Пушкинские дни в губ. гор. Владимире
26-29 мая 1899 г. В заседании Владимирской Губернской Ученой Архивной Комиссии 14-го марта 1899 г., председатель кн. Урусов Николай Петрович предложил Комиссии взять на себя инициативу чествования в губ. г. Владимире памяти поэта А.С. Пушкина по поводу столетней годовщины его рождения и высказал ту мысль, что, примкнув в этом деле к общеимперскому течению, Владимирская Губернская Ученая Архивная Комиссия выполнит первую большую общественную задачу выпадающую ей на долю и, конечно, встретив сочувствие, поддержку и помощь в этом отношении со стороны всех лиц дорожащих русским просвещением и теми великими именами, которые ему послужили.
Предложение кн. Н.П. Урусова было принято с горячим единодушием и тут же была составлена особая «Пушкинская» Комиссия, которой было поручено выработать программу празднеств и озаботиться их устройством. В эту Комиссию вошли: Е.Б. Островская, кн. Н.П. Урусов, Михаил Михайлович Леонтьев, Е.С. Щербачев, Л.И. Навроцкий, Н.Л. Мордвинов, И.Н. Могучих, Г.С. Канивальский, А.Г. Снопко, Н.И. Воронов, Селиванов Алексей Васильевич, кн. Н.Н. Стокасимов, П.В. Кутанин, И.И. Савостин, ректор Семинарии отец архимандрит Евгений, А.А. Стрельцов, А.П. Флеров, Д.К. Советкин, Д.Д. Иванов, Н.А. Маклаков, В.Т. Георгиевский, В.А. Иванов, Д.В. Позен, В.Г. Добронравов, В.А. Пузицкий, И.С. Крылов, П.Н. Страхов, Н.В. Малицкий, А.И. Преображенский, П.П. Борисовский, С.К. Шестаков и А.В. Смирнов.
Пушкинская Комиссия тут же единогласно избрала из своей среды в свои председатели кн. Н.П. Урусова. Таким образом во главе всего дела стел его инициатор, кончивший курс в том самом Александровском лицее, где протекли ученические годы чествуемого поэта. Программа Пушкинских дней, установленная под его руководством, была выполнена с успехом, красноречиво доказавшим ее целесообразность и оставив в памяти местного общества светлое воспоминание, а в Архивной Комиссии отрадное сознание с честь. Выполненной, добросовестно и с любовь обдуманной, нелегкой задачи.
Празднества начались 26-го мая. Утром этого числа во Владимирском Успенском Кафедральном Соборе Преосвященным Платоном, Епископом Муромским, Викарием Владимирским, по окончании литургии, была отслужена, при стройном пении хора архиерейских певчих, торжественная панихида по покойном поэте. При панихиде присутствовали представители всех ведомств и всех правительственных учреждений г. Владимира, ученицы и ученики всех учебных заведений города во главе со своим начальством.
Панихида окончилась в первом часу дня, а в два часа было назначено в большом зале Дворянского Собрания торжественное заседание Владимирской Ученой Архивной Комиссии посвященное памяти Пушкина. Зал, любезно предоставленный в распоряжение Комиссии ее почетным членом, Губернским Предводителем Дворянства М.М. Леонтьевым, принял торжественно-праздничный вид. Перед портретом Государя Императора красовался большой поясной бюст А.С. Пушкина, выписанный Комиссией из Москвы от магазина Аванцо. Слева от него возвышалась кафедра для лекторов с золоченым гербом Владимирской губернии посредине. Как бюст, так и кафедра утопали в зелени цветов и тропических растений, привезенных из оранжерей губернаторского дома и Владимирского купца В.Н. Муравкина. Зелеными гирляндами были украшены и хоры. По обеим сторонам Царского портрета боком к нему и публике были поставлены стулья для членов Архивной Комиссии. Вдоль же всей длины залы от окна к окну лицом к портрету Государя и бюсту Пушкина были поставлены ряды стульев для публики, причем первые три ряда были предназначены для дам, пожелавших сделать честь Комиссии почтить ее заседание своим присутствием. Вход в зал был бесплатный, но по билетам, которые раздавались распорядителями празднеств кн. Урусовым, А.Г. Снопко, П.В. Кутаниным, И.И. Савостиным, Д.Д. Ивановым, Н.А. Маклаковым и В.Т. Георгиевским, указанными в тех печатных приглашениях на торжественное заседание Комиссии, которые заблаговременно были разосланы ее председателем к представителям всех классов Владимирского общества. Для воспитанниц и воспитанников старших классов всех учебных заведений города было предоставлено, в распоряжение их начальств, 300 входных билетов. В час дня публика стала съезжаться. При входе в зал все прибывающие получали бесплатную программу «Торжественнаго заседанiя Губернской Архивной Коммиссiи 26-го мая 1899 г.», причем дамам и членам Комиссии эта программа предлагалась украшенная портретом-копией с гравюры Уткина и автографом великого поэта.
Торжественное Собрание было открыто краткой речью непременного попечителя Архивной Комиссии Начальника Губернии Н.М. Цеймерна: «Мы собрались сегодня, одушевленные одной мыслью, одним желанием, которым проникнуты теперь все русские люди,- желанием достойно почтить память величайшего из писателей земли Русской, поэта А.С. Пушкина, по случаю исполнившегося ныне столетия со дня его рождения. Я горжусь честью, выпавшей мне на долю, быть председателем этого почтенного собрания местного общества и объявить заседание открытым». Конец речи губернатора был покрыт народным гимном, исполненным совместно хором архиерейских певчих и духовным оркестром вольной Владимирской Пожарной дружины. Гимн, выслушанный стоя, был покрыт дружным и звонким «ура».
Затем, под искусным управлением своего, знаменитого во Владимире, регента А.Е. Ставровского хором архиерейских певчих прекрасно были исполнены: 1) Юбилейная кантата А.С. Пушкину на слова его же «Я памятник воздвиг себе нерукотворный», 2) Гимн в честь А.С. Пушкина на слова Случевского – музыка Главача и 3) «Слава А.С. Пушкину» - музыка Рубеца.
По окончании хоровых номеров действительными членами Архивной Комиссии были произнесены речи, в перерывах между которыми играл прекрасный, в составе 28 человек, оркестр музыки при Ковровских железнодорожных мастерских, специально приехавший для Пушкинского праздника из Коврова. Отлично сыгранный и умело управляемый его капельмейстером, этот оркестр производил прекрасное впечатление и вносил оживляющее разнообразие в программу торжественного дня.
Первая из произнесенных речей – вступительная – была сказана д. ч. Н.А. Маклаковым, вторая «О поэзия А.С. Пушкина» была произнесена д. ч. И.С. Крыловым и третья «О национальном направлении и религиозном настроении в поэзии А.С. Пушкина» была сказана д. ч. В.А. Пузицким. Все три речи были покрыты долгими и дружными аплодисментами.
После Пузицкого взошел на кафедру Председатель Общества Взаимопомощи учащим и учащимся Владимирской губернии, Товарищ Прокурора Владимирского Окружного Суда П.Н. Петровский и произнес написанное им стихотворение «На 26-е мая 1899 г.». На требование со стороны публики его повторения, Петровский прочел второе свое же стихотворение, посвященное знаменитому Пушкинскому Пророку.
На 26-е мая 1899 года
Гнетет-ли нам тоска, как душный зной пустыни,-
Сомненье-ль дерзкое нам леденит сердца,-
Нас трогает, бодрит и радует доныне
Кристально-светлый стих бессмертного певца.
И тщетно силятся невежества морозы
Сковать поэзии живительный родник,-
Воздушный музыкой среди обычной прозы
Попрежнему звучит нам Пушкинский язык!
Мы с детства раннего привыкли слушать сказки
О рыбке, о царе Салтане, о Балде
И их нам не забыть – как материнской ласки -
Ни в счастье призрачном, ни в горестной нужде.
О русской девушке,- мечтательной Татьяне,-
Бывало, в юности, зачитывались мы…
Нам Пушкин описал в своем живом романе
Народный весь наш быт и прелести зимы.
Он понял наш народ и дивной силой слова
Вдохнул наш русский дух в творения свои;
Из тьмы прошедшего он вызвал Годунова,
И в даль веков текут стихов его ручьи…
Великого Петра трудолюбивый гений
В «Полтаве» Пушкиным восторженно воспет;
И смело в рабский век безправья и гонений
Свободу прославлял в изгнаньи наш поэт…
Хоть видеть не пришлось ему цепей паденье
С народа русского «по манию Царя»,
Но он предчувствовал крестьян освобожденье
И ждал, когда взойдет желанная заря.
И долго будет тем любезен он народу,
Что чувства добрые он лирой пробуждал,
Что в свой жестокий век восславил он свободу
И милость к падшим призывал!..
П.Н. Петровский.
ПРОРОКУ
Громя пороки резким словом
Не брезгай падшими людьми
И нетерпимым, и суровым
Ты к ним не будь, но их пойми;
Пойми причину их паденья,-
Поверь, что совесть в них жива,
И, став врагом из заблужденья,
Люби в них искру божества…
Блажен, кто и в борьбе с развратом,-
Последних не жалея сил,-
Преступным не гнушался братом,
Но понял все и все простил.
Борца такого обличенье
Способно сердце нам разжечь;
Но без любви пророка речь
Родит одно ожесточенье!
П.Н. Петровский
Стихотворениями Петровского закончилось заседание Архивной Комиссии.
На следующий день - вечером 27-го мая - состоялся музыкально-драматический вечер с живыми картинами в Городском театре. Чистый сбор с вечера, в размере 152 руб. 85 коп., был уступлен Владимирским Обществом любителей музыкального и драматического искусства в распоряжение Архивной Комиссии для увековечения имени А.С. Пушкина. Назначение названной суммы имеет быть установлено в ближайшем заседании Архивной Комиссии.
Программа вечера была такая: 1) Сцена первая из «Русалки». 2) Концертное отделение, состоявшее из музыкальных номеров Даргомыжского, Глинки и Чайковского, написанных на слова Пушкина. 3) Живые картины из поэмы Пушкина «Полтава» и из «Бориса Годунова». 4) Сцена в корчме на Литовской границе из «Бориса Годунова». 50 Живые картины из «Бориса Годунова» и из «Евгения Онегина». Вечер закончился блестящим апофеозом. Бюст Пушкина, поставленный на сцене и эффектно освещенный бенгальскими огнями, венчали лавровыми венками герои и героини его произведений. Картины, мастерски поставленные главной устроительницей вечера Е.Б. Островской, прекрасно удались и на долю исполнителей любителей выпали горячие и дружные аплодисменты, заставлявшие не раз повторять каждый номер программы.
28 мая вечером был повторен по той же программе, но уже бесплатно, для учениц и учеников учебных заведений, которые, по назначению своего начальства и в сопровождении надзирательниц и надзирателей, были размещены во всем театре. В антрактах играл духовой оркестр вольной Пожарной Владимирской дружины.
29 мая в театре происходили для учениц и учеников учебных заведений бесплатные чтения с туманными картинами. В чтении приняли участие член Губернской Земской Управы Г.А. Смирнов, Инспектор Городского училища В.Н. Орлеанский и учитель Городского училища Тихомиров. Программа чтений была обстоятельная и интересная. Слушателям были прочитаны биография поэта и отрывки из многих избранных его произведений, сопровождавшиеся цветными иллюстрациями на экране. В перерывах между чтениями играл оркестр Пожарной дружины.
30 мая в театре были устроены бесплатные чтения с такими же картинками для народа. Труд чтений любезно приняли на себя Г.А. Смирнов, Ф.А. Смирнов и учителя Городских училищ Тихомиров и Корепанов. Всем посетившим в этот день театр бесплатно выдавались на память избранные сочинения Пушкина выписанные Архивной Комиссией.
Таковы были Пушкинские дни во Владимире, организованные Владимирской Архивной Комиссией и протекшие под неустанным и энергичным наблюдением и руководством ее председателя кн. Н.П. Урусова.
Благодаря городу, предоставившему в распоряжение Комиссии 200 руб., и Губернскому Земству, ассигновавшему 160 руб. на устройство в городе празднеств, Комиссия нашла, однако, возможным ознаменовать память Пушкина не только чтениями и картинами. Она приобрела на 298 руб. 71 коп. 1000 экземпляров избранных сочинений Пушкина и 200 экземпляров полного собрания сочинений поэта. Эти книги были розданы народу на чтении 30 мая и всем ученицам и ученикам городских училищ. Ученицы же и ученики училищ городских, а также Мальцевского Ремесленного и Женского Епархиального, кончающие в этом году курс, в количестве 170 человек, получили от Комиссии по одному экземпляру полного собрания сочинений Пушкина. Кроме того, 30 экземпляров того же полного собрания сочинений были разосланы Комиссией в 30 бесплатных народных читален губернии.
Таково было распространение в губернии и городе печатных памятников творчества Пушкина, приуроченное к знаменательным Пушкинским дням во Владимире и проведенное Владимирской Ученой Архивной Комиссией на средства города и губернского земства.
Празднование во Владимирской Духовной Семинарии по случаю столетней годовщины со дня рождения А.С. Пушкина
День столетней годовщины со дня рождения великого поэта, А.С. Пушкина, был редким днем необыкновенного чествования его памяти почти по всему лицу земли русской. Особенною торжественностью отличалось чествование памяти великого поэта, как и следовало ожидать, в наших столицах и больших городах с их многочисленными просветительными учреждениями, учено-литературными обществами, художественными кружками и разными учебными заведениями. В этих городах, как богатых и многолюдных центрах просвещения, — в память великого поэта, после церковного поминовения его, читались на торжественных заседаниях ученые рефераты, произносились воодушевленные речи, устроялись литературные и музыкально-вокальные собрания, назначались стипендии имени поэта для учащихся, учреждались библиотеки и читальни, открывались столовые и богадельни для бедных, раздавались произведения поэта школьникам и пароду в целом составе и в отдельных частях.
По мере своих интеллигентных сил и материальных средств, не отставали от первостепенных городов и второстепенные в чествовании памяти великого поэта земли русской, — и здесь, по совершении панихид о вечном упокоении поэта, составлялись под руководством или местной городской администрации, или начальников учебных заведений, или ученых кружков, где таковые были, — общественные собрания, на которых произносились речи, читались отрывки из лучших произведений поэта, исполнялись хорами певчих и оркестров музыкальные пьесы и раздавались, где представлялась возможность, портреты поэта и разные брошюры, состоявшие или из произведений самого поэта, или из статей, посвященных его памяти. В общих чертах из таких же элементов слагалось чествование памяти А.С. Пушкина и в нашем Владимире. Наибольшей торжественностью своей обстановки и численностью своих участников здесь отличались два одновременных празднества: одно, организованное в зале Дворянского собрания трудами местной Ученой Архивной Комиссии, а другое, устроенное в стенах Владимирской Духовной Семинарии заботами ее ближайшего Начальства.
По своему многолюдному составу, Владимирская Духовная Семинария, не стесняя себя и других, не могла соединиться с какой-либо другою корпорацией для совместного чествования памяти великого поэта, а потому, по благословению своего Архипастыря, Высокопреосвященнейшего Сергия, отпраздновала столетнюю годовщину поэта в тесном кружке своих начальников, преподавателей, воспитателей и учащихся с присоединением немногих почетных гостей, семейств преподавателей и воспитателей, их ближних родных и знакомых.
По окончании праздничной Божественной литургии в Семинарской Богородицкой церкви, первым почтил память поэта своею речью о. Ректор Семинарии, Архимандрит Евгений.
Непосредственно за речью следовала торжественная панихида о поэте, в которой, кроме о. Ректора, приняли участие: о. Инспектор Семинарии, иеромонах Феодосий, преподаватель Семинарии, священ. о. В. Орлов, о. Духовник Семинарии и о. эконом Семинарии. По окончании панихиды, в ожидании начала празднества в актовом Семинарском зале, — был небольшой перерыв.
В двенадцать часов дня, по прибытии о. Ректора Семинарии с корпорацией в актовое зало, — хором воспитанников Семинарии пропета была трижды пасхальная песнь: Христос воскресе; на кафедру взошел преподаватель Семинарии А.Ф. Скворцов и произнес перед собранием обширную речь о значении А.С. Пушкина в истории развития русской литературы. Предлагаем эту речь в подлиннике для наших читателей, интересующихся судьбами отечественного художественного слова.
А.С. Пушкин, 100-летнюю годовщину рождения которого нынешний день вся грамотная Россия празднует, не более, как за год до своей смерти (в 1836 г.), сказал о себе:
Я памятник себе воздвиг нерукотворный;
К нему не зарастет народная тропа...
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой;
И назовет меня всяк сущий в ней язык;
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгус, и друг степей калмык.
И это не было пустой гордостью и самохвальством. На долю этого гениального человека выпало еще при жизни увидеть восторженное преклонение перед своими произведениями. Начиная с поступления в лицей, с 11-тилетнего возраста, он уже является предметом горячих похвал, — сначала от своих товарищей — лицеистов, а вскоре и от общества во главе с его первоклассными тогдашними писателями: Державиным, Карамзиным, Жуковским и Батюшковым. Державин, когда Пушкин был в среднем отделении лицея и прочитал на экзамене свои „Воспоминания в Царском Селе", был в восхищении и хотел обнять юного поэта. Жуковский, читая в кругу своих друзей те же „Воспоминания", восклицал: „вот у нас настоящий поэт!" А затем, в том же году лично познакомившись с Пушкиным, до такой степени был поражен и увлечен его гением, что ему, пятнадцатилетнему мальчику, сидевшему на школьной скамье, нарочно читал свои стихи, и если в следующие свидания Пушкин не вспоминал и не повторял их, то Жуковский считал такие стихи слабыми и уничтожал их или переделывал. И это было во время самой громкой славы Жуковского, когда сам он достиг полного развития своего таланта. Несколько позже, когда Пушкин на вечере у Жуковского прочитал свое первое большое произведение, — поэму „Руслан и Людмила", то Жуковский тут же подарил Пушкину свой портрет, украсив его надписью: „Ученику от побежденного учителя". (Биография Пушкина при собр. его сочин. под ред. Скабичевского).
Таким образом Пушкин почти вовсе не был на положении начинающего писателя, но уже за первые свои, почти детские, произведения лучшими и наиболее авторитетными людьми того времени признан был выдающимся талантом. И чем далее, тем более росла эта слава. В 20-х и 30-х годах не было грамотного человека, который бы не восхищался и не зачитывался Пушкиным. Тогда, по словам Гоголя, „все армейские и штатские считали своею обязанностью проговорить и исковеркать какие-нибудь ярко сверкающие отрывки его поэм".
Неожиданная и трагическая смерть Пушкина глубоко потрясла и взволновала русское общество. Все прежние симпатии к великому поэту пробудились с новой и еще большей, до того времени не виданной у нас силой. Улица перед домом поэта была сплошь занята народом; толпы людей разного звания, даже люди безграмотные, кинулись отдать последний долг и поклониться праху того, кто к течении многих лет будил умы и сердца к сознательной человеческой жизни, кто был „властителем дум" и чувств целого поколения. Но особенно потрясающее впечатление произвела преждевременная и неожиданная смерть Пушкина на тогдашнюю интеллигентную молодежь. Вот что рассказывал потом по этому поводу Гончаров, впоследствии автор знаменитых романов „Обломов" и „Обрыв": „Пушкин был в это время для молодежи все, — все ее упования, сокровенные чувства, чистейшие побуждения, все гармонические струны души, вся поэзия мыслей и ощущений, все сводилось к нему, все исходило от него... Я помню известие о его кончине. Я был маленьким чиновником, переводчиком, в департаменте внешней торговли. Работы было не много, и я для себя, без всяких целей, писал, сочинял, переводил, изучал поэтов и эстетиков. Особенно меня интересовал Винкельман. Но надо всем господствовал он. И в моей скромной чиновничьей комнате, на полочке, на первом месте стояли его сочинения, где все было изучено, где всякая строка была прочувствована, продумана... И вдруг пришли и сказали, что он убит, что его больше нет... Это было в департаменте. Я вышел из канцелярии в коридор и горько, горячо, не владея собою, отвернувшись к стене и закрывая лицо руками, заплакал. Тоска ножом резала сердце, и слезы лились в то время, когда все еще не хотелось верить, что его уже нет, что Пушкина нет! Я не мог понять, чтобы тот, перед кем я преклонял мысленно колена, — лежал бездыханный... И я плакал горько и неутешно, как плачут по получении известия о смерти любимой женщины... Нет, это не верно: по смерти матери, да матери"... (Русская Старина 1899 г. Май).
- Так, в течение всей недолгой жизни, Пушкин, начиная с первого же вступления на литературное поприще, как писатель, неизменно пользовался громкой известностью и горячими симпатиями общества. Сопровождаемый еще большими симпатиями и вместе глубокой грустью, он отошел и на вечный покой.
Здесь мы должны оговориться, что не смотря на широкую распространенность произведений Пушкина, не смотря на то, что весьма многие из них не только читались и перечитывались, но и заучивались наизусть, Пушкин при жизни не был понят и оценен по достоинству. Настоящей критики в то время у нас еще не существовало, и преклонение перед Пушкиным было скорее бессознательное. Красота его произведений невольно всех увлекала, и все скорее чувствовали, чем понимали, что такого поэта у нас еще не было, что Пушкин своим талантом значительно превосходит решительно всех, кто только известен был до этого времени, что он создает что-то новое, ранее его не слыханное. Когда появилась поэма „Руслан и Людмила", то даже Жуковский и Батюшков, — сами, как известно даровитые писатели, — настолько поражены были новизной и оригинальностью этой поэмы, что не могли придти ни к какому определенному выводу относительно ее достоинств и только признавали ее произведением большого и сильного таланта. (Историч. Вести. 1896 г. Май, статья Полевого „Наш великий поэт", стр. 467 — 468). — Особенно характерно такое явление: как раз тогда, когда талант Пушкина вполне развился и окреп, когда он писал о себе: „Моя душа расширилась: я чувствую, что я могу творить", именно в это-то время ему с огорчением приходилось наблюдать обидное равнодушие к себе и непонимание своих лучших произведений в литературных сферах.
Правильная критическая оценка Пушкина началась только уже после его смерти и была выполнена лучшим нашим критиком — Белинским, скончавшимся, по случайному совпадению обстоятельств, 26 мая, т. е. в день рождения Пушкина. Глубокие и блестящие истолкования произведений Пушкина, как поэта-художника по преимуществу, сделанные Белинским в его знаменитых статьях, напечатанных в 1848 — 1846 г. и до сего времени остающихся лучшими из всего, что писано об этом поэте, еще больше способствовали славе и популярности произведений Пушкина, так что увлечение ими со стороны общества не ослабевало до 60-х годов.
В 60-х годах целый ряд важнейших реформ, во главе с освобождением крестьян, в основе изменяли слагавшийся столетиями строй русской жизни, и как всегда бывает в таких случаях, когда у того или другого народа начинает зарождаться и слагаться новая жизнь и происходит ломка старой жизни и старых понятий, — у нас явился тогда целый ряд самых жгучих жизненных вопросов, которые и приковали к себе все внимание общества. „Не до поэзии, не до художества стало тогда, — скажем словами Тургенева. Одинаково восхищаться „Мертвыми душами" и „Медным всадником" или „Египетскими ночами" могли только записные словесники, мимо которых побежали сильные, хотя и мутные волны той новой жизни. Миросозерцание Пушкина показалось узким, его горячее сочувствие нашей, иногда официальной, славе — устарелым, его классическое чувство меры и гармонии — холодным анахронизмом... Поэт-эхо, по выражению Пушкина, поэт центральный, сам к себе тяготеющий, положительный, как жизнь на покое, — сменился поэтом-глашатаем, центробежным, тяготеющим к другим, отрицательным, как жизнь в движении". — Сообразно с таким ходом русской жизни обществу теперь нужны были не такие поэты, которые бы, как Пушкин, изображали предметы и явления по преимуществу с их художественной и идеальной стороны, а такие, — которые бы выставляли на вид и осмеивали общественные пороки и недостатки, поэты „мести и печали", как один из них выразился о себе.
„Поэт, как человек страстный и впечатлительный, — по словам одного из самых крайних, но и самых типичных критиков этого времени, — непременно должен всеми силами своего существа любить то, что кажется ему добрым, истинным и прекрасным, и ненавидеть святою и великою ненавистью ту огромную массу мелких и дрянных глупостей, которая мешает идеям истины, добра и красоты облечься в плоть и кровь и превратиться в живую действительность. Эта любовь, неразрывно связанная с этою ненавистью, составляет и непременно должна составлять для истинного поэта душу его души, единственный и священнейший смысл всего его существования и всей его деятельности. „Я пишу не чернилами, как другие, говорит Берне; я пишу кровью моего сердца и соком моих нервов". Так, и только так должен писать каждый писатель. Кто пишет иначе, тому следует шить сапоги и печь кулебяки" (Писарев, ст. „Нерешенный вопрос" или „Реалисты").
После сказанного становится естественным, что с конца 50-х и особенно в 60-х годах русское общество охладело к Пушкину. Белинского теперь не было в живых, да и его блестящие статьи раскрывали только одну эстетическую сторону поэзии Пушкина, — их необыкновенную художественность, но не коснулись общественного значения. На смену Белинскому теперь явились такие критики, которые мало ценили поэзию и поэтому поставили своею целью развенчать Пушкина, при чем самый крайний из них и в тоже время наиболее даровитый (Писарев) договорился до полного отрицания значения поэзии, до известного абсурда о большей пользе сапог сравнительно с поэтическими произведениями.
После того, как прошла первая горячка реформ и общество несколько освоилось с новым строем жизни, началось более спокойное и разумное отношение к прошлому, а вместе с этим опять начали возрождаться симпатии к Пушкину и стала увеличиваться его слава, — тем более, что статьи 60-х годов против Пушкина, в силу своей крайней тенденциозности, не только по оставили после себя глубокого следа, но даже и при своем появлении успели вызвать сочувствие только в наиболее юных читателях.
К началу 80-х годов Пушкин по прежнему сделался любимым поэтом, гордостью и славой русского народа. Открытие памятника Пушкину в Москве 6 июня 1880 года было таким общественным праздником в честь поэта, какого ранее никогда еще не бывало на Руси. На этот праздник съехался цвет нашей интеллигенции, вся слава и гордость русской литературы. Вот как недавно один из участников этого замечательного торжества, по личным воспоминаниям, описал собрание, устроенное тогда в честь Пушкина Обществом любителей российской словесности: „Тут сидели: коренастый, широкоплечий, богатыря собою напоминавший, Аксаков, цветущий и в старости бодростью и мощью своего пламенного темперамента, — коренной русак московской складки, с светлыми, проницательными и топкими глазами в золотых очках, великолепный трибун, уверенный и в своем таланте, и в своей популярности; несколько согбенный, развинченный докучливыми нервными недомоганиями, Тургенев, с лицом усталым, но с взглядом выразительным и ярким, полным оживления и любви, радости и торжества... Тут же можно было видеть очень тучного, страдавшего одышкой, на вид осунувшегося и вялого Писемского; ... худого, пергаментно-желтого, скорченного болезнью Достоевского; впалые щеки горели у него лихорадочным румянцем, губы были сухие, потрескавшиеся, глаза, впалые и тусклые, глядели, как-будто никого и ничего не замечая, куда-то вдаль, вглубь отвлеченной мысли и испытующего страдательного чувства; лицо у Достоевского было неподвижное, суровое и серьезное, - лицо аскета или покойника. Тут же сидели благодушный и благожелательный, всеми довольный Островский; молчаливый Майков, с широко по близорукости открытыми и вперенными глазами; старый романтик и в позах, и в движениях, и декламации Яков Полонский; величественно красивый, с типичной наружностью длиннокудрого поэта Плещеев, профессор Тихонравов и др. Никому из них не суждено было дожить до нынешнего Пушкинского юбилея. Раньше других скончались Достоевский (в 1881 г.), Писемский (1881 г.) и Тургенев (1888 г.); последними сошли в могилу Майков и Полонский (Буква. Русск. Вед. 1899 г. 19 мая № 186). — На этом празднике произнесен был целый ряд талантливых речей, в которых с редкой сердечностью и единодушием указывалось на важное значение для нас Пушкина и разъяснялись характерные особенности его поэзии и его благородная личность.
Нынешний день, через 19 почти лет после этого праздника, по случаю столетней годовщины рождения поэта устраивается еще более грандиозный праздник. Теперь уже не одна интеллигенция, а все грамотные люди, не в одной Москве, а по всей необъятной России, — и не только в городах, но даже в местечках и селах, всюду устраиваются торжества в честь великого поэта — с чтением его произведений, с пением стихов и с произнесением речей в честь его. И что особенно важно, в память нашего великого поэта повсюду открываются новые народные школы, читальни, библиотеки; на нынешнем празднике подрастающему поколению будут розданы миллионы портретов и сочинений Пушкина, и таким образом в нынешний день буквально исполнятся на поэте его стихи:
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой;
И назовет меня всяк сущий в ней язык...
Мы проследили отношение русского общества к Пушкину, как поэту, вплоть до нынешнего дня и видели, что за весь этот длинный период времени, обнимающий более 80 л., только в 60-х годах было охлаждение к нему. Во все же остальное время он неизменно пользовался любовью русского общества, слава его не только не уменьшалась с годами, но все возрастала и возрастала. — Что же особенного сделал поэт, каковы его заслуги перед русским обществом и литературой? — Чтобы указать и раскрыть во всей полноте значение для нас Пушкина, на это потребуется много времени. Поэтому ограничусь выяснением перед вами только того, что особенно важного сделал он для развития нашей художественной литературы. Для этого мы должны обратиться к тому времени, когда жил и действовал Пушкин.
Пушкину пришлось начать свою литературную деятельность в то время, когда у нас не было своей, самостоятельной литературы, а была только литература подражательная, — перенявшая от западной Европы вместе с формами и разные исторически сложившиеся там направления, но не имевшие в нашей жизни корней. У нас тогда еще был силен, так называемый, ложный классицизм с его типическими формами: торжественною одою, эпическою поэмою, пасторалями и героической трагедией, с его крайне условными правилами относительно построения этих произведений и их слога. Под влиянием теории ложноклассической тогда у нас проповедовалась самая беззастенчивая риторика и не столько заботились о содержании, сколько о соблюдении условных правил. Под влиянием этой теории в то время выработался особый взгляд и на поэтическое творчество. Поэзия тогда считалась, по выражению Державина, „любезной, приятной, сладостной, полезной, как летом вкусный лимонад", т.е. считалась не серьезным и важным делом, а забавою праздного ума, которой можно уделять только досуги от служебных обязанностей. В уровень с таким пониманием стояла и самая поэзия. В ней нечего было искать "художественного, истинно-поэтического изображения действительной жизни с ее жгучими запросами, с ее светлыми и темными сторонами. Некоторые проблески истинной поэзии можно было видеть только у таких сильных талантов, как Ломоносов и Державин, но и у них они тонули в целом море холодной и напыщенной риторики. Действительная жизнь если где и изображалась, так это в сатирах и комедиях; но таких произведений, во 1-х, было у нас немного, а во 2-х, и в этих немногих произведениях изображались только отрицательные явления жизни — недостатки. Все же остальное, что явилось под влиянием ложного классицизма у нас, была та крайне искусственная, пустая и наемная поэзия, производство которой и у нас, и в западной Европе возлагалось, как обязанность, за известную приплату, при дворах — на искуснейших в „словесных пауках“ профессоров, а у богатых дворян — на домашних учителей, и те, по выражению Ломоносова, „делали стихи" на разные торжественные случаи: дни рождения, бракосочетания, похорон, открытие памятников, празднование побед и пр. Согласно правилам теории в стихах этих тощий сюжет украшался всевозможными тропами и фигурами, обширными сравнениями и картинами, взятыми на прокат из классической мифологии, искусственными восторгами и холодным, придуманным пафосом. — Так „пиндарила", по выражению Дмитриева, масса поэтов. (Кирпичников, Очерки по истории новой р. литер. стр. 126 — 127).
Ко времени Пушкина к нам в литературу проникали из западно-европейской же литературы еще два особых направления: сантиментальное во главе с Карамзиным и романтическое, самым видным представителем которого у нас был Жуковский. Главная заслуга того и другого направления заключалась в том, что они содействовали до некоторой степени разрушению до сего времени считавшихся непререкаемыми правил хорошего стиля и установленных форм ложного классицизма, что они первые попытались низвести вымысел из классического мира, потерявшего всякий живой интерес и далее большинству непонятного, в среду обыкновенной, ежедневной и всем понятной жизни, и этим самым подготовляли и расчищали путь для поэзии Пушкина и вообще для дальнейшего развития нашей литературы. Но сами по себе положительных результатов эти направления дали русской литературе мало, так как их попытки сблизить поэзию с обыкновенной жизнью были еще очень далеки от своего осуществления, и произведения этих писателей страдали еще отрешенностью от действительной русской жизни. У сантименталистов сочинялись безжизненные фигуры в роде бедной Лизы, добродетельного поселянина Флора Силина и др. добродетельных героев во вкусе пастушеских ложноклассических идиллий XVIII в. Романтики же или подобно Ленскому в „Евгении Онегине" воспевали только „нечто и туманну даль", или толковали об идеале, о высшем совершенстве, к которому надо стремиться, по самый этот идеал представляли себе то в прошлом, в „милом воспоминании о том, чего уж в мире нет", то в заоблачных сферах, где-то не на земле.
Громадная заслуга Пушкина, которую никогда не должно забывать русское общество, прежде всего в том и состоит, что он, наконец, освободил русскую литературу от иноземных влияний, высвободил русскую мысль из-под гнета условных безжизненных приемов, навязанных этими влияниями, и сообщил всей нашей последующей литературе самобытное, жизненное и чисто русское, национальное направление. Дело это было нелегкое я требовало большого таланта, несокрушимой энергии и даже значительного гражданского мужества. — Начнем с того, что сам Пушкин был воспитан в ложно-классическом направлении. Русской и латинской словесности его учил Кошанский, Риторика которого, служившая и после Пушкина учебным руководством в наших школах, вся проникнута была духом ложно-классического направления. В ней он учил, что цель поэзии — удовольствие; средства, которыми она достигает этой цели, — гармония стиха и язык живописный, необыкновенный. Характерная черта поэзии, по риторике Кошанского, есть вымысел, согласный с здравым умом и вкусом, а вкус есть не что иное, как знание приличий. (Кирпичников, Очерки. ... стр. 128 — 129). Из поэтических произведений в школах изучались и разбирались произведения ложно-классических же писателей и особенно бывшего еще в живых и занимавшего видное положение Державина, до половины од которого и Пушкин знал наизусть.
Для человека с менее сильным талантом, чем у Пушкина, уже одного этого было бы достаточно, чтобы и самому идти по ложно-классическому направлению. Но к этому мы должны прибавить еще и то, что ложно-классическое направление, господствовавшее у нас в течение целого столетия, успело глубоко засесть в умах большинства так называемой интеллигенции, так что тогдашние присяжные критики всякое произведение, не подчинявшееся условным правилам теории и стремившееся к самобытности, не признавали поэтическим, считали следствием или невежества, или вольнодумства и поднимали против автора гонение. Еще в 1817 г. в послании к Жуковскому Пушкин так жаловался, имея в виду таких критиков:
Беда, кто в свет рожден с чувствительной душой...
Кто выражается правдивым языком
И русской глупости не хочет бить челом!
Он — враг отечества, он — сеятель разврата!
И речи сыплются на супостата.
И мы знаем, что стеснительная и мертвящая теория не раз подчиняла себе даже могучих людей. Вольтер, напр., не признававший никаких авторитетов в серьезнейших вопросах жизни, — этот „поэт в поэтах первый", по выражению Пушкина в одном из ранних его стихотворений, трепетал перед строгими правилами александрийского стиха. В устах этого провозвестника великой свободы народов „манер деревенский" в литературе звучит таким же страшным осуждением, как и в устах скромного профессора элоквенции и пиитических хитростей Василия Тредьяковского. (Кирпичников, Очерки... стр. 127 — 128).
И Пушкин, действительно, заплатил дань ложно-классическому направлению. В его стихотворении „Воспоминания в Царском Селе" встречаются такие, напр., стихи:
А там, в безмолвии, огромные чертоги,
На своды опершись, несутся к облакам.
Не здесь ли мирны дни вели земные боги?
Не се ль Минервы росской храм?
Не се ль Элизиум полнощный,
Прекрасный царскосельский сад,
Где, льва сразив, почил орел Россия мощный
На лоне мира и отрад?
Достойный внук Екатерины!
Почто небесных Аонид,
Как наших дней певец, славянской бард дружины,
Мой дух восторгом не горит!
О, если б Аполлон пиитов дар чудесный
Влиял мне ныне в грудь! тобою восхищен,
На лире б возгремел гармонией небесной
И возсиял во тьме времен!
На основании того, что у каждого из нас хранится в памяти о Пушкине и др. наших поэтах, можно скорее подумать, что приведенные стихи Ломоносова или Державина, но никак не Пушкина. Вот почему Державин, по выслушании этого стихотворения на экзамене из уст 15-тилетнего поэта, и пришел в восторг: он, очевидно, надеялся видеть в Пушкине наследника своей лиры. — Но к счастью для России, надеждам Державина не суждено было оправдаться. Скоро и легко Пушкин освободился от стеснительных пут Риторики Кошанского, и еще на лицейской же скамье заявил, что отталкивает его от себя „холодных од творец ретивый, на скучный лад сплетая вздор"; что он желает поскорее ускользнуть из того кружка, в котором читаются торжественные оды; что он страшится и сам участи бессмысленных певцов, „нас убивающих громадою стихов".
Позже, в пору зрелости литературных убеждений, Пушкин в письме к брату так высказал окончательное свое суждение о Державине — этом „избранном певце царей": „перечел я Державина всего и вот мое окончательное мнение. Этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка (вот почему он ниже Ломоносова). Он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии, ни даже о правилах стихосложения: вот почему он и должен бесить всякое разборчивое ухо. Он не только не выдерживал оды, но не может выдержать и строфы. Что же в нем? Мысли, картины и движения истинно поэтические. Читая его, кажется, читаешь дурной, вольный перевод с какого-то чудесного подлинника... Жаль, что наш поэт слишком часто кричал петухом".
Нерасположение к ложно-классическому направлению у Пушкина обнимало, конечно, не только торжественную, похвальную оду, но и все вообще творения, требовавшие, по учению старой пиитики, возвышенного стиля, т.е. преобладания в русской литературной речи славянских выражений, и он так отзывается в послании к Жуковскому обо всем „безграмотном соборе спесивых риторов":
Те слогом Никона печатают поэмы,
Одни славянских од громады громоздят,
Другие в бешеных трагедиях хрипят.
Ближе Пушкин стоял к двум другим современным ему литературным направлениям у нас, — сентиментальному и особенно романтическому, как направлениям более свежим, содержательным и отличавшимся большею свободою и естественностью в выражении мыслей. С этими направлениями, кроме того, его связывала общая борьба с ложно-классиками. Но он скоро оставил далеко позади себя и эти направления, усвоив себе как из ложно-классицизма, так и из них только одно хорошее: от ложно-классиков он усвоил себе тщательнейшую отделку слога и стиха; сентиментализм побудил его создать такие пленительные образы простодушных и любящих женщин, как Черкешенка в „Кавказском пленнике", Марья Ивановна в „Капитанской дочке", Татьяна в „Евгении Онегине"; у романтиков он заимствовал смелость образов и вольный полет фантазии, широту поэтического миросозерцания и полную свободу от стеснительных школьных правил. — И ко всему этому он прибавил то свое, что сделало его таким великим, за что его по всей справедливости считают отцом новейшей русской литературы: необыкновенно правдивое изображение действительности — и при том действительности своей, русской, национальной. Он первый окончательно сблизил поэзию с русской жизнью и первый с горячей любовью вполне художественно и правдиво стал описывать родную русскую природу, родные русские нравы и жизнь русских людей — и при том описывать именно так, как они отражались в сознании русского человека.
При этом он так широко и разносторонне коснулся русской жизни, как не касался ни до него, ни после него ни один еще из русских поэтов. Он изобразил перед нами и „дела давно минувших дней", прошлое русского народа в его более видных и характерных моментах, создав целый ряд высокохудожественных произведений, каковы, напр., „Песнь о Вещем Олеге", „Борис Годунов", „Полтава", „Капитанская дочка"; он изобразил и современную ему Русь, начиная с высшего общества и кончая типичным крепостным слугою старого времени Савельичем, и при этом изобразил настолько художественно и верно, что один из наших даровитых и авторитетных историков (пр. Ключевский) засвидетельствовал о важности произведений Пушкина и для историка; он изобразил и поражающую своим величием и красотою природу Кавказа и Крыма, и нашу однообразную, серенькую северную природу; не забыл он и народной поэзии и художественно воспроизвел ее в таких, напр., произведениях, как известная всем нам с детства сказка „О рыбаке и рыбке". И все это — „русская природа, русская душа, русский язык" в поэзии Пушкина „отразились в очищенной красоте, в какой отражается ландштафт на выпуклой поверхности стекла" (Гоголь), все это он передал, — как характеризует его Тургенев, — так, что „сущность, все свойства его поэзии совпадают со свойствами, сущностью нашего народа. Не говоря уже о мужественной прелести, силе и ясности его языка, — эта прямодушная правда, отсутствие лжи и фразы, простота, эта откровенность и честность ощущения — все эти хорошие черты хороших русских людей, поражают в творениях Пушкина не одних нас, его соотечественников, но и тех из иноземцев, которым он стал доступен". В подтверждение этого приведем слова французского писателя Меримэ, сказанные однажды Тургеневу: „Ваша поэзия ищет прежде всего правды, а красота потом является сама собою; наши поэты, напротив, идут совсем противоположной дорогой: они хлопочут прежде всего об эффекте, остроумии, блеске, и если ко всему этому им предстанет возможность не оскорблять правдоподобия, так они и это, пожалуй, возьмут в придачу... У Пушкина, — прибавлял Меримэ, — поэзия чудным образом расцветает как бы сама собою из самой трезвой правды" (Речь Тур. о Пушкине. Собр. соч. т. XII, стр. 336). — Таким истинно русским поэтом Пушкин продолжал оставаться даже и тогда, когда брал сюжеты не из русской жизни, так как и на сторонний мир смотрел „глазами своей национальной стихии" (Гоголь), а истинная национальность и состоит именно в этом.
В частности в особую заслугу Пушкину следует поставить, во 1-х, то, что до него никто не изображал ни в стихах, ни в прозе нашей простой сельской природы с такою простотой истины и с такою теплотой сочувствия. Если встречались иногда в нашей литературе описания, то или в них русская природа слишком украшалась и ей придавался идиллический характер, или же это были описания природы вообще, а но именно русской.
Он, во 2-х, окончательно сделал предметом поэзии личность человека без различия его общественных положений, по его выражению, «с классических вершинок» спустился «на толкучий рынок», и первый стал изображать по преимуществу внутренний мир человека. — Нельзя не упомянуть здесь об одной характерной и весьма симпатичной черте Пушкинской поэзии — о его стремлении при изображении человека по преимуществу подмечать и изображать его духовную красоту в таких простых людях, не представляющих ничего выдающегося и эффектного, на которых без Пушкина мы едва ли бы обратили внимание. Вспомните, например, наивных, простодушных и невежественных стариков Мироновых; какую сердечную доброту, преданность друг другу, какой высокий и истинный героизм, которому они сами не придают значения, отметил в них поэт! Вспомните их дочь — эту необразованную, застенчивую девушку, которая однако-же является восстановительницей правды. Вспомните далее, из еще более низкого класса общества — дядьку молодого Гринева-Савельича, его самоотверженную преданность к отданному на его попечение барскому дитяти и его просьбу к Пугачеву, когда тот приказал повесить Гринева: «Отец родной! Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради, вели повесить хоть меня, старика!»
Сколько во всех этих и многих др. Пушкинских лицах привлекательного и симпатичного и как художественно умел изобразить поэт их духовную красоту.
Пушкин, наконец, первый подметил и художественно изобразил один такой русский тип, который, по выражению нашего историка пр. Ключевского, „может быть, самое своеобразное явление общественной физиологии. Он зародился лет 200 назад и, вероятно, долго проживет после нас. Ему трудно дать простое и точное название; в разные поколения он являлся в чрезвычайно разнообразных формах. Достаточно указать на два имени в его генеалогии, чтобы видеть степень его изменчивости. Едва ли не первым блестящим образчиком этого типа был администратор и дипломат XVII в. Ордин-Нащокин. Но скучающий от безделья Евгений Онегин был, в прямой нисходящей, поэтическим потомком этого исторического дельца. Дадим этому типу имя сложное, как и он сам: это — русский человек, который вырос в убеждении, что он родился не европейцем, по обязан стать им. Вот уже 200 л., — продолжает пр. Ключевский, — этот тип господствует над остальными и по влиянию па наше общество, и по своему интересу для историка. Без его биографии пустеет история нашего общества последних двух столетий. Около него сосредоточиваются, иногда от него исходят самые важные умственные, а под час и политические движения" (Речь пр. Ключевского на Пушк. празднике 1880 г.).
Итак, Пушкин был у нас первым самобытным, русским, национальным поэтом. Но он не только сообщил самобытность нашей литературе, но был и первым русским поэтом-художником. Тургенев в одном из своих „Стихотворений в прозе" о русском языке так выразился: „Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о, великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! — Не будь тебя, — как не впасть в отчаяние, при виде всего, что совершается дома? — Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому пароду". И этот великий, могучий, правдивый и свободный русский язык до своего совершенства доведен был у нас некем иным, как Пушкиным. Тот же Тургенев на Пушкинском празднике в 1880 г. засвидетельствовал, что Пушкин „создал наш поэтический, наш литературный язык, и что нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением". „В поэтическом слове Пушкина, — скажем словами одного из известных наших филологов, — пришли к окончательному равновесию все стихии русской речи... Гением Пушкина завершен ряд славных усилий, которые дали русскому слову силу всемирную, силу служить прекрасным орудием духу жизни и развития... Первый и главный признак полного равновесия, в какое поэзия Пушкина привела все стихии русской речи, видим мы в совершенной свободе ее движений... У Пушкина впервые легко и непринужденно сошлись в одну речь и церковно-славянская форма, и народное речение, и речение этимологически чуждое, но усвоенное мыслью, как ее собственное, ни одному языку исключительно не принадлежащее и всеми языками равно признанное выражение" (Русский Вестник 1856 г. кн. 2. Статья М. Каткова).
Создав наш литературный язык, Пушкин оставил после себя также и прекрасные образцы во всех видах поэтического творчества: и в эпосе, и в лирике, и в драме. Произведения эти давно вошли в учебные курсы и христоматии и всем известны. Не буду поэтому перечислять и останавливаться на них. Позволю остановить ваше внимание только на одном обстоятельстве. В 60-х годах, когда от поэта стали требовать, чтобы он по преимуществу изображал и обличал людскую пошлость, пороки и недостатки, когда преклонялись перед поэтами „мести и печали", было высказано мнение, что Пушкин не дорос до этого направления, остановившись на одном „искусстве для искусства", на одной чистой художественности. — Мнение это имело для себя некоторое основание в поэзии Пушкина. Пушкин, действительно, как указал еще Гоголь, был по преимуществу поэтом эстетической стороны действительности, т. е. изображал в своих произведениях светлые и возвышенные стороны, а не пошлые и низменные. К тому же в стих. „Чернь" (1828 г.) он прямо и положительно отказывался от изображения людских пороков и недостатков и говорил:
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв, —
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
И однако, несмотря на все это, мнение 60-х годов по существу неверно — и вот почему. Пушкин в юности уже мечтал быть „эхом русского парода"; в стих. „Пророк" рисуется у него идеал поэта, противоположный идеалу, изображенному в стих. „Чернь", и на поэта, представленного под образом пророка, возлагается обязанность „обходить моря и земли и глоголом жечь сердца людей", а в пору зрелости, не задолго до своей смерти, он уже с уверенностью говорит:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век возславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Но что всего важнее, есть у Пушкина и такие произведения, в которых уже несомненно имеется изображение отрицательных сторон жизни. Припомните, напр., отрывок „Египетские ночи", где едко осмеивается тогдашнее общество, поэму „Медный всадник ", где благо миллионов сталкивается с благосостоянием отдельных лиц, другую поэму „Галуб", где ясно проводится идея о борьбе личности с предрассудками общества; припомните повесть „Дубровский", герой которой является жертвой кляузы и дикого произвола со стороны сильного; припомните, наконец, написанное в 1819 году стих. „Деревня", где великий поэт в благородном негодовании клеймит главнейший общественный недуг того времени — крепостное право и в заключение высказывает свой идеал, которому суждено было осуществиться только 42 года спустя:
Увижу ль я, друзья, народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли, наконец, прекрасная заря.
Было бы неблагодарностью с нашей стороны не отметить здесь и того, что Пушкин, сам в значительном большинстве своих произведений оставаясь поэтом эстетической стороны действительности, прежде всех понял и оценил важное значение поэзии Гоголя, — этого первого гениального поэта одной пошлой стороны действительности, и тотчас же после появления в печати первых произведений Гоголя „Вечера на хуторе" принял его под свое покровительство. „Сейчас прочел „Вечера близь Диканьки", — писал он издателям „Литературных прибавлений к Русскому Инвалиду". — Они изумили меня. Вот настоящая веселость - искренняя, непринужденная, без жеманства и чопорности. Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился... Ради Бога, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и пр.“ И он не только оказал Гоголю свое литературное покровительство, но сблизился с ним, сделался его другом, учителем и воспитателем: исправлял его слог, развивал его вкус, выяснял ему его истинное и высокое призвание, старался развить в нем серьезное отношение к делу и направить его от юношеского беспричинного и бесцельного веселого смеха к смеху горькому над действительно смешным, — над тем что действительно заслуживало быть выставленным на осмеяние и позор. Мало этого, сюжеты двух главных, бессмертных произведений Гоголя „Ревизора" и „Мертвых душ" внушены Гоголю Пушкиным, и самые эти произведения писаны под руководством Пушкина.
Таким образом все, что есть лучшего в нашей литературе, не исключая и самого Гоголя с его художественным изображением пошлой стороны действительности, — все это ведет свое начало от Пушкина. И если мы оглянемся назад, значение Пушкина будет для нас особенно рельефно. До него русская мысль, оторванная от действительной жизни, охваченная, как цепями, стеснительными условными правилами, как бы застыла и крайне медленно подвигалась в своем развитии. После него наша литература начинает развиваться необыкновенно быстро: появляется целый ряд первоклассных писателей, которые своими произведениями могут помериться с писателями западно-европейскими, которыми начинают интересоваться все образованные народы, переводить их на свои языки и даже ждать с нетерпением появления их произведений. И этим своим ростом наша литература обязана Пушкину, у которого она выросла сразу на целое столетие. Еще 19 лет тому назад наши лучшие писатели, наша слава и гордость, Достоевский, Тургенев, Островский и целый ряд других, менее видных лиц, но также хорошо известных в нашей литературе, признали себя учениками Пушкина, ему обязанными своим развитием и своей славой. „Положительно можно сказать, — говорил тогда Достоевский: не было бы Пушкина, не было бы и последовавших за ним талантов. По крайней мере, не проявились бы они в такой силе и с такою ясностью, не смотря даже на великие их дарования, в какой удалось им выразиться впоследствии, уже в наши дни. Но не в поэзии лишь одной дело, не в художественном творчестве: не было бы Пушкина, не определились бы, может, с такою непоколебимою силою... наша вера в нашу русскую самостоятельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши народные силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье европейских народов". (Речь Достоевского на Пушкинском празднике 1880 г.).
В своей речи оратор с ясностью показал, что заслуги А.С. Пушкина в области художественной литературы непререкаемы, слава его, как литературного гения, прочна и достойна благодарности потомства. Поэту как бы в ответ на эту речь с большим воодушевлением пропет был полным Семинарским хором гимн, — музыки Главача. В исполнении этого гимна и музыка и певцы были особенно хороши, — производили на слушателей приятное и сильное впечатление. После гимна взошел на кафедру другой оратор, Преподаватель Семинарии В.М. Березин, и сказал речь об идеалах А.С. Пушкина, которая была существенно — необходимым восполнением первой речи; потому что тайна глубоких воздействий всякого гениального поэта на общество вполне открывается перед нашими взорами лишь тогда, когда перед нами выясняется не только внешняя, художественная форма произведений поэта, но и внутренняя, идейная сторона их. Интересная по своему предмету речь В.М. Березина сменилась пением прекрасной пьесы, музыки Лисицына, под названием: Памяти Пушкина.
Последнее отделение Пушкинского праздника в Семинарии состояло из чтения воспитанниками лучших отрывков из произведений поэта, — при чем все чтения сменялись пением Семинарского хора. Воспитанник VI класса Анисов прочитал одну сцену из Скупого Рыцаря, воспитанник III кл. Барабанов — монолог Пимена из драмы „Борис Годунов", воспитанник I кл. Блоговолин — стихотворение Полководец. Чтецы, как заметно было, усердию готовились к празднику, читали избранные ими отделы почти на память, обдуманно, с чувством и должной выразительностью, нигде не допуская неуместной аффектации. В заключение праздника хором певчих, при участии и других воспитанников, исполнен был народный гимн, Боже, Царя храни, и пропета была церковная песнь: Светися, светися, новый Иерусалиме...
После праздника воспитанникам Семинарии розданы были портреты А.С. Пушкина и разные брошюры, имевшие отношение к памяти его. (Владимирские Епархиальные Ведомости. Отдел неофициальный. № 11-й. 1899 г.).
Продолжение » » » Празднование столетней годовщины А.С. Пушкина во Владимирской Духовной Семинарии 26 мая 1899 года
Пятидесятилетие со дня смерти А.С. Пушкина (1887 год)
Парк им. Пушкина во Владимире.
Памятники Пушкину в гор. Владимире
|
