Социально-политическая история Северо-Восточной Руси в домонгольский период
Начало » » » Перемещение политического центра Северо-восточной Руси из Ростова во Владимир в 1155-1177 гг.
Ю.В. Кривошеев
Долгое время отечественная историография начинала историю Северо-Восточной Руси с XII в. - с «прибытия» туда южнорусских князей. До этого времени междуречье Оки и Волги представлялось в исторической литературе «землей неизведанной». Этот недостаток остро чувствовал А.Е. Пресняков, делавший емкие замечания «о значительной сложности исторических судеб, пережитых ею в предыдущее время». Эти положения были развиты в 20-е годы А.Н. Насоновым, который ярко продемонстрировал преемственность общественного развития Киевской и Владимиро-Суздальской Руси.
Признавая правильность их выводов, историки 30-х годов рассматривали социальные явления в северо-восточных землях XI - XII вв. с позиций марксистско-ленинской методологии. В результате дискуссий возобладала точка зрения Б.Д. Грекова, согласно которой в этих землях уже в XI в. существовал феодализм с присущими ему классовым антагонизмом. Л.В. Черепнин высказывал сходную точку зрения. Данной традиции и ныне придерживается ряд российских историков.
В то же время Л.В. Данилова, выступая с концепцией «государственного феодализма», полагает, что в период раннесредневекового восточнославянского государства «феодальные классы» и государственность находились еще в стадии становления. Феодализация Северо-Восточной Руси происходила в специфических условиях, что было связано с «военно-дружинным освоением края»; «здесь произошло своеобразное наложение ранних и зрелых феодальных форм»; «феодальные отношения в Северо-Восточной Руси в известном смысле можно называть вторичными».
Концепция И.Я. Фроянова и его школы с иных позиций освещает многообразие общественных процессов начальной истории Руси. Речь идет о достаточно длинном переходном периоде от доклассовой формации к классовой феодальной. В конце X - начале XI вв. Русь вступает в полосу завершения распада родо-племенного строя. Но на смену ему приходит не феодальная формация, а предваряющая её социальная организация, основанная на территориальных связях. Этот процесс наблюдается в Древней Руси повсеместно, в том числе и на Северо-Востоке.
До конца I тыс. н.э. в Междуречье Оки и Волги проживали в основном финно-угорские народности (см. Мерянская культура). С XI в. сюда стали проникать первые группы осваивавших Восточно-Европейскую равнину восточных славян. Полностью освоение славянами Волго-Окского Междуречья завершается в XI - XII вв.
Видимо, серединой XI в. в северной части Междуречья можно фиксировать появление варягов. Недаром летописная легенда помещает Синеуса на Белоозере. О присутствии варягов в Заволжье, Верхнем Поволжье и Междуречье свидетельствуют письменные и археологические данные. Раннее их присутствие на этих территориях, полагаем, надо связывать не только с их самостоятельной деятельностью, но и с непосредственным влиянием на развитие края в IX - XI вв., главных центров восточных славян - Новгорода и Киева. Северо-восточные земли находились в союзническо-данническом положении. Именно на них опирается Олег в своей «южной» экспедиции 882 г. «Поиде Олег, поим воя многи, варяги, чюдь, словени, мерю, весь, кривичи...». Расширенный вариант союзников-данников мы видим в 907 г. в «греческом» походе того же князя, когда он «поя же множество варяг, и словенъ, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны, и северо, и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверци...». Таким образом, формирующийся суперсоюз восточнославянских племен захватывал и колонизуемые северо-восточные земли. Отношения с центром союза союзов Киевом строились на основе даннической, включающей и военную, повинности.
Впрочем, Междуречье и его окрестности в IX - X вв. вряд ли можно рассматривать как глухие углы с архаическим укладом жизни. Здесь имели место сложные и насыщенные социальные отношения. На это указывает наличие городских центров. Уже Рюрик, «прия власть», «раздал мужемъ своимъ грады», большую часть которых составили именно северо-восточные города: Ростов, Белоозеро, Муром. Города, как центры племенных союзов, направившие «воев» в поход на Царьград, получают «греческую дань». Среди них - Ростов. Возможно, под «прочими» разумеются и другие северо-восточные города, но, возможно, и то, что в начале X в. Ростов становится на какое-то время «единоличным» центром округи. О значении Ростова в конце X в. свидетельствует и факт «посажения» здесь Владимиром Ярослава (988 г.), а затем Бориса (и одновременно Глеба в Муроме).
В XI в. на страницах летописей появляются Суздаль и Ярославль. Они упоминаются в связи с экстремальными ситуациями: неурожаем, голодом и, как следствие, - социальным недовольством, поддержанном туземными языческими лидерами - волхвами. Таким образом, мы видим здесь общинное устройство и организацию, так сказать, в действии. Не менее отчетливо в этих событиях выступает и другая сторона: северо-восточный регион и в XI в. предстает зависимым, территорией, с которой собирается дань в пользу других общин и их князей, а на рубеже XI - XII вв. «становится театром межволостных и межкняжеских войн».
Новые конкретные факты общественной жизни на Северо-Востоке Руси дают нам коллизии 1096 г., в центре которых находились Ростов, Суздаль, Муром. Проанализировав их, И.Я. Фроянов и А.Ю. Дворниченко пришли к следующему выводу: «Летописный рассказ, повествующий о княжеской борьбе на далеком Северо-Востоке, содержит ряд указаний, которые дают возможность понять особенности местной общественной жизни. Перед нами самостоятельные городские общины, обладающие мобильной военной организацией, общины, консолидировавшие вокруг себя большую территорию, именуемую землей, волостью. Земля состоит из главного города (Ростов) и пригородов (Суздаль, Муром). Между главным городом и одним из наиболее крупных пригородов (Суздалем) завязывается борьба за преобладание. Все это свидетельствует о сравнительно высоком уровне социально-политической жизни местного общества и позволяет усомниться в довольно распространенных в литературе представлениях о его отсталости».
Вместе с тем ситуация 1096 г. показывает и то, что в княжеской среде северо-восточный регион начинает играть более выдающуюся роль. В это время сюда совершает поездки Владимир Мономах. Венцом его пребывания здесь становится основание в 1108 г. крепости Владимира-Залесского. Северо-Восточная Русь постепенно начинает приобретать все более весомый политический статус; формируются предпосылки политической самостоятельности региона; завершается переход к «классической» схеме древнерусского города-государства.
Таким образом, в XI - начале XII вв. на Северо-Востоке, как и в других землях Древней Руси, происходит складывание первичной государственной формы - города-государства, по всей видимости, политической системы довольно универсальной для исторического процесса на стадии политогенеза. Во всяком случае, к такому выводу пришли И.М. Дьяконов и В.А. Якобсон. Процесс формирования государственности на Руси в целом и на Северо-Востоке в частности, убедительно подтверждает их наблюдения.
К концу XI в. можно отнести истоки соперничества городских общин за первенство. Вначале - это «старейшие» города Ростов и Суздаль, позже к ним прибавляется «мезиний» Владимир. Рост его значения происходит уже при Юрии Долгоруком, а апогей могущества приходится на княжения Андрея Боголюбского и Всеволода III. Рассмотрение бурных коллизий в истории северо-восточных земель второй половины XII - начала XIII вв. как соперничества городов, в первую очередь Ростова, Суздаля и Владимира, началось еще в XIX в. Так подходил к этой борьбе, например, Н.А. Полевой. С.М. Соловьев считал, что с Андрея Боголюбского начался «период борьбы между старым порядком вещей и новым. Начало этой борьбы обозначилось борьбою старых городов с новыми». Схему борьбы городов С.М. Соловьев наполнил и социальным содержанием. По его мнению, в старых городах «слышится преимущественно голос высшего разряда - ростовских жителей бояр, дружины вообще». Новые города - пригороды - возглавляет в борьбе князь. Вечевые традиции здесь отсутствовали. Жители пригородов - «люди простые ремесленные», «получив от князя свое бытие, они необходимо считали себя его собственностью». Борьба городов «должна была решить вопрос: где утвердится стол княжеский - в старом Ростове или новом Владимире, отчего зависел ход истории на севере».
Трактовка социальной борьбы на Северо-Востоке Руси, как борьбы городов в историографии XIX - начала XX вв. получила полную поддержку. Более сдержанно отнеслись к такому пониманию этих коллизий советские историки. М.Н. Тихомиров полагал, что в такой традиционной постановке вопроса теряется социальный смысл борьбы. Тем не менее, тезис о борьбе городов продолжал развиваться.
В конечном итоге, восприятие конфликта как борьбы городов между собой или как борьбы между отдельными «партиями» всего края зависит от подхода к расстановке социальных сил в этой борьбе. Краеугольным камнем при рассмотрении борьбы городов является также вопрос об участии в ней народных масс. Большинство историков признают определенную роль городского «людья» в межгородских столкновениях. Но силу горожан историки, как правило, видят только во Владимире, считая Ростов и Суздаль городами боярскими, где боярство «поглотило» все остальное население. От решения, в первую очередь, этих вопросов и делались общие выводы.
Наиболее подробно конфликт 1175-1177 гг. был рассмотрен В.О. Ключевским. Анализируя события на широком фоне действующих в них социальных сил, ученый вскрыл социальную сущность явлений глубоко и масштабно. Отталкиваясь от выводов С.М. Соловьева, В.О. Ключевский пришел к заключению, противоречащему им, выявив «тройную борьбу» общества, разделившегося «в борьбе горизонтально, а не вертикально», т.е. по сословиям, а не по городам. Цепь рассуждений В.О. Ключевского слаженна, все выводы логичны.
Исследование вопроса В.О. Ключевский начинает с летописных свидетельств, лежащих, так сказать, на поверхности. После смерти Андрея Боголюбского в Суздальской земле началась княжеская усобица, по происхождению «очень похожая на княжеские усобицы в старой Киевской Руси», однако резко отличная тем, что в ней «местное население приняло деятельное участие». Но эта «земская вражда» «шла глубже, захватывала все общество сверху донизу». В результате «все общество Суздальской земли разделилось в борьбе горизонтально, а не вертикально: на одной стороне стали обе местные аристократии, старшая дружина и верхний слой неслужилого населения (промышленная аристократия) старших городов, на другой - их низшее население вместе с пригородами». Аристократия «новых» городов (дружина) также примкнула к «старейшим» городам.
Рассмотрим летописные факты, которые позволили В.О. Ключевскому сделать такие выводы. Во-первых, после битвы под Владимиром «прислашася к Михалкови князю Суждалци, рекуще: “мы, княже, на полку томь со Мстиславом не были, но были с ним боляре, а на нас лиха сердца не держи, но поеди к нам”». В.О. Ключевский почему-то переводит текст: «... были с ним одни наши бояре». Однако посмотрим, так ли это. Возвратимся чуть назад. Ярополк, преследующий Михалку, присылает «весть» находящемуся в Суздале Мстиславу - «си же весть приде ему в суботу, и яви дружине. Заоутра поеха изъ Суждаля борзо якож и на заяц, дружине постигающи его. Михалку не доехавше Володимеря [со братомъ Всеволодомъ] за 5 верстъ, срете и Мстиславъ с своею дружиною изънезапа...». Таким образом, летопись определенно говорит, что в битве принимала участие только личная дружина Мстислава. Это не суздальская городовая дружина - она была бы названа «суздальской», «суздальцами». Кроме того, Мстиславу было известно только то, что Михалка идет с малой дружиной, следовательно, ему не было необходимости собирать городскую дружину. Мгновенное бегство Мстислава с поля брани, когда он увидел с Михалкой владимирскую дружину, дополняет наши наблюдения. Поэтому речь суздальцев надо понимать следующим образом. «Мы», т.е. наша городская дружина, в том бою не участвовала, а была там со Мстиславом его личная княжеская дружина, его бояре, которые, возможно, пришли с ним ещё из «Русской земли». Под «суждальцами» в данном случае следует понимать не дружину города, а все население, включая и социальную и имущественную верхушку городской общины, и «людье», простых общинников. Итак, по-нашему мнению, население Суздаля не было расколото на общественные «верхи» и «низы». Из контекста летописи представляется возможным выяснить только то, что в Суздале был Мстислав со своей дружиной, с одной стороны, и остальное население со своими лидерами - с другой.
Во-вторых, В.О. Ключевский пишет о 1500 дружинниках Владимира, примкнувших к аристократии Ростова и Суздаля. Мы считаем, что здесь можно говорить только о зависимости Владимира, как пригорода, от Ростова. По крайней мере, в военном отношении. Раскол владимирцев на противоборствующие политические партии предполагать здесь вряд ли возможно. Вероятно также то, что, посылая свою дружину навстречу Мстиславу и Ярополку, владимирское вече остается верным решению «всей земли» о приглашении этих князей, не предполагая, конечно, что их дружина может оказаться в стане врагов. Во всяком случае, последующие действия владимирской дружины находятся в теснейшей связи со всей владимирской общиной.
Последний аргумент В.О. Ключевского - слова из послания Всеволода Мстиславу накануне битвы на Юрьевом поле: «брате, оже тя привели старейшая дружина... тобе Ростовци привели и боляре, а мене былъ с братом Богь привелъ и Володимерци». В данном случае ученый понимал под «ростовцами» торговую аристократию. Вряд ли это так. Ниже мы покажем, что оснований выделять или отделять эту категорию населения от прочих ростовцев - горожан, как и ставить во главе города, в XII в. ещё нет. «Ростовцы» же - это все свободное население города, равно как и «суздальцы» и «владимирцы».
Итак, мы не можем согласиться с концепцией, выдвинутой еще историографией XIX в. и поддержанной на иной методологической основе советскими историками, что события 1175-1177 гг. представляют борьбу отдельных социальных слоев между собой. А если так, то следует признать, что происходила борьба именно городских общин.
«Ростовци», «суздальци», равно как и «владимирци» и «переяславци», выступали действенной силой в борьбе городов. В ней, как писал К.Н. Бестужев-Рюмин, «являются деятелями целые массы». О ведущей роли горожан говорит тот факт, что в летописи при перечислении «действующих лиц» впереди стоят горожане: «Ростовци и боляре», «Ростов, Суждаль и вси боляри», «людье вси (т.е. владимирцы) и бояре» и т.д. Думать так, кроме того, дают основания как «большая социально-политическая активность рядового населения», так «сама социально-политическая организация древнерусского общества с присущей ей непосредственной демократией». Безусловно существовали различные социальные категории горожан, но в летописи они не указываются. Летописцу - очевидцу событий - это не важно. Он не видит необходимости противопоставлять их друг другу. «Лучшие», «простьци» или купцы - все они для него члены единой городской общины. Он и представителей городской дружины называет по имени горожан. Все это свидетельствует о ещё прочных общественно-политических связях внутри городских общин.
Однако мы вовсе не хотим сказать, что здесь не было своих лидеров. В.О. Ключевский, например, ставил во главе общества, наряду со служилой аристократией, также торговую. А.Н. Насонов отводил купечеству - «наиболее деятельному и самостоятельному» «классу» северо-восточного края - уже первенствующую роль. Участие боярства в борьбе городов, считал он, лишь осложняло ее. Мы полагаем, что, несмотря на приведенные веские доводы, А.Н. Насонов преувеличивает социальное значение купечества. Летопись молчит о какой-либо выдающейся роли торговой прослойки. Видимо, это не случайно. Купечество в XII в. ещё политически «не созрело» до уровня руководства обществом. Их объединения «носили характер торговых предприятий, не имевших политического значения, т.е. не участвовавших непосредственно в управлении городом-землей», «их участие в политической жизни города-земли определялось их принадлежностью к тому или иному основному сословию». По нашему мнению, общественной жизнью городских общин руководило боярство.
Однако вопрос о происхождении, формировании и месте в древнерусском обществе боярства относится к числу дискуссионных в современной отечественной медиевистике. Поэтому считаем необходимым остановиться на нём.
С 60-х годов в советской историографии установились взгляды на боярство как на основную движущую силу развития русского общества домонгольского периода. Приход к власти бояр сопровождался ожесточенной борьбой с князьями. Наиболее концентрированное выражение эта концепция нашла в работах Б.А. Рыбакова.
Нельзя сказать, чтобы эта концепция была нова - схожие взгляды неоднократно высказывались историками в прошлом. Но в отечественной исторической литературе 60-80-х годов они получили детальную разработку. В таком ключе видит отношения бояр и князей в Новгородской земле В.Л. Янин. По его мнению, история Новгорода, начиная с XI в. насыщена антикняжеской борьбой кончанского боярства за правительственные прерогативы. Цепь непрекращающихся кровавых столкновений боярской знати с князьями сопровождала развитие Галицко-Волынской земли, согласно Н.Ф. Котляру. Как «боярско-аристократическую государственность» определяют суть общественных отношений в Северо-Восточной Руси Ю.А. Лимонов и Ю.А. Кизилов.
Вместе с тем на роль боярства в древнерусской жизни и их отношения с князьями существуют и другие воззрения. По отдельным моментам выразили свое несогласие с изложенной точкой зрения Ю.Г. Алексеев и В.Б. Кобрин. Совсем иначе оценивает положение боярства и князей в Древней Руси И.Я. Фроянов. Он считает, что «бояре предстают перед нами прежде всего как лидеры, управляющие обществом, т.е. выполняющие известные общеполезные функции»; «вместе с князьями они составили правительственную прослойку». Эти положения развиваются в работах А.Ю. Дворниченко, С.С. Пашина, А.В. Петрова, Т.В. Беликовой, А.В. Майорова.
Отправной точкой суждений о главенстве боярства в политической и экономической жизни Древней Руси является гипотеза об изначальности власти боярства, связанного своим происхождением с родо-племенной старейшиной, от которой была унаследована и их кастовость, и вторичность власти князя. Эту гипотезу обосновывает, используя в основном новгородский материал, В.Л. Янин. Тем самым он отодвигает процесс возникновения и формирования боярства вглубь веков, по сути дела снимая проблему длительного социального расслоения общества при переходе к классовым отношениям. Исследователь ставит нас перед фактом существования уже в IX в. сословия бояр - «непополняемой касты аристократов», противостоящей и князю, и всем другим социальным группам. Эти построения оспаривает Ю.Г. Алексеев. Боярство, по его мнению, появляется не из аристократической патронимии-рода, а по мере социальной дифференциации территориальной общины. На определенном этапе замечается «четко выраженное выделение богатой и властной верхушки, соответствующей «боярству» древнейших известий о Новгороде». Следовательно «эта верхушка является... не изначальным - первичным, а производным - вторичным элементом, результатом известного процесса социального развития». И в дальнейшем боярство пополнялось за счет все более и более углубляющейся и убыстряющейся имущественной и социальной градации общины. Дальнейшее развитие этих, представляющихся обоснованными суждений логически ведет нас к необходимости, признания того, что из общинного происхождения боярства должно следовать сохранение их связи с общиной на протяжении определенного времени, и даже зависимость. Такая привязанность к общине, безусловно, приводит, в свою очередь, к замедлению процесса и консолидации боярства как единого сословия.
Советские историки ещё в 30-е годы заметили, что в XI в, в северо-восточных землях происходило зарождение собственной туземной знати - «старой чади», «лучших». Правда, ученые считали эту знать генетически связанной с родоплеменной. Полагаем, что не стоит абсолютизировать этот факт, поскольку следует учитывать и наличие борьбы между старой родовой верхушкой, и нарождающейся в недрах первобытнообщинного строя новой знати. По нашему мнению, какой-то части родовой знати пришлось уступить дорогу новой. Это могло происходить и мирным путем. Но в Северо-Восточной Руси мы наблюдаем ожесточенную борьбу, закончившуюся, видимо, уничтожением старой знати. Порывая с родоплеменными отношениями, новая знать в то же время перенимала в административной сфере прерогативы племенной знати, становясь лидерами строя «общинного, но без первобытности», т.е. этапа, непосредственно предшествовавшего феодальной формации.
О наличии какой-то местной богатой верхушки в Ростове и Суздале мы узнаем из летописного известия о княжеских усобицах в этих землях в 1096 г. Захватив Суздаль, князь Олег, «омиривъ городъ, овы изъима, а другыя расточи, и именья их отья». То же было и в Ростове.
Формирование местной знати происходило наряду с нахождением в северо-восточном крае южною (в основном киевского) боярства. Если для второй половины XI в. мы узнаем об этом по результатам археологических раскопок, то о княжеской дружине, обосновавшейся здесь в первые десятилетия XII в, имеются достоверные письменные известия. Киево-Печерский патерик сообщает: «И бысть послам отъ Володимера Мономаха въ Суждальскую землю, сии Георгий (это потомок варяжских дружинников, состоявших на службе у киевских князей, Георгий Симонович) дасть же ему на руце и сына своего Георгия (Юрия Долгорукого)». Летописи дают дополнительные сведения о Георгии Симоновиче и его деятельности в Ростове и Суздале. Он называется «боярином болшим», «воеводой» Юрия Долгорукого и ростовским тысяцким. Должность тысяцкого была довольно значительной в административной системе русских земель. Наряду с военным командованием тысячей (ополчением), тысяцкие также исполняли управленческие правительственные функции. Несмотря на назначение их князем, они играли большую роль в местной жизни. Причем, если М.Н, Тихомиров обнаруживает «непосредственную связь их деятельности с жизнью городского населения», то И.Я. Фроянов говорит о связи тысяцких «вообще с волостным населением». Это подтверждается и последним упоминанием о Георгии Симоновиче в Патерике: «По летех же мнозех седе Георгий Владимеровичъ въ Киеве, тысяцькому жъ своему Георгиеви, яко отцу, предастъ землю Суждальскую». Нам представляется важным указание на связь боярина-тысяцкого с волостной округой главного города, ибо имеются мнения, что Георгий Симонович «командовал» только своей дружиной («боярскими боярами»), находясь как бы в стороне от местной жизни.
Принимая точку зрения М.Н. Тихомирова и И.Я. Фроянова, мы можем предположить, что в подчинении (в этом проявляется зависимость края от Киева, усилившаяся с появлением постоянной южной администрации) у «боярина большего» находилась и знать местного происхождения. Под «сущими под ним» «болярами», отмеченными Патериком, могли скрываться не только его дружинники, но и верхушка местной знати. Правда, Ю.Г. Алексеев замечает, что в XII в. «лучшие мужи», «вячьшие» и т.д. - «это, по-видимому, не бояре», «а наиболее богатые и влиятельные члены городской общины, социальное выделение которых только намечается». Но возникает вопрос - неужели только верхушка дружинников называлась боярами? И здесь мы подходим к вопросу о соотношении (разумеется, не количественном) местной знати и дружинного боярства. По этому поводу существуют различные мнения. Традиционно считается, что зарождающаяся местная знать входит в состав пришлого господствующего класса. Некоторые историки пишут, что, наоборот, бояре-дружинники в XII в. начинают «тяготеть, в первую очередь, к городам, а не к конкретным князьям». По Ю.Г. Алексееву, местная знать «либо входит в княжескую дружину, порывая тем самым с городской общиной и приобретая новый политический статус, либо сохраняет свои общинные связи, захватывая в своей общине политическую власть». (И.Я. Фроянов, признавая параллельное существование княжих и «земских» бояр, пишет о движении во встречных направлениях: на княжескую службу поступали «так называемые земские “бояре”», а из дружины «происходил отток в ряды земской знати». Таким образом, «противопоставление княжеских бояр боярам земским выглядит условно». Признавая эту условность и исходя из понимания общины, как включающей в качестве управленческой верхушки и земскую знать, и княжескую вместе с князем, необходимо отметить, что во второй половине XII в. противопоставление этих групп знати довольно отчетливо проявляется в рамках социальной борьбы в городских общинах и между ними. Это и понятно, ибо слияние знати, её консолидация, происходит уже за пределами древнерусского периода. А пока «старейшая дружина» и местная знать в ряде случаев преследовали различные цели, возглавляя своеобразные «партии» (впрочем, и местная знать не была единой).
Образование местного боярства дало повод многим историкам утверждать, что это были уже крупные феодалы-землевладельцы, которые и вступили в XII в жестокую борьбу с южными князьями, посягнувшими на их экономическую и политическую самостоятельность и независимости». Однако, как мы видели, эта борьба имела другой характер.
Более того, в 50-60-е годы городские общины Северо-Востока, пытаются заполучить себе князя - необходимого элемента общественной жизни - как гаранта их независимости. «Суждальская земля» в конце 40 - начале 50-х годов заручается клятвой от Юрия Долгорукого и его «дома» на постояннее пребывание здесь князей. И действительно, на некоторое время в Суздале обосновываются и сыновья Юрия, а с 1151 г. и сам он. Однако Юрий, стремящийся к «злат киевскому» столу, не устраивал местное общество. И как только представляется возможность, на северо-Восток втайне от отца уходит Андрей. Некоторые источники называют нам инициаторов этого бегства: «его же лестию подъяша Кучковичи». Историки не без оснований усматривают здесь местную знать. Тем не менее, подозревать в Андрее Боголюбском только «ставленника суздальских бояр, действовавших в союзе с городским патрициатом», или ростовского боярства, не стоит. Естественно, что тайные переговоры с князем вели политические лидеры общин - бояре. Но остальное население отнюдь не оставалось посторонним наблюдателем. Бояре «Кучковичи» выступали представителями «Ростовцев и Суждальцев», т.е. минимум городских общин. Они же в это время становятся действенной силой в социально-политических коллизиях на Северо-Востоке. Так, в 1157 г. после смерти в Киеве Долгорукого «Ростовци и Суждалци, здумавше вси, пояша Аньдрея сына его стареишаго, и посадиша и в Ростове на отни столе и Суждали». Полагаем, что настаивать в данном случае на участии в этой акции только боярства просто не имеет смысла. Более реальным выглядит утверждение И.Я. Фроянова, видящего в ростовцах, суздальцах и владимирцах «свободных жителей (включая знать) Ростова, Суздаля, Владимира и прилегающих к ним сёл». Вечевое решение принималось сообща.
Неизвестна роль дружинного боярства в данное время. Однако она вырисовывается из последующих событий. В 1162 г., свидетельствует Ипатьевская летопись, Андрей «братью свою погна Мьстислава и Василка и два Ростиславича, сыновца своя, мужи отца своего переднии. Се же створи, хотя самовластець быти всей Суждальскои земли». На первый взгляд центр тяжести этого конфликта заключен в династических распрях. Южный летописец обвиняет во всем Андрея Боголюбского, называя его «самовластием», имея в виду его притязания руководить («волоститься») в Суздальской земле без своих братьев. Но, как явствует из другого летописного текста, они имели на княжение здесь такое же или даже большее право, поскольку «вся земля» (ростовцы, суздалъцы, владимирцы и переславцы) ещё при Юрии «целовавше на менших детех, на Михалце и на брате его (Всеволоде) и преступивше хрестное целованье, посадиша Андреа, а меншая выгнаша». Посажение Андрея произошло, следовательно, как и изгнание братьев, в нарушение клятвы теми же горожанами и волощанами, включавшими в себя и местное боярство. Именно среди них Андрей пользовался в то время популярностью: «занеже бе любимъ всеми за премногую его добродетель». Они и стали его опорой в споре с братьями и поддерживающей их партией. Вместе с ними изгоняются племянники и, что важно, «мужи отца... передним». Видимо, дружинное боярство выступало проводником идей и дел Юрия Долгорукого в этих землях. Не зря же он Георгию Симоновичу «яко отцю, предасть область Суждальскую». Оставаясь верными своему «патрону», следуя клятве «меншим детем», к которым они и должны были перейти, дружинники и после смерти Долгорукого видели его «законных» наследников в ростово-суздальских землях в Михалке и Всеволоде. Не разделяя планов Андрея, боярство, возможно, вмешивалось в княжеское управление краем. Конечно же, боярство не пренебрегало и своими целями. При малолетстве князей оно могло выступать, как и привыкло, полными хозяевами в управлении землей. Так и случилось в недалеком будущем при Ростиславичах. Видимо, ограниченное в управлении и получении доходов уже при Андрее, с изгнанием князей оно и вовсе лишилось бы их, переходящих его дружине. Но и «передним мужи» не были едины. Противоречия имели место и среди них. С Андреем Боголюбским оставалась какая-то часть отцовских дружинников, в частности боярин-воевода Борис Жидиславич, сын боярина Юрия Долгорукого.
В исторической литературе нередким является тезис об экстерриториальности князей, как результате борьбы боярства с княжеской властью. Историки, наблюдающие заявление в Новгороде, распространяют его и на другие древнерусские земли, в том числе и на северо-восточные. Действительно, здесь мы на протяжении более тридцати лет видим своеобразное кочевание князей по городам. Если у Юрия Долгорукого лишь намечались тенденции к обоснованию в Кидекше, то Андрея Боголюбского мы встречаем в начале в Суздале и Ростове, затем во Владимире, а потом и в Боголюбове. Эти перемещения рассматриваются как результат столкновений с боярством, как вынужденная мера княжеской безопасности. Полагаем что, исходя из вышеизложенного, экстерриториальность северо-восточных князей сводить к результату давления боярства нет оснований. Вместе с тем, учитывая перспективу развития событий, княжеские перемещения следует связывать с начинающейся борьбой городских общин.
Подытоживая рассмотрение княжеско-боярских отношений на Северо-Востоке до середины 70-х годов XII в., мы не можем согласиться с теми историками, которые видят в них борьбу между социальными институтами князя и боярства за власть. Боярства, как консолидированной социальной группы, ещё не существовало, более того, различные группировки имелись и в среде местного и дружинного боярства. А главное - все действия аристократических верхов, вернее результаты этих действий, во многом зависели от поддержки, ещё связанной (впрочем, как и дружина и сам князь) зачастую с традиционными воззрениями на общественное развитие. Именно в единении с общиной сильны князь и боярство. Отсутствие такой широкой социальной базы предрекает неудачу (например, «передней дружины и младших братьев Андрея Боголюбского, и его самого в 70-е годы); наоборот, опора на неё обуславливает определенный успех (Андрей Боголюбский в 50-60-х годах). Ещё более рельефно связь социальной верхушки с общиной проявляется в последующих событиях.
События 1175-1177 гг. в Северо-Восточной Руси предстают перед нами как борьба городских общин. Точнее, мы наблюдаем борьбу общин главных городов волости с общинами пригородов, характерную для Древней Руси, начиная со второй половины XII в. Ученые XIX - начала XX вв. неоднократно отмечали стремление пригородов различных волостей к обособлению и пытались объяснить этот процесс. В новейшей историографии этот вопрос был рассмотрен И.Я. Фрояновым.
Проследим эти коллизии на примере динамического рассказа владимирского летописца, вводящего нас с самого начала в атмосферу острых социально-политических противоречий между городами северо-восточных русских земель.
Съехавшиеся на вече после смерти Андрея Боголюбского во Владимир «Ростовци, и Сужьдалци, и Переяславци, и вся дружина от мала до велика» решают пригласить сразу двух князей - Мстислава и Ярополка Ростиславичей. Почему было принято столь странное решение? Согласно авторам «Очерков истории СССР», «чтобы гарантировать себя от великокняжеского “самовластия”». Однако, как показали дальнейшие события, никакое «самовластье» не грозило призванным «князя молода». По-нашему мнению, в факте приглашения Ростиславичей скрылись «не замеченные» по каким-то причинам летописцами или позднейшими редакторами иные мотивы. Очевидно, на вече «всей земли» происходила яростная борьба (пока ещё не вооруженные столкновения) представителей городов («дружины от мала до велика») за свою самостоятельность. А самостоятельность города в какой-то мере гарантировал «свой» князь. Городу, как автономной общественной единице, необходим князь - глава всей общинной жизни. Без князя город не считался суверенным - туда можно было послать посадника, следовательно, город был уже в зависимости от другой общины. Вот почему и в дальнейшем так упорно добиваются городские общины «своего» князя - любого, любой ценой. Например, владимирцы вначале приглашают Михалка и бьются «со всею силою Ростовьская земля». Через семь недель, видя свою «ставку» проигранной, они по сути изгоняют его («промышляи собе»), и тут же «поряд положше» с Ростиславичами. Главное для них - самостоятельность города. Они и «утверждаются» с Ярополком на условии «не створити има никакого зла городу». Подобные обстоятельства позволили многим дореволюционным историкам трактовать борьбу городов как борьбу за князя (В.В. Пасса, С.М. Соловьев, В.И. Сергеевич, Д.А. Корсаков и др.). Однако представляется, что наличие князя являлось условием необходимым, но далеко недостаточным в деле борьбы городов.
В следующей фразе летописца собрав весь смысл борьбы владимирцев. «Не противу же Ростиславичема бьяхутся Володимерци, но не хотяше покоритися Ростовцем [и Суждалцем, и Муромцем], зане молвяхуть: “пожьжемъ и, пакы ли [а] посадника в немь посадим, то суть наши холопи каменьници”». Никоновская летопись называет владимирцев также «наши смерди». Некоторые исследователи, исходя из упоминания здесь «холопов» и «смердов», а также в последующем тексте слов «новии людье мезинии», строят далеко идущие предположения о якобы прежде зависимом от князя или призванном им населении Владимира - смердах или обельных холопах, или о пленниках ещё Мономаха - первых «насельниках» Владимира. Отсюда и их зависимость от Ростова и Суздаля, старейших княжеских городов. На наш взгляд, такого рода догадки лишены серьезных оснований. Вряд ли владимирцы - свободное население, состоящее из тех же бояр, купцов, просто «людья» - находилось в рабском подчинении у ростовцев. Представляется, что эти слова были брошены ростовцами как раз в пылу усобицы между городами и имеют явно презрительный оттенок в отношении населения непокорного города. Факты прежней зависимости Владимира как пригорода летопись фиксирует чётко, но это явления уже эпизодические. Иногда ростовцы оказывают давление на владимирское вече, как в случае, когда владимирская городская дружина едет «повеленью Ростовець... с полторы тысяче», как и переяславцы. И в действиях самих владимирцев заметна ещё привычка обращаться к главным городам за помощью: «послашася к Ростовцем и Суждалцем, являюще им свою обиду» на Ярополка. Эти факты, наряду с принятием самостоятельных решений, последовавших за отказом Ростова и Суздаля в помощи, указывают нам на сохраняющийся дуализм в отношениях городов и пригородов.
С одной стороны, «по старинке», - зависимость, с другой - объективно назревшая потребность для существования независимой общинной структуры как во внутриволостных, так и во внешних связях.
И ростовцы - главные противники новых городов - осознают возросшую мощь своего пригорода. Более того, - предпринимают попытки сломить его сопротивление. В пользу такого предположения свидетельствует гневный голос патриота-летописца о бесчинствах Ростиславичей - представителей-ставленников Ростова. Они сразу же занялись не «устроением» земли, а её грабежом. Но главное, на чём останавливается летописец, то, что Ростиславичи «святое Богородици Володимерьское золото и сребро взяста первый день, ключе полатнии церковныя отяста и городы ея и дани». Ограбление главного храма Владимира в первый же день - явление далеко не случайное. Храмовые комплексы, как отмечают исследователи древних обществ, были своеобразными престижными постройками и символами формирующихся городов. Храмы символизировали прежде всего «суверенитет местных общин». Следовательно, разорение центрального городского храма преследует ту же цель - лишить города самостоятельности, посягать на святыню – значило посягать на независимость всей общины. Вот почему первый же удар ростовцев был направлен на владимирскую Богородицу - идейное сердце городской общины. По этой причине вернувшийся Михалка стремится возвратить «святой Богородице» все сполна.
Очень чётко проявляется конфронтация городов перед Липицким сражением. Она показывает силу, которая властно повелевает князьями. Перед битвой Мстислав и Всеволод не прочь были помириться. Но ни та, ни другая сторона не хотела идти ни на какие сделки. Ростовцы стояли твердо: «аще ты мир даси ему, но мы ему не дамы». Переяславцы так же подстрекали своего князя. И.Я. Фроянов в этой связи справедливо заметил: «Основной смысл происходившего состоял в военно-политическом противостоянии старших городов и младших пригородов».
И.Я. Фроянов подвёл и промежуточный итог этой городской междоусобицы. Им стало «превращение Владимира в стольный город подчинением ему старейших городов. Произошел настоящий переворот в политической жизни Ростово-Суздальской земли. И тем не менее, он не дал прочных результатов. Ростов уступил, но только на время, ожидая удобного случая, чтобы снова взяться за оружие «для отстаивания своего земского главенства». Не останавливаясь на новом витке этой борьбы, рассмотрим её кульминационные события.
В 1177 г. после битвы на Колокше «бысть мятежъ великъ в граде Водимери, всташа бояре и купци, рекуще: “княже, мы тебе добра хочемъ и за тя головы свое складываемъ, а ты держишь вороты свое просты, а се ворози твои и наши Суждалци и Ростовци, любо и казни, любо слепи, али дай нам”». «По мале же днии всташа опять людье вси, и бояре (в одном из списков Лаврентьевской летописи: «бояре и вси велможи и до купец») и придоша на княжь дворъ многое множьство съ оружьемъ, рекуще: “чего ихъ додержати, хочем слепити и”». Советские историки расценивали эти выступления как классовые, направленные против «верхушки феодального общества, в лице князя и дружины». «Придя к власти при поддержке владимирских горожан, он (князь Всеволод) оказался против них в обстановке народного движения, принимавшего антифеодальный характер. Нам видится в этих событиях иная логика. В князе горожане находили союзника, а не противника своих действий. Предупреждение Всеволоду было направлено как главе общины. Противопоставлять эти две силы - означает отрывать искусственно их одну от другой. Во всяком случае, ни здесь, ни в дальнейшем антагонизма в их отношениях не видно. При Всеволоде система «князь, город, люди» достаточно прочна. Ненависть у горожан, выступающих в зримом единстве, - «людье», купцы и бояре - вызывают захваченные в плен и находящиеся в городе их противники: ростовцы и суздальцы в первую очередь. Таким образом, «мятеж» владимирцев подтверждает стремление защитить так дорого доставшуюся им независимость. Красной нитью проходит здесь мысль о сохранении самостоятельности. Отсюда и требовательность к князю - главному защитнику города. Летописец в одном из своих «лирических» отступлений пытается по горячим следам объяснить, почему же происходят такие ожесточенные межгородские распри. Из его - уникальных для нас - рассуждений мы узнаем, что владимирцы борются за «правду». Историки не раз предлагали свое толкование этой «правды». Мы считаем правыми тех исследователей, которые полагали, что владимирский летописец под «правдой» понимал самостоятельное управление, политическую независимость. В самом начале своего рассказа он по существу обрисовывает социальную систему «город-пригород» в её историческом развитии. «Правда» её заключена в следующем: «на что же старейший сдумають, на том же пригороди станутъ». Так и было, когда Владимир был пригородом. Но теперь город политически окреп, и нет оснований считать его пригородом. Но ростовцы и суздальцы не хотят отказываться от продолжения выгодных им отношений. «Како нам любо, - рекоша, - також створим. Володимерь с пригородъ нашь». Они не хотят «добра завистью граду сему и живущим в немь». Потому что, «якож в Еуангельи глаголетъ: «исповедаю ти ся, отче Господи, небеси и земли, яко утаил се от премудрыхъ и разуменъ, открылъ еси младенцем», - тако и зде не разумеша правды Божья исправити Ростовци и Суждалци, давний творящеся старейший, новии же людье мезинии Володимерьстии оуразумевше яшася по правъду крепко». Таким образом, «правда Божья» сильнее системы город-пригород. Это - правда новая, требующая решительного разрыва с прежними отношениями главенства-подчинения, но с сохранением формы внутренней организации волостной общины, прежде всего вечевого устройства. «Владимирский «мятеж» - заключительный аккорд борьбы владимирцев и князя Всеволода за утверждение верховной власти Владимира на северо-востоке Руси».
В заключение - о некоторых причинах, приводивших к попыткам обособления пригородов. Советские историки указывали возможные объективные причины дробления земель-городов. А.Н. Насонов, имея в виду Владимир, обратил внимание на развитие «его материальных средств». Более подробно рассмотрел этот вопрос Ю.А. Кизилов, называя следующие факторы: «наличие черноземных почв», «богатые промысловые возможности края, естественная защищенность от «дикого поля», положение в центре речных и сухопутных дорог». Следует также учитывать и факторы другого порядка: тяжесть отправления финансовых и военных повинностей в пользу главного города. По мнению И.Я. Фроянова, «к такому обособлению, преследующему цель создания самостоятельных городов-государств, толкала сама социально-политическая организация древнерусского общества с присущей ей непосредственной демократией, выражавшейся в прямом участии народа в деятельности народных вечевых собраний - верховною органа городов-государств». Видимо, совокупность этих экономических и политических причин и создавала предпосылки для образования новых городов-государств. Однако борьба городских общин Северо-Восточной Руси не закончилась 70-ми годами XII в. и продолжилась с новой силой в первой трети XIII в.
Великий князь Андрей Юрьевич Боголюбский
Съезд в 1175 году «у города Владимира» и политический кризис в северо-восточной Руси
Всеволод III Большое Гнездо.
Татаро-монгольское нашествие
Город Владимир – столица Великого Владимирского княжения (XIV в.)
|
