то немного, а один одинехонек такой-то. Это ведь архимандрит.
— Как?!
— Так! Архимандрит Нифонт и всё. Удивительно, что это ты здешний не знаешь своего архимандрита; я хотел сзади дернуть за рукав, да подумал, не испортить бы дело, так и стоял, да слушал. — Удивительного нет, что я его не знаю, вблизи мне видать не приходилось, а что неладно сделано, теперь не поправишь.
— Рабочие говорят, что мы только подивились, как это вы с ним разговариваете?
Пока это переговорили, он как вырос пред нами.
— Вот, извольте, иеромонах готов, певчие, староста церковный.
Священник:
— Извините, Ваше Высоко...
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, пожалуйста, извольте молиться.
Молебен отслужили. Обернулись, а он тут.
— Пожалуйста, ко мне чай пить.
У священника и прежде сердце замерло, а тут еще вот что! Что-нибудь, да не так. Архимандрит, присутствующий духовного Правления, зовет не спроста. Пропала моя голова! — думает священник и начинает благодарить, извиняться, отговариваться, ничто нипочем. Пожалуйте ко мне, да и только.
— Позвольте вот сходить в часовню, показать вериги и проч. Я всё это знаю, где что.
— Сходите, сходите, — так плавно, улыбаясь, говорит, — а потом и ко мне, я велю приготовить самовар.
Разошлись. Слава тебе, Господи! Нет уж отец архимандрит, теперь, благо, нас выпустил, не видать тебе нас, как своих ушей. Походивши везде, советуются.
Он сказал и продолжает:
— Не угодно ли вам самим отслужить?
— Да кто ж нам позволит? Послушай тебя, притом же у вас, чай, есть свои иереи?
— Как же? Вот я сей час пришлю.
— Вон какой! говорит, пришлю! и ушел.
Разговор был довольно продолжительный, и священник держал себя с достоинством, смотря сверху вниз на своего собеседника. Лишь только он ушел, другой священник, стоявший сзади, спрашивает своего проводника:
— С кем ты разговаривал?
— Чай, видел, кто его знает? Много их здесь.
— То-то немного, а один одинехонек такой-то. Это ведь архимандрит.
— Как?!
— Так! Архимандрит Нифонт и всё. Удивительно, что это ты здешний не знаешь своего архимандрита; я хотел сзади дернуть за рукав, да подумал, не испортить бы дело, так и стоял, да слушал. — Удивительного нет, что я его не знаю, вблизи мне видать не приходилось, а что неладно сделано, теперь не поправишь.
— Рабочие говорят, что мы только подивились, как это вы с ним разговариваете?
Пока это переговорили, он как вырос пред нами.
— Вот, извольте, иеромонах готов, певчие, староста церковный.
Священник:
— Извините, Ваше Высоко...
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, пожалуйста, извольте молиться.
Молебен отслужили. Обернулись, а он тут.
— Пожалуйста, ко мне чай пить.
У священника и прежде сердце замерло, а тут еще вот что! Что-нибудь, да не так. Архимандрит, присутствующий духовного Правления, зовет не спроста. Пропала моя голова! — думает священник и начинает благодарить, извиняться, отговариваться, ничто нипочем. Пожалуйте ко мне, да и только.
— Позвольте вот сходить в часовню, показать вериги и проч. Я всё это знаю, где что.
— Сходите, сходите, — так плавно, улыбаясь, говорит, — а потом и ко мне, я велю приготовить самовар.
Разошлись. Слава тебе, Господи! Нет уж отец архимандрит, теперь, благо, нас выпустил, не видать тебе нас, как своих ушей. Походивши везде, советуются.
— Неужели идти к архимандриту?
— Да с чего ты взял? Еще в беду ввалиться тебе охота? ...а выходить мимо его крыльца. Не лучше ли нам в заднюю калитку выйти, я там знаю, потом по за ограде, да и домой, вот он там и дожидайся нас.
— Да ты думаешь, что он ждет? Смотри-ка, какие дорогие гости! Пойдем прямо в святые ворота.
— И то дело — марш!
Лишь только поравнялись с архимандричьим крыльцом: он как тут.
— Пожалуйте, пожалуйте, всё готово у меня.
Господи, помилуй, да что же это будет? Теперь-то уж попал, начто мы не пошли в калитку? Но делать нечего, пошли по широкой и высокой лестнице. Взошли в келию. Рассказывает, кто, когда основал монастырь, кто строил кельи и проч., предложил угощение, сводил в другую церковь и так обласкал, что все остались веселы, а уж как довольны, и говорить нечего. Выходит, что “тамо убояшеся страха, идеже не бе страх”.
Старец по-отечески ласкает их, а они по своему неразумию, или, правильнее, один из них награждает его за то мнением мстителя, хитрого и т. п. Вечное блаженство тебе, добрый архимандрит Нифонт. Ты здесь был ласков; уповаем, что и тебя небожители приласкают».
Как сказано выше, вся хозяйственно-экономическая деятельность Благовещенского монастыря строго учитывалась и регламентировалась. На все производившиеся в монастыре постройки, ремонты, а также за аренду монастырской недвижимости с разрешения Владимирской духовной консистории в лице епархиального архиерея непременно составлялись условия и контракты с подрядчиками и арендаторами. Невыполнение условий контракта одной из сторон приводило к судебному разбирательству.
Так, игумен Нифонт своим объявлением от 25 апреля 1844 г. сообщал в Муромский Нижний Земской суд о нарушении условия крестьянином Глебом Лаврентьевым, которое было заключено им с монастырем сроком на 10 лет (1835-1845): «Крестьянин Глеб Лаврентьев не хочет выполнять сделанное условие еще с игуменом Варлаамом 25 октября 1835 г., что он на р. Велетъме должен на собственный кошт построить мукомольную мельницу, на одном поставе примыкаясъ плотиной к монастырскому лугу, называемому Диаконским, а за сие дозволение со стороны монастыря он обязался каждогодно доставлять настоятелю с братией по пяти пудов (то есть 82 кг.) свежей лучшей рыбы и неизвестно, почему за протекший 1843 г. при наступлении текущего 1844 г. условий не выполнил. Проши его понудить к выполнению онаго» .
Заботы игумена Нифонта простирались на все нужды и потребности обители. В 1844 г. его стараниями была выстроена монастырская каменная баня. Потолок в Иоанно-Богословском храме, пришедший в плохое состояние, был частично перебран и оштукатурен. Вслед за ремонтом была произведена в нем покраска потолка и стен разным кроном, а также сооружено новое крыльцо у храма.
Ранние постриги в монашество (то есть до 30-ти лет) наблюдаются и в Благовещенской обители при игумене Нифонте. Так, в 1845 г. был пострижен в монашество 28-летний послушник Павел Гавриилович Муравьев с наречением имени Платон. Его постриг, однако, вполне оправдывается все тем же постановлением Святейшего Синода о пострижении в монашество выпускников духовных академий и семинарий, достигших 25-ти лет. Как известно из послужного списка, этот монах во Владимирской духовной семинарии прошел полное обучение на богословском курсе.
В 1845 г. плеяду настоятелей из ученого монашества продолжил Игумен Иннокентий (Флоринский) (1790-1875) – настоятель Муромского Благовещенского монастыря (19 августа 1845 г. — 22 ноября 1856 г.).
Далее »»» Игумен Иннокентий (Флоринский) (1790-1875) – настоятель Муромского Благовещенского монастыря (19 августа 1845 г. — 22 ноября 1856 г.).
|
