Мои гимназические годы во Владимире (1902-1911)
Начало » » » Мои гимназические годы во Владимире (1902-1911). Часть 1
Часть 2
С начала 1907 года оживляется деятельность социал-демократической организации гимназии - вступлением в отдельную фракцию Павла Батурина, Язвицкого, Изволенского (см. В среде гимназистов 1905-07 гг. в г. Владимире). Но вскоре был арестовал тоже её участник, гимназист 7 класса Иван Петров. Состоялось экстренное собрание педагогического совета гимназии вследствие сообщения ему Владимирского губернского жандармского управления о привлечении к суду И. Петрова. Педагогический совет решил «согласно существующим узаконениям уволить Петрова из состава учеников гимназии с предоставлением ему права, по прекращении дела, держать экзамен в 8 класс». Это постановление совета, несмотря на некоторую его гуманность, вызвало среди учащихся старших классов сильное волнение, закончившееся открытым митингом в стенах гимназии. Накануне было собрание ученической организации социал-демократов и социал-революционеров, на котором они единогласно решили дать решительную битву гимназическому начальству до разгрома здания гимназии включительно. Но активный участник ученического митинга, на который семиклассники пригласили учеников других классов, Анатолий Соколов, взойдя на кафедру, между прочим, провозгласил: «Ломайте не гимназические стены, а трон Николая». Затем участники митинга заперлись в классе, забаррикадировав вход в него партами и выгнав учителей, стремившихся уговорить гимназистов. Особенно энергично усмирявшему их Чамову они пустили навстречу ему парту в живот, сильно ушибли его. А с директором произошла истерика. В результате Анатолий Соколов, Эльман, Заварыкин, Павел Батурин были из гимназии исключены (июнь 1908 года), 40 воспитанникам сделано предупреждение, причём Анатолий Соколов был выслан в Покров по месту рождения. В связи с этим, а также предстоящими выпускными экзаменами, деятельность организаций в гимназии обрывается. Эти бурные события в гимназии вызвали за собой присылку в неё ревизии в лице самого попечителя Московского учебного округа Жданова.
В феврале 1907 года гимназию постигло горе. Умер её симпатичный и общий друг учеников и педагогов гимназический фельдшер Михаил Степанович Корш.
Он умер в больнице почти внезапно от воспаления мозга. Очень гуманный, участливый, при малейшем недомогании ученика он всячески помогал ему в своём кабинетике возле гимназической столовой. И, что говорить, мы часто злоупотребляли его добротой, вымышляли боль в желудке или головную боль, и Михаил Степанович, отлично понимая нас, всякий раз освобождал от занятий, отпуская домой хитреца. Потеря весьма любимого и уважаемого человека произвела на детей и сослуживцев удручающее впечатление. На гроб его было возложено несколько венков. При отпевании его в кладбищенской церкви присутствовал весь преподавательский персонал и масса гимназистов и пел гимназический хор.
Внезапный циркуляр министра Кауфмана о возобновлении переводных экзаменов в промежуточных классах гимназии застал гимназию врасплох, грозя огорчениями и дополнительными драмами.
Потряс не только молодёжь, но и родителей арест гимназиста К. утром в начале дня и отправление его из первой части полиции в арестантское отделение под конвоем двух жандармов. Зато после полного бездействия вдруг проявил себя родительский комитет гимназии как бы в ответ на разрешение его председателю присутствовать на экзаменах и на уроках, не задавая вопросов. В мае месяце родительский комитет обратил внимание учительского персонала мужской гимназии на злободневное явление: на малую успеваемость учеников 3, 4, 5 классов, упавшую за 1901-1905 годы с 30 до 50%. Причины: многопредметность - с 3 класса начинается преподавание латинского языка, по математике (алгебра и с 4 - геометрия), по русскому языку с 3, с 4 синтаксис и с 5 класса словесность (по древним авторам), по географии — самый трудный предмет - Европа и по крайне сжатому и сухому учебнику, по Закону Божьему - катехизис и богослужение, по истории - курс всеобщей истории по крайне трудному и неудовлетворительному учебнику с хронологией. Более других утруждает немецкий и французский языки. Изучение предметов по необходимости механическое, на память, в ущерб общему развитию умственных способностей. Пять уроков в день, многолюдность (43, 47, 49 человек в классе), полное несоответствие программ 3, 4, 5 классов с возрастом учеников, переходным и критическим. Но эта критика и пожелания родителей упростить и оживить преподавание, облегчить и заинтересовать им учеников, кажется, осталась возгласом вопиющего в пустыне. По крайней мере, мы не почувствовали никаких изменений ни в программе, ни в учебниках, ни в преподавании, и это попятно, так как всё зависело не от гимназического начальства, а диктовалось свыше всей правительственной системой того времени.
Следующий, 1908-1909 учебный год начался для нас, шестиклассников, печально. В середине августа месяца мы навсегда расставались со своим милейшим учителем математики и классным наставником со второго класса Сергеем Николаевичем Рябинкиным. Разлука и прощание с ним были очень сердечными. Мы снялись с С.Н. всем классом. Подарили ему на память письменный прибор и все проводили его на вокзал.
А вскоре, рано утром в воскресенье, в начале сентября по городу Владимиру пронесся слух, будто накануне вечером какой-то гимназист застрелил гимназистку и застрелился сам. И действительно, как выяснилось, то был наш товарищ – шестиклассник, пансионер Сергеи Шерстняков, а убитая им девушка - ученица земской гимназии Соня Петрова. С Шерстняковым мы встретились в пятом классе, где он оставлен был на второй год по неуспеваемости, да и до того, видимо, оставался в предыдущих классах, так как выглядел значительно старше своих сверстников. Брюнет, выше среднего роста, франтоватый, всегда подтянутый, гордый и независимый, он обращал на себя внимание узким разрезом чёрных глаз и производил всегда впечатление монгола. С нами, приходящими одноклассниками, он мало общался, вращаясь среди пансионеров, которые вообще составляли несколько замкнутую корпорацию, будучи все дворянского сословия и вместе проживавшие в дворянском пансионе. Его мы часто видели в праздничные дни и, особенно, на гимназических вечерах вместе с Соней, девушкой-семиклассницей, среднего роста, миловидной шатенкой, всегда нарядной, в гимназическом форменном платье, тесно облегающем её стройную фигуру. Там она бывала окружена пансионерами, явно к ней неравнодушными, а в центре их Сережа Шерстняков, неотлучный её кавалер, с самоуверенным видом победителя. Бросалась в глаза их волнующая близость и больше, чем юношеская влюблённость. Их-то и нашли поздно вечером на околице Ямской слободы, истекающих кровью. Соня была уже мертва, лежа с простреленной головой, а Шерстняков слабо стонал и ещё корчился от боли, от выстрела в висок и глаз. Вблизи валялся револьвер. Соню отправили в морг при земской больнице, а Сережу в ту же больницу, где, промучившись четыре дня, он и умер.
На следующий день, в понедельник, мы пришли в гимназию очень расстроенные и волнующе обсуждали всё случившееся. К нашему удивлению, начальство и учителя хранили молчание и никак не отзывались на случившееся. Создалась удушливая моральная атмосфера, требующая разрядки. Уроки прошли нормально, но после них, по уговору, собрались на левой площадке Пушкинского бульвара возле изящного бюста поэта и обсуждали вопрос, как нам реагировать на убийство Сони, чувствуя перед ней и её родными нашу моральную ответственность за нашего товарища, который уже не мог сам это сделать и находился при смерти.
В качестве демонстративного выражения этого сочувствия и порицания самого убийства Сони, мы решили на другой день перед началом уроков собраться всем классом напротив самой гимназии и оттуда отправиться парами в квартиру Петровой за Золотыми воротами для участия в выносе её тела из дома в церковь Николы Златовратского. Так мы и сделали, хотя собрались не все полностью, отсутствовали ученики двух старших классов, которых мы приглашали пойти вместе с нами. И вот, построившись парами, казалось бы, на виду из окон самого гимназического начальства и всех встречавшихся преподавателей, идущих на уроки, двинулись по левой стороне Большой улицы в квартиру Петровой. Шли мы беспрепятственно в полном порядке. Но, подходя к Золотым воротам, увидели взвод стражников на лошадях под командой известного во Владимире душителя революционных волнений рыжего ротмистра Лосева. Стражники стояли поперёк дороги, заграждая нам дальнейший путь. Мы сразу сообразили, но вовсе не ожидали такого поворота дела. Недаром накануне вечером, когда мы собрались на Пушкинском бульваре, по чьему-то донесению об этом, там появился сам владимирский жандармский генерал, старик Воронов. Он тогда молча прошёл по главной дорожке, на нас посмотрел, но ничего не сказал, сделав в дальнейшем соответствующие распоряжения. «Вы арестованы - сказал нам ротмистр, - и не смейте сопротивляться, иначе будут пущены в ход нагайки, и следуйте за мной». Делать нечего, мы безмолвно повернули назад по тому же тротуару, оцепленные стражниками, опять под командой ротмистра. Лишь когда мы дошли до конца рядов возле старой аптеки, вдруг навстречу нам появился, сидя на извозчике, учитель математики Чамов, обычно исполнявший по просьбе директора обязанности гимназического полицмейстера, да он и был похож на бывшего во Владимире полицмейстера Иванова. Он, подъехав к ротмистру, что-то сказал ему и, взяв под свою команду, повёл нас обратно в гимназию. Мы безмолвно вернулись, быстро вошли в класс и увидели двух учеников, пришедших на уроки, вопреки всеобщему решению класса, а некоторая часть, 6-8 человек, избрали среднее: они совсем в класс не явились. В полной тишине мы расселись по партам.
Внезапно, запыхавшись от волнения, вбежал к нам страшно возбуждённый директор со словами: «Что вы наделали, безумные мальчишки! Сейчас меня вызывал к себе губернатор, он решил вас арестовать и отправить в Петропавловскую крепость. Ведь вы, оказывается, хотели провести демонстрацию по случаю казни в Италии революционера Ферера». Услышав это, мы опешили, так как совершенно и не предполагали такого оборота дела, убедившись лишь в том, как полиция и жандармерия могут истолковать наши действия в угодном им направлении. Мы всячески уверяли директора в том, что никакого касательства наш поступок к Фереру не имеет, и что мы в данном случае хотели лишь откликнуться на смерть Сони. По-видимому, наши слова возымели действие, так как начальство распорядилось все окна, двери, выходящие на улицу, запереть и не допускать к ним гимназистов во время прохода похоронной процессии мимо гимназии. И всё дело окончилось тем, что нам дали четвёрку за поведение и назначили отсидеть в карцере пять часов. Для этого нам было дано распоряжение собраться в наш класс в ближайшее воскресенье, что мы и выполнили, но отсидели всего один час, и были выпушены по домам. Надо отметить, что ни один родитель наших товарищей не упрекнул за такой способ почтить память убитой Сони. Дней через пять в больнице умер Серёжа Шерстняков, но мы в знак осуждения его поступка на похороны не пошли, удовлетворяя желание нашего начальства, чтобы не обострять этот кровавый инцидент. Лишь объявили бойкот пансионеру, нашему однокласснику, обвиняя его в предварительном доносе жандармерии, к которой он имел отношение через своего отца, о нашем рвении идти на похороны Сони. Бойкот был суровый и строго выдержанный, так что директор вынужден был нас просить снять этот бойкот, что мы, в конце концов, и выполнили, получив от М. раскаяние в своём доносе и просьбу о прощении.
Но всё же наш директор был вызван к попечителю Московского учебного округа для дачи объяснений обо всем происшедшем, и все окончилось для него благополучно, лишь на нас и гимназисток посыпались «драконы» с помощью решений о том родительских комитетов, которыми воспользовалось в данном случае гимназическое начальство. Для этого с сентября общим собранием родителей был переизбран родительский комитет учеников мужской гимназии, и в него вошли следующие лица: для 8 класса Е.И. Фаворский врач, Кондратьева - жена врача, для 7 класса - М.В. Комаровский и Т.В. Беллевич - жена директора гимназии, для 6 класса П.Л. Артынов - член управы, В.В. Тихонравов, для 5 класса А.В. Гвоздев и И.И. Ильинский, для 5 параллельного К.С. Яцунский - учитель и С.М. Суббоцкая - врач, для 4 основного М.И. Синёв - врач и Г.Л. Левкович - содержатель аптеки, для параллельного С.А. Алякринский — адвокат и А.В. Успенский - губернский врачебный инспектор, для 3 основного Петров - председатель губернской земской управы и А.И. Молитвословов - учитель, для параллельного В.Г. Мацкевич - аптекарь и Е.А. Алякринская - жена адвоката, для вторых классов А.А. Владычин - священник, Н.Н. Рагозин - член управы, Н.Н. Беляев и А.Н. Миртов - чиновник, для первых классов О.Е. Гаврилова - жена офицера и Чернов - земец, для приготовительного класса Н.В. Малицкий - учитель и М.Д. Юделевич - зубной врач, председателем общего родительского комитета по-прежнему был избран М.В. Комаревский.
На том же собрании были оглашены директором новые правила поведения учеников. В частности, запрещалось отлучаться из дома после 7 часов вечера и даже в праздники и под праздники, и усилен внеклассный надзор за учениками. На собрании родителей учениц земской гимназии 7 сентября директор указал на необходимость для них правил надзора, так как «поведение учениц страдает существенными недостатками». Недостатки эти, по его словам, обратили на себя внимание даже внешней полиции, и сомнению не подлежат. Ученицы гуляют поздно по городу, появляются в клубах, увлекаются цирком и театром, ходят даже за кулисы. В результате страшное повышение числа пропущенных уроков. Формально новые правила сводились к следующему: гимназисткам, безусловно, воспрещалось посещение городского клуба, посещение дворянского клуба только во время детских вечеров, посещение спектаклей в железнодорожном клубе и в военном собрании допускалось только детям железнодорожников и военных семейств. Отлучаться из дома воспрещается после семи часов вечера даже накануне праздника и в праздник. На улицах и в общественных местах быть одетыми по форме, имея на плече или на шляпе какой-то отличительный знак. Ввести для устранения кокетства обязательное однообразие причёсок учениц. Вводится обязательное ношение однообразных фетровых шляп и шапочек, чтобы устранить страсть к нарядам. Но, конечно, женскую природу не так легко победить, и вскоре головные уборы у наших красоток-гимназисток опять пошли модными и к лицу.
Вслед за земской гимназией и совет Давыдовской гимназии вынужден был установить правила поведения для своих учениц, запретив, между прочим, им загородные прогулки без лиц педагогического персонала. Предпринято было даже гонение на театр, как якобы развращающий модными тогда пьесами нашу молодёжь. Так, ученицам гимназии, среди которых замечалось особенно увлечение театром, чему способствовала ранее сама дирекция гимназии, посещение театра разрешалось лишь с выдачей особых разрешительных билетов на спектакли, которые советом гимназии не будут признаны вредными для учащихся. А ученикам и ученицам мужской и женской гимназий запрещено посещение спектаклей в Народном доме, кроме суббот и воскресений. И в эти дни посещение разрешалось лишь тогда, когда будут поставлены пьесы, которые им дозволено было смотреть. В ближайшую пятницу в театре была поставлена в инсценировке пьеса «Дворянское гнездо» Тургенева, но начальство гимназистов не пустило.
«Мы засыпаем», говорил тогда один из наших родителей С.А. Алякринский. Такое впечатление произвели на него эти два общих собрания 6 и 7 сентября родителей учеников и учениц наших гимназий, участником которых он был. Собрания прошли, якобы, молча и вяло. Точно так же, сонно и вяло, выслушали сообщения директора гимназии о том, как наши дети, по мнению начальства, распущены, как скверно себя ведут, как отвратительно учатся, как их надо подтянуть. «Как резко изменилась картина прошлого, когда взволнованные родители на это собрание входили возбуждённые и, спеша, один за другим вносили предложения в программу мер в заседании, где была выработана программа к сближению родителей с педагогическим советом. А теперь мы услышали, молчаливо согласившись с утверждением, что дети наши распустились, ведут себя скверно, учатся плохо. Нужен внешкольный надзор, нужна целая система их подтягивания. Так ли это? Правда ли это? И тут много вопросов, подлежащих обсуждению родителей, а не полицейские меры запрета театра, прогулок и прочее. Много данных высказаться в защиту нашей учащейся молодёжи, всегда искренне стремящейся к свету, к правде, и, по крайней мере, установить факт, что в её жизни уставы о предупреждении и пресечении вовсе не нужны. Но мы заснули и убаюканы речами о плохом поведении и плохих успехах детей. Поблагодарим, кого следует (заседание под председательством директора Беллевича), и довольные результатами (механические выборы родительского комитета), с лёгким сердцем разошлись и сладко засыпаем. Где же директивы собрания родительским комитетам и что именно должны они делать в наступившем году?» - спрашивал Сергей Артамонович.
Шестнадцать-семнадцать лет - в этом возрасте мы были тогда, и наша юность не знала преград в стремлении многих ко всему новому и прекрасному. Мы с нетерпением ждали суббот и воскресений, чтобы посетить наш театр и просмотреть волнующую новую или классическую пьесу. Нас страстно привлекали концерты столичных певцов, часто выступавших в роскошном зале Дворянского собрания. По понедельникам многие из нас слушали и московских профессоров, выступавших с лекциями по литературе, истории и естествознанию. Завлекал нас к себе цирк Горца своими выступлениями акробатов, наездников, дрессированных собак, мужской и дамской борьбой. А весной и летом мы наслаждались гуляньем в городском бульваре или в домашних садиках приятелей и на клязьменских луговых и лесных просторах, уженьем рыбы. Но в центре всего у большинства из нас, гимназистов, было чтение книжек, даримых нашими родителями, но, главным образом, получаемых в городской библиотеке, располагающей большим книжным фондом по всем отраслям знаний, художественной литературы. Прекрасное её помещение и чуткое отношение к нам самих библиотекарей очень нас располагало быть ее постоянными читателями.
И вдруг в № 42 от 24 февраля 1909 года в местной газете «Старый владимирец» появилась заметка без подписи под заголовком «По поводу». Вот доподлинный текст её: «…"Картёжная игра", "беспробудное пьянство", "пошлейшее ухаживанье", "разврат" — вот что главным образом заполняет наших гимназистов. В класс приносят порнографические картинки и книжки, которые рассматриваются и читаются даже на уроках. Пинкертон, Ник Картер и т.п. не выходят из рук учеников вплоть до 6 класса. Но пьянство, вероятно, нигде не принимает таких огромных размеров, как теперь в нашей гимназии: пьет малыш, пьют старшие, пропивают всё, что можно пропить - деньги, часы, галоши, книги. Развилось в гимназии воровство. Воруют весьма часто галоши. Особенно участились за последнее время случаи кражи книг. Книги исчезают. Придя к букинисту, вы находите там свои украденные книги и вновь приобретаете их. Это выдержки из письма одного владимирского гимназиста. Допустим, что краски сгущены. Но если даже часть написанного правда, то и тогда ужасно и жутко».
Она произвела впечатление грома в ясном небе, и своим гнусным содержанием вызвала бурю возмущений и протестов, устных в саму редакцию, и письменных коллективных и единичных от самих гимназистов и их родителей. Мы, шестиклассники, хорошо знавшие быт своих товарищей, ничего подобного в нём не замечали, а о случаях краж и не слыхивали. В результате редакция газеты вынуждена была сама себя опровергнуть, спрятавшись за спину директора гимназии, преувеличивая смысл его выступления на родительских собраниях. Вот что она писала в своей заметке в № 45 «Старого владимирца», явно снижая тон и умеряя допущенные гнусности по адресу гимназии: «"По поводу" - приходится вновь говорить о гимназии, о гимназистах. К нам поступили новые заявления. Нас обвиняют в том, что мы, поместив письмо владимирского гимназиста, "опозорили честь владимирской гимназии”, "запятнали её". Но так ли это? Сказали ли мы что-нибудь новое для владимирского общества, для родителей? Нет. Мы сказали только то, что давно уже известно ему. Мы повторили то, что говорил директор гимназии С.Ю. Беллевич на общем собрании родителей, происходившем 5 сентября 1908 года. Тогда никто не возмутился, не возмутился и родительский комитет. Родители признали и подписались тогда под тем, что их дети распустились, учатся скверно, нужен внеклассный надзор, нужна целая система их подтягивания <...> А теперь мы констатируем только то, что внешкольный надзор не помог, не помогла и система. Всё осталось по-прежнему. Мы не говорим ничего иного, что говорил директор гимназии господин Беллевич. Он в своём заявлении на собрании родителей не думал оскорбить достоинство гимназии. Мы также далеки от оскорблений».
Всё окончилось выступлением самого директора гимназии с опровержением этих заметок газеты. Вот оно. «Письмо в редакцию. Г. редактор! В интересах всесторонней истины, на основании 138 статьи закона о цензуре и печати прошу Вас поместить в ближайшем номере издаваемой Вами газеты следующее заявление: На собрании родителей учеников Владимирской гимназии, происходившем 9 сентября 1908 года, директор гимназии не говорил и не мог говорить того по адресу учеников гимназии, что ему приписал автор заметки, помещённой в №45 газеты "Ст. владимирец" в подтверждение возведенных в той же газете в № 42 обвинений против учеников Владимирской гимназии. По имеющимся сведениям у директора, педагогического совета гимназии и местной губернской администрации нет оснований к предъявлению ученикам Владимирской гимназии тех тяжёлых в нравственном отношении обвинений, какие высказывались по их адресу в №№ 42 и 45 газеты "Ст. владимирец" за текущий год. Директор Владимирской гимназии Беллевич» <...>.
К нашему удивлению, директор не возбудил вопроса о привлечении к судебной ответственности редактора газеты за явную клевету и публичное оскорбление в печати всей корпорации учащихся гимназии и даже их родителей и воспитателей. Автор заметки не был публично раскрыт и его фамилия не оглашена для принуждения его раскрыть конкретные, якобы, одному ему известные факты, чего мы в первую очередь добивались от редакции. Но мы пришли к заключению, что таким образом автором был недавно исключенный из гимназии за малоуспеваемость и хулиганствующее поведение наш одноклассник Иван ..., сын городского врача, приписавший в отместку своим близким товарищам те же гнусности, в которых был повинен сам и допустил эти по близости своей к редактору газеты П.Ф. Леонтьеву. Этот уже бывший гимназист 24 августа 1912 года сам покончил жизнь самоубийством на даче местного помещика и дворянина, известного в гор. Владимире П.Д. Артынова. Но ходили упорные слухи, что его повесили местные крестьяне за постоянные озорство и безобразия. Газета же между тем писала, скрывая правду: «Мучительно жаль этой молодой души и невольно хочется спросить, отчего вовремя никто не уврачевал больную душу, не сумел направить молодые силы в сторону здоровой самодеятельности». А скажем теперь от себя - помогал ему в лице редакции клеветать на своих товарищей и саму гимназию как учебно-воспитательное заведение, пользующееся общественным уважением и заслуженным авторитетом.
Но гнусные нападки на гимназию газеты «Старый владимирец» не ограничивались гимназистами. В номере 1 от 1 января 1910 года она поместила на своих страницах что-то вроде письменного шаржа на самих учителей гимназии под общим заголовком «Новогодние советы и пожелания добрым знакомым в пространстве находившимся» Пожелания эти вышли очень не остроумные, грубые, адресованы были нашим учителям гимназии под искусственными или вымышленными фамилиями, содержащими или отдельные черты их внешности, или манеры преподавания и разговора, и даже неприличные, оскорбительные, вроде «шибзик», «Иудушка», «Фискалов». Эти шаржи не вызвали у нас того внимания и интереса или смеха, на которые они были рассчитаны. Наоборот, возмутили нас, и мы виду не показывали учителям, что прочитали их, и с удивлением узнали, что автором «пожеланий» являлся бывший ученик гимназии, сын редактора первой владимирской газеты, молодой судеец М.М. Левицкий.
Эти случаи мы привели для характеристики той моральной общественной духоты и обывательщины, в которой протекала жизнь гимназистов в те годы, когда даже полиция выискивала каждое невинное собрание, сборище гимназистов, усматривая в этом отражение крамолы и нарушение порядков. Показателен случай. Когда вечером 6 апреля 1908 года группа гимназистов 8 класса собрались на Козловом валу для обсуждения тем будущего сочинения на аттестат зрелости, знаменитый тогда во Владимире пристав 1 части полиции, усмотрев в этом недозволенное, пригласил собравшихся в полицию, переписал их и отпустил только после явки туда инспектора гимназии.
Но при всём том, в жизни гимназии были события глубокой душевной грусти и больших светлых порывов и красоты. Это глубокая печаль о кончине Льва Николаевича Толстого, весть о которой глубоко переживали, читая ранее в газетах сообщения об его внезапном уходе от семьи из Ясной Поляны и борьбе его со смертью в домике на станции Астапово и его похоронах. Эту свою печаль мы открыто не выражали, а лишь в тесном кругу слушали рассказ своего товарища Вани Стаховского о его путешествии в январе 1908 года в Ясную Поляну, где он видел великого старца и беседовал с ним. А между тем, Министерство просвещения через попечителя Московского округа внешними, чисто формальными принудительными мерами старались укрепить дисциплину в гимназии и повысить успеваемость учащихся. В 1910 году был издан циркуляр, запрещающий гимназистам носить широкие поясные ремни, гимназисткам предписано носить форменные платья, сшитые по рисункам Московского учебного округа. Предлагалось применять строгие меры воздействия, вплоть до увольнения, преподавателям вменялось в обязанность строже относиться к познаниям учеников, предписывалось завести кондуитный журнал для записи проступков, велено было усилить и внешний надзор, применяя энергичные меры против нравственно испорченных учеников.
К чести нашей Владимирской гимназии, эти формальные меры воспитания не были введены в жизнь и не практиковались. Наоборот, в гимназии усилилось стремление учащихся к искусству при всемерном поощрении его начальством, выражением чего явились ежегодные открытые концерты учащихся. Программу одного из них мы и приведем в рецензии о нём в газете «Старый владимирец». Он состоялся 21 ноября 1910 года в день храмового праздника гимназии. Вот эта рецензия: «7 часов вечера... Помещение Дворянского собрания залито электрическим светом. Большие высокие комнаты заполнены публикой, полны движения, говора, звуков. Посетители вечера преимущественно зелёная молодёжь: гимназические куртки и белые передники. Сотни молодых лиц радостных, оживлённых... Вечер открылся оркестром мандолинистов. Взоры устремлены на мандолинистов. Часть зрителей волнуется: как бы не сбились - какой конфуз. Юный дирижер взмахнул рукой, и мандолинисты наполнили зал красивыми уверенными звуками вальса. Всплыло старое и вечно новое настроение, властное стремление сердца жить и любить. Последние звуки вальса подхватил гром аплодисментов. Гимназист Бессонов довольно удачно исполнил на рояле серенаду Гензелетта. Байцуров сильное впечатление произвёл исполнением романса "Война" Кюи. С удовольствием прослушали скрипачей Лебедева и Дормидонтова. Цеханович прекрасно прочёл хорошо известное переводное стихотворение "Призраки". Первое отделение закончилось выступлением хора под управлением учителя пения В.И. Леонтьева. Второе отделение оставило по себе также красивое впечатление, ещё раз подчеркнув серьёзное отношение исполнителей к своей роли. Выступление струнного оркестра под управлением известного во Владимире капельмейстера Вановича дало возможность с удовольствием прослушать музыку Шумана ("Детский праздник") и Бизе ("Искатели жемчуга"). Успешно исполнил на рояле рапсодию Валенгаузена Дреер, а Студенецкий спел "Где вы, последние дни". Приятно было принято выразительное чтение "Бурлака" В.С. Смышляевым. Большое удовольствие вызвало появление маленького Кашкина, выразительно прочитавшего стихи Алексея Толстого "Князь Михаил Репин" и на "бис" две басни. Хор спел "Ой у лузи" и др. Вечер закончился исполнением вне программы "Славься”, выслушанною стоя. В материальном отношении вечер, устроенный в пользу недостаточных учеников гимназии, также имел прекрасный успех». Автор этой заметки в газете «Ст. владимирец» за 23.11.1910 г. - всё тот же неугомонный М. Левицкий.
Приятно вспомнить, что большинство участников этого концерта, как то Коля Байцуров, Аполлинарий Цеханович, Саша Лебедев, Витя Дpeep и Толя Дормидонтов были ученики нашего класса, очень способного в целом. Саша Лебедев даже нелегально участвовал в постановке новой тогда пьесы М. Горького «Дети солнца» с участием красавицы гимназистки, талантливой любительницы театра Лёли Рябиковой. Этот спектакль из-за опасности внезапного ареста ставился на сцене в доме на Садовой улице, где жил Валя Смышляев, в явочной конспиративной тогда квартире местной социал-демократической группы, куда меня зазвали тогда на этот спектакль и Валя, и Саша, и Лёлечка. Смышляев был режиссёром спектакля и до такой степени увлёкся театром, что не раз оставался на второй год в одном и том же классе и даже в последнем, восьмом, предпочитая всему театральное искусство. Впоследствии, будучи ещё юношей, он стал известен К.С. Станиславскому, и был выдвинут им в режиссёры Второй студии Московского Художественного театра, но, к сожалению, умер очень рано, как и его учитель Е. Вахтангов.
Зима 1910 года была последней зимой нашего пребывания в гимназии и временем особенно напряжённых и усиленных занятий. Надо было повторить, вернее, заново выучить, уже во многом забытые полные курсы русской и всеобщей истории: древней, средней и новой, да ещё по довольно сухим учебникам Кареева. Надо было возобновить в памяти также весь курс математики за вce восемь классов, а также подготовиться по иностранным языкам, чтобы сдать экзамен на аттестат зрелости. В конце апреля месяца этого года после тяжёлой и продолжительной болезни скончалась наша первая учительница, подготовившая нас для поступления в гимназию - Елизавета Александровна фон Штемпель. Она умерла ещё не старой, будучи уже начальницей основанной ею в 1905 году первой частной женской гимназии, и оставила о себе самую благодарную память у своих бывших учеников и учениц. За успехами их она зорко следила, всячески им помогала и гордилась лучшими своими учениками. Похоронена она на городском кладбище, с левой стороны главной дороги на пригорке, почти на углу пересечения её с боковой дорожкой. Рядом была могила ее мужа, барона А.Г. фон Штемпель и красавицы дочки Маруси, внезапно умершей ученицы 8 класса Владимирской земской гимназии. Все эти могилы ныне утрачены.
Экзамены на аттестат зрелости начинались 2 мая письменным экзаменом из курса русской литературы на тему «Светлый луч в тёмном царстве по драме Островского "Гроза"». Это сочинение было легко и успешно написано всеми учениками, так как преподаватель С.К. Шестаков нам заранее прозрачно намекал на неё и эту тему подробно прорабатывал с нами. Не то было со следующим письменным экзаменом по математике, на котором нам были даны три очень трудные задачи, включающие в себя элементы по алгебре, геометрии и тригонометрии. Полностью их решили немногие, даже лучшие ученики, в результате чего никто из учеников нашего класса не получил по аттестату зрелости золотой медали. Устные экзамены начались с Закона Божия в присутствии и при участии владимирского архиерея Николая. Он, несмотря на кажущееся своё смирение, нарушая такт и деликатность, задавал нам каверзные вопросы в манере, практикуемой в семинариях, чем ставил в тупик даже лучших учеников. Но это сглаживал присутствовавший на экзаменах председатель родительского комитета благороднейший Михаил Васильевич Комаревский, выводя милой шуткой ученика из создаваемых архиереем затруднений. Всего через два дня должен был состояться самый ответственный экзамен по математике, включающий в себя полные курсы арифметики, алгебры и тригонометрии, да некоторые части высшей математики. Это было особенно трудно, так как некоторые из этих курсов проходились у разных учителей, а у Чамова лишь в последних классах. Конечно, два дня подготовки было мало, но такой срок подготовки вообще практиковался в гимназии, хотя родительский комитет ходатайствовал об увеличении этого срока, считая: два-три дня на подготовку ничего, кроме утомления, не даёт. Но это ходатайство было безрезультатно. В этом случае с экзаменом по математике, как ни жаль, нас выручила внезапная смерть нашего инспектора М.С. Смирнова. Она поразила и учителей, и учеников, так как накануне, на экзамене по Закону Божьему, его видели среди экзаменационной комиссии здоровым и бодрым. Общая печаль и процедура похорон, естественно, удлинила срок экзаменов, дав нам три-четыре дня на подготовку. Но и этот экзамен по математике проходил с трудностями, требуя от каждого ученика ответов по всем четырем математическим предметам возле четырёх досок, в продолжение четырёх часов. Здесь нам очень помог директор Степан Юлианович Беллевич, подсказывая ответы. Как председатель комиссии, признавая достаточными сами ответы, всячески помогал сдать успешно этот экзамен. Все остальные экзамены были легко выдержаны нами.
Мы еще до окончания их по установившейся традиции выковыряли из наших посеребрённых кокард на фуражках буквы «ВГ», показывая тем самым, что мы уже накануне окончания гимназии. Итак, экзамены выдержаны, и 4 июня мы все, окончившие гимназию ученики обоих восьми классов, основного и параллельного, к 12 часам дня в последний раз собрались в родной гимназии для получения аттестатов зрелости. Мы выстроились в два ряда в главном гимназическом зале вдоль стены направо от входа в зал. А напротив, впереди длинного экзаменационного стола, покрытого зелёным сукном, разместились все наши педагоги во главе с директором. И так они простояли во всё время выдачи аттестатов, подчеркивая этим своё равенство с нами, как уже с бывшими учениками, вышедшими из подчинения и поступающими на самостоятельную учебную и жизненную дорогу. С.Ю. Беллевич, стоя слева у края стола, брал разложенные по алфавиту аттестаты и, вызывая отдельно каждого ученика, выдавал ему аттестат и, пожимая руку, поздравлял с окончанием курса гимназии. А получивший аттестат проходил мимо стоявших учителей, кланялся им в последний раз, на что они отвечали поклонами. В заключение директор обратился к нам со словом общего приветствия и с пожеланиями нам всем успехов и счастья в нашей дальнейшей жизни. Один из нас в кратком ответном слове поблагодарил С.Ю. и всех учителей за их труды по учению и воспитанию нас, просил не помнить доставленные нами им неприятности и пожелал всем доброго здоровья, преуспевания в своей учебной деятельности и процветания нашей общей альма-матер. На том торжественная выдача аттестатов зрелости и закончилась. Помню, со сложным душевным чувством выходил я тогда на площадку, чтобы в последний раз спуститься по каменной лестнице. Было жаль расставаться с гимназией, с которой за девять лет сроднился и где получил много полезного, хорошего. И в то же время - охватившее необычайное чувство свободы, сознание, что впереди открыт широкий путь в столицу с ее культурными богатствами и высотами университетских знаний, начало новой уже самостоятельной и вольной жизни, открывавшимися впереди необозримыми и соблазнительными горизонтами.
На другой день была товарищеская прощальная вечеринка на пресловутой даче Артынова, и мы чокались и выпивали за наше здоровье, за наше грядущее счастье и за успехи в науках, обещая помнить друг друга и нашу дружную гимназическую жизнь.
С тех пор прошло более семидесяти лет и, пожалуй, кроме меня, никого из них не осталось в живых. По крайней мере, их нет во Владимире. Но я их помню, и они выступают передо мной, как живые. Вот они.
Гриша Артынов - пансионер, не раз в прошлом остававшийся [на второй год] лентяй, но хороший, всегда весёлый товарищ. Окончив медицинский факультет Московского университета, был ассистентом известного профессора Плетнёва. Умер в 30-х годах в Москве. Страстный охотник и муж нашей приятельницы, прехорошенькой Маруси Малышевой, тоже умершей молодой.
Андрюша Барсков из Судогды, красивый, способный юноша, добрый товарищ, погибший в первую империалистическую войну, будучи прапорщиком.
Кондрат Виклейн - сын владимирского врача, славный, всегда весёлый и даровитый юноша. По окончании гимназии куда-то уехал с родителями, и вестей о нём я не получал.
Коля Дмитриев-Байцуров - пансионер, до нас часто остававшийся на второй год. Учился средне, большой шутник и проказник, всегда вносивший в нашу гимназическую жизнь большое оживление, веселье со своим красивым пением.
Лёня Добронравов - очень способный юноша, со мной прошедший весь курс гимназии, ни разу не оставаясь на второй год. Высокий красивый брюнет, отчаянный танцор и весёлый - сын нашего преподавателя логики и психологии, был студентом естественного факультета Московского университета. По окончании его был взят на военную службу в чине прапорщика на фронт империалистической войны, был отравлен неприятельскими газами и, проболев чахоткой, умер в 1925 году во Владимире.
Толя Дормидонтов, Клим - так называли его, скромного тихого пансионера, всегда чем-нибудь занятого, чуждавшегося шалостей, нашего литератора под псевдонимом Клим. Он хорошо играл на скрипке и выступал на открытых ученических концертах. После окончания гимназии и медицинского факультета Московского университета был заведующим детской больницей во Владимире, а затем профессором кафедры детских болезней в Пермском университете, где и умер в 1950 году.
Володя Коховский - сын председателя Судогодской уездной земской управы, способный ученик, но как-то обособленно державшийся, не входя в дружбу с товарищами по классу, впрочем, как и другие иногородние ученики. После окончания гимназии сведений о нём не имею.
Ося Каплан - сын популярного во Владимире зубного врача. Переселился во Владимир из Шуи вместе с родителями в 1903 году. Очень симпатичный юноша, хорошо учившийся и вместе со мной выпускавший ученический журнал «Наша природа». По окончании гимназии, не имея возможности, как еврей, поступить в русское специальное высшее учебное заведение, учился в Цюрихе. Став инженером, работал в Москве, а после революции занимался книжно-издательской деятельностью, потом переселился в Москву, где и умер в 1960 году.
Митя и Миша Кашицыны - два родных брата, сыновья суздальского купца, но сидели в классе на разных партах. Славные ребята, но как иногородние, не участвовали в чём-либо происходившем вне стен гимназии, в посещении театра, концертов или ухаживании за девушками, перенеся все симпатии на суздальских красавиц. Митя погиб на фронте, а Миша рано умер от чахотки.
Саша Кашинцев, старший всех нас по годам, застаревший ученик-пансионер, слабых способностей, но выделявшийся ростом и дворянскими манерами. После окончания гимназии поступил на юридический факультет, но его не закончил. Жил во Владимире и после революции был помощником губернского прокурора, затем в 30-х годах перебрался в Иваново, работал там юрисконсультом и умер там.
Саша Кашутин - уроженец и житель Владимира, сын чиновника в канцелярии дворянства. Скромный, средних способностей ученик, особенно не выделявшийся из среды прочих учеников. Окончив гимназию, учился на естественном факультете Московского университета, но почему-то его не закончил и занимался техническими работами во Владимире, где я потерял его из вида, и, видимо, уже умер.
Ваня, Иван Михайлович Комаревский, так почтительно называли мы нашего лучшего ученика и товарища, сына председателя нашего родительского комитета Михаила Васильевича Комаревского. Юноша больших способностей, он окончил гимназию с серебряной медалью и не получил золотую из-за злосчастной математической задачи, которую ему не удалось полностью решить. Очень простой и милый в обращении, доброжелательный, жизнерадостный, пользовался общей любовью и уважением всех товарищей. Малого роста, на вид почти мальчик, он всегда быстро ходил, почти бегал, всем улыбаясь и говоря приятное. По окончании гимназии поступил в Московский университет на юридический факультет и, закончив его, жил в Москве, куда переехала его овдовевшая мать со всеми тремя сыновьями. Там он в советское время работал юристом и скончался, долго болея сердечной болезнью.
Миша Косаткин - сын владимирского историка и настоятеля знаменитого Дмитриевского собора Василия Васильевича Косаткина вместе с немногими учениками прошел весь курс гимназии без переэкзаменовок, не оставаясь ни разу в одном и том же классе на второй год. Затем окончил Московский университет и участвовал в трёх воинах. В Отечественной войне в составе народного ополчения Москвы стоял на обороне под Наро-Фоминском. Работал в мирное время юристом во Владимире и в Москве и, выйдя на пенсию, занимался краеведением, помещая во владимирской газете «Призыв» статьи о знатных земляках. Теперь проживает в Салтыковке под Москвой и занимается общественной работой.
Саша Кузнецов — иногородний ученик, присоединившийся к нам класса с шестого. Ни с кем особенно не общался, учился средне, держал себя просто и оставил о себе добрые воспоминания. Сведений о дальнейшей судьбе его не имею.
Саша Лебедев. Мой приятель и сосед. Весь курс гимназии прошли вместе. Высокий блондин, учился средне, но успешно, отличаясь разными способностями. Он фотограф и певец, декламатор и художник, а больше всего скрипач, с успехом выступавший в открытых ученических концертах. Окончил вместе со мной юридический факультет Московского университета, а затем во время империалистической войны школу прапорщиков и пoгиб на фронте.
Коля Малышев, оправдывавший свою фамилию, будучи малого роста. Сын бухгалтера Никитинской фабрики в Лемешках. Хорошо учился вместе с нами с приготовительного класса. Скромный, тихий, симпатичный юноша. По окончании гимназии был на медицинском факультете Московского университета. Участвовал военным врачом в империалистической войне и гражданской, тяжело заболев, долго страдал и умер во Владимире в 1925 году.
Саша Морозов вместе с Сашей Кузнецовым поступил к нам в шестой класс; иногородний также ученик, хороший и весёлый товарищ, и способный ученик. Что с ним было после гимназии, мне не известно.
Боря Парков — сын владимирского купца и владельца писчебумажного магазина в рядах, в котором мы покупали учебники. Один из тех, с которыми мы прошли весь курс, не отставая. Учился хорошо и держал себя просто, хотя был франт и кавалер, отличаясь красивой внешностью и искусством танцора, дирижируя танцами на гимназических вечерах. Пользовался успехом у девушек, и недаром при последнем со мной перед своей смертью свидании в 50-х годах сказал мне: «Миша, а какие красавицы девушки были в наши годы во Владимире!» По окончании гимназии был один год в Московском университете, но почему-то, не удовлетворяясь им, перешёл в Катковский лицей, отстранился от нашей студенческой среды, завёл связь с московской артистической богемой, женившись на артистке оперы. Служил в советское время юристом в кооперации и умер в Москве в 1960 году.
Коля Пуцилло - высокий красивый брюнет, весёлый, вносивший в нашу монотонную ученическую жизнь оживление умными выходками. Учился плоховато и, видимо, не раз оставался в одном и том же классе. По крайней мере, мы нагнали его семиклассниками.
Гриша Семёнов - сын суздальского купца. Добродушный внушительный юноша. Отличался удивительной монотонностью ученических ответов, но учился хорошо и окончил курс гимназии с серебряной медалью, после чего был в Высшем техническом училище. В советское время служил инженером во Владимирском губсовнархозе. Затем во время районирования Владимирской губернии перешел в Иваново, где, видимо, закончил своё существование.
Коля Смирнов — пансионер. Мы его нагнали в седьмом классе. Жгучий брюнет низкого роста, похожий лицом на Пушкина. Был молчалив, держался в стороне, сближаясь лишь с пансионерами. Что было с ним впоследствии, не знаю.
Боря Студенецкий - сын умершего в 1903 году директора нашей гимназии Луки Ильича Студенецкого. На редкость милый, симпатичный юноша, интеллигентный. Пансионер, очень способный и, видимо, по болезни отстал от своего класса, присоединившись к нам в седьмом классе, способный математик. После гимназии был в Горном институте. Женился на владимирской девушке - Зиночке Евгеновой, с которой и уехал в Петербург. Она вскоре умерла, а что было дальше, не знаю.
Вася Тихонравов, оправдывавший в юности свою фамилию. Тихий, скромный, высокого роста брюнет. Сын владимирского чиновника. Способный малый и хороший товарищ. Один из немногих прошедших весь курс гимназии, не оставаясь ни в одном классе. Вместе мы учились в университете, вместе ездили сдавать экзамены, чаще проживая во Владимире. По окончании юридического факультета был на фронте, затем работал в Губтопе, в 1930-х годах перешел в Иваново, на почве тяжелой семейной драмы спился, морально в корне переменился и в 40-х годах умер, ничем себя не проявив.
Аполлинарий и его брат Володя Цехановичи - оба пансионера. Аполлинарий был хороший декламатор и выступал с чтением стихов в открытых ученических концертах. Оба учились средне, держались с другими пансионерами, не сближаясь с нами, владимирцами.
Серёжа Шиповский - сын владимирскою губернского казначея. Вместе мы прошли весь курс гимназии. Добрый, всем помогавший способный ученик, скромный и уважаемый товарищами юноша, чистой воды филолог, один из всего класса проходивший необязательный греческий язык, а по окончании гимназии с серебряной медалью поступил в Московский университет на историко-филологический факультет. Он жил, преподавал и умер во Владимире в 40-х годах.
Вячеслав Юрков - сын председателя Суздальской уездной земской управы. Пансионер, не раз остававшийся, как большинство пансионеров, на второй год. С ним встретились мы в пятом классе. Большой шалун и комик, что шло к его рыжим волосам. Но все проделки ему как пансионеру сходили. После гимназии учился в Московском университете, еще тогда страдая астмой. Вероятно, и умер вскорости от неё, к тому же злоупотребляя алкоголем. Был хороший, добрый товарищ, вносивший в нашу ученическую среду радость и веселье. Одно время студентами мы жили вместе в одной комнате на Тверской, жили по-товарищески дружно, и теперь храню о нём самые добрые воспоминания.
Такова в кратких чертах была наша ученическая гимназическая семья, воспоминанию о которой я и посвящаю этот краткий очерк.
Владимирская мужская гимназия
|
