В начале 1905 года мне исполнилось 16 лет, и я поступил учеником токаря в машиностроительный и механический завод Валенкова. Здесь я познакомился со следующими товарищами: Шляпниковым, Чернышевым, Крестовниковом, Устиновым (кличка «Черный») и многими другими, а позднее с М. Гальбергом, с котором сошелся близко, так как работать в большинстве случаев приходилось с ним и с Чернышевым. Нужно заметить, что рабочие Валенковского завода были революционно настроены и нам, ученикам, потихоньку давали прокламации, которыми я страшно интересовался. Из боязни быть пойманным и выдачи тех товарищей, которые давали эти прокламации, мне приходилось читать их на «Бучихе» в глубокой яме. Затем меня стали приглашать в кружки, на собрания, где я знакомился все более и более с политикой. Наши нелегальные кружковые собрания, где политически воспитывали и вводили в организацию новых товарищей, намечали планы работ, происходили в различных местах: на квартирах кружковцев, на «Бучихе» в оврагах и т. д. Пробыв некоторое время в кружке, я вошел в боевую дружину. В обеденный перерыв мы обучились стрельбе из револьверов во дворе завода. При этом на меня была возложена работа по распространению революционной литературы и прокламаций среди рабочих фабрик и заводов Мурома, а также и расклейка их в центре города и по окрестностям. Прокламаций приходилось получать до 500 штук, как местной организации, так и центральных, и все эти листки, с большой осторожностью и опасностью, приходилось передавать рабочим фабрик и заводов. Это делалось во время вечерней смены, от 8 до 10 часов. На фабрику (напр., бумаготкацкую) приходилось попадать окольным путем, через забор, сначала в паровую, а затем в корпус, через помощника машиниста т. Обмайкина, где прокламации раздавались мною непосредственно рабочим, стоящим у станков, или же вставал в проходной и в момент окончания работ незаметно раздавал выходившим рабочим. Расклеивать прокламации приходилось с тов. Щелоковым и Гальбергом, в ночное время, а иногда и днем, часто в субботу, в базарный день. Кроме того, приходилось незаметным образом проводить ораторов в завод перед окончанием работ. Так, напр., я и Гальберг провели тов. Шляпникова на бумаго-ткацкую фабрику. В 1905 году, когда по всей России прокатилась революционная волна, начиная с центров Москвы и Петрограда, у нас, в Муроме, в частности на Валенковском заводе, усиленно готовились к вооруженному выступлению, делали холодное оружие, бомбы и т. д. Приходилось установить дежурство в ночное время и следить за спокойствием города ввиду того, что черная сотня и полиция учиняли разные безобразия, выступая под маской революционеров и этим самым натравляя жителей города на нас, «забастовщиков», каковыми нас тогда считали. Спустя некоторое время, когда революция была подавлена, начались повальные обыски и массовые аресты рабочих. У меня первый обыск был часа в два утра. Пришли местные жандармы, оцепили весь дом, искали литературу, прокламации и оружие. Прокламации лежали обыкновенно в печке, или в трубе, в день же обыска они были в кармане отцовой шубы (так как я часто ее носил). Среди жандармов был участковый полицейский, который, по знакомству с моим отцом, во время обыска его вещи не трогал, ввиду чего я избежал ареста. Кроме этого обыска у меня были обыски еще много раз, но я был более осторожен и прокламации убирал и более надежное место.
В 1905 году, 10 июля был протест против расстрела петроградских рабочих. Митинг был устроен на правом берегу Оки, куда собрались студенты и рабочие всех фабрик и заводов. Собралось более 500 человек. Во время митинга появилась среди рабочих пешая полиция, с которой пришлось вступить в рукопашную схватку. Фараоны схватились за шашки; мы, вооруженные палками и дубинами, дружным натиском заставили их отступить к парому. Вечером все участники
митинга пошли в город, переехав реку на лодках и пароме. Около тюрьмы был открыт митинг, на котором выступал тов. Лакин Михаил Игнатьевич, но закончить митинг не удалось, так как собравшихся провоцировали полиция и жандармерия, путем стрельбы по толпе. Поздно ночью все рабочие стали расходиться. В конце 1905 и в начале 1906 г. качались повальные обыски и массовые аресты и ссылки рабочих. Во избежание ареста мне с тов. Гальбергом, Щелоковым и др. пришлось уволиться с завода и уехать навремя в Сормово. Но там поступить на завод нам не удалось, а пришлось работать чернорабочими на берегу, по погрузке и нагрузке дров и угля. За неимением постоянной работы, через два месяца пришлось ехать обратно в Муром, где до 1914 года я не мог поступить ни на одну из фабрик, так как считался политически неблагонадежным, «забастовщиком». В период этого времени пришлось работать у подрядчика Паулина на разных земляных и бетонных работах, по заливке асфальтом тротуаров Мурома и устройству мостов Муром—Меленки. От Паулина был уволен за подготовку забастовки. /Н. Н. Тагунов/
Воспоминания о 1905 годе
Я, работница бумаго-ткацкой фабрики, могу тоже кое-что сказать о 1905 г. у нас в Муроме. Было мне тогда 17 лет. Бывали часто мы, работницы, на митингах за рекой в Бучихе, на площади и в помещении Общества трезвости. Здесь выступали т.т. Разборщиков, Шляпников, «Федор Черный» и другие которые призывали нас, рабочих, защищать свои интересы, призывали солдат не воевать и не проливать кровь за кровопийцу Николая. Я, вместе с другими работницами-ткачихами, Ивановой, Нижегородцевой Любой, Крестовниковой и другими, участвовала в распространении прокламаций. Получала листовки я от Тагунова Николая, рабочего завода Валенкова, и передавала этим подругам. С ними вместе листовки эти, пряча за кофточку, во время смены приносила в мужскую уборную и сдавала рабочим, которые разбрасывали их по всей фабрике. Вся эта агитация способствовала возникновению итальянских забастовок. В 1905 г., когда полиция узнала, что мы распространяем листовки, она взяла нас под свой надзор, а администрация фабрики уволила, как подстрекателей, и не принимала больше года. Потом же, поступив опять туда, мы дружно принялись за старое дело и «мутили» рабочих. В нашем доме были частые обыски, которые не давали полиции никаких результатов. Помню однажды мне с большим трудом удалось спрятать от зорких глаз полиции револьвер (взятый мною от одного члена местной с.-д. организации). Однажды был обыск у агитатора с.-д. Варвары Окушко, которая часто собирала нас, работниц, у себя на квартире и говорила с нами о нашем тяжелом положении и необходимости бороться за свои интересы. Полиция, за время обыска у нее, вела себя по отношению Окушко так нахально, что она подняла страшный крик, который услыхала я, так как жила напротив. Хотя и было 2 часа ночи, но мне удалось собрать рабочих Валенкова завода около ее квартиры, которые угрозами и выстрелом по адресу полиции заставили ее уйти из квартиры Окушко. В 1907 году я укрывала 4 суток тов. «Черного Федора», бежавшего из Сибири, куда он был сослал как соц.-демократический агитатор. Мы уже было похоронили его, так как он из Сибири еще распространил слух о себе, что утонул. Вдруг ночью на крик: «Елена, отопри!» я вышла из дома и, увидав «Черного», приняла было его за привидение. Когда же недоразумение разъяснилось, то спрятала его у себя. На четвертый день пребывания его в моей квартире случайно увидела его соседка, донесла полиции об этом, но вовремя мною предупрежденный о возможности обыска, он скрылся на Выксу. Когда пришла с обыском полиция и с револьверами, под угрозой смерти, потребовала у нас выдачи его, он уже был далеко. Потом его все же словили в Нижнем. Все наши забастовки на фабрике кончались тем, что рабочих увольняли, ни одного требования не исполнялось. Я и сейчас с обидой вспоминаю о всех наших неудачах и нашем тогда таком беззащитном положении. В 1905 году мы наравне с другими брали красные знамена и демонстрировали по улицах Мурома. Ястребова-Васильцова.
1905 год в Муроме
I.
Вести о рабочей демонстрации в Питере, о расстреле рабочих 9-го января, докатились до Мурома сравнительно быстро. В половине января месяца мы уже имели печатные и гектографированные прокламации, разъяснявшие смысл совершившихся событий. Имели мы и письмо попа Гапона, проклинавшего царя, и много других изданий. Распространить их удалось по всем фабрикам и заводам. Благодаря оставшимся от 1903 года связям среди прядильщиков и ткачей, мне удалось особенно успешно развить агитацию на фабриках. Впечатление от питерских событий было ошеломляющее... Почва для массовой агитации была весьма благодарная. На бумаго-ткацкой фабрике работало тогда 1000 —1200 человек. Рядом на прядильной Т-ва Суздальцева работало человек 200—250. На первой фабрике у нас была очень хорошо поставлена кружковая работа. Вторая фабрика также находилась под влиянием передовых рабочих и работниц с бумаго-ткацкой. Кружок ткачей, из которых я запомнил лишь одно имя — Кольцова, состоявший из испытанных пролетариев социал-демократов, решил вести агитацию за стачку протеста против расстрела рабочих царским правительством 9-го января. Однако остановить фабрику и вовлечь всю рабочую массу (особенно работниц) в политическую стачку товарищи не решались и задумали выставить кое-какие требования, чтобы на этой почве легче объединить работниц. Стачку решили приурочил. к 9-му февраля; чтобы и этим числом подчеркнуть политический характер
выступления. На совместном свидании мы разработали маленькую программу требований, как-то: 1) увеличение заработной платы; 2) проведение и соблюдение 9-часового рабочего дня; 3) постройка бани, и ряд других, менее существенных. Но все эти требования носили в данный момент второстепенное значение. Стачку удалось действительно вызвать 9-го февраля, а через несколько часов присоединилась к ткацкой и соседняя прядильная фабрика. Товарищи ткачи послали гонца за мной, но сметившая полиция силою не подпускала меня к фабрикам. Когда же я попытался пойти в обход и обмануть полицейские дозоры, меня на Спасской гope поймали, побили и силой вернули в город. В материалах Департамента Полиции я нашел относительно этой стачки донесение начальника Владимирского Губернского Жандармского Управлении следующего содержания:
«Помощник мой в Муромском, Меленковском и Судогодском уездах подполковник Сомов, от 10 сего февраля за № 216, донес, что на бумаго-ткацкой фабрике в г. Муроме ткачи в числе 70 человек, прекратив работу, стали просить увеличения заработной платы. По выяснении этого обстоятельства, по имеющимся фабричным книгам оказалось, что расчет рабочих производился по утвержденной 4 января сего года местным фабричным инспектором расценке, которая составляет 42 коп. в день, что и делалось до 9 сего февраля. Об этой справке тотчас же на словах было объявлено рабочим, которые тогда стали требовать, чтобы им выстроили баню, на что администрация фабрики в лицо 3 директоров объявила рабочим, что хотя бани действительно нет, но рабочим предоставлено помещение для ежедневного омовения лица и ног, где постоянно имеется горячая вода. Ввиду неприемлемости всех этих требований было вывешено местным фабричным инспектором объявление о том, что требования рабочих исполнены не будут, и приглашал их встать на работу, но рабочие не согласились и совершенно спокойно разошлись по домам, о чем г. Кречмер телеграфировал старшему фабричному инспектору г. Свирскому, который и прибыл в г. Муром для личного разбора неудовольствий рабочих, но последние идти на работу не пожелали. После чего было составлено под руководством г. Свирского и за подписью г. Крочмера и потом вывешено объявление, каковое в копии при сем представляется. Того же числа за № 221 подполковник Сомов донес, что в 4 часа дня еще забастовали в г. Муроме рабочие на ткацкой фабрике т./д. Василия Суздальцева С-вья, о чем также было дано знать как местному, так и старшему фабричным инспекторам, находившимся в то время в г. Муроме. Рабочие в число 107 мужчин и 65 женщин заявили неудовольствие о том, что, начиная работу с 4 часов утра и кончая в 10 часов вечера, работают в три смены, но имеют лишь два комплекта, почему через день одной смене приходится работать по 12 часов в сутки, зарабатывая от 6 до 12 руб. в месяц, просили увеличить заработную плату и установить рабочее время по 9 часов сряду. Последнее желание с согласия фабрикантов г.г. фабричными инспекторами тут же было удовлетворено, а в увеличении заработной платы — отказано, почему все рабочие и прекратили работу, разойдясь по домам в совершенно спокойном состоянии, после чего было вывешено объявление в копии при сем представляемое. 11 февраля за № 232 подполковник Сомов донес, что вчера 10 февраля около 8 часов вечера при наблюдении за настроением забастовавших рабочих было обращено особое внимание на двигающуюся по улицам г. Мурома толпу человек в 150, бывших в нетрезвом виде и возбужденном состоянии. Эта толпа подошла к реальному училищу, что-то там кричала, затем направилась по улицам к вокзалу и в фабричном районе разошлась по домам. Рабочие забастовавших двух фабрик до сего времени к работам не приступили, но к зданиям фабрики подходит почти к каждой смене. 12 февраля за № 235 подполковник Сомов донес, что на фабрике т/д. Василия Суздальцева С-вья рабочие явились на работу в 4 часа утра с 11 на 12 текущего февраля и с условием 9-ти часового рабочего времени приступили к работе. На фабрике Товарищества Муромской бумаго-ткацкой мануфактуры рабочие явились на работу в 8 часов утра 12 сего февраля и на старых условиях приступили к работе. В настоящее время в г. Муроме совершенно спокойно. О вышеизложенном имею честь донести Департаменту Полиции. Приложение: Две копии с объявлений. Полковник Жуков.
ОБЪЯВЛЕНИЕ. 1) Сим объявляется рабочим фабрики Т-ва Муромской бумаго-ткацкой м-ры прекратившим работу в среду 9-го февраля 1905 года, что если они до субботы не станут на работу, то на основании п. 1 ст. 105 Уст. пp. получат полный расчет по день остановки работы, и фабрика будет закрыта на неопределенное время. 2) Все рабочие, ставшие на работу в течение пятницы и субботы, будут приняты на старые места и на прежних условиях и расценках, и никто из рабочих не будет уволен за участие в забастовке. 3) В случае если рабочие не станут на работу до субботы, то в воскресенье и понедельник будет производится расчет, и выданы на руки паспорта. 4) Паспорта и деньги лиц, не явившихся за их получением до понедельника 14 февраля, будут переданы полиции для отсылки в волостные правления. 5) Правление фабрики уведомляет рабочих на их просьбу о прибавке, что ввиду крайне плохих торговых дел ни о какой прибавке в настоящее время не может быть и речи. Подлинное подписал заведующий фабрикою К. Засухин, свидетельствую февраля 9 дня 1905 года фабричный инспектор Владимирской губ. У. уч. Н. Кречмер».
Стачка проходила довольно бурно. Рабочие устраивали шествия по городу, пели рабочие песни, кричали «долой». Стачка длилась ровно три дня, и на четвертый все рабочие встали на работу. Настроение рабочих было повышенное. Спустя некоторое время администрация фабрики отплатила рабочим за забастовку, уволив человек десять наиболее развитых пролетариев. На Валенковском и Торском заводах соц.-дем. работа в это время велась слабо. Кажется, в том же феврале удалось поступить на работу и мне, опять на завод П. Ф. Валенкова. Среди старых знакомых, но уже без провокатора Моисеева, работа быстро двинулась вперед. Начиная с весны 1905 года, наши ряды пополнились следующими рабочими завода Валенкова: В. И. Разборщиковым, С. П. Бакулиным, Чернышевым, сверловщиком Платоновым, Зуевым, Ал., А.И. Кирилловым, К.Чекушкиным, Н. Волковым, Я. К. Поляковым и др. Все перечисленные были активные работники организации. Читали легальную и нелегальную литературу почти все рабочие завода, за редкими исключениями. Вся литература у нас хранилась прямо на заводе. Когда начали выходить газеты либерального и легально марксистского направления, мы устроили коллективную подписку и выписали ряд газет (кажется, «Товарищ», «Сын Отечества» и т. п.). Начиная с послеянварских дней, всю весну и лето по городу, его окрестностям, по окружным деревням и селениям производили мы усиленное распространение нелегальной литературы. По деревням урядники, жандармы и кулаки распространяли басни о «поджигателях», об угрозах сжигать деревни, пытаясь таким обманом направить темный люд на распространителей нелегальной литературы. Но эти махинации им не удавались. Литература распространялась в огромном количестве. Первое мая мы решили отметить товарищеской массовкой в лесу. Не помню, совпало ли это празднование с первым мая, или же мы организовали эту массовку в первое майское воскресенье, но все же празднество состоялось. Эта маёвка состоялась в Кавардицком лесу и носила исключительно товарищеский характер. Всего участвовало на ней человек сорок рабочих завода Валенкова, бумаго-ткацкой и Слободский прядильной фабрики, а также несколько студентов муромлян. Туда же принесли с собою корзину пива. Время провели чрезвычайно товарищески, весело. Разучивали революционные песни, знакомились, обменивались коротенькими речами. Эта маевка осталась совершенно неизвестной жандармскому сыску. Очень часто весною и в начало лета того года нами устраивались кружковые собеседования в лодках, на реке Оке. Нередко эти кружки соединялись в целые флотилии лодок. Примыкала тогда к нам учащаяся молодежь, и по речному простору разносились молодыми голосами задорные мотивы революционных песен. Полиция бегала по берегу реки, но пуститься усмирить нас по воде не решалась. Настроение рабочих, а также и окрестных крестьян с каждым днем становилось все более и более анти-правительственным, анти-царистским. По окончании работ на фабриках и заводах, рабочие частенько затягивали революционные песни. Это демонстративное пение приняло столь массовый характер, что полиция уже не могла вмешиваться и запрещать. Она находила для себя более благоразумным не вмешиваться. Одновременно с появлением теплой погоды и зеленых лужаек начали свою просветительную работу наши с.-д. кружки. Для руководства занятиями в кружках были привлечены местные студенты и курсистки. Учащаяся молодежь относилась к этой работе очень серьезно, стремись совершенствоваться в марксизме. Рабочие кружки посещались охотно. Однако рост революционных настроений заставлял нас перейти от кружковой и воспитательной работы к боевой деятельности: к политическим демонстрациям и массовкам. Массовки устраивались нами в так называемой «Бучихе», и ее оврагах, а репетиции демонстраций мы имели при выходах с фабрик и заводов.
II.
Руководящая группа Муромской организации, или Комитет, состояла весной 1905 года из пяти-семи человек. В него входили рабочие завода Валенкова: М. И. Иванов, модельщик, студент практикант С. И. Гуреев и пишущий эти строки: в него же входили: один представитель от кружка рабочих бумаго-ткацкой фабрики, одни — от кружка Слободской мануфактуры. Кроме того, в порядке связи с Кулебяками, на правах членов Комитета, считались у нас товарищи А. В. Крисанов (умер в 1905 году) и Курятников. В начало лета наша партийная деятельность была омрачена чрезвычайно тяжелыми событиями на Кулебакском горном заводе. Очень живо помню, как, приехал к нам в город А. В. Крисанов и убитым голосом поведал нам о том, какой необыкновенный погром имел место в Кулебакском поселке. С весны того года в Кулебяках начались пожары, от которых выгорало по несколько маленьких домишек, всегда наносившие большой ущерб рабочим-квартирантам. Пожары происходили от поджогов. Поджигателями были сами мелкие домовладельцы, прельщавшиеся получением высокой страховой премии. Чтобы отвести от себя всякие подозрения в столь гнусном деле, домовладельцы начали распространять слухи, что поджигают революционеры, желающие этим путем вызвать рабочих на бунт. Полиция, знавшая истинных виновников бедствий, все же поддерживала и сама клевету на революционеров, желая этим путем убить социалистическую агитацию. Кажется, в начале июня произошел в Кулебяках, очень большой пожар, от которого выгорело около трети всего жилья. Домовладельцы, кулаки, торговцы и полицейские, подтворив наиболее отсталых рабочих, учинили жестокий самосуд над наиболее сознательными рабочими завода, обвиняя их в поджогах. Много товарищей было избито, несколько убито. Некоторые спаслись только тем, что скрылись бегством в леса, где и проживали по несколько дней. К сожалению, наша организация ничего не могла сделать, чтобы вовремя помочь товарищам. Даже о самом погроме нам сообщили уже на другой день после него. В это время организация была достаточно крепкая и располагала своими техническими средствами для размножения — гектографами. Гектографы частью мы делали сами, а один или два были привезены из Москвы. Один, я помню, получили тогда от М.И. Гундобиной. На них мы размножали прокламации местного характера, воспроизводили получаемые из центра, а также и революционные песни, спрос, на которые был чрезвычайно высок. Все это время наша организация была связана с Нижним Новгородом и Сормовым. Оттуда приезжали к нам товарищи с литературой. Никакой губернской соц.-демократической организации во Владимире тогда не было, она возникла значительно позднее, в конце 1905 года. В нюне месяце по всему нашему району была развернута агитация за устройство демонстративного выступления в день полугодия январских событий в Питере. Были устроены предварительные массовки, на которых обсуждалось политическое положение страны и одновременно характер подготовлявшегося выступления. Общее мнение сводилось к тому, что в городе никаких выступлений не делать, а попытаться организовать загородное собрание членов партии и сочувствовавших ей рабочих и интеллигенции. Выбор места и все практические меры по организации общего собрания возложили на Комитет. Фактически проведение всей работы выпало на двоих: С. И. Гуреева и меня. За рекой Окой, в лугах, мы облюбовали местечко. Для сходки наметили ближайшее к 9-му июля воскресенье. За несколько дней перед этим выпустили на гектографе следующую прокламацию: РОССИЙСКАЯ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ РАБОЧАЯ ПАРТИЯ. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! «Товарищи крестьяне и рабочие! 9-го июля будет ровно полгода с тех пор, как петербургские рабочие с прошением о своих нуждах пошли к царю к Зимнему дворцу. Им надоело жить в грязи, холоде и голоде, им надоело жить в бесправном положении. Они бросили свои работы, заявили: «так дальше жить нельзя» и пошли к царю. Рабочие говорили: «царь — наш отец; oн заступится за нас, он облегчит наше житье и защитит от сильных и богатых». Так думали петербургские рабочие. Мы же, сознательные рабочие, социал-демократы, знаем, что царь и России — главный фабрикант, главный помещик, главный земский начальник, жандарм и полицейский. Поэтому-то он всегда держит руку этих господ. И вот мы стали говорить рабочим: не ходите безоружные к царю, он нехорошо вас встретит. Но они не слушали нас, называли бунтовщиками и выдавали полиции. Между тем царь знатную встречу приготовил беззащитным рабочим. Он вывел на них войска с боевыми патронами, а сам уехал из Петербурга: «Пусть расправляются с моими детками без меня». И действительно, с рабочими расправились по-царски. До трех тысяч их расстреляли. А ведь они шли к царю с прошением, с крестным ходом и портретами царя. И царь знал это. Но ведь он — главный земский начальник, помещик и фабрикант, а поэтому он и не мог припять от рабочих жалоб на самого себя. Теперь петербургские рабочие, а за ними и рабочие всей России (Варшавы, Лодзи, Одессы, Иваново-Вознесенска и т. д.) поняли, что не царь их отец, что не от него надо ждать помощи. Царь и его чиновники только мешают рабочим бороться с капиталистами. Рабочие устраивают забастовки, требуя от капиталистов хлеба, а от правительства свободы. В ответ царь посылает им пули и нагайки. Он только мешает достигнуть рабочим и крестьянам лучшей жизни — царства социализма,— когда все будет принадлежать трудящемуся люду, потому первым шагом рабочих и крестьян должно быть изгнание из России царя, а правление страной передать в руки выборных от народа при помощи всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. Эти выборные съедутся в одно место, будут править страной все вместе, все дела решать большинством голосов. Такое собрание называется Всенародным Учредительным Собранием. Депутаты этого собрания, выбранные народом, должны хорошо знать его нужды и избирать для него хорошие законы. Это требование было помещено и в прошении к царю петербургских рабочих. И вот уже целых полгода, как идет из-за этого последняя упорная борьба между царем и сознательными рабочими и крестьянами. Силы царя и его чиновников все слабнут, и народное восстание (революция) все растет шире и шире. В субботу 9-го июля в память полугодия великого 9-го января снова выйдут рабочие всей России на улицу и грозно потребуют к ответу царя за 9-е января, они ненужной для народа войны. Уже более недели назад, как наши Сормовские товарищи-рабочие поклялись бороться за лучшую жизнь до последней капли крови. Они тоже 9-го июля бросят все свои дела и выйдут с оружием в руках. Товарищи! Нас еще слишком мало, чтобы нам открыто появиться в Муроме, выгнать из него царских разбойников и самим завладеть городом. Так бросимте же все свои работы в память 9-го января и хотя бы 10 июля, в воскресенье, соберемтесь в одно место и обсудим все свои кровные, общие дела. Присоединимте же, товарищи, 10-го июля наш голос к общему голосу своего голодного и угнетенного народа». Муромская Организация Г.С.Д.Р.П. 1905 г., 6 июля.
В конце июня или в начале июля приехал в Муром М.И. Лакин, участвовавший в знаменитой Иваново-Вознесенской стачке и попавший за это под суд и освобожденный под надзор полиции, с обязательством жить на родине. Лакина в районе еще не знали, и мы решили использовать его, как одного из участников крупной стачки, для ознакомления членов организации с борьбой, и предполагали устроить на сходке живое обсуждение волновавших нас тогда политических вопросов. О месте собрания мы предупредили товарищей за сутки, назначив сбор в 4 часа дня в воскресенье 10 июля. Погода была весьма благоприятная. К назначенному часу берег той стороны Оки оживился. На ту сторону потянулись рабочие и граждане, в одиночку и группами, в лодках и на пароме. К назначенному часу на лужайке, среди кустарников и стогов сена, собралось более трехсот человек. Принесли заранее приготовленный длинный шест и водрузили на нем красное знамя, обшитое черной каймою в знак печали по жертвам 9-го января. Местная полиция и жандармерия также приготовились. Наши дозоры сообщили нам, что полиции уже с 2 часов дня находилась скрытой в холерных бараках-барже. Когда открылось собрание, я пригласил несколько товарищей, имея намерение поставить дозорную и патрульную связь и наблюдение. Едва мы успели уйти в кусты, как слышим позади нас раскаты «ура». Повернулись назад, и нам представилась живописная картина: на собравшихся несколько сот человек бежала группа полицейских десятка в два-три, размахивая шашками, крича пьяное «ура». Внезапное нападение полиции внесло замешательство в ряды мирно сидевших на сходке рабочих. Большая часть бросилась бежать. Полиция прежде всего бросилась на знамя. На защиту красного знамени встала В. О. Окушко, очень малосильная и хрупкая, и, конечно, не могла отстоять его и вместе с ним была взята полицией. Нас, оказавшихся в стороне от сходки, вооруженных двумя револьверами и палками, оказалось человека четыре. Мы быстро решили броситься на выручку и также попытаться внезапно напасть на городовых. Наш пример нападения па городовых увлек и часть бежавших товарищей. Прежде всего мы отбили арестованную девушку. Пока мы шумели, вырывали из рук городовых В. О. Окушко, рабочие вооружились длинными кольями и, в свою очередь, бросились на полицию, видя, что последняя превышает нас числом и обнаруживает намерение окружить нас. Против полиции со всех сторон пошло наступление рабочих с кольями. Полиция обнажила свои шашки, но они оказались на много короче рабочих кольев и не годились для битвы. Попытались открыть стрельбу из револьверов, но мы, в свою очередь, дали ряд выстрелов, показав этим, что готовы на огонь ответить огнем же. Стрельба внесла большое озлобление в наши ряды, и рабочие ответили дружным натиском на полицию. Полиция была опрокинута, побежала, а главный руководитель, помощник исправника Войтас, был нами взят в плен. Кое-кто из городовых, а также и пристав, получили удары кольями. Войтаса также потрепали. Мне пришлось употребить некоторое усилие, чтобы оградить его от самосуда демонстрантов. Потребовали возвращения красного знамени, но оно уже было отправлено в город. После разгрома полиции наша сходка стала еще более многочисленной. Стрельба, пение, шум, все это привлекло к нам бывших в лугах крестьян и горожан. Разбив полицию, захватив пом. исправника, победные и ликующие, с революционными песнями, мы двинулись по берегу к парому и лодкам, чтобы всем «скопом» перебраться в город. Подойдя к берегу, мы вынуждены были задержаться, ибо наши враги предприняли ряд хитростей: отрезали нам сообщение с городом, уведя все паромы и оттолкнув от берега все лодки. Пришлось перетягивать на эту сторону паромы. На городском берегу толпился народ. Вести о рабочей демонстрации, а также о схватках с полицией стали известны всему городу. С некоторых возвышенностей города были видны наши схватки. Поэтому наша демонстрации, наше возвращение в город было буквально триумфальное. Учащаяся молодежь, интеллигенция, рабочие, крестьяне и любопытные обыватели образовали толпу тысячи в две-три человек. В город вошли «Воеводской горой» с пением «Марсельезы», «Дубинушки» и др. революционных песен. Полиция плелась в хвосте. Во главе же демонстрации шла вооруженная револьверами и палками рабочая молодежь. Когда голова демонстрации взошла на мост через овраг у Городской Думы (ныне здание Отдела Коммунального Хозяйства), полиция, получив подкрепление, решила отрезать головную часть от шедшей массы муромских граждан. Мы решили ликвидировать эту попытку полиции. Быстро повернулись назад и палками погнали полицию с моста. Раздались выстрелы, сначала со стороны полиции, а затем затрещали в ответ и наши бульдоги, которых у нас было тогда всего штук пять-шесть. Однако трескотня получилась весьма внушительная. Шедшая за нами толпа поспешила укрыться и разбежалась. Буржуазные и поповские элементы города впали в панику. Все любопытные поспешили закрыть окна, ворота и двери домов. С улиц скрылись все купеческие и извозчичьи повозки. Полиция также разбежалась. Отстававших полицейских наши пролетарии погоняли стрельбой и палками. В какой-то газете того времени (возможно, во «Владимирце») были помещена корреспонденция о нашей демонстрации: «10 июля 1905 года, около 4 ч. дня, и гор. Муроме, за рекой Окой против Якиманской Слободы собралась толпа рабочих, учащихся и женщин, численностью человек в 200, устроившая революционный митинг. Прибывшая к месту собрания полиция нашла собравшихся расположенными вокруг красного флага, воткнутого в землю, при чей отдельными лицами произносились революционные речи. Завязалась борьба между полицией и участниками митинга из-за флага, произведено было несколько выстрелов, полиция обнажила шашки. Перевес оказался на стороне демонстрантом, так что помощник исправника, в конце концов, обратился к ним с увещанием мирно разойтись. По дороге в город пелись революционные песни, и один из ораторов говорил речи, заканчивавшиеся словами: «Долой правительство, долой самодержавие!» У тюрьмы демонстранты проследовали дальше по Сенной площади. Здесь снова завязалась перестрелка между демонстрантами и полицией, и вскоре после этого толпа разошлась. После описанного происшествия Муром пережил целый ряд тревожных дней. Появились подметные угрожающие письма, неизвестно кем расклеивались по городу оповещения о предстоящих погромах. Повела усиленную агитацию черно-сотенная партия. Полиция и жандармерия непрерывно сносились с Владимиром, ожидая оттуда инструкций. По предписанию из губернского центра арестованы были и направлены во Владимир главные ораторы и деятели сходки: Мих. Игн. Лакин и Шляпников Александр Гаврилович. Несколько позже лишен был свободы студент Вл. Хряпин».
Для развития партийной работы наша демонстрация имела огромное значение. Факты разгрома рабочими полиции, пленение «самого исправника» передавались из уст в уста по всей округе, революционизируя полу-пролетарское население деревень и сел. На нашу организацию после этой демонстрации обратили большое внимание и партийные центры: Нижний и Москва. Нижегородский Комитет поддерживал с нами связи по традиции, а Московская Окружная организация повела в своем роде конкурентную работу. Мы охотно принимали помощь от той и другой, но ближе, всего нам были рабочие-сормовичи, наезжавшие к нам в район. Московская же «Окружка» обслуживалась интеллигентскими силами, по своему удельному весу не выше сормовских рабочих, прошедших суровую школу подпольной работы на крупном заводе и умевших лучше подойти к рабочим, чем те. Известия о нашей удачной демонстрации распространились далеко за пределы нашего района. Из многих мест мы получали радостные приветствия и пожелания подражать нашим выступлениям. После этого события партийная организация начала быстро расти в численности. Успех демонстрации оглушил и нашу жандармско-полицейскую власть. Ни в тот день ни после него не произвели никаких обысков и не сделали никаких арестов. Полиция же искала случая отомстить участникам и, особенно «главарям», по местному обычаю — набить втихомолку и из-за угла. Мне тогда передавали, что в ночь после демонстрации, полиция вместе с пожарными ходила по городу, надеясь встретить демонстрантов в одиночку. Устроила засаду в улице, где я жил, задерживала прохожих, но меня не нашла. На второй или третий день полиция все же постаралась отомститъ нам за причиненные ей моральные и физические страдания. У меня и в квартире В. Окушко выбили окна. Огромные кирпичи были брошены в окна, но, к счастью, не тронули никого из спавших, выбив лишь рамы, разбив стекла и обычные оконные украшения — цветы. Этому делу исправник Лучкин посвятил целый доклад. Губернатор спешит оговориться, что муромские жители отнеслись к манифестантам враждебно. Эту вражду можно было встретить лишь среди торговцев. Рабочее же население, а также учащиеся и интеллигенция приняли в этой демонстрации участие. Даже о вражде обывателя мы не могли говорить — эта враждебность ни в чем не выражалась и со стороны торгашей. Как бы в пояснение действий своего муромского помощника, начальник Губернского Жандармского Управления от 12 июля доносит Трепову: «В дополнение телеграммы помощника моего в Муромском, Меленковском и Судогодском уездах, подполковника Сомова от 11 сего июля за № 1310, доношу вашему превосходительству нижеследующее: Утром 9-го июля сего года было получено помощником моим подполковником Сомовым сведение о том, что ввиду исполняющегося в оэто число полугодия со времени подачи его величеству в Зимнем Дворце Петербургскими рабочими прошения о своих нуждах, будто бы, в селе Сормово, Нижегородской губернии, рабочие призываются 9-го июля к уличной демонстрации. После полудня того же числа подполковником Сомовым были получены от пристава 1-го стана Муромского уезда два гектографированных воззвания, имеющие вместо подписи надпись «изд. Муромской Организации Р.С.Д.Р.П. с датой 1905 г. июль 6», найденные близ Иоакиманской слободы, но кем подброшены неизвестно… До 4-х часом дня 10-го июля ничего подозрительного замечено не было, но с указанного часа отдельные личности рабочих и каких-то неизвестных лиц стали переправляться через реку Оку и, гуляя там по лугу, первоначально не обращали ничем на себя внимания. Затем было узнано, что отдельные личности группируются против Иоакиманской слободы, на другой стороне реки, что около 2-х верст от города, и вскоре толпа образовалась человек в 200, среди которой выдавался неизвестный приезжий мужчина, державший к толпе какую-то революционного содержания речь; в толпе были замечены некоторые проживающие в гор. Муроме студенты и женщины, и у одной из последних имелся флаг. Усилиями полиции женщина с флагом была задержана, но толпа, вооруженная pевoльверами и палками, отняла женщину, но флаг остался у чинов полиции. Во время отбития толпой женщины одному городовому кем-то из толпы был нанесен удар палкой в руку, а также таковой удар получил по рукам муромский городской пристав. Отбив женщину, толпа стала петь революционные песни: «Дубинушку», «Марсельезу» и другие, и в это же время разбрасывать прокламации, из коих пока подобраны «Товарищи» издания Центрального Комитета Р.C.Д.Р.П. и песни: «Рабочая марсельеза», «Варшавянка», «Дружно, товарищи, в ногу» и «Похоронный Марш», все отгектографированные на отдельном полулисте бумаги. После этого вся толпа демонстрантов, вследствие малочисленности полиции, переехала на пароме через реку и направилась по улицам города, подошла к зданию тюрьмы, остановившись против коего тот же агитатор, который был замечен в произнесении речи перед толпой за рекой, указывая на тюрьму, сказал: «Здесь сидят невинные, и я тоже сидел в Иваново-Вознесенске, но меня выпустили, а теперь пусть вновь арестуют, но я все-таки буду стоять за правое дело и свободу», при чем еще что-то говорил о прямых и косвенных налогах. Тут же из толпы были слышны возгласы, требовавшие освобождения арестантов, но никаких для этого насильственных мер предпринято не было. Шедшая до здания тюрьмы впереди демонстрантов, полицейская команда муромских городовых у тюрьмы отошла в сторону, тогда демонстранты бросились на городовых с криком: «Долой полицию!» и тут же ими было произведено три выстрела, на что полицейские чины, укрывшись за ящики и другие предметы, тоже стали стрелять, при чем с обеих сторон было выпущено более 100 выстрелов, но таковыми никто не ранен и не убит. Во время учащенной стрельбы полиции демонстранты, разделясь на несколько партий, стали рассеиваться по городу, а затем в конце 12-ти часов ночи в городе водворилось спокойствие. Арестов произведено не было, но личности многих участников манифестации известны полиции, и подполковником Сомовым немедленно приступлено к производству расследования в порядке положения об охране для выделения личностей, участвовавших в этой манифестации. 11 сего июля муромский исправник при отношении за № 285 препроводил к подполковнику Сомову 16 прокламации, подобранных за рекой Окой, по пути следования манифестантов, и красный флаг, отобранный накануне, состоящий из красного кумача, обшитого черным коленкором,
длиною в 3 аршина 5 вершк., шириною 1 арш. 5 вершк. По содержанию всего вышеизложенного мною сего числа за № 4692 предписано подполковнику Сомову немедленно приступить к производству дознания в порядке 1035 ст. Уст. Угол. Судопр. Полковник Бурков».
К обыскам и арестам жандармы приступили уже спустя неделю. У Лакина, Окушко и у меня обыски производились в субботу, 16-го июля. День был рабочий, и я был на заводе. Относительно обыска меня предупредили по телефону. Дома я ничего не хранил. Склады литературы у нас были на заводе, а поэтому я и не торопился домой. Скрываться или переходить на нелегальное положение, как предлагали мне товарищи, я не хотел и пошел на обыск. Вся наша улица была под полицейским оком, а маленькая хибарка, в которой я жил, и двор были переполнены жандармами. Решили обыскать и меня. Все карманы моей блузы обшарили, ничего не нашли. Нужно было обыскать у меня в сапогах. Жандармский подп. Сомов предлагает произнести осмотр в моих сапогах. Я сажусь и протягиваю ему ногу, предлагаю снять и обыскать. Подполковник возмущается, ворочает своими усами и тупыми бычьими глазами, говорит об оскорблении, которое я наношу жандармскому мундиру. Унтера, окружавшие подполковника, решили ему помочь и предложили свои услуги, но я не соглашался предоставить им свои сапоги, а подполковник Сомов также не позволил им пятнать честь своего мундира снятием сапог у рабочего. Так и остались мои сапоги необысканными. Окна были выбиты полицией. Моя мать рассказывала мне впоследствии, что она видела и переодетого городового, но не хотела мне сказать об этом, опасаясь с моей стороны каких-либо, по ее мнению необдуманных шагов. В документах Департамента Полиции я нашел несколько документов, относящихся ко времени нашей демонстрации. Там имеется телеграмма из Жандармского Управления, донесение о событии: «С 4 часов дня 10-го июля начался сбор толпы за рекой близ города Мурома; в толпе около 200 человек, были учащиеся, местные рабочие и женщины. Невыясненные приезжие агитаторы, выкинув флаг, произносили речи. Полицией женщина с флагом была задержана, но толпа, вооруженная револьверами и палками, отняла женщину, после этого стала петь революционные песни и раскидывать прокламации; переехав реку, пошла по улицам города, демонстративно пройдя мимо тюрьмы, стала стрелять в полицию, которая тоже стреляла, и в 12 часов ночи (толпа) рассеялась по домам. Раненых и убитых нет. Горожане были недовольны демонстрантами. В городе спокойно. Выясняю агитаторов. Подполковник Сомов». В ответ на это наши муромские жандармы получили от министра-полицейского выговор: «На телеграмму 11 июля уведомляю Товарищ Министра Заведующий Полицией находит агитаторов надлежало знать до демонстрации и вы недостаточно бдительны». Кроме того, треповский выговор был сделан еще и начальнику Губернского Жандармского Управлении следующего содержания: «10 сего июля, в гор. Муроме за рекой Окой, против села Якиманской слободы, собралась толпа около 200 человек рабочих, учащихся и женщин, и, воткнув в землю шест с революционным флагом, начала произносить антиправительственные речи. По прибытии на место полиции с И. Д. Помощника Исправника Войтасом и городским приставом Филатоматовым во главе, между ней и манифестантами произошло столкновение, при чем из толпы было сделано несколько выстрелов в городовых и нанесены им удары палками, что вынудило чинов полиции обнажить шашки, но разогнать, собравшихся полиция по своей малочисленности не могла. Затем толпа, с пением революционных песен, разбрасывая прокламации и произнося противоправительственные речи, направилась в город, где также некоторое время продолжала демонстрацию, при чем в чинов полиции было сделано несколько выстрелов. Неизвестного оратора, произносившего революционные речи, не удалось установить. На упомянутом представлении Губернатора Товарищ Министра Внутренних Дел, заведующий полициею, изволил положить резолюцию: жандармский надзор бездействует. О таковой резолюции Свиты Его Величества Генерал-Майора Трепова департамент полиции долгом считает сообщить Вашему Высокоблагородию». За вице-Дир. (подпись). За Зав. отд. Шиллер.
Губернаторский доклад таким образом описывает дело: «10 сего июля, около 4 часов дня, в г. Муроме за рекой Окой против села Якиманской слободы, собралась толпа около 200 человек, состоявшая из рабочих, учащихся и женщин. Немедленно прибыл на место сборища Испол. долж. Помощника Исправника Войтас с Городским Приставом, имея с собой около 15 человек городовых, и обнаружил, что на лугу воткнут в землю на высокой шесту революционный флаг, а кругом его сидела толпа и произносила революционные речи. При виде полиции, толпа хотела разбежаться, а когда одним из городовых было вынуто из земли древко с революционным флагом, то толпа набросилась на полицию и, отнимая флаг, произвела в нее несколько выстрелов из револьверов и нанесла несколько ударов палками, в том числе и городскому приставу Филоматову. Защищаясь, чины полиции обнажили шашки. Убитых и раненых, как между чинами полиции, так и в толпе, не оказалось. Так как разогнать на месте толпу полиция, по своей малочисленности, не могла, то Войтас обратился к толпе с увещеванием разойтись, после чего толпа направилась по берегу реки Оки к перевозному парому, чтобы переехать в город. По дороге к парому, толпа пела революционные песни, и один оратор говорил речи, в которых произносил следующие слова: «Долой правительство, долой самодержавие!», при чем толпа бросала во все стороны прокламации. Переехав на пароме в город, толпа на берегу собралась в кучу, и снова было произнесено несколько речей того же содержания. Затем толпа с революционными песнями направилась по берегу реки в город и остановилась перед тюрьмой арестованных, но речь его не имела успеха, и толпа направилась дальше по Сенной площади и, пройдя таковую, со словами «Долой полицию!», вынула револьверы и стала стрелять в чинов полиции, шедших сзади толпы. Чины полиции защищаясь, также стреляли в толпу из револьверов, при чём и в этом случае убитых и раненных как между чинами полиции, так и в толпе, не было. После нескольких десятков выстрелов со стороны толпы, — последняя побежала по направлению к Московской улице и там уже сама рассеялась. Оратор, говоривший революционные речи, не из местных жителей, а приезжий, а потому личность его не установлена. Из числа участвовавших в вышеизложенном революционном движении личности многих установлены. Отобранный от толпы красный флаг, а также и подобранные около места сборища 16 прокламаций препровождены помощнику начальника Владимирского Губернского Жандармского Управления по Муромскому уезду, о чем сообщено г. Прокурору Владимирского Окружного Суда и местному Товарищу Прокурора. Жители города к толпе манифестантов отнеслись не сочувственно и даже намеревались наброситься на толпу с целью разогнать ее, а главных зачинщиков избить, но Войтас уговорил вобравшихся жителей не делать этого, ввиду чего толпа манифестантов прошла спокойно, и нападения на нее со стороны жителей не произошло. О вышеизложенном имею честь уведомить ваше превосходительство в дополнение к телеграмме от 11 сего июля, присовокупляя, что в городе спокойно, но ходят слухи, что сходка будто бы опять будет ночью после того, как освободятся мастеровые с фабрик. Губернатор Егермейстер Высочайшего Двора (подпись). За Правителя Канцелярии (подпись).
После обыска меня пригласили на допрос в Жандармское Управление и арестовали. Вечером направили в местную тюрьму. Жандармерия и прокуратура начали производить дознание по делу о «вооруженной демонстрации в г Муроме». От 17-го июля тов. прокурора Унтилов доносит своему старшему о начале дознания. «По дознанию о Муромской демонстрации 10 июля, был произведен обыск у обвиняемой Окушко, ввиду доставленных сведений о продолжающихся к ее квартире противоправительственных собраниях, но ничего явно преступного обнаружено не было. Того же числа был допрошен в качестве обвиняемого по I ч. 121 ст. и 2 ч. 129 ст. Угол. Улож. мур. мещанин Александр Гаврилович Шляпников, 21 года, не признавший себя виновным и давший показание только о том, что прокламаций не разбрасывал. Ввиду того, что в ночь на 10 июля Шляпников ходил по Мурому с ружьем в руках, с несколькими рабочими, вооруженными палками, а также ввиду деятельного участия, принимаемого им в демонстрации, он заключен под стражу и за неимением мест в муромской тюрьме отправлен во владимирскую вместе с обвиняемым Ликиным, относительно которого мера пресечения изменена,— он заключен под стражу. Тогда же допрошена в качество обвиняемой по 2 ч. 121 ст. и 2 ч. 129 ст. Угол. Улож. мур. мещанка Елизавета Николаевна Мошенцева, 21 года, дочь владельца книжного магазина, окончившая местную гимназию. Она виновной себя не признала, объясняя, что была около демонстрантов случайно, к ним не присоединялась и вскоре уехала. Указала свидетелей, отдана под особый надзор полиции».
В ту же ночь в тюрьму доставили и М.И. Лакина. Рано утром подняли на ноги. У ворот тюрьмы нас ждала тройка лошадей и пара синих жандармов. Молча усадили в повозку и погнали лошадей. Куда везут — держали в секрете. Подвезли к товарной станции Муромской жел. дор. Там был приготовлен специальный вагон. Меня провели в него и оставили при двух жандармах. Через полчаса или около этого привели ко мне и М. И. Лакина. Он пришел в вагон, вооруженный евангелием, и тотчас же, от скуки, повел «преступную агитацию» среди жандармов, пользуясь цитатами святых отцов. Прицепили к утреннему поезду. Тут мы поняли, что наши власти не надеются на крепость стен муромской тюрьмы и везут нас в губернскую тюрьму. По дороге наш вагон, охранявшийся жандармами, привлекал общее внимание публики, но переговариваться нам не давали.
Полиция и жандармерия вели усиленные розыски участников демонстрации.
К дознанию было привлечено несколько десятков лиц, а всего, вместе со свидетелями, превышало сотню. К сожалению, во Владимире не сохранили, а расхитили архив губернского жандармского управления, погибло там и дело о нашей вооруженной демонстрации. Лишь отрывочно удалось собрать кое-что. В деле имеется весьма любопытный документ — рапорт муромского пристава, свидетельствующий о полном политическом невежестве руководителей полицейской власти, принимавшей всерьез болтовню о «найме людей в революционную партию». «Его Превосходительству Господину Прокурору Владимирского Окружного Суда. Пристава гор. Мурома РАПОРТ. 17 сего июля кр. с. Новоселки. Ковардицкой вол., Василий Григорьевич Рогачев заявил мне, что 16 сего (июля) около 11 ч. ночи на площади против бульвара он побил муромского мещ. Ивана Агафоновича Суслопарова за то, что тот приглашал его присоединиться к их партии против царя. Суслопаров говорил, что на днях они соберутся, раз собрались, но неудачно; говорил: «Долой самодержавие и царя», обещал ему за переход в партию денег. Суслопаров был отправлен в больницу на извозчике, но бежал дорогой от городового Сангурова. 13 июля, как передал городовой Костаков, был другой случай найма людей в революционную партию: нанимал рабочий завода Валенкова, Константин Петрович Чекушкин Ардасского цехового Якова Ивановича Иванова и обещал 50—100 руб., наем происходил на Рождественской улице у винной лавки при муромском мещ. Николае Николаевиче Григорьеве. О сем деле мною вместе с сим сообщено г. Помощнику Начальника Владимирского Губернского Жандармского Управления в Муромском, Меленковском и Судогодском уездах. О чем имею честь донести Вашему Превосходительству. Пристав (подпись по разборчива). Июля 17 дня 1905 г.
По выходе из вагона нас с М.И. Лакиным немедленно разлучили. Посадили на извозчиков и двинулись в губернскую тюрьму. День был праздничный, но дождливый. Извозчичьи повозки опустили задки на сиденья и скрыли нас от взоров любопытных. В тюрьму нас приняли быстро и поместили в разные концы. Лакину нашли внизу камору, а меня посадили в полутемную, круглую башню. Моя круглая камера, в правой башне от входа, имела в диаметре аршина три-четыре. Узенькая подъемная кровать делила камеру ровно на две части. От общего коридора меня отделяли три двери и узкий проход. Кругом тишина могилы, лишь ветер гудел в оконные щели, да солнышко посылало свои бледные улыбки, никогда не достигая пола. Окна, числом три, от пола были на большой высоте и имели круглую форму, света пропускали очень мало. Никто их никогда не открывал, и камера «освежалась» из коридора. Никакой шум из моей камеры, что бы я ни делал, не достигал надзирательских ушей. В гости ходил к нам губернатор Леонтьев, лизал свою губу, задавал несложный вопрос вроде: «Ну, что?» — на что, как по уговору, все отвечали ему: «Ничего, а что?» Под влиянием роста революционного движения тюремный режим смягчался. Начали пускать гулять, хотя по одиночке. Через пару, приблизительно, недель после сидки в губернском «тюремном замке», нас перевели в недавно отстроенные «исправительные отделения», в специально приготовленный для каторжан одиночный корпус. В эту одиночку привели еще несколько товарищей, взятых за Иваново-Вознесенскую забастовку: Захара Савинова, Мандельштама (Одиссея). Через некоторое время привели С. Гуреева и В. Хряпина, по нашему с Лакиным делу. Первые дни пребывания в одиночке мы потратили на борьбу с тюремным режимом. Сначала повели борьбу за общие прогулки. Добились частичных успехов — нам разрешили гулять группами. За этим последовало требование улучшить нам питание. Объявили голодовку, но администрация (губернатор и тюремный начальник) пошла на уступки и дала нам приличный стол. Из Иванова-Вознесенска привезли десятка два-три арестованных в административном порядке товарищей за забастовку рабочих. Их поместили не с нами, «политиками», как называли нас надзиратели и уголовные, а в особом «Польском корпусе». Однако это не мешало нам завести с ними оживленные сношения. Во время пребывания в одиночках мы решили издавать журнал. Помню, вышло у нас, кажется, всего два номера, но содержание их, а также и самое название забыл. Были у нас в тюрьме и дискуссии по аграрному вопросу, но привели, как это часто бывало и тюрьме, к ссорам. Дознание по делу «о вооруженной демонстрации» подвигалось быстро вперед. Следственные власти, жандармерия и прокуратура подготовляли нам по этому делу каторжные работы. Правительство тогда повело борьбу против «шуток с оружием», как говорили владимирские власти, и решило примерно наказывать. Известия о революционном движении в стране, особенно усилившемся с осени 1905 года, мы получали от владимирских товарищей, изредка дававших о себе знать кому-либо из заключенных. Из Муромского района мы получали самые бодрые веста. Начатая нами работа продолжалась другими. На смену нам, сидевшим за железными решетками, Московская Окружная, Нижегородский Комитет, Сормовская Группа, присылали литературу и людей. Работа не останавливалась ни на один день. Да и из местных рабочих выделились уже достаточно инициативные, способные товарищи, сумевшие повести борьбу и взять на себя сплочение организации и руководство ею. Октябрьские дни разбили все замыслы судебных властей. Всеобщая стачка, издание царем манифеста (17 (30) октября 1905), заставили наших судебных чинов освободить нас из тюрьмы. Волны революционного прибоя бушевали даже в самом мещанском городе Владимире. Вечером 18 октября нас, муромлян, выпустили из тюрьмы. В. Хряпин, С. Гуреев, М. Лакин и я направились из тюрьмы в город, на поиски социал-демократов. Приютили нас в тот вечер у Благонравова, работавшего тогда по статистике в земстве. Вечером пошли мы на предполагавшееся народное собрание, где должны были выступать. Но по дороге пришлось проходить улицы, захваченные черной сотней, которая приняла нас в кулаки. Все мои спутники убежали, а меня, оставшегося позади всех, основательно побили. В первый же день царских свобод я получил синяки под глаза и ранение губ. Погром за эту ночь принял крупные размеры. Полиция, владимирские торговцы явно поощряли бесчинства черной сотни. Толпа пьяных громил выла около губернаторского дома, вызывала музыку, пела патриотические песни, царский гимн, кричала «ура» властям, а также традиционное: «Бей жидов!» Но так как во Владимире «жидов» почти не было, то их заменили студентами, гимназистами, вольнодумцами-семинаристами и земскими служащими. Целую ночь мы просидели в квартире Благонравова, ожидая нападения на его квартиру. Вооружились. Но ночь прошла благополучно. Рано утром, переодевшись в рваное, чтобы иметь вид полу-бродяг, мы пошли на вокзал и вернулись благополучно в наш Муром.
1. Возникновение Муромской Партийной Организации
2. Муромская демонстрация 10 июля 1905 года.
3. Город Муром в 1905 году.
4. Дело Е.Н. и Н.П. Мошенцевых 1905 г.
5. Забастовки учащихся муромского реального училища 1905-1910 гг.
6. Зарождение муромских профсоюзов
7. Муромская Партийная Организация во время революции 1917 г. 8. Муром 9 июля 1918 года 9. Ковровцы и Муромское восстание белогвардейцев 9-го июля 1918 года 10. Муромская организация Р.К.С.М. (коммунистический союз молодёжи). Город Муром.
