Столетняя годовщина со дня рождения Николая Васильевича Гоголя (1909 год)
Столетняя годовщина со дня рождения Николая Васильевича Гоголя (1909 год)
19 марта 1909 г., накануне столетней годовщины со дня рождения великого писателя земли русской Николая Васильевича Гоголя, в семинарском зале Владимирской духовной семинарии после уроков состоялся торжественный акт, посвященный памяти поэта. Акт посещен был Высокопреосвященным Николаем и состоялся в присутствии начальствующих, учащих и учащихся семинарии. После молитвы „Царю небесный", хором воспитанников семинарии, под управлением воспитанника III класса А. Вознесенского, исполнен был гимн в честь Гоголя „Слава художнику смеха могучаго". По исполнении гимна, преподавателем семинарии С.Ф. Архангельским была произнесена речь, обрисовавшая характерные особенности творчества Н.В. Гоголя и его значение в истории русской литературы и жизни. Вслед за речью двумя воспитанниками семинарии были прочитаны отрывки из литературных произведений бессмертного писателя. Именно, воспитанник VI класса Миловидов Ив. прочитал начало повести „Вий“, а Троицкий Владимир — монолог Хлестакова из „Ревизора". Стихотворение, посвященное памяти Н. В. Гоголя, произнес воспитанник IV класса Троицкий Сергей. После сего хор исполнил второй гимн в честь великого писателя „Русских сказок много-ли, мало-ль“. Акт закончился пением молитвы „Достойно есть".
20 марта в семинарской церкви совершена была литургия Преждеосвященных даров, за которой преподавателем Гомилетики С. А. Троицким сказано было соответствующее случаю слово.
20 марта 1909 г., в день столетия со дня рождения великого русского писателя Н.В. Гоголя, в Успенском Кафедральном соборе панихида совершена была Преосвященным Александром, а в Крестовой церкви — Высокопреосвященным Николаем. 21 марта всенощное бдение и 22 Божественную литургию Высокопреосвященный Николай совершал в Крестовой церкви, Преосвященный Александр в Кафедральном соборе.
Во Владимирском Епархиальном женском училище празднество в честь усопшего поэта-писателя Н.В. Гоголя началось 19 марта, после уроков. К часу дня актовая зала училища была изящно убрана: на ее восточной стороне было устроено особое возвышение, задрапированное зеленой материей; на самой средине этого возвышения красовался портрет поэта в раме, кругом обвитой гирляндой искусственных цветов, сделанных ученицами. Как искусственными, так и живыми цветами был уставлен и весь пьедестал, на котором стоял портрет Н.В. Гоголя. Вверху над портретом на белом картоне большими буквами были нарисованы инициалы имени и отчества поэта, его полная фамилия, равно как день его рождения и день столетней годовщины со дня рождения. Когда все воспитанницы вместе с начальницей, преподавателями и воспитательницами прибыли в зал и разместились здесь, о. Инспектор училища, прот. М.А. Веселовский, облачившись, совершил заупокойную литию с провозглашением вечной памяти поэту-писателю Н. В. Гоголю. Вслед за этим на кафедру взошел преподаватель словесности в женском училище С.И. Недешев и произнес речь, в которой познакомил присутствовавших с биографией писателя, говорил о времени появления его бессмертных произведений и сделал краткую характеристику им. Затем хором воспитанниц был исполнен гимн Гоголя, составленный Аксаковым. Так закончилась собственно официальная часть чествования почившего поэта-писателя Н.В. Гоголя. Вечером в тот же день в училище показывались туманные картины, иллюстрировавшие „Мертвыя души“ и „Тараса Бульбу", при чем ученицы по тексту книги читали соответствующие показываемым картинам места. В пятницу 20-го марта в обычное время в училищной церкви была совершена литургия Преждеосвященных даров, за которой вместо причастного преподавателем училища М.А. Виноградовым было произнесено соответствующее случаю поучение. После обедни совершена была великая панихида по Гоголе, и ученицы были отпущены на Пасхальные каникулы.
19 — 20 марта во Владимирском духовном училище. Столетний юбилей памяти великого писателя русской земли Н.В. Гоголя, наряду с прочими заведениями, посильно был отпразднован и Владимирским духовным училищем. 19 марта в 6 часов вечера все учащие и учащиеся заведения собрались в зало училища. Здесь по стенам и на двух классных досках были развешаны портреты писателя, типы героев его произведений, виды местностей и обстановка его жизни — все это (свыше 30 экземпляров) заранее приготовленные рисунки учеников училища. Празднество открылось пением кантаты в честь Гоголя (муз. Четвертакова, слова Митропольского), исполненной хором учеников и учителей, под управлением А.И. Остроумова. Затем, учитель А.М. Введенский сообщил биографические сведения о Гоголе, остановившись особенно подробно на детских и отроческих годах писателя. Попутно с сим дана была доступная пониманию учащихся характеристика его поэтической деятельности. После этого одноголосным хором была исполнена другая кантата в честь писателя (слова Аксакова, муз. Покрошинской). По окончании кантаты, следовали чтения, исполненные учащимися различных классов. Были прочтены сначала два стихотворения: 1. „К столетию рождения Н.В. Гоголя", А. Доброхотова (IV — 1 Знаменский Ал.) и 2. „Над гробом Гоголя" Берга (IV — 2 Безсонов С.), а потом отрывки из произведений чествуемого писателя: а) „Петербург" (IV — 2 Сокольский Вл.), б) „Украинская ночь" (I — 1 Лебедев В.), в) „Вечерния размышления" (I — 2 Казанский В.), г) „Днепр" (IV — 1 Кудрявцев С.), д) „Степь" (IV — 1 Никольский К.), е) „Беседа Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем" (IV — 1 Тихомиров Г. и Хлопков Вл.). После чтений еще раз была исполнена кантата Четвертакова; закончился вечер пением национального гимна. Пение, как и всегда на училищных праздниках, отличалось безукоризненным исполнением. Что касается ученических чтений, то они, как и вышеупомянутые рисунки, были разных достоинств, смотря по дарованиям и подготовке исполнителей; но во всех их невольно чувствовалась искренняя любовь к великому родному поэту. Выяснению высоких достоинств его художественной деятельности, ее изумительной прелести, немало способствовало замечаемое пред празднеством усиленное чтение учащимися поэтических произведений Гоголя.
20 марта совершена была в церкви училища преждеосвященная литургия и после нее панихида о рабе Божием Николае. Вместо причастного стиха учителем Н.Н. Ушаковым произнесено было поучение, в коем, на основании произведений Гоголя, проповедник раскрыл черты его, как глубоко-верующего христианина и искренно преданного сына Православной церкви.
19-го марта в Муроме — в 12 час. дня в Муромском духовном училище преподаватель А.И. Сокольский предложил для учеников в присутствии всех преподавателей „чтение о Н.В. Гоголе и о его безсмертных творениях". Во время перерыва чтения хор учеников под управлением П.Т. Каллиопина исполнил гимн „Коль славен", а по окончании — „гимн Гоголю" и „Боже, Царя храни". 20-го — учащиеся духовного училища, двух церковно-приходских школ и восьми начальных собрались в соборный храм, где Преосвященным Епископом Евгением, при участии соборного причта, совершена была заупокойная литургия; вместо причастна — преподав. Н.И. Румянцев произнес слово, посвященное памяти великого писателя; по окончании литургии совершена панихида при участии о.о. законоучителей всех школ.
Н.В. Гоголь, как художник слова и юморист
В наши дни исполнились вдохновенные слова Гоголя, которыми утешал он некогда собрата по перу Жуковского: «На Руси умеют и знают, как почтить того, кто сделал целиком свое дело». Глубоко верил поэт в благородную душу своего народа, и эта вера не обманула его. Ныне вся беспредельная Русь слагает один величественный, громогласный гимн в честь своего славного сына — Гоголя, и наше скромное торжество является одним из аккордов этого гимна. Сотня лет прошла со дня рождения Гоголя, и его имя вполне сознательно повторяется миллионами уст, повторяется с восторгом, с благоговением. Его имя, великое дорогое имя близко знакомо всем нам. Гоголь наш общий друг и наставник с самого юного возраста. Кто не отдыхал душой над его «Вечерами на хуторе»; кто не смеялся здоровым, освежающим смехом, пробегая страницы „Миргорода“; кто не уносился мечтою в вольную запорожскую сечь, читая «Тараса Бульбу»; кто не увлекался «Мертвыми душами»; кто, наконец, не знает «Днепра» наизусть? В области художественного творчества, по силе захватывающего интереса и глубине впечатления, немногие из европейских поэтов могут равняться с Гоголем. Он с удивительным мастерством воплощал в своих произведениях самые разнообразные стороны нашего быта. Только могучий дух гениального творца слова так умело справлялся с неуловимой разнохарактерностью наполняющих его душу образов. Легкими штрихами, но верной рукой великий художник клал краски, и они ложились не сухими мазками, а обращались в живые, одухотворенные формы. Мы в восторге дивимся, наблюдая как много было на его политуре оттенков, невиданных нами дотоле, мы поражены, видя, как из под пера автора «Мертвых душ» встают перед нами души живые. Читая его произведения, мы присутствуем при многочисленных и разнообразных сценах, одинаково изящно выполненных, одинаково нас увлекающих. Мы позволим себе воспроизвести в памяти присутствующих некоторые художественные образы Гоголевского творчества. Пусть наше слабое слово умолкнет на время там, где бессмертный поэт и через 100 лет может сказать сам за себя. «Давно, мое серденько, жил в этом доме сотник», подслушиваем мы в «Майской ночи» разговор юной парочки. «У сотника была дочка, ясная панночка, белая как снег, как твое личико»... И под тихий плеск засыпающего пруда передается полная фантастической прелести легенда о печальной судьбе сотниковой дочки. „И вот видишь ты?“ Тут оборотился Левко к Ганне, указывая пальцем на дом — „гляди сюда; вон подалее от дома, самый высокий берег! С этого берега кинулась панночка в воду. И с той поры ее не стало на свете". И тихая ночь, спускаясь на землю, скрывает от наших взоров влюбленных. „А знаете-ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее: с середины неба глядит месяц; необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятней; горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете, и чудный воздух и прохладно душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь! Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посреди неба. Как очарованное дремлет на возвышении село". Вот в другой повести бравый парубок Вакула застает врасплох любующуюся собой чернобровую Оксану. Избалованная, капризная деревенская красавица требует от кузнеца черевиков, какие носит сама царица. В параллель этой картине, полной чар молодости и любви, рисуется рядом другая: разнежившийся в гостях у Солохи дьяк, испуганный стуком в дверь нового гостя, бестолково мечется по хате и ищет себе приюта в мешке с углями. Там на ярмарке в Сорочинцах Солопий Черевик лобызается с Голопупенковым сынком; он в восторге, что нашел дочке жениха, который сивуху важно дует. «Ч.... меня возьми вместе с тобой, поясняет подгулявший хохол жене, если я видел на веку своем, чтобы парубок духом вытянул полкварты, не поморщившись». Дьячок Фома Григорьевич увлекается фантастическими рассказами о старине, которыми богата Украйна. Он уверяет, что его дед, как гласит семейное предание, попал однажды в общество особ прекрасного пола, которые совершают свои ночные прогулки верхом на метле в сопровождении достойных кавалеров. „Дрожь бы проняла крещеного человека при одном виде, как высоко скакало бесовское племя. На деда, не смотря на весь страх, смех напал, когда увидел, как ч.... с собачьими мордами, на немецких ножках, вертя хвостом, увивались около ведьм, а музыканты тузили себя в щеки кулаками, словно в бубны, и свистали носами, как в валторны. Только завидели деда и турнули к нему мордою. Свиные, собачьи, козлиные, дрофиные, лошадиные рыла все протягивались, и вот так и лезут целоваться. Плюнул дед, — такая мерзость напала!" Какой причудливый полет фантазии, сколько жизни, движения в подобных картинках! Вот дальше матерой казак Тарас Бульба угощает прибывших из Киевской бурсы молодцов сыновей. „Ступай, старуха, приказывает он жене, да ставь нам скорее на стол все, что есть. Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других пундиков, тащи нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! Да горелки побольше, не с выдумками горелки, не с изюмом и всякими вытребеньками, а чистой, пенной горелки, чтобы играла и шипела как бешеная". Уже по одному этому мы узнаем в нем верного носителя заветов Запорожья. А вот и она вольная, славная запорожская Сечь; вот то гнездо, откуда вылетают все эти гордые и крепкие, как львы. Вот откуда разливается воля и казачество на всю Украйну. Громом разносится призывная речь атамана Бульбы к храбрым запорожцам: „Перед нами дело великого поту, великой казацкой доблести! Итак, выпьем, товарищи, разом, выпьем наперед всего за святую православную веру, — чтобы пришло наконец такое время, чтобы по всему свету разлилась и везде была бы одна святая вера, и все, сколько ни есть басурманов, все бы сделались христианами! Да за одним уж разом выпьем и за Сечь, чтобы долго она стояла на погибель всему басурманству, чтобы с каждым годом выходили из нее молодцы один другого лучше, один другого краше. Да уж вместе выпьем и за нашу собственную славу, чтобы сказали внуки и сыны тех внуков, что были когда то такие, которые не посрамили товарищества и не выдали своих. Так за веру, пане братове, за веру!" Долго пришлось бы нам занимать ваше внимание, если бы мы задались целью обозреть неистощимый калейдоскоп сцен, лиц, явлений жизни и картин природы, с которыми встречаемся еще только в небольшой части литературных творений Гоголя, посвященных изображению украинского быта. Горячо, сильно любил Гоголь свою родину; много она дала и и материала для его пытливого ума и зоркого ока. Роскошная природа и своеобразная жизнь Малороссии не могли не оказать влияния на впечатлительную натуру поэта. Нигде не сохранилось столько простоты, патриархальности в бытовых отношениях, столько наивности в мировоззрении, как у его земляков. Всевозможные дива, ведьмы, бесы, упыри нигде не имели столько суеверных поклонников, как здесь. Но в то же время редкая страна воспитывала таких отважных, неустрашимых бойцов за правду, поборников веры и народности, каких дала Украйна. Неудивительно, что Гоголь был одним из благоговейных почитателей родины. Еще ребенком заслушивался он рассказов отца, дышавших чисто малороссийской поэзией, и в нем тогда зародилось сочувствие к тем чертам, какими доныне отличается от других русских собратьев украинский житель. Но Гоголь чужд был в описаниях родины идеализации; он не хотел скрывать, что в его родном быту есть не мало грубого. Он умел найти лишь особый тон, в котором дает читателю видеть эту грубость, а рядом дает видеть и то поэтическое прекрасное, что заключал этот быт. Прекрасного, светлого он сумел подметить больше. В раннюю пору художественного творчества фантазия Гоголя была настроена игриво и радостно, что неизбежно должно было отразиться на характере его чудных грез в «Вечерах на хуторе», — грез, пленительных свежестью и нежным благоуханием утренних цветов его поэзии. Изображение „задумавшагося", по выражению Гоголя, вечера, обаятельной украинской ночи в „Утопленнице" и зимней ночи перед Рождеством, кажется, не имеет себе равного во всей русской литературе. В обоих случаях такой волшебной кистью нарисована картина сияния звездного неба, спокойно и с невыразимой негой разлитого повсюду, насколько простирается поле зрения; так искусно уловлено и представлено производимое в такие минуты действие природы на человека, что обаятельная прелесть в первом случае, нежной, благоухающей, а во втором, морозной, полной тайн ночи живо ощущается при чтении рассказов и остается надолго в наших воспоминаниях. Такая романтическая настроенность и жизнерадостность Гоголя имели своим источником присущую юности веру в собственные силы и в светлую звезду счастия, манившую его в беспредельный простор жизни. Но шли годы, жизнь налагала на поэта свою тяжелую руку; должен был измениться и характер поэтических грез. Свойственная всем искренним весельчакам смена веселья задумчивостью, печалью, — эта естественная реакция сильно возбужденной нервной системы, — начинает замечаться и у Гоголя. „Так уж на свете дивно устроено, объясняет в одном месте сам Гоголь, веселое мигом обратится в печальное, если только долго застоишься над ним, и тогда Бог знает, что взбредет в голову". После выпуска в свет первого сборника произведений у поэта рассеивается радужное царство молодых мечтаний, которыми любит украшаться юность, представляющая мир в своем пылком воображении усыпанным цветами триумфальным путем. Когда эта розовая пелена спала с глаз, когда во всей ужасающей наготе раскрылся пред ним омут житейской пошлости, и он успел почувствовать суровый трагизм жизни, всегда скрытый под ее будничной монотонностью, — многое из знакомого ему с раннего детства представилось в ином освещении. Способность посмеяться, комизм, составляющий, по свидетельству современников, природную особенность Гоголя, не утратились, но в самом смехе начинают уже звучать новые ноты. Смех здесь принадлежит в Гоголе художнику, который не иным чем, как смехом, может забирать в свои владения весь грубый скарб низменной природы смертного; но грусть принадлежит в нем человеку, вкусившему горечи из чаши бытия. Смех растворяется теми слезами, чрез которые озирал наш поэт, по его собственному признанию, окружающий мир. Некоторую роль в перемене литературного настроения Гоголя сыграл Пушкин, который не раз побуждал его приняться за серьезный труд. „Я увидел, пишет Гоголь после одной из бесед с другом — поэтом, что в сочинениях моих смеюсь даром, напрасно, сам не зная зачем. Если смеяться, так уж лучше смеяться сильно и над тем, что действительно достойно осмеяния". В этом признании мы читаем программу литературных задач Гоголя на следующий период. Он сознает, что благородный смех в его руках может быть могучим орудием для борьбы с общественным злом. Он верит и открыто заявляет, что лирическая сила, которой у него был неистощимый запас, поможет ему изобразить так достоинства, что к ним возгорится любовью русский человек, а сила смеха поможет так ярко изобразить недостатки, что их возненавидит читатель, если бы даже нашел их в самом себе. Воспользовавшись в широкой мере своим природным комическим дарованием, Гоголь вступает на тот путь литературной деятельности, в исходе которого его ожидали бессмертие и слава. Уже в следующей за „Вечерами на хуторе" серии повестей, изданных под названием „Миргород", мы не находим ни прежнего ровного, светлого настроения, ни прежней заразительной веселости, а часто и очень часто звучат грустные ноты. Укажем, напр., на следующие строки в „Старосветских помещиках": „Я до сих пор не могу позабыть двоих старичков прошедшаго века, которых, увы! теперь уж нет, но душа моя полна еще до сих пор жалости, и чувства мои странно сжимаются, когда воображу себе, что приеду со временем опять на их прежнее, ныне опустевшее жилище, и увижу кучу развалившихся хат, заглохший пруд, заросший ров на том месте, где стоял низенький домик, и ничего более... грустно, мне заранее грустно". Такая же тоска слышится в заключительных словах курьезной „Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем". „Тощия лошади, известные в Миргороде под именем курьерских, потянулись, производя копытами своими, погружавшимися в серую массу грязи, неприятный для слуха звук. Дождь лил ливмя на жида, сидевшего на козлах и накрывшегося рогожкою. Сырость проняла меня насквозь. Печальная застава с будкою, в которой инвалид чинил серые доспехи свои, медленно пронеслись мимо. Опять тоже поле, местами изрытое, черное, местами зеленеющее, мокрые галки и вороны, однообразный дождь, слезливое без просвета небо Скучно на этом свете, господа!". Эта тоска, эта безотчетная, по-видимому, грусть, какая веет со страниц забавных рассказов Гоголя, имеет глубокие основания. Как натура гениальная, поэт предъявлял к жизни повышенные требования. На пороге юности он уже страшился заурядного жребия пошлых людей; он испытывал инстинктивную брезгливость к людям, не знающим иных целей в жизни, кроме поддержания своего жалкого существования и бесполезного копчения неба. „Кто гладит по шерсти всех и все, читаем в письме Гоголя, тот не любит кроме себя никого и ничего, тем довольны все, тот не делает ничего доброго, потому что добро не возможно без оскорблений зла“. Наш поэт охотно извинял лень, недостаток, свойственный его землякам, не чуждый и ему, — недостаток, который он в шутку называл в своих письмах, „благородным", — но он не мирился с пошлостью и с безыдейностью животного прозябания, свободного от всяких идеальных стремлений. На борьбу с этой пошлостью выступил он в повестях „Миргород", умело скрыв свое негодование под маской юмора. Какой в самом деле богатый запас комического элемента вложен, напри - мер, в повесть о ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем. Чего стоит одна сравнительная характеристика этих, с позволения сказать, героев. Нельзя без улыбки пройти мимо описания необычайной пунктуальности корректнейшего Ивана Ивановича, которая и могла развиться только на почве полного отсутствия серьезных жизненных запросов. „Прекрасный человек Иван Иванович! Он очень любит дыни; это его любимое кушанье. Как только отобедает и выйдет в одной рубашке под навес, сейчас приказывает Гапке принести две дыни, и уже сам разрежет, соберет семена в особую бумажку и начинает кушать. Потом велит Гапке принести чернильницу и сам, собственною рукою, сделает надпись над бумажкою с семенами: „Сия дыня седена такого-то числа". Если при этом был какой-нибудь гость, то: „участвовал такой-то". А знаменитая челобитная на соседа, сочиненная словоохотливым „сыном Перерепенко" и поданная в Миргородский суд? А неудачная попытка примирить рассорившихся, от нечего делать, друзей? Да вся повесть — сплошной веселый анекдот. И только когда дойдешь до конца, глубоко вздохнешь и скажешь вместе с автором: „скучно на этом свете, господа!" И скучно, и грустно делается, когда подумаешь, на какие пустяки тратилась человеческая жизнь, на что уходили силы разумного Божьего создания. Еще глубже, не смотря на обильно разлитый смех, ощущается эта скорбь о поруганном идеале в петербургских повестях Гоголя. Сюжеты их чрезвычайно разнообразны: история мелкого чиновника, у которого украли шинель; фантастическое повествование о коллежском асессоре, у которого внезапно пропал нос; курьезный рассказ о помещике, который, под влиянием обильной жертвы Бахусу, расхвастался перед обществом офицеров, зазвал их к себе в гости и спрятался от них в коляске; потрясающая драма другого мелкого чиновника, вообразившего себя испанским королем и т. п. Гением поэта в эти темы вложено такое богатство реальных подробностей, столько глубокой психологической проницательности, столько веселого остроумия, столько изобличения людской пошлости и, наконец, столько печального и трагического, что эти произведения казались современникам поэта и действительно были небывалым откровением художественного творчества. Исходной точкой гоголевского юмора в одной из более жизненных повестей „Шинели" является унижение человеческого достоинства. Здесь он с неподдельно гуманным чувством отнесся и других учит относиться к несправедливо обиженным и угнетенным. Очень остроумно, но совершенно безобидно иронизирует автор вначале над героем повести Акакием Акакиевичем. „Фамилия чиновника была Башмачкин. Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака, но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого неизвестно. И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки". Подобные же добродушные шутки отпускает автор и по адресу ветхой шинели А. А., которой сослуживцы отказывали даже в почетном названии шинели, а назвали ее „капотом". Уменье подмечать и отмечать житейские мелочи, которые смешны своим противоречием понятию о прекрасной благородной жизни, какое составил для себя наблюдатель жизни, скрывает в себе причину настоящего смеха. Но в той же самой действительности человек, поставленный в такое противоречие, может и глубоко страдать. Гоголь передает скорбную повесть о жизни А. А., которая открыла ему такой узенький горизонт зрения, что он не имел возможности сознать и развить в себе какие-нибудь силы. Эта мелкость духа, подавленного и обстоятельствами жизни и бессердечием людским, окунула героя повести в такую тину мелочей и ничтожества, сделалась источником стольких комических положений, что не могла не смешить и серьезного бытописателя. Но веселому настроению духа здесь уже мешает мысль о том ужасном ничтожестве, до какого может быть доведен человек; за смехом сейчас же чувствуется сердечная боль за ближнего, которая тем больше усиливается, чем больше вглядываешься и вдумываешься в эту комедию жизни. И мы видим, что автор не смеется над своим героем, — нет, он проникнут глубоким состраданием к несчастному, в котором унижено его человеческое достоинство. А достоинство это заключается в праве каждого жить так, как живут другие, находить справедливость наравне со всеми, иметь возможность совершенствовать в себе нравственный образ. Общество, окружавшее А. А., не признало за ним этих прав. Оно вообще не щадило личности, если встречало в ней бедность, слабость, безответность, скромную внешность, ибо уважало только богатство, знатное происхождение, чин, силу, хотя бы даже материальную. До душевных же качеств ему не было никакого дела. Над беззащитным чиновником издеваются сослуживцы, смеются и острят, во сколько хватает канцелярского остроумия, рассказывают тут же пред ним разные составленные про него истории, сыплют на голову ему бумажки, называя это снегом. Несчастный А. А. ничего не мог противопоставить им, кроме жалостливых слов: „оставьте меня, зачем вы меня обижаете?" Но разве могли жалкие слова остановить расходившихся канцеляристов? Нет нужды, что в словах этих слышалось что-то такое преклоняющее на сострадание; нет нужды, что в этих словах звучали другие: „я ведь брат ваш“. Нашелся в департаменте только один молодой человек с отзывчивым сердцем, который по примеру других позволил было тоже посмеяться над А. А. и который тотчас же понял значение слов: „я брат твой". „И закрывал себя рукою бедный молодой человек и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много скрыто свирепой грубости в утонченной образованной светскости и, Боже, даже в том человеке, которого свет признает благоразумным и честным". Подвиг литературной защиты слабых, униженных и оскорбленных, взятый Гоголем, есть великое христианское дело, а уменье вызвать глубокое сочувствие к ним дар могучего гения. Вот за что другой славный поэт наш Пушкин назвал повесть „Шинель" чудом поэтического творчества.
Чем более волновали Гоголя возвышенные мечты и идеалы, тем сильнее возмущалось его внутреннее чувство ничтожеством умственного кругозора и низменностью стремлений окружающей среды. Пушкин, внимательно следивший за развитием таланта и жизненных убеждений друга - Гоголя, дождался момента, когда духовные силы последнего развились совершенно, и предложил великому юмористу сюжеты „Ревизора" и „Мертвых душ". И вот Гоголь, уже достаточно снабженный жизненным опытом, возмущенный царящей вокруг разнузданностью страстей, бесправием, произволом, собирает, по его выражению, в кучу все дурное в России, все несправедливости, какие делались в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за один раз гомерически смеется над всем. Смеется над городничим, обирающим обывателей и на Антона, и на Онуфрия, крадущим деньги, ассигнованные на постройку храма; смеется над квартальным, не по чину берущим прячущим за ботфорты серебряные ложечки и для порядка ставящим фонари под глазами непокорных граждан; смеется над попечителем богоугодных заведений, содержащим инвалидов в такой грязи, что они походят на кузнецов, — над судьей, охотником до борзых щенков, и прочими достойными представителями уездной администрации; — смеется, но вместе и заставляет страдать за родину, в которой инстинкты городничих так успешно борются с законом и правдой. „Я хохочу, признался один из друзей Гоголя, в присутствии которого прочитан был автором „Ревизор", я хохочу, но это грустно до слез; избави меня Бог ехать служить в провинцию". Такое же впечатление произвела комедия на Пушкина и на Великого князя Михаила Павловича. „Мы смеялись, заявил Вел. князь, но грустно сознаться, а все это правда и почти что хочется над этим заплакать". Такою же силою неумолимого резца очерчены и выставлены на всенародные очи темные стороны нашей жизни, отрицательные характеры, животные инстинкты в гениальной поэме „Мертвые души". По глубокой идее, изумительному реализму, художественной отделке и национальному колориту она принадлежит к числу немногих великих созданий словесного искусства. „Творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, кровною любовию к плодовитому зерну русской жизни; творение необъятно художественное по замыслу и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта, и в то же время глубокое по мысли, общественное, историческое" — вот краткая оценка этого произведения, данная корифеем русской критической мысли — Белинским. В этой поэме проходит перед нами целая галерея комических типов, в которых воплощены вариируемые на разные лады пошлость и ничтожество, рассеянные по обширному лицу земли русской. Произведение это изобилует сценами, в которых неудержимым потоком льется гоголевское остроумие. Заставляя Чичикова колесить по столбовым дорогам и проселкам и наведываться в укромные уголки, где ютится невежество, скопидомство, бесшабашный разгул и т.д., поэт не пропускает случая высмеять все мелочное, непростительно наивное, а подчас и грубое в жизни. Но сквозь смех и здесь искрятся все те же слезы, все та же скорбь. Пушкин, которому прочтена была автором эта поэма, всегда смеявшийся при его чтений, начал делаться все сумрачнее и наконец стал совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он мог только произнести: „Боже! как грустна наша Россия“. Реализм в этой поэме доведен был до апогея совершенства. Жизненная правда, как подметило чуткое сознание Пушкина, совершенно совпадала с тем изображением, какое дал ей здесь Гоголь. Разумные люди, быть может, знали эту правду, но никто так верно и резко не умел подчеркнуть ее, как сделал это наш бессмертный юморист. А если так, то было отчего и загрустить. Грустно за среду, в которой главные роли отданы людям, подобным Чичикову, Манилову, Собакевичу, Ноздреву, Плюшкину, Петуху, Коробочке и др., в руках которых находилось многомиллионное население крепостных рабов, больно за родину, которая дала приют в своих пределах этим героям пошлости, мрака и безделья. Но не здесь, не в этом гениальном изображении отрицательных сторон русской жизни великий поэт полагал предел своим литературным замыслам. Он неоднократно заявлял друзьям, что намерен рисовать не только картины человеческой испорченности, но и картины человеческого просветления. Настоящее его огорчало, но тем сильнее он веровал в великое будущее, надежда на которое покоилась в подмеченных им необыкновенных задатках русского народного характера. Сил Гоголя не достало для выполнения этой задачи. Он не дал многостороннего изображения русской жизни, не развил русского народного идеала. Однако бесспорно, что его произведения, отмеченные психологической проницательностью, сильным общественным чувством и горячей любовью к человеку, проложили путь для блестящей плеяды его последователей, имена которых также составляют украшение страниц истории нашей словесности. Тургенев, Достоевский, Толстой — прямые наследники духовного капитала, переданного им Гоголем. Чем больше развивается наше самосознание, чем ближе становится оно к идеалам великих гениев мысли, тем чаще и чаще должны предноситься пред нашими взорами светлые черты бессмертных учителей жизни, среди которых почетное место принадлежит Н.В. Гоголю. Да будет же прославлена память его в роды и роды! А вы, молодое поколение, возрастайте и крепните духовною мощью, следуя заветам великого учителя Гоголя. Вот с каким призывом обращается он к вам с одной из страниц „Мертвых душ“: „Забирайте с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое, ожесточающее мужество, забирайте все лучшие человеческие движения; не оставляйте их на дороге: не подымете потом!" С. Архангельский. (В. Е. В. № 17-й. 1909 г.).
Гоголевский вечер 26 апреля 1909 года, в Муромском духовном училище. Столетие со дня рождения великого русского писателя Н.В. Гоголя не оказалось возможным отпраздновать в Муромском духовном училище во всей полноте своевременно, так-как 19-е марта приходилось в дни великого поста и было кануном роспуска учеников на Пасхальные каникулы. Поэтому корпорация училища, с согласия Преосвященного Евгения, постановила почтить память незабвенного поэта-писателя дважды — в свое время общественной молитвой и скромным собранием, а после Пасхальных каникул — торжественным актом, что и исполнено. 19 марта в 12 час. дня преподаватель училища А.И. Сокольский, в присутствии всей училищной корпорации и учеников, предложил „чтение о Н.В. Гоголе и о его бессмертных творениях", хор учеников исполнил кантату в честь юбиляра. 20 марта в городском соборе Архиерейским служением совершена была заупокойная литургия и панихида по усопшем рабе Божием Николае, при чем преподаватель Н.И. Румянцев произнес слово, посвященное памяти писателя. По открытии занятий после Пасхальных каникул, преподаватели училища, при непосредственном руководстве Его Преосвященства, выработали программу торжественного акта в честь незабвенного писателя и назначили время, именно 26 апреля — день открытия ему памятника в Москве. Н.В. Гоголь — любимый детский писатель, и ученики училища с большой охотой приступили к подготовке к торжеству в честь своего любимца. Каждый стремился вложить, так сказать, свой листок, свою ветку в юбилейный венок. Все свободное от учебных занятий время дети посвящали на эти приготовления, — и труды их оказались небезуспешны. Начало торжественного акта было назначено в 6 ½ час. вечера, но уже к 6 часам училищные вестибюли и коридоры стали наполняться гостями. Прибыли с семействами учители училища, городские протоиереи и священники, родители и родственники учеников и очень много сторонней публики. Здание училища снаружи не имело никаких украшений, но внутри от входных дверей и тут и там бросались в глаза труды учеников, лестницы и коридоры украшены флагами с обозначением названий произведений чествуемого поэта-писателя, в разных местах — где группами, где по одиночке — развешаны были разноцветные фонари; комната, предназначенная для собрания (1 класс), по стенам украшена гирляндами из хвои, окаймлявшей портреты героев Гоголя, на передней стене портрет виновника торжества в зелени и цветах, пред ним эстрада. В начале седьмого часа ученики и приглашенные гости заняли места, но для всех не хватило места в комнате, очень многие стали в коридоре близ дверей. Ровно в 6 ½ часов прибыл Преосвященный Владыка. При входе Владыки в комнату ученики стройно пропели „Христос воскресе“ трижды и, — когда Владыка занял приготовленное для него место, начался акт, открытый пением гимна „Боже Царя храни“ и состоявший из речи, произнесенной учителем А.И. Сокольским, чтения учениками отрывков из произведений Гоголя и хорового пения. После первого отделения Владыке и почетным гостям был предложен чай в квартире г. смотрителя училища Кс. А. Вознесенского. Все посетители высказывали удовольствие по поводу очень удачного и умелого исполнения первой половины программы. Лестные отзывы дошли до учеников и заметно их подбодрили, так что вторая половина программы была исполнена еще с большим воодушевлением. По исполнении последнего номера программы, Владыка выразил глубокую благодарность преподавателям А.И. Сокольскому и П.Т. Каллиопину, много потрудившимся в приготовлении детей к этому торжеству, и всем детям за их старание и прилежание и высказал пожелание, чтобы дети были также старательны и прилежны в исполнении классных занятий; затем, выразив благодарность смотрителю и помощнику смотрителя училища за стройность и порядок, замеченные во время вечера и за их доброе отношение к детям, Владыка предложил всем присутствующим пропеть гимн «Боже, Царя храни»…, что и было исполнено. Владыка отбыл из училища в 9 час. 55 минут.
В Муроме Преосвященный Евгений, Епископ Муромский, 26 апреля служил литургию в соборе. Вечером присутствовал в духовном училище на Гоголевском вечере. 29 производил испытания учеников Георгиевской церковно-приходской школы; здесь же были собраны ученики трех сельских школ. 30 присутствовал на экзамене и спрашивал по Закону Божию и Славянскому чтению в земской школе с. Карачарова.
Гоголь Н.В., как христианин по произведениям первого периода его литературной деятельности
(Чтение в городском начальном училище 22 марта 1909 года лектора-члена комиссии по устройству народных чтений Переславского Комитета Попечительства о народной трезвости священника Феодора П. Делекторского) Один великий древний мудрец так понимал задачу существования человека: „познай самого себя", говорил часто он. Другими словами: „узнай свои духовные силы, а главное, узнай свои немощи и недостатки". Это изречение вполне приложимо и к христианину, стремящемуся к совершенству; ибо первая ступень к совершенствованию себя и есть сознание своих нехороших наклонностей, а затем уже борьба с ними. Именно так понимал задачу своей жизни и великий поэт-писатель русский Николай Васильевич Гоголь. Его литературная деятельность и его жизнь вполне подтверждают сказанное. Чем наполнены произведения Гоголя, какими героями? — Лентяями, мошенниками, скрягами, бесшабашными кутилами и другими представителями всевозможных пороков всех званий, состояний, пола и возраста. В каком виде они представлены? — В самом смешном: без смеха, действительно, нельзя и слушать о них. Только смех этот не радостен: не веселье, а горькую обиду за достоинство человеческой личности возбуждает он в душе слушателя и читателя. С таким чувством, напр., и слушалась в первый раз на сцене Петербургского театра пьеса Ревизор. В ней великий художник писатель впервые открыто как бы бросил вызов: а ну-ка, почтенные читатели и уважаемая публика, рассмотрите свою душевную жизнь, не заметит ли кто либо из вас, что иногда и мы бываем похожи на героев Гоголя? Да не подумайте негодовать на автора: здесь не выдумка, а лишь горькая правда. И, действительно, описанные Гоголем пороки суть достояние всех времен и народов, а особенно, конечно, русского. И теперь, разве нельзя сыскать скупцов, подобных Плюшкину, нет разве всевозможнейших прожигателей жизни, подобных Ноздреву, или людей, в погоне за наживой не брезгующих никакими средствами? — А сколько честолюбцев, а сколько в нас самих мелких недостатков, которые иногда вырастают до преступлений? — Гоголь писал с натуры: оттого его сочинения и дышат такой острой насмешкой. Спросим теперь: совместима ли с достоинством христианина была литературная деятельность Гоголя — художника слова? Ведь он изображал не добродетельных людей, но яркими красками живо писал порочных людей, или, по его крылатому слову: „запряг подлеца". Он зло издевался над пороками. Ответом на поставленный вопрос могут быть слова самого писателя. В одиннадцатой главе „Мертвых душ" читаем: „А добродетельный человек все-таки не взят в герои. И можно даже сказать, почему не взят. Потому, что пора, наконец, дать отдых бедному добродетельному человеку; потому, что праздно вращается на устах слово: добродетельный человек; потому, что изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нем и тени добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела; потому, что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека. Нет, пора, наконец, припрячь и подлеца. Итак, припряжем подлеца... К чему таить слова? Кто же как не автор, должен сказать святую правду? Вы боитесь глубокоустремленного взора, вы страшитесь сами устремить на что-нибудь глубокий взор, вы любите скользнуть по всему недумающими глазами. Вы посмеетесь даже от души над Чичиковым; может быть похвалите автора — скажете: «Однакож, кое-что он ловко подметил! должен быть веселого нрава человек». И после таких слов, с удвоившеюся гордостью, обратитесь к себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы прибавите: „А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди в некоторых провинциях, да и подлецы притом не малые". А кто из вас, полный христианского смирения, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит вовнутрь собственной души сей тяжелый запрос: „А нет ля и во мне какой-нибудь части Чичикова? Да, как бы не так! (См. Биогр. и лит. произв. Н.В. Гоголя под ред. проф. Кирпичникова, изд. И.Д. Сытина, Москва)". Горький, негодующий тон своих произведений писатель объясняет желанием высказать правду, как бы она ни была неприятна. Целью своей литературной деятельности Гоголь поставляет исправление недостатков современного ему общества, недостатков — несомненно противных закону Христову. Этой цели Н.В. Гоголь желал достигнуть следующим образом. Как искусный художник, старающийся воплотить в картине своей какую-нибудь высокую мысль (идею), немалое время соображает: в каком соответственном ей виде представить ее на полотне; затем, начав работу, с неутомимым рвением стремится отделать все малейшие части (детали ее), дабы произвести полное законченное творение, могущее возбуждать и в зрителях художественное чувство творца картины; так и чествуемый ныне великий, христианский писатель долгое время соображал: каким образом лучше действовать на сердца людей, чтобы возбуждать в них добрые христианские жизненные начала, и придя к мысли, что точное художественное изображение порочного человека всякого звания и состояния сильнее всего подействует на современников, и отвратит их от злых навыков, решился мастерски (художественно) изобразить в своих творениях целый ряд таких лиц с различными недостатками, и так ярко осветил их и осмеял, что пороков этих, действительно, стали стыдиться, дабы не получить прозвища какого-нибудь Гоголевского героя. Чтобы понять или оживить в памяти то чувство отвращения к пороку, которое мы испытываем, читая о подвигах Гоголевских героев, не лишнее вспомнить монолог городничего в «Ревизоре»: „Как я (оплошал) — старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать дет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! нечего и говорить про губернаторов... Вот смотрите, смотрите весь мир, все христианство, все смотрите, как одурачен городничий! Дурака ему, дурака, старому подлецу!.. Мало того, что пойдешь в посмешище — найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что обидно! Чина, звания не пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши. Чему смеетесь? Над собою смеетесь!.." Так Гоголь совмещал в себе гениального художника слова и христианина, желая резким изображением порочных людей заставить каждого задуматься о себе и отвращаться от порока. Обратимся теперь к самой личности Н.В. Гоголя. Он был глубоковерующий человек, знавший цену вере. Мы находим в его произведениях (Тарас Бульба) такие мысли о могуществе веры: „Нет силы, сильнее веры. Непреоборима и грозна она, как нерукотворная скала среди бурного, вечно изменчивого моря. Из самой средины морского дна возносит она к небесам непроломные стены свои, вся созданная из одного цельного камня. Отовсюду видна она и глядит прямо в очи мимо бегущим волнам". Глубоко благоговел Гоголь пред Богом Творцом. Имя Божие встречается, можно сказать, у него в каждом произведении и всегда с чувством глубокого благоговения. Возьмем его картинное описание Днепра: „Чуден Днепр и теплой летней ночью, когда все засыпает: и человек, и зверь, и птица, а Бог один величаво озирает небо и землю, и величаво сотрясает ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и светят над миром" и т. л. (Страшная месть). Дивная украинская ночь на берегу многоводного Днепра — первой купели христиан — русских, видимо, была проведена поэтом в размышлениях о величии Вседержителя и Всемогущего Творца вселенной. Любил также Гоголь, как истинный христианин, сознавать и свои недостатки. „Никто из читателей моих, пишет он, не знал, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мною. Во мне не было какого либо одного слишком сильного порока, который высунулся бы виднее всех прочих, но за то во мне заключалось собрание всех возможных недостатков, и притом, в таком множестве, в каком я еще не встречал доселе ни в одном человеке. Взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом звании и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобою, насмешками, всем, чем ни попало" (Биогр. под ред. проф. Кирпичникова, изд. Сытина). В этих словах видно глубочайшее самоуничижение писателя. Подобно Евангельскому нищему духом, он не говорит о своих добрых свойствах и как бы не признает их за собою; наоборот, находит в себе массу недостатков. Мало того, здесь же и величайшая заслуга его, как христианина: великий человек умел обратить во благо другим свои личные недостатки, изображая их в смешном виде, и в то же время сильно сокрушаясь о них… Глубоко чтил Н.В. Гоголь и обрядовую сторону православно-христианской религии. Он усердно навещал храм Божий, с благоговением слушал Богослужение и старался проникнуть, так сказать, в таинственный смысл его. Результатом его благочестивой настроенности и были его „Размышления на Божественную литургию". С великим рвением, несмотря на слабое здоровье свое, он соблюдал посты церковные. После болезни своей в 1840 г. он дал обещание отправиться во св. землю на поклонение Гробу Господню и это обещание исполнил. Наконец, в завещании своем он горячо просил помолиться за него всех. Вечная ему память! (В. Е. В. № 24-й. 1909 г.).
23 апреля 1902 г. - юбилейное торжество в честь Н.В. Гоголя и В.А. Жуковского в г. Владимире.
Значение произведений Н.В. Гоголя в развитии русского общества Улица Гоголя в гор. Владимире
