Лакин Михаил Игнатьевич (1876-1905) - русский социал-демократ, один из участников стачки рабочих в Иваново-Вознесенске в 1905 г.
Лакин Михаил Игнатьевич
Михаил Игнатьевич Лакин родился 5 (17) ноября 1876 г. в деревне Саксино, Муромского уезда (Владимирская губерния). Миша любил зимними вечерами слушать рассказы о страшной бурлацкой жизни. Дед приходил на зиму в Саксино полубольной, весь в сединах и кровоподтеках. От лямки и воды кости по ночам спать не давали. Надрывно кашлял и стонал. - Собачий век доживаю, внучек. Запоминай, как мается мужик. Нужда, как червь, точит. - Отчего же, дедушка, не все так живут? – спрашивал мальчик. - Смирны мы, вот мироеды и сели на нашу шею. Ты не поддавайся им, грамоту постигай. Без ученья-то мы, как кроты, слепые и слабые. Землю-то роем, по ней ходим, а ее не видим. Мише до слез было жаль деда. Хотелось скорее попасть в школу, но нужда не пускала. Ртов было много. Отец трудился на фабрике и крестьянское хозяйство лежало на плечах подростка. Видел это Никанор и на причалах у сведующих людей перенял азбуку, а потом передал ее внуку. С пятнадцати лет Мишутка начал жадно читать. Новый мир открывался перед ним после каждой прочитанной книги. Хотелось своими глазами увидеть чудесную, как сказка, жизнь. Чем старше становился юноша, тем сильнее тянуло его посмотреть необозримые русские равнины, дремучие леса, высоченные горы, моря и людей. Стал проситься у матери отпустить его из деревни. - Опомнись, Михаил, для нас жизнь везде потная и соленая. Мы с отцом стары стали. На тебя вся надежда,- отговаривала сына мать. Не унимался Михаил. Тогда, чтобы образумить сына, женила его Февронья Никитична. Но и это не помогло, двадцатилетний Лакин ушел искать свое счастье. Слышал Лакин о текстильном Иваново-Вознесенске. Сюда-то и пришел. Охотно приняли рослого молодого парня на фабрике Грязновых. Послали его в запарку. Вместо простора полей, он узнал прокопченные стены, вольный воздух превратился в удушливый, смрадный и жаркий. Он рано вставал, торопливо одевался. Весь день стоял у чана. К ночи разбаливалась голова. Сон был неспокоен. Наблюдательный Лакин замечал, что люди рано старели и высыхали. Дети рождались хилыми, с морщинами на висках. Роскошь и нищета находились рядом. Богатство порождало насилие и его покровителей. Жизнь ткача не стоила ломанного гроша. Но ничего не сломило волю Лакина. Он и здесь нашел время, чтобы пополнять свои знания. С большим трудом ему удалось поступить в рабочую воскресную школу. Начались придирки. Полиция взяла на учет. Но его заметили и те, кто тайком «занимался политикой». Познакомили Лакина с брошюрами Ленина. Из них он познал правду, нашел ответ на волнующие вопросы. В январе 1905 года пришла страшная весть. В Питере расстреляли рабочих, шедших к царю со своими просьбами. Тревожно стало на фабрике. Полицейские ходили по городу группами с оглядкой. Лакин с головой ушел в подпольную работу. Ночью на собраниях, а утром по цехам раздавал листовки, разжигающие ненависть к царскому правительству. Однажды фабричные гудки гудели особенно протяжно и мощно. Затих шум моторов и стук станков. Распахнулись ворота, и рабочие колоннами направились к городской управе. Многотысячная толпа ткачей пришла узнать ответ на свои требования. Но правители города спрятались. Тогда начали говоривать вожаки рабочих. Выступил и Лакин. Показав на двери городской управы, он произвнес: «Размышления у парадного подъезда». Стихи Некрасова изобличали подлость Гарелиных, Грязновых, Полушиных и других. В гробовом молчании голос оратора, как набат, звал к восстанию. Началась забастовка. Избрали совет уполномоченных. В него вошел Михаил Игнатьевич. Помощник губернатора запретил сборы на площади. Рабочие ушли на реку Талку. Лакин выступил на Талкинской сходке. 16 июня казаки выстрелами разогнали забастовщиков. Похоронив убитых, ткачи снова собрались на Талке (см. Стачка в Иваново-Вознесенске в 1905 году).
Бюст Лакина на мемориальном комплексе «Красная Талка» в Иванове
Депутат Лакин разъезжал по фабрикам, селам, городам, примыкавшим к Иваново-Вознесенску, призывая поддержать стачку. Собирал деньги, вещи, 20 июня на вокзале его арестовали, обыскали, учинили допрос. Не найдя улик, выслали из города на родину под надзор полиции. Приехав к матери в Саксино, Лакин рассказывал крестьянам о забастовке. Не боясь полицейских, он снова ушел в город и устроившись кочегаром на фабрику И.Д. Зворыкина в Муроме, он принимал активное участие в революционных событиях города. Отсюда его уволили за революционную пропаганду. Муромская подпольная партийная организация поручила агитатору создать боевую дружину, провести митинг, посвященный полугодовщине питерского расстрела (см. Возникновение Муромской Партийной Организации). 21 июля на берегу Оки муромчане с красными флагами вышли на митинг. Налетела полиция. Ее забросали камнями. Демонстранты пошли по городу. У тюрьмы произошла вторая стычка с полицейскими. - Нас хотят столкнуть с земного шара. Но это не удастся. В борьбе мы победим. Мы – сила,- говорил Лакин. Городская власть притихла. Только через два дня начались аресты и погромы. Лакин ушел в деревню. Через неделю к его дому подъехали жандармы. Пока шел обыск, у дома росла толпа крестьян. Жандармы ничего не нашли и поспешно уехали обратно. «Ввиду того, что в ночь на 10 июля Шляпников ходил по Мурому с ружьем в руках, с несколькими рабочими, вооруженными палками, а также ввиду деятельного участия, принимаемого им в демонстрации, он заключен под стражу и за неимением мест в муромской тюрьме отправлен во владимирскую вместе с обвиняемым Лакиным, относительно которого мера пресечения изменена,— он заключен под стражу». «В ту же ночь в тюрьму доставили и М.И. Лакина. Рано утром подняли на ноги. У ворот тюрьмы нас ждала тройка лошадей и пара синих жандармов. Молча усадили в повозку и погнали лошадей. Куда везут — держали в секрете. Подвезли к товарной станции Муромской жел. дор. Там был приготовлен специальный вагон. Меня провели в него и оставили при двух жандармах. Через полчаса или около этого привели ко мне и М.И. Лакина. Он пришел в вагон, вооруженный евангелием, и тотчас же, от скуки, повел «преступную агитацию» среди жандармов, пользуясь цитатами святых отцов. Прицепили к утреннему поезду. Тут мы поняли, что наши власти не надеются на крепость стен муромской тюрьмы и везут нас в губернскую тюрьму. По дороге наш вагон, охранявшийся жандармами, привлекал общее внимание публики, но переговариваться нам не давали… По выходе из вагона нас с М.И. Лакиным немедленно разлучили. Посадили на извозчиков и двинулись в губернскую тюрьму. День был праздничный, но дождливый. Извозчичьи повозки опустили задки на сиденья и скрыли нас от взоров любопытных. В тюрьму нас приняли быстро и поместили в разные концы. Лакину нашли внизу камору, а меня посадили в полутемную, круглую башню. Моя круглая камера, в правой башне от входа, имела в диаметре аршина три-четыре. Узенькая подъемная кровать делила камеру ровно на две части. От общего коридора меня отделяли три двери и узкий проход. Кругом тишина могилы, лишь ветер гудел в оконные щели, да солнышко посылало свои бледные улыбки, никогда не достигая пола. Окна, числом три, от пола были на большой высоте и имели круглую форму, света пропускали очень мало. Никто их никогда не открывал, и камера «освежалась» из коридора. Никакой шум из моей камеры, что бы я ни делал, не достигал надзирательских ушей. В гости ходил к нам губернатор Леонтьев, лизал свою губу, задавал несложный вопрос вроде: «Ну, что?» — на что, как по уговору, все отвечали ему: «Ничего, а что?» Под влиянием роста революционного движения тюремный режим смягчался. Начали пускать гулять, хотя по одиночке. Через пару, приблизительно, недель после сидки в губернском «тюремном замке», нас перепели в недавно отстроенные «исправительные отделения», в специально приготовленный для каторжан одиночный корпус. В эту одиночку привели еще несколько товарищей, взятых за Иваново-Вознесенскую забастовку: Захара Савинова, Мандельштама (Одиссея). Через некоторое время привели С. Гуреева и В. Хряпина, по нашему с Лакиным делу. Первые дни пребывания в одиночке мы потратили на борьбу с тюремным режимом. Сначала повели борьбу за общие прогулки. Добились частичных успехов — нам разрешили гулять группами. За этим последовало требование улучшить нам питание. Объявили голодовку, но администрация (губернатор и тюремный начальник) пошла на уступки и дала нам приличный стол. Из Иванова-Вознесенска привезли десятка два-три арестованных в административном порядке товарищей за забастовку рабочих. Их поместили не с нами, «политиками», как называли нас надзиратели и уголовные, а в особом «Польском корпусе». Однако это не мешало нам завести с ними оживленные сношения. Во время пребывания в одиночках мы решили издавать журнал. Помню, вышло у нас, кажется, всего два номера, но содержание их, а также и самое название забыл. Были у нас в тюрьме и дискуссии по аграрному вопросу, но привели, как это часто бывало и тюрьме, к ссорам… Вечером 19 октября 1905 г. нас, муромлян, выпустили из тюрьмы. В. Хряпин, С. Гуреев, М. Лакин и я направились из тюрьмы в город, на поиски социал-демократов. Приютили нас в тот вечер у Благонравова, работавшего тогда по статистике в земстве. Вечером пошли мы на предполагавшееся народное собрание, где должны были выступать. Но по дороге пришлось проходить улицы, захваченные черной сотней, которая приняла нас в кулаки. Все мои спутники убежали, а меня, оставшегося позади всех, основательно побили. В первый же день царских свобод я получил синяки под глаза и ранение губ. Погром за эту ночь принял крупные размеры. Полиция, владимирские торговцы явно поощряли бесчинства черной сотни. Толпа пьяных громил выла около губернаторского дома, вызывала музыку, пела патриотические песни, царский гимн, кричала «ура» властям, а также традиционное: «Бей жидов!» Но так как во Владимире «жидов» почти не было, то их заменили студентами, гимназистами, вольнодумцами-семинаристами и земскими служащими. Целую ночь мы просидели в квартире Благонравова, ожидая нападения на его квартиру. Вооружились. Но ночь прошла благополучно. Рано утром, переодевшись в рваное, чтобы иметь вид полу-бродяг, мы пошли на вокзал и вернулись благополучно в наш Муром» (А. Шляпников). См. Черносотенного погрома в г. Владимире.
Михаила выпустили из тюрьмы с запретом выезжать из Мурома. Но Владимирский окружной комитет партии большевиков распорядился иначе. Лакина командировали из Мурома в Ундол. - Поезжай на Бажановку. Постарайся придать экономической стачке текстильщиков политический характер. Организуй связи. В конце ноября 1905 года Лакин поехал в село Ундол Владимирского уезда для создания социал-демократического кружка на фабрике братьев Бажановых. 7 декабря подпольщики собрались на квартире побеседовать. Михаил Игнатьевич говорил друзьям: - Выполню задание, потом навещу семью. Жену и детишек со дня ареста не видал. Соскучился. От станции Ундол до Бажановки два километра. Лакин шел не торопясь. Морозило. Шумела фабрика. На единственной улице – ни души. Только по твердому руслу речушки бегала детвора. Отыскал дом с голубыми наличниками, он постучал. Щупленький старичок, с козлиной бородкой, елейным голоском спросил: - К кому? - Сергей Шкоклев здесь живет? - Здесь. Заходите. Вскоре пришел Шкоклев. Старичок насторожился. Он услыхал слова «листовки», «митинг». Тихо вышел он из дома и задворками добрался до зятя, старшего хожалого фабрики. - Посетитель у тебя опасный для нас. Его следует убрать. Задержи до ночи,- сказал Степанов.
Организатор убийства М.И. Лакина – фабрикант Р.И. Бажанов
Доложив фабриканту Бажанову о прибытии агитатора и получив разрешение убить, Степанов в ночном трактире нашел исполнителей гнусного дела. Черносотенцы окружили дом Бурдакова. Лакин только что хотел ложиться спать, когда в окно постучали. Старичок одернул занавеску. С улицы глухо донеслось: - Агитатора бы нам. Лакин вышел в сени. В ночной тишине слышались крадущиеся шаги, пьяная брань. Почуяв недоброе, Михаил Игнатьевич вошел снова в избу. Хозяин был одет и держал в руке фонарь. - Андрей Васильевич, узнайте, кто это и что им надо. - Вас вызывают, ну и идите,- сказал старик. - Открой задние ворота,- попросил Шкоклев. - Они у меня наглухо забиты,- соврал Бурдаков. В калитку ломились. Бурдаков открыл ее, и Лакина окружили. Локтями он пробил путь. Побежал. У дороги упал в яму. Не успел подняться, как тупой удар по голове свалил его с ног. Потом кто-то прыгнул на него, топтали ногами, швыряли кирпичи, поленья. Когда перестало вздрагивать окровавленное тело, убийцы, озираясь, скрылись в темноте. 12 декабря (29 ноября по н. ст.) утром труп украдкой увезла полиция. Был похоронен в Ундоле.
Память:
- Памяти убитого в Муроме было посвящено несколько собраний, и был выпущен специальный печатный листок.
- В 1922 г. именем Михаила Игнатьевича Лакина были названы Ундольская текстильная фабрика Бажановых и поселок при фабрике, в 1969 г. преобразованный в город Лакинск.
- В селе Ундол, вошедшем в состав Лакинска, на улице, также названной именем Лакина, на месте его гибели установлен мемориальный камень.
Памятник Лакину в гор. Лакинске
- В сквере напротив прядильно-ткацкой фабрики «Лакинская мануфактура» поставлен памятник.
- В память о революционере названы: улица и проезд во Владимире. Улица М.И. Лакина. Бывшая улица 5-я Линия в гор. Владимире решениями исполкома горсовета № 1190 от 10 октября 1956 г. и № 1228 от 5 июня 1957 г. переименована и названа именем М.И. Лакина. Северо-Запад - Ленинский район, расположена от улица Горького до Московского шоссе. Проезд им. Лакина. Проезд назван именем Лакина решением исполкома № 652 от 12.08.1960 г. Ленинский район, расположен от проспекта Ленина до улица Лакина.
Проезд им. Лакина, д. 2 «Лакин Михаил Игнатьевич. 1876 — 1905. Активный революционер. Член Владимирской организации РСДРП. Был зверски убит бандой черносотенцев в селе Ундол». Мемориальная доска из белого мрамора установлена на жилом доме №2, Проезд им. Лакина.
- На одном из домов по улице Лакина в Иванове укреплена мемориальная доска. В 1985 г. в связи с 80-летием стачки в Иваново-Вознесенске на мемориальном комплексе «Красная Талка» был установлен бронзовый бюст Лакина. - В память о Лакине названы: улица и съезд в гор. Муроме. - Открытие памятника М.И. Лакину в Муроме состоялось в 1967 г. На открытие присутствовали родственники муромского революционера.
Открытие памятника М.И. Лакину. Родственники М.И. Лакина. Муром. 1967 г. Памятник Лакину М.И. в гор. Муроме.
Памяти Лакина А. Серговский
С товарищем Лакиным я встретился первый раз в конце октября или начале ноября 1905 года во Владимирской партийной организации, куда он, кажется, из Мурома прибыл и где он скоро сложил свою голову за общее рабочее дело. Мне и товарищам, работавшим в то время во Владимирской организации, не удалось выяснить фактических убийц, но все мы отлично знали, что это черное дело было делом наемных убийц, продавшихся фабрикантам того поселка, где нашел себе смерть товарищ Лакин. Кто видел тов. Лакина и кто слышал его речи, тот не мог не оцепить его больших природных дарований и его большого ораторского таланта. Высокий ростом, располагавший к себе всем своим обликом, притягивавший к себе простотой и искренностью, товарищ Лакин производил в 1905 году среди Владимирских крестьян и рабочих громадное впечатление и создавал своими выступлениями боевые настроения, внушавшие даже темным, забитым Владимирским ткачам уверенность в победе рабочего класса. Довольно было Лакину раз побывать в каком-нибудь поселке, один раз поговорить на митинге, чтобы рабочие не забыли ни его самого, ни того, что он сказал. Вселяя своими выступлениями на митингах бодрость и уверенность в рабочих массах, Лакин не мог не вызвать дикой, яростной ненависти к себе со стороны фабрикантов и полиции тех поселков, где он появлялся. Партийная организация не пропускала, конечно, случая, чтобы стачкам, часто возникавшим по почину самих рабочих, придать организованный характер, сплотить рабочих и оформить их требования. И тов. Лакин, неоднократно под своим руководством проводивший стачки, своим появлением, уменьем сплотить рабочих, приводил в тронет хозяев тех фабрик, где происходила стачка. В этой борьбе за лучшую рабочую жизнь, в одну из своих командировок, тов. Лакин и был зверски растерзан пьяной толпой, подкупленной фабрикантами. Полный сил, веры и любви к угнетенным, тов. Ликин действительно был очень опасным врагом для фабрикантов и всего полицейского режима, тем более опасным, что сам он — рабочий, вышедший из бедняцкой крестьянской семьи и до последней капли преданный делу революции, в силу этого умевший и знавший о чем говорить с самым темным и забитым крестьянином и рабочим. Он имел особую способность, с помощью которой легко и скоро овладевал слушателями, верившими ему безгранично и готовыми идти за ним на бой. В 1905 г. т. Лакин развернул свои агитаторские способности и его революционное слово разносилось по разным углам Владимирской губернии. Надо сказать, что тов. Лакин обладал громадной памятью, дававшей ему возможность после самой незначительной затраты времени ознакомиться с вопросом и выступать как хорошему знатоку предмета. Мне вспоминается, как т. Лакин, прочитавши брошюру по рабочему вопросу, передавал ее свободно, как будто бы им самим сочиненную речь. Со дня смерти М. И. Лакина прошло уже более 20 лет. Многое забылось, многое сгладилось в памяти, но образ его, как живой, стоит передо мной, точно я недавно с ним расстался. Да и трудно в течение даже долгой жизни забыть черты дорогого образа товарища Лакина, который своей беззаветной любовью к рабочему крепил дело революции и который всегда был готов идти на самую опасную и ответственную работу
первым и бодрым. Пусть мое воспоминание о тов. Лакине еще лишний раз напомнит работающим, строящим новую жизнь молодым товарищам тернистый путь рабочих-революционеров, к числу которых по праву должен быть отнесен одним из первых т. Лакин, в лице которого рабочий класс потерял верного товарища и смелого бойца за Пролетарскую революцию.
Несколько слов памяти М. И. Лакина Ф. Благонравов
Товарищ Михаил Игнатьевич Лакин — сын крестьянина дер. Саксино, Ново-Котлинской волости, Муромского уезда. Впервые Михаил Игнатьевич появился на трибуне, как сильный и своеобразный оратор, в знаменитую стачку ивановских ткачей летом 1905 года. Его выступление, по воспоминаниям товарищей-ивановцев, изображается так: „Но вот, когда к месту трибуны начала проталкиваться фигура довольно плотного высокого рабочего с красивым лицом, с большой шевелюрой, со скромной, но уверенной улыбкой, то стали говорить, что немощные плечи ткачей этого оратора не выдержат, ему нужна более устойчивая трибуна, и перед управой появилась первая бочка из-под сахара, а на пей настоящий трибун рабочий. От первых слов этого оратора на многих лицах появились радостные улыбки, всюду слышался шепот одобрения. Правда, в его речи не было Дунаевской остроты, революционных горячих лозунгов «Терентия», не было фабрики, ее душных корпусов, оратор еще находился во власти земли, в нем говорил больше порт, чем политик, ему солнечный майский день подсказывал то, что майскому солнечному дню рабочий должен быть так же рад, как рада ему птичка, полевая травка и цветок. Это был Михаил Лакин, рабочий с фабрики Грязнова. Работал он у Грязнова в заварке. Первую свою речь он закончил при самых восторженных знаках одобрения, но с трибуны он не уходил, а сделав крутой поворот к подъезду городской управы и указав на нее левой рукой, торжественно произнес: „Размышления у парадного подъезда“. Это стихотворение Некрасова, мало известное широкой рабочей массе, было им прочитано с таким удивительным мастерством и подъемом, какие только можно встретить у заправских артистов. Этот „трибун-самородок" сейчас же был взят Ивановской партийной организацией на учет. Выступая по заданию организации, сначала по конспектам, Лакин «превращал эти конспекты, часто написанные наспех, в широко развернутые свитки, одухотворял их своим вдохновением, увлекал ими, и за это у администрации считался одним из самых опасных ораторов, недаром от досады и злости она его называла только «грязновским Мишкой». Первый раз арестован был Лакни на станции Иваново 15/28 июня 1905 г., но затем он был освобожден под надзор полиции, с обязательством жить на родине. В конце июня или в начало июля Лакин приехал в Муром, где его сейчас же использовала Муромская организация. Лакин был выпушен муромцами, в целях ознакомления с борьбой ивановских стачечников, на массовке за Окой 10 (25) июля (полугодовщина расстрела 9 января). В жандармском донесении от 12/ѴІ1 Трепову читаем: «Толпа образовалась человек в 200, среди которой выдавался неизвестный приезжий мужчина, державший в толпе какую-то революционного содержания речь... После вся толпа демонстрантов... переехала на пароме через реку и направилась по улицам города, подошла к зданию тюрьмы, остановившись против коего, тот же агитатор, который был замечен в произнесении речи перед толпой за рекой, указывая на тюрьму, сказал: здесь сидят невинные, и я тоже сидел в Иваново-Вознесенске, но меня выпустили, а теперь пусть вновь арестуют, но я все-таки буду стоять за правое дело и свободу». Арестованный 16 (29) июля за организацию демонстрации вместо с т. Лакиным, Шляпников рассказывает, что при переправе их с Лакиным во Владимирскую губернскую тюрьму, Михаил Игнатьевич пришел в вагон вооруженный евангелием, и тотчас же от скуки повел „преступную агитацию“ среди жандармов, пользуясь цитатами „святых отцов". Выйдя в октябре 1905 года из тюрьмы, Лакин тут-же без перерыва, без отдыха, с головой бросается в партийную работу. Сейчас же по приезде из Владимира, он с Шляпниковым и другими организует выступление в Муроме, ведет борьбу с черной сотней. За несколько дней до смерти, на товарищеской беседе в нашей квартире, т. Лакин прочел столь любимое им стихотворение Некрасова. Действительно, его чтение было замечательным и производило сильное впечатление. Он заканчивал „Размышление у парадного подъезда“ отдельными куплетами „Марсельезы". Перед моим отъездом в Москву, когда мы виделись в последний раз, он говорил, что собирается навестить свою семью, но поедет домой только после поездки в Ундол. Ему не суждено было вернуться из Ундола. Смерть Лакина была большой потерей для организации. Это была утрата человека с большими данными уже тогда, и с еще большими задатками, много обещавшего и безусловно сыгравшего бы крупную роль в рядах нашей партии. В то же время это был дивный человек, с простой открытой пролетарской душой, прямолинейный, бодрый, энергичный. Я услыхал о его смерти в Москве, придя в издательство „Колокол", где встретивший меня товарищ, узнав, что я из Владимира, предложил прочесть в одной из московских газет сообщение об убийстве на фабрике Бажанова в Ундоле «агитатора». Лакин был убит в ночь с 28 на 29 ноября (11-12 декабря). Сейчас же организацией были приняты меры. Дегтярев Сергей Васильевич направился за отцом Михаила Игнатьевича. В своих воспоминаниях Сергей Васильевич делится тем огромным впечатлением, какое на всех произвел старик-крестьянин, мужественно встретивший известие о смерти сына-борца. Сизов, с запиской от одного судейца, едет по поручению Семена Серговского к уездному следователю, с целью выяснить подробности убийства. С этой же целью Перфильевы посылают А. Т. Черемушкину в Ундол. Самохвалов отправляется пешком в район Ундола для распространения прокламации „На смерть Лакина“. В истории рабочего движения, в истории борьбы за освобождение рабочего класса мы знаем многие имена борцов-мучеников, борцов-героев, отдавших свои силы и самое жизнь делу революции. Склоняясь перед их светлой памятью и отдавая им должное,— не забудем, что неисчислимые жертвы пролетариата и его партии в огромной своей массе безымянны я неведомы для истории. История не знает их имена, но на своих страницах она вписала их подвиги. И пролетариат перед их могилами даст клятву — вложить всю волю, все вынести, все выдержать, свершая их великие цели по пути строительства социализма, со всей страстностью и решительностью продолжая до конца великую освобождающую человечество борьбу.
Рано погибший самородок
(О Михаиле Лакине, друге и соратнике) А. Самохвалов
Из года в год, после окончания полевых работ, Владимирская деревня двигалась на отхожие промыслы. Около 100 тысяч человек плотников и столяров, каменщиков и штукатуров, ткачей, прядильщиков и рабочих других профессий шли сплошной стеной, как вобла в путину, в города на заработки. Особенно велико скопление людей было на станции Новки, в ожидании поездов на Шую и Иваново-Вознесенск. Здесь владимирцы встречались с симбирцами и казанцами, заполняли платформы, чтобы на завтра с детьми и пожитками всей гурьбой столпиться у фабричных ворот, пока за полцены их не определят на работу фабриканты-«благодетели». Одни из пришедших оседали в городах на-постоянно, т. к. возвращаться было некуда, в деревне не оставалось никаких зацепок; другие проделывали путь из деревни на фабрику ежегодно, пока процесс разорения деревни не выталкивал и их окончательно в ряды городского пролетариата. В очередную «путину» — больше четверти века тому назад — прибыл в Иваново-Вознесенск на заработки безвестный крестьянин Муромского уезда Михаил Лакин. Был он выше среднего роста, худой, с крупными чертами лица, с высоким лбом и густыми, назад отброшенными, волосами. Посчастливилось скоро найти работу — был год расцвета промышленности. Заработок хотя и составлял девять-одиннадцать рублей в месяц, да ведь Лакин не исключение. Многие и такого заработка не имеют. После покрова пришли они к фабричным воротам, да и бьются, как рыба об лед. То просит хлеба рать бездомных. Они в деревне не нашли Приюта для людей голодных. Но и этому «счастью» рабочего-новичка Лакина был положен предел: в связи с войной (с Японией) фабриканты снизили заработную плату. Пробовали рабочие просить прибавить хоть пятачок на день. Ведь, кроме прежних бед и недостатков, новые с войной прибавились: кому сирот солдатских пришлось приютить, у кого хозяйство в деревне рушилось. Просили: — «Хоть на сирот-то прибавьте»! Куда тут! Все фабриканты в один голос отказали, а Мефодка Карелии, самый богатый фабрикант, еще и насмешничал: «Я—говорит — сам сирота»... В банке же у него, говорили, 30 миллионов рублей наличными хранилось. Фабриканты были «подлинно-русские» люди: не брезговали в разговоры вступать с рабочими, в одной церкви молились, а подчас и поучали рабочих — дескать, «наши родители тоже землепашествовали, а вот трудом, терпением и сметкой в люди выбилась. Берите с нас пример в экономии и терпеливости». Но как-то выходило так, что и в церкви, и в городе, и на работе все два лагеря получалось. Часто думал Михаил Лакин над этой загадкой, искал ее разрешения и не находил. А наблюдательный глаз подмечал не только существование двух лагерей, но и огромную пропасть между ними. Молились в одной церкви, родились в одной стране, а пути разные. Для одних — замкнутый круг нужды, а для других — и миллионы в банках, и полицеймейстер Кожеловский на побегушках, и право владеть фабриками, и распоряжаться судьбой рабочих. Как разгадать сложную механику взаимоотношений? Попалась Лакину однажды книга стихов Некрасова. Прочитал «У парадного подъезда»,— яснее не стали сумные вопросы, но потянулся навстречу тому, что поэт рассказывал. Наизусть стихи выучил. Да трудное это занятие для рабочего человека. В 6 часок утра по гудку надо быть на работе, а освободишься только под вечер. Придешь домой — ни красы, ни радости. Приехала к Михаилу жена с ребенком — лишние рты в деревне. Весна 1905 г. была особенно тяжелая. Родился второй ребенок. На фабрике пошли разговоры об удлинении рабочего дня. Администрация охальничала над рабочими и работницами. Познакомился Лакин с «политиками». Стали открываться глаза на суровую действительность. Второстепенными оказались вопросы о принадлежности к одной вере, к одной национальности. Фабрикант с фабрикантом разных вер и разных национальностей действуют заодно, чтобы поживиться на рабочих всяких вер и всяких национальностей. А рабочие не организованы, поэтому и беспомощны. Рабочий класс — сила. Эта сила может и должна изменить весь общественный строй, только тогда не будет так тяжела жизнь на земле. Надо бороться с фабрикантами, как со злейшими врагами. Проповедь борьбы и организации рабочего класса глубоко проникла по всем фабрикам; образовался крепкий партийный штаб ленинцев, неустанно учитывавший настроение рабочих, подготовлявший борьбу и ее организующий. И вот, в мае 1905 г., всю «воблу» прорвало. Призыв большевиков-ленинцев к борьбе был воспринят рабочими, и фабрика за фабрикой двинулись на Талку, на Шуваловский луг. Не меньше 40 тысяч человек рабочих собралось тут. Целое море голов! Пока были в фабричных корпусах да в казармах, была какая-то размеренность, все минутки заняты и все минутки кем-то учитывались. Но на лугу, под открытым небом, вдруг все оказались без дела, и сами — хозяева. Чувство радости охватило рабочий люд. Сознание своей силы передавалось друг другу. Но надо что-то делать, непременно надо что то делать! Как отличить, где какая фабрика находится? И вот выросли над массой высокие шесты с разноцветными флажками. Выбрали уполномоченных от каждой фабрики. Родился первый в мире Совет Рабочих Депутатов! Под руководством партийного штаба, депутаты тут-же, в сторонке, начали вырабатывать план действий. А что делать 40-тысячной массе в ожидании своих депутатов? Как-бы не образовалось пустоты... Семен Балашев («Странник») без лишних предисловий кричит: — «Товарищи, песню»! — и дребезжащим фальцетом запевает: Эх, ты, зимушка-зима, Холодна больно была... Э-Э-Эх, долч моя, Где ты водою заплыла... Сначала робко, а затем все сильней и дружней понеслась полная горечи и иронии песня, цементируя многотысячную армию рабочих. В одну из таких минут боязни образования пустоты, увлекаемый внутренним энтузиазмом, Лакин влез на бочку, служившую трибуной, и с огромным подъемом, рождаемым только мощью массы, продекламировал — «У парадного подъезда». Двадцать два года спустя, мы с умершим недавно тов. Диановым Н. О. («Александр»), активнейшим участником борьбы на протяжении 25 лет, вспоминали этот эпизод и должны были признать, что никогда впоследствии ни один лучший декламатор, читавший «У парадного подъезда», не производил столь сильного впечатления, какое произвел Лакин. Очевидно, это была общая оценка, потому что наряду со слезами у массы, вызванными декламацией, за М. Лакиным укрепилась кличка «Савонарола» (Савонарола — средневековый проповедник, известный своими пламенными речами против пороков, паривших в среде духовенства. За свои выступления Савонарола в 1498 г. во Флоренции (Италия) был сожжен на костре.). Это первое публичное выступление Лакина сделало его любимым оратором массы, посеяло к нему доверие и определило его жизненный путь — он стал профессионалом - партийцем. Победив в себе веками культивируемую забитость и приниженность подчиненного класса, поверив в себя, уяснив, что только через напряженную, упорную революционную борьбу рабочий класс освободится от цепей капитализма, Лакин, вместе с тем, с необычайной реальностью оценил силу и мощь пролетарской массы, и партию, как авангард рабочего класса. Однажды во время забастовки рабочие пошли с Талки в город, где заседали фабриканты. Путь к последним был загражден казаками. Головной отряд рабочих приостановился перед вооруженными людьми. Лакин пробрался вперед и с горящими глазами, держа в руках пистолет, должно быть «времен Очакова и покорения Крыма», громко и уверенно крикнул: — «Товарищи, мы — непобедимая сила! Вперед!» Масса двинулась, казаки освободили путь. Собрания на Талке превратились в подлинный университет вольных наук. Вся жизнь рабочих и крестьян была громко рассказана самими участниками забастовки, в том числе и М. Лакиным, Евл. Дунаевым и др. Более подготовленные товарищи, как А. С. Бубнов, Ст. Вольский, развивали программу партии большевиков, говорили и об обобществлении орудий производства, и о захвате помещичьей, монастырской и царской земли, и о свержении Самодержавии. Картина будущего строя — без царя, помещиков и фабрикантов — рисовалась такой желанной и близкой. Все мы перерастали себя в эти дни мая-июня 1905 г., все мы поднялись на две головы выше ординарного человека. Также рос и М. Лакин, рос и закалялся. Буржуазия затрепетала перед ростом сплоченности и революционности ивановских рабочих и прибегла к последнему средству — к оружию. Пьяные казаки обстреляли безоружную массу на Талке, многих убили, еще больше ранили. Борьба вступала в последнюю стадию — в вооруженную борьбу. Но у нас не было оружия. Стихийно рабочие ответили на расстрел поджогом дач фабрикантов, но это было не действенное средство, — руководящий штаб рабочих — большевистская организация — к этому акту не призывала и его не поощряла. Михаил Лакин в этой борьбе и Иванове окреп духовно, нашел точку опоры и целиком ушел в партийную работу. Его взгляды расширились. Oн уже понимал, что для победы над буржуазией и для переустройства общественной жизни на социалистических основах необходимо привести в движение весь рабочий класс и крестьянство. Он твердо решил для себя, что путь борьбы, решительной и беспощадной, с врагами рабочего класса — единственный путь всякого, кто не хочет склоняться перед силой капитализма. Михаил отвез жену и детой в деревню к отцу, чтобы самому целиком отдаться революционной работе. Однако, планы его временно были разбиты полицией, которая арестовала и упрятала Лакина во Владимирскую тюрьму. Освободившись в связи с манифестом 17 октября 1905 г., Михаил уже не вернулся в Ив.-Вознесенск, а остался в распоряжении Владимирской большевистской организации. Тут было немало ивановских работников, приехавших несколько раньше Лакина. Роль Михаила Лакина была определена, как роль агитатора, с большими способностями, могущего повести за собою рабочих. Поэтому-то Лакину и поручили распропагандировать ундольских рабочих, так как Ундол является относительно крупным рабочим пунктом. Перед поездкой Михаила в Ундол, мы шли с ним по Б.-Нижегородской ул. во Владимире. Шел он «солдатской» походкой, с поднятой головой, не сгибающийся. Мы продолжали неоконченный в комнате разговор о том, что борьба отнюдь не кончена, что она только разгорается. Михаил умел иногда очень образно говорить. — «С земного шара нас не столкнут, а в борьбе мы победим. Мы — сила». Вот эта глубочайшая вера в силу и мощь рабочего класса, вера, заражающая других и, в свою очередь, питающаяся из рабочего класса, руководила Лакиным во все время его революционной работы. Должно быть, веру в рабочий класс и энтузиазм вложил Лакин и в свое выступление на ундольской фабрике, если бывший ее владелец Бажанов, узнавший о выступлении, так взбесился и мобилизовал черную сотню на борьбу с Лакиным. Бажанов, сам вечно пьяный, культивировал спаивание вином и рабочих. У него всегда находились прихлебатели из наименее культурных, падших элементов. Такие наросты на рабочем классе были в то время, особенно на предприятиях, выросших вдали от городов, в крестьянской гуще. На таких предприятиях сугубо жестоко эксплуатировались рабочие, что порождало большое недовольство, но, вместе с тем, обстановка не давала возможности настолько крепко сорганизоваться, чтобы рабочие могли единодушно выступать. Наша партийная организация имела связь с рабочими; выдвигались хорошие революционеры и из крестьян, но прочной партийной ячейки в Ундоле создать еще не удалось. Задача Лакина сводилась к тому, чтобы заострить перед рабочими политические вопросы, приобщить их к великому революционному движению. Но черная сотня, пьяная, на деньги Бажанова, сделала свое гнусное дело: Лакин был убит. Спустя несколько дней я шел на Ундол из Владимира, чтобы разбросать листовки Владимирского комитета партии по поводу убийства Лакина. Подонки населения в каждой деревне вынюхивали, не пахнет-ли где политикой. Поздним вечером, когда Ундол заснул, я выполнил партийное поручение. Другие товарищи поспешили сообщить о смерти преданнейшего большевика отцу покойного. Насколько было возможно в то время, мы хотели закрепить в сознании ундольских рабочих и родных Лакина, что убит прекраснейший из рабочих - революционеров, энтузиаст рабочего дела, что сколько бы жертв ни вырывалось из нашей среды и как-бы не угнетали нас силы реакции, — Мы путь земле укажем новый, Владыкой мира будет труд... Михаила Лакина, выражаясь образно, «столкнули с земного шара». Но рабочий класс победил. Ибо рабочий класс — сила, — надо только верить в это так же пламенно, как верил Лакин.
Материалы из следственного дела об убийстве М. И. Лакина
Протокол осмотра места убийства 29 ноябри 1905 года. Суд. следователь 3 уч. Владимирского уезда, в присутствии нижеподписавшихся понятых, производил осмотр места, где был убит неизвестный человек — «оратор», окружающую местность и относящихся к делу вещественных доказательств, и оказалось следующее: Село Ундол расположено по обе стороны Московско-Нижегородского шоссе, к которому обращены окна домов. При въезде в село от станции ж. д. «Ундол», шоссе пересекает речка «Ундолка», через которую имеется высокий деревянный мост; далее шоссе проходит по высокой насыпи, постепенно понижающейся при приближении к центру села. По обеим сторонам насыпи шоссе, до домов села, имеется свободное в несколько саженей пространство. Если въехать в село, то место, где был убит «оратор», находится по правую сторону шоссе, между насыпью его и домами, в расстоянии 11 аршин от угла крайнего к казенному проулку дома Облепина. Дом Бурдакова, где имел ночлег «оратор», от этого места выше в гору через 4 дома. Расстояние от ворот дома Бурдакова до места убийства — 120 аршин по прямому направлению выше к реке. Труп убитого, по распоряжению суд. следователя, убран с этого места полицией и перенесен в арестантскую при волостном правлении, а место закрыто рогожами. По снятии рогож оказалось, что на пространстве 4 арш. 12 верш, в длину и 1 арш. 12 верш, в ширину снег окрашен и пропитан кровью, при чем в одном месте прямо стоит лужа крови. Тут же валяются и орудия убийства: осколки — 6 штук — березового кола размером от ¼ до ½ арш., со следами крови на всех; диаметр кола 1 ½ верш.; отломок другого елового кола диаметром в 1 верш. и длиною в 13 в., и третий дубовый кол 1 того же диам., длиною в 35 верш.; оба со следами крови. Последний кол, судя по его железным скобам, вынут от загородки у Оплетиной. Четыре различного размера, веса и формы осколка кирпичей, также со следами крови. Фабрика т-ва Ставровской М-ры Родиона Бажанова находится по левую сторону шоссе, не доезжая так с ¼ версты до моста. Больше по осмотру ничего не оказалось. ПОСТАНОВЛЕНО: вещественные доказательства приложить к делу. Судследователь (подпись). Понятые: Федор Иванов, Лукьянов, Яков Мурзин. И. д. полиц. надзир. Собинской М-ры Виссарионов.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ:
Смерть неизвестного произошла от кровотечения наружного и внутреннего (черепная и грудная полости) из нанесенных ему во множестве ран. Большая часть ран на голове и лице нанесены каким-либо твердым тупым телом, напр. кол, и наносились со значительной силой — повреждение черепных и лицевых костей. Раны на теле, из коих две проникающие в грудную полость, с ранением легкого, произведены острым режущим орудием, напр. ножом. Смерть неизвестного должна быть после нанесенных ему ранений быстрой. 1-го декабря 1905 г. Владимирский уездный врач В. Чернобровцев.
Показания свидетелей
Игнатий Никанорович Лакин
Я работаю на фабрике Суздальцева, в Дмитровской слободе, близ Мурома. Услыхав, что в Ундоле убили какого-то агитатора и предполагая, что это убили не моего ли сына Михаила Игнатьева Лакина, я тотчас же и отправился во Владимир, а оттудова, не застав Вас, г. следователь, дома, — проехал сюда. Паспорта своего не захватил и личность мою здесь никто удостоверить не может. Мой сын Михаил Ланин был большого роста, на голове у него волосы длинные и редкие, черноватые, на бороде — маленькой — русые, а также и на усах. С молодости рос дома, приучался к хозяйству и крестьянское дело понимал хорошо. Потом он отправился на фабрику в Иваново, где лет 5 — сработал у Полушина. 10 июня нынешнего года участвовал в какой-то сходке за Окой в г. Муроме, был арестован и содержался в тюрьме во Владимире до 17 октября, когда его выпустили. После этого он пришел домой, недолго был дома и потом скрылся неизвестно куда. После его ухода прислали через полицию и паспорт. В оказываемой мне одежде: коричневому драповому пальто, синей ластиковой блузе, шелковому красному поясу и пиджаку (оказаны вещи, снятые с убитого), я признаю, что убит мой сын Михаил. Где он проживал последний месяц, не знаю. Дома в деревне остались: жена Пелагея Михайловна и двое детей: мальчик Иван 7 лет и дочь Наталья 3 л., да третьим беременна, без всяких средств к жизни. Работник он был хороший, когда жил в Иванове, высылал деньги. Больше сказать нечего. Игнатий Лакин.
Староста с. Ундол — А. В. Бурдаков
Когда в понедельник, часов около 3-х дня, я стоял около ворот, подошел какой-то человек и спросил, дома ли Сергей Васильев Шкоклев, на что я ответил, что еще не пришел со смены. «Ну, так я его подожду», — сказал он и прошел во двор. Я за ним. Он, не раздеваясь, сел на лавку. Этот же человек за неделю до этого времени приходил в мой дом и тоже спрашивал Шкоклева, которого тогда дома не было, и он сказал тогда, что придет после. Скоро с фабрики вернулись Шкоклевы и другие постояльцы. Пришедший спросил Сергея Шкоклева: «изладил ли он для него, о чем он просил его», — на что Шкоклев сказал, что нет. Тогда он попросил Шкоклева сходить и познать народ с других квартир, и Шкоклев направился к Тарасову. Я ушел в чайную, и что было дальше — не знаю и не могу сказать, кто приходил к нам в избу и что говорил им пришедший, которого все называют «оратором». Вернулся я часов в 8, постояльцы уже ушли на фабрику, а оратор спал. Лег спать и я. Когда пришли со смены, то Шкоклев разбудил оратора и сказал, что народ собрался и оба они вышли. О чем он говорил народу и много ли его собралось, — не видел, с постели не вставал, а только выбранил Сергея, и то «водит всяких, да других беспокоит». Спустя немного времени, оратор вернулся и опять лег спать. Не прошло, я думаю, и ½ часа, как ко мне стали стучать в окна и кричать: кто — «староста», кто — «Андрей Васильев, вышли-ка нам оратора, нам нужно еще поговорить с ним». Я встал, а он уже надел пальто, но что-то ежился. Я стал ему говорить: «ступай, ведь тебя зовут». Он вышел, а на улице шум усиливался и кричали: «так что-же он не выходит?». Я подошел к окну и увидел, что около дома толпа народа, человек, думаю, было больше сотни. Я им крикнул, что он вышел, а сам засветил фонарь, вышел в сени. Оратор стоял здесь, подобрав полы пальто и должно быть был уже босиком,- ноги были белые успел я заметить. «Ну что же, выходи» — сказал я, а он просит выпустить его в задние ворота, на что я не согласился и стал выпроваживать его в калитку. Лишь только он выскочил в калитку, бросился прямо в толпу и она закричала еще сильнее. Что было дальше, не знаю; ушел в избу и лег было спать, как вдруг на улице снова зашумели, толпа подошла к моему дому, кто-то колом разбил раму, а потом в окна полетели кирпичи и камни. Мы все бросились из дома и спрятались во дворе, кто где пришлось. Подойдя к дому, на этот раз толпа кричала: «ну, давай выходи, кто там еще есть». С этим оратором я сам не разговаривал и кто он и откуда не знаю. В ту же ночь скрылся Сергей Шкоклев и другой мой квартирант — Моисей Отвечалов, а на утро и брат Сергея — Григорий. Теперь они дома, в деревне, боятся, что и их побьют. Ни по голосу, кто кричал мне, ни в лицо, ни тех, кто подходил, я никого не узнал. Боялся близко и к окну-то подойти. Больше ничего не знаю. Неграмотный.
С- В. Шкоклев
Накануне Введения, в воскресенье 20 ноября, кто-то пришел к нам в деревню из д. Михайловки и стал созывать народ туда идти слушать приезжего оратора. Пошел и я. Оратор этот говорил, что он Муромский, а зовут его Михаилом Игнатьевым. Речь свою он держал на счет плохого крестьянского житья, но ни про Бога, ни про государя ничего плохого не говорил. Когда мы стали расходиться, то «оратор» спросил, нет ли тут кого-нибудь с фабрики Бажанова, и некоторые указали на меня. Я сказал, кто я такой, как меня зовут и где я квартирую. Оратор попросил меня разыскать поразвитее, поумнее кого-либо к тому времени, как он туда приедет. Вскоре он приходит в Ундол, но без меня, а затем вновь пришел в прошедший понедельник, часа в 3, когда я был еще на работе. Когда мы вернулись на квартиру, оратор пил чай с хозяином Бурдаковым. Я поздоровался с ним. Он попросил меня сходить за селедкой и баранками, но я отказался, т.к. еще не обедал, а пошла жена Бурдакова. Деньги он давал, вынув их прямо из кармана, ни кошелька, ни сумки через плечо я у него не видел. Спросил он меня — приготовил ли я ему то, о чем он просил, на что я ответил, что нет, что я здесь недавно работаю и никого не знаю; тогда он попросил сходить и позвать народ с соседних квартир; послушать собралось народа много: были оба Тарасовы — Егор и Сергей, кривой Осип, а остальных я не знаю. Оратор говорил много и хорошо — и про тяжелое крестьянское житье, и про жизнь на фабриках, про самовольство начальства. Что не надо государя, и что бога нет — не говорил, а только сказал, что «вот и мы, как спаситель, идем в народ страдать за правду». Предлагал высылать нам газеты из Владимира, где он живет, но адреса не говорил. Потом желающим раздавал какие-то листки, просил раздавать и другим; что в них было написано — не знаю, сам листка не брал и у других не читал. Оратор просил меня проводить его на Собинку, но я отказался. В 8 ч. вечера все мы ушли на работу. Во время работы никаких разговоров про то, что написано в листках, среди рабочих не слыхал, т.к. в «нужник», где обыкновенно происходят разговоры, не выходил. Когда кончилась в час ночи смена, мы пошли домой. Из смены этой живущих не в фабричном корпусе, а в с. Ундоле, на квартире, будет человек до 200. К нашему дому подошло человек 15 фабричных и они попросили разбудить оратора; брат разбудил, тот вышел и стал опять разговаривать про то же, что
и раньше. Народу собралось много, больше 100 чел. Он был настроен хуже, раздавались голоса, — кто он и какой имеет паспорт, перебивали его, а потом далее сказали: «довольно, иди спать». Оратор ушел, ушел и я. Кто-то кричал даже — „надо его по шее“. Народ разошелся и только что мы поужинали и легли спать, как около дома раздались голоса: „ Андрей, высылай оратора-то“. Оратор встал, оделся и вышел, Андрей ему светил. Народу около окон и на шоссе стояло больше 100 человек, народ шумел. Когда, должно быть, оратор вышел, все громко закричали: кто — «ура», а кто — „вали его“, и все бросились вниз к реке. Скоро толпа вернулась, кто-то ударил по стеклам, а затем полетели в окна камни и кирпичи и раздались крики: «режь всех, ломай, жги». С испуга все мы выскочили из избы и попрятались, где кто мог; я побежал к задним воротам, здесь стоял Отвечалов и сказал, что ворота приперты снаружи. Мы сняли их с петел и убежали прямо в деревню, теперь боимся показаться и на фабрику. Кто подходил ночью за «оратором» и кто его бил, — не знаю, в толпе никого не заметил и не сумею Вам, г. следователь, объяснил, — за что его убили. Листки в фабрике от рабочих отбирали „хожалый» Иван Степанов и ночной мастер Андреи Павлов. Больше сказать ничего по делу не могу. Сергей Шкоклев.
