Императрица Елизавета Петровна и Александровский Успенский Девичий монастырь
Начало »»»» Цесаревна Елизавета Петровна в Александровой Слободе
Монастырь в жизни Елизаветы, при всех переворотах тогдашнего Двора, являлся всегда для нее грозой, при каждой перемене правления: при восшествии матери на престол (1725), составлялся заговор заключить ее с матерью в монастырь; при Петре II Долгорукий, а преимущественно любимец его, Князь Иван Алексеевич, неудачный искатель руки и сердца Елизаветы, мстил ей угрозой посадить в монастырь (1729), «ради, будто бы, ее непотребностей и бесстыдного поведения»; при Императрице Анне Ивановне (1731) та же доля; словом сказать, монастырь стал для нее как бы «пределом, его же не прейдеши».
И вот в Слободу, не той уже развязной Елизаветой прибыла Цесаревна: теперь все пошло у ней тишь да гладь, да Божья благодать. Вдали от козней злополучного Двора и суетных неистовств столицы, Цесаревна коротала дни свои, посвящая большую часть времени, под влиянием грустного чувства, услаждающей мольбе: слушала заутрени, обедни и вечерни, ежедневно в Успенском девичьем монастыре, монахини которого тогда были известны, как и ныне, своим стройным пением и согласною службою; сама певала там дискантом, имея при себе в бытность свою, оного монастыря монахиню, старицу уставщицу Александру. Из ближнего к монастырю дворца, известного под именем Старого (современника Царям Петру, Федору и Алексею и т.д.), предание повествует, что для нее в ограде монастыря была пробита дверь, как видно ныне заложенная, и к ней вела от дворца торная тропа через, так называемый, Царский луг. За церковью Богоявления, Дьякон Христо-Рождественского Собора, о. Александр, дед дьякона, Федора Петровича, имеющего 80 лет, передавал внуку своему, что «он сам нередко видал в обители, горячо молившуюся пред образом Знамения Пресвятыя Богородицы, грустную Цесаревну».
Такое душевное настроение побуждало Цесаревну и дома заниматься чтением духовных книг и беседами с соседями обители, искренно радовавшейся ее посещениям, памятуя внимание ее отца к монастырю, облагодетельствованному многими его милостивыми Указами о хозяйственных нуждах монастыря. Трудилась она и в рукоделиях, вышивании разной церковной утвари, пряла шелк, ткала холсты. К тому ли времени, или гораздо позднее, после ее вступления на престол, принадлежат ризы шелковые с травами и золотыми оплечьями, с таковым же стихарем и воздухами, хранящиеся в церкви села Андреевского-Государева, в 17 верстах от Слободы Александровой, по большой Юрьевской дороге и, как говорит местное предание, еще в тогдашнюю деревянную церковь оного села пожертвованные Цесаревною Елизаветою Петровною. Нет сомнения, это вклад Цесаревны, и тщанием ее, тем более, что, даже во время своего царствования, она была щедра для таких приношений.
Ходила она в то время в одежде темного цвета и покрывалась такового же цвета шапочкой. Так коротала дни свои Цесаревна, и Елизавету узнать нельзя было: куда девались и разгул и удальство!
Успенский девичий монастырь в Александровой Слободе с возникновением своим стал Государевым молением. Царь Алексей Михайлович посещал его неоднократно, как нарочно, так и по пути; об этом свидетельствуют «Царские выходы». Тоже известно и об сыне его, Царе Федоре Алексеевиче, во все время своего царствования ежегодно посещавшем своим богомольным шествием эту любимую им обитель; после него бывали в ней и Царевна Софья с Царем Иваном Алексеевичем и сестрами, навещая ее на пути своих богомольных поездок в Переславль Залесский, Суздаль, Ростов, куда постоянно шествовали и ее державные предки, равно дед, отец, брат, обогащая обитель, как и все Царевны и Царицы, своими Царскими вкладами. И так монастырь Успенский гордился своими державными богомольцами и слыл уже тогда под именем «Царского монастыря, Государева моления». Но вот Царь Петр Алексеевич, которому он известен с дней ранней его юности, когда он в Александровой Слободе упражнялся с Гордоном и потешными в конных экзерцициях, дает ему, в начале своего царствования, другое назначение, из почтенного молитвенного и с вкладами по нем его матери, Государева моленья, делает его Государевым заточением, местом ссылки повинных инокинь, и то, так сказать, именитых по времени, или из особ Царского семейства: ссылает сестру свою инокиню Маргариту (Царевну Марфу Алексеевну), и ею открывает ряд ссыльных монахинь, во все свое царствование, из, так называемых, секретных, требовавших крепкого караула и строгого дозора, как то: Варсонофию Казанскую, из Покровского девичьего монастыря в Суздале, Игуменью Марфу и старицу Каптелину; но, несмотря на это, монастырь не лишен был особого Царского внимания, «состоя», в царствование Петра Великого, «особливо под собственным призрением Ее Величества, Императрицы Екатерины Алексеевны, и без ее Указу, хотя бы и из монахинь, никого туда определить вновь не возможно». Петр сам, памятуя обитель, которую, разумеется, навещал неоднократно в свое царствование, посылал милостивые указы и памяти, касающиеся хозяйственных нужд монастыря, бывшего при том все же в значении ссыльного монастыря.
Современно посещениям Елизаветы своей Слободы, была заточена, с 15 октября, 1727 г. по 18 мая, 1728 г., в этом монастыре именитая свояченица Князя Меньшикова, Арсеньева Варвара Михайловна (1676 — ок. 1730), несчастная жертва падения Меньшикова, ее давнишняя знакомая а, быть может, и воспитательница, вместе с сестрой своей, Дарьей Михайловной, бывшей за Князем и наблюдавшей, по поручению Петра и Екатерины, за их первородками-дочерьми, и, памятуя это, Цесаревна, бывая в Слободе, навещала Арсеньеву, к которой в монастырь езжала и жена Ивана Ивановича Бутурлина, урожденная Савелова, приезжавшая туда из под Слободской вотчины там жившего своего мужа, с. Крутца, к одной ближайшей своей родственнице.
Успенский девичий монастырь, по Описи 1727 г.. Мая 30 дня, обнесенный высокой каменной оградой, мерою 100 саж. в длину и поперечья каждой из 4-х сторон, с 4 по углам такими же башнями, из коих 3 с деревянными ветхими кровлями, а одна не покрытая вовсе, вмещал в себе 6 каменных, крытых тесом, церквей, с десятью в них престолами, именно: 1) Успенская, с главным престолом во имя Успения и приделами в честь: Иоанна Предтечи и Марии Египетской; 2) Живоначальной Троицы, с пределами Сергия Радонежского и Симеона Богоприимца; 3) Покрова Богоматери; 4) Сретенская; 5) Феодоровская на Святых вратах, и 6) Распятская, с высокой с часами колокольней своеобразного рисунка по зодчеству.
Ни древность обители, ни прочный, в обширных размерах, стиль зодчества, далеко не возбуждали рачительного внимания начальства обители к внешнему благолепию: все было ветхо начиная с кровель, из коих одна только и была железная; да и самое железо обломалось, кирпич обвалился, камень тоже по стенам дал расселины от течи; словом сказать, обитель далеко была не в цветущем состоянии, обличавшем, напротив полную небрежность к этому, некогда в истории достопамятному, месту.
Под церквами, в обширных каменных подвалах, некогда темницах Грозного, помещались хозяйственные потребности обители; так, под Успенской была квасная, под Покровской трапеза, хлебенная и поваренная, а при Сретенской и больница для сестер, которые и размещались по обители в 50-ти каменных и 10 деревянных, крытых тесом, кельях, стоявших глаголем, под прямым углом в двух линиях, в которых некоторые имели свое особенное назначение, например: были кельи житные, строителева, духовникова, игуменьина, черпальная (красильня для монашеской одежды), келарская; сзади их несколько деревянных житниц и скотный двор, в описываемое время, на котором было 3 жеребца стоялых, 52 рабочих лошадей и меренов, 60 кобыл, подростков 22, и того 137 голов, да рогатого, крупного и мелкого, скота 86 голов, овец 34, и того 120 голов; удобрение его давало возможность вести сельское хозяйство на пожалованной оному монастырю пашни и с пустошью 75 десятин «в поле, а в дву по тому ж», тем более, что оброчного хлеба не было.
Пашня с возделыванием своим и уборкой произраставших по ней хлебов, скудностью своих урожаев, далеко не удовлетворяла нужды обители.
Перечневая ведомость о посеве и приплоде разных хлебов, с 1721 по 1726 гг. включительно, свидетельствует, что сеялось ржи 150 четвертей, овса 248 четвертей, пшеницы 4 четверти, ячменя 18 четвертей, гороху 3 четверти, семя конопляного 1 четверть, гречи 1 четверть, и того 425 четвертей, а в чистом приплоде в обильный из этого 5-ти летия, по урожаю, года, бывало 214 четвертей, а при неурожае спускалось до 172 четвертей. Кроме того имелось ручное хлебное жалованье, по Указу, из Приказа Большого Дворца, откуда и отпускалось ежегодно: ржи 1201 четверть, да за пшеницу и за ячмень и коноплю выдавалось рожью, четверть в четверть, 87 четвертей и 4 четверика, да овса 368 четвертей и 4 четверика, всего разного хлебенного ручного жалованья 1656 четвертей. Сена накашивалось пo 209 копен, клади примерно каждую волоковую копну в 5 пуд с небольшим, тысяча пуд, употреблявшаяся на корм содержимых монастырем лошадей, и достаточного не бывает. По этому производятся наемки сенных покосов у соседних владельцев, каковые покосы, равно и принадлежащие монастырю, косятся наемными людьми; на остающийся в приплоде скот и идущий в брак покупается хлеб в недородные годы; к тому же в обыкновенный по урожаю благоприятный год расход обширен, кроме сестер обители, был: для работников годовых, понедельных, поденных, на корм до 283 четвертей ржи, на церковное обетование; просвиры, артосы, благословенные хлебы, пшеницы 8 четвертей; для сестер обители, для священства, живущего при обители, на ее застольной (дьяконов, попов белых), для монашеского чина, Строителя, Духовника, израсходывалось в год ржи и всякого ярового хлеба, 1427 четвертей и 4 четверика; на корм монастырским лошадям употреблялось 131 четверти; а всего, как видно, расходовалось ежегодно 1852 четверти и 4 четверика; при таком расходе, разумеется, в остатке ничего не имелось.
В уважение исключительного своего положения, под покровительством Екатерины Алексеевны, обитель, кроме хлебного жалованья, по Указу Его Императорского Величества, со времен Петра, 1711 г., из Камер-Коллегии получала определенное денежное жалованье, а равно за помол хлеба, на своих мельницах для Государевых в Александровой Слободе кружечного двора, также и за пропуск воды на тамошние винокурню и пивоварню, ежегодно 1469 руб. и 10 коп. с половиной; за рыбные ловли по 2 руб., за пролубное место 10 руб., а всего 1481 руб. 10 коп. с половиной. Этим денежным окладом удовлетворялся следующий расход: духовным чинам на всякую потребу и одежду 43 р. 81 к. жалованья Духовнику 18 руб., Строителю 10 руб., белым Попам и Дьяконам 56 руб., при чем как Попам, так и Дьяконам, равное, сестрам на пищу 244 руб. 85 коп., на церковные потребы 226 руб. 88 коп., на церковные починки и на монастырское строение 77 руб. 26 коп. с половиной, на покупку дров 298 руб. 88 коп., 82 человекам работников годовых, недельных, поденных, жалованья 165 р. 60 коп., на наемку покосов 100 руб., и на прочие монастырские всякие расходы 239 руб. 88 коп.; а из расходов этих тайных и дававшихся слишком явно разным кормилицам от обители, приказному люду при духовных Конторах, Синодальных Правлениях, почестье, памяти, посулы и поклоны знатному Боярству, покровительствующему обители. Все чествовалось, разумеется, исправно, а в итоге всех расходов и выходили все денежные оклады и доходы с оброчных статей, 1481 р. 16 коп. При монастыре Стряпчего и слуг не имелось; кроме Духовника был Строитель, отправлявший обязанность Стряпчего, а вместо слуг было приписано к монастырю мужеска пола 113 душ, пожалованных в 1716 г. для монашеских нужд Великой Княгиней Натальей Алексеевной, сестрой Петра Великого: они исполняли разные надворные обязанности при обители и содержались на застольной от монастыря.
Правила в 1727 г. обителью дряхлая Игуменья Евфросиния, с собором стариц, из коих известны: казначея старица Евсевия, уставщица Александра, головщица Августа, которые и учиняли сию Опись 1727 года. Кроме того был ряд стариц, старейших рядовых сестер, каковых с монахинями крмылошанками было, по Описи, 64 человека, белиц свещеносиц 4 человека, монахинь простых 296 человек, неипостриженных девиц, непостриженных вдов, всего 33 человека, и того монахинь и белиц 399 человек. При обители, для нужд духовных, был Духовник Иеромонах Паисий, а для треб монастырских и руководства монастырской экономии и ведения разных хозяйственных дел и переписок, Строитель Иона, оба взятые в таковые звания из соседней Лукияновой пустыни, имевшей, в лице Преп. Лукияна, общего основателя и даже как первоначальника для обеих обителей. Для отправления же церковных служб состояло при монастыре белых Попов 7, и Дьяконов 2.
Обозревая материальное благосостояние монастыря укажем, что при обители было приписано крестьян в Нижегородской Губернии 105 дворов, оброку с них 204 рубля, да во Владимирском Уезде с 52 дворов 80 рублей, именье для рыбной ловли в близости Александровой Слободы, озера: Дичковское да Карийское, да в реках: Сере, Нюнче, Печкуре по малому числу; мельницы две: одна в самой Слободе на каменной плотине, а другая выше деревни Сноповой, пролубное по реке Сере в Слободе место, да разные земельные угодия. Всем этим владел монастырь безоброчно, пользуясь милостивыми Указами Царя Федора, утвержденными, ради покровительства этой обители Екатерины, братом первого и супругом второй, Петром Великим.
Монастырь, как видим, был обеспечен содержанием, и многие почитатели его святыни завещали погребать себя под его сенью; так в конце 1727 г. под Троицким его Собором была погребена Казначея Царевны Марии Алексеевны, девица Евфимия Андреевна Львова, скончавшаяся 1727 г., Декабря 12 дня и, как надобно полагать, жившая в обители, столь ревностно одаренной кладами ее Цесаревны.
Но Игуменьи Евфросиньи не стало; старица Казначея Евсевия, за ветхостью лет, отказалась, и сестры обители «излюбили» из своей среды в Игуменьи монахиню Митрополию, и стала она Игуменьей с 1729 г.
Любимец Царя Федора Алексеевича, благодетеля этой обители, просвещенный по времени его, Окольничий, Алексей Тимофеевич Лихачов, памятуя своего Царя благодетеля, ревностно навещал сию обитель, столь им любимую, из своей Переславля-Залесского вотчины, в память о себе пожертвовал Успенскому монастырю, в 1729 и 1730 годах, в настоятельство Митрополии, древние рукописи, замечательные как по историческому (летописи, хронографы, повести), так и по богословскому содержанию. Митрополия, как видно, на первых порах ревностно относилась к своему сану и соединенным с ним обязанностям и, блюдя нужды монастыря, доносила о ветхости кровель на его церквах, кельях и башнях, и вот Коллегия Экономии шлет 2660 рублей с Указом из Синодального Правления, от 17 Сентября, 1731 г., на имя ее и того же Строителя Ионы, перекрыть их в два теса со скалою, а старое с сих зданий употребить на отопление, а за стройкой надзирать Строителю. В следствие этого Указа приступлено было на означенную сумму к работам, выполнить каковые подрядился ее Высочества Цесаревны Елизаветы Петровны Переславского Уезда Залесского оброчный крестьянин, Яков Буев, по предварительно заключенному с Игуменьей и Строителем обители договору, взяв новый подряд 28 Августа, 1731 г., «с публичного по Адмиралтейскому Регламенту при горeнии свечи торгу», перестроить вновь и покрыть против прежнего в два теса с скалою своими припасами и работными людьми да в чернильной келии (красильне для монастырской одежды) бревенчатый потолок перестроить своим лесом и учинить конечно (т. е. окончить), в нынешнем 1731 году, ценою за 2660 рублев». Эта Игуменья была свидетельницей посещений обители Цесаревной Елизаветой Петровной, и быть может обязан и успех о просимых нуждах пребывавшей около обители сокрушенной Цесаревне, к которой инокини обители, ободренные ее добродушным снисхождением, обращались за ходатайством в своих нуждах. Одно из таковых ходатайств очерчивает состояние обители за это время. 26 Июня, 1735 г., Императрица Анна Ивановна, в бытность свою в летнем Царском доме Троицко-Сергиевой Лавры, повелела ее Архимандриту, Варлааму, объявить Московскому Губернатору, Графу Семену Андреевичу Салтыкову, чтобы он кого пристойно послал в Новой Александровой Слободе, в Успенский девичий монастырь, взять из лампады, что есть над гробом там почивающей Государыни Цесаревны, инокини Маргариты Алексеевны, своей тетки, деревянного масла, которое повседневно горит, налив бутылку за печатью ее, Игуменьи, и прислать к ее Императорскому Величеству немедленно. Граф Салтыков, по получении письма о сем от Архимандрита Лавры, Варлаама, с изложением сего изустного приказания Императрицы, немедленно послал в Александрову Слободу, в Успенский девичий монастырь, к Игуменье за маслом сержанта Преображенского полка Петра Лакостова, который того же года 4 июля и явился в монастырь к Игуменье Митрополии.
Привезя бутылку с маслом, Лакостов доносил Графу Салтыкову следующее: «Сего Июля 4 приехав я в тот Успенский девичий монастырь, и того же времени со Игуменью Митрополиею пошли под церковь Стретения Господня, где гроб блаженныя памяти Государыни Царевны, инокини Маргариты Алексеевны, и сколько застал над гробом вместо лампады, в хрустальном стакане, наложенного деревяннаго масла, оное вылил в бутылку за печатью ея, Игуменьи, и при сем и Вашему Высокографскому Сиятельству всепокорнейше объявляю. А оное масло, как я пришел под реченную церковь, не горело, а обретающаяся в том монастыре Игуменья Митрополия объявила, что масло не всегда горит, а зажигают в каждые будние дни в обедню, в праздник и в Воскресные дни во всенощную и в обедню, в памяти Государския во все сутки, в родительския субботы во все ж сутки».
6 Июля Граф Салтыков отправил бутылку эту при письме к Императрице Анне Ивановне с Кабинет-курьером Мазолевским. Митрополия была, как видно из дальнейших обстоятельств повествования, женщина сердитая, своенравная, корыстолюбивая, делала только в пользу себе, да кто при ней, «заодно обирала обитель с Казначеей», которая у себя имела девку-племянницу, «что много казны ею тратился во всякие случаи», морила сестер обители с голоду, утаивая часть оклада на содержания. Недовольные сестры заявляли ей о перемене Казначеи, но она того не учинила, а еще только пуще стала ругаться. Пошла смута. Сестры разделились на партии, за Игуменью Митрополию была слабейшая числом, но сильнейшая нахальством действий, на противоположной стороне все остальное число сестер обители, которые, после разных бесплодных ходатайств, и порешили обратиться к Цесаревне, в Москву, и там подали ей, в 1737 г., прошение.
Долго ли продолжалась скорбь Цесаревны, не известно, но, по живому и легкому своему характеру, а, вероятно, с появлением нового красавца, певчего Алексея Григорьевича, в последствии переименованного в Разумовского, вскоре заменившего и Шубина, горе ее остыло, и Цесаревна возвратилась опять в столицу, ко Двору, где жила крайне стеснительно, в виду подозрений Императрицы Анны Ивановны, навещая Слободу Александрову и Москву, а под нею свое Покровское, где, вероятно, и была принята эта просьба смятевшихся инокинь:
«Всемилостивейшая и Превысочайшая, Всепресветлейшая, Великая Государыня наша, Цесаревна Елизавета Петровна. В милости превысокого и всещедрого Бога желаем Вашему Государскому Высочеству в благополучном пребывании здраствовать в предыдущия многия лета.
Общая наша надежда и радость и благоутробная мати! Просим твое богоподобное милосердие Успенского девичья монастыря, что в Александровой Слободе, Вашего пресветлаго Царского Высочества всенижайшия рабы и последния сироты и богомолицы. Призри на наше убогое и бедное прошение, даруй нам милостивое разсуждение, о чем во истину предлагаем, что мы Вашим Государским жалованием непременно повсегодно пожалованы, и получаем на четыреста сестер, а нас не имеется столько, всех триста обретается, и в нынешнем 1737 годе с великим трудом получили, и то Вашим равпобожеским милосердием защищаеми; а в синодстве уведомились, что не имеется у нас толикого числа сестер и ныне для утайки; во истину, ежели будут следовать, за сколько лет не было ведения о умерших монахинях, то во истину, вместо жалования, оштраят, а нас, убогих сирот, уморят, и Игуменья с Казначеею будут всегда в покое. О чем, Всемилостивейшая Государыня наша, слезно просим: не остави нас, бедных и безпомощных сирот, дабы и Игумению в том допросить, для чего она по Указу Императорского Величества не объявляла умерших монахинь и получала жалование девять лет на четыреста, где и куда употребляла четвертую ста часть, а нас, бедных сирот, с голоду морит и до сего времени, что все сторонние окрестные жители слышавши, дивятся, что толикое число жалованья, а нам во всем нужда и недостатки, что и в Светлую Неделю другой трапезы не велела поставить, о чем и Духовник ей говорил, что сестрам такая обида, и она сказала: Ежели, де, хочешь жить в покое и довольстве, то немного говори, и он ныне ни в чем не воспрещает. То мы, бедныя, видя такую неправду и конечное разорение, стали говорить, что Строителя три года нет, а оный умер, и неволею за правду, и сыскали монаха, который бы мог управить нужды монастырския, но Преосвященнейший долго удержал, и мы сокровенным соглашением написать дерзнули к Госпоже Анне Ивановне Головиной (Анна Ивановна Головина, жена Сергея Автономовича Головина, дочь Генерал-Аншефа Ивана Ивановича Бутурлина, жившего еще в то время, как прежде было сказало, в своей вотчине, с. Крутце, под Слободою, и благодетельствовавшего Успенской обители, будучи на столь ей преданы, что даже оба Головины, т. е., супруг с супругой, погребены в Александровском Успенском девичьем монастыре, где, рядом с ними, и погребен тесть первого и отец второй, сам Иван Иванович Бутурлин.), чтобы пособие явила, а слышно нам что знаема к Преосвященнейшему, и оное письмо (не допустило наше нещастие, или воля Божия), до Игуменьи получилось, а писала старица Александра, которая, в бытность Вашего Высочества, была при Вашей Превысокой Милости. И как прочитала оное письмо Варсонофия Ефимовна, вельми на нее гневалась, и так нас всех устрашила, что хотя все слышали, что правда писана, но все от страха ее не могли и единого слова вымолвить. И во истинну, Всемилостивейшая Государыня, не токмо что в том часе жалостно на нее было смотреть, которая писала, и ныне слезно помянуть, что все роптали о неправде, а едину страдать оставили; только Пульхерия по прочтении выдернула письмо, и госпожа Варсонофия Ефимовна, без милости во истину била ее по лицу и по голове посохом своим. А случилось сие, Государыня, в соборной церкви, да и в цепи морили их двои сутки и плетьми били Пульхерию, да еще Варсонофия Ефимовна стала грозить Князь Иван Юрьевичем, чтоб нам, Милостивая Государыня, во истину Князь Иван Юрьевич обители весьма благодетельствует, а ежели б и он слышал подлинно, то бы рассудил, что куды такая казна употребляется. Мы, Всемилостивейшая Государыня, выбирали ее в общую пользу все, а она только себе, да кто при ней, те по вся дни во истину прохладны, и просто явить, чтоб она и мы говорили, чтобы Казначею переменить, что Казначея имеет у себя девку племянницу, что много ею казны тратится во всякия случаи, и того не учинит только ругается пуще, и мы просим, Всемилостивейшая Государыня, чтобы нам, бедным сиротам, не помереть только с голоду. А о четвертой части соизволь. Государыня, досмотр учинить и следствие, и ежели соизволишь допросу быть, то яви равнобожескую милость, чтобы без подкупу и правду рассмотреть, и чтобы нас Варсонофия Ефимовна всех также не стала бить своею клюкою, что и Пульхерию или, как лучше соизволить твое Царское Величество, одну Александру старицу допросить, хотя в Москву взявши, что свободнее станет правду доносить, и ни что же ложно явится, что мы все видим и слышим, а говорить не смеем ничего, но дерзнули ныне просить мы обще вси бедныя сироты, кроме тех, которыя при них довольны. Не презри, Премилосердая, не остави, Милостивая Государыня, что негде нам, бедным сиротам, милости просить и получить кроме единого Бога и твоего равнобожескаго милосердия. И о том приходил в трапезу канцелярист духовных дел, Гаврило Иванов, чтобы следствие учинить в такой полученной излишней казне, и Игуменья с будильницами только подсмеяла его, что у нас никому казны не счести. Всемилостивейшая Государыня, не яви наше бедное прошение и не прогневайся на наше дерзновение, во истину что в самой горести и беде просим твое Высочество убогия старицы и всенижайшия рабы ваши и всегдашния богомолицы: Августа головщица, Евграфа, Есфирь, Пульхерия, Афанасия, Епифания и прочие не именованныя и от старейших рядовых сестер бывшая Казначея Евсевия, Пелагея, Варсонофия, Инокентия, Таисия, Иринарха, и вси о сем прошении на твои предражайшия Государския ножки со слезами припадаем».
Варсонофия Ефимовна Казанская пережила своего гонителя, Царевича Алексея Петровича, сославшего ее в Успенский девичий монастырь в 1708 г., где она, как видим из этого документа, пребывала еще в 1737 г. и в продолжении 30-летнего в нем жития, как видно, не была чужда влияния на монастырский обиход, пользуясь даже значением, что становится понятным, тем более, что Варсонофия «грозит Князем Иваном Юрьевичем», следовательно, была известным сильным в мире сем в тогдашнюю пору. И таким образом из опальной старицы стала «излюбленной самой обителью Игуменьею-госпожею». С гибелью ли гонителя перевернулось и ее житье бытье? Или, быть может, Игуменья, выбранная действительно по актам, как видно, бывшая в то время Митрополия, была под влиянием Варсонофии, застращавшей ее своими именитыми знакомцами, благодетелями в тоже время и монастыря; а потому она так самоуправно и распоряжается в обители, не щадя своих рук и клюки. Игуменья надменно встречает замечание Духовника, вмешательство канцеляриста духовных дел, словом, дает произвольным действиям своим, как в пище сестрам обители, так и в казне монастырской, полнейший простор. Насколько имели значение Варсонофия и Митрополия не только в Успенском монастыре, но и в соседнем — Лукиановой пустыни, назначавшей из среды своей сестрам Успенской обители Духовников и Строителей, а также в то же время и Стряпчих, видно из того, что в Синодике Лукияновой пустыни на помин души из стариц и Игумений Успенской обители, никто не внесены, кроме Митрополии и Варсонофии Ефимовны Казанской.
В Успенском девичьем монастыре были темницы для ссыльных монахинь, которые, без сомнения, в подвалах были, до сих пор целых, в два яруса под Успенской церковью; сложены они из белого камня с темными узкими камерами, по которым и днем пройти нельзя иначе, как со свечой; в одном из них стоит стул, к которому приковывали железной цепью с таким же ошейником. Местное предание, быть может и шаткое, относит ко временам Грозного обитателя Слободы, Царя Ивана Васильевича, этот стул, пребыванию которого действительно современны эти подвалы-темницы, в которых он находится, но тем не менее следует иметь в виду, что во всех почти монастырях, а тем более женских, в XVII и XVIII вв. были заведены такие стулья с железной цепью и ошейниками, на которых строгие Настоятельницы обители смиряли строптивых своих инокинь, повинных не в обыденных грехах их отшельнической жизни.
Внявшая их слезному прошению, Царевна дала ему должное движение, и оно без подкупа и по правде досмотрено, и потому не осталось без последствий. Московская Синодального Правления Канцелярия затребовала Опись, и вот она является ответом, хотя и через два года, но достаточно выражающим состояние обители за смутное время, изложенное в просьбе монахинь. Упоминаемый в прошении умерший Строитель в 1733 г., или 34 г., был значащийся в этом звании, как видно в Описи 1727 и 1731 гг., которого, вероятно, и заменил Строитель Трифилий, являющийся в Описи 1739 г., а Духовником видим уже Виктора, а не Паисия, упоминаемого в 1727 г.
Ведомость затребованная составлена в Октябре 1739 г. Игуменьей Митрополией с сестрами о Успенском девичьем монастыре в Александровой Слободе, «против присланной из Коллегии Экономии формы в Московскую Синодальнаго Правления Канцелярию», и в ней значится: Игуменья 1. Казначея 1, а всех с ними монахинь 252, из коих 3 схимонахини, 52 белицы, а всего 312 человек; Духовник Виктор получаеть жалования 15 рублей, Строитель монах Трифилий, отправляющий монастырские и стряпческие дела—10 рублей, и оба пищу повседневно получают из монастыря; Попов 7, каждому по 7 рублей и по 7 четвертей ржи и овса; Дьяконов 2, и каждому тоже жалование, а Пономарей 5 человек из Поповских детей; служителей при монастыре 113, церквей каменных 6 с 10 престолами, 42 каменных келии, и 5 деревянных, и таких же 5-ть житниц; далее прописаны жалованные пашни, покосы, руга и денежное жалование — те же, что и по Описи 1727 г., и наконец две мельницы, «и на этих Слободских мельницах — в Александровской слободе на каменной плотине и повыше на Сноповской» Опись заявляет, что «мелются припасы Царевны Елизаветы Петровны, в той Слободе к винномц курению, и пивному верению, и причтено за оный помол и за пропускную воду на винокуренный двор по сту рублей нам выдавать, и на Соповской тоже в том же числе, и на Старо-Слободской на монастырской обиход». Во всем прочем опись эта является почти точною копией с таковой в 1727 г.
Однако же, Опись во всяком случае должна была убедить в правоте челобития; но подкупы, которых так боялись просительницы, должно быть взяли верх, или Цесаревна мирволила за что либо, и Игуменья Митрополия осталась еще надолго настоятельствовать с надеждою на еще большее самовластье в добре и «казне» обители.
В этот промежуток челобития смятевшихся инокинь в учинении Описи, по требованию Московского Синодального Правления, Успенская обитель, в настоятельство той же Игуменьи Митрополии, погребла в стенах своих, под сенью Троицкого собора, прах ближайшего соседа монастыря, его благодетеля, именитого птенца Петра I-го, а тогда опального Генерал-Аншефа, лейб-гвардии Преображенского полка Подполковника, Ивана Ивановича Бутурлина, мирно скончавшегося в родовой своей, соседней с Слободою, вотчине, с. Крутце, 31 Декабря, 1738 г., где он в опале проводил закат дней своих.
Вечная память запечатлелась о нем в обители некоторыми вкладами: в ризнице до сего времени уцелелo серебренное большое с фамильным гербом блюдо с вырезанною монограммой: «И. И. Б.». Нет сомнения, что был прислан «для покормки» обычный харч на помин души новопреставленного, был дан богатый покров и ризы, которых в ризнице в достаточном числе, и особенно немало замечательных по изяществу рисунка, богатству украшения и памяти замечательных вкладчиков.
Денежного вкладу не было, а по тому больше Митрополии не чем поживиться; и вот она, ободренная благоприятствующими обстоятельствами, молчанием Канцелярии Московского Синодального Правления, быть может, ублаженной ее посулами и поклонами с почестями, затормозившими правдивый голос челобития, подает в 1741 г., oт себя опять Доношение в Правительствующий Сенат о ветхостях тех же кровель церквей, крытых, однако же, тесом, а иных и вовсе не покрытых храмах, что видно по одновременно при ней же составленной в Июне 1741 года, Описи монастыря и его зданий, именно: церквей, и колокольни, и всему ветхому строению каменному и деревянному; в ней перечислены церкви и здания, в подробности каждое, сопровождаемое таковою о нем отметкою: Крыша деревянная, веткха, железо обломилось, кирпич обвалился, камень тоже, на стенах расселины (трещины) от течи, а все больше от давности лет». Вообще состояние монастыря описано в отношении его стройки, снаружи, в жалком ветхом виде. Эта Опись, вместо с обычною «против присланной формы» в сих случаях ведомостью о монастыре, учиненною в том же Июне, того же 1741 г., представлены от Игуменьи Митрополии к сестер в Московскую Духовную Декастерию, для подкрепления настоятельных нужд по ее доношению, о назначении «кошта» на возобновление и исправление рухнувшейся обители.
Несмотря на то, что странно, как могли в 10-ть лет сгнить кровли, доношение осталось небесплодным: через два года из Коллегии Экономии выслано 4000 руб. на починку ветхостей, для коих, прежде высланных в 1731 году, 2660 рублей не оказалось и счету. Разумеется, эти присылки Игуменье Митрополии, все еще настоятельствовавшей, были на руку, которую, вероятно, поддерживала Елизавета, так как назначение и присылка последовали в первый же год ее царствования, именно: 25 января, 1743 г.; на второй же год она сама поспешила навестить монастырь. В огромной линее, с местами и столом внутри, обитой зеленым сукном, с пышной свитой, в составе которой ей сопутствовали: Преосвященный Архиерей Крутицкий Платон, Св.-Троицкой Сергиевой Лавры Архимандрит, известный впоследствии ее любимец, Арсений Могилянский, Наместник его и Лавры, вероятно, Феодосий Янковский, счастливец А.Г. Разумовский, Воронцов и прочий случайный люд ее великолепного двора и начинавшегося царствования. С блестящею роскошью выезжала Императрица во главе этого громадного поезда, во вторник, 6 числа Марта, 1744 г., в 2 часа по полудни, или, как выражается современный Камер-Фурьерский журнал, «изволила иметь шествие» из Троицкого Сергиева монастыря в Александрову Слободу, по древней еще прежде коротко известной ей, дороге, у которой прилегающих деревень жители чрезвычайную радость выражали: всяк спешил взглянуть на желанную матушку-Царицу и принарядить ее торжественный путь в свою вотчину. Молодые елки, поставленные по обеим сторонам зимнего пути, представляли подобие аллей, в селениях же мужчины становились по одной стороне дороги, а женщины по другой, а от церквей в селах Дерюзине, Слотине и Коринском, в преднесении хоругвей, выходившее на встречу к ней духовенство, повсеместно оглашавшие крики ликующего народа, терявшиеся в оглушительном трезвоне колоколов; словом, все это неслось за Императрицей на всем ее пути в Слободу, куда она и прибыла «по полудни, в исходе 6 часа», сделав, таким образом, в 4 часа времени 42-х верстный путь, перемежавшийся приветом народа и встречами духовенства, а в Слободе, ознаменовавшийся восторгом всех ее жителей и молебным пением духовенства и Игуменьи с сестрами Успенской обители, выступивших по Московской дороге на встречу Императрице при въезде в свою Слободу, по большой Московской улице.
Императрица, как повествует Камер-Фурьерский журнал, изволила вступить вначале в церковь Рождества Христова, тогда еще деревянную, но все таки главную в Слободе, на торговой ее стороне, где ныне стоит великолепный Христо-Рождественский собор, в коем, в благодарственном молебствии, как Царица, так и жители Слободы, в большинстве видцы ее прежнего пребывания в Слободе, приносили теплые молитвы ко Всевышнему за помощь «на сопротивныя», радуясь в душе, что видят свою матушку-Царицу не одной лишь хозяйкой Слободы, но Повелительницей всей уже матушки России. Восторженные крики, ликование, народные толпы, сопровождали шествие ее в противостоящий дворец (где теперь на этом месте дом Протоиерея оного собора, Иякова Миловского), знакомый ей дворец, скромный свидетель горести былого.
Во дворце ожидали ее хлеб-соль от жителей Слободы, поднесенная старшим Бургомистром Слободской Ратуши, а около дворца кишела любопытная толпа посадских молодцов и молодок, ждавших только милостивого слова от бывалой их собеседницы, чтоб, несмотри на дни поста и молитвы, утешить ее по прежнему, грянув песню удалую про Матушку Царицу да про Русь Святую, сторонку родную. Приняв радостный поклон от слобожан, Елизавета изволила кушать вечернее кушанье со своею свитою, к которой уже в Слободе примкнул и так еще недавно возвратившийся из Камчатки, некогда счастливец, затаенный друг сердца ее, теперь повелительницы и благодетельницы, вновь пожалованный Генерал-Поручик Алексей Яковлевич Шубин, получивший под Слободою бывшую вотчину Князя Ромодановского, доставшуюся, после Князя, его дочери, Екатерине Ивановне, по муже Графине Головкиной, по которому у нее конфискованной и ему Царскою милостью пожалованной, по особой грамоте. Худой, бледный и изнуренный мученическими лишениями, Шубин своим видом помрачал только блеск великолепной свиты Императрицы и, сознавая всю тяжесть своего положения, после коленопреклоненного благодарения перед Елизаветой, спешил из дворца домой в ставшее ему любезное Горьево (От Александровой Слободы в 12 вер., в приходе с. Рюминского. Великолепная усадьба с домом, обширными барскими хоромами, строения конца ХѴIII в., и чудным тенистым парком. Дом носит как по архитектуре снаружи, так и отделкой внутри, следы величия вельможного барина XVIII века.). Шумное столованье, разнообразность «кумпании», Архиерей, и Архимандрит, подгулявшие придворные: слегка Разумовский, с сватом и другом, Отцом Дубянским Духовником Императрицы, словом сказать, весь дворцовый люд не слыхал уж голосистых певиц, ретиво выводивших свои трели под окнами дворца во время Царицыного вечернего кушанья.
Следующий день, начиная с утра, был посвящен посещению Успенского монастыря. 7-го числа, повествует Камер-Фурьерский журнал, в 11 часу по полуночи, Ее Величество изволила, со всею своею свитою, из дворца шествовать в оный монастырь, где встречена от Игуменьи, с прочими монахинями, пред святыми воротами, изволила быть в Успенском соборе, прикладываться к иконам и слушать литургию в Троицком соборе и после нее жаловала Игуменью и монахинь к руке. После того изволила ходить в келью к Игуменье и возвратилась во дворец кушать, и после кушанья изволила паки возвратиться в Троицко-Сергиевской монастырь». Обитель вновь увидела свою благодетельницу уже не ищущей в стенах ее приюта, а со славою грядущей Императрицею, принимать которую выпало опять на долю Игуменье Митрополии, видевшей ее в злополучные дни. Митрополию обласкала Императрица, допустила к руке, и это лобзание, вероятно, еще надолго закрепила их приязнь.
Великолепие выхода Императрицы, между восторженными приветствиями, громкими ура ликовавших жителей Слободы, в большинстве очевидцев ее былого житья-бытья, между ними сановитость красавицы Царицы, очаровательный вид молодцов из ее свиты, в роде черноокого дивной красоты Разумовского, предшествие ей маститого Архиепископа, с двумя красавцами Архимандритами в полном торжественном облачении, громогласное пение Рождественского клира, роскошь наряда придворного штата, шествие по широкой Московской улице, запруженной народом из окрестностей Слободы, не говоря уже об ее жителях, все эти блестящие обстановки жаждали только кисти художника. Та же картина предстала вновь при обратном шествии Императрицы из монастыря во дворец, с добавлением только сопутствия ей сестер с Игуменьей обители на малое расстояние. Во дворце изволила, кушать обеденное кушанье со всею свитою, разгулявшеюся не нашутку, забыв устав поста, под бойкий напев удалой песни голосистого хора Слободских певиц, заводивших уже по-прежнему хороводы в глазах Царицы, выглядывавшей из окна, и тем как бы поощрявшей их восторг свидания с нею. Хмельное винцо да Мартовское пивцо кружала Слободского, щедрою рукою, по Царской милости, разносилось ликующей толпе, среди которой уже слышались зычные крики, дикие возгласы... и все это только и утихало при пленительном взгляде матушки-Царицы, спешившей в Лавру. Того же числа по полудни, в 3 часу, в исходе, повествует Камер-Фурьерский журнал, Ее Величество изволила шествовать из Александровой Слободы, и в 8 часу, в половине, при тех же проводах народа по пути, освещенному ночью горевшими смоляными бочками, возвращалась в Троицкий монастырь.
Это шествие было, как видно из Камер-Фурьерского журнала и других источников, первое и последнее в царствование, тем более, что местное предание не сохранило в памяти своей никакой другой еще ее поездки, за все время ее царствования, которое для Слободы не осталось бесследным.
Митрополия торжествовала; к тому же обители предстояло, вследствие посещения Императрицы, сделаться известной, стать «в случае» для богомольных путей и доброхотных вкладов благодетелей той поры. Ожидания оправдались. Один из близких к Императрице Елизавете вельмож ее царствования, Барон Александр Сергеевич Строганов, почтил обитель богатым вкладом в 1753 году, именно: дал большое Евангелие в дсках, блаженное серебряннопозлащенным окладом изящной работы.
В первые годы своего царствования Царица украсила Слободу построением около монастыря каменного храма, тезоименитого, своему Ангелу, Захария и Елизаветы, что ныне придел у церкви Преображения, до сего времени стоящий в Слободе, причет которой, состоя, в роде придворного, на руге, с царствования Елизаветы Цесаревны до 1818 г., получал жалованье из Конюшенного Ведомства, в ведении которого до того состоял построенный, также ее повелением, Конный завод, окончательно отстроенный в 1745. г. и принадлежавший, по своему составу, внешнему виду и удобству размещения, как отзывались современники и знатоки коннозаводства, «к первейшим в Европе».
Но и Митрополии не стало, и старицы обители стосковались о забвении к ним Императрицы, и стали молить о своей скудности, прося разрешить сестрам обители «излюбить из своей среды достойную Игуменью».
Скорбь инокинь услышана. Императрица, к облюбованному ею еще в горькие дни ее жизни монастырю, в любезно для нее вотчине Слободе шлет ее царский Указ, 16 Мая, 1754 года, из Кабинета Ее Императорского Величества, за подписью своего доверенного Министра, Кабинет-Секретаря, Барона Ивана Черкасова следующего содержания:
«Из Кабинета ее Императорского Величества, Успенского девичьяго монастыря, что в Александровской Слободе, Игуменье с сестрами, или кто Игуменьино место содержит. Сего Мая 13 дня Ея Императорское Величество, при отсутствии своем из Москвы в С.-Петербург, пожаловала в оный монастырь на милостыню вам с сестрами две тысячи рублев, которыя при сем и посланы. Того ради имеете вы оныя деньги у посланного принять с роспискою. Что же оного монастыря монахини просили о Игуменье, и о том ее Императорское Величество указала быть по их прошению, и выбрать по своему произволению, и кто выбрана будет, о том прислать известие для доложения ее Императорскому Величеству».
Обрадованные сестры обители, не столько денежному вкладу, столь крупному по времени, сколько праву излюбления из своей среды Игуменьи, что на соборном сходе, и поспешили выполнить, избрав из своей среды монахини этой же обители, старицу Есфирь, и едва ли не ту, которая подписала к Елизавете, еще Цесаревне, прошение, поданное в 1737 году. О выбранной Игуменье дано знать, согласно Указу Кабинетной записки, ее Императорскому Величеству, около которой обитель нашла уже заступника и в нуждах ходатая, нового помещика близ Слободы, вотчинной жалованного Камергера и Кавалера, Василия Ивановича Чулкова, знакомого, еще в малых придворных должностях: истопника, тафель-декера, метр де гардеропа, с Слободою и ее обителью.
Сказано — сделано, и новый Владыка Переславский, красавец и любимец Императрицы Елизаветы, Арсений (Могилянский), Епископ Переславский и Дмитровский и Архимандрит Воскресенского Новый Иерусалим именуемого монастыря, до сего Архимандрит Троице-Сергиевой Лавры, в сем звании посещавший с Императрицей в 1744 г. Слободу и ее обитель, рукоположил Успенкому монастырю, выбранную его сестрами Игуменью Есфирь, 23 января, 1755 года, в чем и выдана ей ставленная грамота, в коей, между прочим, значится следующее: «благословили мы избранную и утвержденную, в силу имянного ее Императорского Величества Высочайшаго Указа, объявленного через Действительного Камергера и Кавалера Василия Ивановича Чулкова, Епархии нашей Александровского Успенского девичьяго монастыря, монахиню Есфирь, в оный же девичь монастырь во Игуменьи, в который игуменства чин нами оная монахиня Есфирь маия 13 дня, 1754 года, в царствующем граде Москве, в церкви Воскресения Христова, на подворье нашем, что слывет Ставропигиального Воскресенского, Нового Иерусалима именуемого, монастыря, и произведено...». При чем ей, Есфири, этой грамотой предоставлялось: «иметь в хождении в церковь, в трапезу и по монастырю, где приличествует, посох игуменский и стоять во время молитвословия соборного в отлику и предпочтение перед другими Епархии нашея Игуменьями, на ковре, и тем довольствоватися»; и далее: «Вручися ей сия наша Настоятельская грамота, рукою нашею написанная и печатью запечатанная, в Ставропигиальном Воскресенском, Новым Иерусалимом именуемом, монастыре, в лето от сотворения мира 7263, а от Рождества Христова 1735 г., месяца Генваря 23 дня». Стал монастырь с излюбленной Игуменьей еще более под непосредственным покровительством Императрицы, наследовавшей его в свое ведение совместно с вотчиной от матери Императрицы Екатерины, по воле Петра, имевшей обитель эту, как видели мы выше, «под особливым собственным призрением ее Величества».
Ставление Есфири во Игуменье — последнее событие, завершающее современную Елизавете хронику Успенского девичьего монастыря; по крайней мере ни печатанные источники в исторической литературе, и ни какие документы в архиве обители, не заявляют ничего такого, чтобы касалось до монастыря в остальное время царствования Елизаветы, обратившей в ту пору свою держанную милость на украшение Слободы новым обширным знанием и памятником благочестия.
В двадцатилетнее царствование Елизавета оказала много милостей Слободским обывателям, которые ободренные ее былой лаской и добродушным обхождением, в своих нуждах прямо относились к ней. В последние его годы родился в Слободе Александровой Михаил Матвеевич Снегирев, известный Профессор Императорского Московского Университета, которого она даже была восприемницей. На ряду с этой известностью Слободы в дни ее царствования Слобода была родиной двух, впоследствии знаменитых, Иерархов нашей Церкви: так у Дьякона Александровой Слободы, Пономарева (в бытность его Пономарем, вероятно, при Захарьевско-Елисаветинской церкви) родился в 1747 г. сын Петр, впоследствии Павел Пономарев, Архиепископ Ярославский († 1824); а у Священника Успенского девичьего монастыря в Слободе, Сергия Логиновского, 22 Июня 1747 г., родился сын Стефан, впоследствии известный Серапион Александровский, Митрополит Киевский и Галицкий († 1814.). В окрестностях Слободы, в ближних селах, также в ее царствование, родились не менее известные представители Церкви: в 1742 г. 30 ноября, в погосте Стогове, у Священника Иоанна Подобедова, родился сын Андреи, впоследствии известный Амвросии Подобедов, Митрополит Новгородский и С.-Петербурский († 21 мая, 1818), а в селе Алексине, у Священника Смирнова, в 1759 г., родился сын Михаил Смирнов, в последствии Архиепископ Псковский († 2 февраля, 1851).
Под Слободой, в царствование Елизаветы, расселился новый помещичий люд: из потомков же древнего боярства, в роде Бутурлиных, остались, после злополучного отца, Ивана Ивановича Бутурлина, его дети: Юрий, Николай, Сергий и Аркадий, последний любимец Елизаветы, счастливых дней ее, пожалованный ею в Действительные Камергеры и Кавалеры ордена Св. Анны, словом, взысканный всеми ее милостями преимущественно перед прочими братьями. Они все редко навещали опальное село Крутец, где коротал так безропотно дни свои их маститый старец-отец. Елизавета, награждая сына, хотела изгладить из памяти его ошибку матери своей, в сем деле подчинившейся исключительно влиянию Меньшикова, тем более, что они были близкие родные Александру Борисовичу Бутурлину, пользовавшемуся исключительною ее милостью, нечуждой непосредственного влияния этого некогда раба ее сердца, на закате дней своих стяжавшему от Елизаветы Графство и звание даже Генерал-Фельдмаршала, несмотря, по отзывам современников, на всю неспособность его к ратному делу.
Макарова же с восшествия на престол Елизаветы уже не было на свете († 28 Ноября, 1740), а оставшееся по нем потомство заключалось, по некоторым сведениям, в единственном сыне, Петре, по иным же, и в другом, Михаиле. Петр Алексеевич род. 1718 г., крестник Петра Великого, и в честь его тезка, служил в полку, заболел и, в чине Подполковника, получил отставку больной (31 Марта) и вскоре, 7 Мая 1759 г., отдал Богу душу, оставив взрослых сыновей: Николая и Алексея, значительное состояние и дом в Петербурге, откуда редко ездил навещать свою вотчину и роскошную усадьбу Балакирево, а также с. Богословское.
Действительно, под Слободой не осталось в дни царствования Елизаветы никого из тех птенцов ее отца, с которыми она, в бытность еще Цесаревной, с полным восторгом вспоминала об их благодетеле. Появился ряд новых помещиков в конфискованных вотчинах, ряд тех случайных людей, которыми так богато ее царствование: в усадьбе именитого Князя-Кесаря Ромодановского жил уже Генерал-Поручик Алексей Яковлевич Шубин, счастливец царственных дней Елизаветы, выезжавший оттуда в другие свои вотчины для любезной только охоты; в выморочном достоянии древней отрасли угасшего Княжеского рода Гагиных и Велико-Гагиных, селе Тимофеевском, проживал нередко новый владелец вотчины, тоже случайный человек царствования Елизаветы, вышедший из истопников в Генерал-Аншефы, дряхлый Василий Иванович Чулков, со смертью своей благодетельницы реже навещавший Петербург, а с кончиною Петра III окончательно поселившийся в свой усадьбе, селе Яковлеве, где предавался страстно любимой им псовой охоте и материальным заботам по устройству имения и немалочисленной родни, как своей, так и жениной. Около этих двух, так сказать, светил, как около кометы ее спутники, гнездились в своих деревеньках людишки той поры, выведенные в таковые влиянием либо сильного ходатая, либо личною службой. Вся эта придворная челядь запасалась клочком земли в окрестностях Слободы, из подведомственных дворцовых вотчин которой и вели свой несановитый род. И до ceго времени в тех местах (в Александровском Уезде) уцелели, наряду с потомством Чулкова и Шубина; также Нестеровы – потомки в царствование Елизаветы Камер-Фурьера Сергея Нестерова, и Редриковы — потомки Капитана Редрикова, удостоившегося, в царствование Елизаветы, пировать свою свадьбу во дворце ее, в Петербурге, 13 числа Ноября 1756 г., с придворной девушкой Императрицы, находившейся у шитья Ее Величества кружев.
Хоти смилостивившаяся Елизавета и возвратила бывшую дочь Князя-Кесаря из вольной ссылки, Графиню Екатерину Ивановну Головкину, после смерти ее мужа в Сибири (10 Ноября, 1755), но твердая супруга возвратилась уже не в прежнюю свою приданную вотчину, где, на радушных обедах своего отца, Князя Ромодановского, нередко встречалась с Елизаветой, еще Цесаревной, съезжавшейся с Князем после удачного отъезжего поля, на котором тешился теперь уже новый владелец, А. Я. Шубин, пожалованный Императрицей той вотчиной после конфискации его, до ссылки еще Гр. Головкина. И эта прежняя знакомая Императрице, даже некоторым образом в своестве с нею в своем поместье, не могла более встретиться с нею, а поселилась в Москве, на Никитской, в обширном доме, растворявшемся некогда Петру и так долго запертым в отсутствии родовой почтенной хозяйки своей.
Дворцовые под Слободой волости, как ближние, так и дальний, что ныне Александровская и Андреевская волости, поступили, с учреждением Конного Завода, из Вотчинной Канцелярии Цесаревны в ведение Конюшенного Управления оного, в непосредственное распоряжение Шталмейстера, под ведомством Дворцовой Конюшенной Канцелярии; Государева же десятинная пашня обрабатывавшаяся на обиход Цесаревны, со вступлением на престол, перешла на довольствие фуражом Конного Завода, которому из оной часть земли была обращена непосредственно в собственность для подножного корму и водопоя; впоследствии же часть оной десятинной пашни, по приказанию Императрицы Елизаветы, была роздана дворцовым крестьянам, до уничтожения завода (1817) слывшим под именем Конюшенных и известных под этим именем до и сего времени в народе, хотя на официальном языке по ведомостям и значатся под именем дворцовых, удельных, крестьян-собственников: крестьяне, за таковую прибавку, повышены были наложением на них денежного оброка, кроме издельных работ, соединенных с исполнением нужд заводского хозяйства. Слободской дворец Цесаревны запустел после посещения, в 1744 г., своей царственной хозяйки, и долго-долго стоял ни кем не занятой, пригодившись, с учреждением в Александровой Слободе города Александрова, в 1778 г. Сентября 1-го дня, под квартиру высшему представителю правительственной власти в городе, первому Городничему, Осипу Яковлевичу Ильину.
Но это случилось уже после смерти Императрицы Елизаветы († 23 Декабря, 1761), от которой Александрова Слобода, как бы по наследству, перешла к ее племяннику и стала значиться вотчиной Императора Петра III, одновременно со вступлением его нa Всероссийский Престол. В 1762 г. таковой вотчиной Петра III значится Слобода Александрова.
Александров Владимирской Губернии.
/Цесаревна Елизавета Петровна в Александровой Слободе и Успенский Девичий монастырь в то же время. Сочинение Н.С. Стромилова. Издание Императорского Общества Истории и Древностей Российских при Московском Университете. Москва 1874./
Александровский Успенский женский монастырь
|
