Здание Причта Успенского собора. Город Владимир, ул. Б. Московская, д. 49
Здание Причта Успенского собора
Конюшенный двор Рождественского монастыря
Рождественскому собору эта земля принадлежала издревле, по крайней мере, с начала XVII века. Здесь находился конюшенный двор монастыря. Остался он, вероятно, от монастырской слободы, которую упоминает описная книга 1624/1625 - 1625/1626 годов. «Слободы монастырские» показаны на рукописном «чертеже» 1715 года на значительной территории напротив Рождественского монастыря, через большую дорогу.
Наиболее значительным и долговечным из этих владений оказался конюшенный двор.
Конюшенный двор Рождественского монастыря в г. Владимире. 1701, 1800 гг. Рисунок - Т.П. Тимофеевой. 1. Кельи с сенями. 2. Изба жилая. 3. Ворота с калиткой. 4. Денник под ясли посреди двора. 5. Большой амбар с двумя жилыми амбарами. 6. Изба. 7. Амбар. 8. Два сенника (с воротами). 9. Сушило «о двухжильях». 10. Амбар со стойлами. 11. Амбар кладовый для карет и колясок. 12. Амбар для телег и саней на заднем дворе. 13. Три поднавеса 14. Сушило «о пяти жильях»
Переписная книга монастыря 1701 года описывает «внутри города монастырский конюшенный двор со всяким хоромным строением»: кельи с сенями, изба жилая, сушило, амбар, еще изба с амбаром, два сенника с воротами, денник под ясли, кладовый амбар для карет, колясок и сбруи, на заднем дворе амбар для телег и саней, сушило для сена, амбар для сбруи со стойлом внизу.
В 1763 году, накануне церковной секуляризации, когда уже в монастыре помещался Архиерейский дом, этот двор выглядел иначе: «При Архиерейском доме деревянный конюшенный двор, на нем изба для конюхов с сенями и кладовыми; сарай для загону лошадей, стойла конские, 2 амбара».
В 1800 году конюшенный двор появился внутри ограды монастыря, а прежний двор стал называться «старым». В это время он выглядел так: «При доме Архиерейском за дорогой старый конюшенный двор, в котором двои въезжие вороты и с калиткою. На каменном фундаменте деревянный флигель ветхий, в оном 4 печи, из оных одна изращатая. При воротах изба с сеньми. За сеньми каретник. В другую сторону на том же дворе сарай со стойлами ветхий».
Проектный план г. Владимира 1780-х годов напротив монастыря, на углу Большой улицы и нынешней Кремлевской, показывает «конюшни». Очевидно, это и есть место старого конюшенного двора Рождественского монастыря. Проезд на конюшенный двор находился в северном корпусе монастыря, смежном с зимней Христо-рождественской церковью, впоследствии разобранном и перестроенном.
В 1815 году указано более точное местоположение двора - «вдоль улицы по Нижегородской дороге, против ограды Архиерейского дома». Дом уже двухэтажный, с каменным нижним этажом, с деревянными накатными потолками и полами, крытый в два ряда тесом с дранью, с тесовым крыльцом; под домом каменный подвал. Дом занимал площадь длиной 7,5 саженей, шириной 4 сажени. К дому пристроены въезжие ворота с бревенчатым забором «в столбы» по обе стороны. В связи с заборами конюшенное строение, которое занимало длины 9 саженей с аршином, а ширины 4 сажени без аршина. Среди двора баня, дровяник, колесный колодец под шатром. При дворе имелся сад, а по улицам палисадник. Двухэтажный дом появился между 1800 и 1815 годами, прочие строения, очевидно, также обновились.
Конюшенный двор Рождественского монастыря в г. Владимире. 1815, 1853, 1854 гг. Рисунок-реконструкция - Т.П. Тимофеевой. 1. Двухэтажный дом с крыльцом. 2. Ворота с калиткой. 3. Конюшня. 4. Кладовый чулан. 5. Пятистенная баня. 6. Дровяной сарай. 7. Колодец с шатром. 8. Сад. 9. Калитка в сад. 10. Калитка на улицу. 11. Палисадник.
В середине XIX века это владение выглядело так: «На Большой Нижегородской улице к северо-западу на угле двухэтажный дом с двором и с огородною землею, принадлежащий к Архиерейскому дому. Верхний этаж оного дома деревянный, а нижний каменный; покрыт тесом. На дворе имеется баня, сарай и колодезь. Двор, как и вся усадебная земля, обнесен досчатым забором. В этом доме помещается ныне семинарская больница». Дом, судя по описанию, оставался прежний, что и в описи 1815 года. Какое-то время он сдавался по найму.
Еще одно описание середины XIX века вносит некоторые уточнения: «На Большой Нижегородской улице против северо-восточной башни на углу. Дом двухэтажный, низ каменный, верх деревянный, окрашен дикою краскою. Крытый тесом, окрашен мумией. В длину 8 сажен, шириной 4, вышиной 3,5. Означенный дом отдается в наем по указу Духовной консистории <...>. При оном подворье находится: а) сарай деревянный, бревенчатый, крытый тесом. Длиною 14,5, шириною 3 (сажени); б) кухня небольшая деревянная, крытая тесом. Двор, как и вся усадебная земля, обнесен досчатым забором. Перед домом обнесено деревянным палисадником».
«Другое здание, оставшееся в распоряжении духовной семинария, представляло деревянный на каменном фундаменте флигель, построенный в 1854 году. Он был приспособлен под семинарскую больницу…»
По словам очевидца, в 1860-е годы деревянный на каменном фундаменте дом по-прежнему занимала семинарская больница: «<...> Под сказанным корпусом (северным) был проезд на конюшню, которая находилась даже при епископах Иерониме и Викторе, по 1788 год, на том же месте, где ныне на каменном фундаменте деревянный дом, занимаемый ныне семинарскою больницею. Здание это и земля при нем доселе принадлежат Архиерейскому дому».
«Интересно вспомнить о семинарской больнице. Она помещалась в деревянном двухэтажном доме, окрашенном охрой, против церкви Николы городского. Заведовал больницей доктор медицины Алякринский, добродушнейший старик, — которого мы грешным делом часто обманывали. Существенным признаком болезни доктор признавал белый налет на языке: это все знали. Желающие отлынять от экзаменов или просто отдохнуть от тяжелой семинарской жизни, уходили в больницу, искусственно вызывая белый налет, натирая язык мелом или споласкивая рот уксусом. Это проделывали старшие семинаристы, а нас, школьников, заставляла идти в больницу только нужда, т. е. действительная хворь, как-то: горячка, воспаление легких или плевры и весенняя лихорадка, начиная с марта месяца, когда холодная вода попадала в вечно дырявые сапоги. Способ лечения был так сказать хозяйственный и самый примитивный: горчишники, пиявки (пиявки считались дорогим лекарством), банки, трефоль, полынь, зверобой, липовый цвет, корни репейника, цикория и пр. были главными и необходимыми лекарствами».
17-го октября 1871 г. Антонием, Архиепископом Владимирским и Суздальским, при полном сборе всех учеников Семинарии и учащих в ней, в присутствии начальника губернии и других лиц, совершено освящение ново отстроенных зданий Семинарии — классного корпуса и больницы.
«Список домов и улиц города Владимира» 1899 года показывает на углу улиц Нижегородской и Николо-Кремлевской полукаменный дом Богородице-Рождественского монастыря.
Место этого деревянного на каменном фундаменте дома на земле древнего конюшенного двора и занял в 1910 году дом причта Успенского собора.
Город Владимир, улица Б. Московская, д. 49
2 октября 1909 года протоиерей кафедрального собора Принкипс Иванов направил в Городскую управу письмо с прошением следующего содержания: «Прошу городскую управу разрешить постройку одного трехэтажного каменного дома с необходимыми стройками на усадьбе, находящейся во 2 части г. Владимира, принадлежащей домоуправлению». Речь шла о строительстве дома под квартиры причта, то есть для священнослужителей (священников и дьяконов) и церковных служителей (псаломщиков и др.) кафедрального Успенского собора, на земле принадлежащей Архиерейскому домоправлению, на углу улиц Большой Нижегородской и Троицкой (ныне Кремлевская).
6 октября 1909 года Духовная консистория специальным удостоверением передала причту Владимирского кафедрального собора в бесплатное пользование участок земли - около 264 кв. саженей - рядом с Духовной консисторией для постройки дома с квартирами и службами для всего соборного причта. Земля передавалась на все время существования построек.
План участка с предполагаемым домом причта. Чертеж Я.Г. Ревякина. 1909 г.
3 февраля 1910 года в заседании Городской управы слушали прошение соборного протоиерея и рассматривали проект. На плане усадьбы показан проектируемый трехэтажный дом с подвальным этажом, развернутый на обе улицы. Расстояние от соседнего дома - Духовной консистории - назначалось в 2 сажени. В глубине участка, на его границе, показаны деревянные на каменных столбах службы. Согласно техническим требованиям, при строительстве должны были соблюдаться противопожарные меры: все лестницы и лестничные клетки надлежало строить несгораемыми и со сводами; под русскими печами, в полу, а также над подвалом уложить железные балки пятикратной прочности; все дымоходы помещать в капитальных стенах, на чердаке устроить брандмауэр, соблюдать разрывы между постройками не менее двух саженей, то есть более 4 метров, и т.д.
Дом для квартир причта Успенского собора возводился по проекту архитектора Якова Григорьевича Ревякина, построившего несколькими годами ранее Народный дом Общества трезвости (ныне здание областного театра кукол) и здание городских думы и управы (ныне Дом дружбы).
Стройка возбудила среди некоторых граждан города Владимира бурю негодования. Противники строительства дома для причта утверждали, что духовенство достаточно обеспечено как доходами от собора, так и косвенными заработками, более того, некоторые имеют свои собственные, довольно приличные дома. Вероятно, не без основания возмущенные горожане полагали, что духовенство задумало построить дом для более комфортной жизни и поэтому спланировало его чуть ли не по плану княжеских палат со всеми бытовыми удобствами: электричеством, освещением и водопроводом. 18 марта 1910 года на чрезвычайном собрании Владимирской думы оживленно обсуждался вопрос о бесплатном отпуске воды из городского водопровода для строившегося здания. Некоторые из гласных упрекали старосту Успенского собора Николая Григорьевича Лебедева, что, заботясь о постройке церковного дома, он забыл о святыне, забыл, что надо «содержать в чистоте этот великий памятник древности». В процессе обсуждения волновавшей многих темы гласный Г.П. Бубнов заявил, что «не видит ничего общего между самим собором и помощью причту, со стороны которого прошение - выражение «ханжества». Гласный И.Н. Сомов, высказавшись принципиально против бесплатного отпуска воды, предложил решить вопрос голосованием. В итоге городская Дума отказала церковнослужителям в бесплатном отпуске воды (11 гласных проголосовало за, а 17 гласных - против).
Недовольство среди горожан нарастало, не осталась в стороне и местная пресса. Фома Дормидонтов в своем сатирическом стихотворном обозрении, опубликованном 18 марта в газете «Старый владимирец», так отозвался о событии, взбудоражившем весь город: «Отцы соборные хлопочут - Кущи строить собрались, Древо в камень превратили И до Думы добрались... Отпустить водицы даром Стали голову просить - Обещались вечно Бога За него они молить...». В надежде остановить нападки на себя и духовенство, Н.Г. Лебедев опубликовал в «Старом владимирце» письмо. В нем, пытаясь защитить себя, он отметил, что строительство дома для квартир причта велось с разрешения Синода, по «инициативе нашего архипастыря, знающего истинную нужду соборного духовенства, их казенное жалованье и доходность, и если строится церковный дом, то в силу великой в нем нужды, и строится не палаццо или дворец, а скромные квартиры на 13 лиц служащих нашей святыни». Дом для квартир причта между тем строился, а слухи, связанные с ним, продолжали распространяться. Для городского управления было полной неожиданностью, когда по окончании постройки стало известно, что на нее израсходовали все церковные деньги Успенского собора, которые по своему назначению должны были употребляться только на «благоукрашение» храма, в чем была несомненная нужда.
Реальное здание дома причта не совсем совпадает с проектом, отличаясь от него, как водится, в сторону упрощения. Выстроен этот жилой трехэтажный дом из красного, хорошего обжига, кирпича завода Александра-Адольфа Студзицкого, с элементами характерных стилей начала XX века. Сам дом выдержан в псевдорусском стиле, а к боковому фасаду до недавнего времени примыкала краснокирпичная ограда с воротами скорее в стиле псевдоготическом - со стрельчатыми арками и щелями-бойницами. Впрочем, это было, возможно, подражание русскому крепостному зодчеству, то есть тот же псевдорусский стиль. К сожалению, ограду безвозвратно разобрали несколько лет назад во время ремонта. Однако в развале удалось подобрать кирпич с клеймом «А.С.» - Александр Студзицкий.
29 декабря 1911 года на заседании Владимирской городской думы рассматривался вопрос о затратах на строительство дома для квартир причта. Староста кафедрального Успенского собора Лебедев отчитался о расходе денежных капиталов за все время его службы. В частности, Николай Григорьевич подчеркнул, что ежегодный сбор дохода при прежнем церковном старосте не превышал 14700 рублей, а при нем он увеличился до 17500 рублей. При этом просил учесть, что за годы его службы делались крупные расходы, а именно: на улучшение ризницы было истрачено до 18 тысяч рублей, был перестроен странноприимный дом и при нем устроена церковь, а также построен дом для квартир всего причта кафедрального Успенского собора. На все это было затрачено до 100 тысяч рублей. Гласный Сомов указал на то, что из отчета не видно, как расходовались деньги, пожертвованные собору богомольцами и имевшие прямое назначение - благоустройство храма. Гласный Бояринов поинтересовался, сколько было истрачено соборных денег и каких именно на постройку дома для квартир причта. Староста ответил, что на эту постройку истрачено до 30 тысяч рублей из капитала, принадлежавшего собору, который складывался от продажи свечей, тарелочного сбора и пожертвований богомольцев. Бояринов возразил против правильности расходования церковных сумм: «На постройку дома для причта были взяты деньги, назначенные на украшение и поддержание в благоустроенном виде Успенского собора. Эта постройка не вызывалась необходимостью. Между тем наш исторический собор приходит в упадок, загрязнен и требует значительных расходов на поддержание его в порядке и на украшение. Трата крупной суммы на причтовый дом, несомненно, может поставить собор в затруднение из-за недостатка средств, кроме того, самый сбор с богомольцев и доходы от пожертвований вообще могут пасть, так как мы видим, что церковные деньги расходуются не по своему назначению». В заключение Бояринов предложил просить епархиальные власти обратиться с ходатайством в Синод о возврате собору израсходованных на постройку дома денег. Многие гласные городской думы его поддержали. Правда, гласные Владим. Мих. Тарасов и В.К. Жуков посчитали, что Н.Г. Лебедев ничего незаконного не сделал, более того, своими трудами он заслужил благодарность. В Государственном архиве Владимирской области сохранилось заявление 20 гласных городской думы (Н. Бояринова, С. Петровского, Ф. Гончарова, М. Бабушкина, А. Кузнецова, В. Мошатина, И. Сомова, И. Свешникова, А. Никитина и др.) с просьбой к городскому голове Сомову возбудить ходатайство о возврате в церковный капитал кафедрального Успенского собора израсходованной из этого капитала суммы на постройку дома для причта собора. Начиналось оно так: «Немного в России таких храмов, которые были бы так богаты святынею, древностями и славными историческими воспоминаниями, как Владимирский Успенский собор, построенный Св. Благоверным Великим Князем Андреем Боголюбским. Более семи веков пронеслось над ним, и в течение их соборный храм пережил целый ряд ужаснейших бедствий, тем не менее он хорошо сохранился как величественный памятник древнерусского церковного строительства». Далее в письменной просьбе гласных говорилось: «К сожалению, в настоящее время наш исторический собор заметно приходит в упадок. Стенная живопись, после сравнительно давней уже реставрации (была проведена в 1888-1891 гг.), местами начинает портиться, иконостас, не реставрированный, приходит в ветхость, и настало время подумать о замене его новым в стиле, современном построению собора. На все это и вообще на поддержание собора в полном благолепии нужны средства и средства большие». Заявление заканчивалось просьбой возбудить ходатайство перед Синодом о возврате в церковный капитал собора 30 тысяч рублей с целью поддержания храма в хорошем состоянии. По постановлению Владимирской городской думы 25 января 1912 года требуемое защитниками старины ходатайство возбудили, но оно осталось без ответа. В последний раз вопрос о возврате 30 тысяч рублей кафедральному Успенскому собору возник в ноябре 1915 года при утверждении Владимирской городской думой И.Н. Сомова церковным старостой этого собора. В итоге очередное обращение все с той же просьбой направили Владимирскому архиепископу Алексею. Но время изменилось, второй год шла Первая мировая война, диктовавшая совсем другие приоритеты. Необходимые работы по реставрации Успенского собора, о которых так беспокоились патриоты-владимирцы, проводились уже в годы советской власти.
После революции 1917 года жильцами были заселены здесь даже полуподвальные помещения. Квартиры были коммунальными и жили в них в основном работники госучреждений.
/Маргарита Попова, кандидат исторических наук/
ЖИЗНЬ В 3-м ДОМЕ СОВЕТОВ
В. А. Гаврилова
В 1935 году папе предоставили квартиру в доме № 49 по улице III Интернационала. В наше время он назывался 3-м Домом Советов. Квартиры в нем были коммунальные. В них жили работники госучреждений, по 5-6 семей в каждой. Наши родители, мы с сестрой Люсей и мамина сестра Маня занимали в одной из коммунальных квартир две комнаты площадью 36 квадратных метров. Дом считался со всеми удобствами: водопровод, канализация, паровое отопление! О ванных тогда не помышляли.
Вспоминаю. Мы сидим дома: мама, Люся и я. Сидим вокруг одного стола (стол квадратный, дубовый, очень прочный, но ножки источены древесным жучком, и в последнее время он стал покачиваться). Над столом круглый оранжевый абажур. Мы с Люсей учим уроки, мама проверяет тетради. Папы дома нет, так он работал по вечерам. Вдруг приходит Алексей Петрович Гребенщиков, наш домоуправ. Он обходит все квартиры, собирает квартплату. Раскладывает свою большую книгу на столе (мы быстренько убираем учебники), показывает, за что и сколько платить. Мама расплачивается, Алексей Петрович уходит. Во всех квартирах его встречают с уважением. А если у кого-то нет сейчас денег - прячутся, но Алексей Петрович потом все равно подстережет должника.
В доме паровое отопление. Дома не жарко, всегда зимой надо надеть шерстяную кофточку, а кухня на северную сторону, там вообще всегда холодно. Выходя в кухню, мама надевает шерстяной платок. Но никто не жалуется, так как холодильников еще не было. Заведует паровым отоплением Алексей Петрович.
Он сам покупает дрова, чаще березовые. Сгружает их возле котельной и следит за их сохранностью. Сам же он и котельную топит. Очень экономно. Впоследствии стал привозить уголь и торф, дрова только для растопки. От угля во дворе пропала вся трава. Если раньше двор был покрыт травой-муравой, во дворе паслись куры, то от угля двор стал каким-то каменистым, куры исчезли.
Когда утром идем в школу, возле дома встречаем Алексея Петровича. Всегда здороваемся. Он такой видный, вальяжный. Собственно, внешность у него неприметная, роста он небольшого, коренастый, но у него роскошные усы, еще пышнее, чем у Буденного, сам он ухоженный, благообразный. Ухаживала за ним жена. Жили они с женой в нашем доме, в полуподвальном помещении, окна выходили на Кремлевскую улицу. Детей у них не было, или просто о детях никто не слышал. Говорили, что Алексей Петрович был управляющим в доме до революции, когда в доме жили священники.
Нашими соседями были люди достаточно интеллигентные. Например, в нашей коммунальной квартире № 4 жила семья Шмелевых. Сам Шмелев был директором сельскохозяйственного техникума, его жена - преподаватель истории. Нерытовы: муж инженер «с двумя дипломами», жена - работник статуправления. Почему инженер с двумя дипломами в кавычках? У него действительно было два диплома, но его жена Мария Даниловна так часто это повторяла, каждый раз говоря о своем Славочке, что два диплома ушли в кавычки. В нашей семье папа был совработником, мама - учительница. В семье Иоффе глава семьи был военврачом, майором медицинской службы, впоследствии - врач-фтизиатр. Еще одна комната была закреплена за военкоматом, там жильцы довольно часто менялись в связи с перемещениями по службе. Так почему мы по утрам всегда встречали Алексея Петровича? А потому, что он рано утром всегда подметал территорию вокруг дома. Подметал всегда очень рано, чтобы не мешать прохожим. Иногда у Алексея Петровича оставались «лишние» деньги. Тогда во дворе появлялись какие-то новинки. Так появилась крокетная площадка. Все принадлежности для крокета хранились в сарае у Алексея Петровича. Он один раз показал, как правильно играть, и больше ни разу не вмешивался. Мы играли самостоятельно, но не скажу, что увлечение продержалось долго. Потом во дворе появились «гигантские шаги». Под руководством Алексея Петровича врыли огромный столб. Наверху укрепили крестовину с крючками, навесили толстенные канаты с петлями для сиденья, и дальше - катайся, сколько хочешь. Мы катались до мозолей. Очень любили свои «гиганты». Только теперь я понимаю, насколько это был опасный аттракцион. Во дворе был авторитетный парень Петр Лилин. Он был немного старше нас, детворы. У его родителей была корова и отдельный сарай. Петр брал в сарае вилы, на вилах поднимал веревку «гигантов», разбегался и раскручивался так, что дух захватывало. Конечно, это было опасно! Когда началась война, Петю призвали в армию и вскоре он погиб. А «гиганты» вырыли и выбросили. Еще один случай. Алексей Петрович появляется во дворе с огромными кульками. Каждый кулек свернут из целой газеты. В кульках пряники, сухари, вафли - крупные, треугольные, с фруктовой начинкой. Алексей Петрович собирает всю детвору. Собралось много мальчишек: Николаевы Толя и Юра, Большаковы Сережа и Женя, Левка Долгов, Вовка Тарасов. А вот братья Куликовы - Рудольф, Генрих и Адольф в тот раз не пошли: они сажали молодые деревца черемухи в палисаднике возле дома. Вспоминаю все эти эпизоды и думаю: сколько же функций выполнял наш старый домоуправ! Не помню, как он справлялся зимой со снегом, но думаю, что по мере необходимости нанимал кого-нибудь для уборки снега, так как помню дядю Мишу Лилина с лопатой и ломом, чистящим снег. Но и это еще не все функции Алексея Петровича! Во время войны не хватало электроэнергии. Надо было обеспечивать бесперебойную работу промышленных предприятий, а для жителей вводились строжайшие нормы. В каждой комнате могла гореть одна маленькая лампочка, все розетки были заклеены и опечатаны. А когда нет керосина, а чаю очень-очень хочется, то включается смекалка и не страшно пойти против правил. Лампочки висели на проводах, которые были скручены из двух шнуров. В каждый шнур втыкали иголку, к иголкам присоединяли вилку от электроплитки, и вот наша плитка уже работает, и скоро чай закипит. А у Алексея Петровича счетчик начинает усиленно работать, и он идет в обход по квартирам, чтобы выявить нарушителя. Так что он был еще и контролер! Кое-кто попадался, мы - никогда. Мы - это тетя Маня и я. Папа о наших выходках не знал, мама это делать не умела, Люся бытовыми вещами мало интересовалась, так что нарушали предписания мы с тетей Маней. Во время войны в квартире нас всех «уплотнили». Шмелевым оставили одну комнату, в другую поселили эвакуированных москвичей. Нам подселили ленинградцев Виктора и Лену Мыглан. Они заняли отдельную комнату, а мы всей семьей оказались в проходной. Так и жили в проходной комнате всю войну. Одна комната принадлежала военкомату, и там жильцы менялись довольно часто. Дольше всех мы жили с семьей Иоффе. У них тоже осталось только две комнаты, а в третьей поселились Степанычевы. Так наша коммунальная квартира стала вмещать уже пять семей. В кухне стояло пять столов, был один водопроводный кран. Здесь умывались, стирали, варили еду. Готовили на примусах, керосинках, керогазах, а то и на мангалах, на щепочках. Газ появился после 1954 года. В доме было паровое отопление, в подвале была своя котельная, которая топилась дровами и углем. Во время войны дров и угля не привозили, а в подвале оборудовали бомбоубежище. Во время воздушной тревоги мы должны были туда спускаться. Действительно, раза 2-3 прятались, но потом привыкли, успокоились, во время тревог спали в своих постелях. А отопление организовали сами жильцы. Настроили в комнатах печек, в этих печурках и еду готовили. Возникла новая проблема: чем топить? Лес в то время был ближе к городу. Там, где теперь видим большие стройки загородного района, стояли строевые сосны. Зимой вставали в 4 часа утра и с маленькими санками отправлялись за Клязьму. Обычно мы отправлялись вместе с маминой сестрой, тетей Маней. Брали с собой пилу, которой спиливали маленькие пенечки, оставшиеся от спиленных деревьев. Но кроме них мы собирали сучья, это и были основные дрова. К 7 часам мы поспевали домой, чтобы до работы тети сварить картошку. Никто не говорил тогда «сварить завтрак», говорили - «сварить картошку». Ее мы тоже выращивали за Клязьмой, где получили участок. Мы даже жарили из нее очень вкусные пирожки. Нельзя забыть великолепную спасительницу - картошку! Зима 1941-42 и весна 1942 годов были очень тяжелыми и голодными. Папа был в армии. Он был рядовым в нестроевых войсках, так что мы никакого аттестата не получали. Маминой учительской зарплаты хватало на один выход на рынок: молоко, творожок. Оставались гроши, чтобы выкупить хлеб и крупы на карточки. Правда, нашлось некоторое подспорье. Как-то в задумчивости мама подняла глаза к потолку и увидела... мешок сухарей! Маме давно хотелось завести кур, поэтому еще до войны мы собирали сухари. Набрали большой мешок, подвесили его в коридоре к потолку и забыли. Вот теперь сухари и оказались кстати. Их замачивали, томили в печурке и с аппетитом ели. И все равно было голодно. Поэтому когда весной учителям предложили участки под картошку, все приняли это с энтузиазмом. Участки нарезали в пойме реки Клязьмы. В то время пойма выглядела по-иному. Еще не было проведено никакой мелиорации. Было ровное поле от Клязьмы и до леса, прорезанное только дамбой. Лес был ближе к городу. В половодье пойма реки регулярно заливалась водой, а летом там паслось несколько стад коров. Тогда в городе некоторые хозяева держали коров. Из центра города гоняли коров по Муромской улице, и паслось это стадо в районе дамбы. Добросельские выгоняли коров в своем районе, ямские - в своем. Я вспоминаю это к тому, чтобы было понятно, какую ценную землю выделили нам под картошку: вековая целина, регулярно удабриваемая. Как только сошел разлив и навели Живой мост, толпа людей ринулась в пойму. Участки под картошку были по две сотки. Поднимать целину было непросто. Сажали, конечно, не картошку, а глазки, которые мы заранее наготовили. Когда пришло время окучивать картошку, в школе начались экзамены. Мне нравилось заниматься на свежем воздухе. Покопаешься с тяпкой на картофельной полосе, а потом сидишь на бугорке, любуешься видом города из-за Клязьмы и учишь, готовишься к экзаменам. Осенью урожай был небывалый. Картошка крупная, отличная, и ее так много! Весь урожай домой переносили на плечах. Мешок перевязывали восьмеркой, на плечо и - вперед! На улицу Урицкого, по Годовой Горе, а дальше по прямой уже легче. Думаю, что эти трудности не прошли без пользы, закалили. Зато зима 1942-43 годов прошла гораздо легче. Картошки было много, мы еще и капусту там посадили, и тоже был хороший урожай. Как я уже говорила, наша семья, как и подавляющее большинство семей в то время, жила в коммунальной квартире. Наша семья из пяти человек осталась в проходной комнате, а в другой поселился молодой ленинградец Виктор с женой. Они были эвакуированы из Ленинграда вместе с заводом еще до блокады. Их родители остались в блокадном городе. Работал Виктор с утра до поздней ночи. Мы относились к нему с большим уважением и сочувствием. Две комнаты занимал врач Моисей Израилевич Иоффе. С ним жили жена, сын и теща. Теща - Цилия Иосифовна Стрельникова - была яркой личностью. После снятия ленинградской блокады Иоффе привез двух тетушек, сестер своей тещи, Регину и Бэлу. Они пережили военную блокаду, были очень истощены, нуждались в уходе. Цилия Иосифовна очень быстро поставила их на ноги. Именно Цилия Иосифовна в нашей коммунальной квартире руководила разнообразием меню. Пекли картофельные пироги с капустной начинкой. Это было очень вкусно. Мы, дети, довольны, а для мамы пироги были тяжелейшим испытанием. Дело в том, что большинство учителей вынуждены были заниматься дополнительным промыслом, в первую очередь торговлей. Втянули в это занятие и маму. Рано утром, до начала уроков в школе, когда рабочие шли на строящийся тракторный завод, мама, закутавшись в платок, чтобы, не дай Бог, ученики не узнали, закутав в теплое одеяло пирожки, шла продавать их. Рабочие раскупали их моментально. Мама приходила всегда очень усталая, как будто выполнила тяжелую физическую работу. Отдышится дома, и начинает собираться в школу. В то время в нашей квартире одной кухней с одним водопроводным краном пользовался 21 человек. Вода из этого крана была и для умывания, и для приготовления пищи, и для стирки. Но потом воды в водопроводе не стало, за водой стали ходить на колонку. Но - в квартире не было ни кухонных склок, ни скандалов, ни вражды. Конечно, уставали от постоянного общения. Подпускали иногда «шпильки» друг другу, но беззлобно. Видимо, общая беда сближала. Искали разные выходы. Например, одна из соседок - Нерытова Мария Даниловна - после работы отдыхала, а не толкалась в кухне. Выходила готовить еду после 10 часов вечера. Мы все получали удовольствие, когда Мария Даниловна, хозяйничая на кухне, очень мило распевала арии из «Чио-Чио-сан», «Сильвы». Днем в кухне дирижером была Цилия Иосифовна. Она все умела делать. Когда были перебои с керосином, а они бывали часто и подолгу (у всех в кухне были примусы, керогазы), Цилия Иосифовна объявляла: «Делаем мангалы». Нашли какие-то старые, худые, небольшие ведерки, в нижней части сбоку вырезали окошечки, изнутри ведерки обмазали глиной с кирпичной крошкой, даже вделали подобие колосников из железок, из старых вилок. Мангалы топили щепочками, чурочками. Наверное, в кухне были и дым, и копоть, но это почему-то не запомнилось, а вот горячий супчик запомнился! Иногда Цилия Иосифовна объявляла: «Готовим фальшивое жаркое!». Поджаривали большое количество лука, сверху - любые овощи, главным образом, картошку. Все это тушилось на мангале, распространяя очень аппетитный аромат, да и вкусно получалось. Как учительницу, маму обязали работать в военной цензуре. Надо было проверять все письма, идущие на фронт и приходящие с фронта. Письма не заклеивались в конверт, а складывали в виде треугольника. Фронтовые письма были без марок. За работу в цензуре мама получала бидончик перлового супа. Это была серая вязкая масса с крупинками перловки. Но и этому мы были рады. Удивляюсь и восхищаюсь своей мамой! При всех трудностях, голоде, холоде она сумела оставить впечатление, что у нас было счастливое детство. В 1963 году постепенно началось расселение наших коммунальных квартир.
До нашего времени дом сохранился почти в неизменном виде, разобрана только примыкавшая к нему кирпичная ограда.
До сер. 2000-х гг. продержался филиал института «Статинформ» Госкомстата РФ. Свободные помещения сдавались в аренду. В доме сидела редакция газеты «Хронометр», магазины сантехники и душевых кабин «Тройка», «Мир Принтеров» и так далее.
«Мемориальная доска установлена в память о Гутмане Геральде Викторовиче (1939 — 2007) - выдающемся ученом, докторе экономических наук, профессоре, нервом заведующем кафедры управления Владимирского филиала РАГС, основателе научной школы региональной экономики». Мемориальная доска из черного гранита установлена руководством Владимирского филиала Российской академии государственной службы при Президенте РФ (ныне - Владимирский филиал Российской академии народного хозяйства при Президенте РФ) на здании учебного корпуса № 2. Открыта 15 мая 2010 г.
