Стаховский был родом из обрусевших поляков, когда-то перешедших в православие; отец и дед его были священниками. Стаховский Михаил Егорович (Георгиевич) родился ок. 1852 г. в слободе Боромля Ахтырского уезда Харьковской губернии. Выпускник Ахтырского духовного училища (1867), Харьковской духовной семинарии (1873), Киевской духовной академии, которую окончил со степенью кандидата. Кандидат Киевской духовной академии 1877 года. В июне 1877 г. начал службу смотрителем Ахтырского духовного училища. С 16 марта 1878 года по 1879 г. - помощник инспектора Владимирской духовной семинарии.
Михаил Стаховский дослужился до чина статского советника, дающего право на потомственное дворянство; жил с семьей в своем доме с прислугой, ни в чем не нуждаясь. Был награжден орденами Святой Анны 2 и 3 степени, Святого Станислава 2 и 3 степени.
С января 1880 года должность смотрителя Суздальского Духовного Училища исполняет Михаил Георгиевич Стаховский. Молодой педагог с первых же шагов своей службы сумел стать не только начальником, но и воспитателем детей. М.Г. вникал во все стороны училищной жизни; он не растерялся, не побоялся того, что ему придется работать при неблагоприятных условиях. Помещение училища в старинном здании бывшего архиерейского дома в то время мало отвечало запросам и нуждам духовно-учебной жизни. Средств на благоустроение здания не было. Но смотритель искренно любил учебное дело. В нем было много веры в успех дела и энергии, чтобы с первых шагов не опустить руки. Заняв должность смотрителя, Михаил Георгиевич вскоре поднял вопрос о переустройстве училищного здания. В то время не было ни общежития, ни удобных квартир для лиц инспекции. В училище помещалось только 4 класса и квартира смотрителя. Громадные части здания пустовали. Требовалось много труда и знаний, чтобы благоустроить здание и приспособить его к открытию общежития.
Училищный храм долгое время был в состоянии запущенности и разрушения, не предвиделось никакой возможности отремонтировать его. Михаил Георгиевич Стаховский сразу же обратил внимание на запустевший храм и приложил старания для обращения этого места в дом молитвы. Заботами Стаховского и при самом активном участии Менци В.Я. (1830-1891) в здании училища 4 сентября 1882 г. был освящен храм в честь свв. Кирилла и Мефодия.
М.Е. Стаховский преподавал в Суздальском духовном училище катехизис. В воспоминаниях В.М. Снегирева о годах учебы в училище сохранилась любопытная запись, раскрывающая своеобразную манеру преподавания Стаховского. На первом же уроке катехизиса в новом учебном году вошедший в класс М.Е. Стаховский спросил третьеклассника Володю Снегирева: «Снегирев, ты кто такой?». Находившийся под впечатлением своего нового положения Володя не без гордости ответил: «Ученик 3-го класса Суздальского духовного училища». «Дурак», - подвел итог учитель. «Тогда, - вспоминал В.М. Снегирев, - второгодник с задней парты поднял руку и сказал: «Я православный христианин». «Молодец! Вот как нужно отвечать на этот вопрос. Видите, как хорошо еще раз повторить катехизис», - произнес учитель, и мы тут же прониклись уважением к второгодникам, раз их похвалил сам смотритель».
Стаховский в своей деятельности руководился не предписаниями закона только, но и указаниями своего сердца. Он умел близко подойти к душе ребенка, вызвать питомца на откровенность. Очень редко высказывался за решительную меру удаления мальчика из училища за проступки или малоуспешность. Он надеялся на исправление ученика, и эта надежда часто не обманывала смотрителя. В своих воспитательных мерах Михаил Георгиевич был крайне осторожен. Для него было психологически невозможно унизить ученика, вызвать в нем раздражение и ожесточение. Он всегда поступал так, что вызывал питомца самого на сознание сделанного проступка; принимаемые смотрителем педагогические меры в сознании ученика носили воспитательный, а не карательный характер. От того у Михаила Георгиевича всегда было тесное единение с учениками, которые раскрывали перед ним свой духовный мир, рассказывали о своих нуждах и горе. Не менее доверчивы были отношения Михаила Георгиевича к своим сослуживцам. Он среди преподавателей, был не начальник, а скорее, старший товарищ среди своих помощников; он оберегал свободу каждого своего сослуживца в его училищной деятельности, лишь бы эта деятельность имела целью благо школы. При нем совместная работа корпорации носила характер непринужденности и простоты. Сам Михаил Георгиевич любил оставаться в тени, и в то время как его товарищи – сверстники работали на более видных поприщах, он не стремился к славе: скромную жизнь школьного труженика он предпочитал всякой другой деятельности и ближайшее епархиальное начальство, и бывшие в училище при Стаховском синодальные ревизоры надлежаще ценили службу Михаила Георгиевича.
По предложению В.Я. Менци 11 сентября 1884 года было открыто Общество вспомоществования нуждающимся воспитанникам Суздальского духовного Училища.
Ревизовавший училище в 1884 году Григоревский, найдя училище в прекрасном состоянии и со стороны внешнего управления и внутренней жизни, отметил плодотворную деятельность Михаила Георгиевича, направленную к религиозно-нравственному воспитанию вверенного ему училища. Синодальная ревизия 1897 года почти также охарактеризовала службу смотрителя и подчеркнула его сердечное, полное отеческой любви, отношение к детям. Михаил Георгиевич пользовался любовью и уважением у граждан города. Он с готовностью откликался на всякое культурное начинание и состоял членом в различных благотворительных и просветительных учреждениях. Его отношения к людям были исполнены благожелательности.
Красный изразец. Находится во Владимирском музее, представляет собою большого размера кирпич удлиненной квадратной формы, гладкий сзади; высота кирпича 24,5 см., ширина 20 см. и толщина, считая рельеф орнамента, 6 см. Масса, из которой он сделан, довольно чистая, весьма близкая к отмученной, терракотовой. Обронный узор состоит из геометризированного орнамента: в центре кружок с заключенным внутри крестиком, по бокам со всех 4-х сторон сердечки, при чем вверху и внизу они довольно выдержаны, а с левой и правой стороны стилизованы до формы простых треугольников; по углам ветви, идущие от круга, с сильно стилизованными листьями в виде петлей, по два на каждой. Описанный изразец найден в 1901 году М. Г. Стаховским в г. Суздале.
15 декабря 1896 г. товарищ министра народного просвещения утвердил устав общества взаимного вспомоществования учащим и учившим в училищах, подведомственных Суздальскому училищному совету.
«К 1903 году, пишет одни из членов Суздальского общества взаимопомощи (М. Земсков), оживает работа общества взаимопомощи. Массовое учительство (говорю об уезде) не удовлетворяется прежним уставом, стремится внести новые параграфы, на основании которых могли бы удовлетворяться культурные нужды членов; учительство начинает отыскивать различные пути к удовлетворению этих нужд, заводит библиотеку, по тому времени недопустимую для учителя, устраивает после собраний что то в роде вечеринок, где учительство могло поговорить «по душе», поспорить, обсудить тот или иной вопрос. Над выработкой нового устава работали около полугода, собрания были еженедельные».
Во время рождественских каникул 1902-1903 г. в Москве состоялся первый съезд представителей обществ вспомоществования лицам учительского звания, на котором высказаны были предположения о необходимости учреждения для учителей суда чести, объединения всех обществ взаимопомощи учителей, об устройстве общеобразовательных курсов. Мало этого, съезд коснулся даже, по отзыву департамента полиции, и вопросов общегосударственного свойства. Общества вспомоществования учащим после Московского съезда взяты были под подозрение.
В 1903 г. был торжественно отпразднован 25-летний юбилей его педагогической деятельности.
Секретным циркуляром от 16 апреля 1904 года департамент полиции предписал губернаторам дать сведения, имеются ли в их губерниях общества взаимопомощи, не замечается ли в их деятельности вредного направления и уклонения от прямых задач, намеченных уставом, и кто именно из лиц, входящих в состав общества, направляет действия общества на путь противоправительственной агитации.
И в то время, как во Владимире дальний и некровный родственник Херасковых и Снегиревых, служащий статистического отдела губернской земской управы Ф.А. Благонравов вместе с состоявшей с ним «в любовной связи» Е.Г. Смышляевой и еще двумя сослуживцами, супругами Архангельскими, «сплотившись в революционный кружок, преследовали угрозами смерти других служащих в этом отделе управы, не желающих к ним примкнуть», в Суздале была обнаружена «организованная группа социал-демократической партии, которая проявляла активную деятельность в смысле пропаганды противоправительственных идей преимущественно среда крестьянского населения». Обыски, проведенные у нескольких членов группы, спугнули заговорщиков, и «типографский станок, помещавшийся на чердаке бани детского Вихревского приюта», был разобран и затоплен ночью в проруби реки Каменки. Полиция же справедливо считала, что, «если что и было, то теперь все уничтожено или передано в другие, незаподозренные руки», например, надзирателей Суздальского духовного училища. Назывались даже фамилии Орлов, Наоров, Кусков.
Владимирский губернатор Леонтьев И. М. дал самый уничтожающий отзыв о действовавших во Владимирской губернии учительских обществах. Существование общества во Владимире для местной власти представляется не вполне безопасным и закономерным. Не лучше Владимирского, согласно сообщению губернатора, обстоит дело и с Суздальским обществом вспомоществования учащим, хотя в составе членов этого общества, по его словам, не усматривается лиц, навлекающих на себя подозрение в политической неблагонадежности (Председателем правления суздальского общества был Михаил Георгиевич Стаховский).
В 1905 г. - «юбилей 25-летнего смотрительства в Суздале». Человек уважаемый, Михаил Егорович неоднократно избирался «прогрессивной частью населения» от 2-й городской курии выборщиком в Государственную думу.
После того, как родственника по жене, Ивана Хераскова, сослали в Сибирь за антиправительственную деятельность, Стаховский добровольно принял на себя часть его революционных обязанностей. Стаховский устроил и в городе, и в Духовном училище склад нелегальной литературы, и снабжал ей местную молодежь. 22 декабря 1911 г. помощник смотрителя Суздальского духовного училища А.Г. Шафранов сообщил, как и было положено, суздальскому полицейскому исправнику, что 2 января 1912 г. «в помещении Общественного собрания г. Суздаля имеет место быть концерт-вечер, устраиваемый им в пользу недостаточных студентов Санкт-Петербургского Университета, уроженцев Владимирской губернии». Позднее, по требованию забеспокоившегося исправника, были доставлены письменное согласие ректора университета и подробная программа вечера, состоящая в основном «из нескольких заурядных романсов под аккомпанемент пианино и музыкальных номеров на пианино, скрипке и виолончели». Шестым пунктом в программе стоял Yymne francaise, муз. Roujer Lile в исполнении на пианино Русинова. Так было зашифровано не что иное, как «Марсельеза», но, «не допуская возможности такого нахального обмана», исправник концерт разрешил.
Опомнившись, он принял решение по приезде в концерт потребовать «замены гимна какой-либо другой музыкальной пьесой», но заставший его за сборами полицейский надзиратель доложил ему, что дело обстоит гораздо хуже: «публики собралось много, и все распорядители и участники этого концерта отметили себя красными бантами, приколотыми к груди».
Конечно, к приезду исправника порядок уже был водворен: шестым номером во втором отделении поставили марш из пьесы «Дни нашей жизни», «социал-демократическую эмблему» заменили на белые банты, и вообще «концерт-вечер... прошел без всяких выпадов в левую сторону». Впрочем, исправнику доложили, что на требование надзирателя снять красные банты сын смотрителя духовного училища «студент Императорского Университета Иван Стаховский, не желая подчиниться требованию полиции, некоторое время упорствовал и протестовал, ссылаясь на то, что у них в Петербурге в подобных случаях все это допускается».
Донося об этом губернатору, суздальский исправник сообщал, что «инспектор Шафранов, на нравственной ответственности которого лежит воспитание юношества, готовящегося быть пастырями народа, вместо того, чтобы повлиять на молодежь, студентов-исполнителей и распорядителей концерта, сам первый украсился красным бантом и кичливо расхаживал с ним на глазах публики и своих воспитанников», однако ж не преминул отметить: во всей этой истории г. Шафранов «все же является лишь послушным орудием», а вся затея «придать концерту-вечеру, насколько это возможно, особую окраску принадлежит жене смотрителя духовного училища Варваре Стаховской, благодаря которой, собственно, в так называемые «освободительные годы» и расцвела суздальская социал-демократическая организация... и которая теперь является в душе самой ярой поборницей социал-демократизма, желающей, конечно, не лично, а через других, при всяком сколько-нибудь удобном случае и возможности, хотя бы чем-нибудь, до красного банта включительно, заявить симпатии этому направлению».
Тут-то власти и вспомнили о деле суздальской социал-демократической организации, рассматривавшемся в 1908 г. во Владимире сессией Московского «военно-окружного суда, вспомнили, что политическая неблагонадежность Шафранова и Стаховского была замечена еще в 1909 г., что М.Е. Стаховский «долгое время давал у себя приют брату своей жены Ивану Михайловичу Хераскову, который не без ведома Стаховского проявлял в широких размерах свою преступную деятельность по Суздальскому уезду до тех пор, пока не был арестован и осужден Московским военно-окружным судом к ссылке на поселение». Перечисляя все это, губернатор просил министра внутренних дел об удалении из Суздаля как Шафранова, так и Стаховского, «который вместе со своей женой является в Суздале центром, объединяющим лиц, сочувствующих социал-демократической партии».
Чтобы лишить избирательных прав членов правления Суздальской городской публичной библиотеки, председателем которого состоял Стаховский, губернатор Сазонов, по мнению В.М. Снегирева, и назначил в период подготовки выборов в IV Государственную думу ревизию суздальской библиотеки.
В Суздаль прибыл старший чиновник особых поручений при губернаторе Высокосов, который 14-15 января внимательно осмотрев ее помещение, располагавшееся в здании Городской управы, пришел к выводу, что библиотека «по выбору книг носит характер, свидетельствующий о явной симпатии заведовавшего библиотекой левым партиям». По мнению чиновника, «по размерам деятельности» библиотека стояла на первом месте в губернии и в 1908 г., например, получала 43 различных наименований газет и журналов, причем выписывалось все, «что под красным флагом либеральной рекламы появлялось на журнальном рынке». Кроме того, оказалось, что в правлении суздальской библиотеки прекрасно уживались представители самых разных политических течений, которые в большой политике порой были даже враждебны друг другу. Так, «из квартиры Стаховского в 05-06 гг. направлялась и регламентировалась деятельность суздальской социал-демократической организации», социал- демократами были так же купеческий сын Недошивин («официально называющий себя кадет») и сын городского головы инженер Головашкин (предложивший на собрании 12 декабря 1910 г. «почтить память Льва Толстого»), Шафранов («человек развитой и политически образованный, хотя стремящийся играть в простачка») принадлежал к левым кадетам, а уездный врач Зверев и директор гимназии Воскресенский («искренность которых под сомнением») – к прогрессистам».
Во время ревизии был обнаружен особый тайный шкаф с запрещенными книгами, вошедшими в опись № 1. В опись № 2 Высокосов включил книги «претенциозного и заведомо левого направления», выдача которых была приостановлена «впредь до выявления их запрещенности». Всего же в ходе ревизии было найдено «до 70 экземпляров запрещенных изданий». И, если 12 января от Правления библиотеки потребовали взамен отстраненных от работы председателя Правления М.Е. Стаховского и библиотекаря А.Г. Шафранова избрать на соответствующие должности
других лиц, то уже 23 января суздальскому уездному исправнику было направлено требование губернатора «прекратить деятельность Суздальской общественной библиотеки». Через три дня все помещения и шкафы библиотеки были заперты и опечатаны, а начальнику суздальского почтового отделения было отдано распоряжение задерживать поступающие в адрес библиотеки периодические издания. В феврале в Суздале под председательством бывшего члена Правления М.И. Благосклонова была создана специальная Комиссия по ликвидации имущества Суздальской общественной библиотеки, в задачи которой входила передача его Городской управе.
Почти сразу же и без того опасное для членов Правления библиотеки дело еще более осложнилось. Вслед за отбывшим во Владимир чиновником Высокосовым полетел рапорт суздальского уездного исправника. Некое лицо, пожелавшее остаться неизвестным, сообщило ему о том, что в Суздальском духовном училище «давно уже существует своя, так сказать, школьная и довольно обширная библиотека, состоящая всецело в единоличном и бесконтрольном заведовании смотрителя училища г. Стаховского, благодаря чему библиотека эта будто бы по существу своему, в смысле подбора приобретаемых для нее книг и изданий крайне левого и даже антирусского направления, представляет из себя нечто особенное, и что такие книжки из нее выдаются, конечно, не всем воспитанникам духовного училища, а с большим разбором, в порядке постепенности и подготовленности учащихся к восприятию космополитических учений, которые (учащиеся) уже вполне просветились проповедями Маркса, Бебеля, Бурцева и т.п.». Естественно, владимирскому полицмейстеру («Срочно. Совершенно секретно») было приказано «немедленно произвести расследование по этому делу», тем более, что, как ожидалось, в сравнении с содержимым библиотеки училища обнаруженное в публичной библиотеке представляло собой «сущие пустяки». Это странное для официального документа выражение принадлежало помощнику начальника Владимирского Губернского жандармского управления (ГЖУ) в Александровском, Переславском, Юрьевском и Суздальском уездах ротмистру Руссиянову, направленному в Суздаль для проверки информации, сообщенной анонимом. Однако выяснилось, что в день осмотра публичной библиотеки «заинтересованные лица» привели училищную библиотеку «в полный лояльный вид», и, по мнению местного исправника, теперь «даже в случае повального обыска в училище ничего обнаружить не удастся».
9 февраля 1912 г. последовало предписание владимирского губернатора Сазонова суздальскому уездному исправнику «привлечь Правление Суздальской общественной библиотеки к судебной ответственности по 1019 ст. Улож. о нак. за хранение и распространение нелегальной литературы». Следующие полгода дело постепенно вызревало в недрах Владимирского ГЖУ, пока наконец 25 сентября начальник жандармского управления не направил губернатору список из 11 лиц, привлеченных к возбужденному формальному дознанию в качестве обвиняемых «в хранении и распространении сочинений, на которые Судебными Установлениями наложен арест». Список возглавляли смотритель духовного училища статский советник Михаил Егорович Стаховский и его помощник Анатолий Георгиевич Шафранов. Здесь-то впервые и прозвучала фраза: «Сообщаю об изложенном для зависящих распоряжений по предстоящим выборам в 4-ю Государственную Думу».
Дознанием было окончательно установлено, что в период с мая 1908 г. по декабрь 1911 г. в Суздальской публичной библиотеке хранились, а также распространялись среди членов-подписчиков издания, в которых был заключен «призыв к учинению бунтовщического деяния, к ниспровержению существующего в России Государственного и общественного строя, к неповиновению закону и законной власти и к вражде между отдельными классами населения». Вряд ли М.Е. Стаховского и его товарищей ожидало что- либо хорошее. В устах прокурора Владимирского окружного суда обвинение в их адрес «в преступлениях, предусмотренных 51, 1, 2, 3 и 6 п.п. 129 2 п. 132 ст. Угол. Улож» звучало внушительно и грозно. Последнее, что стало известно из официальных источников, к 28 сентября 1912 г. Стаховский, Шафранов и еще 5 обвиняемых уже были допрошены в присутствии товарища прокурора Арутюнова проводившим дознание ротмистром Руссияновым.
В.М. Снегирев, очевидно, не понаслышке знавший о скандале, разразившемся вокруг имени мужа его двоюродной сестры, сообщал в упомянутом выше исследовании о том, что М.Г Стаховский и А.Г. Шафранов были до решения суда отстранены от должностей в духовном училище. «Волнения, связанные с отстранением от должности и передачей дела следователю по особо важным делам, - писал Владимир Михайлович, - усилили старую болезнь сердца, и 7-го июня 1913 г. М.Г. Стаховский скончался после мучительных приступов грудной жабы и был похоронен в Спасо-Евфимиевом монастыре. В некрологе, опубликованном во «Владимирских епархиальных ведомостях» говорилось: «7 июня, от паралича сердца, на 61 году жизни, скончался смотритель Суздальского духовного училища Михаил Георгиевич Стаховский. Покойный еще с сентября прошлого года стал чувствовать недомогание. С февраля текущего года припадки сердечной болезни усилились и привели его к роковой развязке. Сошел в землю ревностный школьный деятель, почти до заката дней своих работавший на учебной ниве, угас человек с редкими благородными качествами высокой души. Добрая память о нем никогда не изгладится в сердцах признательных учеников его.
Покойный принадлежит к числу тех лиц, которые всю свою жизнь несут иго тяжкого служения школе, невзирая на все трудности, связанные с этим нелегким и не всякому доступным подвигом. Он в течение 35 лет служил учебно-воспитательному делу, сумел полюбить его, сродниться с ним душой. Старая духовная школа воспитала в покойном привязанность и любовь к учебному делу и придала твердость его педагогической деятельности». Автор некролога, бывший ученик Стаховского Н. Лебедев.
Весть о смерти популярного человека с быстротой молнии облетела наш небольшой город и вызвала на лицах у всех выражение удивления, сменившееся потом скорбью и сердечной тоской. Сначала как то не верили в возможность трагической развязки: трудно и тяжело расставаться с человеком, с которым сжились, так сказать, сроднились... В день смерти, в 9 часов вечера, после всенощного бдения, у гроба почившего соборным причтом в полном составе и о. протоиереем М.С. Снегиревым была совершена первая великая панихида в присутствии родных почившего и всей училищной корпорации. На другой день многочисленное городское духовенство часто служило панихиды и литии. Отпевание и погребение Михаила Георгиевича состоялось в воскресенье. В начале десятого часа последовал вынос тела покойного из квартиры в училищную церковь. Храм был полон молящихся. Божественную литургию совершал и. д. смотрителя училища о. протоиерей М.С. Снегирев в сослужении двух священников. Стройно пел хор спасских певчих, пополняемый пришедшими из усердия любителями. Вместо причастного стиха студент Императорской С.-Петербургской духовной академии Николай Лебедев сказал прощальное слово почившему такого содержания: «Дорогой и незабвенный наставник! Тяжелым камнем легла на наше сердце печальная весть о кончине твоей. В момент получения ее мы отрешились от своих повседневных забот и поспешили придти и поклониться твоему гробу. Мы не предполагали, что болезнь так скоро поразит тебя; мы надеялись, что твой мощный дух еще поборется со смертию. Но увы! Мечты людские несбыточны, а сожаления бесплодны. Теперь ты в гробу. Одна эта мысль печалию сковывает наше сердце, терзает и томит нас. В тяжелые минуты расставания с тобою навсегда позволь мне, твоему бывшему ученику, сказать тебе несколько слов в благодарность о твоих заботах о нас, о твоем отеческом попечении об учащихся в училище. Есть у нас прекрасный христианский обычай присутствовать при похоронах умерших о Господе, и не только родных, но и чужих и незнакомых. Дорогой наставник! Посмотри, какое большое собрание народа пришло проводить тебя в страну вечности! Кому не видно, как тебя любили и почитали здесь, в училище, и за пределами его. За что же тебе такая любовь и уважение от всех? Ответ один: за твое любвеобильное сердце, за чистоту души... Ты в течение 35 лет служил школе, отдал ей силы, здоровье и жизнь. В своей деятельности, материально необеспеченной, ты должен был до известной степени замкнуться от общества, ты не предавался соблазнам искать иного пути и поприща для приложения своих сил и способностей. За то, что ты беззаветно любил школу, был привязан к ней душой, тебя любили и твои питомцы и твои знакомые. Выйдя из воспитавшей тебя академии человеком полных сил и энергии, с запасом знаний, ты твердой ногой вступил на поле общественной деятельности, в это обширное море жизни, где иногда бывает тихо и спокойно, а то вдруг поднимаются волны и бури непогоды. Ты сам говорил, что, «вступая на самостоятельную жизненную дорогу, ты не имел пессимистических воззрений на окружающий тебя мир», — шел с чистым намерением послужить школе. В тебе не было заметно того грозного начальника, который постоянно заявляет о своей власти и полномочии, не сходя с высоты своего начальнического величия. Твоя душа не мирилась с холодной, бездушной дисциплиной, с мертвой буквой; в подобной атмосфере человек задыхается без согревающего все чувства и души. Затронуть душу ребенка, привить ему мысль о необходимости образования — вот к чему ты стремился. В школе, как большой семье, наблюдается богатое духовное разнообразие личностей; ко всем питомцам совершенно невозможно применить одни и те же педагогические меры... И ты, высокочтимый наставник, умел осторожно, с благороднейшим доверием отнестись к душе ребенка. Как много требовалось тут педагогического опыта, а, главное, веры, веры в то, что всегда есть надежда подбодрить, поддержать слабого мальчика. Зерно, посеянное в чуждую землю, не произрастит плода, и ты почву детской души умел смягчить, согреть своею любовию и отеческою заботливостью. Иной мальчик был с нежной, чувствительной душой, всякое добро восхищало его, ему знакомы были сладости благоговейной молитвы и порывы священной радости; но потом сердце его начинает черстветь, замыкается в самолюбие, сродняется с лукавством. В таких случаях ты, дорогой учитель, не прибегал к суровым мерам воздействия на провинившегося мальчика, но с отеческою заботливостью ждал исправления питомца. Своею снисходительностью ты дал возможность благополучно окончить курс учения в училище не одному десятку юношей. Такая доброта не пройдет бесследно в жизни многочисленных питомцев твоих... Но какую же благодарность ты получишь за труды свои? Ничьи молитвы и слезы так не сильны пред Господом, как исходящие из признательного сердца детей. Сколько же Отец Небесный простит тебе, когда из каждой детской души вознесется ко престолу Всевышнего молитва об упокоении твоей души! Дорогой учитель! В годы обучения моего и моих братьев в училище ты был снисходителен к «немощам» нашим. Иногда мы огорчали тебя своим непослушанием и неподчинением твоим распоряжениям, направленным к нашей же пользе. Бывают минуты, в которые ощущаешь потребность высказаться... Теперь, оглядываясь назад и развертывая свиток своей совести, эту книгу Божиих повелений, невольно припоминаешь свои школьные погрешности. Прими от нас, высокочтимый наставник, глубокую благодарность за труды и заботы, понесенные тобою в деле воспитания и образования нас и прости нас, если мы чем либо огорчали тебя. Благочестивые слушатели! Мы скорбим и плачем о потере дорогого нам человека, но наших слез недостаточно: нужна молитва об усопшем; молитва есть дверь, открывающая вход в царство благодати. Нет глубины уничижения и бездны падения, из которого молитва не могла бы дойти до Господа. Будем же молиться об усопшем! Незабвенный наставник! За твои заботы и труды на школьной ниве благодарные ученики сплетут тебе венок, — не тот венок, который теперь положен на твой гроб: он завтра, послезавтра завянет, не даст приятного запаха, — не тот венок, который приготовляется из холодного, бездушного металла, — мы совьем тебе венок из неувядаемых воспоминаний о твоей светлой, благородной личности. Прими от нас это приношение, как нечто должное себе. Память о тебе никогда не изгладится в нашем сознании. Конечно, в жизни нам придется встречаться с новыми людьми, новые картины горя развернутся впереди, новые блески радости заискрятся иногда на фоне сумрачной действительности, для новых впечатлений расширится наше сердце, но, поверь, в нем всегда будет место для тебя, для воспоминания о тебе. Пусть порыв нашей молитвы о тебе ко Господу будет стремительнее времени; пусть земля будет легка тебе, пусть могила твоя покроется неувядаемыми цветами любви и благорасположения к тебе. Спи спокойно сном труженика: только в смерти желанный покой. В жизни своей ты много трудился, но мало отдыхал. Прощай до скорого свидания, прости до будущего света»... Чин отпевания был совершен о. благочинным, суздальским соборным протоиереем А.Г. Вишняковым, при участии двух протоиереев и девятнадцати священников. Перед началом отпевания ближайший сотрудник покойного А.Г. Шафранов обратился к почившему с такими словами:
«Дорогой Михаил Георгиевич! Не предполагал я, что так скоро придется сказать тебе последнее «прости». И горько, и тяжело обращаться к тебе с этим словом. Пред вратами вечности, куда ты теперь вступаешь, я не буду многословен, но не могу совсем молчать, и не будет ни лести, ни преувеличения в моих словах. Совсем молодым человеком приехал покойный в Суздаль на трудную и ответственную работу руководителя обучением и воспитанием детей. Неутомимая энергия, светлый ум и доброе сердце покойного помогли ему долгих 35 лет с честью выполнять свою работу. Все стороны училищной жизни при нем обновились и были поставлены на надлежащую высоту. Его старые сослуживцы помнят, как училищное здание мрачное, наполовину пустое, совершенно неблагоустроенное его трудами постепенно обновлялось, украшалось и закипело жизнью. Преподаватели и воспитатели, воодушевляемые его примером, с усердием исполняют свое дело: достаточно напомнить, что столь желанный теперь институт классных воспитателей был учрежден в Суздальском духовном училище много лет тому назад, по предложению усопшего. Ученики нашли в нем отца, самым внимательным образом относившегося ко всем их нуждам. Успехи, поведение, здоровье, мелочи жизни учеников — все было для него важно. Много поколений прошло под его руководством. Его ученики, от убеленных сединами старцев до десятилетних детей, — все добрым словом помянуть покойного и вознесут теплую молитву об упокоении его души. И если, как везде и всюду, в училище были недостатки, то они никого не страшили, ибо в Суздальское училище охотно переводились дети из других училищ и благополучно заканчивали здесь курс учения. Помянут добрым словом покойного и все жители Суздаля, как добродушного и приветливого человека, умевшего каждому сказать ласковое слово и принимавшего посильное участие и в общественной жизни города; к его опыту и знанию обращались в потребное время и граждане города. Скажу еще два — три слова о своих личных отношениях к покойному. Припоминаю я первое время нашего совместного служения. В незнакомом городе, среди неизвестных людей я нашел в нем не только благожелательного начальника, но и приятного соседа и доброго человека, готового помочь и словом, и делом. Во время испытаний он не пал духом, но, пока был в крепости телесной, и во мне поддерживал спокойствие духа. За все это, в эту таинственную минуту приношу тебе глубокую и искреннюю благодарность, и да даст тебе Господь вечное блаженство в обителях Своих». По случаю летних каникул ученики училища разъехались по домам, так что на погребение почившего своего начальника могла собраться небольшая группа юных питомцев, проживающих в городе и ближайших к нему селениях. От лица всех учеников училищной семьи, со словами глубокой признательности благодарного сердца к почившему выступил ученик училища IV класса Константин Харизоменов. Он, близко подойдя к гробу, сказал: «Дорогой наш наставник! Когда, по окончании учебных занятий, мы разъехались по своим домам, мы не думали, что ты так скоро окончишь свою жизнь. Мы надеялись, по окончании лета, опять свидеться с тобой и стать под твое руководство. Все товарищи мои будут грустить, что им не пришлось сказать тебе последнее «прости». Ведь, мы нередко по своей детской резвости и беззаботности доставляли тебе огорчения и труды, вынуждали тебя к выговорам и строгим мерам; но спасибо тебе: ты был ласков и приветлив, за что мы и любили тебя. От лица всех товарищей обращаюсь к тебе5 дорогой наставник, прости нас, и тебя Господь да простит и да вселит душу твою там, где пребывают праведные. Прости нас, дорогой наш наставник, прости! Да будет вечная память тебе». Кончился чин церковного отпевания. Гроб понесли сыновья и ученики покойного. При стройном пении «Святый Боже» траурная процессия медленно и торжественно направлялась к Спасо-Евфимиеву монастырю, — месту вечного упокоения Михаила Георгиевича. По пути следования часто служились панихиды и литии. Только в начале второго часа процессия прибыла к могиле. При пении краткой литии гроб постепенно опускался в землю и скоро совсем скрылся от глаз народа. И на месте свежевырытой глубокий могилы возвысился большой холм. Безмолвная земля безжалостно скрыла в своих холодных объятиях тело незабвенного учителя... Смолк звон церковных колоколов; на монастырском кладбище опять стало пустынно и неприветливо; грустью повеяло с молчаливых могил...
Варвара Михайловна Стаховская
Варвара Михайловна Стаховская - дочь Михаила Ивановича Хераскова , жена смотрителя Суздальского духовного училища Михаила Егоровича Стаховского и племянница Елизаветы Ивановны Снегиревой.
Будучи ректором семинарии и по долгу службы преследуя всякое свободомыслие, жестко расправляясь с семинаристами, замеченными на антиправительственных сборищах, Михаил Иванович Херасков, что нередко бывает, как-то проглядел собственных детей. Оставаясь (даже после смерти) непререкаемым авторитетом для сыновей сестры, которые (не без настояния родителей) упорно и успешно прошли через всю последовательность духовных учебных заведений, он не стал примером для своих детей: все они получили светское образование, Константин в апреле 1899 г. был отчислен из Московского университета (восстановлен в феврале 1900 г.) за участие в студенческих волнениях и выдворен на родину под негласный надзор полиции, а Иван и Варвара вообще «ударились» в революцию. Чего хотели они, теперь уже не очень понятно.
Иван Михайлович Херасков, профессор Московского университета (чего при наличии таланта и упорства он достиг бы и до 1917 г.), в 1920-е «народной» властью был выдворен из страны. Осел он в Париже, уже знакомом ему по годам прежней эмиграции, в которой оказался, бежав (при помощи средств влюбленной в него богатой дамы) из сибирской ссылки.
Известный суздальский краевед Владимир Михайлович Снегирев не раз посмеивался в кругу домашних над тем, как в советское время, когда чуть ли не единственным дозволенным видом истории была история революции, и каждый город стремился найти в своем прошлом глубокие революционные корни (благо история правившей партии позабылась настолько, что наименование революционером представителя любого противоправительственного движения начала XX в. уже не вызывало последствий), пытались записать в революционерки его сестру Ольгу Михайловну, еще до замужества, в конце 1890-х, бегавшую на «сходки» на Агаповскую мельницу, что на Щупачихе (6 ноября 1958 г. на здании бывшей мельницы открыта мемориальная доска: “В этом доме в 1905-1907 годах помещалась подпольная типография Суздальской группы РСДРП”. В 1970-е гг. в так называемой бывшей мельнице Агапова оформляется экспозиция “Суздаль и уезд в революции 1905-1917 годов”.). «Знаем мы эти так называемые сходки», - с иронией замечал Владимир Михайлович, которому наконец «открыли глаза» на революционное прошлое сестры. Молодежь во все времена нуждалась в общении со своими сверстниками, в веселом и непринужденном времяпрепровождении. Вот и Ольга бегала на Агаповскую мельницу поболтать с барышнями и молодыми людьми, потанцевать да попеть вволю любимые песни. Обязанностью маленького Володи в такие вечера было, сидя в прихожей под вешалкой (Ольга маскировала его висящей верхней одеждой), дожидаться возвращения сестры. Однажды он не справился с этой задачей, заснул, и Ольге, чтобы попасть в дом пришлось-таки будить родителей. Эх, и досталось же Володе от сестры! Не раз приходилось семье Владимира Михайловича слышать из его уст историю о том, «как однажды я предал Олечку».
Варвара Михайловна, в отличие от многих дам, ушедших в революцию, как женщина она состоялась: имела и мужа с прочным и достаточно видным положением, и детей (Константин, Вера и Иван), которые нашли свое место в жизни. Как и все борцы за свободу и счастье народное, Варвара Михайловна народ не знала и вряд ли любила. Во всяком случае, он, этот «народ», ее изрядно недолюбливал. В семье сохранился рассказ о том, как издевался над Варварой Михайловной садовник Тимофей, специально ввалившийся однажды в «господский» дом во всей своей простонародной красе именно в часы столь любимого женой смотрителя званого вечера, чтобы спросить «барыню», куда складывать привезенный навоз. Если бы Тимофей употребил хотя бы это слово, конфуз был бы еще не так ужасен, а ведь (ах-ах!) в гостиной находились и барышни.
Михаил Егорович Стаховский вовремя ушел из жизни. Семья и дети были спасены от позора, вдова получала солидную пенсию по утрате кормильца...
Через четыре с небольшим года к власти в стране придет большевистская часть социал-демократии, которая весьма прохладно относилась к подобным заслугам перед революцией, зато не преминула бы припомнить «социал-демократу» со стажем его духовное образование и службу в духовном училище (кстати, по иронии судьбы одним из «начальников» над суздальцами станет не г-жа Стаховская или г-н Шафранов, а все тот же Тимофей). Новую жизнь, строившуюся «народом» и для «народа», предстояло теперь вкусить лишь идейной вдохновительнице мужа Варваре Михайловне Стаховской.
Варвара Стаховская лишилась всех средств и сбережений. Ее прежних революционных заслуг никто знать не желал, паек ей не давали, а прислуга вздорную барыню оставила.
Как-то раз, уже после октября 1917-го, жалуясь тете, Е.И. Снегиревой, на горькое свое житье-бытье, Варвара Михайловна услышала естественный вопрос: «А разве ты не этого хотела, Варенька?». «Да кто же мог подумать, тетенька!», - растерянно развела руками племянница... Очень хотелось бы, чтобы все, кто нуждается в выплеске в кровь очередной порции пресловутого адреналина или жаждет от скуки любых перемен в жизни по принципу «главное - ввязаться, а там посмотрим», прежде всего, серьезно задумывались о возможных последствиях своих поступков.
Делать Варвара Михайловна, что крайне нехарактерно для женщин из священнических семей, ничего не умела, и ей трудно пришлось в тяжелые, голодные 1920-е гг., когда ее оставила вся прислуга (для сравнения скажем, что находившаяся у Снегиревых в услужении Мария не только не покинула хозяев, но наравне с Владимиром Михайловичем делала все возможное, чтобы поддержать и прокормить семью). Именно в это время, раздобыв где-то муки и захотев испечь хлеб, но лишь приблизительно представляя, как это делается, растерянная и беспомощная Варвара Михайловна принесла в дом Снегиревых ведро с залитой в нем водой мукой. Спасать это месиво пришлось все той же снегиревской Маше.
Все дети Варвары Михайловны (заметим, что замуж она вышла за вдовца, но первый сын М.Е. Стаховского не стал предметом ее забот и внимания) получили светское образование.
О дочери Вере известно только, что она стала врачом и работала в Юрьев-Польском, позднее в Коломне.
Иван (1892-1952) и Константин Стаховские, окончив мужскую гимназию во Владимире, продолжили образование в столичных университетах: младший, Константин, на естественном факультете Московского, Иван - на историко-филологическом факультете Петербургского университета (оканчивать университет ему пришлось уже после октября 1917 г. в связи с призывом в армию в период первой мировой войны). Оба затем какое-то время провели в Суздале, где Константин преподавал химию в гимназии и средней школе. Оба покинули родной город, но не забыли о нем. Константин большую часть жизни провел в Москве, работая преподавателем в техникумах. Был женат дважды (дочь Елена от первого брака). Не будучи профессиональным историком, тем не менее, много печатался в «Суздальской нови» и центральных газетах, причем его статьи, что характерно, были в основном посвящены революционной деятельности дяди Ивана и его соратников, в частности А.К. Гастева, которого его мать когда-то тоже укрывала на их квартире от преследования полиции.
Женитьба в период короткого пребывания в Суздале на местной жительнице (в общей сложности был женат четыре раза и имел четырех детей от разных браков) не помешала Ивану Михайловичу также навсегда уехать из Суздаля (Иваново, Москва, в 1943-1944 гг. - доцент кафедры истории СССР Пензенского педагогического университета, в 1948-1952 гг. - в той же должности в Коломенском учительском институте). Однако темой его кандидатской диссертации (Ташкент, 1943 г.) стал именно «Суздаль и его прошлое». Научное наследие И.М. Стаховского, оставшееся неопубликованным, посвящено всестороннему изучению Суздаля. Смерть настигла Ивана Михайловича в читальном зале исторической библиотеки в период работы над докторской диссертацией по истории Суздальского епископата.
