Побеги арестантов царского периода времени были наиболее распространенными явлениями тюремного быта России. Арестанты бежали отовсюду: с ссылки, с каторги, из острогов и тюрем, тюремных замков; хотя меры борьбы с побегами были поистине драконовскими. За первый побег наказывались палачом розгами, за второй и третий плетьми по 25—40 ударов, затем отправлялись в более отдаленные места Сибири. Четвертый побег наказывался в судебном порядке плетьми до 40 ударов профессиональным палачом с последующим направлением в каторжные работы. А.П. Чехов пишет: «Причиной побуждений преступника искать спасения в бегах, а не в труде и не в покаянии, служит главным образом не засыпающее в нем сознание жизни». Жизни не на каторге и остроге, а на Родине — в любимой деревне или городе, рядом с родными и близкими людьми, «...а в России все прекрасно и упоительно... видеть каждый день избы, дышать русским воздухом само по себе есть уже высшее счастье... Гонит ссыльных к побегу также стремление к свободе, присущее человеку, и составляющее, при нормальных условиях, одно из его благороднейших свойств. Пока ссыльный молод и крепок, то старается бежать возможно подальше... К общим причинам побегов следует отнести также пожизненность наказания. У нас, как известно, каторжные работы сопряжены с поселением в Сибирь навсегда... Каторжные так и говорили про себя: «Мертвые с погоста не возвращаются». Если бы была какая-нибудь возможность отнять у ссыльных надежду на побег, как на единственный способ изменить свою судьбы, вернуться с погоста, то его отчаяние, не находя выхода, быть может, проявило бы себя как-нибудь иначе и, конечно, в более жестокой и ужасной форме, чем побег. Есть еще общая причина побегов: это — вера в легкость, безнаказанность и почти законность побегов, хотя в действительности они нелегки, караются жестоко и считаются важным уголовным преступлением. Частные причины побегов многочисленны, часто от недовольства тюремными порядками, на дурную пищу в тюрьме, жестокость кого-либо из начальства, леность, неспособность к труду, болезнь, слабость воли, склонность к подражанию, любовь к приключениям, побег ради мести, побег к любимой или любимому... Побеги бывают также и предметом аферы... Случалось, что каторжные целыми партиями убегали для того только, чтобы «погулять», и гулянья сопровождались убийствами и всякими мерзостями, наводившими панику и озлоблявшими население до крайности. Наряду с ссыльными из простого звания, бегают и привилегированные». Владимирская гражданская полиция предоставляет рапорт гражданскому губернатору от 16 января 1841 г. о том, что 10 января полицмейстер вместе с частным приставом препроводил в полицию следственное дело об арестантах, содержащихся во Владимирском тюремном замке военного ведомства — Андрее Сидорове, Иване Громове; гражданского ведомства Михаиле Тимофееве, имевших намерение бежать из замка. В остроге были найдены составленные фальшивые «виды» и вырезанные печати. Выявлено, что к этому делу имеют отношение рядовой гарнизонного батальона Солдатской слободы Василий Рахманов и дворовый человек Сковородиной Анфим Ефимов. Из следствия видно, что арестанты «намеревались бежать часов в 6 пополудни прямо с кухни, что на первом этаже, когда «сходятся за кушаньем», или до того времени, пока после ужина не будут заперты в казармах (камерах). Дворовый человек Анфим Ефимов разговаривал о побеге с арестантами Сидоровым и Громовым через форточку, которая имеется в двери камеры. Но намерение бежать из замка не приведено в исполнение «за доносом арестанта», никто из служителей острогай из военного караула, кроме рядового Рахманова, не знал и о том, что составлены фальшивые документы, доставлены гербовые бумаги и материал для печати, партикулярная одежда из цейхгауза. Потребовалось немедленное выяснение: кем был допущен свободный вход дворового человека в тюремный замок и свидания его с арестантами? Вследствие чего городская полиция донесла, что смотритель тюремного замка Прозоровский объяснил: дворовый Анфим находившийся в услужении при семействе Прозоровского у тещи его поручицы Сковородииой, иногда имел разрешение входить в «коридоры замка» и на кухню для исправления обязанностей служителя. Прозоровский заявил, что на то время он «жестоко» болел, и ходил ли дворовый человек Ефимов по замку, ему не известно, смотритель не выходил из комнат (сейчас это кабинет начальника учреждения и бухгалтерии), но даже не вставал с постели. Полицмейстер, выслушав его, объявил, что во время болезни исправляющего должность смотрителя частного пристава Прозоровского полицмейстер, «по недостаточному тогда количеству полицейских чиновников для наблюдения за порядком в замке», отправлялся на проверку для наблюдения сам раза по два каждодневно, но дворового человека ни разу не встречал ни в коридорах, ни на кухне (в исторических документах архива видно, что постоянно идут рапорты или объяснения смотрителей о недостаточном количестве надзирателей), а арестанты были всегда заперты в тех комнатах, «в коих они размещены по роду преступлений их под надзором военного караула». Рядовой Рахманов хотел предоставить случай к побегу, когда он будет занимать пост у ворот, чтобы в эти ворота выпустить арестантов и самому бежать, и взять с собой дворового человека, Ефимов же обещал достать партикулярную одежду из цейхгауза. Арестант на допросе показал, что при разговоре с другими арестантами о побеге не помышлял, но хотел узнать, не скрывается ли между ними другого какого-либо законопротивного поступка, и узнал, что арестант Сидоров составил фальшивые виды, паспорт от образцового Кавалерийского полка и билет от здешнего городского магистрата, а Громов вырезал фальшивые печати. Гербовую, простую бумаги и материал доставлял дворовый человек. Разговор о побеге шел на кухне за ужином. Арестант Громов сознался, что хотели лишить жизни часовых, стоявших у дверей церкви и у ворот. Гражданский арестант Михаил Тимофеев на очной ставке не сознался о готовившемся побеге.
Побег секретных арестантов
Смотритель Владимирского тюремного замка штабс-капитан Павлов пишет рапорт во Владимирский Попечительный комитет о тюрьмах, что «содержащиеся в секретной камере третьего этажа вверенного мне тюремного замка два секретных арестанта: один из крестьян Севастьян Иванович Дубиненков, а другой военный Никифор Афанасьев (он же Василий Иванов), в ночь с 4 на 5 июля месяца 1850 г. совершили побег из каменного острога, отодрав внизу просвета окна кирпичи, отогнули железные прутья решетки и через это отверстие спустились из окна в палисад замка, откуда бежали с двумя часовыми внутреннего гарнизонного батальона Степаном Росляковым и Иваном Архиповым. Поводом для побега был предварительный сговор часовых и преступников. Следствие этого побега уже проведено». Смотритель Павлов докладывает, что необходимы экстренные меры для скорейшего ремонта пролома в окне, так как секретная камера необходима для содержания секретных арестантов. В деле подробно описывается побег секретных арестантов: Севастьян Дубиненков сидел за убийство сторожа, Никифор Афанасьев — беглый солдат Суздальской инвалидной команды. «Арестант Дубиненков, приметы: роста высокого, около 2 аршин 8 вершков, волосы на голове русые, правый висок обрит, лицо круглое, чистое, глаза серые, нос небольшой, бороды нет, ус режется, от роду 21 год — несовершеннолетний (в 1850 г. подросток числился до 28 лет). Он 20 января 1849 г. убил сторожа отставного прапорщика Матвея Треперанова казенного села Добрынинского и украл деньги из казны правления, разбил сундук и похитил разной монетой денег 2768 рублей 24 1/4 коп. серебром, билеты Московского Опекунского Совета и Владимирского Приказа, которые принадлежали разным лицам, в сумме 956 руб. 85 коп., и с ними карманные серебряные часы. При следствии Дубиненков признался в «зарезании» сторожа и «покраже» денег. Суд определил наказание убийцы к 40 ударам розгами и сослать на каторжную работу в рудники на 10 лет, найденные у него при обыске деньги возвратить в Правление для пополнение казны, а чего не будет доставать, взыскать с имения Дубиненкова. Крестьянин Гавриил Иванович Шелепов знал об убийстве сторожа, принял у Дубиненкова похищенную сумму, но в деле не указана мера его наказания. Арестант Афанасьев — роста среднего, волосы темно-русые, нос и рот прямые, подбородок круглый, бороду бреет, имеет усы, лицо чистое, от роду 34 года. При побеге арестанты были одеты в казенных ситцевых рубашках. Солдат Степан Росляков 22 года, веры православной, на исповеди и причастии бывал, грамоту знает, родом из Московской губернии Клинского уезда села Демьянова, сын дьякона, в 1848 г. поступил по найму за семейство помещика (пошехонского) Федора Григорьевича Трочкова в рекруты и по распоряжению начальства определен в Тверской гарнизонный батальон рядовым, затем был переведен во Владимирский гарнизонный батальон. Степан Росляков служил вместе с рядовым Иваном Архиповым в исправительном отделении, там они и задумались о побеге. Идет предписание принять все зависящие меры к «разысканию» бежавших и, в случае поимки, представить их «куда следует». Начальник внутренней стражи Владимирской губернии, состоящий при армии полковник Сташевский докладывает Гражданскому губернатору господину действительному статскому советнику, камергеру и Кавалеру Донаурову: «По окрестностям города Владимира нижние чины Владимирского гарнизонного батальона, около 200 человек под командой четырех офицеров в течение двух суток разыскивали бежавших арестантов, и остались не отысканными». Донауров доложил о побеге арестантов в МВД. Были разосланы предписания во все соседние губернии и уезды о поимке секретных беглецов. Во Владимирскую губернию идут ответы секретно — циркулярно из Ярославской, Костромской, Тамбовской, Рязанской и т.д. губерний, из городов Шуи, Мурома, Юрьева, Коврова, что «по тщательному розыску» арестанты не найдены. 17 июля 1850 г. гражданскому губернатору Донаурову пишет рапорт исправник Покровского земского суда, что 12 июля убийца Дубиненков и часовой Росляков пойманы в казенном доме, а 16 июля препровождены по этапу во Владимирский тюремный замок. При поимке у них были обнаружены ножи: один вроде кинжала, а другой небольшой. На декабрь 1850 года следствия Афанасьев и Архипов до сих пор не найдены «за всеми поисками, как со стороны Губернского начальника внутренней стражи, так и со стороны городских и земских полиций Владимирской губернии».
6 августа полковник Сташевский пишет рапорт гражданскому губернатору: «Помощник окружного генерала 2-го округа господина полковника Токарева, согласно отзыва начальника Корпусного штаба внутренней стражи Господина генерал-майора Розеймеера, от 28 июля предписать изволил, чтобы по окончании следственного дела, Производящегося в гражданском ведомстве, о побеге из тюремного замка солдата Рослякова, немедленно передать военному суду». Данные прощения идут неоднократно 10, 11 октября. Для дачи показания и очной ставки из Покрова были вызваны крестьяне села Филиповского, деревень Новой и Дворищи. Свидетели-крестьяне, поймавшие Рослякова и Дубиненкова, отказались ехать во Владимир на очную ставку, объясняя это «по бедному своему состоянию и неимению в теперешнее время наличных денег, на такое дальнее пространство следовать не могут». Пристав второго стана доносит земскому суду 10 октября об отказе крестьян ехать на очную ставку во Владимир по бедности своей и просит прислать арестантов по этапу, если не прямо в селение Новую Александровку, то в город Покров на очную ставку. Причем становой пристав ходатайствовал о пересылке пойманных беглых арестантов в Покров потому более, что если не будет уважена просьба крестьян, то на будущее время «не только отнимут у них охоту ловить преступников, но они откажутся и быть свидетелями по какому-либо стороннему делу». Почему земский суд заключил: о прописанном рапорте пристава второго стана уведомить Владимирского полицмейстера и донести на благо рассмотрение здешнему Губернскому правлению, которое с изъяснением этого донесения 24 октября предписало полицмейстеру, чтобы он «сообразно, ближайшим образом сообщил, представляется ли существенная надобность к очной ставке крестьян с крестьянином Дубиненковым и солдатом Росляковым. О чем того же 24 числа было дано знать Покровскому земскому суду, и дело зачислено конченным». Во время следствия выяснилось, что арестанты спустились с третьего этажа по холстине, привязанной к решетке, перелезли через ограду замка по оказавшейся приставленной к ней лестнице. Ее поставили часовые. Дубиненков на следствии утверждал, что известь и кирпичи за неделю до побега были им с Афанасьевым размочены, отчего легко было выломать решетку. Когда ломали ее, то стоявший камерный часовой рядовой Викулов спал. К побегу секретные арестанты и военные часовые готовились долго. А лестница была оставлена рабочими, производившими «поправки ветхостей», когда окончили работу ее, по приказу офицера караула, положили на землю палисада между 1-й и 2-й будками (1-я находилась от 2-й в восьми шагах) и отдали под присмотр часового. Часовые Росляков и Архипов бежали со 2-й и 3-й будок. Часовые предварительно сговаривались о побеге, находясь вместе в исправительном отделении, а потом за два месяца до побега сговорились с секретными арестантами, находясь в церкви тюремного замка, но не имели времени привести это намерение в исполнение. С 4 на 5 июля, как были рядовые часовые поставлены в охрану на задних будках, трое из них, не дожидаясь Афанасьева, бежали. Когда Росляков с Архиповым затаскивали на ограду лестницу, то часовой 1-й будки видеть не мог, так как рядовой Петров «за болезнью глаз» ночью ничего не видит. Когда часовые были поставлены в караул, то в это время арестант Севастьян Дубиненков кинул из окна Рослякову 25 копеек серебром и два калача, которые часовые разделили пополам, перед этим кинул охраннику зажженную сигару, которую также часовые выкурили вместе. Сигару и спички арестант купил у бывшего служителя замка Якова Абросимова за 6 коп. серебром. При допросе служителя замка (бывшего, его после следствия тут же уволили), матроса, который был в «бессрочном отпуску», Абросимова, выяснено, что он отказался от показаний продажи секретному арестанту сигары и спичек, когда он был в услужении при тюремном замке. При очной ставке Дубиненкова и Абросимова арестант заявил, что никаких сигары и спичек от бывшего служителя замка не получал и вообще не помнит, что кидал их в форточку камеры. ... Трое бежали по Московскому тракту, а Афанасьев вылез из камеры последним и куда бежал не известно, но ранее говорил, что побежит в Нижний Новгород. В селе Загорске 8 июля солдат Архипов оставил беглецов, сказал, что имеет намерение отправиться на свою родину в Ярославскую губернию. Убийца Дубиненков и часовой Росляков 22 июля, проходя мимо кирпичного завода близ села Филиповского, взошли в рядом стоящую избу, где попросили суконный халат, кожаные сапоги и поярковую шляпу и, отойдя не более 8 верст, были пойманы крестьянами, представлены приставу второго стана Покровского уезда, а от него отправлены в Покровский земский суд, далее препровождены во Владимирский тюремный замок. Во время бродяжничества своего, как объясняет убийца несовершеннолетний Дубиненков, что он и рядовой Росляков, кроме указанной кражи, других преступлений «не учиняли», что никакого оружия у них не было. Из допроса часового Рослякова по данным исполняющего должность губернского прокурора выявлено, что часовой был уговорен к побегу солдатами 1-й роты Михаилом Бородиным и Петром Волковым, и еще согласны были к побегу Иван Петров, Дмитрий Соколов, Артем Осипов, Нил Степанов, Андрей Тимофеев, а с воли было бежать невозможно. Все эти солдаты служили в исправительном отделении. На следствии солдаты жаловались на командира роты Михаила Фуреева, что он их хвалил по службе «хорошие солдаты» и имели отличия, но ротный наказывает розгами за каждую малость жестоко. Из данного допроса еще и еще сделаем вывод, что тяжела была служба в рекрутах в исправительном отделении. Рядовой Росляков рассказал на следствии, что решетки выломаны поленом, а кирпичи косарем, которые были принесены от смотрителя беглым солдатом Афанасьевым Василием Ивановичем, он всегда находился у смотрителя, арестант был хорошим портным, много шил. Росляков рассказал, что во время побега должна стоять в охране первая смена, на 2-й будке Артамон Осипов, на 3-й будке Андрей Тимофеев. Но в эту смену было бежать невозможно, ибо в губернском «каземате» был обыск, найдены были ножик и две колоды карт, которые были принесены рядовым Александром Холуевским. Он был за это наказан розгами прапорщиком Ревуцким. Но о побеге было известно смотрителю и ротному командиру, для того и послано так много в караул исправительных, но побег случился бы раньше пролома решетки, но не совершен, потому что часто ходил патруль. Какое наказание было назначено военным судом бежавшему солдату часовому Рослякову, не известно. Дело не найдено, но наверняка с ним обошлись жестоко. Беглый солдат Суздальской инвалидной команды Никифор Афанасьев и часовой солдат Иван Архипов не были пойманы. Какова их горемычная судьба? Неизвестно.
Побег секретного арестанта Кутузова
«В вечернюю пору» 24 октября 1871 г. из Владимирского тюремного замка бежал гражданский арестант Кутузов, который несколько лет содержался в секретной камере «трюма» № 5 и после побега не был пойман. Кутузов 22 января 1871 г. был отправлен на следствие в город Юрьев, с 26 мая содержится в 5-й секретной камере постоянно. Во время побега в карауле стояли при тюремном замке чины 12-го Пехотного Великолукского полка, начальником караула был подпоручик Штурм, старшим унтер- офицер Еремей Федосеев. Общий ужин арестантов острога начинался в «довольно позднюю пору», в 18 часов, они спускались столоваться в подвальный этаж, было очень шумно, арестанты громко обсуждали свои проблемы и дела, но в тюремном замке не были еще зажжены фонари. Хотя унтер-офицер Федосеев, исполняя приказания подпоручика Штурма, требовал от помощника смотрителя тюрьмы, отставного унтер-офицера Василия Букарева, своевременного освещения тюремного замка. На следствии унтер-офицер Федосеев объяснил, что служитель замка сторож Корольков ответил, что незачем зажигать, вскоре взойдет луна и на этом нет необходимости в освещении. И все же в 18 часов Корольков начал зажигать фонари, только зажег у ворот, а остальные не успел, так как началась тревога. Корольков не знает, был ли огонь в отхожем месте, а масло было им отпущено. Во время сильного ветра фонари постоянно гасли, часто не налазишься. В этот день дежурил у секретных камер рядовой Егор Поляков, а часовой при этих камерах рядовой Семей Комаров. Секретные камеры находились в так называемом «трюме», отдельно от других — сейчас камеры 8, 9, 10, 11, из камеры № 5 (сейчас 10) арестант Кутузов попросился выпустить его за естественной надобностью. Согласно просьбе арестанта двери его камеры отпер ключник бессрочно отпускной рядовой Эраст Иванов — грамоты не знал, которому в исполнении просьбы Кутузова не препятствовали часовой и дежурный. Но дежурный Поляков спросил все же: «Зачем ты выпускаешь?», а ключник ответил, что поверки еще не было, потому можно выпустить человека, когда он просится на двор. Поляков все же проследовал за уходящим арестантом, взявшим с собой парашу, которую заменяла шайка, но поскольку не было огня, велел вернуть арестанта. Кутузов не остановился. Отхожие места, в которые вошел арестант, находясь в одном этаже с секретными, отделяются от последних двумя коридорами, длина первого до поворота к двери второго составляет 31 шаг, длина второго, совершенно темного, весьма узкого и отделенного от ретирады особой дверью, имеет не более 9 1/2 шага. Сама ретирада помещена в башне тюремного замка, имеет форму круга, посередине которого для стока нечистот устроена труба, имеющая в окружности 8 аршин, кругом этой трубы по окраине три места сидения — стульчака-очка, они расположены не на равном расстоянии, из которых два напротив двери и одно в стороне противоположной стены, где лежали вещи бежавшего арестанта, наискосок описанного стульчака, почти посередине спускной трубы, имеется окно, выходящее во двор. Ретираду можно было обойти кругом, и она была совершенно лишена света, ночник не был зажжен. Было совершенно темно, на стене даже не был зажжен масляный фитиль. Когда арестант Кутузов зашел в отхожее место, рядовой Поляков ждал в узком коридоре в пяти шагах от второй входной двери. Поляков ждал Кутузова около пяти минут и окликнул арестанта, но ответа не поступило. Тогда рядовой Поляков побежал за огнем, но при выходе из узкого коридора секретных камер встретил ключника рядового Эраста Иванова, который хотел узнать причину долгого отсутствия арестанта Кутузова. Они взяли лампу и обнаружили, что в ретираде арестанта нет, а на полу лежат его коты (глубокие калоши) и халат. Рядовой Поляков не пошел за арестантом в отхожее место, он не мог предполагать, что из него возможно было бежать арестанту и, кроме того, пойди Поляков за ним в ретираду, арестант, мог бы, обойдя кругом, выйти оттуда не замеченным Поляковым. Побег был, вероятно, подготовлен заранее. Поляков сообщил о происшествии начальству. Начался осмотр острога, в котором принимали участие начальник караула и смотритель тюремного замка. При осмотре увидели, что арестант Кутузов отломал доску стульчака напротив стены и спустился в трубе для стока нечистот, из нее через окно, в раме которого не было стекла, проник в западню. Окно было на середине трубы, выходящее на двор, высота 14 вершков и ширина 1 аршин 3 вершка. В окне есть решетка, рамы в окне не оказалось. Под окном находится западня для спуска нечистот, величина 1 аршин в квадрате, крышка ее при осмотре была поднята. В западне этой в стене самого здания имеется железная решетка, в которой в нижней части очень большой проем, через который может пролезть взрослый человек в люк, отделяющийся от здания упомянутой решеткой и выходящий на двор. Напротив самого люка, около оградной стены лежала доска в 4 аршина и имела 4 приступа в виде лестницы. При осмотре доска была вся мокрая от нечистот. Возникает вопрос: как она попала к стене и где была прежде? Каменная стена, через которую перелез Кутузов, была также мокрая. Очистка ретирадного места, через которое бежал арестант, производилось утром 22 октября, эту работу выполнял один из благонадежных арестантов, содержащийся в замке по решению мировых судей за маловажные преступления с оплатой 3 рубля в месяц под наблюдением одного по очереди надзирателя. 30 октября 1970 г. во Владимирский тюремный замок для расследования прибыла Военно-окружная комиссия, военный следователь Московского Военно-окружного суда Митенский пригласил для присутствия осмотра мест побега арестанта Кутузова дежурного по караулам Ясенского, начальника караула в замке портупей-юнкера Швейбуцкого, заведующего тюремным замком губернского секретаря Беляева и помощника его — унтер-офицера Букарева. Камера Кутузова, где был помещен арестант, находилась в нижнем этаже тюремного замка, имела величину обычной средней комнаты; в ней две кровати, и на одной из них лежали куски булки и хлеба арестанта Кутузова. Следственная комиссия вновь осматривала следы побега, и шел допрос служителей и охранников замка, кто служил в день побега, велся протокол. Служитель Тимофеев на допросе рассказал, что в день побега он стоял на часах в карауле у стеньг замка на дворе, «в исходе 6-го часа вечера уже смеркалось, фонари на столбах еще не были зажжены, арестанты ходили по двору: кто в цейхгауз, кто в конюшню, в это время арестанты ужинали, и поэтому было очень шумно. Крыша цейхгауза была низко, арестанты ходили, а рядом лежали дрова, и я все свое внимание уделил этому, так как слышал, что год назад через крышу цейхгауза бежал арестант. Боялся — греха не оберешься. Проходя вдоль стены и мимо отхожего места, стука не слышал, побега не видел, но слышал, как доска стукнула, и тут же побежал к стене, увидел доску, прежде ее не было. Тут прибежали из караульного дома». Он считает, что побег был подготовлен. Смотрителем тюремного замка было произведено внушение надзирателям, побег секретного арестанта Кутузова произошел помимо нарушения обязанностей военной караульной службы, ибо побег «совершен в темную пору при отсутствии освещения». Помощник смотрителя унтер-офицер Василий Букарев уволен за несвоевременное освещение территории замка. Ввиду того, что устройство и ремонт тюремного замка производило строительное ведомство Владимирского Губернского правления, то, сообщив об изложенном побеге в правление, просит «ныне же распорядится о прочном устройстве находящихся при тюрьме ретирадных мест, так чтобы никакой возможности не было к побегам, а также поднять ограду выше в тех местах, где есть пристройки, поднять настолько, чтоб не было возможности перелезть». На основании собранных материалов, не находя справедливых и законных оснований к возбуждению обвинения против рядового Полякова и Тимофеева, дальнейшее производство дела решено было прекратить, для предупреждения же беспорядков по внутреннему управлению острога, способствующих побегу арестанта Кутузова и лишивших возможности военному караулу действительного отправления обязанностей караульной службы — настоящее дело необходимо передать на рассмотрение Владимирского Губернского правления. Этот побег говорит о халатности и беспечности, надзирателей замка.
Побег арестанта Кашицина
3 июля 1885 г. арестант Дмитрий Кашицин был направлен на работы за территорию тюремного замка, а именно перевозить песок на строительные нужды острога. Он запряг лошадь в рабочую телегу, взял лопату и под охраной надзирателя Григория Чумичкина отправился в овраг на Гончарную слободу. Когда арестант наложил полную телегу песка, он бросил лопату и резко побежал в овраг. Надзиратель Чумичкин стал кричать в след убегающему арестанту, чтоб он остановился и вернулся. Но арестанта Кашицина и след простыл. На допросе надзиратель Чумичкин объяснил, почему не побежал сам за арестантом: боялся оставить без присмотра казенную лошадь и телегу, место было пустынное и безлюдное. Если бы казенную лошадь украли, то он за свою бы жизнь не расплатился за нее — за лошадь. Было возбуждено уголовное дело о побеге арестанта по ст. 452, учинена судебная разборка. Надзиратель Чумичкин уволен. На данный период времени надзиратель получал 120 рублей годовых, а лошадь стоила 96 рублей 45 копеек.
Против царя
Много уже написано о декабристах, много известно об их восстании, но сегодня обнаруживаются документы, которые открывают новые страницы их судьбы. Эти люди стали гордостью России, революционную эстафету у декабристов новое молодое поколение приняло сразу после восстания. На новый штурм царизма поднялись те, кто не пал духом. В России вновь стала возникать сеть тайных обществ, направленных на борьбу с самодержавием и крепостным правом. Поднимались и герои-одиночки. После 14 декабря 1825 г. Петербург принял вид осажденного города, стянутые к Сенатской площади войска бдительно охраняли Зимний дворец, где Николай I начал допросы арестованных декабристов. Для борьбы с крамолой были учреждены отдельные корпуса жандармов, пресловутое Третье отделение особого его Величества канцелярии, сеть следственных комиссий и Верховный уголовный суд. В ходе следствия выяснилось, что число людей, склонных к «злодейчтвию», как свидетельствовал А.Х. Бенкендорф, выросло до ужасающей степени. Было арестовано 127 тысяч человек. Допросы и пытки в застенках Петропавловской крепости, в Зимнем дворце, в Белоцерковской следственной комиссии, в Могилево-Белорусской и в Варшавской следственной комиссиях и по всей России были в самом разгаре, а в тюремные казематы бросали все новых и новых арестантов, на которых падала тень подозрения в связи с декабристами. В те дни в одиночной камере Владимирского тюремного замка оказался необычный арестант. Он сидел в подземной камере и прислушивался к стуку и скрипу наверху, которые были различимы только для уха заключенного, с минуты на минуту он ждал новых допросов, которые не могли сломать его воли и духа. Из Владимира в Петербург поступили новые донесения о таинственном арестанте. Директор департамента полиции М.Я. фон Фок сообщал Николаю I: «Владимирский гражданский губернатор от 3 февраля доносит, что в конце минувшего января представлен был в Шуйскую градскую полицию приказчиками 1-й гильдии купца Посылкина, явившегося на ситцевую фабрику для получения заработанных денег, пахотный солдат Рязанской губернии Николай Рогожкин, за то, что он рассказывал там о происшествии в здешней столице 14 декабря — бунте, дерзновенно говорил, что будто Ваше Императорское Величество вступил на Всероссийский престол усиленно, будто присяга была требовательна на верность подданства, посредством пушечных выстрелов. И, наконец, если бы он был в то время в С.-Петербурге, то также взял бы ружье и убил бы кого-нибудь, так как в то время и генералов били». Николай I был поражен отвагой и дерзостью рядового солдата, решившего в одиночку вести агитацию на Владимирщине и смело бросившего призыв бороться против царя, в защиту уже разгромленных и ожидавших расправы людей. Было необычно и то, что на сей раз призыв был обращен к «низам» — крепостным и вольнонаемным фабричным работным людям. Через дежурного генерала главного штаба А.И. Потапова царь отдал распоряжение о немедленном сборе всех сведений о Николае Рогожкине. Из документов допроса в тюремном замке явственно, что он прибыл на Владимирщину из Шлиссельбургского уезда. Поэтому Рожнов отправил секретное предписание в Петербург гражданскому губернатору: «27 февраля 1826 г. Господину Гражданскому Губернатору. Около того времени, как случилось здесь 14 декабря прошлого года происшествие, находился в Шлиссельбургской уезде на ситцевой фабрике купца Вебера пахотный солдат Рязанской губернии Николай Рогожкин. По Высочайшему повелению Государя Императора, я покорнейше прошу Ваше Превосходительство приказать изыскать и уведомить меня, откуда и когда поступил на сию фабрику Николай Рогожкин, долго ли он на ней находился, какого был поведения, не отлучался ли 14 декабря в С.-Петербург? Действительно ли, как показывает, учинил он находясь на упомянутой фабрике, присягу на верность подданства Государю Императору?»
По распоряжению Петербургского Губернатора в Шлиссельбургский уезд был направлен тайный агент для сбора сведений о Николае Рогожкине. Начались тщательные поиски по всему уезду, сведения, собранные агентом, направлялись к Потапову, который через месяц сообщал: «22 марта 1826 по секретному журналу управляющим МВД в представленной в минувшем феврале месяце записки довел до Высочайшего сведения донесение к Владимирскому Гражданскому Губернатору, что в конце минувшего января представлен в Шуйскую Градскую полицию приказчиками 1-й гильдии купца Посылкина пахотный солдат Николай Рогожкин. На сделанное по Высочайшему повелению в С.-Петербургского Гражданского Губернатора отношение, он ныне уведомил, что по точному изысканию означенного пахотного солдата Рогожкина не только на ситцевой фабрике, но и во всем городе Шлиссельбурге никогда не было и поныне такого имени не находится».
Шли допросы декабристов. Допрашивали и Николая Рогожкина, его вызывали на очные ставки, по ночам подсылали священника, мучили голодом, а он твердо вел следствие по ложному следу. Кончилась суровая зима, наступила весна 1826 года, а узник Владимирского тюремного замка все держался. Фон Фок докладывает: «Рогожкин при допросе в произнесении некоторых речей своих не сознался, но свидетелями во всем был уличен. Впрочем, как говорит, учинил присягу Вашему Величеству, находясь еще в Шлиссельбурге на ситцевой фабрике Вебера. Губернатор свидетельствует в верноподданнической преданности купеческих приказчиков мещан Грянкова, Конькова и Хлебникова, благовременно прекративших распространение преступных рассказов солдата Рогожкина. Исправляет разрешения, как поступить с сим последним, который содержится ныне в тюремном замке отдельно от прочих арестантов. О сем долгом поставляю всеподданнейше донести Вашему Императорскому Величеству». Николай Рогожкин в своей подземной камере уже не ждал по часу падения водяной капли, которая подолгу ранее скапливалась на потолке подземелья. Шла весна, и камера была буквально пропитана водой, которая пробивалась из всех щелей каземата (замок был только построен на топком болоте). Допросы продолжаются, но по-прежнему тверд духом узник. Взбешенный Николай I, через начальника главного штаба И.И. Дибича, направляет управлению Министерства внутренних дел распоряжение. «Государь Император, — докладывает Дибич, — получив от Вашего Высокопревосходительства записку о пахотном солдате Рязанской губернии Николае Рогожкине, изобличенном в дерзких против Высочайшей Особы Его Величества выражениях, Высочайше повелеть соизволил, чтобы Ваше Высокопревосходительство сделал зависящее от Вас распоряжение о предании Рогожкина суду, для поступления по законам...»
Сколько времени продолжалось следствие? По каким законам был осужден Н. Рогожкин?
А может быть, с ним расправились тайно? Мы этого не узнаем. Было и такое в николаевской России. Так и не найдено его судебное дело, но тайна узника Владимирского тюремного замка раскрыта. Эта история о борьбе за лучшую жизнь, о первых революционерах. О таких людях, как Николай Рогожкин, можно сказать словами стихотворения А.И. Одоевского:
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.
Наш скорбный труд не пропадет,
Из искры возгорится пламя.
В воспоминаниях писателя Н.Н. Златовратского есть страницы, которые посвящены проходящей через город дороге Владимирке и связанным с ней впечатлениям детства и юности.
В 60-е годы XIX века большое впечатление на владимирцев оказало пребывание в городе участников польского национально-освободительного движения 1863— 1864 гг. Многие сотни поляков, схваченные в плен на полях сражения или просто по подозрению в сочувствии «мятежникам», прошли через город Владимир, через его тюремный замок. «Вспоминается мне, была уже ранняя весна, когда вдруг распространились в нашем городе слухи, что с вокзала погонят партию «кандальных» поляков в наши арестантские роты. Наша компания решила во что бы то ни стало взглянуть на «пленных», несмотря на принятые начальством меры, — пишет писатель. — Это было зрелище для нас новое и поразительное. Мы, прячась за калитками и заборами соседних домов, могли, по нашему изумлению, видеть, как прошла по «Владимирке» целая партия человек в 30 таких же почти юнцов, как мы сами, и эти юнцы окружены конвоем с ружьями, крупно и бойко шагая, в ухарски надетых конфедератках, шли с такой юношески беззаветной и даже вызывающей бодростью!» Их прислали на суд во Владимир, говорят документы архива (см. Военно-судная комиссия для польских мятежников в гор. Владимире, 1863-64 гг.). Во Владимире «по Высочайшему повелению» была учреждена «особая военно-судебная комиссия... для суждения мятежников, высланных из Киевского военного округа». Документ об этом был предписан Министром внутренних дел 5 ноября 1863 г., а уже 11 ноября из Пскова во Владимир отправили первую партию польских «мятежников» — 135 человек, 19 ноября еще 200, к декабрю во Владимире было уже 623 человека.
23 ноября комиссия «открыла свои действия, сняв показания с 39 арестантов». Дальше ее деятельность напоминала конвейер, работавший почти безостановочно.
Тюрьмы и тюремные замки оказались переполнены, кроме арестантских рот, для них снимали дома у частных лиц и срочно приспосабливали их под места заключения. Люди спали на нарах по несколько человек, на полу под нарами. Иногда возникали вопросы о дополнительной охране мест заключения, в тюремном замке были установлены дополнительные посты.
В архиве из дела об участниках польского восстания на 413 листах даны сведения об отправлении их по Московско-Нижегородской железной дороге в различные города царской России из Владимирского тюремного замка. Поляки направлялись в арестантские роты нашего города. 11 апреля 1864 года из замка отправлено по железной дороге 43 повстанца, из дворян: Юзеф Баркорский, Генрих Люфт, Осип Петрунчик; разночинцы: Ян Унрих, Антон Вангер, Максимильян Чайка. 13 апреля — 34 человека, и так, до конца 1864 года, из замка убыло 2603 поляка — пишет в отчете смотритель каменного острога Либеровский. В 1866 г. переводят партии польских повстанцев в арестантские роты. В этом же году арестанты из польских дворян пишут прошение в выделении им кормовых денег по дворянскому положению за время нахождения в остроге. Из предписаний попечительного комитета о тюрьмах от 9 июня 1866 г. видно, что арестанты из дворян должны были получать кормовых денег 15 копеек серебром в сутки, «мятежники» простого звания по текущей табели этого года 5 копеек серебром в сутки. Смотритель тюремного замка 7 июня 1864 г. Либеровский рапортует в попечительный комитет, причем постоянно, «при отправке каждой партии мятежников, в соответствии отношения заведующего пересыльной частью при владимирском батальоне от 30 июня имею честь донести, что мною отправлены по Московской-Нижегородской железной дороге в разные места по назначению 10 человек, на которых следует получить из казны за удовлетворением их кормовым довольствием на сутки по 7 копеек серебром на каждого, всего 70 коп., из них следует получить мне за выданные калачи, по 2 калача каждому за 2 коп.; всего 40 коп., которые покорнейше прошу выдать мне, а остальные за выданные хлеб и соль оставить в комитете». Поляки, содержащиеся в тюремном замке, жаловались на грубое обращение с ними смотрителя замка. Дворяне Ольшевский, Рожковский, Барановский, Рясчинский, Комутский жаловались на малые суммы кормовых денег. По записке члена попечительного комитета и прокурора Владимирской губернии Л.М. Шкляревича видно, что он предлагает комитету по тюрьмам, чтобы арестанты военного ведомства имели кормовых наравне с гражданскими — от 4 ноября 1864 г. По сообщению Вятского Губернского правления, рассматривалось дело от 30 июня — 27 августа об удовлетворении претензии польского политического преступника Иосифа Романовского о взыскании денег со смотрителя Владимирского тюремного замка в сумме 3-х рублей серебром, взятых им на хранение у политзаключенного, что говорит о нечестности смотрителя Владимирского тюремного замка Либеровского. С восстанием 1863—1864 гг. в Польше царское самодержавие жестоко расправилось. Десятки тысяч восставших были сосланы в Сибирь, а также на поселение, в отдельные губернии России, отбывали сроки заключения в арестантских ротах, в тюрьмах с жестким каторжным режимом, которые имелись в нескольких десятках городов России. Командир Владимирской арестантской роты пишет в комиссию военного суда, что некоторые из списков польских «мятежников» указаны дворянами, но на самом деле являются простолюдинами, а другие из дворян, наоборот, выдают себя за простолюдин, но по поведению и положению в обществе отличаются от общей массы простых людей. Владимирское Губернское правление от 11 февраля 1864 г. указывает, чтобы в арестантских ротах гражданского ведомства политические преступники выполняли такую работу, в которой окупилось бы их содержание в ротах — относить содержащихся на счет казны Царства Польского. Н.Н. Златовратского-гимназиста и его друзей недаром поразил юный вид «кандальных». В основном это были совсем молодые люди 12— 15 лет. В одном из документов, где говорится о мерах наказания для подсудимых, прямо сообщается о том, что взятые в плен на поле боя малолетние 13—15 лет ссылаются в казенные селения. Другой документ содержит предложение о переводе двух мальчиков 12 и 14 лет из общих камер тюремного замка к привилегированным заключенным, находящимся в арестантских ротах. Сотни польских повстанцев прошли под судом за несколько месяцев работы военно-судебной комиссии во Владимире. По приговору одни отправлялись в Сибирь, в арестантские роты Нижнего Новгорода, Вятки, Саратова, Симбирска и другие города на срок от 1 до 5 лет. Наиболее тяжелое наказание было для тех, кто был взят в плен с оружием в руках. Документы показывают, что дух польских повстанцев не был сломлен и в тюрьме. Предпринимались неоднократные попытки устройства побегов из тюрем и этапов. Большое беспокойство властям доставляло поведение польских арестантов в тюремном замке, в камерах читались «возмутительные письма», в которых родственники и друзья из Польши и Литвы сообщали о готовящихся попытках возродить национально-освободительное движение в Польше, весь замок пел революционные песни.
Началось брожение и у юных владимирцев. Златовратский вспоминал, как поразили их, гимназистов, да и весь город, демонстрации под окнами замка «девушки в черном». «Поляков поместили в арестантских ротах, — пишет Златовратский; — на краю города, вместо пересыльной тюрьмы, где они должны были пробыть несколько недель в ожидании новых партий, чтобы двинуться в Сибирь. С тех пор арестантские роты совсем овладели нашим вниманием. Вначале чуть не каждый вечер мы скрывались от следящих за нами «субов» и надзирателей, ухитрялись просиживать где-нибудь в кустах поблизости тюрьмы целые часы, вслушиваясь в неведомые нам мелодии, то невероятно грустные, то торжествующе вздымающие, исполняемые юными, свежими голосами, далеко раздающимися в вечернем воздухе. Было что-то торжественно-величавое в этом пении, и мы слушали его затаив дыхание, впиваясь в то же время глазами в юные добрые лица, которые мелькали за железными решетками тюрьмы». В 1830 году учреждена была в духовных училищах должность помощников инспектора — так называемых «субов». Учреждение ее вызвано Особым Высочайшим повелением, она ввелась в связи с начавшимися революционными брожениями среди молодежи после восстания декабристов. Комиссия духовных училищ через академические правления распорядилась, «чтобы для точнейшего надзора за поведением учеников, смотря по многолюдству училищ и по другим обстоятельствам, определяемы были с утверждения Епархиальных Архиереев по одному, или по два, или по три помощника инспектора из семинарских профессоров или учителей, а по нужде, в случае нераздельного помещения семинаристов с учениками низших училищ, и из учителей сих последних и чтобы о разделе надзора между инспектором и помощником сделаны были распоряжения применительно к обстоятельствам». Определением Правления Владимирской Духовной Семинарии от 13 сентября 1830 г. избраны были к должности суб-инспекторов два молодых профессора, Я. Мисовский и Е. Борисоглебский. Вместо жалования за добавочную службу их положено было вознаградить казенной квартирой. После утверждения должности помощника инспектора воспитательный надзор над учениками организован был в таком виде: во главе воспитательных дел стоял инспектор, ближайшим помощником которого был суб-инспектор, он должен был осуществлять бдительный надзор за учениками в квартирах и при богослужении. «Инспектора наказывали учеников розгами от 3 до 20 ударов... — вспоминает Златовратский, — ...и к ужасу своему я видел, как жирные пальцы инспектора опустились в табакерку, и, вытащив оттуда большую щепоть табаку, он стал посыпать им голое, покрытое рубцами тело своей жертвы. Суб-инспекторов боялись и ненавидели не только дети, но и родители наши и сами педагоги. Они пускали в ход грубые воспитательные меры: драли за уши и за волосы, били линейкой и книгами по голове, могли дать подзатыльник... но все это проделывалось в виде поддержания только формальной школьной дисциплины. «Субы» устраивали всюду настоящие сторожевые посты по крышам и заборам и даже на деревьях, также они следили за учениками у тюрьмы». Скрываясь недалеко от тюрьмы, которая стала для молодежи самым притягательным местом, они, — пишет писатель, — увидели скромно стоящую молодую девушку в черном траурном платье, в шляпке с креповой вуалью, не спускавшую глаз с тюремных окон. Вдруг она махнула белым платком раз, другой; в тюрьме, очевидно, это заметили, и десятки юных бритых голов уперлись в оконные железные решетки; девушка качнула несколько раз головой — и в замке вдруг грянула бурная приветственная песня. Когда ее пропели, — девушка исчезла. «Мы были вне себя от изумления. «Какова, братцы! А? Кто такая?» — спрашивали мы в недоумении друг друга. На следующий вечер мы уже, понятно, с величайшим интересом вновь ждали ее появления на прежнем месте. Она не заставила себя долго ждать. Очевидно, ждали и юные заключенные и при ее появлении снова приветствовали ее восторженным гимном. Губернские власти поспешили пресечь эти демонстрации, но имя смелой девушки, которая демонстративно продолжала ходить по городу в траурном платье, было уже на устах владимирской молодежи, для которой она знаменовала женщину нового типа, ей долго после этого нельзя было пройти незамеченной по улице или бульвару: наша молодежь останавливалась и всматривалась в нее с величайшим интересом, как в женское существо особого рода. Она интриговала нас и тем, что, помимо бывших демонстративных выступлений, она и теперь продолжала ходить по городу своей бойкой, деловитой походкой, в скромном черном траурном платье, и тем, что, по наведенным нами справкам, она была очень самостоятельной, независимо державшей себя в высшем обществе девушкой, и что, наконец, она была знакома в подлиннике со всей польской классической литературой, о которой мы не имели никакого еще представления...» Оказалось, что эта храбрая девушка была Софья Яновская, дочь известного и популярного во Владимире врача, поляка по происхождению, и старшая сестра будущей жены Н.Н. Златовратского Стефании Августовны. Ее не могли оставить равнодушной события национально-освободительного движения в Польше начала 60-х годов. Рассказывали, что когда в третий раз Софья появилась перед тюрьмой, то к ней подошел дежурный офицер и, любезно раскланявшись с ней, передал ей предупреждение губернатора, что если она будет демонстрировать перед тюрьмой в траурном наряде, то начальство вынуждено будет тут же на месте раздеть ее, и что если это не сделали до сих пор, то из уважения к заслугам ее отца. Как могла девушка выразить свое сострадание к заключенным в тюремном замке соотечественникам? Она открыто выразила его своими демонстрациями у тюрьмы. Не многие могли в то время решиться на подобный шаг. Софья Яновская стала «неожиданным открытием», героиней владимирской молодежи и помогла зарождению «женского вопроса» во Владимире, где в то время не было не только гимназии, но даже никакого низшего учебного заведения для женщин.
