Бессонов Сергей Алексеевич (06.08.1894, Киржач, Владимирская губерния — 11.09.1941, Медведевский лес под Орлом) — советский государственный, общественный и партийный деятель, экономист, дипломат, профессор (1924), ректор Уральского университета (1924–1925).
Бессонов Сергей Алексеевич
Сергей Бессонов - сын псаломщика Благовещенского собора Благовещенского женского монастыря г. Киржача, родился 6 августа 1894 г. (в литературе о Бессонове указано, что он родился в 1892 г.). В некоторых биографических справках о нём написано, что он был сыном переплётчика, то есть выходцем не из духовной среды, а из более престижной - пролетарской. Сделано это, вероятно, было для того, чтобы приукрасить его биографию. Но и он сам поспособствовал мифологизации своего социального статуса: в учётной карточке члена РКП(б) № 527, хранящейся в Центре документации общественных организаций Свердловской области (ЦДООСО), он написал, что происходит из семьи рабочего-ремесленника.
Сдав приёмные экзамены, был принят во Владимирское духовное училище. Семья Бессоновых по тогдашнему времени была относительно небольшой. В исповедальной росписи за 1900 г. в ней значатся: отец Алексей Иванович 38 лет, его 34-летняя жена Клавдия Владимировна, три дочери - десятилетняя Лидия, восьмилетняя Мария и новорождённая Вера, и сын Сергей.
Если судить по оценкам, полученным Сергеем на экзаменах, то он не блистал: три балла с «плюсом» он получил на экзаменах по Закону Божьему и церковно-славянскому языку, два - по церковному пению, четыре - за письменное упражнение по русскому языку (вероятно, это был диктант), три - по арифметике и пять - по русскому языку и чистописанию. Для сына церковнослужителя, пусть и низшего ранга, конечно, недопустимы были такие оценки по «профильным» церковным предметам.
Учащиеся духовного училища - это наследники бурсаков. Но к началу XX в. их нравы и поведение были уже не столь буйно-дикими, какими их описал Н.Г. Помяловский в «Очерках бурсы». Кондуит или «Книга для записей ученических проступков по Владимирскому духовному училищу …» скромна по объёму и легка по тяжести совершённых проступков. Сергей упомянут в ней всего два раза: первый раз в марте 1907 г. за грубое обращение со служителями, которых он презрительно обозвал «котами», и за разбитое камнем стекло в оконной раме, второй - в 1909 г. за неприглядное поведение в общежитии.
Первая русская революция взбудоражила умы и чувства не только искушённых людей, но и владимирских семинаристов. В марте 1905 г. в семинарии произошли волнения (см. Волнения во Владимирской духовной семинарии) и учащиеся представили начальству петицию о расширении своих прав и о реформировании учебного процесса. До политических требований они пока не доросли. Позже они присоединились к всеобщей политической стачке, охватившей страну. 30(17) октября император Николай II сделал уступку подданным, издав «Манифест», которым даровал им «незыблемые основы гражданской свободы на началах неприкосновенности личности, свободы совести и слова, собраний и союзов». «Манифест» сразу поляризовал россиян на сторонников «царя-батюшки» и его противников, прежде всего революционеров. На следующий день городские либералы - конституционные демократы и социал-революционеры - организовали митинг в здании Дворянского собрания, на котором выступил большевик П.И. Лебедев (Полянский), развернувший красный флаг с лозунгом: «Долой самодержавие!» В ответ «черносотенцы» устроили погром, продолжавшийся несколько дней (см. День объявления в России Конституции).
8 марта 1906 г. семинаристы, узнав о казни лейтенанта П.П. Шмидта, обратились к ректору с просьбой отслужить панихиду по казнённому. Епископ Никон разрешил её провести, но не как о мученике, а как о грешнике. К панихиде присоединились гимназисты и учащиеся различных учебных заведений, она приобретала характер политической демонстрации, и панихиду запретили. Семинаристы запротестовали, подняли красный флаг, вмешалась полиция и вооружённые конные стражники. Началась потасовка. Пять семинаристов были арестованы, но, чтобы излишне не возбуждать общественность, на следующий день их выпустили из кутузки.
Постепенно жёсткие, репрессивные меры правительства потушили революционный пожар, но он, сойдя почти на нет, не погас, а ушёл в подполье, чтобы спустя время вспыхнуть ещё яростнее.
После окончания духовного училища Сергей в августе 1909 г. был переведён в первый класс Владимиpской духовной семинаpии, в которой он обучался по апрель 1910 г. В 1910 г. его исключили из семинарии за хулиганство. 26 марта 1910 г. инспектор семинарии А. Скворцов представил ректору рапорт следующего содержания: «В книге записей проступков воспитанников под 20 числом с. марта помещена пом. инспектора Д.В. Смирновым следующая запись: Бессонов Сергей <...> намеревался уклониться от всенощного бдения <...>. В оправдание своего поступка Бессонов ссылался на увлечение (рисовал что-то) <...>. После вечерней поверки Бессонов <...> (пытался) уговорить меня не записывать <...> в кондуит и когда попытка не увенчалась успехом, Бессонов демонстративно ушёл в занятную (комнату для учебных занятий). За ужином в том столе, где сидел Бессонов <...> послышался свист <...>. Подозревая в учинённой по отношению ко мне демонстрации Бессонова <...> я вызвал (его) для объяснения. На мой вопрос: "Свистел ли их стол?" Бессонов довольно грубо ответил: "Не знаю, может быть" <...>. Во время моего увещевания и призыва к раскаянию, Бессонов смеялся, отрицал свою виновность и даже, допуская дерзость, сказал, что "из моей придирки ничего не выйдет"».
Наказание за непослушание последовало быстро. 7 апреля в учебный комитет при Св. синоде из правления семинарии было сообщено об увольнении С.А. Бессонова из семинарии, и Сергей получил «Свидетельство» о том, что он уволен «согласно прошению» самого Сергея. Правление семинарии милостиво отнеслось к Сергею: не стало выносить сор из избы и усугублять его положение. В «Свидетельстве» было отмечено, что поведение его отличное, что по всем предметам у него отличные, очень хорошие и хорошие оценки.
Увольнение из семинарии напугало Сергея и стало и для него, и особенно для семьи, большой бедой. Сам Сергей всеми силами стремился к восстановлению, тем более что ему было обещано поступление в семинарию через год. 29 апреля 1911 г. он написал покаянное прошение: «<...> надеждой я жил учебный год и только эта надежда дала мне силу перенести величайшее горе - смерть горячо любимого отца, единственного кормильца большой, неустроенной ещё семьи. Моё исключение из семинарии было одной из главных причин его (отца) болезни, а потом смерти. Сознавая всё это, не могу без боли сердца вспоминать свой мальчишеский задор, свою глупость и невоспитанность, особенно тяжело становится тогда, когда видишь безысходную нужду и горе близких и сознаёшь, что ты виновник этого горя. Слёзно молю простить мне прошлое и допустить до вступительного экзамена во ІІ-й класс и таким образом дать мне возможность своим хорошим поведением хотя бы отчасти загладить свою вину и перед семинарией и перед своей семьёй».
Ректор семинарии протоиерей Соболев Иоанн Васильевич поверил в искренность раскаяния Сергея и допустил его к испытаниям для поступления во второй класс. Испытания проходили после каникул во второй половине августа. Сергей к ним подготовился и сдал все экзамены, хоть и не блестяще, но сдал: по пяти предметам он получил 4 балла, по четырём - 3 и был восстановлен в семинарии.
Весь 1911/12 учебный год он вёл себя безупречно, как и обещал. В четвертной ведомости из 30 оценок у него было 15 пятёрок, 14 четвёрок и только одна тройка по гражданской истории. По итогам года он стал отличником, получив во время майских экзаменов по всем предметам пятибалльные окончательные оценки. А экзаменов было 8: по теории церковного пения, гражданской истории, математике, Священному писанию, немецкому, латинскому и греческому языкам и истории литературы.
1912 г. стал для Сергея рубежным. Он всё-таки бросил учёбу в семинарии, забыв слёзные обещания, забыв о смерти отца и о горе семьи.
Усмирить семинаристов не удавалось. 9 июня 1912 г. полицмейстер сообщил губернатору и начальнику губернского жандармского управления о том, что семинаристы планируют провести в сентябре забастовку по поводу перемены форменной одежды на одежду духовного ведомства. Волнение в семинарии началось позже, 19 ноября. В этот день полицмейстер сообщил губернатору, что «сего числа в духовной семинарии после 4-го урока в час дня группа воспитанников различных классов кроме 6-го в количестве 300 человек собралась в актовом зале на самовольную сходку и, несмотря на увещевание лиц инспекции и лично ректора и Архиепископа Владимирского и Суздальского Николая, не только не разошлась <...>, но позволила себе кричать, буйствовать и грубо требовать немедленного удаления некоторых лиц инспекции <...>. По приказу Вашего Превосходительства я явился в здание семинарии с нарядом городовых и стражников в 3 часа дня, в актовом зале сходка продолжалась, воспитанники кричали, свистели, стучали ногами и на требование разойтись, кричали, чтобы я сам оставил их, так как они со мной никакого дела не имеют и чтоб к ним немедленно явился ректор. Последний не мог явиться <...> ибо утром на <...> сходке с ним произошло обморочное состояние и он слёг <...>. К моему приходу <...> на сходке оказалось 68 человек, список коих при сём прилагается».
В этом списке под 6-м номером значился и Сергей Бессонов. На следующий день, 21 ноября, полиция провела обыски на квартирах зачинщиков сходки. У Сергея нашли и изъяли пять нелегальных брошюр: «Из моих воспоминаний» Брешковской, «Социалистические этюды» Вандервельде, «Крестьянский вопрос» С. Анского, «На ту же тему» Рудина и «К вопросу о капитализме и крестьянстве» Чёрного. В этот же день из канцелярии семинарии в Департамент полиции было сообщено об отчислении 8 семинаристов, в том числе и Сергея, «как главного инициатора беспорядков в семинарии» и в ночь на 21 ноября он уехал в г. Киржач. Тогда же по домам разъехались все 600 семинаристов, а учебный комитет приклеил на стене семинарии объявление: «Занятий 20 ноября не будет. В классах никого нет. Учебный комитет просит в классный корпус не входить».
Спустя 4 дня из семинарии было отчислено ещё 35 человек. Обо всех отчисленных губернатор сразу же телеграфировал в Министерство внутренних дел, а для выяснения причин волнений было проведено расследование. Уездный исправник установил, что вначале семинаристы обратились к ректору с просьбой об увольнении одного из надзирателей и улучшении режима, который они считали очень суровым и тяжёлым: за малейшие провинности с них взыскивали и сурово наказывали, снижая баллы по поведению. Ректор обещал смягчить режим, но ничего не сделал. Тогда было решено подать петицию в Святейший синод и прекратить учёбу. В петиции семинаристы повторили свои требования. В ожидании ответа из Синода учёба была прекращена.
«Наша забастовка обошлась очень дорого, - вспоминал семинарист А.К. Алякринский. - Последствием её оказалось 114 жертв, из которых некоторые уволены были <...> с волчьим билетом, другие без права поступления, третьи до осени. Уволены большей частью хорошие ученики <...>. Масса погибла совершенно невинных <...>. Нашёлся, говорят, один подлец, который выдал комитет. Уведомлённые власти накрыли комитет <...>. Некоторых уволенных членов комитета губернатор осудил к трёхмесячному изгнанию из Владимира <...>. Надзирателя <...> погнали, больше не добились ничего». Его товарищ по несчастью А.П. Скипетров, будущий главный агроном Владимирского областного управления сельского хозяйства, рассказывал, как его и «других членов забастовочного комитета полиция арестовала и отвела в полицейскую часть. Там нас продержали три дня, а потом повели к губернатору. Он объявил нам своё решение. Всех нас <...> исключили из семинарии, выслали из Владимира по месту жительства под негласный надзор полиции с запрещением приезжать в губернский центр в течение года».
Сергей, чтобы не оказаться в тюрьме, уехал в Швейцарию. Учась в Бернском университете, он стал членом Международной организации социалистической молодёжи. В 1914 г. в связи с началом войны вернулся на родину и продолжил учёбу в Петроградском университете. Но завершить образование ему не удалось из-за ареста и ссылки в Вологду. В 1915 г. его мобилизовали и он стал рядовым в пехотном полку, расквартированном в Новгороде Великом. Здесь, на родине российского парламентаризма, он встретил сначала Февральскую, а затем Октябрьскую революции. Революция - мечта, цель и смысл жизни, стали, наконец, для 23-летнего Сергея реальностью, воплотившейся в конкретных формах и видах общественно-политической деятельности: он был председателем полкового комитета, членом Вологодского губкома партии эсеров, Губисполкома а Совета крестьянских депутатов, губернского Совета рабочих и солдатских депутатов, руководителем отдела Вологодского союза кооператоров; в 1918 г. он вышел из партии и через два года стал членом РКП(б); во время Гражданской войны служил в Красной армии, занимая ответственные посты в органах снабжения.
В ураганном лихолетье Гражданской войны пути-дороги Сергея Алексеевича пересеклись с путями-дорогами землячки Антонины Дмитриевны Соколовой предположительно в начале 1919 г. Они поженились и в конце года, 2 декабря, у них родилась дочь на родине матери - в селе Дубасове (ныне Гусь-Хрустального района). Назвали дочь Таней. Там, в Дубасове, и прошло Танино детство, пока семья не переехала в Москву. Танина мама в своё время с отличием окончила церковно-приходскую школу в Дубасове и была за это направлена для продолжения учёбы во Владимирскую женскую гимназию. В гимназии она увлеклась революционной деятельностью, сотрудничала с социал-демократами. Но гимназию всё же окончила, став учительницей русского языка и литературы. Видимо, это она убедила мужа вступить в члены РКП(б).
Закончилась Гражданская война. Что делать дальше? Конечно, служить новой Советской России. Но как? Прежде всего, необходимо завершить своё образование, начатое в Бернском университете. Ведь, по мнению В.И. Ленина, «коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». Где и чему учиться? Бессонов не без влияния жены решил, что лучше всего поступить в Институт красной профессуры (ИКП).
Это первое советское специальное высшее учебное заведение было образовано по инициативе историка-марксиста и общественно-политического деятеля М.Н. Покровского постановлением Совнаркома РСФСР от 11 февраля 1921 г. для подготовки высших идеологических кадров партии и преподавателей общественных наук в вузах. Что подвигло «главу марксистской исторической школы СССР» обратиться к В.И. Ленину с предложением об организации ИКП? Очевидное. Государственной идеологией в Советской России становился марксизм. Поэтому, убеждал вождя Михаил Николаевич, необходимо было готовить «смену старой буржуазной профессуре по общественным наукам из молодёжи, преимущественно нашей, партийной», чтобы выковать из неё «красных профессоров», сделав из них «одно из орудий партии в борьбе на идеологическом фронте».
Источником будущих кандидатов в студенты ИКП стала Красная армия. Почему? Во-первых, потому, что в связи с окончанием Гражданской войны шла массовая демобилизация, и перед выбором жизненного пути стояло много молодых людей с революционной идеологической подготовкой. Во-вторых, из этих молодых людей, прошедших Гражданскую войну, можно было быстро организовать набор студентов в порядке партийной и военной дисциплины, не прибегая к принципу классовой дискриминации.
Мандатная комиссия ИКП, одним из членов которой был представитель ЦК РКП(б), отобрала на первый курс 105 человек (ИКП окончила половина из них), живших первое время в кельях женского Страстного монастыря. Среди них был и С.А. Бессонов. Он поступил и был зачислен на экономическое отделение. Через три года, изучив теорию экономики, исторический материализм, развитие общественных форм, новейшую историю, советское строительство и другие науки, он как один из лучших выпускников был командирован в Германию и Англию на годичную стажировку.
Там, за рубежом, он совершенствовал свои знания в немецком и английском языках; там стал писать свою первую научную работу на тему: «Технический базис современного капитализма и взаимная связь техники и экономики»; там сформировались его научные интересы: история техники, экономика Западной Европы ХІХ-ХХ вв., политэкономия социализма. В 1923-29 гг. он активно участвовал в дискуссиях с оппортунистами и уклонистами; был умным и остроумным полемистом, на равных спорил с Л.Д. Троцким и Н.И. Бухариным о сущности переходного периода, путях построения социализма, о роли экономики в социалистическом обществе, был жёстким соперником для сторонников «новой оппозиции» в вопросах о государственно-капиталистической природе советской промышленности, отстаивал идею о единстве интересов российских крестьян и рабочих и многом другом. Вероятно, всё это и послужило основанием для заведующей Главпрофобром В.Н. Яковлевой рекомендовать Уралоблисполкому Сергея Алексеевича на должность ректора Уральского государственного университета (УрГУ).
Уралуниверситет, открытый постановлением Совнаркома РСФСР в октябре 1920 г., к 1924 г. находился на грани ликвидации. Сергей Алексеевич должен был спасти университет. Процедура вступления С.А. Бессонова в должность ректора была обставлена соответствующими уже советскими бюрократическими процедурами: 8 декабря на общем собрании студентов было избрано новое правление УрГУ во главе с новым ректором; через два дня С.А. Бессонова избрали ректором на общем собрании профессоров и преподавателей, а 20 декабря новый состав правления УрГУ во главе с ректором по приказу Управления уполномоченного народного комиссариата просвещения приступил к исполнению своих обязанностей, правда, ненадолго. Всего на полгода. В мае 1925 г. «Совет народных комиссаров РСФСР постановил: Уральский университет, ранее переименованный в Горный институт, переименовать в Уральский политехнический институт». 6 мая того же года приказом № 123, подписанным С.А. Бессоновым, было объявлено о начале деятельности Уральского политехнического института (УПИ).
Как выглядел Сергей Алексеевич, будучи директором УПИ? У него было открытое лицо, чаплинские усики, мальчишеская чёлка, взгляд его тёмных глаз был весёлым и доброжелательно вопрошающим. Он был умён, эрудирован, обладал умением убеждать. Что-то из этих качеств ему даровал отец-псаломщик, что-то он развил в себе сам, чему-то научила его жизнь. Студент A.А. Борецкий вспоминал, что «с его приходом в УПИ, институт стали посещать иностранные рабочие делегации. Для них устраивали встречи с преподавателями и студентами, говорил на европейских языках и выступал в качестве переводчика Сергей Алексеевич». В памяти студента B.В. Константинова «С.А. Бессонов остался воплощением редких талантов. Всё притягивало к нему молодёжь - тончайший ум дипломата, широкая эрудиция, гражданская убеждённость. И все качества в превосходной степени. Но самым удивительным его даром был талант оратора».
Каких результатов добился «красный профессор» Бессонов, руководя уральскими вузами с декабря 1924 г. по май 1927 г.? В Уралуниверситете он восстановил лесо-инженерный факультет, ранее существовавший в Уральском горном институте; в 1924/25 учебном году благодаря его настойчивости университетские учёные впервые выполнили для уральских предприятий более ста научных работ, а результаты некоторых из них были представлены в экспозиции Международной выставки в г. Харбине (Китай). По инициативе Сергея Алексеевича в марте 1925 г. был создан редакционный комитет по изданию журнала «Известия Уральского государственного университета», который через год был переименован в «Известия Уральского политехнического института». В бытность Бессонова в университете состоялся выпуск первых 17 уральских инженеров. Он был сторонником сохранения лекций как основного вида учебных занятий и пытался привить рабоче-крестьянским студентам европейскую культуру. Сергей Алексеевич заведовал кафедрой общественных наук и читал курс лекций «Капитализм и пролетарская революция», возглавлял рабфак и предметную комиссию общественных наук, заведовал кафедрой экономики в Комвузе. Ректор пытался добиться от СНК, Наркомпроса и других наркоматов, ведомств и уральских промышленных предприятий средств на строительство зданий уральских вузов, развитие кафедр и лабораторий. Администратор Бессонов был ещё и учёным, и за время работы на Урале он написал и опубликовал две монографии: в 1925 г. в издательстве «Уралкнига» вышла «Современная Англия», а в 1926 г. в издательстве «Московский рабочий» - «Развитие машин».
Работу С.А. Бессонова очень высоко оценивали и в Свердловске, и в Москве. В начале 1926 г. Наркомпрос попытался отозвать его. Воспротивился секретарь Уралобкома ВКП(б) Д.Е. Сулимов, заявив, что «придавая серьёзное значение высшей технической школе на Урале, мы не можем согласиться на уход тов. Бессонова до того времени, пока Уральский политехнический институт не станет совершенно на ноги». Спустя год попытка была повторена и на этот раз была успешной: Бессонов был откомандирован в распоряжение Наркомпроса и стал сначала профессором экономического отделения в ИКП и членом Государственного учёного совета (ГУС), а затем в 1930 г. его направили на дипломатическую работу. К ней он был готов и технически, владея английским и немецким языками, и профессионально как экономист, и идеологически как истинный коммунист-ленинец.
В 1930-32 гг. он являлся сотрудником Торгового представительства в Германии; в 1932-33 гг. его повысили и он стал заместителем главы торгпредства в Великобритании; в 1933-37 гг. в преддверии войны с Германией Бессонова вернули в Берлин советником Полномочного представительства, поручив ему участие в переговорах по заключению советско-германских экономических соглашений о товарообороте и платежах; в беседах с дипломатами, военными и финансистами он выявлял группы людей, заинтересованных в нормализации отношений Германии и СССР. В феврале 1937 г. телеграммой его срочно вызвали в Москву. В последний день февраля он прилетел в столицу и у трапа самолёта был... арестован и препровождён в Бутырскую тюрьму. Жену Антонину Дмитриевну арестовали позже.
То, что было потом, подробно описано в «Судебном отчёте ...» и изложено со слов Сергея Алексеевича его товарищем по заключению, бывшим офицером ВЧК-ОГПУ-НКВД Суреном Ованесовичем Газаряном. Сергей Алексеевич и его родные были обескуражены арестом. «Я не подозревал никакого подвоха, - рассказывал он позднее С.О. Газаряну. - Но, поверьте, если бы я знал, что меня вызывают в Москву для того, чтобы арестовать, всё равно приехал бы».
Пять с половиной месяцев продолжалось следствие. На допросах к Сергею Алексеевичу применили вигилию (да и не только к нему), то есть конвейерный допрос. Этот вид допроса придумал в 1550 г. болонский юрист Ипполит Марсельский; в России вигилия впервые была использована в 1866 г. при допросах народовольца Д.В. Каракозова. «Перед процессом, - вспоминал Н.К. Илюхин, сидевший в одной камере с Сергеем Алексеевичем, - Бессонова семнадцать суток заставляли стоять, не давая спать и садиться. Потом стали методически избивать, отбили почки и превратили здорового крепкого человека в измождённого инвалида. Предупредили, что пытать будут и после суда, если откажется от показаний».
Дело антисоветского право-троцкистского блока рассматривалось Военной коллегией Верховного суда Союза ССР со 2 по 13 марта 1938 г. На скамье подсудимых был 21 виднейший член ВКП(б) и правительства: Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, Н.Н. Крестинский, Г.Г. Ягода, Х.Г. Раковский и другие. Все они обвинялись в попытке «ликвидации общественного и государственного строя, реставрации капитализма путём шпионажа, диверсионной, вредительской и террористической деятельности». В списке обвиняемых фамилия С.А. Бессонова была одиннадцатой. Но допрос главный государственный обвинитель А.Я. Вышинский начал почему-то с Бессонова. Они, кстати, были хорошо знакомы. В бытность работы Бессонова в Свердловске, Сергей Алексеевич, часто бывая в командировках в Наркомпросе, встречался для решения различных вопросов с членом коллегии Наркомата просвещения Вышинским.
Итак, допрос начался на утреннем заседании 2 марта. Вопросы Вышинского и ответы Бессонова дают представление о политическом портрете Сергея Алексеевича.
Допрос продолжался до перерыва. После двухчасового перерыва Сергей Алексеевич стал уже пассивным участником процесса и десять дней, наблюдая за поведением товарищей по несчастью и сочувствуя им, жил тревожным ожиданием конца процесса. 11 марта на вечернем заседании после выступления защитников И.Д. Брауде и Н.В. Коммодова обвиняемым было предоставлено последнее слово - первым С.А. Бессонову. Оно было коротким и закончил он его словами: «Каков бы ни был приговор пролетарского суда, это будет приговор суда моей родины, и я безропотно приму его».
Заслушивание последних слов других обвиняемых продолжалось до 13 марта. В этот день в 4 часа председательствующий В.В. Ульрих огласил приговор: 18 человек были приговорены к высшей мере наказания, то есть к расстрелу, трое: Д.Д. Плетнёв - к 25 годам тюремного заключения, Х.Г. Раковский - к 20 и С.А. Бессонов - к 15. Все трое, кроме этого, были приговорены к 5 годам поражения в политических правах после отбытия тюремного заключения и к конфискации всего лично им принадлежащего имущества. Смягчение приговора Плетнёву, Раковскому и Бессонову суд мотивировал тем, что они не принимали прямого участия в организации террористических и диверсионно-вредных действий.
Этим приговором суд поставил точку в виде пули в затылок для одних осуждённых и мучительное многоточие в виде многолетнего тюремного заключения для других.
Тюремное заключение Сергей Алексеевич продолжил отбывать в Бутырской тюрьме; в начале 1939 г. его перевели в Северные лагеря особого назначения (СЛОН), где он оказался в одной камере с С.О. Газаряном.
«Чуден остров Соловецкий!», - восклицал поэт Н.А. Клюев, в молодые годы послушничавший в монастырях на Соловках. Так было. Но с июня 1923 г. на «чудных» Соловках создали «СЛОН». Это было почти самостоятельное государство со своей властью, войсками, репрессивными органами. Здесь многое было по-своему: служащие носили длинные до пят шинели с чёрными обшлагами и петлицами, чёрного цвета околыши фуражек были без звёзд; «СЛОН» имел свои деньги и свою прессу: машинописный журнал «СЛОН» и имевший всесоюзную подписку журнал «Соловецкие острова». Заключённые читали газету «Правда» и знали, что происходит на воле, поэтому были осведомлены о «Право-троцкистском процессе», о приговоре осуждённым, и, в частности, о том, что С.А. Бессонов приговорён к 15 годам тюремного заключения.
Долгими днями вынужденного ничегонеделания словоохотливый Сергей Алексеевич много рассказал о себе сокамерникам (их было 7 человек). Он был, вспоминал Сурен Ованесович, «очень интересным рассказчиком, много видел и умел передавать виденное. <...> он был весёлый, жизнерадостный человек, но временами очень тосковал. Его жена тоже была арестована, и о единственной дочери-школьнице Бессонов ничего не знал. Он говорил, что находясь в Бутырской тюрьме, отчётливо слышал однажды голос дочери, Танюши: “Мама, мама, я тоже здесь” <...>. У Бессонова где-то была сестра. Он написал ей несколько писем, но не получил ответа».
Чтобы отвлечь себя и соседей от тяжёлых дум, Бессонов, оказавшись самым активным человеком, «предложил не тратить времени даром, а заняться полезным делом. Он предложил приступить к изучению немецкого языка и сказал, что возьмётся за руководство занятиями. Все <...> согласились <...>. Но как быть? Ведь у нас нет никаких учебников немецкого языка. “А нам они вовсе не нужны, - сказал Бессонов. - Сперва мы научимся разговаривать. Когда в немецкой семье ребёнок только что начинает говорить, он никакого понятия не имеет о грамматике, а приобретает какой-то запас слов и этим оперирует. Так вот, мы с вами начнём с того, что научимся говорить по-немецки, как будто только родились на свет. Затем научимся правильно писать те слова, которые мы знаем, а потом любители грамматики пусть изучают её, когда станут обладателями учебников”. <...> Скоро мы убедились, что метод Бессонова оправдал себя». Заключённые, коротая время, обсуждали свои дела, надеялись, что, отсидев назначенные сроки, будут освобождены, писали заявления, верили в пересмотр своих дел. Бессонов убеждал их в обратном. «Говорил <...>, что эти заявления никто не читает, никому не нужны наши слёзы, что мы <...> обращаемся к тому человеку, который наверняка непосредственно виновен во всём том, что происходит. <...> “Наивные вы люди, вы хотите, чтобы кто-то заявил во всеуслышание, что ошибся и зря расстрелял <...> людей <...>”».
Его расспрашивали подробно о процессе: «Вот вы участник <...> громкого процесса <...>. Мы читали в газетах отчёты о ходе процесса. Почему никто не подумал заявить суду об истинном положении вещей?» Наивные вы люди, - вероятно, подумал про себя Сергей Алексеевич, а сокамерникам ответил: «Как никто? Несчастный Крестинский вступил в единоборство с этой акулой Вышинским. Сколько мотали бедного, и только тогда, когда он убедился в бесполезности борьбы, прекратил сопротивление». После таких бесед в камере наступала тяжёлая, гнетущая тишина. Каждый замыкался в себе, погружаясь в свои тревоги и печали.
Наступила осень. После расформирования СЛОН арестантов этапировали в другие места заключения. Прошёл слух, что большинство зэков будет отправлено в северные лагеря, в основном в Норильск. В камере, где сидел Бессонов, остались только он да Газарян. В конце ноября последнюю партию из полусотни заключённых погрузили в трюм парохода. Трюм был тесный, люди задыхались, начался скандал из-за отсутствия параши; особенно зло шумели члены Германской компартии. Среди них Бессонов увидел знакомого - секретаря Э. Тельмана Гирша. В Кеми заключённых разместили в железнодорожных вагонах. В двухместное купе к Бессонову и Газаряну посадили ещё троих: сына кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б) Г.И. Петровского Петра, какого-то выпускника Института красной профессуры, третьего Газарян не запомнил. Конвой состоял в основном из украинцев. Ехали долго, не зная, куда везут этап. Наконец, в окне мелькнуло название станции «Орел». Всем стало нехорошо, значит, привезли в страшный Орловский централ.
«Нас погрузили, - вспоминал Газарян, - в открытые грузовики с высокими бортами. Мы смогли увидеть только златоглавую церковь с крестами на куполах. Больше ничего. Приехали. С лязгом отворились огромные железные ворота, за ними другие, и мы очутились в тюремном дворе. Оттуда нас привели в просторное помещение. Разговаривать между собой <...> не разрешали. Затем выкрикивали фамилии и куда-то уводили по одному. Очередь дошла до меня. - На всякий случай до свидания, - сказал я <...> Бессонову и Петровскому. Следовало бы сказать “Прощайте”, так как мы больше не встретились». Тюремный замок в 1779 г., арестантская рота - в 1840-м, спустя тридцать лет - исправительное арестантское отделение, с 1908-го Орловский каторжный централ, с 1930 г. - спецтюрьма НКВД для важных политических заключённых. Такова кратко история тюрьмы, в которую водворили С.А. Бессонова глубокой осенью 1939 г. Из Орловского централа к родным Сергея Алексеевича каким-то чудом дошла его записка, которую в коробке из-под конфет переслала в Казахстан в лагерь Антонине Дмитриевне её мать: «Напрасно я пишу по всем разрешённым мне адресам и спрашиваю, где Тоня, где Таня. Ни от кого не получаю ответа. В настоящее время я лежу в больнице орловской тюрьмы с очень скверным плевритом. Ваш несчастный муж и отец».
Заключённые централа долго не знали о войне с фашистской Германией. В сентябре 1941 г. их, за исключением 157 человек, этапировали вглубь страны в другие тюрьмы. 157 заключённых, в том числе С.А. Бессонова, лидера эсеров М.А. Спиридонову и её мужа И.А. Майорова, немецкого математика Ф. Нётера, за освобождение которого ходатайствовал А. Эйнштейн, политического и государственного деятеля Х.Г. Раковского, бывшего народного комиссара финансов РСФСР и начальника Главпрофобра В.Н. Яковлеву, астронома и гравиметриста Б.В. Нумерова, жену Л.Д. Каменева и сестру Л.Д. Троцкого - О.Д. Каменеву, жену маршала А.И. Егорова - Г.А. Цешковскую и других расстреляли без суда и приговора 11 сентября 1941 г. в Медведевском лесу. Чтобы скрыть следы преступления, сотрудники НКВД выкапывали деревья, бросали в ямы тела расстрелянных, и снова сажали деревья.
Немецко-фашистские войска вошли в Орёл 3 октября. Централ гестаповцы использовали как концлагерь. Узниками камер, в которых сидели политзаключённые, стали военнопленные, партизаны, подпольщики.
С.О. Газарян, отсидев в разных тюрьмах десять лет, в 1946 г. вышел на свободу и вернулся в Грузию. В 1958-61 гг. он написал книгу «Это не должно повториться». В 1967 г. он приехал с рукописью в Москву к А.Т. Твардовскому. Александр Трифонович, прочитав рукопись, написал отзыв, высоко оценил повесть, но публиковать её не стал, сообщив автору с сожалением: «Мне незачем <... > объяснять вам, что об опубликовании Ваших записок сегодня не может быть и речи». Книга была опубликована лишь в 1988 г. после смерти автора. Умер Сурен Ованесович в 1982 г. на 84-м году жизни.
В Москве С.О. Газарян познакомился с женой и дочерью С.А. Бессонова. Они стали добрыми друзьями. Поведали друг другу о постигших их злоключениях.
Антонина Дмитриевна, отбыв лагерный срок в Казахстане, вернулась с помощью дочери в Москву.
Татьяне Сергеевне была уготована долгая плодотворная жизнь длиной почти в 90 лет. По совету сестры матери она поменяла отцовскую фамилию на фамилию матери и стала Соколовой. Это, якобы, спасло её от тюрьмы. Но Газарян написал, что Таня всё же провела какое-то время в заключении. В 1938 г. она после окончания школы поступила во 2-й Московский медицинский институт. Хотела поступать в институт иностранных языков, но передумала. В 1941-42 гг. она работала медсестрой в госпитале в г. Иванове; институт окончила в 1945 г.; работала в московских больницах, откуда перешла в 1947 г. в Институт педиатрии АМН СССР, посвятив свою жизнь и деятельность лечению детей. Она ученица выдающегося педиатра, академика АН СССР, Героя Социалистического Труда Г.Н. Сперанского. В 1955 г. Татьяна Сергеевна защитила кандидатскую диссертацию, а спустя 13 лет докторскую, стала профессором.
Сергею Алексеевичу было возвращено доброе имя. Он был реабилитирован в 1966 г.
Источник:
В.В. Филатов. ТРАГЕДИЯ «КРАСНОГО ПРОФЕССОРА». Краеведческий альманах «Старая Столица». Выпуск 16.
Владимирская энциклопедия
