Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (настоящая фамилия Салтыков, псевдоним Николай Щедрин) (15 [27] января 1826 — 28 апреля [10 мая] 1889) — русский писатель, журналист, редактор журнала «Отечественные записки», Рязанский и Тверской вице-губернатор.
Михаил Салтыков родился в старинной дворянской семье, в имении родителей, селе Спас-Угол Калязинского уезда Тверской губернии. Был шестым ребенком потомственного дворянина и коллежского советника Евграфа Васильевича Салтыкова (1776—1851). Мать писателя, Забелина Ольга Михайловна (1801—1874), была дочерью московского дворянина Забелина Михаила Петровича (1765—1849) и Марфы Ивановны (1770—1814). Хотя в примечании к «Пошехонской старине» Салтыков-Щедрин и просил не смешивать его с личностью Никанора Затрапезного, от имени которого ведется рассказ, но полнейшее сходство многого из сообщаемого о Затрапезном с несомненными фактами жизни Салтыкова-Щедрина позволяет предполагать, что «Пошехонская старина» имеет отчасти автобиографический характер. Первым учителем Салтыкова-Щедрина был крепостной человек его родителей, живописец Павел Соколов; потом с ним занимались старшая сестра, священник соседнего села, гувернантка и студент Московской духовной академии. Десяти лет от роду он поступил в Московский дворянский институт, а два года спустя был переведен, как один из лучших учеников, казеннокоштным воспитанником в Царскосельский лицей. Именно там он и начал свою деятельность писателя.
В наказание за вольнодумие уже 28 апреля 1848 года он был выслан в Вятку и 3 июля определен канцелярским чиновником при Вятском губернском правлении. В ноябре того же года он был назначен старшим чиновником особых поручений при вятском губернаторе, затем два раза занимал должность правителя губернаторской канцелярии, а с августа 1850 г. был советником губернского правления – пост, о котором большинство провинциалов могло только мечтать. Непосредственным начальником советника Салтыкова в 1851 году стал вятский вице-губернатор Аполлон Петрович Болтин. Старый служака поначалу не нашел общего языка с молодым «вольнодумцем», имеющим немалые связи в Петербурге. Но постепенно вице-губернатор сдружился с новым чиновником, стал приглашать его в свой дом. И жена Болтина Екатерина Ивановна привечала Салтыкова - в ее провинциальном салоне каждый интересный человек был на вес золота, а новый сослуживец мужа был образован, живал в столицах, вольнодумствовал, сочинительствовал, водил знакомство с Языковым, Плетневым, Панаевым, владел языками, переводил французских авторов и к тому же происходил из богатой семьи. А вечная грусть делала его таким загадочным! Если в молодости Салтыков получил у знакомых прозвище "мрачный лицеист", то теперь его впору было называть "мрачный чиновник". Екатерина Ивановна взялась опекать вольнодумца, чтобы привить ему более светлый взгляд на жизнь. Даже дочки Болтиных, хорошенькие двенадцатилетние близняшки Аня и Лиза (в семье их называли Энни и Бетси) считали Салтыкова своим человеком.
А он, неожиданно для самого себя... влюбился в Бетси, чистой платонической любовью, как в ангела. Никаких дурных мыслей у Салтыкова не было, он просто как-то вдруг уверился, что девочка - "свет его жизни", и решил терпеливо ждать, пока она подрастет и можно будет просить у родителей ее руки. «То была первая свежая любовь моя, то были первые сладкие тревоги моего сердца!» – писал позже Михаил Евграфович. Мало кто верил, что столь неожиданный роман чиновника и литератора с еще совсем юной барышней получит какое-либо продолжение. Но Салтыков оказался однолюбом. Он принял решение ждать, пока его любимая подрастет, для того чтобы сделать формальное предложение руки и сердца.
В сентябре 1853 года Аполлон Петрович Болтин получил предписание о переводе во Владимирскую губернию. Перед отъездом Болтиных из Вятки Михаил Евграфович просил руки Лизы. Предложение было отклонено на том основании, что Лизе минуло всего пятнадцать лет. Но двадцатисемилетнему Салтыкову было разрешено повторить свое предложение через год.
Салтыков по воле царя должен был по-прежнему оставаться в Вятке. Однако вынужденная разлука не только не охладила чувств влюбленного, а, наоборот, придала еще больший накал его страсти. С тех пор именно город Владимир на Клязьме стал для Михаила Евграфовича самым желанным во всей России. Туда он постоянно отправлял весточки, оттуда ждал писем и любых известий. Официально отлучки из Вятской губернии советнику Салтыкову были запрещены.
Вторично просить руки Лизы Болтиной Михаил Евграфович смог только в 1855 году. Он приехал с этой целью во Владимир. В этот свой первый приезд Михаил Евграфович был счастлив: Болтины дали согласие на его брак с Лизой. Михаил Евграфович поделился своей радостью с братом: «…Я успел получить согласие девочки, о которой уже два года постоянно мечтаю… главное теперь финансовый вопрос».
Во второй раз М.Г. Салтыков приезжал во Владимир в августе 1855
года. Тогда он получил отпуск на 28 дней и ездил к матери в село Ермолино
Тверской губернии, чтобы договориться с ней о выделении части наследства. Мать писателя Ольга Михайловна Салтыкова, дочь московского купца Забелина (из этого же рода был известный историк Иван Забелин), наотрез отказалась благословить женитьбу сына на «бесприданнице» Болтиной. Об этом он сообщил брату Дмитрию в своем письме: «… Маменьку тяготит моя свадьба тем, что за Лизой ничего нет». Отец Лизы, веселый беззаботный кутила, как назвал его Владимир Иванович Танеев, «прожигал» доходы от своих имений. Широко и роскошно жила его семья, не заботясь о завтрашнем дне. Но Михаил Евграфович проявил свойственные ему упорство и целеустремленность.
В этот период Салтыков, которого владимирские чиновники уже знали как жениха Лизы Болтиной, навестил семью одного из них – Ивана Ильича Танеева. Здесь впервые и увидел его сын И.И. Танеева будущий известный ученый и юрист Владимир Иванович Танеев. В те августовские дни он был во Владимире на летних каникулах в доме родителей. Учась в Петербургском училище правоведения, Володя впервые познакомился с ранними произведениями Салтыкова. В.И. Танеев так описал это знакомство: «Он сидел в гостиной с матерью. Я вошел посмотреть на него и робко поклонился. Я считал великого писателя за сверхъестественное существо, и быть русским писателем казалось для меня величайшим, недосягаемым для меня величием и счастьем».
После возвращения из отпуска для Салтыкова вновь потекли дни, полные тревог за будущее. Беспокоила его постоянная разлука со свей невестой.
Следить за тем, как организуют народное ополчение в Вятке, прибыл генерал Петр Петрович Ланской с супругой — вдовой Пушкина Натальей Николаевной. И Ланской, и Наталья Николаевна были поражены способностями молодого чиновника так, что писали о нем письма в столицу. Родственник Пушкиной-Ланской, министр внутренних дел России С. Ланской, представил бумаги Александру II, который в ноябре 1855 года дозволил Салтыкову «проживать и служить, где пожелает».
Дом № 8а. 1990 г.
Деревянный двухэтажный дом № 8 на Спасской улице (снесен) помнит не только Герцена, но и другого русского писателя - Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Как он оказался в этом доме? Михаил Евграфович приезжал сюда в 1855 и 1856 гг. к своей невесте Елизавете Аполлоновне Болтиной (по другой версии Болтины жили на Студеной горе).
Салтыков не удержался от возможности встретить новый 1856 год в семье Болтиных – рядом с Лизой. М.Е. Салтыков-Щедрин встречал Новый 1856 год именно во Владимире, танцуя с невестой на балу в зале Дворянского собрания. «Несколько дней наслаждается Михаил светом, покоем и тишиной старого русского города, прогуливается с Лизой около Золотых ворот и величественных древних соборов – Успенского и Дмитровского. Ослепительно сверкала залитая лучами зимнего солнца, открывавшаяся от соборов белая пойменная равнина под кручей за скрытой снежным покровом замерзшей Клязьмой. Не тяготила больше тупая неизбежность чтения служебных бумаг, не надо было поминутно раздражаться бестолковостью, нерадением и невежеством подчиненных, и Владимир, близкий к Москве, уже не казался безнадежно глухой провинцией. Да, это, наверное, были самые счастливые, самые светлые, самые безмятежные дни в многотрудной, нерадостной жизни Михаила Евграфовича Салтыкова», – так писал один из биографов писателя. Через несколько дней он выехал в Петербург к месту службы. Сюда его влекло и желание возобновить литературную деятельность, прерванную «вятским пленом». Для окончательного решения вопроса о времени и месте свадьбы Михаил Евграфович берет отпуск и в апреле 1856 года приезжает во Владимир. День свадьбы был назначен на 6 июня в Москве.
В июне 1856 г. назначен чиновником особых поручений при министре.
В начале июня 1856 г. счастливый жених увез свою невесту из Владимира в Москву. Венчание 30-летнего М.Е. Салтыкова-Щедрина и с 17-летней Лизой (Е.А. Болтина, дома звали Бетси) состоялось в московской Крестовоздвиженской церкви 6 июня 1856 года. Со стороны жениха был только младший брат Илья. Мать Ольга Михайловна на свадьбу не приехала.
В начале 1856 г. Володя Танеев впервые в доме родителей встретился с молодым, но уже известным писателем М.Е. Салтыковым-Щедриным. А через несколько лет судьба сведет их вместе. Между ними возникнут довольно близкие, дружеские отношения. Они сойдутся как единомышленники, выступающие против существующих порядков в России. Салтыков-Щедрин боролся против них как писатель, а Танеев — как юрист.
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Владимирский губернский комитет ополчения был создан вовремя Крымской войны 1853 - 1856 гг. Кроме ополчения, тогда создавались специальные подвижные провиантские магазины и так называемые перевозочные парки для переправления войск на театр военных действий. Работа по сбору ополчения, создание провиантских магазинов и перевозочных парков сопровождалась в России хищениями, взяточничеством и мошенничеством таких масштабов, что была организована ревизия губернских учреждений.
В августе 1856 г., как чиновник особых поручений министерства внутренних дел Салтыков был командирован во Владимирскую и Тверскую губернии для обозрения делопроизводства губернских комитетов ополчения, созданного по поводу Крымской войны. Об этом он сообщает в письме к брату: «На днях меня посылают в командировку во Владимир и в Тверь ревизовать комитеты ополчения».
Салтыков-Щедрин останавливался во Владимире в гостинице "Клязьма".
В документах Владимирского губернского комитета ополчения хранится подлинное предписание владимирского губернатора от 18 августа 1856 года «Об оказании содействия надворному советнику Салтыкову». Вот этот документ:
«Владимирскому Губернскому Комитету ополчения. Г. Министр внутренних дел, предписав чиновнику VI класса особых при Его Высокопревосходительстве поручений надворному советнику Салтыкову в видах успешнейшего исполнения возложенного на него поручения относительно составления свода распоряжений, касающихся войны 1853-1856 годов, обозреть подлинное делопроизводство Владимирского Губернского комитета ополчения, равно и дела канцелярии моей по предмету перевозочных парков для войск, от 9 сего августа за № 2409 уведомил о сем меня для зависящего распоряжения об оказании содействия г. Салтыкову. О каковом предложении Министра внутренних дел долгом считаю уведомить Губернский комитет ополчения к надлежащему с его стороны исполнению. Гражданский губернатор Теличеев».
Дела комитета и самой канцелярии губернатора не содержат документов об итогах ревизии. Но лихоимство владимирского чиновничества, разоблачённого ревизором, надворным советником Салтыковым, дало богатый материал для беспощадной и едкой сатиры писателя-демократа Н. Щедрина. В 1872 - 76 годах М.Е. Салтыков-Щедрин написал серию очерков под общим названием «Благонамеренные речи». Они печатались в журнале «Отечественные записки», которые в эти годы редактировался Н.А. Некрасовым и являлся боевым органом русской демократии, группируя вокруг себя передовых представителей русской литературы. В пятом номере за 1874 год был помещён очерк Н. Щедрина (под этим псевдонимом выступал в литературе государственный чиновник М.Е. Салтыков) «Тяжёлый год». В основу очерка легли впечатления писателя от «великой ополченческой драмы» - Крымской войны 1853 - 56 годов. Несомненно, что в основе этого произведения лежали жизненные наблюдения и непосредственные результаты ревизии, которые сохранились в виде черновиков служебных записок в архиве писателя, опубликованные в советское время. Весь тираж пятого номера «Отечественных записок» за 1874 год был конфискован. В цензурном отзыве самым опасным был назван очерк Н. Щедрина «Тяжёлый год». В настоящее время этот номер является библиографической редкостью: в библиотеках страны хранится только четыре экземпляра.
«Подоспела тут и свежая легенда о Салтыкове, который незадолго был прислан в наш город от министра для ревизии дел по организации местного ополчения и который так встревожил весь наш чиновный мир. «Это, брат, серьезный был человек вполне... О, какой серьезный!.. Таких мы не видывали у нас... Да, гляди того, сам министром будет!», говорили про него напуганные чиныши. И вдруг этот самый будущий министр, к великому изумлению всех, обернулся «надворным советником Щедриным», — и все, что видел по ревизиям, то начистоту перед всеми и выкладывает!.. «Ну, кто ж догадается, что это он самый-то наш и есть!.. Вот как чисто ведет дело — никому и виду не подаст. Ну, и башка!..», восклицали «низы» и бросались отыскивать «Губернские очерки», пускались на всякие средства, чтобы проскользнуть в зал дворянского собрания на литературно-музыкальный вечер, на котором должны были читаться сатиры «нашего Щедрина». Местная легенда, таким образом, придавала свой специфический смысл и окраску «нашим» писателям, ставила нас к ним в особое, интимное отношение, сравнительно со всеми другими, «не нашими» писателями… О Щедрине я тогда не имел еще никакого понятия, кроме легенды об его ревизорстве, да слышал, как говорили, что чтение «из него» публично считалось тогда очень рискованным «либеральным» выступлением... Впечатление на меня было в полном смысле ошеломляющее... Это было для меня настоящей феерией... Моей юной души впервые коснулось обольщение блеском «высшей» культуры, и, Бог весть, сколько в этот вечер всколыхнулось в моей душе темных, еще не сознанных стремлений, инстинктов, порывов... В сущности весь этот литературно-музыкальный вечер был, конечно, не больше как житейская мелочь, на которую мы привыкли смотреть с обыденной точки зрения, как на явления эфемерные и преходящие. Но сколько раз пришлось мне убеждаться, какое огромное значение могут иметь эти мелочи на дальнейшую судьбу иного юного существа. Нередко это влияние бывает более роковым и решающим в его жизни, чем иные крупные и трагические события, которые могут сильно поразить его временно, но не затронуть глубоко его внутреннего духовного существа» (Н. Златовратский. «Как это было. Очерки и воспоминания из жизни 60-х годов». Москва – 1911.). Но уже скоро наступил период реакции, и Салтыков-Щедрин не только не стал министром, как пророчили напуганные его строгостью владимирские чиновники, но в 1868 году был уволен со службы с запрещением занимать когда-либо государственные должности. Но зато остался для народа «наш Щедрин», писатель, отдавший весь свой талант делу исторического прогресса, делу народа.
Брак Салтыкова с Лизой Болтиной, о котором он мечтал и которого так долго ждал, не принес ему счастья. Елизавета Аполлоновна не смогла понять стремлений и внутреннего мира своего мужа. Писатель оказался одинок в своей семье. В его письмах к друзьям звучат боль и отчаяние: «Я не могу Вам выразить, до какой степени я несчастлив в семье».
Елизавета Аполлоновна Салтыкова, урожденная Болтина. 1864 год.
Лиза тоже любила его, хотя сразу после свадьбы обнаружилось чудовищное несовпадение характеров: Михаил Евграфович был вспыльчив, громок, суров, его опасались подчиненные и слуги, Лиза же была тиха и терпелива. Обнаружив, что жена не владеет никакими науками, кроме танцев и французского, Салтыков кинулся ее «образовывать». Он даже написал для них с сестрой «Историю России»! Но учеба шла туго. Лизоньке было скучно сидеть за книгами — она стремилась превратиться в светскую даму. Дослужившись до вице-губернатора Рязани, а затем Твери, Салтыков работал сутками и того же требовал от подчиненных. Его честность была маниакальной, трудолюбие — беспредельным. Занятый «делами государственными», он все меньше времени проводил с женой и не замечал перемен. Впрочем, и перерождение Лизоньки было постепенным, долгим, а завершилось окончательно, когда спустя целых 17 лет у Салтыковых родились дети, Костя и Лиза. Лизе вдруг резко опостылел и ее Мишель, и «его глупости» — литературные труды, не понятные и не ценимые ею. В отношениях все глубже пролегала трещина. — Ты нигде не бываешь со мной! — ломала она руки, узнав, что на очередной бал вновь поедет без мужа.
— У меня много работы и срочных дел, — отмахивался он, читая полученную депешу. И отправлялся по делам. А она ехала на бал, где ей, хорошенькой и нестареющей, удавалось забыться в обществе, порой ей откровенно сочувствующем. Салтыков безжалостно высмеивал ее глупое манерничанье, кокетство, капризное надувание губок и себялюбие: «У жены моей идеалы не весьма требовательные. Часть дня в магазине просидеть, потом домой с гостями прийти и чтоб дома в одной комнате много-много изюма, в другой много-много винных ягод, в третьей — много-много конфет, а в четвертой — чай и кофе. И она ходит по комнатам и всех потчует, а по временам заходит в будуар и переодевается...» Он видел и понимал Лизонькино несовершенство и презирал ее и себя за тот самообман, жертвой которого стал когда-то. Более того: он возненавидел жену за свою собственную зависимость от нее, но, ненавидя, продолжал любить ее — так, как любят воздух. Слово «дура» летало по дому вице-губернатора, но стоило Лизоньке исчезнуть хоть на миг, как вся его жизнь становилась бессмысленной и он, раздражаясь несовершенствами обожаемых детей, страдал, понимая, что недодал семье слишком многого.
В 1868 году Михаил Евграфович начал принимать активное участие в работе над «Отечественными записками», что редактировал Некрасов. Через десять лет, после смерти последнего, возглавил журнал. Россияне рвали издание из рук — тут вышли и «Помпадур и помпадурши», и «История одного города» и «Господа Головлевы». Пореформенная Россия, полная тех же противоречий, смотрела со страниц журнала без грима и прикрас — не нажившая ума, разрушившая старое, но не построившая ничего нового, объятая пламенем самоистребления и запутавшаяся в пороках, что так хорошо вызревали на добродетелях.
Салтыков болел. Сначала — душой. Потом физически — его с детства слабое здоровье было окончательно подорвано и переживаниями общественно-политическими, и крахом личной жизни.
Острота в отношениях супругов нарастала. Лизонька прилюдно называла его мерзавцем, считала, что муж загубил ее жизнь.
И если в начале жизни Салтыков писал о семье как о счастье, то в конце он напишет грустную сказку «Чижиково горе», описав в ней свою семейную драму. На полях одной из его рукописей биографы обнаружат запись «Ад семейной жизни», имеющую отношение не к тексту, а только к его размышлениям о судьбе. Между тем Лизонька требовала участия в домашних делах и денег. Они купили Витенево, но вскоре продали его, приобретя для летнего отдыха поместье Лебяжье. Лизонька, млея, писала сестре, педалируя слово «ужасно»: «…Барыня, которой принадлежало Лебяжье, была ужасно богата, и муж на нее ужасно много тратил денег. Например, там 2 попугая… Мебель отличная на 17 комнат…» В то же время Салтыков хватался за голову: «Я опять надел на себя ярмо собственности и скажу откровенно, что безалабернее едва ли что может быть...» Жене нужны были управляющий, кучер, мельник и садовник, скотник, поденщики на сезон. Салтыков задыхался от долгов. Именно Лебяжье, высосавшее из него все соки, стало прототипом «Убежища Монрепо».
…Известие о смерти матери он получил в декабре 1874 года. Собрался мгновенно. Морозы стояли лютые.
Путь по занесенной дороге оказался долог, на похороны он опоздал и долго стоял с непокрытой головой перед могилой, понимая, что только Ольга Михайловна — несносная, грубая, резкая — и любила его. Из поездки он вернулся больным, долго хворал, затем был отправлен друзьями за границу. С ним поехали жена и дети, страшно его раздражавшие. Драма развернулась во всей своей безобразности.
Здоровье ушло, все воспринималось еще острее. «Несчастливы будут мои дети, никакой поэзии в сердцах; никаких радужных воспоминаний, никаких сладких слез, ничего, кроме балаганов», — констатирует Салтыков. И откровенно признается Боткину: «Не могу Вам выразить, до какой степени я несчастлив в семье. Жена просто ненавидит меня за мою болезненную старость, скрывает от меня все и делает всевозможные мне досады». А уставшая до предела от его брюзжания Лиза произнесла как-то на людях: — Тебе пора умирать, Мишель, ты слишком уж раздражителен. И он будто послушался ее… Увидев, в сколь печальном состоянии находится его пациент и друг по возвращении домой, Сергей Боткин велел нанять к нему сиделку.
«Бедный, бедный Салтыков, что за ад он себе устроил из своей жизни», — с болью писал знаменитый доктор.
…Салтыков дышал с трудом, часто стонал. Стоны заглушала музыка — у Лизоньки были гости. Иногда она с раздражением просила его не шуметь — иначе к ним приезжать перестанут. У нее было оправдание — она слишком много лет «жила только для него».
28 апреля 1889 года у Салтыкова случился удар, и он скончался. В последний момент к нему успела подойти дочь. Сыну Косте незадолго до своей кончины Салтыков велел… беречь мать.
Елизавета Аполлоновна умерла в 1910 году. Больше замуж она не выходила.
Дочь писателя, Елизавета Салтыкова.
Елизавета-младшая прожила бурную жизнь, два раза вступала в брак – оба раза с иноземцами. Ее второй супруг, итальянский маркиз Да Пассано, был представителем американской фирмы «Голланд» в России и… продавал подводные лодки для нашего ВМФ. Лиза прожила бурную личную жизнь и скончалась в 1927 году.
Используемая литература:
Болтинская осень. Ольга Кузьмина. «Вечерняя Москва».
Улица Салтыкова-Щедрина в гор. Владимире
Бывшая улица Вознесенская постановлением президиума горсовета, протокол № 55 от 24 декабря 1927 г., переименована и названа именем М.Е. Салтыкова-Щедрина. К середине XX в. упоминание первой части в имени улицы - Писателя - ушло из обихода и из документов. Среди владимирских революционных деятелей начала века фигурировало имя Щедрина. Один из краеведов, близких к руководящим партийным кругам, решил внести уточнение, усомнившись в том, что улица имеет отношение к писателю Салтыкову-Щедрину, а не к владимирскому революционеру Щедрину. И только после того, как ему стало известно, что владимирский Щедрин имел отношение не к большевикам, а к эсерам, он отказался от своей мысли внести уточнение в название улицы.
Решением Горсовета от 19.09.1990 года улица переименована и названа улицей Вознесенской.
Владимирская губерния.
Владимирский губернатор Анненков Владимир Егорович (генерал-лейтенант) 09.12.1852—14.06.1856
Уроженцы и деятели Владимирской губернии
