Военно-судная комиссия для польских мятежников в гор. Владимире (1863-64 гг.)
В воспоминаниях писателя Н.Н. Златовратского есть страницы, которые посвящены проходящей через город «Владимирке» и связанным с ней впечатлениям детства и юности.
В 60-е годы XIX века большое впечатление на владимирцев оказало пребывание в городе участников польского национально-освободительного движения 1863-64 гг. Многие сотни поляков, схваченных в плен на полях сражений или просто по подозрению в сочувствие «мятежникам», прошли через Владимир.
«Вспоминается мне, была уже ранняя весна, когда вдруг распространился в нашем городе слух, что с вокзала погонят партию «кандальных» поляков в наши арестантские роты... - пишет Н.Н. Златовратский. - Это было зрелище для нас новое и поразительное. - Мы, прячась за калитками и заборами соседних домов, могли, к нашему изумлению, видеть, как прошла по «Владимирке» целая партия человек в тридцать таких же почти юнцов, как мы сами, и эти юнцы, окруженные конвоем с ружьями, крупно и бойко шагая, в ухарски надетых конфедератках, шли с такой юношески беззаветной и даже вызывающей бодростью!»
Н.Н. Златовратский пишет, что поляков поместили в арестантских ротах, где они «должны были пробыть несколько недель в ожидании новых партий, чтобы двинуться в Сибирь».
Здесь в воспоминания автора вкралась ошибка. Возможно, из-за неосведомленности будущего писателя, в то время гимназиста, а может быть, и из-за большой секретности, которой было окружено производство суда над поляками. А о том, что их прислали во Владимир именно на суд, говорят документы государственного архива области.
С восстанием 1863 - 1864 гг. в Польше царское самодержавие жестоко расправилось. Десятки тысяч восставших были сосланы в Сибирь, а также на поселение в отдаленные губернии России, отбывали срок заключения в арестантских ротах - особых тюрьмах с жестоким каторжным режимом, которые имелись в нескольких десятках городов России.
Во Владимире, «по высочайшему повелению», была учреждена «особая военно-судная комиссия... для суждения мятежников, высланных из Киевского военного округа». Документ об этом был подписан министром внутренних дел 5 ноября 1863 г., а уже 11 ноября из Пскова во Владимир отправил первую партию «польских мятежников» -135 человек.
19 ноября во Владимире получили телеграмму: «Отправлено еще 200 человек для суда, снимайте помещения по мере надобности». К декабрю во Владимире было уже 623 польских повстанца.
23 ноября комиссия «открыла свои действия», сняв наказания с 39 арестантов. Дальше ее деятельность напоминала конвейер, работавший почти безостановочно. Время от времени среди документов комиссии встречаются требования вызвать из Москвы на суд новые партии арестованных поляков, «дабы комиссия не оставалась в бездействии» и «не имела остановок в производстве дел по недостатку во Владимире подсудимых». Препятствием к такому безостановочному действию суда служили только весенние разливы рек, когда отсутствие переправы через Оку делало невозможным отправку из Владимира уже осужденных.
В такие моменты тюрьмы во Владимире оказывались переполненными и не могли вместить новых партий. Кроме арестантских рот и тюремного замка, для них снимали дома у частных лиц, срочно приспосабливая их под места заключения.
Н.Н. Златовратского-гимназиста и его друзей недаром поразил юный вид «кандальных». В основном это были совсем молодые люди и даже дети 12-15 лет. В одном из документов, где говорится о мерах наказания для подсудимых, прямо сообщается о том, что взятые в плен на поле битвы малолетние, 13-15 лет, ссылаются в казенные селения Астраханской губернии. Один из документов содержит предложение судебной комиссии о переведении двух мальчиков, 12 и 14 лет, из общих камер в тюремном замке к привилегированным заключенным, находящимся в арестантских ротах.
Сотня польских повстанцев прошли перед судом за несколько месяцев работы военно-судебной комиссии во Владимире. По приговору одни отправились в Сибирь, другие - в арестантские роты Нижнего Новгорода, Вятки, Саратова, Симбирска и других городов на сроки от 1 до 5 лет. Наиболее тяжелым наказание было для тех, кто был взят в плен с оружием в руках.
Документы показывают, что дух польских повстанцев не был сломлен и в тюрьме. «Юношески беззаветная и даже вызывающая бодрость», так поразившая владимирцев вначале, сохранялась и в тюрьме. «Насмешки и ругательства», как донесли губернатору (Самсонов Александр Петрович), испытывали на себе со стороны товарищей те немногие, что изъявили желание «исправиться» - поступить в царскую военную службу.
Предпринимались неоднократные попытки устройства побегов из тюрьмы и с этапов. Некоторые из этих попыток были пресечены в самом начале, другие удавались. Однако беглецы не могли уйти далеко. Так, бежавшие девять человек с Пустынского этапа (в Суздальском уезде), при пересылке их в костромские арестантские роты были задержаны - один в Юрьевском уезде, другие в Ростовском, и только двоим удалось дойти до Москвы, где они также были арестованы.
Большое беспокойство властям доставляло поведение польских арестантов в тюрьме. То там читались «возмутительные письма» - родственники и друзья из Польши и Литвы сообщали о готовящихся попытках возродить национально-освободительное движение в Польше, то весь замок пел революционные песни.
Началось брожение умов и у юных владимирцев. Златовратский вспоминал, как поразили гимназистов, да и весь город демонстрации под окнами тюрьмы «девушки в черном».
«Их поместили в арестантских ротах, на краю города, вместо пересыльной тюрьмы, где они должны были пробыть несколько недель в ожидании новых партий, чтобы двинуться в Сибирь. С тех пор арестантские роты совсем завладели нашим вниманием. Вначале чуть не каждый вечер мы, скрываясь от следивших за нами «субов» и надзирателей, ухитрялись просиживать где-нибудь в кустах поблизости тюрьмы целые часы, вслушиваясь в неведомые нам мелодии, то невероятно-грустные, то торжествующе-вздымающие, исполняемые юными, свежими голосами, далеко раздававшимися в вечернем воздухе. Было что-то торжественно-величавое в этом пении, и мы слушали его затаив дыхание, впиваясь в то же время глазами в юные бодрые лица, которые мелькали за железными решетками тюрьмы.
— Смотрите, смотрите! — крикнул однажды кто-то, показывая на площадь перед тюрьмой.
Мы увидали скромно стоявшую молодую девушку, в черном траурном платье, в шляпке с креповой вуалью, не спускавшую глаз с тюремных окон.
Вдруг она махнула белым платком раз, другой; в тюрьме, очевидно, это заметили, и десятки юных голов уперлись в оконные железные решетки; девушка качнула несколько раз головой — и в тюрьме вдруг грянула бурная приветственная песнь. Когда ее пропели, девушка исчезла. Мы были вне себя от изумления. «Какова, братцы! А? Кто такая?» - спрашивали мы в недоумении друг друга. На следующий вечер мы уже, понятно, с величайшим интересом вновь ждали ее появления на прежнем месте. Она не заставила себя долго ждать. Очевидно, ее ждали и юные заключенные и при ее появлении снова приветствовали ее восторженным гимном.
Демонстрации молодой девушки, конечно, быстро сделались известными в небольшом городе как всей городской культурной публике, так и начальству; сделалось известным и то, что эта храбрая девушка была Софья N, дочь очень популярного в городе врача, поляка по происхождению. Но вместе с этой широкой известностью быстро прекратились ее демонстрации. Рассказывали, что когда в третий раз Софья N появилась перед тюрьмой, то к ней подошел дежурный офицер и, любезно раскланявшись с ней, передал ей предупреждение губернатора, что если она будет демонстрировать перед тюрьмой в траурном наряде, то начальство вынуждено будет тут же на месте раздеть ее, и что если этого не сделали до сих пор, то из уважения к заслугам ее отца. С тех пор имя Софьи N прогремело в городе, как имя первой у нас женщины «нового типа», — и ей долго после того нельзя было пройти незамеченной по улице или бульвару: наша молодежь останавливалась группами и всматривалась в нее с величайшим интересом, как в женское существо совершенно особого рода. Она интриговала нас и тем, что, помимо бывших демонстративных выступлений, она и теперь продолжала ходить по городу своей бойкой, деловитой походкой, в скромном черном траурном платье, и тем, что, по наведенным нами справкам, она была очень самостоятельной, независимо державшей себя в высшем обществе девушкой, и что, наконец, она была знакома в подлиннике со всей польской классической литературой, о которой мы не имели никакого еще представления... Одним словом, Софья N явилась для нас совершенно неожиданным открытием» (Н.Н. Златовратский. «Как это было. Очерки и воспоминания из жизни 60-х годов». М., 1911).
Губернские власти поспешили пресечь эти демонстрации. Но имя смелой девушки, которая продолжала демонстративно ходить по городу в траурном платье, было уже на устах владимирской молодежи, для которой она знаменовала собой женщину нового типа.
Оказалось, что это была Софья Яновская, дочь известного во Владимире врача-поляка и старшая сестра будущей жены Н.Н. Златовратского Стефании Августовны. Она была хорошо образована, читала в подлиннике польскую классическую литературу. Не могли оставить ее равнодушной и события национально-освободительного движения в Польше в начале 60-х годов.
Как могла девушка выразить свое сострадание к заключенным в тюрьму соотечественникам? Она открыто выразила его своими демонстрациями у тюрьмы. Не многие могли в то время решиться на подобный шаг. Софья Яновская стала «неожиданным открытием», героиней для владимирской молодежи и помогла зарождению «женского вопроса» во Владимире, где в то время не было не только гимназии, но даже никакого низшего учебного заведения для женщин.
Суд над участниками польского национально-освободительного движения 1863 - 1864 гг. во Владимире и связанные с этим события - мало изученная страница в истории нашего города. Между тем этот факт нельзя не учитывать при анализе обстановки общественного движения в городе в 60-е годы XIX века.
Источник:
Титова В. Во Владимир на суд. «Призыв». 1974 г., 1 сент.
Владимирская арестантская рота гражданского ведомства
Владимирский тюремный замок
Владимирская губерния
|
