Цесаревна Елизавета Петровна в Александровой Слободе
1. Древнерусские поселения Александровского, Киржачского и Кольчугинского р-ов.
2. Великая (Старая) Слобода.
3. Александровская Слобода при князе Василии III
4. Александровская Слобода при Иване Грозном.
15 сентября 1689 года Петр I со своим двором и потешными полками прибыл в Александровскую слободу из Троицко-Сергиевой лавры. Здесь на обширных полях, прилегавших к слободе, в течение недели, под руководством любимого генерала Патриция Гордона, Петр со своими полками занимался «пешим учением и пушечной пальбой и с конными экзерцициями» на лихих конях известного в то время на Руси Александровского конного завода.
Сельское приволье и деревенская простота манили прелестную Цесаревну Елизавету Петровну, преследуемую дозором Долгоруких, остудивших ее с очарованным ею Императором, Петром II, и мечтавших далее заточить ее в монастырь.
Разгул тогдашнего Диора, с влюбившимся в нее 13-летним племянником-Императором, хотя и был по душе. Цесаревне но томительное в своих видах преследование его любимца, Князя И.А. Долгорукого, спешившего породниться с Петром II, охладили будущую Царь-Девицу, и она стала искать развлечений в безмятежной тиши подмосковных дворцовых сел предавшись там вполне влечениям своей страстной, пылкой, исторусской натуры, жаждавшей и сердечных треволнений, и бойкого раздолья во всю ширь тогдашней жизни.
Среди этих мирных уголков под шумными столицами: Измайлово, Перово, Покровское, также Сарское, навещаемых Цесаревной вдали тревожного Двора, Александрова Слобода, ее вотчина, была чаще их временным пребыванием своей помещицы-Цесаревны.
Государева Дворцовая Александрова Слобода была искони ее вотчиной и, с «приписными» своими смежными Государевыми волостями и дворцовыми селами, составляла Слободской стан Переславского Залесского Уезда и, при первом разделении России на Губернии Указом Петра Великого, в 1708 г.. Декабря 18 дня, вошла в состав того же Переяславского Залесского Уезда Провинции, приписанной к Московской Губернии, и стала, как бы его «пригород», ведаться тамошними Воеводами.
Но в Слободе были и свои власти. На торговой площади, в средоточии посада, стояла Изба Земская, строенная на мирской счет, с подклетом: она ведала хозяйственной судной и полицейской частью в известных пределах тогдашнего чиноначалия; в ней заседал Земский Староста, два Целовальника или присяжные и Земский, выбираемые на год посадскими людьми Слободы из лучшей своей среды, при чем Дьяк мог служить и более, вместе с подчиненными ему Подьячими, заведывавшими письменными делами. Земской избе подчинялись: Сотский, Пятидесятской, Десятской. Кроме того в Слободе была Съезжая Изба или Приказная, с площадными Дьяками. Все это подчинялось, по разным своим делам, ведомству Московских Приказов: Судного, Большого Дворца и Большой Казны.
Общий Указ для России Царя Петра Алексеевича в 1700 г. переименовал Земскую Избу в Ратушу, а Земского Старосту в Земские Бургомистры, Целовальников в товарищи Бургомистров или Ратманов, и в Слободе стала Ратуша, которая тоже ведала хозяйственную часть Слободы, но в 1727 году в Слободе учреждена былa Крепостная Контора с надсмотрщиком-писцом, и Слобода в то время управлялась Городовым Прикащиком, как представителем поместной власти (отправлявшим, по роду их должности, те же обязанности, что в Провинциальных городах несли Воеводы, при коих они были как бы их товарищи), при чем и Слобода стала в то время уже вотчиной Елизаветы Петровны, наследовавшей ее после смерти матери, Императрицы Екатерины I (6 Мая 1727), как равно и другое Село Сарское (Царское Село), каковые обе вотчины с 1728 г. и стали числиться приписанными к «Комнате Ея Высочества», которой, в царствование Императрицы Анны Ивановны, и разрешено было, для управления ее имениями только, учреждение особой своей Вотчиной Канцелярии. Отчеты оной, свидетельствуя о дворцовом хозяйстве Цесаревны, упоминают о некоторых доходных статьях и от Слободы. Так, в счетах с 7 по 14 июля 1741 г., значится полученными 2 р. 25 к. за отпуск в замужество Александровой Слободы крестьянской девки выводных и пошлин; каковые документы, разумеется, по тогдашнему времени, не миновали выше упомянутой Слободской Крепостной Конторы; Вотчинная же Канцелярия Цесаревны с Слободы через прикащика собирала Цесаревне доходы с рыбных ловель, мельниц, табаку, карт, кож, с пивной продажи, главное с кружечного двора, и оттуда продажи вина по кабакам, отдававшимися большей частью Слободским посадским людям на откуп, и под непосредственным его смотрением вела сельское хозяйство в Слободе на искони заведенной Государевой десятинной пашне, произведениями которого поддерживалось отчасти довольство Цесаревны по съестному харчу и припасу, в бытность ее и ее штата в Слободе.
Слобода же с начала XVIII в. несмотря на вотчинные отношения, делилась, по «мирскому званию», на две стороны Монастырскую и Торговую. Монастырской называлась от Успенского девичьего монастыря, по той стороне реки Серы, которая прилегая к дворцовым Государственным волостям и древнему среди их поселению, Старой слободе (ныне село), тоже под Серой, известна была в документах и актах этого же ХVIII в. под именем «Старой Александровской Слободы». Торговая же сторона, как наиболее всего соответствовала расселившемуся на противоположной стороне посаду, от торговыми посреди рядами, гостинным двором, кружалом и Избами: Съезжей или Приказной, в последствии Ратушей, и красовавшимся посреди этого и прилегающих к нему слобод населением служилого сословия, деревянным храмом, главным в Слободе, Рождества Христова, ныне великолепным собором г. Александрова,— эта Торговая сторона, по актам XVIII века значилась «Новой Александровой Слободой», и кроме сосредоточья управления, являвшего обширности Слободы, городовой характер, имела среди своих приземистых и уютных домиков, и помещения» фатерныя» для чиновного люда, во главе которого являются сначала ключники да стряпчии то Сытного, то Кормового Дворов, по конец описываемого времени превращенных в одноличную власть в лице Городового Прикащика, заправлявшего и упадавшим хозяйством на той стороне Слободы, раскинутом около монастыря на искони Государевой десятинной пашне, обрабатываемой крестьянами Старослободской и смежных волостей, приписанных к слободе, также как они ведавшихся Вотчинной Канцелярией Цесаревны.
Елизавета Петровна, полюбя свою вотчину, Александрову Слободу, приказала в ней выстроить себе для приезду по плану общего тогдашнего домового и теремного строения, просторные хоромы на каменном низе, против нынешнего Христорождественского собора, искони главного храма в Слободе, на торговой ее стороне.
Topговая площадь ее видна была из дворца, на ней по базарным и праздничным дням шумел разгульный люд около исстари стоявшего тут кружала, а по будням мимо него тянулся вереницей ряд просителей в около него стоявшую в то время Ратушу, известную в последствии под именем «Приказа».
Около дворца (так стали называться Цесаревнины для приезда хоромы), стоявшего на горе, высясь, при красивом местоположении, раскинуты были по взгорью хоромные пристройки для домашних служб, где и кишила в приезд Царевны дворовая челядь служилая, а также и для хозяйственного назначения; словом сказать, в них сосредоточивался весь немалочисленный состав всего тогдашнего разнообразного домоводства к ceльской экономии: там погреб с Фряжскими винами и разными домашними напитками: водянка-холодянка, бархатное пивцо и сладенький медок; там липовая мыльня (баня). Ближе к дворцу высились жилые горницы с обширными в каменном низу подвалами со сводами — помещения для служилой челяди, при чем лучшие, но также в одно жилье, маленькие низменные, занимал ее штат дворцовой свиты, сопутствовавшей ей в Слободу.
Состав этой свиты был не малочислен. Гофмейстер или, как тогда величали, Майордом, Семен Григорьевич Нарышкин, Гофмейстерица Салтыкова (вышедшая в последствии за Фельдмаршала Миниха); Статс-дама Г. Румянцева (дочь Андрея Матвеева, Мария, супруга Графа Александра Ивановича Румянцева); Лейб--Хирург Лесток; Фрейлины: Аграфена Васильевна Салтыкова и старшая дочь фельдмаршала Миниха Софья (вышедшая после за Полковника Барона Мальцмана); несколько кавалеров из родственных ей по матери фамилий: Скавронских, Ефимовских, Гендриковых и т. д. Посреди этих кавалеров придворной ее свиты чувствительно выделялись по сердечному своему положению к их хозяйке-Цесаревне красавцы-гвардейцы: сначала Александр Борисович Бутурлин, по отзывам современников, «раб ее сердца» и приревнованный к ней юношей Императором, даже будто бы предлог его к ней охлаждения, а потом Алексей Яковлевич Шубин — жертва еще более злополучной доли, но в дни царствования Елизаветы щедро ею вознагражденной; далее неотлучный служитель ее Василий Иванович Чулков, будущий счастливец ее времени; за этим рядом грядущих случайных людей ее царствования следуют: Волжинский, Лялин, а там далее вереница гоф-курьеров, камер-пажей, камердинеров, камер-юнфров, музыкантов, бандуристов и, по строю тогдашних дворов, несколько карлиц и карликов, шутов и шутих, инородцев: калмыков, калмычек.
За дворцом, как обыкновенно во всех тогдашних дворцовых усадьбах, по горе тянулись остатки некогда Царского роскошного хозяйства Царя Федора Алексеевича, посещавшего ежегодно Александрову Слободу своим богомольным шествием во все года своего царствования, тамошний Успенский монастырь, и полюбившего Слободу, как его родитель, Царь Алексей Михайлович, свое любимое Измайлово. Несмотря на упадок хозяйства во время Цесаревны, все таки к ее услугам существовали: и Конюшенная Слобода, с незначительным количеством стадных лошадей, дававших средство воспользоваться ими для забавы, рядом с ней стоявшему Охотному двору с Сокольней и немалой Псарней. Перед всем этим расстилался цветистый луг окаймленный извилистым течением р. Серы, за которой, на той стороне, под горою внизу, отражалась зеркальная зыбь двух обширных прудов, известных и в то время под названием зорных, но в описях значащихся под именем Государева пруда. Наконец, все эти стройки Царской усадьбы завершились рядом житниц, так называемым Житным двором, с приспешнями кормового, хлебенного и сытного дворов, уже далеко не столь обильно наполненных, как в прошлые годы пpи ревнителях хо-ства, особенно при Царе Федоре Алексеевиче, в конце XVII в. Но обратимся к приездам Цесаревны. Записки иностранцев повествователей о России, современников-очевидцев, отчасти Манштейна, равно и Маньяна, Дюка же Лирийского особенно, свидетельствуют, и именно подробно веденный Дюком Дневник об отъездах Цесаревны в любезную ей Слободу и о пребывании в ней преимущественно в те времена, когда, в силy тогдашнего придворного этикета и происков его светил, она должна была покидать очарованного ею племянника-Императора, притворявшегося, в угождение Долгоруким, в своем к ней охлаждении (с сентября 1728), или когда интриги Верховников ей не благоприятствовали, по крайней мере соображению ее беспечного характера наконец дерзкие виды молодого, Долгорукого, а особенно надоедливые искательства ее руки немецкими Принцами-авантюристами заставляли ее искренно спешить удалиться от этих противных намеков ненавистного ей брака, словом сказать, эти отметки отъездов представляют целый ряд не лишенных любопытства известий, сообщение которых в извлечении еще подробнее разъяснит побудительные причины нередких пребываний в Слободе.
«Все благонамеренные люди радуются уменьшению Царского фаворитизма Принцесы Елисаветы которая, четыре дня тому назад, отправилась пешком за десять, или двенадцать, миль на богомолье, только в сопровождении одной дамы и Бутурлина», занес в свой дневник Дюк Лирийский от 5 Августа, 1728 г., и далее продолжает от 30 Августа: «Принцеса Елисавета возвратилась с богомолья, три дня тому назад, и теперь лежит в постеле, несколько нездоровая от дорожного утомления». Там же, oт 16 Июня (27) 1729 г. встречаем: «Что Принцеса Елисавета не былa на похоронах Графа Скавронского (своего по матери дяди) и она не приезжала ни разу с своей дачи повидаться с ним». Далее: «Елисавета не приезжала с своей дачи на имянины в город на 5 Сентября» того же 1729 г., и «продолжает упорно», как замечает Дюк Лирийский в своем дневнике, от 10 Октября (29 Сентября) 1729 г. «Елисавета вот уже четыре месяца жить безвыездно на своей даче». Но наконец «послано Принцесе Елисавете, которая у себя в деревне, приказание возвратиться в столицу, и ея ждут завтра», сообщает Дюк в своем дневнике oт 20 Ноября (1 Декабря), 1729 г., и действительно, ожидания были не бесплодны, и 22 Ноября Цесаревна была и лобзала руку у Государыни-Невесты Императора Петра II, Княжны Екатерины Долгорукой, оставшись присутствовать и 30 Ноября — день их обручения.
Беспечность характера не вызвала в Цесаревне охоту воспользоваться быть может и поблагоприятствовавшими ей обстоятельствами при выборе Государя, по смерти Петра II. Maньян в своих депешах от 3 Апреля 1730 г., пишет: «Цесаревна Едисавета не проявилась никаким образом при этом случае: она наслаждалась в это время деревенскою жизнию, и тем кто хлопотал здесь в ее интересах, не удалось добиться даже того, чтобы она прибыла в Москву ради такой конвюнктуры».
И так держала себя вдалеке, что со смерти Петра II до избрания Анны Ивановны на престол Русском Империи, и даже до самого прибытия ее Елизавета не покидает своего Слободского затишья вдали смутного Двора, к которому и возвратилась только приветствовать свою кузину, Императрицу Анну Ивановну. В первый год ее царствования, бывший еще при ней Послом Испанским, Дюк Лирийский, упоминает о приезде в Россию Инфанта Португальского, и между прочим сообщает, от 17 Августа (28) 1730 г.: «Третьяго дня IIринцесса Елисавета отправилась на одну из своих дач, отстоящую от этой столицы (Москвы) на 30 миль, с намерением остаться там на целый месяц, и все того мнения, что она отправилась из столицы в этом случае по убеждению ее Царского Величества, дабы она (Елизавета) еще больше не разожгла сердца Сеньора Инфанта накануне его отъезда».
Перечень этот свидетельствует о причинах удаления Цесаревны в Слободу, близость которой от Двора, переехавшего, с Императором Петром II, в феврале, 1729 г., в Москву, еще более способствовала к частому ее посещению, и к концу этого года почти к полному переселению в Слободу, которую не миновал, вероятно, и Император - юноша, в своих разъездах для охоты, для каковой цели приготовлялись все подмосковные Царские дачи, в их вотчинах, и не только под столицей, но и далее к Ростову, от дороги, в который недалека была и Слобода, и даже на самом пути; да не она ли и упоминается Дюком Лирийским в его Дневнике под именем Sathuna, куда Царь ездил охотиться в Августе 1729 г., а в Ростов, в мае того же года? Дозор Долгоруких не допускал, без сомнения, совместного пребывании Царя с теткой, но, несмотря на это, свидания их были, и по всему, как надобно полагать, самые искренние, с полною и пылкою откровенностью восприимчивой души юноши-Императора и страстной Цесаревны.
Любимою потехою Цесаревны, по примеру Царствующих особ тогдашней Европы, а тем более в виду пристрастившегося к ней Царствующего своего племянника - Императора Петра II, была охота, во всех ее видах, ставшая, так сказать, современной модой. Ей-то она и посвящала все свое время в Слободе, будучи в душе страстной охотницей до псовой охоты за зайцами. Статная красавица, она выезжала верхом в мужском платье и на Соколиную охоту, для каковой забавы в Слободе и имели Охотный двор на окраине Слободы, к лугу, по реке Серой, который до сего времени называется Охотным (ныне отчасти застроенным фабрикой купца Н. И. Баранова), где и тешилась Цесаревна напуском соколов, в вышитых золотом, серебром и шелками бархатных клобучках с бубенчиками на шейках, мигом слетавших с кляпышей, прикрепленных к пальцам ловчих, сокольничих, подсокольничих и кречетников, живших на том охотном дворе где и содержались приноровленные сокола, сибирские кречета и ученые ястреба, так что этот Охотный двор быть скорее Сокольней. Около нее стояла и Конюшенная Слобода, с жившими в ней стадными конюхами, у Государевого Конюшенного двора, с которого, для Цесаревниного дворца и поставлялись лошади, завод которых в Слободе славился еще при Петре Великом, ее отце, наследовавшем все это oт своего державного брата, Царя Федора Алексеевича, во все свое царствование неусыпно радевшего о благосостоянии Слободы.
Псовую охоту Царевна предпочитала выездам на шалаши или чучела, словом, птичьей или вообще, так называемой, егерской, около Слободы в пригородных селах, окруженных густыми лесами, было где потешиться в отъезжем поле; и отсутствуя из своей Слободы, в окрестных ее селах и деревнях она имела также в них свои станы (ставки) — хоромы дли своего ночлега, а близ них и охотные дворы.
Верстах в 6-ти oт Слободы, в сельце Курганихе, как повествует предание, Цесаревна имела свои хоромы для приезда, и около него охотный двор—большую псарню; на этом месте теперь, по сказанию сторожил, пашня; при сельце этом есть роща Волчья (Волковойна), где жили и выли, волки, и Цесаревна езжала на травлю их. В этой роще до сих пор есть поляна, известная по урочищу Костянная Сеча, где постоянно попадаются кости, вероятно, от притравы. Сельцо Курганиха, по имеющимся документам, значилось принадлежащим, в 70 годах XVIII века, гвардии Капитану Ивану Алексеевичу Шубину, именно сыну известного любимца Цесаревны Елизаветы Петровны Алексея Яковлевича Шубина; вероятно, Курганиха была его родовая вотчина, как надобно полагать не в числе пожалованных впоследствии; ибо в имеющихся жалованных грамотах она не упоминается; к тому же повествуют, что А. Я. Шубин был сын бедного помещика Владимирской Губернии из окрестностей Александровой Слободы, с каковой местностью, впоследствии через него Елизавета познакомилась и очень полюбила Слободу, вотчину еще тогда ее матери. Что полюбила она Слободу, это несомненно.
Шубин А. Я. также был страстный охотник, и вот он, Цесаревна, неразлучный с ней служитель, В. И. Чулков, тоже уроженец из под Слободы, и также псовой охотник, наконец пристрастившийся к ружейной охоте и едва ли не влюбленный в Цесаревну; ее Лейб-Хирург, Лесток: вся эта компания ревностно забавлялась охотой во всех ее видах, большую часть времени пребывания в эти дни Цесаревны в Слободе, куда, для этого рода развлечения, ей положительно необходимо было удаляться, в виду Царского Указа 1728 г. Петра II, воспрещавшего, в личных видах охотиться около Москвы, на расстоянии 30 верст во все стороны, подтвержденного и в царствование Императрицы Анны Ивановны (2 Апреля 1730), по которому также воспрещалась охота за какими бы то ни было зверями, кроме волков и медведей, на расстоянии 20 верст от Москвы во все стороны, а Цесаревна была страстная охотница травить зайцев, и предпочитала это невинное удовольствие всем прочим охотничьим вкусам.
«Атту его! Атту его!» с пронзительным свистом, диким гиканьем, звучным тявканьем гончих, вытянувшихся в струну резвых борзых, и оглушительным грохотом арапника, мчалась, с замиранием сердца, шумная ватага рьяных охотников, молодцов-удальцов, оглашая затишье дворцовых волостей Слободы, представлявших широкий разгул для утехи Цесаревны, скакавшей на ретивом коне всегда с неустрашимым быстролетом впереди всех: рядом несся любимый ее стремянный, Гаврила Матвеевич Извольский, а за ним доезжачие, стаешники со сворами собак борзых и гончих, в причудливых ошейниках, далее, кречетники, сокольники, ястребинники, с своей птичьей охотой, все на горских конях, со всем охотным нарядом по росписи: ястребами, соколами и кречетами. Охотничий убор служителей был: мундир сукна зеленого с подбоем стамедным, а для полевой езды из сермяжного сукна, лосинные по локоть рукавицы, у каждого на груди перекрещивались два перевяза через плечо; на смычках одной егозили собаки, а на другой, смотря по званию, если волторнист, то висел серебряный голосистый рог, а если был по егорской охоте, то меткое ружье; если же из птичьей охоты, то на клепышах держал нарядную сибирскую пернатую тварь. Всю эту шумную вереницу гульливого люда, среди которого блистали: красавец Шубин, весельчак Лесток, замыкал длинным хвостом фурманский обоз с вьютчиками. Так полевала она около дворцового своего села Андреевского (в 17 верстах от Слободы, по Юрьевской дороге), где и указывают в нем место хором, а близ и любезный Охотный двор, для ее приезда на охоту; память об этом под дворцовым селом Ивановским, Холуденевым тож, доселе сохранилась в названии некоторых урочищ угодий — Царскими местами, все по пути переезжала она в Опольщину, к городу Юрьеву Польскому, на поле-гладь, где тешилась выпуском живых или, как выражались тогда, саженныз зайцев, которых и изволила осаживать борзыми, травя около него в монастырском селе Кучках и в сельцах Шетневе и М. Кузминском, вотчинах участника в ее охоте, тамошнего помещика, лихого Петровского гвардейца, преданного его дочери, Лаврентия Никифоровича Стромилова (Лаврентий Никифорович Стромилов, говорят служил при ней Егермейстером и был истый охотник, равно и дальнейшее потомство его, и вообще Стромиловы известны во Владимирской Губернии как записные охотники псовые, от чего собаки Стромиловские и Бабкинские в Губернии в славе. Говорят, что они велись от взятых с Царской охоты. Сын его, Александр Лаврентьевич Стромилов, в чине Поручика, в 1782 г., в городе Юрьеве Польском был Уездным Предводителем Дворянства.). В Кузминском народное предание сохраняет память о том роднике на ключе, где Цесаревна пила воду: место это доселе осеняется иконою Св. Елизаветы Мученицы, поставленной помещиком сельца, Н.Г. Стромиловым от чего и родник назван Святым Колодцем.
Дочь Екатерины непомнящей родства, возросшая среди птенцов Великого Петра, выводившего их из пирожников и гостиннодворцев, сама дитя любви, Елизавета Петровна, была чужда родовых предрассудков и чванливых понятий, вела себя просто, не гнушалась простолюдья: вечер у ней начинался шумным весельем с Слободскими девушками, приходившими к ней на поседки: они ей играли простонародные песни, до которых Цесаревна была страстная охотница, будучи сама прекрасная голосистая певица; запевалой у ней была известная в то время по Слободе певица Марфа Чегаиха (потомство ее до сих пор проживает в г. Александрове); за это Царевна их угощала разными лакомствами и сластями: пряниками-жмычками, цареградскими стручками, калеными орехами, маковой избойной и другими вкусными заедками, а сама иногда тут с ними на посидках, когда они работали, занимались рукодельями, пряла шелк, ткала холсты; зимой же об Святках собирались к ней ряженные Слободские парни и девки, и тут разливался простодушный разгул: начинались пляски, присядки, веселые и удалые песни, гаданья с подблюдным припевом, словом, шел, так сказать, пир горой. Сама Царевна, под влиянием бархатного пивца, да сладкого медку, да праздничной бражки, бойко и мастерски отделывала с ними все Русские пляски, до которых она всю жизнь свою была большая охотница; а на масленице у своего дворца (против церкви Рождества) собирала Слободских девушек и парней кататься на салазках, связанных ремнями, с горы, названной по дворцу Царевниному—Царевою, с которыми и сама каталась первая; на житном дворе в Слободе (около Староконюшенной, где ныне дом купца А. М. Зубова) хранились долго длинные сани, на 4 человека, Царевны Елизаветы Петровны. Той же широкой масленицей вдруг вихрем мчится по улицам ликующей Слободы тройка удалая: левая кольцом, правая еле дух переводить, а коренная на всех рысях с пеной у рта: то тешится любезная матушка, хозяйка Слободы, Цесаревна, покрикивая удалому гвардейцу красавцу-вознице Русскую охотничью присказку: «Машу не кнутом, а голицей». Словом сказать, раздолье, удальство и молодечество неслось за Елизаветой везде по Слободе.
До каких пределов доходило это веселье, не без ревностного чествования Бахуса, стойко внедрившегося в Русском быту со времен Петра, введшего его во все слои тогдашнего общества, вероятно, следуя в этом случае Европейской тогда моде «натянуться», словом, как была заражена этим общественным недугом Елизавета, с своим придворным людом правдиво и откровенно свидетельствует Дюк Лирийский, в своих до мелочи подробных записках: «Истребление вина, которое делается в доме Царевны Елисаветы, так велико, и так обходится дорого, что когда Верховный Совет в прошедшие дни увидел счеты, то нашел нужным пpиказать, чтобы впредь в счетах было больше благоразумия, и решил не отпускать ничего без требований Майордома Принцессы, Нарышкина (Гофмейстер Семен Григорьевич Нарышкин). А этот, видя беспорядок в доме и невнимание хозяйки к его представлениям, не хочет ни во что вмешиваться». Вот что пишет Дюк, от 19 (30) Августа 1728 г., именно вскоре, или тотчас «по возвращении из Слободы Елисаветы которая, несколько нездоровая от дорожного утомления, лежит, теперь в постеле». Вообще Дюк рисует ее нравственный характер черными красками, изображая ее падкой на все возможные и непозволительные удовольствия для нее, тем более, как девицы, а особенно как Царевны. «Предаваясь наедине (в Слободе) собственным удовольствиям и наслаждениям, делает это с такою ужасною публичностью, что доходить до безстыдства»; он же продолжает: «с каждым днем поведением все делается хуже и хуже: она без стыда делает вещи, которые заставляют краснеть даже наименее скромных». Словом, поведение Цесаревны было настоль предосудительно, если не сказать более, что невольно вызвало в наблюдательном Дюке столь правдивый отзыв.
Пьянство и разврат, овладевшие тогда всеми Дворами Европы, а тем более достигшие гнуснейшего развития при Дворе Петра II-го, хотя и юноши, но не по летам страстного, ободряемого яростными подвигами своего любимца-куртизана, не могли не подействовать на впечатлительную Елизавету.
Еще при жизни матери, распаляемая постоянными сватовствами, как к ней, так и об ней, преследуемая видами на нее Князя Меньшикова за сына, Князя И. Долгорукого лично, и Императора Петра II, по уши влюбившегося в нее; словом, вся эта возбуждающая обстановка не могла не повлиять на нравственную сторону доброго характера Цесаревны, и роскошная ее натура страстно ринулась предвкусить прелести брачной жизни, и в этом-то уединенном наслаждении с «возлежащими» и летело в Слободе житье-бытье Цесаревны, ясно выражающее беззаботный строй жизни, преобладавший в ней до заката ее дней.
Цесаревна любила смотреть на игры Слобожан, метала из окна Дворца пригоршнями деньги, поднимаемые нарасхват, забавлялась хороводами, которые водила красная сенная девушка, с шумными припевами круговых песен на широком лугу, на котором высилась и качель (место это доселе называется Царским лугом, против дома Н. М. Соколова), oт близ стоявшего тут некогда дворца Царского, видавшего в своих стенах чаще всего Царя Федора Алексеевича, а также Царя Алексея, и другого его сына, Петра, по Указу которого он и передан, вместе с бывшим тут издавна, едва ли не со времен Грозного, садом, по чему и ныне эта часть города называется Садовней, соседнему с ним монастырю Успенскому. Каталась Царевна по реке Серой, зимой на коньках, а летом на лодке. Эти два «Государева пруда», ныне известные под названием Зорных, обмелели, и теперь луговина позади кузниц по дороге из г. Александрова в г. Киржач.
Ходила Цесаревна в любимой и так бывшей к лицу мужской одежде, также и в сарафане: шил пн нее посадский житель Слободы, известный там портной, как искусник по своему мастерству, так и пьяница-гyляка, Алексей Федоров Санков, и когда он приходил снимать с нее мерку, то робел и руки дрожали, а Цесаревна приговаривала: «не робей, не робей!» Посещала Слобожан, крестила у некоторых из обывателей детей, меняла, за разные оказанный ими услуги, их прозвища, так: Жихаревых на Первушиных, Курсиных на Любимовских. Приезжая в Слободу, Цесаревна навещала и ближних Бояр, соседей-помещиков, проживавших в своих вотчинах под Слободою. В смежном с Слободою с. Крутце (в 2-х верстах) жил его опальный помещик, знаменитый птенец ее Великого отца, достойный его подвижник и сторонник ее матери, обязанной ему вместе, с Меньшиковым, своим возведением на престол, доблестный Петровский Генерал, маститый Иван Иванович Бутурлин, сосланный в эту родовую свою вотчину, с Мая 1727 г., неблагодарной Императрицей Екатериной I, уступившей настоянию, в своих видах, К. Меньшикова, по Царскому ее Указу, 6 Мая, 1727 г., вероятно, также как и прочие Указы и государственные акты, подписанному Елизаветой, следовательно, уже знавшей о своем знаменитом соседе. Интересна должна быть их первая встреча: быть может, горечь ее была смягчена совместным посещением доблестного старца, Цесаревны Елизаветы, с ее тогда «рабом», А. Б. Бутурлиным, приходившимся по родству Ив. Ив. Бутурлину троюродным братом, и спешившим утешить опального героя своим родственным приездом в сельский храмовой праздник, посвященный Успению Богоматери, тщанием прадеда Ивана Ивановича Бутурлина, Боярина Окольничего Андрея Васильевича, построенный в с. Крутце. В старину эти посещения, в особенности к такому дорогому дню, ценились глубоко с неподдельной теплотой души, а тем более родным, бывшим при Дворе «в случае». Старец с замиранием сердца встречал дочь своего обожаемого благодетеля, каковую радость спешила разделить с ним и его почтенная супруга (урожд. Савелова), нередко навещавшая Слободу, ее Цесаревну-хозяйку и тамошний монастырь, где жила ее родственница, привлекшая внимание к нему как самого Ивана Ивановича, так и всей его семьи. Старец не думал о мире сем и не льстил себя надеждою вернуться к его суетам; напротив, как истинный вотчинник-помещик предался, в очаровательном по местоположению Крутце, глубокому раздумью о своих былых днях, завершив все неусыпным благоговением к святыне соседней обители Успенской, и рачением о благосостоянии своего скудного имения, не достававшего для поддержания значительного семейства, состоявшего из сыновей: Юрия, Николая, Аркадия и Сергея, служивших уже в то время в полках и требовавших подмоги родительской, да дочери Анны, бывшей в замужестве за Сергеем Автономовичем Головиным.
Другой, гораздо именитее, сосед был второй и последний Князь-Кесарь Петра I, Иван Федорович Ромодановский, приобретший женитьбою на Анастасье Федоровне Салтыковой, родной сестре Царицы Прасковьи, супруги Ивана Алексеевича, в приданое за нею с. Рюминское, со всем пятисотком, как тогда выражались, число душ мужского пола в приписанных к нему деревнях, доставшихся отцу Анастасии, Александру Федоровичу Салтыкову из дворцовых подслободских волостей, тянувшихся приписных к Слободе, из каковых Салтыков, ради счастливого события в его семействе, выхода замуж его дочери за Царя, и был, в 1688 году, Царской жалованной грамотой верстан оным поместьем, перешедшим в вотчину к единственной дочери Князя Ромодановского, Екатерине Ивановне, почти сверстнице Цесаревны Елизаветы, веселой подруге в их нередких свиданиях у тетки Елизаветы, Царицы Прасковьи, в Измайлове.
Князь-Кесарь Иван Ромодановский, также, по духу времени, страстный охотник, как и его отец, удивлявший всю тогдашнюю Русь своею соколиною охотою, езжал нередко в свое поместье потешиться на раздолье любезною забавою, из Москвы, своей резиденции, где, управляя Преображенским Приказом, ведал ею первопрестольной, как ее Генерал-Губернатор, выбыв из каковой должности по прошению, 4 апреля 1729 г., предался положительно своей любезной утехе, звериной травле, псовой охоте и напуску соколиному, в ближней подмосковной своей вотчине, с. Рюминском (от Слободы в 15 верстах), куда ему сопутствовали нередко и дочь, Екатерина Ивановна, с мужем, графом Михаилом Григорьевичем Головниным. Приезды дочери, на пути заезды в Слободе к Цесаревне, вызывали взаимно и Елизавету на посещение маститого старца, Князя-Кесаря,— оригинальную забаву Петра, ее Великого отца, в разряде «птенцов» которого не были чуждыми и Князья Ромодановские.
По соседству с Князем Ромодановским живал по временам тоже истый «птенец» Петра, известный делец своего времени, знаменитый его Кабинет-Министр, Алексей Васильевич Макаров, в своем поместье, сельце Балакиреве (С. Балакирево соименно знаменитому И. Е. Балакиреву, шуту придворному от Петра до Елизаветы, принадлежало тоже Балакиреву, не этому, а другому, «Ивану Васильевичу Балакиреву, Переславля Залесского вотчиннику, явившемуся собою, в 1717 г., в Спб. для определения в войска Финляндского корпуса». Помещику А. Н. Красюку досталось оно от дальней его родственницы, Н. С. Макаровой, по мужу Ник. Никол. Макарову, прямому потомку А. В. Макарова, а также и рожденной Макаровой, тоже отрасли того же рода.), ставшем, с соседним, ему же принадлежащим, с. Жилиным, родовою вотчиною его многочисленного потомства, сохранившего, как родовую святыню, благословение Великого Петра, своего любимца Кабинет-Министра Макарова, древний замечательной по искусству филигранной работы серебряный крест с финифтивыми, вделанными в него, дсками с изображениями угодников Божиих, коих части мощей помещены в оном. Чествование этого драгоценного креста местными жителями еще более увеличилось в дни общественных бедствий, как то: холеры 1831 и 1848 гг.: тогда служили ему молебны, и почтенный наследник этой святыни, помещик сельца Балакирева, А. Н. Красюк, свято чтя эту драгоценную родовую святыню, хранит ее благоговейно в своем доме в оном имении.
Алексей Васильевич навещал свои поместья, изредка проживая то в Балакиреве, около Слободы (в 10 верстах), то в с. Богословском, деревеньке тож, на пути из Слободы в г. Юрьев. Сюда удалялся он не для страстного разгула, а отдохнуть от неусыпных государственных подвигов, отдохнуть душевно и телесно и, как благоговейный чтитель своего благодетеля, разумеется, сердечно радовался посещениям его дочери, заезжавшей на краткий отдых в его семье с отъезжего поля, из своих близких к нему дворцовых вотчин. Принимая Цесаревну Елизавету Петровну, Макаров вспоминал о своей единственной дочери, Елизавете (Елизавета Алексеевна († Мая 1782), единственная дочь Алексея Васильевича Макарова, была замужем за Князем Михаилом Никитичем Волконским (1713—1788 гг.), Главнокомандующим в Москве при Екатерине II. Единственный сын Князя Волконского и Елизаветы Алексеевны, урож. Макаровой, был Князь Павел († 1808) бездетный; он был очень любим своими крестьянами с. Раменского, Калязинского Уезда Тверской Губ.; есть даже о том особая книжка: «Благодетельный помещик Князь Павел Михайлович Волконской (М. 1808). Дочь Князя М. Н. Волконского и Елизаветы Алексеевны, Княжна, Анна Михайловна, вышла замуж за фельдмаршала Князя Прозоровского, современника Екатерины II, Главнокомандующего к Москве, и от нее произошли нынешние Князья Голицыны-Прозоровские.), быть может и названной этим именем «в честь» дочери своего благодетеля, да к тому же, может быть, и сверстнице по годам с Цесаревной, во всяком случае известной Елизавете Петровне, в царствование которой А. В. и кончил жизнь свою († 1750). Вот плеяда тех птенцов Петра Великого, дочь которого в Слободе, ее вотчине, они, быть может и не без внутреннего негодования, видали вдали от престола, похищенного у ней злополучной интригой и собственною беспечностью, несмотря на горячие убеждения искренних поклонников, друзей, в среде которых А. Я. Шубин, по сердечному своему в то время положению, едва ли не больше всех мог рассчитывать на доверие своей обожаемой Цесаревны, таинственно влиявшей на его товарищей гвардейцев, между которыми неосторожно им пророненное слово дало пищу языку, ужасному «языку» того времени, по чину еще ужаснейшему, «слово и дело», за которым следовали застенок, пытка, опала и ссылка.
Довело это слово и Шубина до безвестной ссылки в почти непроницаемую глушь отдаленнейшей части Сибири.
Горестная судьба Шубина, ссылка в Сибирь, в 1731 году, и постигшая с ним разлука на первых порах глубоко запечатлелась в восприимчивой душе искренно его любившей Цесаревны Елизаветы Петровны. По своему характеру, набожному до крайности и крайне суеверному, она спешит в свою Слободу, в тамошний, ей известный, Успенский девичий монастырь, в теплой мольбе излить свою скорбь, думая даже и окончательно отрешиться от суетного света, приняв иноческий сан, в этом монастыре любезной ей Слободы, который и прежде, в бытность свою в ней, нередко посещала, и даже нарочно отправлялась из Москвы на богомолье, к его главному празднику, Успения Богоматери, что вполне подтверждается и дневником Дюка Лиpийского, отмечавшего отъезды Елизаветы в слободу, всегда совпадавшие с этим праздником.
Быть может, эту мысль породили, кроме горестного чувства, и внешние обстоятельства, личные недоброжелательства Императрицы Анны Ивановны, какая-то фальшивость положения относительно ее, в виду последовавших событий по ссылке ее любимца Шубина, даже предполагавшей заточить ее в монастырь, но только ревностное, не бескорыстное, впрочем, заступничество Бирона спасло Елизавету от тесного заточения в монастыре, но далеко не при свободе действий: без зову не являться к Императрице, предваряя со просьбой о приеме, воспрещалось ей делать у себя ассамблей; словом, жизнь полная стеснений, огорчений и вообще того натянутого положения, которое делало ее не лучше монастыря.
Далее »»» Елизавета Петровна и Александровский Успенский Девичий монастырь.
Переславские сокольи помытчики
История рода Шубиных на Александровской земле
|
