Василий Федорович Певницкий родился в 1832 году в Васильевском погосте (ныне Малое Юрьево) Муромского уезда Владимирской губернии, где его отец Федор Петрович Певницкий служил священником. Брат, Дмитрий Федорович Певницкий родился в 1828 году.
Певницкий Василий Федорович
В Муромское духовное училище Василий Федорович Певницкий определен был в 1841 году (см. Воспоминания В.Ф. Певницкого, о пребывании его в Муромском духовном училище).
В 1844 году лишился отца, а в 1845 году — матери. Первоначальное образование получил в Муромском духовном училище (1846) и Владимирской духовной семинарии (1851).
Как один из лучших семинаристов предназначался для отправления в Московскую академию, однако по просьбе самого Певницкого был отправлен в Киевскую духовную академию, где уже учился его старший брат Дмитрий, а также друг и земляк Александр Воскресенский.
В 1855 году окончил Киевскую академию со степенью магистра богословия и был оставлен при академии бакалавром (доцентом) по кафедре общей словесности.
«В 1857 году я собрался съездить на родину и повидаться там со своими родными. Узнав об этом, ректор Антоний, при свидании со мною говорит мне: «пора вам определить для себя путь жизни своей: самый подходящий для вас путь монашество; вступив на этот путь, вы послужите, церкви Божией, и более принесёте пользы, чем тогда, когда изберёте другой путь жизни. Поедите на родину, посоветуйтесь с родными, и, испросив их согласия, с Божией помощью и с благословения церкви следуйте моему совету». Выслушав такое предложение ректора, я ни слова не сказал ему, но придя домой, задумался и испытывал тяжёлое волнение чувств. Путешествие на родину рассеяло меня, и новые впечатления во время его отвлекли мои мысли от решения того вопроса жизни, который задал мне ректор. На родине я сообщил о предложении ректора принять монашество только одному ближайшему родственнику – брату, бывшему тогда преподавателем Владимирской семинарии. Брат мой без особенного сочувствия выслушал рассказ мой об этом и не входил в обсуждение того, хорошо ли я сделаю, если последую совету ректора. Раз поговорив об этом, и не пришедши ни к какому решительному заключению, мы потом в своих беседах не поднимали этого вопроса. Когда я явился к ректору после возвращения с родины, ректор не повторил мне своего прежнего предложения, и никакого намёка не сделал на то, обдумал ли я то, о чём он говорил прежде, и советовался ли об этом с родными. Дело о принятии мною монашества, казалось, оставлено было, и я, не решавшийся сделать важный и бесповоротный шаг в жизни, успокоился и перестал думать о сделанном мне предложении. Но через несколько времени, после моего возвращения с родины, ко мне начал ходить Иоанникий, тогда молодой бакалавр, живший в одном корпусе со мной, и конечно, с разрешения и по указу ректора, настойчивыми убеждениями начал склонять меня к принятию монашества. Антоний просто и кратко сделал мне своё предложение, не прибегая к особым средствам убеждения. А Иоанникий приводил в действие всю силу своей диалектики, и разными доводами, то чисто духовного, идеального свойства, то материального, житейского, старался склонить меня избрать путь, мне указываемый. Беседы его со мною по вечерам иногда длились по нескольку часов. Между прочими доводами он предуказывал мне быстрое возвышение по степеням иерархической лестнице. Инспектором академии в ближайшее время (говорил он) конечно, будете вы, а не Мефодий, мой товарищ бакалавр, принявший иночество во время студенчества. Проводил я иногда бессонные ночи после длинных бесед с Иоанникием. Пережив не короткий период волнений, я, не увлекаясь видами честолюбия, предал судьбу свою воле Божией, и эта воля Божия, сплетением разных обстоятельств, указала мне иной, более скромный путь, на котором всего себя посвятил Академии, послужив не без пользы для неё и для науки более пятидесяти лет…
Я упомянул о путешествии из Киева на родину, которое я предпринимал в вакацию 1857-го года. Стоит поговорить об этом путешествии несколько подробнее, насколько сохранились в моей памяти обстоятельства, относящиеся к этому путешествию. Это путешествие я предпринимал в первый раз, после выезда из Владимира. Во время студенчества я никуда не выезжал из Киева, не был на родине и в первые два года своей службы, хотя мне очень хотелось побывать в тех местах, где протекли моё детство и юность и повидаться с родными и прежними знакомыми. Я поневоле должен был воздерживаться до времени от желанного путешествия, частью по недостатку денежных средств, потребных на дорогу, частью по тем затруднениям, с какими тогда соединено было путешествие. Тогда не было железных дорог, и не было той лёгкости передвижения, какая ныне существует при железных дорогах. От Киева до Владимира более тысячи вёрст, и это большое расстояние нужно было переезжать на почтовых лошадях и на перекладных телегах, и нельзя было так скоро переехать это расстояние, как это делается ныне по железной дороге: пожалуй, приходилось тащиться на перекладных, целую неделю. Для того чтобы не было задержки на станциях по недостатку лошадей, нужно было запасаться подорожной по казённой надобности или искать компаньона с такой подорожной… Другая остановка была в Туле. Здесь тоже были два моих товарища, – Филипп Егорыч Богоявленский (впоследствии Никон, епископ туркестанский), с которым я был близок в Академии, и пользовался его особенным сочувствием и Александр Ионыч Никольский. Нашёл я в Туле третьего товарища, но не по Академии, а по семинарии, Василия Григорьевича Любомудрова. Туляк родом, он учился во Владимирской семинарии, потому что во Владимирской семинарии был преподавателем математики его родной брат Иван Григорьевич Любомудров (ум. 1885 г.), перешедший из семинарии в Муром в смотрители духовного училища. Приятно было мне и здесь видеться со своими товарищами, как и в Орле, и тульские мои товарищи были ко мне также предупредительны и любезны, как и орловские…
«… О пребывании в Москве в этот раз, мало сохранилось у меня воспоминаний. Здесь тоже оказался мой близкий приятель, мой товарищ по семинарии Цветков Алексей Иванович, окончивший курс в московской Академии, тогда преподаватель, а впоследствии инспектор Московской семинарии. Когда я учился в семинарии, в последний год имел в нём самого близкого себе товарища. Сидел с ним в классе большей частью рядом, и когда кончались послеобеденные классы, мы вместе возвращались домой, я в бурсу, а он на свою квартиру, которая была на половине пути между семинарией и бурсой, и он весьма часто приглашал и заводил меня к себе, чтобы угостить меня чаем. Большое удовольствие нам обоим доставило наше личное свидание, для него неожиданное, и впечатление, вынесенное мной из этого свидания, закрыло в моей памяти все другие впечатления, полученные мной в Москве. Бывши в Москве, я счёл долгом побывать в Троице-Сергиевой лавре и в московской Академии. Прибыв в Сергиев Посад, я, прежде всего, поклонился святыне, находящейся в лавре, а потом отправился в Академию, на пути туда встретился мне студент-земляк, который знал меня, когда я учился в семинарии. Он вызвался быть моим руководителем и показал мне здания Академии. Визиты я сделал прежде всего ректору Евгению, впоследствии епископу симбирскому, и инспектору Сергию, впоследствии митрополиту московскому. У ректора Евгения была речь о Леонтии, из инспекторов киевской академии, переведённом на должность ректора владимирской семинарии. Во Владимире Леонтий был всего десять месяцев, но владимирцам чрезвычайно понравился, и о нём оттуда шли восторженные отзывы; доходили они и до московской Академии, и здесь недоумевали, чем в такое короткое время мог заслужить такое необычайное внимание ректор Леонтий, уже в то время переведённый в Новгород. Это недоумение высказывал предо мною и ректор Академии Евгений. Он объяснял необычайные похвалы владимирцев Леонтию тем, что его предшественник (Платон, впоследствии архиепископ костромской) слишком круто и резко вёл дело и возбудил против себя почти всеобщее неудовольствие. Новый ректор после него, прямой, добрый и гуманный, естественно должен был понравиться тяготившимся жестоким управлением Платона. Из Москвы до Владимира я нанял вольного ямщика и ехал в крытом простором тарантасе. Ямщик, по договору со мною, подсадил ко мне двух, незнакомых мне, случайных седоков. Я согласился на это, в виду уменьшения платы за дорогу: если бы я ехал один, мне пришлось бы гораздо больше заплатить ямщику, чем, сколько заплатил я, когда плату за дорогу разделяли со мною попавшиеся случайные седоки. Но они меня не стесняли: экипаж был очень просторный. Ехать в крытом просторном тарантасе было гораздо удобнее, чем на перекладных тряских почтовых тележках. Но эти удобства не могут идти в сравнение с нынешними удобствами, когда вы едете в вагоне железной дороги.
Как же встретила меня родина? И что я испытывал, когда приближался к ней после шестилетнего отсутствия, и увидел снова знакомые поля, горы и долы, и когда снова ходил по тем улицам, которые так знакомы были прежде, но в то время не возбуждали во мне никакого особенного симпатического чувства? Трудно предать словами те чувства, какие я переживал тогда. То приятное волнение, какое овладевало моей душою, при взгляде на старых безмолвных свидетелей моей юности, доставляя ей ощущение какой-то неизъяснимой сладости. Правду сказал поэт: и дым отчества нам сладок и приятен. Мне не особенно привольно жилось на родине в дни детства и юности: на мою долю досталось больше горя, чем радости. Но, тем не менее, льнул и тянулся я к своей родине, как к своей матери, и чувствовалось мне, что безмолвная природа, так приветливо встречающая меня, принимает меня, как своего родного питомца. Приятные чувства родственной связи с природою, среди которой протекли первые годы моей жизни, я переживал и испытывал, когда подъезжал к Владимиру и вступил в него. Потом другой раз, когда подъезжал к Мурому, где учился в духовном училище, и третий раз, когда подъезжал к Васильевскому погосту, где я увидел свет, и где, вспомянулись мне теперь радости и горести моего детства.
Если мне приятно было видеть немую природу, среди которой протекали дни моего детства и моей юности, и снова войти с нею в непосредственное соприкосновение, то тем приятнее были встречи с живыми людьми, старыми знакомыми, с которыми я мог делиться чувствами и прожитыми нами впечатлениями. У всех прежних знакомых я встретил такое внимание, какого не ожидал, и какого, может быть, не заслуживал. Имя и звание бакалавра, какое я носил, слишком громко звучало в провинции, и я, новичок на научно-педагогическом поприще, робкий и довольно смиренный в своём сознании, встречаем, был всюду с таким почётом, который заставлял меня конфузиться и приходить в смущение. Так отпросились ко мне, как будто я был выходцем из другого высшего мира. Когда потом я входил в более близкое общение со своими прежними товарищами и знакомыми, они вспоминали наши прежние отношения и говорили мне: да вы такой же, каким были прежде. А мы думали, что вы совершенно изменились, и стоя на такой высоте, на какой поставлены, так возгордились, что к вам доступу нет и что с вами нельзя обращаться, как со своим братом.
Я собственно приезжал к брату своему, бывшему тогда преподавателем владимирской семинарии, ныне протоиерею церкви Гребневской Божией Матери в Москве, – своему ближайшему родственнику. Он тогда был уже семейным человеком, – женился на сестре Петра Ивановича Остроумова, бывшего директором Хозяйственного Управления при Св. Синоде, потом товарищем обер-прокурора Св. Синода, ныне сенатора, и жил в доме тёщи своей. Мне желательно было познакомиться с новыми родными, и это знакомство доставило мне большое удовольствие. Пётр Иванович, тогда был в философском классе, и через два года (в 1859 воду) послан был на казённый счёт в киевскую Академию, и, будучи в Академии, очень часто бывал у меня, как своего родственника. С визитами у меня, когда я жил у брата, перебывала чуть не вся владимирская знать, имеющая какое-либо отношение к духовному ведомству. Но я почти все время проводил в обществе брата и его новых родных, изредка бывая кое-где, по приглашению моих старых знакомых и знакомых моего брата. С братом вместе ездили мы в Вязники, на могилу нашего деда, иеромонаха Иринея, бывшего настоятелем вязниковского Благовещенского монастыря, который был нашим попечителем после смерти отца и матери. Потом в Муром и Васильевский погост, на могилу нашего отца, а оттуда в Верхозерье к своему дяде священнику села Верхозерья, на могилу нашей матери. В Верхозерьи у своего дяди, священника Петра Ивановича Смирнова, мы встретили особенную предупредительность и заботливость; за нами ухаживали, как за самыми дорогими гостями, – и тому было две причины. Во-первых, сын его Михаил Петрович Смирнов назначен был в киевскую Академию, вместе с Ильёю Тихоновичем Экземплярским, впоследствии архиепископом варшавским Иеронимом. Поэтому во мне, как наставнике киевской Академии, хотели видеть покровителя едущему в Академию моему двоюродному брату, а потому и ухаживали за мною. Другая причина состояла в том, что дядя и его супруга Олимпиада Васильевна думали, что мы питаем неудовольствие против них, сознавали за собою некоторую вину пред нами и хотели эту вину загладить своею любезностью. Дело в том, что дед наш, отец Пётра Ивановича и нашей матери, скончался в 1853 году, не оставив завещания, а после него осталось некоторое имущество, которое желал он предоставить прежде всего сестре нашей, оставшейся круглою сиротою, без всяких средств к жизни. Для неё он купил нечто из серебряной посуды (ложки и вилки), и в его сундуке оказался пакет с 800 рублей с надписью: «обещанное Елизавете». Но так как формального завещания не было, то по праву наследства всем, оставшимся после деда, имуществом завладел его сын, наш дядя. Когда после смерти деда, приехал во Владимир мой брат, только что кончивший курс киевской Академии, у него заходили с дядей щекотливые речи о дележе наследства, главным образом в виду какого-либо обеспечения сестры нашей. Вся тяжесть щекотливых переговоров о наследстве пала на моего брата, на попечении которого, после смерти деда, осталась сестра наша. Я в то время был студентом, и в этом деле не принимал никакого участия. Дело восходило па усмотрение архиерея. Архиерей советовал нашему дяде исполнить не оформленную волю отца. Но дядя не хотел ничего уступить из своих наследственных прав, имея большое семейство: у него было три дочери, которым нужно было приготовить приданое. Брат мой не мог ничего возражать против юридического права, и мы, не нарушая добрых отношений с родственником, с покорностью приняли его решение присвоить себе всё наследство, оставшееся после нашего деда. Только собираемое им для своих дочерей приданое не досталось им: все три дочери, одна за другою, скончались на восемнадцатом году своей жизни от чахотки.
Когда мы были у дяди, мы не делали никакого намёка на рассказанный неприятный инцидент, и на любезность его и его семейства отвечали полною родственною приязнью. И если существовала у них какая-либо тень подозрения какого-либо недовольства с нашей стороны из-за неразделённого наследства, то при нашем личном сближении она совершенно пропала, и наши взаимные отношения установились самые наилучшие, какие только могут быть между близкими родственниками, расположенными друг к другу. Только случайно дядя, видя наше доброе расположение к нему, решился напомнить о том, что несколько смущало его. «А ведь я думал (раз сказал он в откровенной беседе), что вы имеете неудовольствие против меня. Вот ваша сестра хорошо вышла замуж, и теперь вполне обеспечена».
Обратный путь в Киев я совершил на почтовых перекладных тележках вместе со своим двоюродным братом Михаилом Смирновым, который назначен был семинарским правлением в киевскую Академию, и имел подорожную по казённой надобности на две лошади. Только до Москвы я ехал не прямым путём, а сделал небольшой крюк. Мне нужно было заехать в Переславль Залесский, где жила сестра моя, вышедшая замуж за моего товарища по семинарии Александра Константиновича Цветкова, который тога служил, кажется, в переславском земском суде, но скоро оттуда перешёл в Кронштадт, где поступил на службу в контору над портом, на какой службе и скончался. До Суздаля, куда, прежде всего мы поехали, провожал меня брат мой вдвоём со своею женою. В Суздале оказал нам гостеприимство наш двоюродный дядя отец Феотим, бывший настоятелем суздальского Васильевского монастыря. Проезжая из Суздаля в Переславль, мы на некоторое время остановились в Симе, имении князя Голицына, где скончался Багратион, раненный при Бородине. Здесь встретился нам знакомый мне диакон Агриков, старше меня одним курсом по семинарии. Он водил нас в сад или парк, расположенный около княжеского дома.
В Переславле мне недолго пришлось быть, нужно было поспешать в Киев. Переславль небольшой городок, как и Суздаль. Но в нём четыре монастыря, как и в Суздале, и более 20 приходских церквей. Приходы очень небольшие; есть даже такие церкви, в приходе которых числится чуть не один дом. Встретился мне здесь один священник, мой товарищ по семинарии, родной брат покойной жены преосвященного Саввы, Дмитрий Царевский. Он говорил мне, что у него в приходе, кроме причта, всего девять душ. Конечно, священники в таких приходах кое-как перебиваются, получая слишком малые доходы. Хорошо ещё, что в некоторых из таких приходов есть руга, завещанная или подаренная прихожанами прежних времён. Ещё, в большие праздники, на Рождество и на Пасху, священники бедных приходов ходят с крестом не по домам только своих прихожан, а посещают всех более или менее достаточных граждан – за что получают добровольное вознаграждение от чужих прихожан.
Переславль расположен подле довольно большого озера (около 8 вёрст в длину), на котором Пётр I, в юные годы, делал свои первые упражнения на водяной стихии, которые впоследствии развернулись в широкие морские компании. Там, на берегу озера в особом помещении, ботик Петра I, и при этом некоторые другие принадлежности старых петровских времён, например, большой стеклянный штоф, по размерам несравненно больший нынешнего. Озеро ныне славится своими сельдями, каких нет в других местах. Эти сельди там, в большом употреблении: из них изготовляется уха, и они идут и в жаркое. Я был в посте в Переславле, и все кушанья, мне предлагавшиеся, главным образом состояли из сельдей. Но они в то время были довольно дороги, кажется, два рубля с полтиной десяток. Это зависело от того, что рыбаки, занимавшиеся ловлею их, обязывались доставлять большое количество их за хорошую плату в Москву и Петербург.
В Переславле особенное внимание мне оказал архимандрит Нифонт, бывший смотрителем муромского училища, когда я в нём учился, а в то время настоятель переславского Никитского монастыря. Он приглашал меня к себе несколько раз, и угощал на славу. Он возил меня по окрестностям Переславля, и показывал мне все его достопримечательности, и первой достопримечательностью, на которую он обратил моё внимание, был ботик Петра Великого…» (Певницкий В.Ф. Мои воспоминания.).
В 1860 году был возведен в звание экстраординарного профессора по кафедре общей словесности, а в 1862 году — в звание ординарного профессора по кафедре церковной словесности (гомилетики). Одновременно читал лекции по вакантной кафедре пастырского богословия. Кроме того, в 1861—1868 годах преподавал немецкий язык. В 1872 году был утвержден в степени доктора богословия за сочинение «Св. Григорий Двоеслов, его проповеди и голос в исправлении нравов». В 1881 году был удостоен звания заслуженного ординарного профессора.
Вместе с преподавательской деятельностью занимал и ряд административных должностей. В 1856—1859 годах и в 1861 году состоял помощником инспектора академии. В 1869—1884 годах был помощником ректора по церковно-практическому отделению, а в 1884—1906 годах был членом правления академии. В 1881—1882 годах состоял членом учрежденного при Св. Синоде особого комитета для обсуждения соображений об изменениях в существующей организации духовных академий. Пожалован чином действительного статского советника 15 мая 1883 года.
В 1883 г. умер Александр Михайлович Воскресенский — экстраординарный профессор Киевской духовной академии, протоиерей. «Перед началом отпевания предстал пред гробом наш церковный вития, В.Ф. Певницкий. Взволнованный, с слезами на глазах, он обратился к почившему с прощальною речью. Чувствами давнишней, глубокой дружбы, уважения и привязанности дышала речь оратора».
В.Ф. Певницкий вышел в отставку в 1906 году.
Помимо отдельных изданий, опубликовал значительное число работ по гомилетике в журнале «Труды Киевской духовной академии», редактором которого состоял в течение многих лет. В 1860-х годах, когда в печати обсуждались вопросы о преобразовании духовно-учебных заведений, Певницкий посвятил этому предмету целый ряд статей в «Трудах КДА». Статьи религиозно-нравственного и публицистического характера он печатал и в других журналах, больше всего таких статей было помещено в «Воскресном чтении», где Певницкий состоял редактором в 1878—1883 годах. Большинство материалов из «Воскресного чтения» впоследствии вошли в «Сборник статей по вопросам христианской веры и жизни», изданный редакцией «Миссионерского обозрения» в двух выпусках в 1903 году. Также оставил обширные воспоминания, охватывающие в том числе студенческие годы и последующую службу в Киевской академии.
Осень и зиму 1910 г. В.Ф. тяжко болел и четыре месяца безотлучно пробыл в своем доме. Многие думали, что В.Ф. уже больше не жилец на свете. Но, к общей радости почитателей, В.Ф. великим постом стал поправляться, а к страстной неделе оказался в состоянии выходить из дома и посещать богослужения в любимом храме Софийском соборе. Свое выздоровление В.Ф. относил не столько к пособию врачей, пользовавших его во время болезни, сколько к благодатным средствам, к которым он тогда обращался. Силы В.Ф. даже так окрепли, что с весны В.Ф. нашел возможным продолжать литературный труд, прерванный болезнью, по части „Воспоминаний", которые в первых двух частях (кончая студенческими годами) печатались в „Руководстве для сельских пастырей". В.Ф. взялся за „ Воспоминания" о годах профессорской службы в Киевской Академии и приступил к печатанию этого отдела „Воспоминаний" в „Трудах Киевской духовной Академии" по настоятельным просьбам преосвященного ректора академии и о. инспектора — редактора академического журнала...
Скончался 12 июля 1911 года после длительной болезни. Был похоронен во Флоровском монастыре рядом с могилой супруги.
Семья: Был женат на Клавдии Ивановне Скворцовой, дочери профессора Киевской духовной академии, протоиерея И.М. Скворцова.
Дети:
- Сергей (р. 1860), окончил Киевскую 1-ю гимназию (1878) и физико-математический факультет университета Св. Владимира (1882). Помощник попечителя Киевского учебного округа в 1909—1916 годах, действительный статский советник (1910). Умер в годы Гражданской войны.
- Владимир (1863—1902), окончил Киевскую 1-ю гимназию (1882) и физико-математический факультет университета Св. Владимира (1886). Старший контролер Государственного банка в Петербурге.
- Дочери: Юлия (р. 1862), Александра (р. 1869) и Надежда (р. 1871) окончили Фундуклеевскую женскую гимназию.
Награды:
Орден Святой Анны 2-й ст. (1866);
Орден Святой Анны 2-й ст. с императорскою короною (1869);
Орден Святого Владимира 4-й ст. (1875);
Орден Святого Владимира 3-й ст. (1879);
Орден Святого Станислава 1-й ст. (1887);
Орден Святой Анны 1-й ст. (1891);
Орден Святого Владимира 2-й ст. (1905).
Труды:
- Св. Григорий Двоеслов, его проповеди и гомилетические правила. — Киев: тип. Киевопечер. лавры, 1871, 339 с.
- Св. Лев Великий и его проповеди. — Киев, 1871.
- Четыре слова о любостяжании, сказанные на пассиях в течение великого поста (в 1876 году). — Киев, 1876.
Воспоминания о покойном митрополите Киевском Арсении. — Киев, 1877. - Следы проповедничества в древнейшей отеческой письменности. — Киев, 1878.
- Религия в обществе человеческом. — Киев, 1880.
- Религия и семейство. — Киев, 1880.
- Протоиерей Александр Михайлович Воскресенский, экстраординарный профессор Киевской дух. академии. — Киев, 1884.
- Святой Ипполит, епископ римский и дошедшие до нас памятники его проповедничества. — Киев, 1885.
- Священник: Приготовление к священству и жизнь священника. — Киев: тип. Г. Т. Корчак-Новицкого, 1885, 265 с.
- Священник: приготовление к священству и жизни священника. — 2-е изд. — Киев: Тип. А. Н. Иванова, 1886, 275, IV c.
- Служение священника в качестве духовного руководителя прихожан. — Киев, 1890.
- Служение священника в качестве духовного руководителя прихожан. — Киев, 1891.
- Священник: Приготовление к священству и жизнь священника. — 4-е изд. — Киев: тип. Г. Т. Корчак-Новицкого, 1891. — 277, IV с.
- Образование отцов-проповедников IV века. — Киев, 1892.
- Из истории гомилетики: Первая самая древняя гомилетика. — Киев, 1892.
- Священство: основные пункты в учении о пастырском служении. — Киев, 1892.
- Средневековые гомилетики. — Киев, 1895.
- Священник: Приготовление к священству и жизнь священника. — Киев, 1897.
- Священство : Основные пункты в учении о пастырском служении. — Киев, 1897.
- Служение священника в качестве духовного руководителя прихожан. — СПб., 1898.
- Из истории гомилетики. Гомилетика в новое время, после реформации Лютера. — Киев, 1899.
- О счастии. Где ищут счастия и где нужно искать его? — Киев, 1900.
- Об отношении к церкви нашего образованного общества. — Киев, 1902.
- Христианский взгляд на скорби и страдания, нас постигающие. — Киев, 1902.
- О загробной жизни: Что ожидает нас за гробом? — Киев, 1903.
- Сборник слов, произнесенных в церкви Киево-Братского монастыря на вечернем богослужении, известном под именем пассии. — СПб., 1905.
- Церковное красноречие и его основные законы. — Киев: тип. И. И. Горбунова, 1906, IV, 296 с.
- Церковное красноречие и его основные законы. — СПб., 1908.
- Мои воспоминания. Ч. 1—2. — Киев, 1910—1911.
- Мои воспоминания: служение в акад. в должности проф. — Киев: тип. АО "Петр Барский в Киеве", 1912, 87 с..
Святители, священство, служители Владимирской Епархии Владимирская епархия.
