«Гладошвейки работают по 16 час. Хозяйчиков нужно призвать к порядку. В апреле закончилась передача гладошвеек в посаде Мстёра (Вязниковского уезда) из союза рабис в союз швейников. Гладошвеек и посаде около 600. В Мстёрской волости их имеется до 1100 чел., это - крестьяне-бедняки, занимающиеся гладьевым шитьем исключительно зимой, и, кроме этого, до 300 чел. занимаются этой работой круглый год. Предпринимателей-хозяйчиков гладошвеек там насчитывается 20 челоловек, имеющих патенты, в большинстве случаев, 1-го разряда. К них прикреплено пo 2 члена союза. Но, кроме этого, каждый из предпринимателей нелегально эксплуатирует от 30 до 50 человек. Есть там и много таких кустарей, которые, совершенно не имея никаких патентов, широко эксплуатируют чужой труд. Плата гладошвейкам за трудную и усидчивую работу весьма низкая, в особенности тем, которые не охвачены еще коллективным договором. Работают гладошвейки на нанимателей тайно; даже дом, где происходит работа, всегда заперт, Из-за боязни лишиться куска хлеба, масса работниц не смеет кому-либо пожаловаться на чрезмерную эксплуатацию. Плохо, что нет там какого-нибудь государственно-хозяйственного органа, который мог-бы повести борьбу с этими кустарями-кулаками. Есть, правда, там кооперативная артель, но она так слаба, что не может дать надлежащего отпора предпринимателям. Во Мстёре необходимо открыть или раздаточный пункт, который должен будут поддерживать гoсоpганы швейной промышленности, так-же организовать коллектив из безработных. Кроме Мстёрского района, немало гладошвеек работает в Нижнем и Верхнем Ландехе. Так как эти селения подальше отстоят от губернского центра, чем Мстёра, то там и пошире идет разгул эксплуатации. Достаточно хотя бы указать на то, что здесь «нормальный» рабочий день установлен в шестнадцать часов» («Призыв», 14 мая 1925).
Мстёрская вышивка
/Вязники и Вязниковский уезд. Сборник статей из журнала «Наше хозяйство» с приложением методического письма Вязниковского У.О.Н.О. 1928 год./ Худ. Модестов.
Если раньше, — всего лишь несколько лет назад, — эстеты и знатоки русской старины и русского женского рукоделия, следя за гигантскими шагами техники, которыми шла последняя к своим изумительным достижениям, с неподдельной тревогой задумывались о судьбе шедевров русского женского рукоделия, всех этих поразительно тонких вышивок, строчек, кружев, безжалостно вытесняемых с русского рынка машинным производством, то не меньше тревоги за судьбу женских изделий вызывает и сегодняшний день. И не машина уже страшна женскому рукоделию — с нею оно ужилось бы, — а страшна та безвкусица и безличность, с которыми оно ужилось и ужилось, по-видимому, прочно и надолго. В данном случае мы говорим о Мстёре и о Мстёрских вышивках. Мы не знаем ни одной области, в которой так или иначе не отобразилась бы революционная волна, мощно и властно всколыхнувшая устои царской России; мы не видим ни одного искусства, которым но был бы услышан призывный клич к революции, к исканиям новой формы и содержания и лишь только одна Мстёрская вышивка не услышала этих призывов и не оказалась вовлеченной в революционный поток, — наоборот, она пришла к тем формам и содержанию, от которых мы отказались уже более 20-ти лет тому назад („модерн", «декаданс»). В чем дело? Где искать причин этому? Прежде всего, необходимо обернуться назад, к первым годам революции, когда Мстёрский вышивальный промысел целиком оказался во власти частника. Мастерицы — вышивальщицы - эти художники иглы, — будучи предоставлены самим себе, «без руля и без ветрил», не могли идти по иному пути, как только по пути наименьшего сопротивления, и, конечно, неизбежно должны были прийти к порогу местной «хозяйки» или „хозяина" — этим неумирающим, услужливым и неутомимым посредникам между трудом и сухаревским потребителем и полностью оказаться в их власти. И власть эта не была страшна для мастериц, ибо она была услужлива: она сулила и давала им хлеб, копейки, рубли, много рублей, тогда как никто другой им этих рублей не давал и даже не сулил. Так было вначале революции, в период наиболее острой разрухи. Вышивка, как искусство, была не нужна. Но потом, когда мало по малу жизнь начала налаживаться, когда Москва со своим сухаревским рынком стала более доступной для Мстёрского частника и когда последние стали привозить во Мстёру более твердые рубли, — спрос на белье так возрос, что уже не мастерицы искали «хозяек-благодетельниц», которые выручили бы, купив вышитое ими белье, а все частники, как стая хищников, устремились к мастерицам, стараясь закрепить их за собой, с избытком снабжая их материалом, авансируя их. Власть частника росла и укреплялась. Естественно, что эта «власть» не стремилась к каким либо идейным затеям, не могла и но хотела искать новых форм и содержания в Мстёрских вышивках, и, работая под лозунгом „количеством поболее, ценою подешевле", загнала вышивальный промысел и кустарниц-вышивальщиц в тот тупик, в котором они и оказались в последнее время и имя этому тупику — безразличие, безвкусица, регресс... Промысел застыл, законсервировался в своем содержании и четко двинулся назад в своей технике. Рынок просил не вышивку, а белье, и опять Мстёрская вышивка, как искусство, не находила себе места в природе. Но так ли промысел законсервировался, как это могло казаться на первый взгляд? Нет. Отсутствие требований рынка к вышивке, как к таковой, и неизменно возрастающий спрос на белье привели к необходимости искать возможностей максимального количества выпуска бельевой продукции, а это неизбежно должно было привести к стремлению работу ускорять и упрощать, не задумываясь над техникой и содержанием вышивки. И, действительно, отличительным признаком вышивок этого периода были: некоторая малодельность их, определенно упавшая техника и полное отсутствие белья декоративного (столового и постельного): так, Мстёрский вышивальный промысел платил дань требованию момента и рынка. Сравнивая Мстёрские вышивки этого периода с другими, хотя бы с соседними Холуйскими, приходится признать, что первые неизменно и еще более безграмотно повторяют надоевшие всем «сердечки», „цветочки", „лапочки", варьируя их со всей безвкусицей обывательщины и ничуть не отражая в себе модных поветрий предыдущего периода — ни увлечения заграницы русским народным творчеством, ни преклонения перед русской стариной, ни, наконец стремления к простоте и конструктивности рисунка, тогда как в вышивках Холуя заметно отпечатался период увлечения русским стилем, в Лендеховских — стремление к конструктивности и простоте и даже молодая Палеховская вышивка с достаточной убедительностью выявила себя со стороны четкости и ювелирности техники — стиля она еще не успела показать. Объяснения этой разницы в содержании вышивок кроются, прежде всего, в географическом положении названных районов, обусловившем и их экономическую конъюнктуру. Мстёра всегда была первой в области коммерческих возможностей, размаха и масштаба операций с Москвой вообще и в частности с Сухаревским рынком, сравнительно со своими соседями — Холуем, Верхним и Нижним Ландехами и, конечно, она неизбежно должна была оказаться и наиболее пораженной властью безвкусицы, безличия и обывательщины. Когда Холуй, изнывая от безработицы почти целиком, в лице своего женского кустарнического населения ушел на фабрики и другие работы, временно забросив свои родные вышивки и строчки, Метера, хотя и с трудом, с неудобствами, но кормилась еще Москвой и, постепенно прогрессируя в этом, быстро и заметно укрепляла свое материальное благополучие, не вызывая тревоги за существование вышивального промысла со стороны соответствующих органов. Когда же совсем прекратилось поступление Холуйской вышивальной продукции эти органы (ГСНХ и др.) вынуждены были обратить внимание на промысел в целом, ибо его существование было под явной угрозой полного вымирания, и это заставило принять ряд мер, которые могли бы сохранить промысел и которые, действительно, в свое время вернули к нему прежних работниц-кустарок. Наряду с мерами чисто экономического свойства были, конечно, приняты меры и идеалогического порядка, что, вместе с существованием в Холуе учебной мастерской, и сохранило промысел от разложения и того тупика, в котором оказалась Мстёрская вышивка. Таким образом, основными факторами, обусловившими то положение Мстёрской вышивки, в котором она оказалась в последнее время, являются:
1) выгодность географического положения Мстёры, позволяющее вести непосредственные, широко развитые операции с Москвой и
2) полное отсутствие на протяжении десятков лет идейного руководства извне.
Изменилось ли положение с Мстёрской вышивкой на сегодняшний день и есть ли основание бить тревогу под угрозой гибели одного из ценных во Владимирской губернии кустарных промыслов?
Если мы имеем возможность с полной уверенностью сказать, что промыслу, как таковому, не грозит ни малейшей опасности, что он, будучи кооперированным, оказался в руках хорошего хозяина, развивающего его мощь в количественном и качественном отношении, если мы можем быть уверены в полном миновании опасности со стороны частника, представляя такового только уже в качестве анахронизма, пережитка Мстёрской были, а не как реальную силу, с которой необходимо было бы вести борьбу, то тем не менее мы не можем похвалиться какими либо достижениями в области содержания Мстёрской вышивки — она по-прежнему в тупике и в том уже тупике, который нельзя оправдать отсутствием руководства со стороны и другими объективными причинами. Мы видим, что Метерской вышивкой в настоящий момент — а это давно пора было бы уже сделать — заинтересовались и заинтересовались, кажется, серьезно. Мощно кооперированный промысел не знает или почти не знает в настоящее время перебоев в материале и работе. Новые сотни девушек дали промыслу свои руки и увеличили количество вышивальной продукции до колоссальных размеров. Проблема сбыта и рынка вышивальной продукции не тревожит уже умы работников промысловой кооперации, ибо спрос давно уже превысил предложение. Заработок вышивальщиц значительно повысился в общее материальное благополучие артели вышивок укрепилось настолько, что она имеет возможность широко развернуть культурно-просветительную работу среди кустарок, озаботиться их политическим и художественным воспитанием и дать им ряд льгот чисто материального порядка — страхование жизни, отправка в дома отдыха, отпуска и пр. и пр., — все это то, о чем раньше нельзя было мечтать Мстёрской труженице-вышивальщице. Но что дали эти материальные блага дли самой вышивки, вывели ли они ее из тупика, в котором она находилась столько времени и дали ли ей новое содержание и оформление. На эти вопросы мы должны ответить со всей осторожностью и сказать, что сравнительно с мощью и масштабом материально окрепшего вышивального промысла признаки намечающегося сдвига в качестве продукции и, главным образом, в художественной значимости ее слишком незаметны, бледны и неустойчивы. Если бы мы, анализируя вышивку сегодняшнего дня, имели возможность совершенно игнорировать рисунок в вышивке, если бы мы сумели позабыть, что вышивка — искусство и что Мстёрская артель производит художественную вышивку, то мы, не задумываясь, признали бы, что в последнее время техника вышивальной продукции поднялась. Но про рисунок вышивок, — а, ведь, он в ней основное, существенное, — мы можем сказать лишь то, что кто-то обратил на него внимание и кто-то пытается сдвинуть его с места и вытащить из тупика, в котором он благополучно покоился десятки лет. Попытки эти налицо, они заметны: рисунок упрощен и в основном уже не имеет того специфического характера, который так заметно выделял Мстёрскую вышивку в прошлом. Но что же произошло с рисунком и во что вылились попытки к его омоложению. А произошло вот что. Мстёрский рисунок, еще недавно, можно сказать, вчера, удовлетворявший вкус самого разнородного потребителя — кого своей непосредственностью, наивностью, кого родственностью содержания и понятностью оформления — этот рисунок сейчас признан устаревшими заменен... рисунками забытой бесславной упадочнической эпохи „модерна" и „декаданса", — рисунками, от которых общественность СССР давно уже отвернулась, а мы, художники, отказались от которых уже 20-25 лет тому назад. Неужели же для того, чтобы сделать хотя первый шаг вперед, надо было для разбега, — а без него, видимо, нельзя идти вперед — уйти на 25 лет назад? Неужели советская современность так бедна содержанием, что не нашлось ничего лучшего, как повторить уже давно изжитые, похороненные больные мотивы упадочных „модерна" и „декаданса". Неужели у тех, кто обратил внимание на рисунок Мстёрской вышивки, так бедны были возможности действительного омоложения рисунка, что пришлось опять повторять убогие „сердечки", „розочки" виньетки — все эти атрибуты мещанства, безвкусицы и обывательщины. Нам не хочется думать, чтобы это было так и причину этого несомненного упадочничества в „новых" рисунках, преподносимых ныне Мстёре Москвой, мы хотели бы видеть в другом — в рынке. Несомненно, что рынок когда то диктовал «стиль», и моду и вкус и, не желая нарушать святости традиций, кто-то нащупывает ту точку в настроении рынка, которая бы определила в дальнейшем тип и стиль рисунка вышивки и облегчила бы путь к стандартизации продукции. Но в этом случае мы со всей категоричностью должны заявить, что этот взгляд не выдерживает критики ни по существу, ни со стороны ситуации рынка. Повторяем, что рынок требует сейчас не вышивки, а белья и непростительно было бы не использовать этого момента и не приучить рынок к продукции с повышенной художественной значимостью и грамотностью оформления. Второе — советским руководящим органам с мощным оборотным капиталом, с широкими коммерческими возможностями необходимо твердо определить установку того или иного производства, а не тащиться в хвосте обывательской идеологии, ища указания на вкус от рынка, имя которому — безвкусица. И, кроме того, нам кажется недопустимым, чтобы теми советскими и кооперативными организациями, коим приходится иметь дело в той или иной степени с продукцией художественного порядка, не были услышаны призывы советского молодняка, объявившего беспощадную войну обывательщине, пошлости, извращенному мещанскому вкусу, царящим в изделиях рынка, в домашнем обиходе — всем этим „модернам", «сердечкам», всему, с чем связано представление о разложившейся дореволюционной России. Мимо этих призывов пройти нельзя, ибо они — голос здорового духа, здорового советского тела и их требования законны, как требования изголодавшегося организма по свежему, новому, здоровому и красивому. Нельзя также безразлично отнестись и к тем призывам к новому быту и искусству, которые часто находят себе место в статьях большой прессы (Известия). Мы думаем, что наступил уже продиктованный жизнью момент, когда надо покрепче призадуматься многим советским организациям над тем, что делать, что выпускать и на вкусы какого класса граждан СССР делать установку в той или иной продукции. Мы же в заключение хотели бы указать, что СССР так богат еще неиспользованными источниками самого различного содержания, что нет ни малейшей надобности прибегать к изжитым „богатствам“ отжившей идеологии и что идти назад тогда, когда все живое в СССР ищет выхода к новому, светлому, здоровому, когда, кажется, все поступательные силы страны захвачены одним общим мощным призывом — в перед, — недопустимо.
«Радио-волокита. В ноябре прошлого года мстёрской артелью вышивок было устроено радио в дер. Круглицах. Не прошло и месяца, как радио замолчало. Крестьяне несколько раз справлялись у культработника Ламакина когда же будет устроено радио, но он ссылается, что нет батарей и ламп. Ухлопали на радио - установку 200 рублей и вот уже три месяца она бездействует из-за волокитчика Ламакина» («Призыв», 1 апреля 1930).
Кустарные промыслы п. Мстёра в их прошлом и настоящем
М. А. Захаров и А. М. Скипетров.
Кустарные промыслы в п. Мстёра являлись и являются основным занятием и почти единственным источником существования местных жителей. Главной причиной развития кустарных промыслов во Мстёре послужило отсутствие связи у местного населения с землею. При освобождении от крепостной зависимости население Мстёры получило весьма небольшой земельный надел (по более удобной и неудобной земли на душу). Мстёряки развили целый ряд кустарных промыслов, передавая их из поколения в поколение, совершенствуя их по мере развития техники и вырабатывая особые приемы и навыки в производство и способах сбыта изделий. Занятие кустарными промыслами в условиях капиталистическое России наложило особый отпечаток на жизнь и характер Мстёряка, тот отпечаток, который в условиях современности особенно бросается в глаза; этот отпечаток выражается в мещанском укладе жизни, в глубоко укоренившихся предрассудках и суевериях, в весьма трудном восприятии условий и форм новой жизни и подчас непримиримом отношении к ней. При первом поверхностном знакомство Мстёра в данное время может показаться нетронутым уголком, уголком, который не был захвачен вихром Октябрьской революции, но при более основательном знакомстве с современной Мстёрой и тем более при сравнении Мстёры дореволюционного времени со Мстёрой на двенадцатом году Октябрьской революции, становится ясным, что то старое, что бросается в глаза и сейчас, есть не больше как налет на новом, молодом — налет, который, быть может, и требует еще основательной чистки, но во всяком случае не имеет силы заковать то новое и молодое; что принес с собою Октябрь. Под углом такого сравнения авторами и составлен настоящий очерк, при чем один из них, как Мстёрский сторожил, поделился сведениями о характерных особенностях кустарных промыслов старой Мстёры, а другой, как производивший обследование кустарных промыслов современной Мстёры, постарался отметить, как отразилась на этих промыслах Октябрьская революция.
Исконным и основным промыслом, охватывавшим большую часть населения Мстёры, был промысел иконописный. Наряду с Холуем и Палехом, Мстёра являлась поставщиком икон на всю Европейскую Россию и Сибирь. Иконописный промысел, имевший во времена царской России, благоприятные условия для своего развития, не только вызнал к жизни и поддерживал во Мстёре ряд других подсобных промыслов, но и втянул в процесс массового производства и сбыта икон население окружающих волостей с радиусом до 100 километров. На первых ступенях своего развития этот промысел был несомненно чисто иконописным; по мере же увеличения спроса на иконы, иконопись вытесняется производством фольгоуборным и металлоштамповочным; чистая иконопись отступает на задний план и, как следствие массового производства, иконописный промысел видоизменяется в промысел иконный. На первых ступенях своего развития иконописный промысел выражался в производстве иконы от руки, при чем каждая икона исполнялась одним мастером. По мере развития производства и увеличения спроса пошел в силу принцип разделения труда; в целях массового производства икон в работе отдельной иконы принимали участие несколько мастеров, при чем у каждого имелась своя узкая специальность: заготовщик и уборщик выполнял фон и украшения на иконе, личник писал лица, платьевщик — платье. Такая узкая специализация, несомненно, увеличивала продуктивность, но в то же время обезличивала мастера, славила его в зависимость от наличия сотрудников и способствовала тому, что такой обезличенный мастер легко становился объектом эксплуатации. Возрастающий спрос на иконы, как мы отмечали, вызвал к жизни новый вид промысла — фольго-уборочный, где на долю иконописца выпадала небольшая роль исполнения картинки под ризу. На прикрепленную к доске картинку накладывалась фольговая риза, икона в таком виде вкладывалась и киоту и украшалась бумажными цветами: картинка же, поскольку она была покрыта ризой, сводилась к изображению одного лика; отпала необходимость в работе платьевщика. В дальнейшем погоня за массовостью и дешевизной производства повели к тому, что картинку стали изготовлять литографским путем и, таким образом, при производстве фольговой иконы совершенно отпала надобность в иконописце, и на сцену выступил новый вид труда чеканщика и уборщика. Стремление механизировать производство не ограничилось литографской картинкой, но повело и к массовому производству ризы путем изготовления ее посредством пресса или штампа. Использование в иконном промысле технических возможностей повело к тому, что производство икон, достигшее в годы перед войною своего апогея, исчислялось не одним миллионом икон в год. Таков был ход развития и видоизменений иконного промысла.
Естественно, что при таких размерах производства икон, как было указано выше, нарождались и росли подсобные для иконного промыслы — столярный дли производства киот, позолотный, сусальный. Немалое количество людей были заняты производством цветов, окраской киот, вставкой стекла в них и т. п. Косвенным путем, не в процессе производства, а в процессе сбыта иконный промысел вызывал к жизни и поддерживал такой, например, промысел, как тележно-кузнечный. В связи с тем, что иконы распространялись, главным образом, через офеней, посредством конного транспорта, требовалось не мало транспортных средств в виде дорог или телег, а так как эти транспортные средства продавались офенями по миновании надобности в местах продажи икон, то тележно-кузнечный промысел играл немалую роль в жизни Мстёры: до 500 телег ежегодно собирались и оковывались мастерами Мстёры из привозных из с. Горячева станов, колес и телег. По размерам, которых достиг иконный промысел, его не могло уже обслужить население одной Мстёры и в этот промысел либо в процессе производства, либо в процессе сбыта было втянуто население уезда. Пестяковская волость (в 100 км.), Нижне-Ландеховская (в 70 км.) и Мугреевская в (50 км.) были заняты, главным образом, подвозом сырья (тесу) и готовых изделий в виде киот и упаковочных корзин. Сильное же население уезда было втянуто в процессе сбыта икон. Для доставки икон к местам их сбыта использовались все виды транспорта и железнодорожный и водный (баржами по реке Клязьме) и конный, при чем последний имел самое широкое употребление. Население Татаровской, Рыловской, Сараевской, Станковской, Смолинской и Б.-Григоровской волостей специально развозили иконы на места их сбыта. Этот промысел под именем офенского может служить предметом особого очерка, по тем характерным и своеобразным чертам, которые ему были присущи.
Империалистическая война, вырвавшая из условий мирного труда массу рабочей силы, произвела поворот всей промышленности на изготовление средств для ведения воины к вызвала нехватку многих материалов, необходимых для иконного промысла. Война-же вызвала пониженный спрос на иконы, в связи с превращением многих мест сбыта в места театра войны. Это было первым ударом для иконного промысла. Но если можно было надеяться, что этот удар лишь временно отразится на промысле, то революция была вторым ударом, после которого стало ясно, что надежд на возрождение иконного промысла в новых условиях жизни нет и не может быть. Все потуги так или иначе возродить этот промысел не имеют данных в условиях современности и если замечается некоторое оживление этого промысла в последние годы, то это ничто иное, как предсмертная агония. В этом отношении небезынтересные данные дало обследование иконного промысла в и. Мстёра, производившееся в порядке всесоюзного обследования мелкой кустарной промышленности в 1927 году.
Нужно оговориться, что по тем затруднениям, которые это обследование встретило на своем пути, оно для целей статистики едва ли дало большие материалы: новизна этой работы, предубежденность населения против всякого рода анкет, связанное с подозрением об их фиксальном назначении, а главным образом, щекотливый с современной точки зрения характер самого промысла — были теми затруднениями, которые встретило на своем пути это обследование, но все же это обследование позволило сделать некоторые выводы о состоянии промысла в настоящее время. Прежде всего на основании обследования можно с уверенностью сказать, что иконописный промысел в его чистом виде можно считать конченным. Икона, написанная от руки, почти совершенно не имеет спроса: нет и намека на массовое производство и сбыт такой иконы. Все чистые иконописцы, которые попали и фокус обследования, оказались либо совершенно отказавшимися от своего промысла, либо влачащими жалкое существование случайными заказами. С ограничением прав частной торговли исчезли посредники по сбыту икон — странствующие офени, которые и сбывали эти иконы, и собирали заказы на них, а также собирали для реставрации иконы, требующие ремонта. Словом, данных для возрождения иконного промысла нет. Вынужденные так или иначе приспособиться к условиям современной жизни иконописцы пробуют применить свое ремесло в иной области — писание ковров на мешковине, росписи игрушек, дорожек на клеенке, но это доступно только части иконописцев с сравнительно высокой квалификацией, той части мастеров, которые не были обезличены узкой специализацией. В более благоприятных пока условиях находится иконный промысел в виде производства фольговых икон. Сравнительная дешевизна фольговых икон, спрос на них (в особенности со стороны Украины и Сибири), наличие в Мстёре материалов для их изготовления — фольга, вырабатываемая артелью прокатчиков, большое предложение по части киот и тесу и наличие картинки старых запасов и даже новой (из типографии Украины), наконец возможность обходиться без посредников офеней, все это повело к тому, что иконный промысел в виде фольговых икон снова, как будто, начал возрождаться и достиг, по некоторым указаниям, до 10-15 % довоенных норм. Однако, можно с уверенностью сказать, что эта вспышка временная. Какие же следы своего существования оставят во Мстёре иконный промысел? Следы эти несомненно останутся в виде возникновении и расширения новых производств, в них будут использованы те навыки, которые остались у населения от иконного промысла и которые могут быть использованы в новом, отвечающем современности, применении.
Обследованию 1927 г. подверглись, кроме иконного, еще два промысла, которые имеют место во Мстёре - сапожный и гладешвейный. Если иконный промысел приходилось обследовать в стадии упадка, а описывать его развитие в прошлом и подходить к нему как к явлению прошлого, не имеющему уж почти реального значения для современной Мстёры, то к названным двум промыслам приходится подходить с совершенно другой точки зрения. Как сапожный, так и гладешвейный промыслы имели место в старой Мстёре, но по сравнению с иконным промыслом они были незначительны. Крупных сапожных мастерских, с количеством рабочих от 10 до 20, имелось 3, от 1 до 5 также три, сапожников одиночек 75 — 100 человек. Несомненно, что сапожный промысел был вызван к жизни местным спросом на сапоги. При наличии в Мстёре свыше 4000 населения, занятого промыслом, и, следовательно, имеющего покупательную способность, требовалось немало мастеров-сапожников, чтобы обслужить это население обувью. Однако, сапожники Мстёры не только удовлетворяли спрос Мстёры, но обувь вывозилась за пределы Мстёры теми же офенями. Обследование 27 года установило, что в современной Мстёре сапожный промысел принял новые, соответствующие моменту, формы: частных мастерских с эксплуатацией чужого труда нет, все почти сапожники-одиночки охвачены артелью, при чем все артели работают либо мастера с слабой квалификацией, либо лица, которые не осознали пользы и значения кооперирования в области производства и пробуют еще базарить в одиночку. Артель стоит на прочных ногах, имеет все данные для своего дальнейшего развития и является хозяином сапожного промысла в Мстёре.
В момент обследования 1927 года можно было установить, что около 2000 женщин в Мстёре и окрестных селениях занимаются гладешвейным промыслом, существовавшим в старой Мстёре с давних времен. Этот промысел так же, как и сапожный, принял соответствующие современности формы в виде артели гладешвеек. Если в 27 г. артель не охватывала еще всех гладешвеек и если в 24 году этот промысел был захвачен в значительной степени частной инициативой, то в настоящий момент артель вполне является хозяином промысла, роль частника снизилась, а артель продолжает свое развитие, захватив в своем развитии не только гладешвеек, но и швейников (секция портных).
Не трудно даже после беглого знакомства с ролью, которую играли в жизни населения Мстёры кустарные промыслы вообще и иконный промысел в частности — прийти к выводу, что падение иконного промысла сильно отразилось не только на населении Мстёры, но и на окружающем ее населении, поскольку последнее было втянуто в этот промысел; но если окружающее Мстёру население, как связанное с сельским хозяйством, легче приспособилось к жизни и свою энергию направило по руслу развития сельского хозяйства, главным образом, в области развития продуктивного скотоводства, то сама Мстёра все еще болезненно переживает новые условия жизни и ищет своего места в ней. С такой точки зрения приходится подходить к современной Мстёре и путем изучения и ознакомления с производственными силами края помочь Мстёре выбраться на прямую дорогу и стать участницей нового строительства.
Вышивка и иконопись Мстёры. Русская икона. Андрей Рублев. Иконы Кузнецова. Ю.Э. Иконы из бересты Ольги Кириной.
