Муромские средне-учебные заведения не могли остаться в стороне: общее движение захватило и их. В 1900 г. на запрос Округа о том, известно ли ученикам содержание устава «Всероссийского Гимназического Союза», и воззвании «Нашим товарищам», директор реального училища г. Марков пишет, что «прямых и явных указаний на это не имеется», но вместе с тем признает «тот грустный факт», что под влиянием неизвестных ему причин с некоторых пор стало замечаться в общем направлении учеников старших классов «нечто», чего прежде не было, а именно: в обращениях учеников к преподающим проявляется какая-то резкость, высказывание недовольства постановкой дела в средней школе, о неудовлетворительности методов, о рутине и пр. В поведении же учеников стало обнаруживаться больше нарушений ученических правил и классной дисциплины и как бы игнорирование распоряжений и т. п. Эти обстоятельства побудили Педагогический Совет принять довольно серьезные «карательные» (так пишет директор) меры, как-то: заключение в карцер на 24 часа и даже «удаление некоторых учеников». Далее директор жалуется, что вредное влияние оказали некоторые студенты, что они может быть после концерта в зале реального училища 29 декабря 1899 г. сообщили ученикам Устав и обращение «Всероссийского Гимназического Союза», что он и инспектор бороться против этого влияния не могут, что студенты и учащиеся реального училища — родные по семье, а потому родители замалчивают о поведении учеников; полицейские власти не сообщают ему своих наблюдений, а большинство учебного персонала относится индифферентно к учащимся вне класса и, таким образом, директор и инспектор остаются совершенно одинокими в деле наблюдения за учениками. Директор и инспектор одиноки в деле сыска!.. Они одиноки!.. но, однако, «оставаясь всегда верными долгу службы, все зависящие меры для достижения благих воспитательных целей принимаются и неуклонно приниматься будут. Директор г. Марков, сообщал, что он и инспектор одиноки в дело наблюдения, очевидно, преуменьшал из-за каких-то, ему только известных, целей, свои способности в деле сыска. Никогда еще сыск не был так развит, как при нем: поголовные обыски учеников, одиночные допросы всего класса, неожиданные посещения учеников днем и ночью, даже живущих у родителей,— вот те воспитательные меры, какие принимались им в деле достижения «благих воспитательных целей». Наследство этих «воспитательных» мер оставалось в муромских учебных заведениях вплоть до 1905 г. И, несмотря на удивительно-громадные способности в деле сыска, директор все-таки проглядел: ужо несколько лет при нем крамола гнездилась среди учащихся. В 1896—1897 гг. учениками старших классов реального училища была создана нелегальная ученическая библиотека, просуществовавшая около 20 лет, и только после февральской революции 1917 г. переданная в фундаментальную библиотеку муромского реального училища, правда, в страшно истерзанном и растрепанном в годы реакции жандармскими обысками виде. Вокруг этой библиотеки объединились все лучшие ученические силы. Библиотека была настоящим детищем членов ее. Все лучшее, что было на легальном и нелегальном книжных рынках всех концов России, сосредоточивалось в этой библиотеки. Это достигалось следующим образом: каждый, окончивший реальное училище и уезжавший в какое-либо учебное заведение, связи с библиотекой не порывал и считал своей обязанностью все новинки книжных рынков привозить или присылать в свою библиотеку. Библиотека, за исключением различных пожертвований, существовала на членские взносы, сберегаемые по копейкам от ученических завтраков. В члены библиотеки новички вербовались очень осторожно, и только после предварительного ознакомления с кандидатом, двое поручителей выдвигали кандидатуру на общем собрании членов, и, только после тщательного обсуждении кандидатуры нового члена, знакомили с ученической тайной. Все протоколы собраний и устав библиотеки хранились у секретаря. Кроме секретаря существовали и др. особо-почетные должности, так наз. «мытарей» — сборщиков членских взносов. Библиотека имела свою печать, в форме черной звезды, которой отмечались книги где-нибудь среди страниц. Библиотека просуществовала нелегально около 20 лет, благодаря, во-первых, тому, что члены библиотеки подбирались очень осторожно, и ученическими фискалам она была недоступна, во-вторых, тому, что она всегда помещалась на квартирах таких учеников, родители которых были выше всяких подозрений со стороны училищного и жандармского сыска, в большинство случаев, в домах самых благонамеренных горожан гор. Мурома: Гладковых, Гундобиных, Дубовых, Засухиных, Зворыкиных, Мошенцевых и др. Сложно представить себе, сколько грома и шуму было бы, если бы какой-нибудь из этих благонамереннейших папаш-купчин узнал бы, что он является покровителем ученической крамолы, поощряя посещение товарищами его сына. В третьих, тому, что библиотека обладала, так сказать, большой гибкостью и, самая ценная часть ее могла быть в любую минуту переброшена в любой конец города. Так, к 1907 г. библиотека, помещавшаяся в кв. братьев П. и А. Дубовых по Вознесенской ул., чуть ли не рядом с общежитием стражников, быстро исчезла оттуда на Никольскую улицу, при чем, чтобы не возбудить подозрений, самая ценная часть ее была перенесена в полах ученических шинелей между верхом и подкладкой, куда книги опускались через прорезанные карманы. У библиотеки были и очень тяжелые моменты, заключавшиеся в том, что при малейшей опасности она растаскивалась сразу по нескольким квартирам и на некоторое время переставала существовать. Члены библиотеки являлись в то же время и членами ученических кружков. В большинстве случаев кружки до 1904 г. определенных программ не имели, и занятия в них велись в виде чтения нелегальной литературы, изучения программ социалистических партий и споров, сплошь и рядом совершенно бесплодных. Но на почве общения и обладания общей тайной, в некоторой части учащихся развивалось чувство товарищеской солидарности, вырабатывалась привычка к сохранению тайны и отзывчивость к нуждам рабочих организаций. Чувство это сохранилось и впоследствии в студенческих организациях, в форме «землячеств». В обычае учащейся молодежи было устройство в залах реального училища традиционного студенческого концерта, сбор с которого поступал в распоряжение земляческих касс, но поступал не целиком, а значительная часть его отчислялась обычно на партийную работу. Эти отчисления не всегда являлись тайной для училищного и жандармского надзора и вызывали соответствующую переписку между ними. В 1904 г., в период наиболее проявленной организационной партийной работы, большая часть сбора с концерта поступила в пользу партийных организаций, что не ускользнуло от бдительного ока жандармского подполковника Сомова, и он запросил от директора реального училища список лиц, между которыми был поделен сбор студенческого концерта, кем сбор распределялся, по какой сумме выдано каждому лицу и какими данными руководствовались при выдаче пособия. Часть студентов была допрошена жандармами, но выяснить им ничего не удалось. Период ученической жизни до 1905 года никакими активными проявлениями не отмечен: ученическое движение ограничивалось лишь подпольной работой, исключительно воспитательного характера. События первых же дней 1905 г. не могли пройти бесследно для жизни учеников. Первые же прокламации, связанные с событиями 9 января, стали наполнять классы, при чем эти прокламации переписывались карандашом через переводную бумагу и раскладывались по партам, или раскидывались по уборным, коридорам, залам и пp. Общее настроение захватило всех и стадо прежде всего проявляться в целом ряде различных выходок против особо нелюбимых учителей. Дисциплина упала до того, что педагогический совет, на целом ряде своих заседаний, стал изыскивать меры для поддержания ее в классах и вообще в школе, но объективные условия были сильнее педагогического совета. В начало февраля выходки стали учащаться и принимать все более и более боевой характер. Революционные события, развертывающиеся с необычайной быстротой по всей России, масса нелегальных воззваний, брошюр, постоянное общение со студенчеством делали настроение учащихся все нервнее, все требовательнее, все напряжение, и достаточно было самой ничтожной причины, чтобы вызвать учащихся на самые решительные действии. Такой причиной послужило постановление педагогического совета от 23 февраля об увольнении из училища за появление на улице не в трезвом виде 2-х учеников: А. Сигачева, учен. Ѵ-го класса и А. Декатова, учен. VI-го класса, при чем педагогический совет мотивом увольнения выставил то, что «подобные ученики марают честь училища». Лишь только 24 февраля утром стало известно ученикам о состоявшемся постановлении педагогического совета, немедленно же учениками IV, V и VI классов реального училища были прекращены занятия и предъявлено педагогическому совету требование об обратном приеме Сигачева и Декатова, под угрозой, в случай не исполнения требования, объявления общей забастовки. Решение бастовать было принято учениками IV, V и VI классов единогласно; VII же класс, за весьма небольшим исключением, был против забастовки. Положение, ввиду нежелания VII класса примкнуть к забастовке до 28 февраля, было страшно неопределенным: ученики ходили в школу, сидели на уроках, но заданного не учили, никаких работ не производили и отказывались совершенно отвечать всякие уроки (V класс). Пить дней велись переговоры с VII классом и когда окончательно определилось, что он категорически отказывается бастовать, было решено сорвать занятия во всей школе. Шифрованная телеграмма Муромского исправника — Лучкина, присланная 1 марта 1905 г. на имя Владимирского губернатора, гласила: «нынче обнаружилось волнение между учениками реального училища, собираются предъявить петицию о желательных нововведениях и об увольнении четырех учителей: после классных занятий гуляли группами». Губернатор ответил: «Ваше дело предупредить родителей, действуйте совместно с директором, избегайте насилий». 1 марта настроение учеников окончательно определилось. Вместо панихиды по убитому в 1881 году царю Александру II, ученики группами с самого утра стали собираться по уборным и, заперев туда двери, чтобы никто из надзирателей не мог проникнуть, устроили ряд летучих митингов. Здесь окончательно было принято решение о забастовке. Разойдясь по классам, ученики сдвинули все парты к дверям, устроили баррикады — и на всякие попытки кого-либо из классных наставников проникнуть в класс, отвечали криком и гамом. До 12 часов дня по классам вырабатывался план дальнейших действий: связь между классами поддерживалась через особых делегатов. В 12 часов ученики старших классов собрались в коридоре старшего отделения и потребовали прекращения занятий во всем училище. На всякие просьбы инспектора В. Гончарова разойтись, они отвечали криками и свистом. Видя, что авторитет училищного начальства пал, оно, в виде совета, предложило выбрать делегацию по 2 ученика от каждого класса, начиная с 4-го, для бесед с начальством и проявления ему своих требований. Но так как у учеников не было еще определенных требований, относящихся к школьной жизни, за исключением уже проявленного об обратном приеме в училище уволенных, то ученики и отказались от всяких разговоров с начальством, впредь до предъявления ему своих общих требований. Решено было поручить выработку этих требований особым представителям. Выбрав представителей и сорвав занятия в младших классах, ученики демонстративно толпой вышли из училища и, пройдя по Касимовской улице, разошлись по домам. Вечером состоялось собрание представителей на кв. ученика Н. Засухина, по Ивановской ул., где и была выработана петиция, сводившаяся к следующим пунктам: 1. Допущение в совет с правом голоса представителей от семей. 2. Ограничение власти начальства стенами училища: внешкольная жизнь находится в ведении родных. 3. Выразить порицание инспектору В. Гончарову и учителям: Беру, Барковскому, Мюнстеру, Чижову и Лесюку. 4. Частный контроль над преподавателями. 5. Свободное посещение учениками во внешкольное время земских собраний, заседаний думских, судебных, спектаклей и пр. 6. Неприкосновенность личности депутатов учеников. 7. Отмена жандармских обязанностей, возложенных на дежурных, и сыска во всем его объеме с его задабриваниями, запугиваниями, вскрытием корреспонденции. 8. Отмена усмотрения и замена его более легальными мерами (Здесь шла речь об ограничении особыми положениями безобразного самоуправства педагогов, которое они проявляли по отношению к учащимся в различных отраслях школьной жизни, а также и внешкольной, пользуясь предоставленным им законом «их усмотрения».). 9. Добросовестная оценка знаний, толковое объяснение задаваемых уроков и вежливое отношение к ученикам всех классов. Введение лекционной системы преподавания. Введение пятичасового учебного дня для младших классов, вместо шестичасового. Отмена форменной одежды. 10. Свободный доступ в залы реального училища для совместных чтений и развлечений. 11. Отмена обязательного хождения в церковь. 12. Возможность получать книги из фундаментальной библиотеки 4, 5, 6, 7 классам. 13. Внимательное отношение к просьбам и жалобам учеников. 14. Отмена увольнения за невзнос платы при наличности капитала в Обществе Вспом. бедн. учен. реального училища. 15. Принятие уволенных Сигачева и Декатова. На этом же совещании обсуждалось и поведение учеников VII класса, хотя и прекративших запятая, но к забастовке не примкнувших. Поведение VII класса вызвало большое негодование и среди учеников и среди студентов. Было выработано особое воззвание «К товарищам», разъясняющее всю подлость предательства учениками VII класса своих товарищей и призывающее к бойкоту их.
2 марта утро в школе началось обсуждением пунктов, выработанной накануне петиции. Настроение было очень бодрое. Тогда училищное начальство решило сразу запугать забастовщиков; собрав учеников в залу, директор огласил им какой-то циркуляр министра народного просвещения «о мерах успокоения учащихся в средних учебных заведениях и изысканиях, которым они могут подвергаться в случае продолжения забастовки». Эта устрашающая бумага не оказала никакого влияния на учащихся, наоборот, по ее прочтении, раздались возгласы, что бумага сфабрикована самим училищным начальством, посыпались обвинения его в подлогах, насмешки и т. д. В ответ на эту бумагу учеником ѴII-го класса А. Щелоковым была подана директору петиция. Директор Шольц, В., человек в высшей степени нерешительный и слабовольный, всецело находившийся под влиянием инспектора Гончарова, петиции не принял и, внезапно заболев, удалился на квартиру. Ученики потребовали принятая петиции инспектором. Инспектор, В. Гончаров под влиянием учеников согласился принять петицию, и принял ее, как он выразился, «неофициально». После вручения петиции инспектору, ученики разошлись по классам в ожидании ответа на нее. После продолжительного, напрасного ожидания, ими стало овладевать нетерпение, скоро это нетерпение вылилось в буйное настроение: началась порча ученических столов, чернильницы полетели через форточку на улицу. Все учителя скрылись в учительской комнате. Когда же случайно учитель Борковский показался в коридоре, то был осыпан целым градом обломков парт; с тех пор никто из преподавателей не рискнул показаться в коридорах старшего отделения. Не дождавшись ответа, ученики ушли из училища. Вечером стало известно, что ученицы женской гимназии ничего не имеют против забастовки у себя в гимназии, но бросить занятия и уйти из гимназии не могут, так как начальница гимназии, Буеракова, на время занятий запирает на ключ все выходные двери гимназии. Было условлено с гимназистками сорвать занятия и у них. 3 марта ученики, собравшись в училище и узнав, что вечером начальством училища созывается родительское совещание для обсуждения ученической петиции и мер воздействия на учеников с целью прекращения ими забастовки, всей массой двинулись из училища. Дойдя до угла Касимовской и Сретенской ул. часть учеников двинулась по Сретенской улице к женской гимназии и, подойдя к ней, вызвала начальницу гимназии и потребовала открытия дверей гимназии и свободного выпуска учащихся. Начальница со слезами на глазах просила «не трогать ее девочек», но гимназистки, узнав, что пришли реалисты, сами бросили занятия и примкнули к забастовке. В этот же день было выпущено воззвание «К ученикам» и «К родителям», с просьбой к ним, встать на защиту их детей. Первое гласило: Товарищи! В единении сила. Сегодня, 2-го марта, была оскорблена ваша порядочность и идея товарищества: до сих пор мы были убеждены, что в нашей среде есть только порядочные люди, но сильно в этом разочаровались: среди пшеницы оказались мерзкие плевелы, жалкие намеки на человека и человеческое достоинство. Подернутые легким слоем либерализма, эти ученики до сих пор считались людьми, а дошло дело до защиты своих прав, они оказались подлецами. „Нам хорошо, а до вас нам нет дела — черт с вами". Таковы убеждения жалких выскочек, — это очень веский аргумент, чтобы успокоить их мозолистую, миниатюрную совесть и заглушить в их заячьих душонках хорошие побуждения, если только они раньше были. К тому же, как рьяные почитатели «умеренности и аккуратности» Молчалива, они понимают, что держать руку начальства в такой серьезный момент — это удобный случай перед ним выслужиться, а это тоже не лишнее: и отметки будут прибавлять и аттестат хороший дадут. «Не все-ли равно, кому подать петицию — самим или родителям», наивно говорят они, желая этим показать ученическую незрелость, незрелость умственную, большинство же к ним присоединили другие эпитеты «сброд, подлецы, мерзавцы» и проч., „вор", официальное название, брошенное в актовой зале депутатами большинству этой трусливой своре в присутствии начальства в лице одного из этих либералов. Но мерзавцу плюй в глаза, а он все будет говорить „божья роса" и выражения общего презрения им недостаточно; поэтому мы призываем всех учеников прибегнуть к более активным мерам воздействия на эту дрянь. Надеемся, что все эти сторонники застоя, прислужливости и угодливости, встретят к себе должное отношение со стороны всех учащихся, студентов и остального общества и имена (перечислены фамилии) сделаются синонимами Молчалинских добродетелей, эгоистического расчета и отсталости». В воззвании к родителям ученики просили своих отцов и матерей «энергично поддержать требования петиции, если они (родители) действительно любят и желают добра своим детям, задыхающимся от ненормального современного школьного режима; если любовь это только показная и неискренняя, то родители согласятся с идиллическими перспективами школьной жизни, которые будут рекомендовали педагогами. Ответом на такой образ действий будет общее прекращение занятий и массовое увольнение учеников и нравственная ответственность за это падает на родителей, которые могли, но не захотели вступиться за своих детей».
Днем 3 марта по городу определенно стали циркулировать слухи, что полиция организует «черную сотню», подпаивает различных подозрительных типов и натравливает их на учеников с целью избиения, как бунтовщиков. Тогда было решено вооружиться. Вооружались всем, чем можно: огнестрельным оружием, кортиками, финскими ножами, гирьками на шнурах, палками и пр. Часть этого «вооружения» впоследствии, по окончании забастовки, была найдена в реальном училище. Слухи о готовящемся избиении подтвердил и исправник Лучкин на родительском совещании вечером 3 марта. Что это не было простое запугивание с целью прекращения забастовки, впоследствии показали события 1 мая 1906 года. Вечером 3 марта, в зале реального училища состоялось многолюдное собрание родителей (более 60 человек). Отношение учеников к результатам этого совещания было заранее критическим, поэтому была сделана попытка сорвать его. С этой целью во время совещания в 9 часов вечера были выбиты стекла в учительской комнате (со стороны так наз. Антоновского сада). И ученики, действительно, не ошиблись в решениях своих «папаш» и «мамаш». Сначала родители держались храбро; большинство требований учеников, изложенных в петиции, признали справедливыми и постановили ходатайствовать об удовлетворении их перед высшим начальством. Когда же при обсуждении пункта, основного для учеников, с выражением порицания инспектору и учителям, инспектор и учительница немецкого языка Зиберт, бывшие на совещании, неожиданно заявили, что они не желают присутствовать на суде над своими сослуживцами, и демонстративно ушли из зала, то родители растерялись и, избрав комиссию из 5 лиц, прервали суждение до следующего дня. 4 марта совещание родителей, прерванное накануне, вернулось к обсуждению пункта с выражением порицания учителям. Но едва только оно опять приступило к суждению, как директор Шольц заявил, что он не может допустить обсуждения этого пункта, и в случае, если родители позволят касаться этого пункта, он немедленно выйдет в отставку, чему последуют, вероятно и другие члены педагогического совета. Бедным, окончательно запуганным родителям так и не удалось обсудить этот пункт: путем закрытой баллотировки большинством 46 против 3, обсуждение этого пункта петиции было снято с повестки. Вместо него поднялся вопрос о выражении благодарности училищному начальству, и совещание после обсуждения постановило: «ознакомясь с деятельностью г. г. директора и инспектора при возникновении беспорядков в училище и убедясь, что только благодаря их мягкости, такту и любви к ученикам, беспорядки не приняли непоправимых размеров, совещание считает своим долгом выразить им полную и глубокую благодарность». Такой конец родительского совещания был уже полной неожиданностью и для учеников, всего-всего ожидавших от своих родителей. 4-го же марта, следуя примеру реалистов, ученицы Муромской гимназии подали петицию начальству, почти, тождественную с петицией реалистов. 4-го же марта состоялось заседание и педагогического совета, который изъявил готовность удовлетворить «весьма немногие, самые безобидные и притом не выходящие из пределов прав педагогического совета пожелании учеников». 5-го марта ученики собрались в школе, чтобы выслушать решения родительского совещания и педагогического совета. По выслушании постановления родительского совещания, ученики попросили дать протокол совещания, чтобы ближе и точнее с ним познакомиться и, когда им в этом было отказано, все, за исключением VII-го класса, демонстративно ушли из училища. Завидев на улице инспектора Гончарова, они устроили ему «кошачий» концерт. Такой же «концерт» был устроен перед квартирой начальницы гимназии, Буераковой. Недовольные отклонением 3-го пункта петиции о порицании учителям учащиеся занятии не возобновляли, расхаживая вечерами по городу группами и, как сообщала полиция, имели при себе оружие в виде кинжалов, ножей, револьверов, гирь и камней, — однако до беспорядков и столкновении дело не дошло. Наконец, от попечителя учебного округа пришло распоряжение о том, что всех учеников, не явившихся 7 марта на занятия, считать уволенными. К этому распоряжению полиция присовокупила действия своих агентов, которые разносили по городу слухи о том, что рабочие недовольны волнениями учеников и хотят учинить над ними расправу. Учащиеся были ошеломлены, больше, конечно, их родители. 6 марта (воскресенье) ни одного учащегося нельзя было встретить на улицах. С 7-го марта занятия возобновились. Частичные уступки училищного начальства, натиски родителей, боявшихся всякой смуты и измена ѴII-го класса сделали свое дело. Юношеского пыла хватило не надолго. Ученики седьмого класса изменили общему ученическому делу и по официальному докладу инспектора «вели себя во все время волнений степенно, мягко, даже предупредительно, показав этим свою выдержку и нравственную устойчивость. Почти все они обращались ко мне за советом и руководствовались в своем поведении моими указаниями. Ни на каких сборищах участия не принимали». Мало того, что многие из них, как напр., Григорьев Александр, были явно против забастовки, другие просто явились шпионами училищного начальства. Ученик ѴII-го класса, Жигулев Дмитрий, в среду 2 марта, в 9 часов вечера в статском платье являлся на квартиру инспектора Гончарова и осведомлял его о ходе забастовки. Являлся в статском платье к инспектору Гончарову!.. в то время, как инспектор Гончаров был ужаснейшим формалистом к не допускал ни малейшего нарушения формы, вплоть до ученических галстуков. Для шпионов же почему не сделать исключения ради «воспитательных» целей! Вторично Жигулев Д. осведомил директора и инспектора 10 марта после уроков о расколе между учениками ѴII-го класса. Очевидно, что через него уже поздно вечером 1 марта инспектор Гончаров получил и копию выработанной на ученическом совещании петиции. Первая забастовка была окончена. Но, ученики, уже начали пользоваться некоторой свободой: приходили к любому уроку, отвечали их по своему желанию, носили неустановленную форму, обыски прекратились и пр. Училищное начальство на первых порах, напуганное забастовкой, не решалось сразу применять крутые меры.
Забастовки в средне-учебных заведениях обратили на себя внимание высшего начальства и повели к целому ряду указаний начальникам средних учебных заведений о борьбе с забастовками. Попечитель московского учебного округа рекомендует: «ввиду происходящих и последнее время волнений и настойчивых стремлений со стороны врагов порядка к прекращению занятий в учебных заведениях, применять меру, к которой должна стремиться деятельность педагогов и которая состоит в воспитании юношества в духе веры в Бога, любви к отечеству и преданности исконным началам русской государственности» и обращает внимание на полезный прием привлечения родителей к помощи в деле воспитания юношества. Опыт последнего времени показал,— пишет он,— что со стороны родителей в большинстве случаев проявляется полное содействие к выполнению учащимися требований начальства». Училищное начальство также не вполне еще успокоилось и обратилось с следующей просьбой к исправнику: «ввиду недавно бывших волнений между учениками вверенного мне училища, прошу не отказать мне на будущее время в уведомлении, если полицией будет замечено нарушение учениками общественной тишины и спокойствия, а также констатировано существование между ними сходок и каких-либо недозволенных сборищ». Но кое-как учебный год закончился. Начало нового учебного 1905—1906 года сразу показало, что правильных занятий вести не придется, что революционные события захватили школу, захватили все молодое поколение и повлекли его по своему руслу. Развитие событий началось с незначительного случая: 18 сентября 1905 г. у купца Н. В. Зворыкина-Якорь по случаю какого-то семейного торжества был бал. На этом балу присутствовали студенты и ученики рольного училища. Играл оркестр музыкантов из рабочих Кулебакского горного завода. В середине бала кто-то из учеников попросил музыкантов сыграть «Марсельезу», музыканты просьбу исполняли; по окончании ученики зааплодировали, тогда музыканты повторили «Марсельезу» еще раз. На гостей, главным образом, купцов г. Мурома игра «Марсельезы» не произвела никакого впечатления: они не поняли, чему аплодирует молодежь. По окончании бала молодежь запела русскую марсельезу; бывшие в почетном наряде городовые Шаронов и Суходыров, услыхав слова: «Вставай, подымайся, рабочий народ» и «вперед, вперед, вперед», ворвались в дом и хотели арестовать поющих, но те успели скрыться. Этот незначительный случай сейчас же послужил поводом для разговоров о забастовке. Слухи о забастовке достигли жандармов, а от них попечителя московского учебного округа. Постоянные митинги, речи, демонстрации, воззвания, стачки сделали свое дело, и 24 октября ученики старших классов реального училища, вместо занятий по классам, потребовали открытия зала для обсуждения ученических нужд. Сейчас же явились свои ученические ораторы, и собрание вылилось в громадный ученический митинг, после которого ученики, предъявив требования, аналогичные петиции с марте месяце, объявили забастовку и, сорвав занятия в младших классах, демонстративно ушли из училища. Педагогический совет оказался бессильным перед ученическим движением и признался в своем бессилии перед высшим начальством: обсуждая циркуляр поп. Моск. учебн. округа от 19 октября 1905 года о мерах, которые должны быть приняты в случае волнений в школе, педагогическийкий совет «единогласно пришел к убеждению, что в настоящею время он не может взять на себя ответственность за возможность явлений, которые с точки зрения циркуляра являются недопустимыми в школе, а равно не может взять на себя, по обстоятельствам времени, применение тех карательных мер, которые указаны в циркуляре от 26 февраля 1905 г. за № 4155». И раз педагогический совет оказался бессилен, то ему ничего не оставалось делать как, «ввиду возбужденного состояния учеников» ходатайствовать о закрытии училища до 1 ноября. 31 октября забастовали и ученицы VI, VII классов женской гимназии. Октябрьская забастовка вызвала соответствующую переписку между тов. мин. внутренних дел и гр. И.И. Толстым. В этой переписке говорится, что муромский исправник донес, что дальнейшее «невозобновление занятий окончательно озлобит родителей, желающих чтобы дети их учились, и что можно ожидать мщения и столкновений, так как были уже случаи выражения родителями неудовольствия на учеников, заставивших своих товарищей подстрекательством и застращиванием прекратить занятия». Муромский же исправник Лучкин сообщил и директору реального училища, что некоторые ученики пристают к толпам, ходящим по улицам с песнями, и что подобные сборища возбуждают жителей против учеников». Владимирский губернатор Сазонов также сообщил директору, что «ученики муромского реального училища, одеваясь во в форменную одежду и в громадные шапки-папахи, ходят по улицам г. Мурома группами, держа себя крайне вызывающе, производят на улицах и в садах города стрельбу, о чем местным исправником было письменно сообщено вам, но ввиду нахождения вашего в то время в отпуску, инспектор классов Гончаров только объявил ученикам, что полиция требует приличного держания себя на улице, на что ученики ответили тем, что постовых городовых и чинов полиции чуть ли не в глаза стали называть «селедками» и до сих пор не изменили своего поведения». 16 ноября опять забастовали IV и V классы, и когда к началу декабря они вернулись к занятиям, то московские события не могли остаться без отклика среди учащихся и занятия, хотя и не прекращались, но срывались каждый день: вошло в обычай регулярно опаздывать на уроки, уходить с уроков целыми классами (несколько случаев с IV и V кл.), тянуло на улицу к шуму, к речам. Тоща училищное начальство сделало попытку овладеть ученическим движением. Пример Зубатовщины нашел своих подражателей и в среде педагогического совета (кого здесь не найдешь!). Кто из учителей играл роль Зубатова,— это скрыто сухим протокольным постановлением, которое гласит: «педагогический совет нашел необходимым знакомить учеников старших классов с общественно-политическими вопросами, имея в виду, с одной стороны, этими чтениями научно знакомить учеников с указанными вопросами, с другой — противодействовать увлечению учеников взглядами крайних партий». Были разрешены вечеринки с рефератами учеников, допускалось пение революционных песен, при чем «Марсельезу» можно было петь без слов. Разрешены были товарищеские суды для предварительного разбора проступков. Однако училищному начальству овладеть ученическим движением не удалось, так как в это время получилось известие из Н.-Новгорода, связи с которым имелись постоянно, о забастовках в учебных заведениях, и 13 декабря ученики опять забастовали. Училище было закрыто на неопределенное время. Занятия в школах были возобновлены только после рождественских каникул 12 января 1906 г. Революция была раздавлена... Всякие надежды на реформу школы рухнули... Жесточайшая реакция обрушилась и на школу и вызвала ответ среди учащихся. Ответ этот заключался в терроре против особо нелюбимых преподавателей и выражался в стройно-организованных стеклобитиях. Эти стеклобития не могли быть обойдены молчанием и вызвали на свет особую докладную записку группы преподавателей следующего содержания: «Текущий учебный год в нашем училище открылся при обстановке совершенно исключительной; почти половина преподавателей в прошлом году принуждена была оставить училище из-за отрицательного отношения к ним учеников. Такой процент не мог не отозваться на отношениях учеников к учителям вообще. Стремление оказывать давление на преподавателя, в случае неудовлетворительности отметки, или в случае недовольства по какому-либо поводу, выражалось еще в предыдущем году битьем стекол камнями. Ни в одном случае виновные не были обнаружены, и подобные факты становятся традицией нашего училища. В текущем году были случаи разбития стекол в здании училища и квартирах отца законоучителя, преподавательницы немецкого языка и последний раз 18 и 19 февраля, два дня подряд были разбиты палкой стекла, у преподавателя математики А. М. Васильева. Такое положение не может, конечно, не отозваться на работе преподавателей, а полная безнаказанность превратила это печальное явление в традицию. Мы, нижеподписавшиеся преподаватели муромского реального училища, находим необходимым обратить внимание Совета на тяжесть установившихся в школе отношений учащихся к преподавателям и, в случае невозможности обнаружить и наказать виновных, предлагаем прибегнуть к самым экстренным мерам, способным обеспечить преподавателю личную безопасность и тем гарантировать училищу постоянство педагогического совета. г. Муром. 20 февраля 1906 г.». В связи с содержанием этой записки на педагогическом совете 20 февраля 1906 года был поднят вопрос о целом ряде резких выходок учеников IV, V и ѴІ классов: несоблюдение ими классной дисциплины, нежелание подчиняться школьным требованиям, крайне небрежное отношению к своим занятиям, массовые манкировки по неуважительным причинам и посещение уроков по своему выбору, поэтому постановлено было произвести какое-либо моральное воздействие, а потому закрыть IV, V и VI классы и считать учеников этих классов уволенными с правом подачи прошения о принятии их вновь, при чем поданные прошения подлежат обсуждению в педагогическом совете в каждом отдельном случае. Педагогический совет этой «моральной» мерой хотел запугать учеников, процедить особо неспокойных и... ошибся. В течение недели почти не было подано ни одного прошении. Не оставаться же школе без трех старших классов!— поэтому пришлось всех принять обратно; тем более, что этой мерой остался очень недоволен и попечитель Московского Учебного Округа и предписал выделить из этих классов действительно виновных учеников и принять против них надлежащие меры. Но выделить было нельзя: после целого ряда забастовок ученики приобрели сплоченность, спайку, и разбить их было трудно. Безнаказанным остался и организованный ряд последовательных взрывов шутих, связанных фитилями, и подожженных свечей на уроке «закона божия» в V классе 17 апреля.
1 мая 1906 г. проходило при самом деятельном участии учащихся. Во время, демонстрации вечером на Окском бульваре исправнику Лучкину представился самый удобный случай расправы и с рабочими (см. Возникновение Муромской Партийной Организации) и с учащимися; расправы, о которой он мечтал и не отрицал раньше и на открытых собраниях и в официальных бумагах. Во время расстрела и нападения полиции на толпу, певшую революционные песни, пострадали многие из учеников, бывших в толпе.
Окский парк. Здесь 1 мая 1906 г. полицией была учинена кровавая расправа над участниками маевки рабочей и учащейся молодежи города. Помни и береги светлую память о революционных делах старшего поколения, проложившего путь к свободе и счастью нашей Родины!
После этого расстрела члены педагогического совета и родительского комитета не возмутились поступком исправника Лучкина, не запротестовали, не закричали о всей низости расстрела их воспитанников и детей. Лишь педагогический совет ограничился сухим формальным постановлением следующего содержания: «1 мая несколько учеников нашего училища получило ушибы от стражников. Как и при каких условиях это произошло, сколько учеников пострадало, пока сказать трудно. Для восстановления истины Совет постановил опросить пострадавших учеников, вместо с тем донести г. Мин. Нар. просвещения о происшедшем с учениками, просить произвести следствие со стороны прокурорской власти и при следствии просить участвовать члена Педагогического персонала». Из учащихся особенно сильно была ранена ударом шашки в левую щеку ученица VII класса женской гимназии Буткевич Н. Удар, очевидно, пришелся концом шашки, рассек щеку и, срезав несколько зубов, повредил челюсть. Н. Буткевич явилась совершенно случайной жертвой, никакой видной роли в ученическом и рабочем движении она не играла и была совершенна далека от рабочей среды (Н. Буткевич была дочь подполковника). Но учебному начальству нужно было оправдать себя, нужно было очистить свою совесть и снять ответственность, поэтому попеч. московского учебного округа, по секретному приказанию деп. нар. просвещения, в виде отношения, дает директивы председателю педагогического совета муромской женской гимназии следующего содержании: «В вечерней демонстрации участвовали многие из учащихся и в том числе Наталья Буткевич, которая, как утверждали в городе, была во главе демонстрантов с револьвером в руках и которая вообще являлась деятельной участницей митингов и собраний рабочих, пользуется в городе крайне неодобрительной репутацией; принадлежа к среде молодежи, зараженной идеями современного революционного движения, она известна в гимназия в качестве пропагандистки этих идей и, как таковая, имела весьма вредное влияние не только на своих подруг, но и на всю гимназию так как, будучи не лишена некоторого дара слова, зачастую являлась для своих подруг истолковательницей всех современных политических событий, рисуя их в окраске своих крайних воззрений». Для исполнения формальных обязанностей было назначит следствие, но, конечно, виновные не были обнаружены. См. Первое мая 1906 года в городе Муроме. В среде учеников в это время уже существовали вполне определившиеся кружки политического характера. В. с.-д. группу входили: Гундобин, Рождественский, Гуреев, Пронин И., Васильев С., Васильев И., Вдзенконский В. и из учениц женской гимназии: Серебренникова К., Киселева А., Пантелеева Л. Группа с.-р. была значительно больше, но не так спаянна, как с.-д. При первых же обысках у с.-р. группа разлетелась прахом, и от нее остались лишь одиночные члены. Кроме программных расхождений борьба между с.-д. и с.-р. иногда развивалась на почве влияния в ученической нелегальной библиотеке и среди членов ее. Эта борьба служила большим вредом для библиотеки, так как отголоски этой борьбы долетали до жандармов, и библиотека несколько раз подвергалась опасности быть арестованной. Члены группы с.-д. имели постоянную связь с партийной организацией и оказывали ей посильную помощь, выполняя поручения по перевозке литературы в Кулебаки, в Касимов, с которым была связь, или в качестве технических работников при напечатании и размножении различных прокламаций. Группы с.-д. и с.-p., если и расходились в вопросах программных, то разногласий в области протеста против условий школьной жизни у них не было. Расстрел и избиение учащихся на демонстрации 1 мая ученики решили отметить каким-нибудь выдающимся проступком, уже не носящим протеста против училищного начальства и условий школы. Скоро этот случай представился. 15 ноября 1906 г. в самом начале 4 урока ученики VI класса за замечание классу за неспокойное поведение свистом и криком выгнали из зала, где происходил урок, учителя естественной истории Кандаурова. Кандауров побежал к директору, и директор вместе с Кандауровым явились в зал улаживать конфликт. Когда директор ушел, объяснения Кандаурова с учениками возобновились: ученики сошли со своих мест, окружили Кандаурова, и в это время был облит серной кислотой портрет Николая II, нарисованный во весь рост и висевший тут же в зале. Кислота изъела все лицо царя. Возмущенный таким дерзким поступком, Педагогический Совет постановил принять меры к обнаружению виновных. Всякие меры к обнаружению виновных ни к чему не привели, и Совет обрушился на весь VI класс; на педагогическом совете 24 ноября он констатировал неспокойное поведение класса и решил исключить совершенно невиновных учеников: В. Бохонова, Н. Валенкова, В. Иванова, В. Кондратова, А. Румянцева (все из группы с.-p.). Сейчас, же вспыхнула общая забастовка, и 27 ноября уволенные были приняты обратно. Виновные были не обнаружены. Попечитель же московского учебного округа требовал обнаружения их, и педагогический совет опять оказался бессилен перед ученической массой. В ответ на запрос попечителя, совет постановил: «Совет опять подтверждает, что факт этот крайне возмутительный, и энергично продолжает разыскивать виновных, хотя, правда, пока безуспешно. Но со стороны Совета сделано все, что возможно только сделать. Нельзя винить Совет за то, что те лица, на которых падает подозрение, не сознаются, а ученики, хотя и знают кто сделал, не выдают виновника по чувству, хотя бы и ложно понимаемого, товарищества. Мало того, помимо опроса учащихся, Совет старается найти виновника и окольными путями, даже некоторые родители обещались посодействовать в этом, и некоторые ученики, возмущенные этим фактом, обещали выдать виновника, даже вопреки правилам товарищества, в случае, если они откроют его, но до сих нор все принятые меры ни к чему не привели». И директор А. Лебедев, отписываясь, очень сожалел, что «иных средств для открытия виновника, кроме опроса учеников, они не имеют в своем распоряжении». А уж очень хотелось училищному начальству иметь эти «иные» меры и открыть виновных, но ничего не оставалось делать, как чинить лицо царя. Но едва только портрет царя был исправлен, как 15 января 1907 г. бомбой, подложенной ночью, этот же портрет был разорван на несколько частей. Взрыв бомбы был так силен, что массивный подоконник закрытого портретом окна оказался вывороченным и как бы изрубленным: кафедра, стоявшая вблизи портрета, изломана. Все стекла в окнах актового зала, аванзала и некоторых шкафов, расположенных в актовом зале вдоль стен, от сотрясения разбиты; одна из ламп в люстре упала, в трех местах в потолке осколками разорвавшегося снаряда были сделаны выбоины. Портрет Александра III был изрезан ножом. Педагогический Совет в этот же день, 15 января, по причине «холода» в школе, постановил прекратить учение на неопределенное время. Виновные во взрыве портрета не были обнаружены. Подозрение могло падать на многих и прежде всего пало на группу с.-р. учеников VI класса, но фактического материала для формального обвинения их и у училищных и у жандармских властей не было. Но училищному начальству предстоял большой труд: отписаться перед начальством округа о происшествии, выразившемся «в разрушении казенного имущества и в частности, в истреблении царского портрета». «Проще всего»,— пишет директор,—«можно это (происшествие) объяснить, как проявление крайней грубости и невоспитанности учеников, своeго рода удальства крайне грубого свойства, поясняемого грубостью среды, из которой происходит большинство учеников». Но объясняя взрыв портрета «грубостью среды», директор А. Лебедев в то же время не может не признать, что «на начальство училища и вообще на педагогический персонал многие смотрит как на представителей реакционного направления правительства, как на представителей самодержавно-монархического режима или «произвола», как выразился ученик Н. Засухин», и таким образом взрыв является актом мести общего характера, как бы протестом против общественно-политического строя. Учение возобновилось 18 января. Со стороны училищного начальства по отношению к ученикам не было предпринято ни допросов, ни каких- либо других мер, как будто жизнь училища не прерывалась и текла тихо, мирно. Но это было лишь затишье перед бурей. И буря скоро, очень скоро, разразилась, но только с другой стороны. В конце января вдруг на учеников полился целый поток жандармских обысков; в большинстве случаев эти обыски кончались ничем, и только ученик V класса реального училища Апарин Николай за хранение у себя без разрешения охотничьего ножа и кинжала 29 января, постановлением Владимирского губернатора, был подвергнут аресту при полиции сроком на 3 месяца. Вскоре после взрыва бомбы в училище, было совершено два покушения: одно на исправника Лучкина, другое на городового Шаронова. И оба неудачно: ученик VI класса, В. Иванов, стрелявший в Лучкина через окно квартиры Лучкина, промахнулся; ученик асе В. Бохонов, переодетый в штатское платье, стрелявший в городового Шаронова около земской больницы по Рождественской улице, ранил его слегка в голову и когда хотел стрелять во второй раз, то городовой схватился за «наган»; чтобы не дать выстрелить городовому, В. Бохонов бросился на городового и у них завязалась борьба. Во время этой борьбы Шаронов укусил Бохонова за палец. Бохонову удалось скрыться; но подозрение в покушении пало на учеников; немедленно же последовал ряд обысков и осмотров рук учащихся, так как городовой утверждал, что он откусил палец у стрелявшего в него. В феврале попечитель московского учебного округа предписал директору реального училища найти виновного взрыва: тогда директор донес попечителю, что «двое учеников В. Иванов и Н. Валенков давно уже обращают на себя внимание отрицательным отношением к порядкам училища и подозреваются в увлечении политическими вопросами и только недостаток фактического материала для увольнения и ареста их заставляет еще держать их в школе». Реакция не пощадила и школы: рядом постановлений Педагогического Совета было запрещено носить неформенную одежду, посещать рестораны, маскарады, спектакли; начались накладываться самые жестокие кары за проступки отдельных учеников. В ответ на это последовало очередное стеклобитие: 1 марта в квартире инспектора М. Мухина были выбиты все стекла. Поведение учеников делалось все более и более буйным. «Какая-то дикая удаль замечается среди учеников V и VI классов», так характеризует педагогический совет настроение учеников. На обсуждение становится вопрос: «какие меры следует принять для обуздания произвола учеников V и VI классов». Коверкание мебели, выкидывание за окна самодельных бомбочек, битье стекол делается самым заурядным делом. Грубое отношение к училищному начальству возрастает до того, что «г. инспектирующий даже опасается входить в VI класс». Но начальство опасается еще принять какие-либо крупные меры по отношению к ученикам, опасается, что крайние меры вызовут учеников на решительные действия, а это станет известно в округе, а потому смотрит на все сквозь пальцы и выжидает. 10 апреля, очевидно, на основании донесения директора попечителю в феврале, ученик VI класса В. Иванов увольняется из училища, согласно циркуляра министра народного просвещения от 2І июля 1883 года за № 9408, а 30 апреля на основании ст. 34 положения о государственной охране, по постановлению министра внутренних дел. В. Иванов и Н. Валенков были высланы из пределов Владимирской губернии с лишением права жить в столицах и столичных городах на один год под гласный надзор полиции, как изобличенные в принадлежности к партии с.-р. Начался разгром ученических политических групп. В августе 1907 г. непосредственно министром народного просвещения с какими-то особыми полномочиями присылается новый директор В. Комарницкий, и начинается дикая расправа при полном содействии жандармов. Прежде всего опасности подвергается ученическая библиотека, и она на время перестает существовать. Всякие допросы учеников жандармским ротмистром Нартовым не дают положительных результатов. Днем 17 декабря и ночью на 18 по распоряжению помощника начальника Владимирского жандармского управления в Муромском уезде полицией производятся обыски у быв. ученика Муромского реального училища А. Былинского, реалистов: А. Китаева, П. Дубова, А. Дубова, А. Орловского, А. Клевцова, И. Пронина, Н. Пронина, С. Александровского, В. Адександровского; в квартире местных гимназисток: Е. Изерович, Э. Изерович, гр. г. Самары А. Винокурова и у К. Александровского. При обыске у Дубовых, Орловского, Изерович, Прониных, Александровских была найдена нелегальная литература, а у И. Пронина нелегальная рукопись. Во время обыска в кв. Александровских разыгрался инцидент; по официальным данным этот инцидент рисуется так: когда явилась туда полиция, то находящиеся там К., В. и С. Александровские, И. Пронин и А. Былинский «заявили помощнику пристава Бойченскому, что к производству обысков в их квартирах они не допустят, при чем произносили различные насмешки по адресу Бойчевского и бывших с ним низших чинов городской и жандармской полиции, но, несмотря на это, обыски полицией были произведены. Очевидно, эти официальные данные, взяты из донесения самого Бойчевского, потому что здесь нет никакого указания на то, как Бойчевский орал на учеников, что у них «на губах молоко не обсохло», что он их «нагайкой запорит» и т. д. Нет указаний на то, что после обыска всех находящихся в квартире Александровских учеников он арестовал и под конвоем конных стражников отвел в городскую тюрьму, откуда они были через день освобождены под угрозой общей забастовки в реальном училище. В результате этих обысков возник ряд судебных процессов: 1) по сопротивлению учеников в кв. Александровских полиции при исполнении ею служебных обязанностей, окончившийся ничем; 2) по обвинению уч. VI класса И. Пронина по 132 ст. уг. улож. и 3) по обвинению ученика VI класса П. Дубова по 129 ст. уг. уложения. При чем и И. Пронин и П. Дубов оба были отданы под особый надзор полиции. Педагогический Совет не мог обойти молчанием этих массовых обысков и 18 января 1908 года обсуждал извещение полиции, что у С. Александровского, уч. IV класса; В. Александровского, П. Дубова, А. Дубова и И. Пронина, К. Орловского,— учеников VI класса и А. Орловского, уч. VII класса при обысках найдена нелегальная литература, хотя не указано, какая именно. Затем Совет констатировал, что Александровские и Пронин делали «неуместные замечания по адресу низших чинов полиции». Совет постановил суждение об учениках, за исключением братьев Александровских и Пронина, отложить до выяснения следствия; Пронину же и Александровским за «неуместные замечания во время обыска сделать выговор от Педагогического Совета и уменьшить балл по поведению за вторую четверть». Вот тесное единение-то педагогов с жандармами! И действительно, на педагогической совете 12 февраля «поведение было оценено баллом 4». Тут люди под суд попали, а педагоги занялись сбавлять им балл за поведение. Ученическая группа с.-р. этими обысками была разбита, наиболее неустойчивые, испугавшись, оставили группу, и она перестала существовать. Группа же c.-д., правда, уменьшившаяся, благодаря отъезду окончивших училище в высшие учебные заведения, была еще жива. И, по прежнему, оказывала помощь рабочей организации. А помощь эта была нужна. После разгрома с.-д. организации в 1906 г. и ссылки наиболее деятельных членов ее: В. Окушко, В. Разборщикова, А. Кириллова, Кононова, Крестовникова, Н. Волкова, С. Бакунина, В. Никольского, группа была очень обессилена. Из оставшихся членов ее в то время в Муроме были: Пашин, Нижегородцев, А. Гуреев, Ф. Курицын, Д. Гундобин, Каплан, П. Альбицкий и в конце 1907 г. приехал И. Елизаров (Никитич). Сил было недостаточно, да и оставшимся нельзя было работать, благодаря бдительному надзору. Здесь и пригодилась помощь ученической группы. Благодаря членам ее явилась возможность выпускать гектографированный журнал «Отклики» объединенной Муромской и Кулебакской с.-д. организации, так как всю техническую работу на гектографе исполняли исключительно ученики. На квартире братьев Васильевых, помещающейся на Рождественской ул., в д. № 25, днем и ночью кипела работа по выпуску журнала. Здесь же помещалась и конспиративная квартира. Явка была в магазине Мошенцева, на Московской ул., а вся почта шла по адресу П. Альбицкого. С отъездом старших бр. Васильевых из Мурома организация лишилась последней конспиративной квартиры, и печатание журнала «Отклики» прекратилось. Всего было выпущено три номера: № 1 — в августе, № 2 — в сентябре и № 3 — в декабре. Жизнь организации совершенно замирала под давлением реакции. В 1907 г. была еще сделана попытка перевести работу в рабочие массы, и в конце года удалось т. Нижегородцеву добиться разрешения на открытие в Муроме отделения Иваново-Вознесенского Профессионального Союза Металлистов, председателем которого, после не утверждения губернатором т. Нижегородцева, был т. И. Селихов. Но при трудности условий работы, при складывающихся обстоятельствах, деятельность этого отделения ничем ярким не проявлялась и скоро совсем замерла. Возвращаясь к ученическому движению необходимо отметить, что 1907 г. был последним славным годом в истории его. Правда, после сравнительно долгого перерыва, волнения в реальном училище опять возобновлялись в конце 1908 г. Причиной этих волнений послужили следующие обстоятельства: 1 сентября 1908 г. между вторым и третьим уроками в коридоре старшего отделения в стену была брошена петарда, разорвавшаяся с сильным шумом. На предложение начальства сознаться, никто не сознался. Педагогический совет, созванный по этому поводу 2 сентября, постановил «удалить учеников, которые в прошлом учебном году имели по поведению хотя одну тройку в треть и за весь год не более четырех, а также и таких, которые за последние дни вели себя дерзко и вызывающе». Таким образом, за «грехи прошлого года» удалены были: уч. V класса И. Васильев, Н. Германов, К. Ялышев и VI класса Ю. Валенков, В. Зворыкин и Г. Русаков. 3 сентября, по объявлении ученикам V и VI классов постановления педагогического Совета, ученики V, VI и VII классов после первого урока объявили забастовку, ушли из училища и устроили по окраинам гор. Мурома ряд митингов. Митинги, «по распоряжению действительного статского советника Сазонова, были разогнаны, при чем арестованы главные зачинщики, в числе коих оказалось 8 учеников училища». И этими «главными зачинщиками», арестованными на митинге в Гофманском саду, были ученики: V кл. М. Волков, VI кл. К. Кржечковский, А. Милов, Смылов. С. Фридберг, VI кл. В. Алексеев, Ф. Кабанов и Коряев. К началу занятии 4 сентября ученики забастовавших классов не явились, только родителями приведены были в училище два ученика V класса, при чем родительский авторитет был подкреплен толстой дубиной в руках (Вишняков). К 12 часам стадо известно, что и. д. директора П. Погорелов якобы собирается послать попечителю округа телеграмму с просьбой о разрешении уволить всех забастовавших. Напуганные родители привели насильно еще 16 учеников. Забастовка была сорвана. После же обращения «представителей общества» к родителям об оказании влияния на детей своих и освобождения арестованных, 4 же сентября ученики по одному, по двое, все явились в училище, и с четвертого урока занятия были уже во всех классах. 5 сентября уроки шли нормально. Уволенные постановлением педагогического совета 2 сентября приняты обратно не были и вернулись в занятиям только 12 сентября, когда бросивший петарду ученик сознался. Училищное начальство победило и сейчас же принялось закреплять свою победу рядом репрессий по отношению ко всем ученикам. За участие же на митинге всех арестованных полицией Совет постановил и в свою очередь «подвергнуть аресту каждого на 6 часов в карцер и принять во внимание их проступок при обсуждении вопроса об освобождения от платы за учение и при обсуждении поведения учеников в конце 1 трети». И на радостях своей победы и расправы с учениками, кроме того совет постановил «о таковом постановлении уведомить г-на попечителя Округа и Его Превосходительство г-на Владимирского губернатора». Эта последняя забастовка возникла стихийно, в ней уже не чувствовалось былой спайки, организованности, и при малейшем натиске родителей, учителей и жандармов она потухала. Это были лишь отголоски предыдущих революционных событий, вскоре эти отголоски сменились другим направлением: молодежь ударилась в пьянство. Гибель революции 1905 г., разочарование в легкости достижения надежд, большую часть молодежи привели в полное уныние, безнадежность и бросили ее в разврат. В конце 1908 г. Владимирский губернатор Сазонов созывает даже особое Совещание из представителей учебных заведений для совместной выработки мер «в деле водворения порядка в поведении учащихся». И опять начинается совместная борьба, но уже, в другом направлении. Ученики все больше и больше отходят от общественных вопросов и устраивают драки из-за ухаживания за гимназистками; и слухи об этих драках достигают даже до высшего начальства. Так в 1910 г. тов. министра внутренних дел П. Курлов сообщил А. Н. Шварцу, что ученики Муромского реального училища: В. Торговцев. А. Замешаев, Н. Гарманов и Д. Назаров за драку, произведенную ими из-за ухаживания за гимназисткой VI масса Е. Воронцовой, были посажены директором реального училища в карцер, каждый на 8 часов. По традиции стеклобития еще продолжаются, но они уже носят характер не общего протеста против ненормальностей школьной системы, а личной обиды кого-либо из учеников. Это новое направленно среди молодежи сплошь и рядок поддерживается и самим училищным начальством. При самом деятельном участии его, учащимися иногда постигаются все тайны флирта, кокетства, науки завязывания бантиков, пудрении носов и пр.
1. Возникновение Муромской Партийной Организации 2. Муромская демонстрация 10 июля 1905 года. 3. Город Муром в 1905 году. 5. Зарождение муромских профсоюзов 6. Муромская Партийная Организация во время революции 1917 г.
