Расписные изразцы Владимирского края
Расцвет многоцветной поливной керамики продолжался недолго. К концу XVII столетия обозначился перелом стиля в выделке изразцов. Русский вкус утомился от разнообразия орнаментальных мотивов и красок, ласкающих взор, но мало питающих воображение и мысль. Продолжающийся наплыв с Запада новых образцов изразцовой керамики, особенно дельфтской, воспроизводящей разнообразные картинки из голландского ландшафта и бытовой жизни, иногда библейские сцены и китайские фигуры, пробудил в русском человеке живую любознательность. Он начинает интересоваться окружающей его природой и жизнью и даже тем, что лежит за пределами его наблюдения: Китай, Япония, Арапия и другие отдаленные страны привлекают его воображение.
Влечение к натурализму сопровождалось отрывом от архитектуры и переходом от перегроможденной рельефной орнаментики к глади. Вместе с тем техника обливания жидкой цветной массой должна была уступить росписи кистью. Изразцы постепенно превращаются в гладкое поле, по которому рука мастера, как по полотну, начинает выводить живописные рисунки.
Конечно, перелом в сторону живописной керамики не мог произойти сразу, а пережил несколько этапов. Некоторое время густые и сложные рельефы продолжали занимать главное поле, и только в промежутках между ними, обыкновенно в самом центре и по углам, мастер набрасывал синей краской по белому фону несколько робких рисунков в форме веточек, елочек, цветочков и петушков.
Подобного типа изразцы сохранились довольно в большом количестве. Наиболее распространенными из них были:
1) С декоративным рисунком рельефной овальной рамки в стиле позднего барокко, в центре которой вписан гладкий медальон. Формы рамки обыкновенно чрезвычайно громоздкие и напоминают гербы. Иногда вверху рамки имеется корона. Фон изразцов — белый, рельеф рамки покрыт густо-зеленой поливой с желтым ободком по краям, на медальоне и по углам даны росписью синие цветки. Остатки печей, выложенных такими изразцами, сохранились в одном из зданий быв. Флорищевой пустыни и в гор. Юрьеве. Отдельные экземпляры имеются в Александровском, Владимирском и Суздальском музеях.
2) С рельефным изображением оконного наличника типа барокко. Боковые колонки круглые, на них опирается арка, украшенная бусинами; те же бусины, только более мелкого размера, украшают нижний подзор окна. Рисунок в общем довольно точно копирует наличники окон местной церковной архитектуры XVII в. В центре — гладкий медальон, а в верхних углах изразца — рельефные цветочки. По обыкновению, фон изразца — белый, поле между наличником и медальоном — зеленое, рельефы рамки и цветов — желтые. В медальон вписан синей краской стилизованный цветок, той же синей краской расписаны растительным узором белые колонки. Изразцы имеются во Владимирском музее.
Изразцы с северного и западного фасадов исторического музея
3) С рельефным рисунком орнаментной рамки в стиле барокко, в центре которой — круглый медальон. Поле рамки покрыто зеленой поливой, рельеф — желтой. В медальоне вписан синей краской петушок и по углам изразца синие веточки. Из подобных изразцов составлена была печь в доме Шумиловой в г. Гороховце. В большом количестве они имеются на фасадах Владимирского музея.
4) С рельефным изображением розетки, центр которой занимает круглый медальон с расходящимися от него восемью пальметками. Фон розетки покрыт зеленой поливой, края и ободок медальона - желтой, пальметки — желтой и белой вперемежку. Общее поле изразца и медальона - белое, заполненное росписью синими цветочками. Такими изразцами облицована печь в быв. Флорищевой пустыни и часть замечательной печи в Знаменском монастыре (игуменский дом) близ гор. Гороховца. Отдельные экземпляры имеются во Владимирском музее. 
Постепенно навыки в керамической живописи и вкус к ней под влиянием западных образцов укреплялись все сильнее, изгоняя с изразцов рельеф и поливу. Вместе с тем быстро увеличивается в росписи гамма красок. Кроме синей, вводятся краски зеленая, темно-фиолетовая, коричневая и желтая. Большинство рисунков этой росписи заключены в орнаментные рамочные обрамления, носящие на себе явные следы влияния французских стилей кон. XVII и первой пол. ХѴІІІ вв. — барокко и рококо. Рамочные обрамления даны рельефом, покрытым поливой. Все остальное поле украшено разноцветной цветочной росписью. Печи, составленные из такого типа изразцов, нисколько не уступали по своей красочности многоцветным поливным рельефам, выигрывая в то же время в простоте и нежности общего тона. Подобные печи имелись в доме Сапожникова в гор. Гороховце.
Последним этапом в развитии изразцовой росписи было окончательное изгнание с изразцов рельефа и усложнение содержания рисунков. От цветочных мотивов мастера переходят к изображению птиц, зверей, рыб, человеческих фигур и даже сцен из общественной и семейной жизни, сопровождая свои рисунки подписями.
Печи из расписных гладких изразцов потеряли в сочности красок и в игре света и теней на многочисленных рельефах, но они превзошли декоративностью архитектуры, представляя весьма сложные сооружения, и содержательностью рисунков, дававших пищу уму и воображению.
Во Владимирском крае сохранилось весьма большое количество памятников расписной изразцовой керамики первой половины XVIII века. Наиболее богат ими гор. Суздаль, где в одном только архиерейском доме уцелело две печи. Раньше их было пять, но две пропали неизвестно куда, а третья перевезена во Владимирский музей. По свидетельству местного краеведа средины XIX в. К. Тихонравова, имелась еще печь из расписных изразцов с изображениями из жизни Христа и евангельскими изречениями в домовой церкви того же архиерейского дома. Два изразца из этой печи К. Тихонравов видел у одного суздальца.
Самая замечательная из суздальских печей была та, которая находилась в главном зале архиерейского дома (ныне музей). Печь представляет квадрат, вытянутый кверху. Пять широких и сложных по архитектуре карнизов, окружающих печь со всех сторон и состоящих из ряда уступов и полочек, разделяют печь на шесть этажей. Нижний этаж состоит из полукруглых углублений в виде арок, срезанные углы украшены полуколоннами. Второй этаж гладкий с гладкими же срезанными углами. Третий, четвертый и пятый этажи окружены со всех сторон колонками, за которыми скрывается гладкий фон печной стенки. Четвертый и пятый этажи прорезаны со всех сторон во всю высоту этажей узкими пролетами, напоминающими окна древних церквей, с тою только разницею, что здесь в средине пролетов стоят красивые колонки с капителями и базами. Шестой этаж является надстройкой печи, постепенно суживающейся мелкими уступами и заканчивающейся пирамидальной площадкой.
Все описанные внешние части печи состоят из гладких изразцов, на которых по белому фону в две краски — зеленой и темно-фиолетовой — даны рисунки птиц, зверей, деревьев, цветов, человеческих фигур и сценок с соответствующими подписями. Верх арок над пролетами украшен изразцовыми человеческими масками.
Все изразцы были связаны толстыми проволоками, которые оканчивались на поверхности медными шляпками в форме звездочек.
Среди рисунков печи, судя по надписям, наиболее интересными были: мужчина с бокалом и подписью — «сия чаша пити, здраву быти»; французский комедиант, беризанская баба, китайский и мексиканский народ, китайский и японский попы, советник и работник китайские и птица Малкофея.
В настоящее время не осталось никаких следов от этого редкого памятника.
 
Изразцовые печи в Архиерейских палатах Суздаля. XVIII в.
Палата первоначально имела калориферное отопление, замененное в сер. XVIII в. печным, когда появляется «редкой красоты печь израсчатая», «на галанский манер». Подобные печи, украшенные «голландскими» изразцами, появились в России при Петре I.
В нач. XVIII в., когда в домах большинства горожан были русские (духовые) печи, топившиеся по-черному, в жилых покоях суздальских архиереев появились нарядные изразцовые печи с дымоходами. Такие массивные кирпичные печи именовались «голландскими». Они хорошо обеспечивали и отопление, и вентиляцию помещений и оказались наиболее целесообразными для холодного климата. К сер. XVIII в. такие печи стали общеупотребительными в зажиточных русских домах.
Топку таких печей иногда устраивали сквозь стену (как и в данном случае), что давало возможность топить печь из другой комнаты, не входя в отапливаемое помещение, не марая его углем и не мусоря дровами.
Для большего разогрева в печи были устроены обороты, по которым проходили продукты горения. Газы отводились в дымовую трубу по специальному каналу. Канал, сообщающий печь с трубой, был снабжен приспособлениями для регулирования и совершенного прекращения тяги.
Сохранившиеся две печи по архитектуре сходны с вышеописанной; только размеры этих печей несколько меньше, верхние этажи не имеют сквозных пролетов и самый верх увенчивается не площадкой, а башенками. Одна из печей облицована гладкими изразцами, сюжетная роспись на которых сделана лиловой краской. Нижняя часть ее значительно пострадала при переделке топки и изразцов здесь не видно. Верх печи завершается четырьмя башенками по углам. Изразцы придерживаются проволоками, наружные концы которых украшены шляпками в виде крестиков и розеток.
Другая печь облицована изразцами с синими рисунками и сохранилась довольно хорошо. Верх ее увенчивается только тремя башенками по углам лицевых сторон. Из сюжетных рисунков указанных печей наиболее оригинальны: аральская баба, катомский (китайский?) король, кавалер гишпанский, китайский скороход, мужчина, сидящий на быке лицом к хвосту, и подпись: «богат, да глуп», толстый мужчина верхом на звере с оленьими рогами и рыбьим хвостом и подпись: «умру или побежду» и др.
Вывезенная из Суздаля и находящаяся теперь во Владимирском музее печь
имеет ту же архитектурную композицию, что и предыдущие. Если не считать башенок, увенчивающих три лицевые угла, то она состоит из четырех этажей, разделенных широкими карнизами. Форма ее четырехугольная, но облицована она только с двух сторон. Нижний этаж в один изразец покоится на уступчатом основании и имеет на сторонах по два углубления в виде арочек; углы срезаны и украшены полуколоннами. Начиная со второго этажа, по самой середине лицевых сторон во всю высоту идут узкие глухие пролеты, разделяющие стороны на две боковых части, которые получают вид пилястр, имеющих основанием нижний карниз. В нижней части (второй этаж печи) пилястры эти украшены вытянутыми восьмиугольными рельефными рамками, в средней (третий и четвертый этажи) — колонками, а в верхней части они представляют сложное сооружение в виде трех расположенных уступами карнизов, завершающихся башенками. Широкие карнизы состоят из ряда последовательно выступающих уступами поясков разной формы и ширины. Карниз над вторым этажей имеет, кроме того, широкую полочку. Все перечисленные детали сложены из изразцов, расписанных по белому фону синими рисунками. Изразцы связаны толстой проволокой, заканчивающейся с внешней стороны шляпками в виде розеток. Над нижними арочными нишами вделаны изразцовые человеческие маски. В общем печь по своей архитектурной стройности и декоративности представляет выдающийся памятник керамического искусства.
Из многочисленных рисунков на этой печи заслуживают особого внимания: медведь, залезающий лапой в дупло и окруженный роем пчел,— подпись: «хощу их разорити»; воин в крылатой одежде и в шляпе с перьями вонзает копье в пасть дракона,- подпись: «побеждаю лютого змия»; мужчина с ружьем и собакой,— подпись: «охота моя со мною» и многочисленные изображения птиц.
Расписные изразцовые печи получили, по-видимому, большое распространение в гор. Суздале. Старые исследователи местного края встречали их не только в церковных домах, но и в частных. В настоящее время известны остатки только трех еще печей, бывших в зданиях Покровского монастыря.
Одна из них помещалась, по преданию, в кельи, занимаемой ссыльной женой Петра I Евдокией Лопухиной. Рисунки и надписи на сохранившихся изразцах обычные.
Остатки другой печи открыты в одной из маленьких келий того же монастыря. Изразцы этой печи расписаны по гладкому белому фону разными красками — зеленой, желтой, синей и темно-коричневой. Рисунок составляется из двух изразцов и представляет собою пейзажный вид: в отдалении очертания пагоды, окруженной деревьями; перед пагодой узкая полоса луга и затем чистая земля; по лугу и земле рассеяны фигурки зверей и людей. Все детали рисунка выполнены крайне схематично, особенно примитивны фигурки людей — это типичные образцы детской разрисовки.
Изразцы от третьей старинной расписной печи сохранились в кельи № 1. Целый рисунок здесь также складывается из двух изразцов и по содержанию своему крайне интересен. В центральной части в отдалении гора, покрытая пирамидальными тополями и домиками с китайскими крышами. Перед горой, на переднем плане, две обнаженные фигуры с распушенными волосами в заманивающей или ожидающей позе, обращенные лицами в разные стороны. С правой стороны к обнаженной фигуре приближаются два кавалера в широких плащах, из которых один приглашает, а другой как будто отказывается. С левой стороны к другой обнаженной фигуре приближаются также двое мужчин, одетых в длинных поповские сутаны. Один из них (в шапке) настойчиво приглашает, а другой неуверенно отказывается.
Обилие памятников расписной изразцовой керамики, своеобразие рисунков и самой архитектуры суздальских печей не раз вызывали в историко-краеведческой литературе догадки о существовании кафельного производства в самом Суздале. Возможно, что кафельные заводы обслуживали своими изделиями и ближайшие районы. По крайней мере, сходные с суздальскими печи известны: в с. Иванове, в районе Шуи и Вязников и в гор. Юрьеве-Польском.
В с. Иванове печь с расписными изразцами находилась в доме быв. купца Я. П. Гарелинн. Она украшена была карнизами и колонками. Среди рисунков встречались такие: плывущий корабль («путь наш далек»), мужчина с удочкой в руке («хощу желаемо получити»), мужчина, повертывающий глобус («хитростию доволен»), всадник на коне («господин сербенин»), птица с женским лицом («птица девица»).
Н. Артлебен видел печь в одном ветхом деревянном доме в с. Васильевском, Шуйского округа. Она составлена была из двух печей с изразцами синими и двуцветными — зелеными и коричневыми. Из рисунков интересны: женщина с грибом («теща шла да плешь нашла»), мужчина пляшущий («хоша стар да удал»), женщина с кувшином («не в труд но в пользу»), аспид дикий, баран.
И. Голышев видел печь из расписных изразцов в с. Малых Дорках, Вязниковского района. Рисунки по белому фону сделаны темно-зеленой и фиолетовой красками. Содержание их и надписи повторяют распространенные мотивы.
В гор. Юрьеве-Польском, в каменном корпусе быв. Архангельского монастыря, имеется разной сохранности три печи. На одной, облицованной поливными кафлями с рельефным орнаментом, расписных изразцов сохранилось очень немного. Рисунки на них: мужчина и женщина в польских костюмах («польский народ»), фигура в польской одежде сидит верхом на китайце («повинен мене вести»), китаец, сидящий на пне и играющий в трубу («забавляю себя»). Вторая печь сохранилась довольно хорошо. Роспись на изразцах сделана по белому фону светло-зеленой и коричневой красками. Наиболее любопытны рисунки: фигура в веселой позе («рождаю сам себе»), фигуры пожилого и молодого мужчины, последний склонился над гробом («плачется на гробе матери»), юноша, падающий с лошади («ох, ох, погибох от свирепого»), японская баба, брезальская (бразильская) баба, китайский игрок, китайцы ламанские. Третья печь, худшей сохранности, облицована изразцами того же типа. Из рисунков следует отметить: военный трубач в костюме петровских времен («господин флейщик»), мужчина играет на флейте и женщина пляшет («ярыги российскня»), мужчина с длинным ножом в руке скидывает плащ («хощу погубити себя»).
В отдельных экземплярах расписные изразцы с сюжетными рисунками и курьезными пояснительными надписями сохранились в большом количестве во всех почти провинциальных музеях.
Достаточно самого поверхностного ознакомления с указанными памятниками расписной керамики, чтобы убедиться в том, что общий круг источников, к которым восходят живописные элементы кафельной росписи, представляет значительное разнообразие. Мастер гончар черпал их, по-видимому, из разных областей: из художественных традиций, прочно установившихся в искусстве керамики (цветочно-растительная орнаментика), из произведений чужеземного искусства (картин, гравюр, ковров и т. п.), из народной поэзии и из окружавшей реальной действительности — природы и человеческого быта.
Но среди отмеченных источников кафельной живописи следует указать еще один, который имеет, по нашему мнению, основное значение,— это иллюстрированные древнерусские азбуки или буквари, доставлявшие гончарам — художникам богатейший материал для творчества и в то же время побуждавшие их содействовать изобразительными средствами своего искусства распространению начал просвещения. Такова, например, азбука (букварь), составленная иеромонахом Кирионом Истоминым в 1692 г. и изданная Ровинским. Она снабжена многочисленными видами (рисунками) «во удобное звание в складе: да что видит, сие и назовет слогами письмене достолепного начертания тех». В азбуке имеются, кроме того, «на те видообразные вещи, приличны юным людем метафорично сиесть преносне, еже от вещей слово к делу потребну вземлется, стихи нравоучительны суть». Из «видообразных вещей» оказались перенесенными на изразцы: аспид («аспид дики»), олень («алень дики»), заяц, конь, лев («лев дики»), овощник («собираю овощи»), воин в различных положениях и др. Вместе с тем и нравственные сентенции, встречающиеся в азбуках, по содержанию весьма сходны с надписями на изразцах.
Таким образом, расписные изразцовые печи приобретали не столько художественно-декоративное значение, сколько значение иллюстративных научно-популярных и маральнопоучительных справочников, из которых почерпались сведения о внешнем мире и по которым строилось нравственное поведение. Правда, справочники эти могут нам показаться весьма примитивными и полными курьезов. Но они вполне удовлетворяли невзыскательный вкус и пробуждающуюся любознательность тогдашнего русского общества, за что говорит широкое распространение печей с расписными кафлями.
Если мы обратимся теперь к кругу тем и отдельных образов кафельной живописи, то увидим, что он довольно обширен и вполне соответствовал кругозору древнерусского человека.
Остановимся, прежде всего, на отображении в творчестве гончаров — живописцев окружающей природы.
Здесь наиболее полно воспроизведены представители животного мира. На ряду с животными чуждого, иноземного происхождения (лев, олень, слон), образами условно-традиционными и даже просто фантастическими (единорог — «ярость пред очима его», зверь-дельфин, аспид) — достаточно отчетливо выступают животные, свойственные русской природе, как хищные и дикие, так и домашние, при чем в надписях или самых изображениях весьма часто подчеркиваются свойства и особенности жизни того или иного животного. Так, мы имеем изображения: медведя, разоряющего пчелиное дупло («хошу их разорити»), зайца в разных положениях («в бегании смел», «ото всех гоним», «мне зде место» (в кустах), «тем питаюсь», «со страхом крадусь»), коня («скор на бегу»), барана, свиньи («всегда роюся») и собаки («ищу господина», «крепко караулю», «далеко вижу», «собаки барзые», «глотает и лачет»).
Из числа пернатых, на ряду с чисто сказочными (птица Сирин или Алконост, Малкофея, птица-девица), встречаются весьма часто птицы, взятые из русской действительности: петух, утка, ворона, голубь, ястреб, журавль, цапля и певчие. Некоторые изображения передают отдельные моменты из жизни птиц, поясняя это надписями: «пою печально», «не всегда летаю», «от гласа погибаю», «высокая ищу», «сие мне про себя», «тем питаюсь», «всегда летаю», «несть мир между нами» (птица и собака) и т. п.
Из рыб имеется изображение стерляди.
Что касается растительного мира, то он отразился в кафельной живописи весьма слабо. Ландшафт, по-видимому, мало интересовал гончарного мастера. Там, где имеются отдельные намеки на растительность, они сводятся к небольшим холмикам, поросшим кустиками, и к условным трактовкам двух-трех деревьев или цветов.
После природы внимание гончаров—художников усиленно привлекала чужеземная жизнь. Правда, об этой жизни они не имели почти никаких сведений, кроме наименований некоторых стран и народов, и то не всегда точных, попадающихся в тех же букварях. Но неизвестность еще более возбуждала фантазию мастеров. Взяв из иностранных образцов изображения европейских и китайских фигур, гончары перенесли их на русские кафли и снабдили их своеобразными этнографическими надписями. В результате русская печь превратилась в довольно курьезный этнографический справочник, в котором, судя по надписям, представлены: в виде двух китайских фигур — китайский народ и японский народ, в виде одной фигуры — китайский поп, японский поп, китайский работник, китайский советник, китайский господин, китайский игрок, китайская госпожа, японская госпожа, японская баба, китайцы ламанские и катомский (китайский) король; в виде фигур в европейских костюмах — мексиканский народ, польский народ, гишпанский кавалер, король арапский, арапская баба, брезальская или беризанская баба (бразильская) и французский комедиант.
Самой же главной темой, занимавшей внимание художника-гончара, был окружавший его быт. Правда, здесь еще более ярко наблюдается зависимость мастера от готовых образцов: чужеземных — в области иконографии и популярных русских литературных сборников и букварей — в области эпиграфики. Однако, общий подбор тем и сюжетов говорит о связи творчества с явлениями и запросами русской действительности.
Бытовые сцены, в которых выступают отдельные человеческие фигуры или группы людей, захватывают самые разнообразные стороны жизни. В числе этих сцен следует отметить, прежде всего, изображения, относящиеся к семейному быту, и из них в первую очередь изображения, рисующие взаимоотношения мужа и жены, начиная с момента влюбленности и кончая охлаждением. Таковы: одинокая фигура женщины с подписью — «мне ты люб», «мне он люб»; фигура женщины со стрелой и подпись: «едина токмо ранит», или «сие мне на охранение»; фигуры мужчины и женщины, согласно стоящие, иногда обнявшись, и подписи: «вкупе мы с тобой», «совет наш благ», «мысль наша равна с тобой», «любовь наша с тобой», «любовь наша спокойна», «никто нас не зазрит», «любовь нас соединяет»; фигура старика, пытающегося ласкать женщину, которая отвергает его, и подпись: «не хочу старого любити» или «любовь нераздельная». Иногда мастер искал в трактовке любовных сюжетов откровенные вольности.
Таковы, напр., изображения полной женщины с открытой грудью и высоко поднятым подолом и хватающего ее мужчины с подписями: «маню да не даю тебе», «хотя маню да не даю», или изображение мужчины, хватающего за обнаженную грудь женщины, с подписью: «хощу удерживать место сие».
Далее значительное место отводится в кафельной живописи теме отъезда из родного дома и возвращения. Находящиеся в пути люди изображаются в разных положениях: идут пешком с посохом в руках, едут верхом на лошади и плывут на кораблях; количество путешествующих не превышает двух; среди них бывают и женщины. Подписи под сценами отличаются разнообразием, как-то: «дом мой далеко есть», «иду скоро в путь свой», «иду в путь далекий», «где скитаюся», «путь мне далек», «бежим ко пристани», «поучаю тебе на путь шествовать», «еду в дом свой скоро», «указую путь», «еду до места своего», «зде мне место», «путь мой страшен», «путь наш далек», «дерзновенно и скоро», «провожатой верной».
Вероятно, в связи с темой разлуки стоят встречающиеся на изразцах изображения женщины с ребенком и мужчины (отца), ласкающего мальчика, сопровождающиеся всегда одной и той же трогательной подписью: «родное мое со мною».
Домашние занятия представлены весьма слабо. Мы имеем только изображения: человека с подносом в руках («не без труда есть мне»), фигуры, выливающей что-то из кувшина («хочу вычищати из сего»), метущей пол женщины («домашнее свое исправляю»), женщины, несущей кувшин («не в труд но в пользу»), женщины с корзиной («опасно все храню»), человека с метлой и чашкой («домашнее свое исправляю»).
Из недомашних занятий наибольшим распространением пользовалась охота. Здесь мы имеем изображения приучения охотничьих птиц и собак («приучаю ее к себе»), охотников с птицей (соколом), с птицей и собакой, с одной собакой, вооруженных ружьем и с собакой, стреляющих из ружья и стреляющих из лука. Подписи под всеми этими изображениями одни и те же: «охота моя со мною» и „»охоту свою исправляю».
Из других не домашних занятий в весьма редких изображениях встречаются: собирание овощей и плодов («собираю овощи», «хотщу их собирати», «сие мне про себя»), уженье рыбы («хощу желаемо получити») и рубка деревьев («хощу порубити его», «негодное древо посекаю»).
Наряду с изображением сцен трудовой жизни, в изразцовой росписи запечатлелись отдельные картинки развлечений и увеселений. Сюда относятся: игра на музыкальных инструментах («музыку умножаю», «игрок веселый», «забавляю себя», «забавляю сам себя», «музыка моя удивительная»), пляска («стар да удал») и представления ученого медведя (медведь стоит на задних лапах и держит палку).
Имеется несколько изображений чтения книг: фигура, читающая книгу («читаю а ладу не знаю», «пользую себя», «труды мои ни во что») и фигура, повертывающая глобус («хитростию доволен»).
Кроме бытовых сцен, среди общей массы одиночных персонажей можно выделить ряд бытовых фигур и типов. К числу их относятся:
1) Изображения военных людей. Эти изображения даны обыкновенно в нерусском наряде и вооружении. Под ними подписи: «храбро поступаю», «кто мне противится», «хощу испытати своей храбрости», «господин флейщик», «хто мне противустанет», «всегда опасен бываю».
2) Изображения стариков (правда, в условном стиле) с самыми разнообразными подписями: «старость моя честная», «старость моя древняя», «старость моя честна, а не многодетна», «старость моя великая», «старость моя нерушима», «стар да глуп» и т. д.
3) Единичные изображения купцов, ярыг и попов.
Несомненно, тесно связанными с бытовой жизнью являются и все те многочисленные изображения, которые нельзя иначе рассматривать, как иллюстрации, часто неудачные и непонятные, к нравоучительным сентенциям популярных в то время литературных сборников и азбук, а также к ходким изречениям и поговоркам. Художник-гончар часто не понимал и перепутывал текст этих изречений и вместе с тем приклеивал к ним в качестве иллюстраций фигуры и сцены, взятые с чужеземных образцов. Отсюда получались многочисленные курьезы и туманности. Однако общий дух и направление данной группы рисунков соответствовали миропониманию господствующих классов тогдашнего русского общества. Изображения захватывают следующий круг тем:
1) Размышления о жизни, о небе и о своем я: «что тамо аз не знаю» (фигура указывает на небо), «думаю о себе», «рассуждаю о жизни», «что мне престоит», «сие мне про себя», «рассуждаю сам себе» (фигуры в задумчивости).
2) Позднее раскаяние: «не во время каюся», «не так как думал» (фигуры с видом раскаяния).
3) Размышления о смерти: «место себе обретох» (фигура, упавшая на могильный курган), «ни на что не уповай» (мужчина облокотился на надгробный памятник), «плачется над гробом матери» (юноша склонился над гробом, против него фигура пожилого человека).
4) Ожидание помощи и милости: «кто мне поможет», «желаю милости получити» (фигуры в молящей позе).
5) Иллюстрации к нравоучительным изречениям и ходким поговоркам: «никто его не может исхитить» (фигура, показывающая на сердце), «знаю место и время», «ленивого понуждаю», «ох, ох, погибох от свирепого» (юноша падающий с лошади), «не надолго сладость его», «сия чаша пити, здраву быти», «едину пити здраву быти», «от вина пьяну быти», «теща шла да плеш нашла» (фигура женщины с грибом).
Наконец, целый ряд изображений имеет мифологический, символический и даже совершенно непонятный смысл. Таковы: мужчина верхом на звере с оленьими рогами и рыбьим хвостом («умру или побежду»), женщина на дельфине со стрелами и яблоком в руках («зде мне место»), ангел с трубой («всех пробуждаю»), воин, вонзающий копье в пасть дракона («побеждаю лютого змия»), силач, раздирающий пасть льва («сильный свирепого побеждает»), два крылатых гения с трубами («всех побуждаю») и др.
В общем, расписные печи в своей иконографии обнимали почти весь круг понятий, которыми жили тогдашние богатые русские люди. Художники-гончары, заимствуя сюжеты и подписи из готовых образцов, главным образом из современных им букварей, старались удовлетворить запросам потребителей. В результате печи превращались в «научные» и нравственно-поучительные справочники, над которыми в долгие зимние вечера работала мысль взрослых и по которым училась молодежь.
С распространением книги и основ просвещения печи должны были потерять указанное выше значение. С средины XVIII века наблюдается постепенный упадок росписи.
Первые признаки этого упадка выразились в том, что фигурная живопись сделалась более однообразной и из нее были изгнаны элементы эпиграфики. Новый вкус требовал применения к обработке печей классического стиля. Примером указываемого переходного стиля могут служить изразцовые печи второй половины XVIII столетия в быв. доме Коряковцева в гор. Вязниках. Печь облицована была изразцами с изображением человеческих фигур в разных позах и заключенных в строгие рамки стиля рококо. Разрисовка сделана тремя красками: зеленоватой, красноватой и желтой. Изображения не имеют подписей. Печь не сохранилась.
Еще более наглядно прослеживается процесс постепенного увядания кафельной росписи на изразцах из старых печей гор. Мурома (из быв. Спасского монастыря и быв. дома Зворыкина), хранящихся в Муромском музее. На одних изразцах рисунки человеческих фигур, птиц или растений сделаны разными красками — зеленой, коричневой и желтой, при чем рисунок непременно расположен в центре и обрамлен медальонной рамкой. На других — окраска подобных же рисунков сокращена до одной синей краски, наведенной по белому фону. На третьих — рисунок, сделанный одной синей краской, уменьшен до крайне небольших размеров, при этом фигурки людей, птиц или растеньица обрамлены вместо пышной медальонной рамки простыми кружками овальной формы. И, наконец, на последних изразцах рисунки человеческих фигурок, зверей, птиц и цветочков совершенно не имеют уже рамки, которую теперь напоминает лишь тонкий полукруглый ободок внизу, являющийся основанием для рисунка.
Однако, эволюция на этом не остановилась. К концу XVIII в. печи стали выделывать в виде строго архитектурных классических сооружений, увенчанных урнами или вазами, с немногочисленными, художественно исполненными рельефными украшениями в роде гирлянд, розеток и т. п. и с весьма незначительной раскраской травами и цветами. Таковы, напр., печи, сохранившиеся в гор. Вязниках в быв. доме Елизарова (ныне музей). Печи эти холодны и строги, как надгробные памятники.
 
Изразцовая печь в Вязниковском историко-художественном музее
В дальнейшем краска на печах уже больше не возвращалась. Некоторое время на кафелях еще удерживался синий ободок или жалкий цветочек, но постепенно и они исчезли. Форма печей все более упрощалась в связи с жизненным практицизмом, требовавшим удешевления производства.
А.И. Иванов «Забытое производство». Очерк изразцовой промышленности Владимирского края. 1930 г.
1. Из истории изразцового производства
2. Зеленые изразцы
3. Ценинные изразцы (многоцветная поливная керамика)
4. Расписные изразцы
5. Производство изразцов на Владимирской земле
Гончарная Слобода
Кирпичные заводы города Владимира
|
