Два года жизни перед последней поездкой в Орду для великого князя были лишь кратковременной передышкой. Его ожидали новые беспокойства. Отстояв самостоятельность государства, он неизбежно должен был согласиться на тяжелую дань. При этом, с одной стороны, он хорошо знал жадность татар, их грубость и склонность к насилиям всякого рода, с другой - понимал всю неподготовленность русского народа к рабской покорности, к тяжким жертвам и терпеливому перенесению невзгод. До монгольского ига власть русских князей вовсе не была отяготительна для народа. Хотя наши князья и вели воинственный образ жизни, но в обращении с народом они нередко проявляли черты истинно отеческой заботливости, добродушия и кротости. В народных песнях не слышится ни малейшей жалобы на притеснения со стороны бояр и князей, на худую, тяжелую жизнь, - значит, жить было хорошо. За самые тяжкие преступления виновный платился лишь своим имуществом, отдавая определенную законом пеню. К телесному наказанию не прибегали. Слова: «Да будет мне стыдно» - служили порукою в верности и нерушимости принятых на себя обязательств. У монголов были другие обычаи: требуя дани, они без церемонии ставили неисправных должников на правеж, секли кнутом, прибегали к пыткам, казнили, чтобы страхом и муками добиться того, чего им хотелось. Убить человека другой народности им ничего не стоило, по словам современного наблюдателя. Наконец, сами повинности могли показаться народу весьма обременительными. Наши князья довольствовались небольшой данью. Внутреннее управление больших издержек с их стороны не требовало. Все государственные расходы главным образом ограничивались издержками на содержание князя, его семейства и двора, которые не могли быть тяжелы для населения, так как для их покрытия князья обыкновенно имели свои княжеские села, рыбные ловли и т. п. Естественно, что при сборе дани с подвластной страны, большей частью натурой - хлебом, воском, медом, живностью, князья довольствовались лишь избытком достояния княжества. Не то предстояло теперь. Народ действительно сразу почувствовал всю тягость возложенных на него повинностей, но пока терпел, слушаясь своих князей. Приходилось, конечно, не раз Александру Ярославичу разъяснять народу необходимость повиновения и исправного отбывания повинностей. Вполне возможно, что иной раз он вынужден был, в случае сопротивления, силой заставлять народ исполнять требования татар и наказывать за непослушание. Горько было ему все это. Как часто приходилось ему слышать, что он не жалеет своего народа, действует заодно с безбожными! Болезненно сжималось его сердце при этих упреках со стороны современников, из которых очень немногие понимали, что только тяжелая необходимость заставляла его так поступать. Александр страдал больше, чем народ, страдал нравственно, видя бедствия своих подданных, которых любил, как братьев во Христе. «Не обижайте простых, бедных людей, - часто говаривал он своим боярам. - Сии братиею Божиею именуются по слову Господню и о нас ходатаи к Богу. Бог взыщет их кровь и слезы из рук ваших! » Как же тяжело было ему видеть, что татары терзали русских за малейшее неповиновение. Но что же он мог предпринять со своей стороны в защиту своих подданных? Не он ли ручался перед ханом в исправном платеже дани и полной покорности своего народа? Если бы он вздумал предпринять какую-нибудь решительную меру, не постигла ли бы его участь брата Андрея? Не забота о себе, конечно, имела тут место, нет: сам он «не токмо живота не щадяше, но и душу своию всегда тщашеся полагати». Заступничество за народ могло лишить его ханского доверия, а вместе с тем отнять и всякую возможность ходатайствовать перед ним за свой народ. Последствия ханского гнева были ужасны. Оставалось одно - терпеть в надежде на лучшее будущее. Но бедный угнетенный народ мало думает о будущем, а оно так безотрадно, что можно предпочесть самую смерть горькому «сиротскому житью». Однако пока все было тихо. Монгольские сборщики дани, без сомнения, старались и сами нажиться, и угодить корыстолюбию своих начальников, но из-за своей дикости они далеко не были искусны в разного рода вымогательствах. Но вот восточные, среднеазиатские купцы - мусульманские купцы, «бесермены», как называли их наши предки по их религии, - предложили татарам брать дань, собираемую с русского народа, на откуп, причем, разумеется, обязывались выплачивать хану значительно больше, чем он получал через своих сборщиков. Очевидно, они не опасались остаться в проигрыше. Хан, знавший, что значительная часть дани присваивается его сборщиками дани и не доходит до него, с охотой принял услуги бесерменов. Хитрые торговцы придумали целую систему вымогательства, чтобы получать огромные барыши. Под видом облегчения тяготы плательщиков они назначили различные сроки для уплаты, но с огромными процентами. В случае неаккуратной уплаты лани и процентов, что, разумеется, случалось нередко, количество долга возрастало до таких размеров, что несчастные должники не видели уже никакой возможности рассчитаться с бесерменами, и откупщики недоимщиков уводили с собой в плен. «…Того же лета совет был против татар по всем городам русским: тех же властей посадил по всем градам русским царь Батый, а по убиении Батыя - сын его Сартак, а после него - иные. Князья же русские договорились между собой и изгнали татар из градов своих; было же от них насилие, ибо откупали богатые у татар дани и сами обогащались, а многие люди убогие за проценты в рабство шли. И так изгнали князья русские татар, а иных убили, а иные крестились от них во имя Отца и Сына и Святого Духа. Тогда же убили в Ярославле и Изосиму отступника...». Тогда сборщики дани начинали ходить по селам и городам, забирали должников и беспощадно били их палками на улицах, площадях и перекрестках, допытываясь, не спрятали ли они своего имущества. Убедившись, что у бедняков нечего больше взять, они забирали сыновей, дочерей или самих уводили в рабство, распродавая их в разные страны с огромной выгодой для себя. До сих пор народ вспоминает в песнях о том, как лютые хищники собирали дань. Брали дани, невыходы, Царские невыплаты С князей по сту рублей, С бояр по пятидесяти. У которого денег нет, У того дитя возьмут, У кого дитяти нет, У того жену возьмут, У кого жены-то нет, Того самого головою возьмут. У самых сильных работников опускались руки. Стоило ли работать? Заведешь хорошее хозяйство, заработаешь тяжким трудом довольство и изобилие - это не ускользнет от жадных взоров хищников. Матери обливались слезами, глядя на своих детей и думая горькую думу об их будущности: ужели злой варвар завладеет ими? Бесерменов сопровождали отряды татарских наездников, которые также не желали вернуться домой с пустыми руками, притом надменные варвары, являясь на Руси, считали себе все позволенным. Глубокую ненависть затаил народ к своим поработителям. Эта ненависть слышится в разных поговорках того времени. Люди пришлые, откупщики дани не понимали, что имеют дело с народом, не привыкшим к подобным тиранствам, с народом, который был покорен после отчаянного сопротивления и хорошо помнил об утраченной свободе. Наконец, мера терпения переполнилась, когда народ был оскорблен в самых заветных своих чувствах - в своей преданности святой вере. Бывши прежде язычниками, как мы знаем, татары при Берке приняли магометанство. Хотя в общем они не утратили прежней веротерпимости, но уже вследствие самого характера магометанства между ними, естественно, могли появляться отдельные фанатики, старавшиеся распространить новую религию между подвластными народами. В 1262 г. явился на Руси «злой бесермени» Тетям. Какой-то монах по имени Зосима в угоду мусульманину отрекся от христианства и, «вступив в прелесть пророка Махметя», с ободрения Тетяма, «того поспехом», начал ругаться над своей прежней религией. В словах летописца живо отражаются чувства ужаса и отвращения современников к поступку Зосимы. «Бе мних образом точию, сотоне же съсуд, бе бо пияница, и студословец, и празднословен, кощунник». Народ не мог пересилить чувства негодования при виде, того, как «окаанный лишеник веры» бесчинствовал, «кресту и святым церквам ругался». «Беззаконнаго и сквернаго, и законопреступника, и еретика Зосиму убиша в городе Ярославле. Бе бо тело ядь псом и враном, а ноги его, те на злое беху быстри, те же влачими бяху от псов по граду, всем людем на удивление; от Божия суда на преступнице тако бысть конец лишеному нечестивому его телу, а души нечестивого, глаголеть: червь их не умреть, а огнь их не угаснет (Марк. IX, 44, 46); и инде глаголеть: оскуде беззаконный, и погибе нечестивый, и потребишася беззаконнующи во злобе» (Исаия XXIX, 20). Точно электрическая струя пробежала по нервам народа: по всем городам Суздальской и Ростовской земель загудели вечевые колокола. Народ восстал во Владимире, в Суздале, Ростове, Ярославле, Костроме, Великом Устюге. Точно сговорившись, вдруг поднялся народ и решился сам расправиться со своими притеснителями. Забушевала, точно ураган, страшная буря народного негодования. Пущены были слухи, что сам великий князь Александр разослал по городам грамоты, «что татар бити». Откупщикам пришлось теперь расплачиваться за свои бесчеловечные поступки. С одушевлением говорят об этой поре летописцы, очевидно, разделявшие чувства, охватившие народ: «Благий человеколюбец Бог наш, и моления Материя послушав, и избави люди своя от великыя беды мелосердием Своим!» «Избави Бог от лютаго томленья бесерменскаго люди ростовския земли, вложи ярость в сердца крестьяном, не терпяще насилья поганых!» «И точно, - замечает историк, - на этом событии, кажется, лежало особое благословение Божие, ибо народ, несмотря на справедливую ненависть к притеснителям, рассчитался с ними с беспримерною в таких случаях умеренностью». Черта весьма характерная! Христианский народ, видимо, удерживался от пролития крови и, предоставляя суд Богу, ограничился изгнанием откупщиков. Убитых было немного, и то из числа наиболее ненавистных и свирепых хищников. Собственно из татарских сборщиков дани никто не пострадал. Замечательно, что ярость народа мгновенно утихала, когда догадливые люди, прося прошения и пощады, изъявляли намерение креститься. Так, например, в Устюге народ немедленно простил все свои обиды главному откупщику Буге, когда тот явился на вече и просил народ пощадить его. Буга крестился и назван был Иоанном. Женившись на взятой им еще ранее христианке Марии, он постарался заслужить любовь доброй христианской жизнью. Память о нем сохраняется в местных преданиях: в Устюге указывают место, которое носит название Сокольей горы, потому что Буга однажды среди соколиной охоты на этой горе дал обет построить здесь храм, посвященный святому Иоанну Предтече. Причиной умеренности народа могли быть и увещания князей, «ибо русскому всегда священна власть государя, и по одному слову его он удерживает порывы мщения». Бесерменам дан был хороший урок, который забыть было нельзя. Они должны были понять, что всему есть мера, что русский народ, хотя и побежден, не примирился с рабством. Но за этот урок предстояло ужасное возмездие. Можно было ожидать нового нашествия татар вследствие ханского гнева. Слышно было, что полчища татар уже готовы ворваться в пределы Русской земли. Итак - снова опустошение, снова избиения целыми массами, может быть, конечное порабощение и пагуба.
Война с ливонскими немцами во главе с Дмитрием Александровичем и Ярославом Ярославичем
Александр готовился в это время к походу против ливонских немцев. Побуждаемые посланиями папы Александра и раздраженные изменой Миндовга, истребившего в своей земле всех католиков, ливонцы вновь открыли враждебные действия против Новгорода и Литвы. Миндовг обманул все надежды католиков. Он довольно скоро понял, что самой грозной опасностью для литовского народа являются немцы, что они помышляют не о благе литовцев, а об их порабощении и разорении. Александр получил известие об этом как раз в такое время, когда ему невозможно было принять личное участие в походе: ему необходимо было спешить в Орду, чтобы спасти русский народ от грозивших ему ужасных бедствий. Тем сильнее был его гнев на «окаянных преступников правды», спешивших воспользоваться трудным положением его и России, и он решился расправиться с ними так, чтобы они живо припомнили времена Ледового побоища. Как ни тяжело положение Руси, но он не уступит им ни пяди родной земли, он покажет им, что рука Руси еще высока! Святая Русь заслонила собой Западную Европу, приняв на свою богатырскую грудь все удары варваров, а спасенные ею, так недавно сами содрогавшиеся от свирепости неодолимых монголов, стремятся воспользоваться положением многострадальной земли, чтобы безнаказанно оскорблять ее, прилагать раны к ранам! Всевышний не оставит таких поступков безнаказанными! Такие чувства, без сомнения, одушевляли Александра, когда он делал распоряжения относительно похода против немцев в 1262 г. Для достижения возможно полного успеха он прибег к содействию литовцев. Заключен был союз с литовским князем Миндовгом, жмудским Тройнатом и полоцким Тевтивилом. Все низовые полки отпускал Александр, вверив начальство над ними своему брату Ярославу, князю тверскому, и зятю Константину с тем, чтобы они во главе с сыном его Дмитрием, княжившим тогда по распоряжению отца вместо Василия в Новгороде, и с храброй его новгородской дружиной двинулись в Ливонию. Из Софийской Первой летописи: «...князь же великий Александр... послал брата своего младшего князя Ярослава и сына его Дмитрия с новгородцами на западные страны, и все свои полки с ними. И пошли князь Ярослав и князь Дмитрий Александрович, и с князем Константином, зятем Александровым, и с князем Полоцким Товтивилом, а с ним полочан и литвы 500, а княжих полков и
новгородцев бесчисленное множество. И пришли к городу немецкому Юрьеву, и встали под градом. Ибо был вельми крепок, о три стены каменные, и множество людей в них всяких...». Между тем неукротимый Миндовг, не дождавшись прихода русских, ворвался в пределы Ливонии и, внося всюду опустошение, явился под стенами Вендена. «Опустошил он всю землю, - печально говорит немецкий писатель, - и оставил следы своего зверства, на какое только был способен этот отступник и враг христианского имени». Но без помощи русских Миндовг мог совершить только опустошительный набег, а между тем русские замедлили поход. Поэтому литовский князь, удовольствовавшись большой добычей и опустошением неприятельской земли, вернулся домой. Но немцы не успели еще успокоиться, как появились русские с другой стороны. Целью их похода был Дерпт (Юрьев), старинное достояние Русской земли. Немцы превратили его в сильную крепость, с большим количеством жителей и сильным гарнизоном. Город был обнесен тремя каменными стенами, под зашитой которых враги «пристроили себе на городе брань крепку». Видно, велико было раздражение русских против неугомонных врагов: не теряя времени, в правильной осаде, князья решились на немедленный приступ. С неукротимой отвагой бросились русские на приступ и быстро овладели посадом. «Сила честного креста и св. Софии всегда низлагает неправду имеющих... Ни во что твердость та бысть!» — замечает летописец. По обычаям того сурового времени город был сожжен, имущество разграблено, набрано много пленных. Урон русских был весьма незначителен. Поэтому с трудом верится немецкому историку, утверждающему, что магистр ордена Вернер, собрав войско, напал на русских и, отбив добычу, вслед за ними ворвался в Новгородскую землю, и произвел страшное опустошение. Русские летописи ничего не говорят об этом. Мир был заключен в том же 1262 г. Памятником похода осталась договорная грамота с немцами, написанная от лица Александра и сына его Димитрия. Поход был знаменателен тем, что впервые русские князья соединились с литовцами для совместной борьбы с немцами. Распоряжения относительно этого похода были последним делом Александра по отношению к ливонским немцам. Не раз и впоследствии возобновлялась вражда с ними, но заслуга Александра состоит в том, что он указал русским путь к победам и этим как бы завещал стоять до конца за русское достояние. Особенно замечательна была война, происшедшая в 1268 г., пять лет спустя после кончины Невского. Сын Александра Димитрий был опять в числе главных участников знаменитого похода, в котором «совкупишася вся княжения русьская в Новгород со множеством вой своих», между тем как с другой стороны также «совкупися вся земля немецкая». При Ракоборе произошла страшная битва, напомнившая всем Ледовое побоище. Так же, как на льду Чудского озера, Русь, одушевляемая «храборством великого князя Димитрия», сломила железный строй рыцарей «великие свинии», и только темная ночь прекратила побоище. Видно, дух Александра еще был жив в новгородцах и псковичах! (В Ракоборской битве 1268 г. участвовали немцы, датчане во главе с Довмонтом против псковичей, новгородцев и дружин князя Димитрия Александровича. В период с 1269 по 1306 г. Литва совершила пять походов на Русь и девять походов на Пруссию.) Александру теперь было не до похода: отдав свои полки сыну Димитрию, он решился немедленно отправиться в Орду, «дабы отмолил люди от беды». Положение его было весьма затруднительно. «Это путешествие, - справедливо говорит историк, - было одним из величайших подвигов самоотвержения со стороны Александра: хотя он не участвовал в народном восстании. Об участии Александра Невского в восстании 1262 г. в древнейших летописях ничего не говорится. Скорее всего, грамота Александра “чтоб татар побивать" так же легендарна, как и история создания устюжской Предтеченской церкви “на Сокольей горе”. Но, с другой стороны, нельзя не заметить явную согласованность выступлений, вспыхнувших одновременно в различных городах Руси; можно думать, что инициатива выступления исходила из какого-то единого центра». В научной литературе встречаются утверждения, что к выступлениям против откупщиков был причастен великий князь Александр. Так считают В.А. Кучкин, В.Л. Егоров. В этом утверждении исследователи ссылаются на фрагмент известия Устюжской летописи под 6770 г. (1262 г.): «И прииде на Устюг грамота от великого князя Александра Ярославича, чтоб татар побивати». Однако при анализе известия обращает на себя внимание тот факт, что данный фрагмент читается не в самом сообщении об изгнании откупщиков, а в приведенном несколько ниже летописном пересказе местной Устюжской легенды о том, что был крещен «Бакуй-богатырь». Фольклорная история данной легенды несомненна, что заставляет сделать известные оговорки в отношении достоверности свидетельства о повелении Александра «татар побивати». Таким образом, по имеющимся источникам невозможно выяснить не только формы и масштаб поддержки восставших великим князем, но и саму причастность Александра Ярославича к выступлениям 1262 г. Не исключено, что эти выступления носили все же стихийный характер. Как бы то ни было, справедливым представляется замечание В.Л. Егорова о том, что в этом неординарном событии обращает на себя внимание одна немаловажная деталь: откупщики были именно изгнаны, а не убиты. В таком решении можно видеть плоды поведения Александра Ярославовича - постоянно предостерегаться от серьезных конфликтов с Ордой, чтобы не было повода послать карательные войска на Русь. Вероятно, что возмущенным народом руководили представители из окружения великого князя. Как уже было сказано, литературные источники не дают никаких оснований подозревать Александра Ярославича в жестокой расправе над участниками выступлений 1262 г. Именно на это сделал многозначительный (и совершенно бездоказательный) намек И.Н. Данилевский. Перечисляя «вины» великого князя, ученый пишет: «Никто не знает, какой ценой были подавлены эти выступления...». Между тем И.Н. Данилевскому была хорошо известна Устюжская летопись, ибо несколькими строками выше он называет Устюг в перечне восставших городов, но приводит цитату только из Лаврентьевской летописи, где Устюг не упомянут. Никак не объяснимое нежелание автором цитировать Устюжскую летопись понять не трудно: ведь этот источник противоречит обвинительным настроениям И.Н. Данилевского. А по поводу обвинения в адрес великого князя вновь бы хотелось напомнить старую истину: «Мертвые сраму не имут», - но срам в полной мере выпадет на долю живых любителей обвинить кого бы то ни было без достаточных оснований. Великий князь и в душе, и на деле был прав перед ханом, но его неучастие в беспорядках 1262 г. не избавляло от личного ханского наказания, и он шел в Орду почти на верную смерть; ему предстояли неодолимые трудности. Войска ханские получили приказание верховного хана Берке, который требовал отправки русских войск в Иран, следовательно, хан не намерен был слушать оправданий и уже решил излить свою месть на строптивых данников. С какими же глазами мог явиться перед ним Александр и чего ждать от него? Не прошло еще и пяти лет, как Александр уверял хана, что русские будут самыми покорными данниками, лишь бы он не предавал народ совершенному порабощению; хан согласился на его уверения и дал Русским землям права государства почти самостоятельного, а русские уже подняли всеобщее восстание и изгнали ханских сборщиков дани. Очевидно, таким образом, что Александр, как не исполнивший обещания, был кругом виноват в глазах хана и, отправляясь в Орду, прежде всего, должен был видеть перед собой участь Михаила, князя черниговского, и других князей, сложивших там свои головы. Он должен был принять на себя весь пыл ханского гнева. Летописи не говорят о подробностях Александрова путешествия; но дело говорит само за себя; об этом подвиге Александра нельзя вспоминать без благоговения к высокому характеру подвигоположника. Ясно, что Александр, решаясь отправиться в Орду, совершенно забывал о себе и думал только о любезной ему Русской земле и о священном долге государя, защитника подданных. Он шел как добровольно обреченная искупительная жертва за Русскую землю. В его внешней жизни не было покоя. Он - то на коне, то во владычных палатах, он отражает врагов, умилостивляет ханов, строит церкви и города, подавляет мятежи. Его жизнеописание столько же житие, сколько страница русской истории. Святой Александр был одиноким на своем историческом пути. Нет ни одного указания на человека, близко стоявшего к нему и всецело понимавшего его поступки. Наоборот, все сведения говорят о непонимании и прямом противодействии. Против него восставали, хотя и мирились, даже родные братья и сын. Александр пользовался любовью народа, бояр и дружины. Об этом свидетельствует описание великого горя всей земли при его кончине. Но эта любовь еще не означает понимания. Эта любовь интуитивная, высокая оценка его дела по плодам. Но в минуты принятия решений он всегда был одиноким. И проводил свои решения против воли большинства при скрытом, а иногда и явном противодействии. Поэтому мы еще раз вернемся к действиям митрополита. Митрополит Кирилл являлся единственным человеком, о котором достоверно известно, что он понимал и поддерживал Александра в его государственном служении. Об этом говорят и благословение, данное на поездку к Батыю, и постоянная близость к Александру, и
слова самого Александра по возвращении из Новгорода, после принудительной татарской переписи, и отношения Кирилла к ханам, всецело совпадавшие с политикой Александра. Все это выделяет митрополита Кирилла из среды его современников, соединяет с Александром и ставит их рядом, над всеми современниками. Ни происхождение Кирилла, ни его молодость, ни пострижение, ни первые монашеские годы неизвестны. Известно лишь, что он был русским, а не греком. По-видимому, он родился на юге. В 1243 г. он уже носил сан митрополита Киевского и жил в Галиче. Когда в 1246 г. князь Даниил Галицкий вернулся из Орды с ярлыком на княжество, он послал Кирилла в Византию к патриарху для утверждения в митрополичьем сане. По пути в Константинополь Кирилл остановился в Венгрии и по поручению короля Белы вернулся назад в Галич, чтобы передать предложение короля выдать свою дочь за Льва - сына Даниила Галицкого. Предложение это было принято. Кирилл совершил венчание и потом снова отправился в Грецию. Патриарх Мануил II утвердил его в сане митрополита Киевского, и Кирилл вернулся на Русь. Приехав в Киев, он застал его в развалинах. Киево-Печерская лавра была пуста. Жители городов разбежались. Разоренная и выжженная Киевская Русь, лежавшая на границе степей, постоянно подвергалась новым набегам. Все татарские орды, которые посылались время от времени ханом для покорения Европы, проходили через Киевскую Русь, и их «мирные привалы» разоряли уцелевшие селения и города не менее чем завоевания. Митрополит Кирилл начал усердные труды по восстановлению церковной жизни. Он совершал большие поездки по всей митрополии и, как мы знаем, в Орду. Так, в 1250 г. он поехал из Киева в Чернигов, Рязань и Суздаль. Это посещение Северной Руси решило его дальнейшую жизнь. После смерти архиепископа Владимирского Митрофана († 1238 г.), сгоревшего при взятии города татарами, Владимирская епархия оставалась незамещенной, и ею управлял из Ростова соседний ростовский епископ Кирилл. Приехав во Владимир, митрополит Кирилл III остановился там. Сначала это было временной остановкой на пути. Потом он постоянно поселился во Владимире. Оставаясь митрополитом Киевским, он стал из Владимира управлять всей митрополией. Его заботы сосредоточились главным образом на Владимирской епархии. Из Владимира он продолжал свои поездки по Руси. Так, он ездил в Киев и в Новгород в 1251 г., когда там еще княжил Александр Невский. Труды митрополита Кирилла, прежде всего, были направлены на воссоздание церковного управления, разрушенного вместе с городами. Приехав во Владимир, он застал запустение. Большинство церквей было разрушено. Епископы не объезжали своих епархий и не пытались поучать паству. Среди духовенства распространялось святокупство. Полуграмотные, а то и совсем неграмотные священники извращали древний чин богослужения. Сами невежественные, они не только не исправляли невежество паствы, но часто еще более его укрепляли. Христианство, недавно пришедшее на север, не уничтожало язычества. Оно во многом слилось с ним. Поэтому в жизнь и в вероучение вошло много языческих верований. Возникло то затейливое сочетание суеверия с верой, которое веками продолжало жить в Северной Руси. Внешние судьбы Руси менялись, глубоко менялся ее облик, а это двоеверие оставалось прежним. Димитрий Ростовский, придя на Ростовскую митрополию через четыре с половиной века после митрополита Кирилла, застал ту же картину. И его борьба с темнотой и суеверием была такой же, как и борьба Кирилла. По словам летописи, Кирилл «по обычаю своему учаше, наказуяше, исправляше». Постоянно объезжая епархии, он пытался исправлять и духовенство, и паству. Он особенно заботился о просвещении духовенства и искоренении доверия; обличал святокупство и нечестивую жизнь. Он, совершая объезды, заставлял епископов следить за своими епархиями. Кроме того, он неотступно заботился о внешнем благосостоянии Церкви, восстанавливая, созидая храмы и вводя благолепный церковный чин. Видя сильное падение нравов, как среди населения, так и среди низшего духовенства, после нашествия монголов, митрополит Кирилл решил с этим бороться и созвал в 1274 г. собор, на котором были написаны строгие правила для устранения всех беспорядков в церковной жизни и искоренения злоупотреблений. Причем всех не соответствующих сану священников решено было удалить. Его деятельность не ограничивалась пределами Руси. Неизвестно, ездил ли он сам в Орду, но, во всяком случае, он два раза посылал туда Ростовского епископа по имени тоже Кирилл. Христианство, главным образом несторианство, было известно ханам и не вызывало к себе враждебного отношения. Мать хана Мункэ была христианкой. Много было христиан и среди приближенных хана. Есть сведения, правда, непроверенные, что сам хаган Гаюк умер христианином. Большинство татар, однако, оставалось верными своей религии, а впоследствии в большинстве своем приняло ислам, который был наиболее близок к воинственному духу татарского ханства. Часто именно отсутствие фанатизма и веротерпимость, побуждавшая видеть частичную истину во всякой религии, препятствовали перемене веры. Пользуясь веротерпимостью Мункэ, митрополиту Кириллу удалось добиться от него ярлыка, который дал Русской церкви особые права и льготы. Так, при всеобщем обложении данью духовенство и монастыри были от нее избавлены. Митрополит Кирилл скончался в 1281 г. Он так и не ездил в Орду. Возможно на это повлияло то обстоятельство, что веротерпимость у татар, особенно после принятия ханом Берке ислама, была уже не такой безоблачной, как об этом пишется в новых изданиях по истории Руси. Таким образом, не только во внутреннем управлении Суздальской Русью, но и во внешних делах по сношению с ханами, защите Церкви и учреждению епархии в Орде дело митрополита Кирилла всецело совпадало с делом князя Александра. Н.М. Карамзин пишет о митрополите Кирилле: «Митрополит, скончавшийся в Переславле-Залесском и погребенный в Киеве, был одним из самых добрых пастырей древней Российской церкви. Он мирил князей с народом, просвещал духовенство. Искоренял заблуждения, одушевленный ревностью о вере и чистоте Евангельского учения». И как государственное правление Александра сделалась основоположным для его наследников, так и начатое митрополитом Кириллом церковное окормление по отношению к татарам было воспринято всеми его преемниками во Владимирской, а потом и в Московской митрополиях.
Источник: Святой витязь земли русской. Святость жизни благоверного великого князя Александра Ярославича Невского / А. Соколов. – Н. Новгород, 2008. – 360 с.: ил.
