Тагунов Никифор Николаевич (14.02.1899-1968) – поэт, первый уездный комиссар просвещения в г. Муроме (февраль-март 1918 г), организатор и председатель местной Чрезвычайной комиссии, один из основателей Муромской комсомольской организации, I секретарь Муромского Укома ВКП (б).
Тагунов Никифор Николаевич родился 13 февраля 1899 г. году в Муроме, в большой семье квалифицированного рабочего, машиниста паровой машины на бумаготкацкой фабрике в г. Муроме. Фамилия Тагуновы очень распространена в Муроме. Может быть, только здесь ее можно произносить не по слогам, а даже скороговоркой без риска, что она будет написана через «о». Интересны версии о происхождении этой фамилии. Их несколько. Одна говорит о том, что тагун — деревянная ручка ухвата, рогатина. По другой это оружие скифов. Согласно утверждению В. Даля, тагун это толстое бревно с частью корневища (кроква, кокора), которое использовалось в судостроении. На Беломорье нам приходилось видеть большие лодки карги, в которых поперечно положенные стволы служили дном, а корневища бортом. Эта версия удачно сочетается с северным происхождением племени мурома и подтверждает вероятность происхождения рода Тагуновых от поморов. Выпускник Реального училища 1916 года: Свидетельство от 27 мая 1916 года за № 574. Поступил в Киевский политехникум, где отучился полтора года. Здесь же, по его словам, в октябре 1916 г. он вступил в РСДРП.
После начала Великой Российской революции Никифор вернулся в родной город. В это время большинство в Муромском Совете рабочих и солдатских депутатов принадлежало меньшевикам и эсерам. Большевистская организация практически отсутствовала. С приездом Ник. Тагунова (8 июня 1917 г.), в саду, на квартире Мамченко (На Рождественской/Ленина улице), за небольшим столиком собралось около 2-х десятков большевиков (в том числе, на собрании присутствовали: Тагунов, Богатов, Гоголев – рабочий Казанских мастерских, Мамченко, Гладков, Белов – рабочий Казанских мастерских, Ярлыкин – солдат.). Был избран комитет, в который вошли: Богатов — председатель, Белов и Тагунов. Собрали взносов 40 р. 40 коп. В этот же день мы наняли под комитет полуподвальное помещение на Вознесенской (Советской) улице в доме № 24. По вечерам обсуждалось текущее положение… Комитетом была выписана газета «Социал-демократ» и другая политическая литература. В нанятом нами помещении у нас было: 4 фанерных ящика и несколько досок и не было стола. Тов. Тагунов за неимением чистой бумаги на газете красными чернилами написал «Российская социал-демократическая партия (фракция большевиков)» и вывесили на фрамуге окна комнаты, а сами сели напротив окна на досках и наблюдали за проходящей публикой, которая шла по Вознесенской улице. Некоторые граждане останавливались, наклонялись и, прочитав надпись, плевали». За неделю до собрания один из его организаторов Никифор Тагунов побывал в Московском областном бюро РСДРП(б) и получил там необходимые указания. На собрании был избран Муромский комитет РСДРП(б) из пяти человек: И.П. Богатова, Т.Н. Гоголева, А.И. Ерлыкина, М.М. Жукова, Н.Н. Тагунова. Новая организация поставила перед собой основную задачу - расширение пропагандистской работы в массах. Для этого было создано «Товарищество по распространению печати», которое приобретало большевистские печатные издания, необходимые для пропагандистов. 16–17 июля прошла районная межгородская партийная конференция РСДРП(б) во Владимире. Делегатом от Мурома выступил Тагунов. По вопросу о создании районного объединения конференция постановила: объединение должно быть районным; район присоединяется к Иваново-Вознесенскому округу, районный комитет находится в Гусе; район подразделяется на три подрайона – Гусевской, Владимирский и Муромский. Во временный районный комитет избрано 5 товарищей: один от Владимира (Оводов), один от Мурома (Тагунов) и 3 товарища от Гуся. Выбранному комитету конференция поручила: 1) созвать на 1-е августа новую конференцию для выбора постоянного комитета: 2) выработать устав районного объединения; 3) определить территорию каждого подрайона; 4) выбрать должностных лиц и подготовить работу для нового комитета.
Так как конференция приняла решение о присоединении к Иваново-Вознесенской окружной организации, то на окружную конференцию в Иваново-Вознесенск, собиравшуюся 18 июля, избраны: Фокин — от Владимирского подрайона, Горков — от Гусевского и Тагунов — от Муромского. В связи с этим с конца июля 1917 г. по февраль 1918 г. Никифор находился в Гусь-Хрустальном. 19 августа 1917 г. собирается на Гусю Районный Съезд, на котором были представители и от Мурома… В ситуации начинавшейся Гражданской войны обыденным явлением для членов партии становятся так называемые переброски: переезды из города в город, из губернии в губернию, с партийной работы на советскую, с советской на военную, с военной на чекистскую и т. п. В орбиту этих перемещений попадает и Никифор Тагунов. В феврале 1918 г. он был уездным комиссаром просвещения в г. Муроме. С конца февраля по апрель 1918 г. Н.Н. Тагунов на партийной работе в Орше, ставшей пограничным городом после заключения Брест-Литовского мира. Из Орши возвращается обратно в Муром. 4-го марта 1918 г. организована „Следственная комиссия по делам о контрреволюции и саботаже", позднее Чрезв. Ком. (в июне), руководителем которого был Н. Тагунов. 18-го марта 1918 г., вместо прежней гвардии, которая была влита в состав милиции, создается Красная Армия. 17-го марта организовано 10 Отделов при Совете и Совет Народного Хозяйства (см. Муромская Партийная Организация во время революции).
В конце июня уездный исполком поручил ему организацию уездной Чрезвычайной комиссии. 5–6 июля Н. Н. Тагунов выехал во Владимир.
8-го июля 1918 года в Муроме произошло Муромское восстание белогвардейцев. Большевистские лидеры скрылись. Тагунов, председатель комитета РКП(б) и еще несформированной уездной ЧК, покинул Муром накануне. Его зам по чрезвычайке А.И. Кириллов бежал в Мельник и вернулся лишь 11 июля. Председатель Совдепа Тарлыкин ночью 8-го телеграфировал во Владимир о мятеже, отчаянно прося помощи. Куда девался потом, неясно, но 10 июля именно он возглавил отряд из 350 красноармейцев, преследовавший отступающих. Из материалов трибунала следует, что повстанцы взяли под стражу Б.И. Кириллова (брата чекиста), редактора газеты «Известия Муромского Совдепа» В.И. Лепехина да с полсотни милиционеров и красноармейцев. А вот военруку Выс. Воен. Совета Бонч-Бруевичу удалось скрыться. Большинство населения отнеслось к случившемуся с горячим сочувствием. В кафедральном Спасо-Преображенском соборе был отслужен молебен, на котором присутствовала «вся буржуазия Мурома». Местная молодежь – студенты, реалисты, гимназисты – живо откликнулась на призыв ко вступлению в добровольческий отряд. По словам очевидца, у здания военкомата находились «толпы народа, главным образом учащейся молодежи с винтовками, которых обучали военным приемам инструкторы белой гвардии». В формировании отряда активно участвовали преподаватели реального училища…
Весьма интересные сведения дал об этом деле Никифор Тагунов. «В последних числах июня 1918 года я был уездным Исполкомом назначен руководителем по организации уездной Чрезвычайной Комиссии; мною были приглашены в качестве секретаря тов. Сосновский и сотрудником по организации тов. Кириллов. Пятого или шестого июля я поехал в гор. Владимир за материалами по организации комиссии, где и пробыл по 8 июля включительно, так что во время самого белогвардейского восстания в г. Муроме я не был, но о периоде, предшествовавшем восстанию, я могу дать некоторые сведения. За несколько дней до приглашения мною тов. Сосновского и тов. Кириллова коммунистом тов. Манченко Николаем было сообщено о подозрительном поведении Николая Павловича Сахарова, бывшего подполковника, часто приезжавшего в Муром к своим родителям, жившим в Спасском монастыре. Среди муромских обывателей ходили глухие слухи о связи Сахарова с руководителями чехо-словацкого движения на Востоке и Сибири. На основании этих данных мною было поручено военному комиссару тов. Лашкову числа 3 или 4 июля произвести обыск у семьи Сахаровых в Спасском монастыре. При обыске были обнаружены у матери Сахарова, Антонины Васильевны Сахаровой, около 130 000 руб. кредитками в ларе под иконами. По словах Лашкова, Сахарова заявила, что эти деньги достались ей по наследству и несколько тысяч из этих денег увез в Нижний недавно уехавший туда сын ее Николай Павлович. Эти 130 000 рублей у Сахаровой были отобраны. Сахарова была оштрафована с согласия уездного Исполкома на 30 000 рублей, а остальные деньги было постановлено сдать на текущий счет Сахаровой в банк, согласно декретам о хранении денег частными лицами. За болезнью Сахаровой в связи с обысками, сведения о назначении денег Сахаровой и копию постановления о штрафе и судьбе денег получила гр-ка Петрова, домашний врач Сахаровой. Считая результат обыска весьма показательным, решено было дождаться возвращении Николая Сахарова из Нижнего. Я же через дня два поехал в Губчека во Владимир, где находились материалы по организации Чрезвычайных Комиссий и сведения о методах работы контрреволюционных организаций, которые можно было бы использовать для борьбы с местными контрреволюционными организациями и пролить свет на странное появление большой суммы денег в семье Сахаровых. Во время моего отсутствия работа по борьбе с контрреволюцией временно приостановилась. Во Владимире же достаточных сведений о возможности существования контрреволюционных организаций в пределах губернии и в частности в г. Муроме получено не было; 8 июля вечером при посадке на поезд на ст. Владимир я был остановлен тов. Голлером, который мне сообщил о занятии Мурома белогвардейцами. В этот же день я выехал из Владимира в качество политического комиссара в Муром, с отрядом в 250 человек посланным Губ. Военным Комиссариатом. 10-го утром мы были в Муроме, откуда белогвардейцы уже бежали, прогнанные местными силами, порядок был снова восстановлен и началось преследование еще не успевших скрыться членов белой гвардии. Я вступил в число членов Чрезвычайного Штаба по борьбе с контрреволюцией, сорганизовавшегося 10—11 июля…» (см. Муром 9 июля 1918 года). Из Владимира по приказу губвоенкома Голлера шел отряд в 250 человек, с главой Муромской ЧК Тагуновым в качестве политического комиссара. «Ночью же совершенно неожиданно к нам подошел эшелон с Судогодской ветки с отрядом, направленным из г. Владимира, во главе с командирами Успенским и т. Тагуновым, выделявшимся своей черной шляпой. Они стали нас расспрашивать о положении» (Ковровцы и Муромское восстание белогвардейцев 9-го июля 1918 года).
Один из основателей Муромской комсомольской организации.
2-го февраля 1919 г. организована Муромская организация Р.К.С.М. (коммунистический союз молодёжи). В начале 1919 года была произведена реорганизация школ в Единые Трудовые школы. Эта реорганизация пробудила учащихся, подтолкнув к деятельности и организации. Создавшиеся сильные школьные коллективы, получив возможность работать, будировали учащихся. В школе произошел сдвиг в сторону нового, захватывающего, более связанного с общественной жизнью. Причиной этого сдвига послужило вступление в школу подростков из пролетарской среды, которые и внесли с собой новый дух, связавший школу с жизнью. В результате этого сдвига из учеников 5-6 классов выделилась группа, человек 6—7, которая начала обсуждать вопросы политического характера. В числе этой «семерки» был Евгений Щелоков, который впоследствии был членом Губкома и еще дальше — членом бюро Губкома. Иногда к этой «семерке» захаживал один из видных Муромских большевиков Никифор Тагунов, который подбивал группу на организацию. В результате этих посещений по городу запестрели афиши с приглашением юношей и девушек прибыть на собрание для организации союза молодежи. Собрание состоялось 2-го февраля, где была принята платформа союза, предложенная тем-же Тагуновым, был выбран комитет и объявлена запись в союз. В союз вступило 80 человек, из которых 80 % заполняли учащиеся,— остальные % заполнила рабочая молодежь Муромских мастерских М.-К. ж.-д. В состав первого комитета вошли: Сергей Тагунов, Гундобин, Синозова, П. Большаков, Лепихина которые были все поголовно учащимися. Через несколько дней учащиеся, раскусив сущность принятой платформы (коммунистичность), в своем большинстве, во главе с гражданином Гундобиным выходят из союза. Не имея под руками никаких руководящих данных, комитет действовал всецело по указаниям представителя от комитета партии большевиков — Никифора Тагунова, укрепляя организационно первую организацию Р.К.С.М. в Муромском уезде. Вскоре работу развили до такой степени, что на свет глянул свой клуб, первая ячейка, стали устраивать митинги, и так вплоть до мобилизации на «Колчаковский фронт».
В 1919–1920 гг. являлся председателем Владимирского губкома Р.К.П.
6-го февраля 1920 года был открыт 4-й Владимирский Губернский Съезд Р.К.С.М. Съезд приветствуют: от Губкома Р.К.П. — тов. Тагунов, от президиума Губисполкома — тов. Лебедь и от вооруженных сил Владимирской губернии — тов. Лешко.
Осенью 1920 г. работал в Харькове, а в дальнейшем, по 1922 г., занимал должность ответственного секретаря Владимирского губкома РКП(б). Был в числе пяти делегатов с решающим голосом, избранных 11-й Владимирской губернской конференцией на X съезд РКП(б). 12 марта в составе группы почти из трехсот делегатов выехал в Петроград для подавления восстания в Кронштадте.
К этому времени все больше стали проявляться некоторые особенности характера Никифора Николаевича: повышенная эмоциональность, поиски своего места в жизни, выбор будущей профессии. С октября 1921 г. по февраль 1922 г. Оргбюро ЦК несколько раз обсуждало его место работы и, наконец, 10 февраля решило удовлетворить просьбу Никифора Николаевича и откомандировать его в Социалистическую академию. Таким образом, наш герой начал учиться в Институте красной профессуры (ИКП) на философском отделении. Но систематической учебы не получилось из-за болезни, отвлечения на пропагандистскую и агитационную работу в ходе внутрипартийной дискуссии 1923 г. В это время он увлекся идеями Э. С. Энчмена. В 1923 г. помог ему в издании его работы.
Новый этап биографии начался в 1924 г. Положение Н. Н. Тагунова опять обсуждалось в ЦК РКП(б). На совещании заведующих отделами ЦК 7 февраля рассматривалась просьба Никифора Николаевича оставить его для научной работы при Социалистической академии. Было решено перенести вопрос в Секретариат ЦК. На следующий день, 8 февраля, о Тагунове докладывал Секретариату ЦК заведующий организационно-инструкторским отделом Л. М.Каганович. Решение отложили, переговорить с Никифором Николаевичем было поручено кандидату в члены Секретариата ЦК И. А.Зеленскому. По словам Н. Н. Тагунова, И. А. Зеленский предложил ему работу в Коломне, сочетая ее с научными занятиями, что последнего не устраивало. Тогда Н. Н. Тагунов попросил направить его в один из крупных промышленных центров (Ленинград, Харьков).
14 февраля 1924 г. на очередном совещании заведующих отделами ЦК В. Г. Кнорин (заведующий информационным отделом ЦК) сообщил о заявлении Тагунова. Решили отправить Никифора Николаевича в распоряжение Ленинградского губкома. 15 февраля это решение утвердил Секретариат ЦК. Произошел очередной поворот в его судьбе. 1 марта 1924 г. секретарь ЦК РКП(б) В. М. Молотов направил телефонограмму ответственному секретарю Ленинградского губкома РКП(б) П.А. Залуцкому: «Т. Тагунов в настоящее время отказался от энчменизма. ЦК направил его в Ленинград, имея в виду, что в такой здоровой организации, как Ленинградская, т. Тагунов выправится. Т.Тагунов способный работник».
В Ленинград Никифор Николаевич приехал вместе с женой, Валентиной Ивановной Суздальцевой. Она была землячкой мужа: родилась в 1897 г. в г. Меленки, в 39 км от Мурома, в мещанской семье. После окончания гимназии поступила на Высшие женские курсы, но ушла с 3-го курса в 1917 г. (в августе вступила в большевистскую партию). В годы Гражданской войны она секретарь (технический работник) горкома партии в Вологде, сотрудник Политотдела 6-й армии; секретарь Архангельского и Тамбовского губкомов; член армейской парттройки 9-й армии. В мирное время сотрудник Наркомата просвещения.
В Ленинграде Никифор Николаевич стал лектором при агитационно-пропагандистском отделе губкома партии, а 14 октября 1924 г. бюро Ленинградского губкома утвердило его заведующим агитотделом Центрального городского района.
На V районной партконференции, проходившей 27–28 декабря 1924 г., он вошел в президиум конференции, председательствовал на некоторых заседаниях, был избран членом бюро райкома.
Валентина Ивановна по июль 1925 г. работала политредактором Гублита (Губернское управление по делам литературы, издательств и зрелищ), органа советской цензуры. В это время в семье была уже дочь Бина (род. в 1924 г.), а в начале 1926 г. родилась дочь Наташа. Характерно, что в анкете, заполненной 29 апреля 1926 г., Никифор Николаевич указал: «Связей с родней не имею давно». Идейный большевик порвал отношения с родными, не разделявшими его взглядов.
Работа в партаппарате не удовлетворяла молодого самолюбивого человека. В 1925 г. началось его эпистолярное общение со Сталиным. В архиве И. В. Сталина сохранилось шесть писем Тагунова к Сталину и одно письмо Сталина к Тагунову. Впервые Тагунов обратился к вождю 10 августа 1925 г. в связи со своими научными занятиями. Он писал Л.Б. Рошалю, тогдашнему помощнику Сталина: «Товарищ Рошаль! Пересылаю через Вас личный пакет товарищу Сталину. Прошу не задержать передачей. Н. Тагунов». В пакете для Сталина имелась записка: «Товарищ Сталин! Посылаю Вам книжку “Коммунизм и демократия” (134 стр.). Считаю, что ее надо напечатать. Хотелось, чтобы и Вы прочитали. Если не найдете времени, передайте сведущему товарищу, отзыв которого даст мне указания к переработке или ускорит печатание. Здесь, в Л.К.[Ленинградском комитете], сдал экземпляр, но боюсь — тов. Зиновьев положит под сукно. Бухарину не посылаю по этой же причине». Неизвестна реакция Сталина на это обращение, но эпистолярное общение продолжилось.
В это время в Ленинграде шло формирование так называемой новой оппозиции, возглавляемой Г. Е. Зиновьевым и Л.Б. Каменевым. Особенность этого процесса была в том, что обе стороны (оппозиция и ЦК РКП(б) во главе с И.В. Сталиным) старались до поры до времени не выносить свои разногласия наружу. Но одновременно шла подготовка к решающей схватке, которой предстояло произойти на XIV съезде партии. В этой ситуации в адрес ЦК поступило несколько писем от членов партии, информировавших партийное руководство о существовании в Ленинграде «фракции» со своими особыми взглядами на политику партии. Среди них были и записки Н. Н. Тагунова И.В. Сталину. Но прежде чем говорить о них, остановимся на том, что происходило в аппарате райкома Центрального городского района и на VI районной партконференции, проходившей с 21 по 23 ноября 1925 г. Ответственным организатором (первым секретарем) райкома до конца октября 1925 г. был А.Я.Клявс-Клявин. 29 октября бюро Ленинградского комитета направило его ответственным секретарем Новгородского комитета партии. На освободившееся место был временно утвержден заведующий орготделом Г. А. Горячев (вскоре был переведен в Выборгский район). 17 ноября его сменил А. И. Тойво. Именно при Горячеве и Тойво начался конфликт Тагунова с руководством райкома. Накануне 12 ноября он обратился с заявлением в бюро губкома. 12 ноября на заседании бюро губкома стоял вопрос «О подготовке районных, уездных партконференций и Губпартконференции». Первым пунктом в решении было записано: «Поручить Секретариату информировать т. Сталина по существу заявления т. Тагунова». 17 ноября Никифор Николаевич был выведен из членов бюро райкома. Это говорит, что обращение Тагунова было совершенно неприемлемо для большинства руководства губкома. В первый день районной партконференции, 21 ноября, делегаты заслушали доклад ответственного секретаря Ленинградского губкома Г.Е. Евдокимова о работе губкома. В прениях получил слово Н.Н. Тагунов. Его выступление стало настоящей «бомбой» для присутствующих. Хотя Никифор Николаевич не забыл сказать, что имеются «величайшие политические достижения, которые может дать только Ленинградская организация», но все остальное им сказанное резко противоречило этой фразе. Начал он с того, что постановление ЦК от 14 октября 1925 г. по отчету П.А. Залуцкого о работе Северо-Западного бюро ЦК и Ленинградского губкома было опубликовано в ленинградской печати без всяких комментариев и «активные партийцы вынуждены заниматься шушуканьем». Далее он критиковал губком за слабую связь с партийным активом и партийными низами, за слабую налаженность партучебы, за недочеты в партийной работе в деревне, за заброшенность клубов. Наконец, оратор заявил: «Мы имеем… неопределенную информацию, болтовню о каких-то разногласиях между Ленинградским губкомом и ЦК». В итоге он просил Евдокимова ответить на несколько вопросов: какие решения принимались в связи с выступлениями В.С. Богушевского, какие предложения бюро губкома направило в Политбюро ЦК, какие директивы дало бюро губкома партийной печати города до обсуждения доклада Залуцкого на Политбюро и после решения ЦК. В результате четверо следующих выступающих обрушились на Тагунова: «Тов. Тагунов своим выступлением все настроение испортил», «не Губернский комитет оторвался от масс и низовых организаций, а как раз т. Тагунов». Г.Е. Евдокимов обратился к залу с просьбой: «В порядке дальнейших прений не касаться выступления т. Тагунова», ибо «у т. Тагунова наряду с практическими указаниями, отчасти правильными, есть нехорошая тенденция в его выступлении, так на эту нехорошую тенденцию позвольте ответить мне самому». Тем не менее еще четверо ораторов метали в Никифора Николаевича молнии: «Не оказывать, особенно в низовых коллективах, поддержку таким настроениям», «Похоже на выступление обиженного чиновника», «Они [Тагунов и Богушевский] совсем не орлы, но напакостить они могут». Значительную часть заключительного слова посвятил Тагунову Г. Е. Евдокимов. Он пытался доказать, что Тагунова ругали не за критику, а за неправду; что губком не скрывал резолюцию ЦК по докладу Залуцкого; и обвинил Тагунова в извращении фактов. Никифор Николаевич, пользуясь правом на выступление по личному вопросу, пытался напомнить, что выступал против Богушевского еще летом 1925 г. и вместе с другими голосовал за резолюцию о работе губкома. И сообщил, что на последних заседаниях конференции его не будет, поскольку он вынужден выехать в Москву. 23 ноября 1925 г. Тагунов был принят Сталиным. После встречи он пишет генсеку. Судя по первой фразе: «Дорогой товарищ Сталин. Отвечаю на Вашу записку от 23.XI.25 г.», можно утверждать, что в данном случае инициатором переписки выступал сам генсек, а записка была получена Тагуновым в Москве.. Безусловно, письма Н.Н. Тагунова были для Сталина далеко не единственной информацией о подготовке ленинградского руководства к открытой схватке на предстоящем XIV съезде партии. Но думается, что они имели определенное значение, поскольку исходили от недавнего члена бюро райкома Центрального района Ленинграда, опиравшегося в своем сообщении на разговоры с целым рядом руководителей города, входивших в ближний круг Г. Е. Зиновьева. На следующий же день после их получения, 27 ноября, Сталин переправил эти записки В.М. Молотову, А.А. Андрееву, А. С. Бубнову и Н.А. Угланову, заметив, что им «обязательно» нужно познакомиться с «раскольнической деятельностью некоторых членов Ленинградского Губкома». Но не менее важным делом Никифор Николаевич считал и свой философский труд. Тем более что Сталин в своей записке от 23 ноября обещал после партийного съезда просмотреть рукопись книги. Поэтому на следующий день, 27 ноября, он посылает Генеральному секретарю ЦК конспект своей книги, подготовленный 22 октября для кружка Зиновьева. В сопроводительной записке: «…предлагаю Вам конспект реферата <…> В конспекте сжато изложены те же мысли, что и во врученной Вам брошюре. <…> Если это Вас не затруднит, прошу просмотреть вместо рукописи прилагаемый конспект реферата. Просмотреть до съезда партии. Если это возможно, прошу Вас дать свои замечания и указания не для печатания (оно уже запоздало), а для моих дальнейших теоретических занятий в связи с главнейшими вопросами партийной политики…» 13 февраля 1926 г. первым секретарем Ленинградского губкома партии был избран С.М. Киров. 26 марта Г.Е. Зиновьева на посту председателя Ленинградского Совета сменил Н.П. Комаров. Происходила большая чистка аппарата, особенно партийного. 20 марта 1926 г. рабочая коллегия агитотдела Ленинградского комитета (ЛК) утвердила Тагунова заведующим подотделом учета местного опыта. 18 мая 1926 г. он вновь обращается к Сталину с письмом, начинающимся словами: «Дорогой тов. Сталин! У меня почти нет надежды, что Вы решите затратить время на чтение пересланной Вам 16/V с. г. рукописи. Тем более что это вторая рукопись на продолжении года, что дает естественный повод думать о несерьезности автора и его попыток». Далее он пересылает Сталину копию своего письма Е.М. Ярославскому от 17 мая 1925 г. 13 августа 1926 г. он подает заявление в Секретариат ЛК с просьбой о месте в Москве в одном из научных учреждений партии. Видимо, в это же время он обращается в Секретариат ЦК ВКП(б), прося отозвать его из Ленинграда, направить на научно-исследовательскую работу в Москву с учетом возможной разработки двух тем: «Отношение коммунизма к демократии» и «Маркс и Энгельс о социализме и капитализме при диктатуре пролетариата». 15 ноября 1926 г. Секретариат ЛК постановил направить Тагунова в распоряжение ЦК ВКП(б). В марте 1927 г. он поступил в Институт красной профессуры на экономическое отделение, думая, что Орграспред ЦК после истории с энчменизмом на философское отделение его не допустит; а затем все-таки перешел на философское отделение. О психологическом состоянии Тагунова можно судить по его пространному письму к Сталину от 16 октября 1927 г. Текст написан синими чернилами на шести страницах в клетку, скорее всего вырванных из блокнота. Для Сталина была сделана машинописная копия, и на первой странице синим карандашом в левом верхнем углу надпись: «Молотову». Н. Н. Тагунова, конечно, продолжали мучить двусмысленные фразы Сталина во время их личной беседы в декабре 1925 г.: «У нас есть свои Сапроновы»; «Вся эта история с моим выступлением против оппозиции “имеет нехороший привкус”». Упоминание Сапронова было связано с тем, что, по общему мнению, Тимофей Васильевич отличался от других деятелей оппозиции бóльшим радикализмом. Сталин тем самым указывал Тагунову, что тот пытается «бежать впереди паровоза». Никифор Николаевич напомнил Сталину, что после XIV съезда его «потихоньку отпихали от живой партийной работы». Поэтому он объяснял свое поступление в ИКП несколькими причинами, в том числе стремлением «отойти в сторону от практической работы ввиду сложившегося отношения… со стороны ЦК и недоверия со стороны ленинградских товарищей». Но к моменту написания письма Тагунов уже считал, что дальше ему «нечего делать в Институте». Позволю себе привести выдержку из дальнейшего текста письма, характеризующего душевное состояние Никифора Николаевича (подчеркнуто Сталиным синим карандашом): «Таким образом получается, что… остаюсь в Институте лишь для того, чтобы уйти от практической работы ввиду тяготевших надо мной подозрений со стороны ЦК и недоверия со стороны Ленинградской организации. <…> Хочу работать, т. Сталин, а не философией заниматься. <…> Год назад, расставаясь с Вами, я затаил обиду на то, что обозвали Вы меня, хотя и своим, но Сапроновым. Не понял я тогда своей ошибки. За год перебрал я в голове все, что писал, говорил или думал до XIV съезда, и немного после я понял, что мое поведение тогда было именно поведением “своего Сапронова”. Соглашаясь с линией ЦК (тогда большинства ленинцев), не доверял полностью товарищам, которые ее проводили. Предлагал дискуссию. Требовал в 1925 году по отношению к оппозиции таких мер, на которые еще не готова была организация. По-видимому, обострял своим буфером разногласия. Словом, вылез из рядов, выбился из колеи общей работы. Вы были правы, тов. Сталин, и я зря затаил тогда на Вас обиду. Но не хочу быть Сапроновым, хотя бы и своим, а хочу быть партийцем и большевиком. Не из тех я, кто с чистым челом переживает недочеты и неудачи нашей борьбы и работы, хотя и умею в работе скрыть свое страдание под лукавую улыбку. <…> И никогда не сомневался в возможности построения социализма в нашей стране, хотя и относился иногда недоверчиво к отдельным звеньям нашего руководства, подозревая их в сомнении на счет этого построения. Нечего греха таить — ставил под вопрос годность для руководства таким построением отдельных членов нашего ЦК. Но разве один я у вас в партии, который, не соглашаясь с оппозицией и идя против нее, подумывал о том, а крепко ли у вас там в ЦК, а искренняя ли ваша линия? Разве запрещено члену партии и большевику об этом беспокоиться? Нет, тов. Сталин, я не один в партии, который, как Фома неверный, убеждался после смерти Владимира Ильича в верности ему своего ЦК, грубо прикладывая пальцы к ранам, не сразу доверяясь его руководству. Разве это запрещено большевику и даже старому большевику? Старому, пожалуй, непростительно, а я ведь у вас большевик-то молодой, не только из молодых, но моложе. Постояв в стороне и поразмыслив, я не вижу теперь никаких оснований не доверять своему ЦК и хочу, чтобы ЦК тоже снял с меня свое подозрение. Тяготит оно меня, тов. Сталин. Знаю, что ЦК не принимал всерьез болтовню оппозиции о моем карьеризме и шкурничестве <…> Если же ЦК не может снять с меня своего подозрения — пусть вычеркнет из списка ответственных, — много новых людей выросло и свет клином на мне не сошелся, — вычеркнет и отпустит на производство. Отец подучивал меня работать дома, сам я был большой охотник, не забыл ремесла и до сих пор, и через 2–3 месяца из меня выйдет неплохой слесарь, аесли надо, то и столяр заодно. Горе же в народе легче размыкать. Вот как обстоят дела у меня, тов. Сталин, со времени беседы с Вами. Вы обмолвились тогда мимоходом, что “правда пробьет себе дорогу”. Я тоже уверен в этом. Скажите же — что мне делать?» И.В. Сталин ответил ему 25 октября 1927 г. Генеральный секретарь ЦК писал: «Тов. Тагунов. Письмо Ваше от 16.X получил. С ответом опаздываю ввиду объединенного пленума ЦК и ЦКК82. Письмо читали Секретари ЦК. При обсуждении Вашего письма мы пришли к тому выводу, что: а) сомнения, мучившие Вас, переживались в свое время всеми, или почти всеми ответственными работниками, ввиду чего они не могут представлять чего-либо из ряду вон выходящего; б) если и было у ЦК сомнение насчет Вас (оно действительно было), то оно уже прошло, а Вы его непомерно преувеличили; в) мы считаем необходимым так же, как и Вы, Ваш переход на практическую партийную работу теперь же; г) если Вы зайдете на днях к Молотову или Косиору, то можно будет договориться о Вашей партийной работе конкретно. С комм. приветом [подпись]». Но прежде чем распрощаться с Институтом красной профессуры, Николай Никифорович 21 ноября 1927 г. обратился к Сталину с новым письмом, сигнализируя об опасности на философском фронте борьбы с классовым врагом и оппортунистами. Напомню о том, чем был занят генеральный секретарь ЦК в эти дни и недели. 23 октября 1927 г. Объединенный пленум ЦК и ЦКК исключил Троцкого и Зиновьева из состава ЦК. 7 ноября 1927 г. оппозиция во главе с Троцким и Зиновьевым пыталась провести контрдемонстрацию в Москве и Ленинграде. 14 ноября 1927 г. объединенное собрание ЦК и ЦКК исключило их из рядов ВКП(б). 2 декабря предстояло открытие XV съезда ВКП(б), который должен был окончательно покончить с оппозиционными течениями в партии. Письмо Н. Н. Тагунова — красноречивый документ времени. Подлинник представляет пять блокнотных листов в клетку. На первом листе заголовок: «Суть дела». Текст написан черными чернилами, в два столбца на шести страницах. Последний лист содержит один столбец, а также перечень приложений: 1) Копия письма тов. Троицкому от 18/XI-1927; 2) Копия заявления в Правление ИКП от 17/XI-1927; 3) Оригинал ответа Дмитриева-Карева от 27/X-192785. Начинается письмо с краткого изложения темы: «Между некоторыми руководящими работниками партии в теории — с одной стороны, и троцкистами теоретиками — с другой, существует (или возникает) особый блок. Он сложился (или складывается) на почве отказа как тех, так и других от полного торжества ленинизма в теории. К этому блоку причастны и меньшевики. Надо полагать, что такой блок указанных товарищей с троцкистами имеет свою другую сторону (или основу) в текущей практической борьбе. Важнейшее отношение к указанному блоку имеют такие центры, как Институт Ленина, ИКП и Институт Маркса — Энгельса». Это означало, что Никифор Николаевич выдвигал серьезнейшие политические обвинения против руководящих идеологических партийных центров. Что же стало поводом к таким обвинениям и в чем они заключались? 13 сентября Н. Н. Тагунов сдал в правление ИКП набросок «К критике идеалистической философии (опыт материалистической дружбы к гегелевской диалектике)» на имя профессора А.Я. Троицкого. В своем сочинении автор представил план намеченной критики идеализма и изложил ее исходный пункт — процесс становления суждения. Заканчивался набросок очерком истории философии: от Гераклита до Гегеля включительно. Н. Н. Тагунов высказал «ряд упреков современным работникам по философии марксизма в том, что они игнорируют многие указания Ленина о наших очередных теоретических задачах… Также указано, что предлагаемый [Тагуновым] опыт материалистической дружбы к гегелевой диалектике есть попытка отчастипродолжения, а главное — конкретизации поставленной перед современным марксизмом Лениным задачи диалектической обработки истории человеческой мысли <…> сделан резкий упрек бывшему (троцкистскому) руководству “Под Знаменем Марксизма” и Ком[мунистической] Академии, что они ряд лет держали в философии курс на Плеханова, а не на Ленина». Таким образом, наш герой снова пытался не просто написать очередную философскую статью, а выступить в роли серьезного теоретика философии марксизма. Ввиду болезни А.Я. Троицкого работа была передана на отзыв преподавателю ИКП Дмитриеву. 27 октября последний подготовил краткую негативную рецензию: «Доклад крайне претенциозный. Способ подхода к проблемам — “филологический” — с точки зрения “речевых смыслов” и “условных рефлексов”. Доклад в целом можно охарактеризовать как повторение энчмениады в своеобразной форме с громкими декларациями на тему о диалектическом материализме и гегелевской диалектике. Обращают внимание также поверхностные аналогии с некоторыми экономическими постановками». Внизу была сделана приписка: «Присоединяюсь к отзыву тов. Дмитриева. Ник. Карев». Вполне понятно, какова была реакция импульсивного автора. 17 ноября он подал заявление в Правление ИКП с просьбой снять с обсуждения вопрос о его переходе на философское отделение, поскольку счел отзыв Н. А. Карева «совершенно ненаучным, тенденциозным и антиленинским», а также ускорить оформление своего учебного положения на экономическом отделении на основании отзыва Н. С. Березина на работу «Строительство социализма и рента». 18 ноября 1927 г. Никифор Николаевич пишет письмо А.Я. Троицкому (в копии — это шесть машинописных страниц), протестуя против отзыва на свою философскую работу, считая подлинным автором отзыва Н.А. Карева. Он обвиняет его не только в философском невежестве, но придает полемике политический смысл. Вот несколько тезисов из этого письма: «Мещанской фразой о претенциозности Карев дезавуирует обсуждение задач борьбы за торжество ленинизма в философии. <…> Лживость утверждения Карева о моем “способе подхода” к проблемам очевидна»; «Партия лучше Карева знает мое действительное отношение к энчменизму»; научное и философское «кредо Карева состоит в том, что по-мещански отказываясь от обсуждения вопросов борьбы за торжество ленинизма в философии марксизма, он прибегает ко лжи и пошлости, чтобы сорвать выполнение главной задачи, поставленной Лениным перед современным марксизмом, — анализ логической формы; в критике метода ее анализа он прямо борется против Маркса и Ленина. К тому же это свое “кредо” он преподносит в формы фразы, презрительно и грубо сплюнутой через губу самовлюбленного нарцисса. Таково научное и философское кредо троцкиста Карева, такова реакционная роль его в науке, такова его тактика борьбы против нашего стремления к торжеству ленинизма в философии марксизма». Не удовлетворившись этим, Никифор Николаевич через три дня, 21 ноября, пишет письмо Сталину, где обвиняет уже не только «троцкиста» Н. А. Карева, но и, как было указано выше, целый ряд ведущих идеологических учреждений партии и их руководителей. Персонально, по его мнению, это, во-первых, А.Я. Троицкий, который «обнаружил свой блок с троцкистом Каревым», а тот «не просто троцкист, а философская голова троцкизма» и «вожак кадров троцкистских в И.К.П. и других научных учреждениях». Во-вторых, в своем обвинении он объединил Троицкого с А.М. Дебориным и Д.Б. Рязановым. В основу обвинения Н. Н. Тагунов положил неверную, по его мнению, расшифровку ими одного из фрагментов рукописной заметки В. И. Ленина «К вопросу о диалектике». В журнале «Большевик» этот фрагмент был напечатан с пропуском неразобранных слов. Затем, в журнале «Под знаменем марксизма», заметку опубликовали с предисловием А.М. Деборина. В сноске указывалось, что непонятное место расшифровано Институтом Маркса и Энгельса. Для читателей это означало авторство Д.Б. Рязанова и согласие с ним А. М. Деборина. В результате тезис звучал следующим образом: «Таков же должен быть метод изложения (respective изучения) диалектики вообще (ибо диалектика буржуазного общества (подчеркнутые слова требовали расшифровки. — В.И.) у Маркса есть лишь частный случай диалектики)». Именно на это место обрушился Никифор Николаевич, заявляя, что «расшифровка Рязанова — Деборина извращает Ленина». Чем же эти два слова не угодили молодому большевику? Из-за чего загорелся сыр-бор? Что предлагает сам Тагунов? Далее идет удивительный пассаж, демонстрирующий реальное отношение к ленинскому наследию: «Вполне возможно, что неразобранные буквы тезиса Ленина о диалектике говорят в пользу деборинско-рязановской его расшифровки. Не исключено. Но если это даже и так, то большевикам нельзя следовать за буквоедами и меньшевиками в “расшифровке”», т. е. в понимании Ленина, ибо их (меньшевиков и буквоедов) задача замазать различие Ленина от Плеханова в философии марксизма. Независимо от буквы этого тезиса и вопреки буквоедам сторонники торжества ленинизма в философии обязаны были трактовать и опубликовать этот тезис Ленина так: “диалектика категорий буржуазного общества есть лишь частный случай диалектики человеческого познания”. Нечего бояться слов». На основании некоторых философских различий в трактовке ленинского текста делается обличительный вывод: «Старый плехановский груз отвлеченного патернализма тянет Деборина вспять (напоминает о меньшевистском прошлом Деборина. — В.И.). Деборину не переделать Ленина в себя, как бы он ни старался прикрываться в этом Буквоедом и маркой его Института. Не выйдет. Итак. Рязановско-деборинская “расшифровка” тезиса Ленина о диалектике: 1) Обходит специфическое различие Ленина от Плеханова в философии марксизма; 2) Впадает в идеализм и абстракцию; 3) Подает руку механистам (природа вообще!) и богдановцам (движение без материи!); 4) Текстуально и логически недостаточна; 5) Разоблачает “расшифровщиков” как антиленинцев, антидиалектиков, как мелких буржуа; уходящих от конкретного в абстракцию». В заключение Н. Н. Тагунов обращал внимание Сталина на то, что такая позиция «ответственных представителей партийной линии в теории… вредна и опасна для дела борьбы за торжество ленинизма в теории, и именно ею надо объяснить тот факт, что продукция таких партийных теоретических школ, как ИКП, дает слишком много троцкистского угара».
Современный читатель, познакомившись с этим документом, безусловно сочтет его политическим доносом, не лишенным элемента личной заинтересованности. Между тем я уверен, что сам Никифор Николаевич был в то время убежден, что ведет себя с большевистской прямотой, невзирая на лица, считая своим долгом высказать свое мнение. Надо честно сказать, что и поносимые им философы также не отличались в своих трудах уважением к оппонентам. Любопытно, что в данном случае наш герой опять оказался «нашим Сапроновым», забежав «впереди паровоза». На первой машинописной странице в левом верхнем углу резолюция: «В личный архив. Копия письма Тагунова». В этот момент Сталину еще предстояло взойти на политический олимп. Окончательный диктат в области идеологии будет устанавливаться позднее. В этой связи представляется весьма уместным привести высказывание о Сталине В.М. Молотова в беседе с поэтом Ф. Чуевым: «Сталин, в общем, умел использовать и троцкистов, и правых, но, когда потребовалось, тут уж, конечно, полетели щепки. <…> А вот до каких пор можно использовать, тут можно и ошибиться: либо слишком рано с ними разделаться, либо слишком поздно». Вот этого не понимал Никифор Николаевич. Талантливейший постепеновец Сталин наводить свой порядок в общественных науках начал позднее. Атаку на философском фронте вождь начал руками Е. М. Ярославского в марте 1930 г., а 9 декабря 1930 г. на встрече с бюро ячейки Института красной профессуры философии и естествознания лично дал название деборинскому течению: «меньшевиствующий идеализм». И хотя М. Б. Митин, П. Ф. Юдин и другие обвинители и ниспровергатели А.М. Деборина, Н.А. Карева, Д.Б. Рязанова и их коллег использовали, в частности, инструментарий Н. Н. Тагунова, сам он оказался в стороне от этих «плясок на костях поверженных». Их ждали высокие звания, высокие должности и роль «верных сталинских псов». Никифор Николаевич все же покинул ИКП и вернулся в Ленинград. 13 марта 1928 г. Секретариат Ленинградского обкома утвердил его в должности инструктора обкома, и 4 апреля он приступил к работе. 25 марта 1929 г. Секретариат обкома удовлетворил просьбу Н. Н. Тагунова — направить в распоряжение Выборгского райкома, где уже длительное время работала его жена. С августа 1927 г. она являлась ответственным секретарем коллектива РКП(б) фабрики «Красная нить», членом бюро райкома. Между тем Никифор Николаевич и на новом месте не испытывал удовлетворения от работы. Об этом можно судить по его письму С. М. Кирову, без даты, отправленному во время лечения в санатории № 8 (Мацеста, Сочи). Н. Н. Тагунов писал: «Прошу освободить меня от работы в кооперации и отпустить в Москву для продолжения научной работы в Институте Маркса и Энгельса. <…> Работая слесарем на заводе “Красная Заря”, я не бросал научную работу. Но по предложению РК пришлось сняться с производства в завком… Ошибочно считая меня массовиком-практиком, РК послал теперь в кооперацию». Далее Тагунов указывал, что на заседании бюро райкома он заявил, что это неправильное решение, но, подчиняясь ему, проработал на новом месте четыре месяца; предлагал вместо себя Абрамова и просил обком отозвать его из кооперации и отпустить в Москву. Можно предположить, что письмо было направлено в конце 1930 — начале 1931 г. В итоге 14 марта 1931 г. Секретариат обкома согласился откомандировать Тагунова для работы в Институт Маркса и Энгельса. Но требовалось еще согласие Москвы. Лишь 24 июня 1931 г. Секретариат ЦК удовлетворил просьбу Никифора Николаевича «о командировании его в Институт Маркса — Энгельса — Ленина для продолжения научной работы». Судя по известным нам документам, в Институте Маркса — Энгельса — Ленина карьера его не сложилась. До 1937 г. он был заведующим Бюро научных консультаций. Последнее известное нам письмо Тагунова к Сталину датировано 25 декабря 1934 г. и является откликом на смерть С. М. Кирова в ситуации усиленного поиска врагов, «перерожденцев» и прочей «нечисти». Теперь Никифор Николаевич обвинял своих бывших товарищей в обмане партии и готовности к тяжелейшим преступлениям. Не очень понятно, почему главной фигурой он избрал Николая Павловича Комарова, бывшего председателя Ленинградского Совета. Безусловно, он знал о столкновении нескольких старых большевиков, в том числе и Комарова, с Кировым в конце 1929 г. Этот конфликт закончился переводом Комарова в Москву, но с сохранением его в номенклатуре. Никифор Николаевич предстает здесь в весьма неприглядном виде. Письмо Тагунова занимает два с половиной блокнотных листа в клетку. На первой странице красным карандашом резолюция Сталина: «Архив С.». На последней странице внизу сделана надпись: «По распор[яжению] т. Поскребышева Копия послана т. Жданову 1.1.35 г.». Приведем текст письма. «Уважаемый и дорогой Иосиф Виссарионович! Факты говорят за то, что банда зиновьевских убийц была подведена к тов. Кирову не кем иным, как Комаровым и его кадрами, и подводили они эту банду к нему систематически. Например, такой факт. Ленинградские рабочие большевики изгоняли Румянцева. А люди Комарова его систематически старались пристроить. Когда в Выборгском районе секретарил Пылаев, то Осипов с Абрамовым устроили Румянцева зав. Домом Культуры. Дело дошло до того, что Никитин предложил его в состав райкома. Это было уже во время прихода Струппе, он таким образом был выявлен, показан активу (вопреки, видимо, «благим» намерениям Никитина кому-то услужить) и актив категорически потребовал его немедленно убрать и из района, и из Ленинграда. Что и было сделано при Струппе. Тем не менее потом, при Царькове, Румянцев опять появляется в районе, и Осипов с Абрамовым ставят его секретарем Райсовета. Никитина же, в свое время предлагавшего ввести Румянцева в райком, Царьков вводит в состав бюро райкома. Кадрами в это время практически управлял в обкоме Осипов — правая рука Комарова. О том, что банду эту комаровцы вскармливали систематически и с каким-то расчетом политическим, говорит и то, что действительно преданных партии людей, которые с зиновьевцами никогда на сделку не шли и не пойдут, они систематически оттирали от Кирова и из Ленинграда выкуривали. Ведь это же факт, что меня с «Красного Выборжца» Царьков с Абрамовым сняли, вместе со мной выбили из рядов Суздальцеву (жену Н.Н. Тагунова. — В.И.) и не нашли ничего лучшего, как послать на «Красный Выборжец» указанного Никитина. Найдутся и другие факты, если покопаться в этом деле поглубже. Люди эти совершенно беспринципные и, Вы меня извините, но держать таких людей в ЦК и в его аппарате без опаски нельзя. Напускают они и подведут с тыла банду не к одному, а к ряду работников. Осипов сидит теперь поблизости от Кагановича, Бабицын около Ежова, надо посмотреть, нет ли подобного рода людей и близ Ворошилова, и подумать о том, как бы обезопасить себя от этого их качества пропускать банды с тылу. Может быть, я преувеличиваю, но у меня нет никакой уверенности, что Комаров и его люди искренне и идейно идут за ЦК, а не лгут и фальшивят. Ведь говорил же Сааков — нач. Политуправления ЛВО Фролову накануне XIV съезда — “ты поосторожней с Тагуновым — еще неизвестно, чья возьмет”, а ведь он был левее Комарова и ближе к ЦК. Не случайно, что банда эта окопалась в так назыв[аемом] «Истмоле» [Комиссия по изучению истории Всесоюзного Ленинского коммунистического союза молодежи и юношеского движения в СССР], в Ленинграде Истпартом [Комиссия по истории Октябрьской революции и Коммунистической партии] заведует, как известно Понамарев — другая рука Комарова. Теперь у них здесь в историко-партийном ИКП квалифицируется Блюменталь — бывший зиновьевский лакей и зав. информацией Комарова. Неплохой будет фальсификатор истории большевизма в Ленинграде. Ну а Свешников несомненно держался специально для того, чтобы изолировать от КИРОВА опасных для них людей и перехватывать их письма к Кирову. Сигнализировал я в свое время и Кирову, и ЦК, что душит партийных людей в Ленинграде комаровская беспринципная шайка, но писал не прямо, а намеком, и, видимо, в этом была моя большая ошибка». Из документов видно, что никакого «удушения» Н. Н. Тагунова на деле не было. Он сам просил и в 1926 г., и в письме С. М. Кирову в 1931 г. отпустить его из Ленинграда в Москву для работы «в одном из научных учреждений партии», указывая, что его способен заменить на работе в кооперации именно Абрамов, обладающий качествами «массовика-практика». И эта просьба каждый раз удовлетворялась. На тот момент, когда 14 апреля 1931 г. Секретариат Ленинградского обкома партии постановил откомандировать его для работы в Институте К.Маркса и Ф. Энгельса, он был членом президиума Выборгского райсовета. Но еще более, чем содержание письма, интересна реакция Сталина, увидеть которую позволяют оставленные им пометы. В левом верхнем углу карандашом резолюция Сталина: «Читал. Возможно, что т. Тагунов прав. И. Ст.». В тексте письма около фамилий Осипова, Абрамова, Никитина, Царькова Сталин карандашом сверху надписал: «(комаровец)». Машинописные копии были направлены Ворошилову, Кагановичу, Молотову и Орджоникидзе. Сам Н. Н. Тагунов 24 ноября 1957 г. написал своему партийному товарищу Накоряковой такие строчки: На память о совместной чистке Партии в 1934–1935 гг. Мы Гению дорогу расчищали, Когда из Партии порой Друзей своих с тобою Так беспощадно исключали… И гневной, властною рукой Их этим убивали… С 22 июля 1937 г. он трудился в Главлите, политредактором социально-политической литературы. В 1940 г. у него на работе произошел какой-то конфликт, и он был исключен из партии «за невыдержанность». Но, видимо, вышестоящие инстанции это решение отменили, ибо Никифор Николаевич не только 19 июня 1940 г. ушел из Главлита на пенсию по инвалидности, но руководство Главлита ходатайствовало о назначении ему персональной пенсии. За время работы в Главлите у него завязались знакомства с рядом деятелей советской культуры. Его жена, Валентина Ивановна Суздальцева, после переезда в Москву с сентября 1932 г. по июль 1934 г. училась на курсах марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б). В это время ее настигла болезнь, и Валентина Ивановна сконцентрировалась на литературной работе. В 1936 г. вышла ее книга «Партийная работа на Северном фронте. 1918–1919 гг.». С мая 1937 г. по декабрь 1940 г. она политредактор Главлита. С декабря 1940 г. пенсионерка. Во время войны супруги с сентября 1941 г. по март 1943 г. находились в эвакуации в Уфе. В апреле 1943 г. вернулись в Москву.
Н. Н. Тагунов писал стихи, которые время от времени посылал П.И. Чагину, В.Я. Кирпотину и, возможно, другим корреспондентам. Например, 15 мая 1956 г. он написал два стихотворения В. Я. Кирпотину, которые доказывают их неформальные дружеские отношения. Представляет интерес письмо Н. Н.Тагунова президенту АН СССР С.И. Вавилову от 1 апреля 1946 г., в котором он благодарит академика и его сына за перевод и редактирование книги о выдающемся американском физике экспериментаторе Р.Вуде. Тагунов и Вавилов были знакомы лично. В письме Никифор Николаевич сообщает, что получил путевку в санаторий для больной жены, напоминает о своих бытовых проблемах после переезда в Москву в 1931 г. В письме прослеживаются взгляды Никифора Николаевича на целый ряд современных ему проблем и его интерпретация некоторых тезисов книги. Прежде всего, надо отдать должное С. И. Вавилову. В ситуации начинавшейся «холодной войны» и противостояния с США советский физик оценивал американского коллегу самым восторженным образом. В свою очередь, Н. Н. Тагунов по-своему интерпретирует некоторые пассажи книги. Например, автор называет Р. Вуда «сверходаренным американским мальчиком, который не стал взрослым за всю свою жизнь», имея в виду, что его герой сохранил на всю жизнь интерес и удивление перед загадками природы. Никифор Николаевич отвечает на это в стиле борца с низкопоклонством перед Западом: «Не в пример американским наши русские ребята вырастают. И вырастая… продолжают оставаться самыми дерзкими и оригинальными творцами науки. А не только экспериментаторами, вроде Вуда и Кº, которые так и не вырастают, то есть не вылезают из ползучего эмпиризма экспериментаторов, не поднимаются до уровня мыслителей, делающих сознательно… эпохи в науках». Конечно, остается вопрос, насколько искренни были эти высказывания. В архиве сохранилось стихотворение Тагунова о Сталине, написанное в эти же годы, которое, конечно, не предназначалось для посторонних глаз. Из протокола ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(б) Каганович: — Пантуфель принес нам печальные вести: Еврейский Народ отказался от чести Активно вступить на борьбу со злодеем. Он в массе остался трусливым евреем. Союза Советов другие народы Законно полны к нему гнева и злобы. Меня опозорил Еврейский Народ — Не вождь уж теперь ему я, а урод… Типичной народной еврейской черты — Бежать с поля боя, податься в кусты — Лишен уж давно я. Не мне трусом выть И правнуком Ноя, как видно, не быть. Народ теперь свой я готов растерзать, Казацкою плетью на бой поднимать. Дозвольте мне Тору ему прописать! С т а л и н: — Пусть рыцарь Свободы товарищ Андреев От гнева Народов спасает евреев. Не хуже тебя он их может любить… Но в гневе любовном не будет лупить. П о с к р ё б ы ш е в: Записывает слова Сталина как решение. С т а л и н: Подходит к настольной картотеке членов ВКП(б), вынимает свежеотпечатанную карточку из незаполненного ящика и, глядя на нее: — Седьмой мильон бойцов отважных Под знамя Ленина вступает. И на фронтах Отчизны славных Геройской смертью умирает… Вкладывает карточку обратно в ящик и, оглядывая картотеку в целом: — Вот мертвые, а вот живые. Мильон остался из шести… И всё вчера лишь принятые… Да и мильон едва ли наскрести, Но как один бойцы лихие. А это что? Берет особо секретную группу карточек из числа мертвых: — Средь убиенных Я нахожу от жизни отрешённых Решеньями ЦК И Тагунова-дурака. Таких как он, ума лишённых, Средь мертвых горсть невелика, Десятка два, пяток едва ли, Что роль свою умом играли, С него сойдя наверняка, Что чувствами в работе брали, Дойдя до званья простака. Из партии мы их убрали, Чтоб не валяли дурака. Десятков пять ума лишённых, От жизни нами отрешённых, Все к ряду с мертвыми лежат… Ошибкой было б оглушённых Всех убиенными считать… Берет карточку Тагунова Никифора и читает прикрепленное к ней заявление: — Прошу у Партии прощенья: Пред ней виновен только в том, Что сам себя без сожаленья Публично отхлестал кнутом. И всем бойцам на удивленье В себя я выстрелил потом, Себя тем самым критикуя За то, что Ленинский закон, Как Сталин, в партии не чту я, Таким же грубым стал, как он, И быть мерзавцем не хочу я. Никифор Тагунов. С т а л и н: Сей пред Народом — не виновен. Его свободу защищая, Себе он голову сломал… Народ от гибели спасая, Геройски он на поле пал… Его он преданный был воин И ныне… жизни он достоин. Перекладывает карточку из отдела мертвых в отдел живых. Маленков: — А как с другими дураками Ты мне прикажешь поступить? Их пять десятков (между нами)… Не знаю, где их положить. С т а л и н: Я полагаю воскресить Их жизни, друг, пора настала. Пусть сердцем люди будут жить, Коль головой жить перестали. Народу правдою служить… Без рук, без ног другие стали… А эти — головы отдали, Чего же с ними нам мудрить. Коль жизнь без головы прожили, И две сумеют, друг, прожить. Выписка верна: Поскрёбышев, 11 марта 1949 года (?) Переписал: Никифор Тагунов, 1 марта 1946 года, Москва. Судя по содержанию (о еврейском народе), стихотворение скорее надо датировать 1949 г. К сожалению, мы мало знаем о последующих годах жизни Никифора Николаевича. В 1950-е гг. он жил в Москве по адресу: Скатерный пер., д.5, кв.3. Писал стихи. Умер в Москве 12 апреля 1968 г.
Тексты стихотворений взяты из рукописного фонда МИХМа…
НАШ ПРИЗЫВ Ко всем – писателям, поэтам Горит в ком творческий позыв, Кто жаждет знанья, рвётся к свету – Мы шлём наш пламенный призыв.
Ко всем, кто к НЭПу не взывает, Кто у плугов, у верстака, Трудясь кто песнь свою слагает Под разговор и шум станка.
Ко всем, кто с песней труд свой спорит, В ком гордость взлётов горяча, - Иди в наш круг и дверь откроет Тебе редакция «Луча».
Не бойся – пол не замарает След трудовых твоих лаптей, - Лишь тот поэт, кто не желает Иметь сапог – души светлей. /г. Муром. газ. «Луч» 23.03.1924 г. (№ 68)/
МЫ ГЕНИЮ… Товарищу Накоряковой. На память о совместной чистке Партии в 1934 – 1935 гг. Мы Гению дорогу расчищали, Когда из Партии порой Друзей своих с тобою Так БЕСпощадно исключали… И гневной, властною рукой Их этим убивали… Иной, не выдержав удара, Валился с ног. Другой, по сердцу нашим пара, Убитый, умереть не мог. Смерть - Одних убивает, других закаляет, А третьих – смягчает душой… И к жизни, порой, Воскрешает, друг мой: Уснувшим сердцам, остывшим душой, Даёт она пламень, Их будит покой! /24 ноября 1957 г. Москва
ЯБЛОНЯ И ВИШНЯ Отцвела яблоня В вишнёвом саду. Говорит ей вишня: - Друга не найду. Я, ведь, молодая, Ты хоть и стара, - Обними-ка, милая, За него меня. Усмехнулась яблоня: - Как же мне обнять, Когда ветви старые Никак не поднять. Вишня изогнулась Всем своим стволом, К яблони прильнула И растут вдвоём. Так в саду вишнёвом Они много лет. И стал у них новым Вкус и плод, и цвет. Яблоко на вишне Сочное растёт. Яблоня, как вишня, Радостью цветёт! /04 июля 1959 г. Москва
