СТАРООБРЯДЧЕСТВО
Его настоящее и прошлое в селе Борисоглебском, Муромского уезда (Очерки бывшего старообрядца) Говоря о настоящем состоянии местного старообрядчества, хочется вспомнить его прошлое – 15-20 лет тому назад. Вот когда была пора его силы и жизни; недаром сами старообрядцы о ней вспоминают с умилением!
Необходимо начать с того, как появилось в нашем селе старообрядчество и какие причины благоприятствовали его развитию.
Мой дед рассказывает, как он из усердного «церковника» сделался беспоповцем, а по его выражению, истинным христианином, совершенно отличным от остальных. Этим он был обязан своему двоюродному брату, Николаевскому солдату, проживавшему несколько лет за Кубанью у казаков – старообрядцев, а потом принесшему и к нам новую веру. Прибытие последнего на родину, оказывается, совпало со странными порядками местно–бытового характера. Это еще было то доброе время, когда «все было просто». Приходская жизнь была богата явлениями, которые теперь уже, слава Богу, забыты и отошли в вечность.
В селе было два священника, дьякон и два дьячка – все удивительно «просты». Причт вместе с остальными за одно работал, т.е. пахал, косил, при случае веселился, ел и «пил». О школе и грамотности, конечно, не было и помину; знал грамоту только волостной писарь да «Селезнев Гришка». Был еще, впрочем, дед Платон – это в некотором роде общественный календарь-справочник, умевший на пальцах угадывать все, касавшееся пасхалии, но он, к удивлению, был тоже не грамотный. Дошедшие до нас эпизоды из прошлого этого духовенства в высшей степени характерны, но мы их рассказывать не будем.
Вот в это-то время и явился вышепоименованный солдат Гришка, единственный грамотей в целой волости. Давно, давно, когда еще он был почти мальчиком, народ уже сбегался слушать его диковинное чтение. Но теперь он уже был не тот, что прежде – человек «везде бывалый», хвативший житейского опыта.
- Как? Это пастыри-то, светила, наставники-то ваши, так делают?! – был его первый вопрос односельчанам. Это те, кои должны о вас дать ответ в последний день праведного суда? Это они скажут: се азъ и дети, яже ми еси далъ?!
Дядя Григорий говорил так интересно и сильно, что с первого же раза заставил обратить на себя внимание лучшей части обывателей. Речь его, подобно сильному электрическому току, должна была ударить по нервам каждого слушателя. Духовно-голодная толпа с радостью повалила к нему, требуя какой-бы то ни было пищи. Селезневу ничего не стоило начать правильные чтения по праздникам и другим свободным для крестьян дням. Скоро его дом превратился в настоящую аудиторию, так что было тесно. Тогда решено было перейти к родственнику и занять для этого более просторное помещение. Слушателей и тут было полно. Они сидели на полу, на лавках, на печи и даже под столом, с напряженным вниманием следя за чтецом. А чтение это было сперва самое обыкновенное религиозно-нравственное: читались жития святых, рассказы из Св. Истории, где упоминалось о Содоме и Гоморре и о «днехъ Лотовыхъ …» За чтением следовали объяснения, рассуждения о нравственной жизни, сличение ее с видимым порядком. Выводы и заключения получались сами собой.
- Да, да, да! Верно, верно! Вздыхала только толпа, чувствуя, чего касается дело, и дополнила: «такъ, такъ, погибли мы, погибли».
Так прошла целая зима. Слушатели были настолько подготовлены, что пропагандист легко перешел от своих аллегорий к более ясному тону,- что дни Лотовы возвратились снова и теперь уже настало время последнее, антихристово, когда «пастыри омерзишася, люди похотьми обложишася – все антихристу поклонишася; всюду станетъ мерзость запустения; церкви Божия якоже овощная хранилища будутъ».
- Как-же быть-то нам? – робко спрашивала толпа.
Ответ один – не идти вслед таких пастырей и не ходить в церковь. Чтобы окончательно отрешиться от прежней жизни и начать жизнь новую надлежало вновь креститься. Это был самый главный и трагический момент для слушателей. Однако как ни велика была внутренняя борьба для каждого из них, успех был все-таки на стороне дяди Григория. И опять-таки ему помогла его тактика: для колеблющихся он казался равнодушным и только советовал «не поддаваться врагу».
На следующую зиму новое общество решило: засвидетельствовать свою преданность новой вере требуемым актом. В полночь ранней весной, когда еще местная река не успела вскрыться, большая куча народа, «оглашенныхъ» последовала до назначенного места реки, довольно далеко за селение. Здесь у полыньи дядя Григорий каждого поочередно раздевал и, привязав за холстину, троекратно толкал в воду. Старообрядцы с особенной настойчивостью подчеркивают тот факт, что, несмотря на холодное время, эта ванна ни для кого не оказалась вредной; наоборот, будто бы даже случилось нечто в роде чуда: один больной мальчик с этого времени выздоровел. Это случилось около 1850 года, с этого времени можно считать и начало старообрядчества в некоторых его центрах Муромского уезда (с. Борисоглебское, с. Чаадаево и д. Степаньково, д. Вареж).
Далее дело пошло по инерции. По какому-то странному чутью, к месту новообразовавшегося толка стали собираться и из других мест представители этого толка; приходили начетчики даже из Сибири. Начались новые толки, новые прения между собой. Новое возникшее общество, хотя для остальных односельчан стало сравнительно замкнутым, но жило повышенной внутренней жизнью. Завелись свои школы, появились новые грамотеи, читали книги, выписывали, что казалось особенно интересным в отдельные изборники, пели… Явились даже «грамматисты-богословы», не довольствующиеся дедом Платоном по части пасхалических выкладок. Тут уж была «наука», перед которой благоговели, с не слыханными словами, как «вруце-лето», «эпакта», «ключъ границамъ» … Дед Платон, впрочем, сам перешел в новую веру. Позднее появился даже интерес к языкам – еврейскому и греческому. Все это, правда, носило характер случайности, но все же было крайне интересно …
Нововерцы должны были отличаться от остальных по всему: они ходили в белых рубашках в знак духовной чистоты, чуждались светских песен и игр (за исключением т.н. стихов, все песни назывались «сатанинскими»), не допускали «черныхъ» слов и пьянства. Праздничные дни общество проводило то в молитве, то в чтении житий святых или книг полемического содержания.
Видя это, и духовенство насторожилось. В самом деле, болезнь грозила перейти в эпидемию. Нужны были меры для предотвращения беды. Меры эти на первых порах выразились в форме действий с гражданскими законами в руках. Ближайшим поводом к применению этих действий могли служить самовольные похороны раскольников, где дело обходилось без участия, конечно, приходского священника, причем трупы зарывались вне сельского кладбища.
В одни из таких похорон к раскольникам съехалось «начальство», требуя от них надлежащих прав относительно погребения покойника. Полиция вместе с диаконом отправилась на само место похорон, чтобы остановить закапывание. Там случилось нечто в роде бунта. Становой кричал не закапывать, а раскольники его не слушались. Поднялась кутерьма: понятые по приказанию полиции отталкивали могильщиков, могильщики отталкивали понятых, одни разрывали, другие в это же время продолжали закапывать. Дело кончилось тем, что покойник был все-таки «преданъ земле», а полиция уехала.
Через несколько времени после этого «братия» (так называли себя старообрядцы) получают повестки на суд к мировому по приведенному выше делу. Тут произошло опять таки нечто невероятное. Вместо двоих-троих обвиняемых в указанное время в камеру судьи явилась толпа человек в сорок!
- Это что такое? – Изумился мировой.
- А это насчет предания тела земле – отвечала толпа хором.
- Как? Мне нужно троих, а чего прочие – кипятился судья. – Кто стоял во главе этого дела, тот и ответит.
- У нас не было главных: ни большого, ни меньшего мы не имеем между собой, мы все равны. Живем без попа, а умершего брата предать земле надобно. Все мы были при этом. Эти несли, эти рыли, эти читали,- а все молились. А ежели мы в чем провинились за это, то сажайте нас всех: все мы рады терпеть всякие гонения за веру.
Никакие угрозы не помогли: толпа смиренно твердила – все мы были тут и все рады терпеть.
Через некоторое время «мученики за веру» шумно возвращались домой, радостно размахивая руками и не чувствуя под собой земли: мировой, в конце концов, изругал всех и вытолкал из камеры, сказав, что дело оставлено без последствий. Один из членов этого хождения откровенно сознается, что он не помнит хорошенько, что испытывал в своей душе он в это время. Это было похоже на то, как исторические приверженцы старой веры при Софье возвращались из Грановитой Палаты после известного собора с криками: «препрохомъ, победихомъ!» Судья, по мнению всех, хоть был и «бритоусъ» и с проклятой «цыгаркой» в зубах, а «позналъ» их правоту. «Попов» однако они признали за «гонителей» веры, а себя за гонимых. Значит, к порицаниям православия прибавился лишний эпитет, а для доказательства в свою пользу – новый аргумент.
По поводу этого события число сторонников старообрядчества только увеличилось, и самое брожение умов усилилось.
Многие из православных, тяготея к «Божьему слову» и слыша постоянно разноречивые толкования о вере, принялись за азбуки и, не отрываясь от сохи, кое как по складам начали потом «вникать в писание». В ответ на это и духовенство решило открыть нечто в роде школы.
В селе образовалось два лагеря, между представителями которых шла глухая борьба.
Прошло несколько лет. Старообрядчество распространилось и в окрестностях. Дядя Григорий сошел со сцены, уступив свое место сыну, давно уже, впрочем, подвизавшемуся на апологетическом поприще. Этот преемник дяди Григория с реформаторскими задатками не долго повел свою паству в таком, если можно так сказать, постоянстве, в каком вел ее его отец. Дело началось со следующего.
Одной из особенностью старообрядческого богослужения было всеобщее пение. Молодой вожак давно его не долюбливал, как нестройное и гнусавое. Теперь же, сделавшись главарем, он его решительно отменил, говоря, что в этом было одно из «восхищений не дарованнаго». Этой же участи подверглась и старческая исповедь. Не признавая за собой никакой власти священнодействовать, он только удержал одно крещение и венчание, как «творимое по нужде». Молитвенные собрания, носящие характер церковности, также могли и не существовать, ибо «идеже собрани два или трие во Имя Мое, ту есмь и Азъ». Впрочем, собрания еще продолжались, но в них уже был другой элемент – чтение нравственное и полемическое.
Но тут-то вот и появились недовольные новшеством. Первыми, заявившими протест, были содержатели молитвенных домов, так как при новых порядках значение их сводилось к нулю. Роптали также и некоторые из женщин отправлявших роль чтиц и певиц. Недовольны были и прежние отцы-духовники. Все это вместе взятое образовало противный лагерь, который, правда, не вел активной борьбы, тем не менее так и окаменел на правилах «прежняго благолепия». Члены этой партии были все люди слабые, не способные к умственной работе по части принципов веры; им нужно было «благолепие». Так как они при том были слабы и в отправлении уставов жизни, то тяготели и к старческой исповеди. Суровые правила нравственности, проповедуемые в начале старообрядчества, им были уж теперь не под силу.
Еще новый пункт старообрядчества образовался вскоре верст за 7 от места первоначального его насаждение (д. Степаково, Муромского уезда) при некоем Савельеве, обладавшем, по мнению единомышленников, огромной эрудицией. Это был подлинный «богословъ». Он принялся за изучение пасхалии, на основании чего и открыл «новую веру». Не расходясь в главных чертах с положениями остального старообрядчества, Савельев вздумал дополнить статьи его новыми данными, честь открытия которых приписывал себе. Сущность сводилась к тому, что враг человеческого рода, злобствуя на «Христовъ виноградъ», украл семь лет в пасхалической хоронологии, чем причинил «велию и неслыханную гибель». Для большинства это на первых порах было не совсем ясно, но так как все дело сводилось к математическим выкладкам, то на открытый спор об этом не многие отваживались. Впрочем, дело оказалось не столь мудреным. В старинных книгах сказано «родися Господь нашъ I. Х. въ лето отъ сотворения мира 5500-е», а в новых – 5508-е. Но от этих лишних 8 лет в пасхалии получился невообразимый беспорядок – перемена дней недели, времени постов и мясояствий, времени празднования праздников и Пасхи! Но «аще кто разрешаетъ свят. четыредесятицу – да будетъ проклятъ,- сей распинаетъ Господа, якоже иудеи». Не праздновать праздников в свое время не менее грешно. Но как могло случиться так, что никто и не заметил этого прискорбного явления? А случиться этому, по мнению Савельева, можно было во время Петра, на что отчасти и намекали исторические указания. Последнее соображение казалось тем более резонным, что по словам книги Кирилловой «во имя Симона-Петра имать быти гордый князь мира сего». Дело ясное: все попутаны антихристом, и нет никому спасения в мире. Развивая эту теорию, некоторые из последователей Савельева пришли к мысли, что все денежные знаки, нося на себе ложное летосчисление, заключают пресловутую «печать 666». Фантазия для обстоятельного толкования в этом роде не знала себе границ. «Глубина мудрости» пророчеств Даниила и ужасы картин Апокалипсиса овладевали вниманием каждого и приводили в отчаяние. Исходом из этой беды назначалось два: «сильные да борятся, немощные же – бегутъ». Или: «Тогда сущие во Иудеи (Иудея – христиане вообще) да бегут на горы». Горы толковались различно: или писание, или просто горы. К последнему применялось более ясное замечание Ефрема Сирина: «спасутся крыющиеся въ горахъ и въ вертепехъ и въ пропастехъ земныхъ, ненавидящии антихристова знамения». Сообразно с этим старообрядцы решились и поступать: одни остались бороться, считаясь, впрочем, более «слабыми», чем «сильными», а другие действительно полезли в подземелья (Общество бегунов, приютившихся сперва в д. Усадах, Муромского уезда); некоторые уехали в Сибирь и поселились там в глухих лесах.
Для оставшихся в миру Савельев составил новую пасхалию, исправив летосчисление. По этому календарю празднование Пасхи надлежало делать большей частью раньше обыкновенного в пост. Несмотря на кажущуюся правильность этого исчисления, оно однако почти осталось на бумаге и не было никем выполняемо фактически. «Братия» по традиции держалась прежних уставов, несмотря на то, что верила в их неправильность. Сам «богословъ» и то не решался разговеться в посте, придумывая для этого различные оправдания.
Самую большую последовательность этому учению выказал единственный крестьянин Балук, кузнец по ремеслу, который больше для щегольства при народе в этих случаях ел куриное яйцо.
Но вот около 1884 года Савельев, эта звезда местного старообрядческого мира, неожиданно пропал с горизонта. Он умер на одной старообрядческой свадьбе, по-видимому, от неумеренности. Его теории не суждено было долго продержаться после него, так как и помянутый Балук вскоре последовал за своим учителем; остальные по разбрелись. Бегуны совершенно замкнулись в своих подземельях, а те, коим назначено было бороться в миру – не выдержали этой борьбы и пали побежденными: кто перешел к другой партии, кто вовсе тяготел к православию.
По-видимому, крепче всех была партия, организованная дядей Григорием и продолжавшаяся существовать при его сыне. Если бы не особенно реформаторский дух последнего, то, всего вероятнее, что она упрочила бы за собой это преимущество до последнего времени. Но начало разложения здесь было, как мы уже заметили, в самом характере вожака, постоянно прогрессирующая деятельность которого, наконец, грозила хватить через край к явной невыгоде даже коренных укладов общины.
Ко времени описываемых происшествий местное православное духовенство совершенно успело измениться. Их деятельность, как пастырей церкви, из оборонительной перешла даже в наступательную. Селезнев, прежде завязывающий свои диспуты духовенству, теперь сам иногда не прочь был бежать с бесед. Он стал вдруг задумчив и странен: его мнения, иногда высказываемые в своем кругу поражали слушателей религиозным скептицизмом и неопределенностью; он стал поговаривать о вечности церкви, о ее иерархической полноте и неодоленности вратами адовыми. С целью расследования истины проектировалось даже отправиться на Восток, в Японию, на острова … С миссионерской целью, под видом торговых предприятий, он путешествовал по разным местам России, посещал раскольничьи центры, беседовал, расспрашивал; лично побывал в подземном царстве бегунов, исследовал убеждения заживо похороненных; побывал у Павла Прусского, посмотрел церковные достопримечательности в музеях и библиотеках. Интересен его рассказ о 20-ти летнем юноше, воспитанном вдали от мира, в подземелье у бегунов. он имел особенную физическую и духовную природу, отличаясь как необыкновенной нежностью тела, так и образом мыслей. Старцы – воспитатели его берегли, как зеницу ока, не показывая миру и его прелестям. Но во второе посещение Селезнев не нашел этого мальчика в подземелье; старцы с горестью доложили, что он как-то случайно попал в «миръ» и … не возвратился.
Особенное значение, по его словам, имело посещение им Преображенского старообрядческого монастыря в Москве.
Все, казалось, было прекрасно в этой общине, если бы не то внутреннее ее противоречие, которое мог заметить наблюдательный взор. Теория безбрачия, лежащая в основе этой секты, основанная на мысли о наступлении царства антихриста, еще бы могла ужиться со взглядами нашего пытливого старообрядческого вождя, но он заметил нечто особенное. После задушевных разговоров с вожаками Феодосеевского толка и осмотрев устройство самого монастыря, ему представилось нечто в роде обширнейшего детского приюта…
- Это откуда столько? – осмелился он спросить настоятеля.
- То-то она слабость человеческая – вздохнул духовный отец и прибавил: не судите, да не судимы будете…
Пожив здесь, Селезнев узнал и еще кое-что относительно Федосеевцев по части их подноготной. Тут уж было дело совершенно плохо.
Не менее поучительны были и наблюдения над «бегунами». Так, например, паспорта и другие юридические документы – за «ложное» летосчисление они не принимали, за то сами их искусно подделывали. Деньги, имеющие на себе ту же «печать», никто не мог даже в руки взять, за то любой «странникъ» благодарил благодетельного мирянина, если последний сам опустит первому рублик – другой в карман… Словом – противоречия попадались на каждом шагу.
Возвратившись из этих путешествий, апологет – старообрядец уже не мог долее держаться прежних мнений. Он открыто начал заявлять своим прежним единомышленникам о их «здании на песце» и не состоятельности «упований». На этот раз большинство слушателей оказалось крайне консервативными. Несмотря на прежний авторитет своего начетчика и очевидную вескость аргументов, которые он приводил по затронутому вопросу, за ним последовали очень немногие; остальные решились идти прежним путем и всеми силами проклинать «исконнаго врага», который «старается поколебать столбы». Особенную деятельность в этом выказывали прежние его недоброжелатели, тем более, что виновник всего переполоха, перейдя в православие, открыл духовную борьбу сам против этой «братии».
Этим актом завершилось последнее обезглавливание здешнего раскола. Жизнь пресловутой прежде «старой веры» по крайней мере теперь остановилось настолько, что, по-видимому, не обещала более давать ни новых плодов, ни новых почек.
Так прошло еще несколько лет. Всесокрушающее время разбивало последнее основание прежнего здания и превращало его в ворох характерных обломков, совершенно не пригодных для каких бы то ни было сооружений. До некоторой степени утешительные надежды лишь возлагались на меня. К этому времени я уже мог читать и иногда рассуждать в кругу немногочисленной «братии». К сожалению, я слишком яро взялся за свое дело и потому со мной повторилась только что рассказанная история «отпадения». По неожиданному поводу меня очень рано заподозрили в «еретичестве» к общему разочарованию «братии».
Тем не менее один из таких обломков, оторванный еще прежде от остальных, оказалось, сохранил еще свою форму, чтобы лечь потом во главу угла. Этой роли он давно желал, не замечаемый никем. Это был один из содержателей молитвенных домов, некогда упраздненных преемником знаменитого Григория. Этот человек не откликался ни на одно из религиозных движений, производимых вожаком своего толка. Он тужил только об упраздненном «благолепии», а остальное его не касалось. О благолепии он жалел, потому что молельня приносила ему некоторый доход. Пока другие спорили и волновались по поводу каких-нибудь новых вопросов, он на свободе расхаживал по другим местам, приглядывался к другим раскольничьим толкам, как-бы примеряя себя к их внешнему строю. Особенно ему понравилось общество Австрийского священства, которое гнездилось недалеко от родины его жены, в Гороховецком уезде (д. Волчиха). К этому искателю новой веры случайно пристал один пожилой мясник, некогда слывший за большого греховодника. Теперь он, при некотором содействии старообрядцев, подумывал искупить свое прошлое покаянием. Первый предложил ему выгодную партию: в новонайденной вере один будет попом, а другой – церковным старостой; и грехи замолятся, и должность почетная. Дело слажено. Достали «Истинность» и принялись кое как по складам ее разбирать. На первых порах решились обойтись без прихода, поставив однако молельню – церковь. С этим сооружением случилась было своя история, доставившая новопоставленному о. Григорию не мало хлопот и серьезных опасений в виду следившей полиции. Но потом дело завершилось ничем, благодаря вмешательству тузов-единомышленников. Даже более того, с этого именно и начался успех новой общины, потому что о. Григорий не замедлил объявить себя гонимым, а это была большая приманка для некоторых. Как-бы то ни было гонимая церковь начала увеличиваться численно.
Так наш раскол вступил, вообще говоря, в ровное русло и измельчал неузнаваемо. Не будь то этого нового «священства» ему можно бы предсказать полнейшее исчезновение.
Уч. Ф. Селезнев.
Из №№ 12 и 13-го Владимирских Епархиальных Ведомостей за 1905 год.
Типо-Литография В.А. Паркова, во Владимире.
Село Борисоглеб
Русская старообрядческая церковь
Старообрядческая «Царевна».
Братство святого благоверного великого князя Александра Невского (с 1879 г.).
Церковно-историческое древлехранилище Братства Св. Благоверного Великого Князя Александра Невского
Добролюбов Василий Петрович (1848-1892) - священник села Борисоглебского Муромского уезда.
Copyright © 2016 Любовь безусловная
|
