После смерти архимандрита Иннокентия почти полгода пустовало настоятельское место в Благовещенском монастыре (с ноября 1912 г.). В этот отрезок времени настоятельские обязанности исполнял иеромонах Илия, пока, наконец, в мае 1913 г. не был назначен новый настоятель — архимандрит Никон (Троицкий) (30 мая — 14 июня 1913 г.). Молниеносным по времени было восхождение на эту ступень сельского священника о. Николая и вместе с тем очень кратким по времени управление Благовещенским монастырем. Указом Святейшего Синода от 30 мая за № 8704 заштатный священник села Черкутина Владимирской губернии Николай Троицкий был определен на должность настоятеля Благовещенского монастыря с возведением в сан архимандрита.
7 июня 1913 г. священник Николай Троицкий пострижен в монашество с именем Никон, а 9 июня возведен в архимандрита. Буквально по прошествии нескольких дней архимандрит Никон, как можно догадываться, тяжело заболел или же в виду преклонности возраста исчерпались последние жизненные силы организма. Архимандрит Никон скончался через пять дней — 14 июня 1913 г.
Почти годичное фактическое отсутствие настоятеля в Благовещенском монастыре отрицательно сказалось на состоянии братии обители. Неограниченная свобода внесла упадок дисциплины и расстройство порядка. Поэтому перед новым настоятелем игуменом Николаем (Строевым) (30 сентября 1913 г. — 31 октября 1915 г. и 22 февраля — 21 сентября 1918 г.) вставали особые задачи налаживания и нормализации как духовной жизни Благовещенской обители, так и хозяйственной ее деятельности.
Родился он в 1867 г. в семье сельского священника. Образование получил в Казанской духовной семинарии, по окончании которой посвятил себя педагогической деятельности, проработав на этом поприще в течение трех лет, а в 1890 г. был рукоположен в священники села Елпатьева Переславского уезда. За примерное исполнение пастырских обязанностей отец Николай был награжден скуфьей и набедренником.
В 1913 г. отец Николай, будучи за штатом, после пострижения в монашество с именем Николай, по указу Святейшего Синода от 30 сентября, был назначен настоятелем Муромского Благовещенского монастыря и возведен в сан игумена.
18 декабря 1913 г., согласно указу Владимирской духовной консистории, был назначен благочинным монастырей. Вскоре последовало его награждение наперсным крестом.
Игумен Николай (Строев). Фото 1913 г.
Указом Святейшего Синода от 31 октября 1913 г. под № 13407 игумен Николай был уволен с должности настоятеля Благовещенского монастыря и переведен в число братии Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря. Архимандрит Мелхиседек (Бирев) (1864 - 10 октября 1937) – настоятель Муромского Благовещенского монастыря (1 ноября 1915 г. — 22 февраля 1918 г. и 21 сентября 1918 г. — 1930 г.).
Немалый переполох произошел среди братии Благовещенской обители в 1914-1915 гг. При консисторском разбирательстве и расследовании по поводу этого случая всплыли на поверхность некоторые неприглядные факты из внутренней жизни монастыря.
Всё началось с поступления в консисторию анонимного письма, порочащего настоятеля монастыря игумена Николая (Строева), являвшегося к тому же и благочинным монастырей. В письме выдвигались в адрес настоятеля обвинения следующего порядка: в пьянстве, курении табака, нецеломудренном поведении, употреблении мясной пищи, жестоком отношении к некоторым монастырским насельникам, растрате монастырских денег и т. д. За что же такой «грязью» поливали игумена Николая, пишет он сам: «... в отмщенье мне за усиленную борьбу с толщею опущенности и распущенности монастыря, доведенным моим предшественником до крайних пределов».
Владыка отослал эту анонимку обратно в монастырь на рассмотрение игумена Николая. Из ответа игумена на это клеветническое письмо вырисовывается вся картина внутренних беспорядков на то время в Благовещенском монастыре. Во-первых, игумен в своем оправдательном письме и рапорте сообщает об авторах анонимного послания и о причинах такой клеветы: «Это два друга священноинока... это бастующий в священнослужении и двукратно заявлявший в своих прошениях о сложении сана и монашества тунеядец монастыря подсудимый иеродиакон Владимир, а второй — иеромонах Илия, чресчур много причинивший вреда здешней обители во всех отношениях за время своего управления монастырем до меня и по своей недальнозоркости считающий меня предвосхитившим у него настоятельствование в монастыре...
В помощь себе для письмоводства он подыскал отставного почтмейстера с пенсией Евгения Бельского, который занял лучшую келию монастыря и назывался в городе Благовещенским архимандритом. При такой администрации монастырской здесь до меня, как рассказывают, был пир горой и монастырь утратил облик святой обители. На меня самое удручающее впечатление произвел монастырь в первый раз: здесь иеромонахи не носили ни ряс, ни крестов наперсных, ни клобуков, ни четок, ни на одном из послушников не было подрясника, богослужение совершалось с большой небрежностию и с нетерпимою скоростию; не было в монастыре ни общей трапезы с чтением житий святых, ни общих вечерних молитв.
… из настоятельских покоев было буквально всё расхищено: не оказалось в них ни мебели, ни письменных принадлежностей, ни чайной, ни столовой посуды.
В довершение всего этого и жить там оказалось невозможным, так как перед моим приездом раскалили ни разу за зиму не топленные печи до того, что они лопнули. И пришлось мне поместиться на зиму в прихожей настоятельских покоев, где только и могло сохраняться тепло. В этом убогом помещении, чтобы войти в курс дела перед составлением годичной отчетности, мне нужно было разобраться в грудах монастырских документов, нужных и ненужных бумагах и упорядочить их. Оказалось, что даже денежные документы не согласовались с записями по другим монастырским документам, а в приходно-расходных книгах значились фиктивные расходы. Так, например: за 1912 г., под 88-й статьею за 16 декабря из оправдательных документов значится в расходе 250 руб. на излечение архимандрита Иннокентия, умершего в ноябре месяце, и под следующей 89-й статье значится выданных старосте Напольной церкви процентных с капитала 129 руб., тогда как старостою получено только 70 руб. и т. п. Все, означенные по монастырю документы, мною, конечно, были поставлены на вид о. Илье, как исправляющему обязанности настоятеля и через это я в лице его нажил себе врага. Не желая выносить сор из монастыря, а также во избежание судов и следствий, я конфидициально сообщил об этом архиепископу Николаю (Архиепископу Владимирскому и Суздальскому) и получил ответ от него через епископа Митрофана (епископа Муромского, викария Владимирского, имевшего жительство в Муромском Спасском мужском монастыре), что не стоит тревожить кости покойного архимандрита Иннокентия.
Я повиновался и предал это суду Божию, но злоба о. Ильи ко мне через это не прекратилась. В последнее же время она достигла даже крайних пределов из-за того, что его просьба о перемещении в какую-либо пустынь не удовлетворена Вашим Высокопреосвященством якобы из-за меня, и о. Илия после этого стал уклоняться от соборного служения со мной, а если когда и служит, то на мои возгласы за литургией: «Христос посреде нас!» — ничего не отвечает...
… Не братии приходилось будить меня, а наоборот — мне братию. Я до гроба не забуду то тяжелое время когда, оказавшись в разоренном гнезде, от расстройства я не мог заставить себя спать более трех-четырех часов в сутки, страдая при этом мучительной болью зубов. Я не знаю, как и благодарить Бога за то, что не стало вина: это весьма облегчило труд управления монастырем. О, если бы этого зелья не было никогда!!! Такого мнения я о винопитии.
Я не считаю обидою со своей стороны своих правдивых замечаний братии, какие нахожу нужным сделать и делаю по долгу и совести. И рад бы не говорить, но кто кроме меня призовет к порядку распущенную и своевольную братию, стонущую здесь от всяких замечаний. ...Вот еще картина: поет о. Илия сам по себе врознь со святыми упокой за ранней литургией. Чтобы поправить его, подпеваю я, он не понимает. Приближаюсь и говорю: «ведь врознь поете». И о. Илия моментально заболел: у него затрусились руки от трех только слов мною сказанных. Едва отслужив литургию, он болел целые две недели от переутомления.
Приняв в плачевно-жалком и ограбленном состоянии монастырь, в котором было дожито всё до последней возможности, о чем сказано мною выше, мне грабить осталось нечего, если бы я был даже и способен к этому... В монастырь я тоже очень много привез своего добра с места прежней службы. Старожилы монастыря дивились и говорили: «все монастырские жители обычно вывозят из монастыря, а новый настоятель семь возов добра в монастырь привез». Сумма монастырских доходов в билетах не только не расходовалась, но даже на 300 руб. увеличилась и значится и по описи и по приходно-расходным книгам. На личные суммы, получив которые, я будто бы начал пить, целиком пошли па заготовку дров, овса и сена... Не от грабежа же увеличились при мне и доходы монастыря...».
В заключение к своему письму игумен Николай прилагал письмо своего духовного сына, бывшего прихожанина по прежней службе еще приходским священником в селе Елпатьево, характеризующее его безукоризненное приходское служение. Как видно из формулярной ведомости Благовещенского монастыря за 1915 г., епархиальное начальство вняло гласу игумена Николая и сеющие смуту в монастыре иеромонах Илия и иеродиакон Владимир были переведены в другие монастыри.
Однако на этом бесчинства и немирные отношения в Благовещенском монастыре не прекратились, и прежде всего к ним имел отношение так усиленно себя оправдывающий игумен Николай. В августе 1915 г. в духовную консисторию на имя архиепископа Владимирского и Суздальского Алексия поступило другое письменное сообщение, но только уже не анонимное, а прошение, написанное насельником Благовещенского монастыря иеродиаконом Гавриилом. Он сообщал о нахальных выходках послушника этого же монастыря Иакова Лебедева и о неблагопристойном управлении монастырем игуменом Николаем. Так, он сообщал о произошедшем 26 августа 1915 г. за ранней литургией случае в алтаре: «Литургию совершал о. Даниил и я как служащий, и вот до чтения Апостола отец Игумен с епитрахили подошел к
жертвеннику и начал поминать своих родных и вынимать части ив приносимых просфор. Когда чтец стал говорить прокимен и Апостол дневной, я сказал пономарю, чтобы читали заупокойный, так как литургия была заупокойная — заказная купцами Никитиными, как хороших благотворителей святой обители о упокоении Наталии. Я сказал пономарю Димитрию Калабушкину, чтобы он сказал, что Апостол нужно читать заупокойный. Вдруг входит в алтарь Яков Лебедев и в повышенном тоне говорит: пусть читает дневной Апостол. Я, конечно, сказал, да ведь литургия заупокойная заказная, на что Яков Лебедев в присутствии о. Игумена сказал: “молчать, не твое дело”. Я обратился к о. Игумену и говорю: “о. Игумен, Вы слышите, разве это порядок?” — о. Игумен только улыбнулся, но ничего не сказал.
На второй же день, то есть 27-го, служу позднюю литургию с иеромонахом Мелетием, и перед началом литургии тот же Яков Лебедев входит в алтарь с просфорою и начал опять ко мне придираться, я же с большим трудом терпел это оскорбление, когда он начал говорить, что: “тебя (то есть меня) выгнали из Спасского монастыря, так же и мы тебя выгоним”... да и кто же говорит то, говорит послушник, который хотел оклеветать о. казначея, что он его с клироса тащил за рукав, но все это ложь...
Затем, 27-го же числа, согласно указу Святейшего Синода, назначен трехдневный пост с молением Господу Богу о помощи и даровании победы над врагами нашей дорогой Родине. Когда пришел на трапезу и по прочтении молитв стал садиться, и каково же было мое удивление: вместо постной пищи творог с молоком, с прискорбием пришлось садиться и есть, дабы не сосчитали буяном. Ведь о. Игумен в каждой мелочи ищет моей погибели за то, что я иногда поговорю с о. казначеем (с тезоименным иеромонахом Гавриилом).
И вот после трапезы пошел к о. казначею, рассказал ему всё, так как он служит в Напольной церкви, на что он мне сказал, что же я могу сделать, у меня, то есть о. казначея, на троекратное приказание подать теплоту не послушался, и, когда на него крикнул, то он совсем перестал петь. Да и действительно правда, у нас полнейшее бесправие. Умоляю Вас, Всемилостивейший Архипастырь и Владыка, обратить на сие внимание и сделать распоряжение и водворить порядок или же благословите билет для приискания места».
Расследовавший это дело викарий Владимирской епархии епископ Муромский Митрофан в сентябре этого же года сообщал рапортом о результатах проведенной им проверки в Благовещенском монастыре: «Описанное в прошении иеродиакона Гавриила происшествие, имевшее место 26 августа в алтаре за ранней литургией, вполне подтверждает пономарь — послушник Димитрий Калабушкин, — но о. Игумен значительно его смягчает... послушник Лебедев совершенно его отрицает и запирается, а иеромонах Даниил запамятовал. Из всех ответов по этому пункту вытекает, что не- уставность чтений Апостола и Евангелий за ранними литургиями зависит всецело от общей нераспорядительности настоятеля-игумена и что возражения и прения со стороны послушника Якова Лебедева с иеродиаконом Гавриилом находят себе поблажку и поддержку в настоятеле-игумене, как к старшему из послушников и давно в монастыре живущему».
Второй инцидент также подтверждался, но при всем том же запирании и отрицании со стороны послушника Якова Лебедева.
Третий инцидент с нарушением поста тоже имел в монастыре место: «Трапезование молочною снедью в день нарочитого поста 27 августа вполне подтверждалось всеми: не отрицает этого и настоятель-игумен. К сказанному долг имею с решительностью присовокупить, что мирных отношений в среде монастырской братии Благовещенского монастыря не может быть, пока во главе ее будут настоятель игумен Николай и казначей иеромонах Гавриил: оба немирного характера и сильно озлоблены друг против друга, чего не скрывают при моих туда наездах и посещениях — ожидается еще выступление казначея с жалобою на неправильный раздел игуменом братской кружки.
Позволяю себе усерднейше просить Ваше Высокопреосвященство освободить меня от разбирательства этой ожидаемой кляузы и передать на рассмотрение другому лицу из консистории».
Церковные власти отреагировали на эти беспорядки в Благовещенском монастыре, можно сказать, моментально. В том же сентябре указом Святейшего Синода игумен Николай был переведен в число братии Суздальского Спасо- Евфимиева монастыря. А в октябре казначей иеромонах Гавриил был возвращен обратно в число братии Боголюбского монастыря. И что интересно, уже в декабре все того же 1915 г. от настоятеля Боголюбского монастыря епископа Юрьевского Евгения (Мерцалова) поступил рапорт в консисторию, сообщающий о безобразном поведении («о неуживчивом и вздорном характере») иеромонаха Гавриила с просьбой перевести его в другое место.
Итак, конфликты между настоятелем и старшей братией имели место. Но достойна замечания реакция викарного архиерея Митрофана (Загорского). Вначале он в приватной беседе советовал новому настоятелю «не тревожить кости покойного архимандрита Иннокентия». Затем, проводя окончательное расследование, налагает вполне пастырскую резолюцию: «мирных отношений в среде монастырской братии не может быть, пока во главе ее будут настоятель игумен Николай и казначей иеромонах Гавриил». Владыка распознал под внешней ревностью нового игумена немирный, немонашеский характер деятельности недавно подстриженного приходского священника.
Братия Благовещенского монастыря на садовых работах. Фото 1914 г.
Со временем монастырское правление вняло увещаниям духовного начальства и стало поручать послушникам физические работы — это видно по имеющемуся в архиве Муромского историко-архивного музея фотографическому снимку, датированному 1914 г. На снимке запечатлены работающие в монастырском саду послушники и рабочий. Монастырский сад, огороженный деревянным палисадником, примыкал к юго-западной стороне монастырской ограды. Вполне возможно, что начали проводиться в монастырскую жизнь постановления Первого Всероссийского съезда монашествующих, проходившего в 1909 г., на котором немало было сказано о перемене образа жизни послушников в штатных монастырях. По фотографии видно, что в монастырских садовых работах принимают участие 15 человек (конечно, не считая лица, стоящего в камилавке). Из них 10 человек одеты в подрясники и в шляпы с полями, это и есть послушники монастыря. Одетый в длинную одежду и высокий головной убор и несущий спереди носилки есть, по всей видимости, монастырский рабочий. Четверо человек, одетые в подрясники и скуфьи, возможно, являются монахами, и некоторые из них, может быть, даже и иеродиаконы.
В 1914 г. на страницах местной газеты «Муромский край» появилась заметка, касающаяся Благовещенского монастыря. Она касалась личного отношения руководства монастыря к предметам церковной старины: «Года два тому назад были проданы выжившим из ума от старости архимандритом Благовещенскою монастыря древние предметы церковной утвари, жалованные монастырю царем Михаилом Феодоровичем, о возвращении которых следовало бы похлопотать городу».
Некоторые из исследователей истории Благовещенского монастыря некритически отнеслись к этому сообщению, признав его вполне правдивым, и даже дополнили его своими суждениями. В процессе работы в архивах удалось найти опровержение клеветническому газетному сообщению, порочащему имя досточтимого Благовещенского архимандрита Иннокентия (Никольского).
Из протокола заседания комиссии по сохранению древних памятников, состоящей при Императорском археологическом обществе (от 10 октября 1912 г.), выявляются следующие подробности: «...что древние монастырские вещи настоятелем монастыря были не проданы скупщикам и старьевщикам, а переданы в Русский Музей Императора Александра III, в чем имеется квитанция от 7 августа за № 427».
При дальнейшем изучении Государственного архива Владимирской области обнаружены в монастырской описи за 1896-1922 гг. следующие дополнения по этому вопросу.
В перечне церковной утвари, а именно против некоторых предметов ризницы находились подписки благочинного протоиерея Иоанна Чижова и священника Павла Добровольского, сообщающие о том, что эти вещи (в количестве девяти), безусловно, имеющие историческую ценность, были переданы в Петербургский музей Императора Александра III, а именно:
«1) Потир серебряный, приложенный в Благовещенский монастырь в 1639 г. царем Михаилом Феодоровичем. Весом 73 золотников. При нем: а) дискос серебряный позлащенный, по краям его надпись: “Се Агнец Божий...", а в середине изображение Иисуса Христа и двух Ангелов, весу котором 64 золотника; б) звездица сребропозлащенная, на верху образ Господа Саваофа, по сторонам изображены Херувимы, весу в ней 40 золотников; в) лжица сребропозлащенная, весом в 11 золотников; г) блюдо, сребропозлащенное по краям которого слова: “Радуйся Благодатная с Тобою Господь", на середине изображено Благовещение Пресвятой Богородице, весу в блюде 33 золотника.
2) Вышеупомянутое серебряное паникадило старца Тихона 1667 г. Весу в серебре которого 1 фунт 30 золотников».
3) Крест напрестольный, подробное описание которого излагает Н.Г. Добрынкин: «...деревянный дубовый, обложен со всех сторон серебряными чеканными пластинками. Крест восьмиконечный, с закругленными крестообразными концами; по краям выведен желобок и возле него мелкая насечка в виде шнура. На кресте вычеканено рельефное Распятие Господа нашего Иисуса Христа, в крестчатом нимбе, с вырезанными вглубь греческими буквами: "W – «Ф» - «Н»; над крестовиной: «IC» - «ХС»; вверху, над дщицей, парят два Ангела; по сторонам Христа, на концах крестовины, справа от Распятого, Мария и Марфы, а слева — Иоанн и Лонгин; у подножия креста, в недрах Голгофы — череп Адамовой головы; ниже, на перекрытии подножия — святый Николай чудотворец, с открытой главой, в фелони и поднятыми руками благословляет, а в левой на утиральнике держит Евангелие; над святителем надпись.
Во многих местах крест украшен шестилистковыми розетками, а нижняя конечность креста — травным узором бегуна с цветами и розетками. Бока креста на пластинках имеют травный орнамент. Исподняя сторона креста, помимо цветов, украшена шестью ромбовидными фигурными клеймами, на одном из них, находящемся на середине крестовины, вырезано вглубь: «в сем — животворящемъ — кресте — многихъ — святыхъ — мощи». Ниже подножия, на гладкой нижней конечности креста вырезано вглубь: “лета 7197 (1689) году построен животворящий сей крестъ в муроме в благовещенской монастырь пресвятыя богородицы при игумене Феодосии по словеси его и тщаниемъ”.
Крест сохранил следы позолоты. Величина его — 7 ¾ вершка (около 32 см), ширина 7/8 вершка, толщина — ½ вершка, дщицы 1 ¾ вершка (около 5 см), крестовины — 3 7/8 вершка (около 14 см) и подножия l 7/8 вершка (около 5,5 см)».
4) Ковшичек для теплоты, серебряный, внутри позлащенный, а снаружи с чернью, на котором изображены Херувимы и вокруг надпись: Теплота веры. Весу в котором 36 золотников.
5) Кадило серебряное, — дополняет Н.Г. Добрынкин: «чеканной работы, местами позолоченное, заключает в себе две сферические половинки, украшенные круглыми и выпуклыми попышами, которые в верхнем полушарии прорезные, с трилистниками, а нижнее — имеет попыши сердцевидной формы, частью гладкие, а частью покрыты трилистниками. Высота полушарий одинаковая — по 13/4 вершка (около 3 см), диаметр — 3 вершка (около 13,4 см).
На верхней сферической половине кадила, высится шестигранная, усеченная пирамида, в 1 ¼ вершка; грани ее плоские с прорезью того же орнамента; по ребрам пирамиды и ниже, по сферической поверхности кадила прорезные гребешки; такой же гребешок огибает края полушария вокруг; ниже его тянется поясок с надписью. Усеченность пирамиды имеет прорезную шейку, ¾ вершка, увенчанную прорезной короной, ¼ вершка, с восьмиконечным крестом на верху — 1 вершок (то есть 4,5 см). За ушко на кресте зацеплена подъемная цепь, посредством кольца на ней, сверх общей бляхи с другими цепями, кадило может разниматься по произволу.
Независимо от того четыре цепи поддерживают нижнее полушарие кадила, длина каждой цепи — 13 3/8 вершка (около 58 см); заканчиваются они общей бляхой, 1 5/8 вершка в диаметре, с округлыми концами и трилистными ветками между ними; в центре бляха украшена шестилистковой розеткой, у которой три листа большой величины. В центре бляхи ввинчено кольцо и несколько в стороне пропущена пятая, подъемная цепь с особым кольцом. Кольца и цепи серебряные — змейкой. Под нижним полушарием кадила шестигранная подножка, с полукруглыми концами — попышами; поперечник основания подножки — 1 вершок, высота — ¾ вершка. Между нижней частью и подножкой помещена листовидная розетка. На пояске, вокруг кадила, вычеканена славянская вязь: «лета 7155 (1647) зделано сие кадило в муром в монастырь в домъ благовещения богородицы и муромских чюдотворцовъ благоверного князя Константина и чадъ его Михаила и Феодора»...».
В этом же 1914 г. стало известно еще одно разбирательство, но уже судебного характера, проливающее свет на некоторые стороны жизни Благовещенской обители и особенно касающееся личной жизни ее бывшего настоятеля архимандрита Иннокентия (Никольского). Об этом судебном процессе также сообщала местная газета «Муромский край». Выездной сессии Владимирского окружного суда 27 февраля пришлось рассматривать необычное дело по обвинению почетного гражданина П.В. Архангельского в краже, совершенной у настоятеля Муромского Благовещенского монастыря отца Иннокентия (умершего 23 ноября 1912 г.).
Из объяснений иеромонахов и послушников монастыря и родственников покойного настоятеля Иннокентия выяснилось: «что о. Иннокентий был человеком состоятельным и свои деньги хранил частью в банке, частью же у себя дома, пряча их по углам шкафа, за косяк двери, под тюфяком и т. д., чем, по ходившим в монастыре слухам, пользовались окружавшие о. Иннокентия люди и обкрадывали его. В августе или сентябре 1912 г. о. Иннокентий обнаружил у себя кражу денег в сумме около 6000 руб., среди которых было два билета государственной ренты 1000-рублевого достоинства.
Из допроса свидетелей иеромонахов и послушников монастыря ярко обрисовалась картина жизни, происходившей за стенами настоящего монастыря. Пьянство, в котором принимала участие высшая по сану, братия, было постоянным, почти не прекращавшимся, что давало поводу к различного рода недоразумениям между братией монастыря».
На разрешение присяжных были поставлены следующие вопросы: 1) о виновности подсудимого в краже билета в 1000 руб.; 2) в укрывательстве данной кражи. Присяжными заседателями П.А. Архангельский (некоторое время келейник архимандрита Иннокентия) был призван виновным в укрывательстве кражи. Суд вынес приговор: лишить П.А. Архангельского особых прав и преимуществ и подвергнуть тюремному заключению на четыре месяца.
Свое витиеватое резюме председатель закончил следующими словами: «Если стены монастыря, под давлением мирских страстей, рухнули, по словам товарища прокурора, то все же вера свято охраняется в Русской Церкви». Обращает на себя внимание то доверительное отношение, которое имел архимандрит Иннокентий к своему близкому окружению, не отличавшимся добрыми нравами и поведением. А такая особенность человеческой души, как доверие даже к безнравственному человеку, свойственна людям богоугодной жизни, одним из которых и был архимандрит Иннокентий (Никольский).
