Инна Сбитнева «АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ - АРХИТЕКТОР, ХУДОЖНИК, ПРОЗАИК, ПОЭТ. ЕГО ПРАДЕД, АНДРЕЙ ПАЛИСАДОВ - АРХИМАНДРИТ ИЗ МУРОМА»
Андрей Андреевич Вознесенский
«Что связывает вас с Владимирщиной?» - спросили у поэта Вознесенского в одном из интервью в начале 1980-х. Поэт дал ответ, льющийся бальзамом на душу губернских жителей: «Я постоянно ощущаю в себе родство с Владимирским краем, его неповторимой природной красотой, его людьми и архитектурой». Любовь к владимирской земле Вознесенский выражал и в прозе, и в стихах, и в многих действиях. Связь эта началась задолго до рождения - с прадеда поэта по отцу, Андрея Палисадова, настоятеля муромского монастыря (имя его в монашестве - Алексий). Необычайная судьба предка волновала Вознесенского. По семейной легенде, грузинский княжич шестилетним мальчиком попал в плен при подавлении Имеретинского восстания. Семьи знатных повстанцев были вывезены в Россию, и так прапрадед поэта оказался во Владимире. Княжича усыновил сельский священник и дал ему новое имя Андрей Полисадов. Прадед Вознесенского со стороны матери, Дмитрий Степанович Карабанов, был купцом 2-й гильдии, владельцем шелкоткацкой ф-ки шелка в Киржаче, а в конце XIX - начале XX века - городским головой там же... По данным краеведов, предки Карабановых были в услужении у Бориса Голицына, князя и предводителя Владимирского ополчения в Отечественной войне 1812 года. Правда, сам поэт Вознесенский говорил, что согласно семейному преданию его родственники по этой ветке были крепостными Милославских. «Родня моей матери жила во Владимирской области. К ним я приезжал на каникулы. Бабушка держала корову. Когда доила, приговаривала ласковые слова. Ее сморщенные, как сушеный инжир, щеки лучились лаской. Родители ее были еще крепостными Милославских. Из хлева, соединенного с домом, было слышно, как корова вздыхала, перетирала сено, дышала. Так же дышали, казались живыми, бревенчатые стены и остывающая печь, в которой томились кринки с коричневой корочкой топленого молока. Золу заметали гусиным крылом. Сумерки дышали памятью крестьянского уклада, смешанного со щемящим запахом цивилизации. Мне, продукту многоэтажного города, это было уже чужим, но непонятно тянуло... О ставни по-кошачьи терлась сирень...». Это воспоминание о бабушке с избой и коровой плохо стыкуется со словами о матери, - из последней книги Вознесенского. «Мама моя закончила два курса филфака и Брюсовские курсы, она привила мне вкус к Северянину, Ахматовой, Звягинцевой, Кузьмину. Детство прошло среди ее растрепанных мусагетовских (Мусагет - одно из дореволюционных издательств; оно специализировалось на поэзии.) томов поэзии и отцовских технических справочников Хютте...» Для того, чтобы учиться хотя бы на Брюсовских курсах (курсах, учрежденных в начале 20-х годов известным поэтом Валерием Брюсовым) - надо было сначала закончить гимназию. А крестьянские дети и до революции, и в годы гражданской войны заканчивали одно- или двухклассную церковно-приходскую школу, в родном или соседнем селе. Учиться в гимназии было дорого и мало кому нужно; крестьянам - уж точно не нужно. Так что, не все просто было с материнской семьей. ...Задачку эту можно решить, сравнив выходные данные книг: текст про бабушку напечатан в последние годы советской власти (1987 год), про маму - много позже, уже при отсутствии цензуры (1998). То есть - уже можно признаться в том, что оба родителя (а не только отец, имевший заслуги перед советской властью) - из интеллигентных и ранее не бедных семей. Княжеские крепостные - это не обязательно бедные люди. Именно богатые и знатные господа отпускали своих крепостных на оброк; те приносили прибыль своим хозяевам, но могли скопить немалые капиталы и для себя. И крестьянское происхождение будущей карьере не мешало; из крестьянских семей выходили тогда купцы, промышленники, старшины многообразных ремесленных артелей. Все эти полезные люди в 1918 г. были объявлены эксплуататорами и «лишенцами» - то есть, лишенными права голоса на выборах, пайка и ордера на жилье. Их дети не могли учиться в советском ВУЗе, служить в армии, занимать любые официальные должности... В идеале, «лишенцы» и их дети должны были быть пожизненно чернорабочими. Поэтому потенциальные «лишенцы» продавали все, что можно продать, и уезжали на торфоразработки, на стройки коммунизма (там, в толпе, можно было затеряться). Или же ехали в деревенскую глушь, и там жили тихо-тихо, своим хозяйством. Вот отсюда, вероятно, и бабушка с коровой...
Мать и отец. Первые впечатления жизни
Это, конечно, мои домыслы; но их, как мне кажется, подтверждает стихотворение Вознесенского (от 1979 года), посвященное матери: Охрани, Провидение, своим махом шагреневым, пощади ее хижину - мою мать, Вознесенскую Антонину Сергеевну, урожденную Пастушихину. ...Дал отец ей фамилию, чтоб укутать от Времени. Ее беды помиловали, да не все, к сожалению. За житейские стыни, две войны и пустые деревни родила она сына и дочку, Наталью Андреевну. И, зайдя за калитку, в небесах над речушкою подарила им нитку - уток нитку жемчужную. Ее серые взоры, круглый лоб без морщинки, коммунальные ссоры утешали своей беззащитностью. Любит Блока и Сирина, режет рюмкой пельмени. Есть другие россии. Но мне эта милее... Здесь сказано (точнее, зашифровано) - все, что можно было тогда сказать. «Дал отец ей фамилию, чтобы укутать от Времени». Дети «лишенцев», вступая в брак с теми, кто имел заслуги перед новой властью, переставали быть изгоями. «Ее беды помиловали - да не все, к сожалению...» Но какие заслуги перед советской властью имел отец поэта? В той же последней книге, Вознесенский сказал и об этом: «Профессией и делом жизни отца было проектирование гидростанций, внутренней страстью - любовь к русской истории и искусству. Мальчик «из хорошей семьи», сын врача, внук священника (Фамилия «Вознесенский» - священническая, происходит от храма Вознесения Господня, где, очевидно, служил прадед или прапрадед поэта.), он, начитавшись романтических книжек, вступил в партию в 16 лет во время гражданской войны и в течение полугода был секретарем райкома маленького городишки Киржача. Городок был тихий, никого не расстреливали. В партии было шестеро мальчишек и двое взрослых. Но белые пришли бы - повесили... Отец с юмором рассказывал, как они, школьники, на глазах у моргавшего учителя клали наган на парту. Потом отец ушел из политики, поехал учиться в Питер, кончил Политехнический. Дальше геологические изыскания, проектирование гидроэлектростанций. Крупные гидростанции, «стройки коммунизма» проектировала и строила организация НКВД во главе с генералом Жуком. Отцовский институт, штатский, проектировал станции поменьше...» ...Он жил мужским трудом, в свет превращая воду, считая, что притом хлеб будет и свобода. Я памятник отцу, Андрею Николаевичу, сам в форме отточу, сам рядом врою лавочку, Чтоб кто-то век спустя с сиренью индевеющей нашел плиту «6 а» на старом Новодевичьем. Согбенная юдоль. Угрюмое свечение. Забвенное водой набух костюм вечерний. В душе открылась течь. И утешаться нечем. Прости меня, отец, что памятник не вечен. Я - памятник отцу, Андрею Николаевичу... О владимирском детстве Вознесенский вспоминал не однажды. Так, на вопрос, какое место на земле у него самое любимое, он ответил: «Киржач, река Нерль, средняя полоса России. Ее реки и березы, холмы и раскаты грома, петухи по утрам и вечерний запев кукушки...» «Я родился в Москве. Но с детских лет мое московское „а“ обкатывалось „о“ владимирской речи. На моих глазах овальная музыка речи обретала форму. Так же округлы были холмы над рекой, облака, праздничные яйца... Овальным, завершенным был уклад жизни и скорлупы лесных орехов, которые мы собирали огромными корзинами...»
Выбор профессии
Стихи Андрей Вознесенский писал с десяти лет - с времен военной эвакуации. Но после школы решил поступать в Архитектурный институт - МАрхИ. Здесь явно чувствуется влияние отца («мужчина должен иметь профессию»). Решение одобрил и учитель Андрея, поэт Борис Пастернак. «Он одобрял мое решение поступить в Архитектурный, не очень-то жалуя окололитературную среду. Архитектурный находился именно там, где был Вхутемас, и наша будущая мастерская, которая потом сгорела, помещалась именно „в том крыле, где рабфак", и где „наверху мастерская отца“ (Леонида Пастернака, графика, отца Бориса Пастернака)... Брат его... преподавал конструкцию в нашем институте». Занятия архитектурой снова выводят Андрея к воспоминаниям детства, и позволяют по-новому, уже профессионально оценить сокровища Владимирского края: «Основное мое детство и отрочество прошло на Большой Серпуховской. Лиричность владимирского зодчества отразилась в полу-утопленных арках зала метро «Добрынинская», самой сердечной из московских станций. Она, как владимирская бабушка или мамка, стояла на выходе из моего детства, будто приехала в столицу присматривать за ним, направлять пути начинающейся жизни. У всех были свои Арины Родионовны, у меня - эта.
Архитектор Павлов (Архитектор Леонид Павлов, родился в Москве в 1909 году, в 1920 закончил ВХУТЕИН (бывший ВХУТеМАС), среди его учителей были известные архитекторы-авангардисты Виктор Веснин и Иван Леонидов. В 1937 году поступил в аспирантуру Академии архитектуры СССР. Все знатоки архитектуры сходятся на том, что станция метро «Добрынинская» - одна из вершин творчество Павлова (1950 г.).), прежде чем нарисовать ее, провел ночь в июле 1943 года с церковью Покрова на Нерли - самой женственной кувшинкой русской архитектуры. Тогда рядом с ней существовала колокольня. В ней сушили сено. Сторож разместил Павлова на ночлег на этом поднебесном сеновале. Затаившись, не дыша, он сверху наблюдал за изменением ее состояний. Ее светлые дуги отражались в воде. Два ее рассветных часа волшебны. Сначала она была сумеречно-серой, потом стала голубой. Затем зарделась смущенным розовым. Затем обрела ровный желтый спокойный цвет. «Это как женщина, все познавшая» - взволнованно рассказывал он, воровски пряча свой голубой взор, теперь понятно, откуда похищенный. Потом она стала белой. Приехав в Москву, он за одну ночь нарисовал проект станции. Его потом крепко прорабатывали за поклонение древнерусской архитектуре, а заодно почему-то и западной. Но она была уже построена, и навеки в ее подземных залах отразились белые и палевые очарованные очертания Покрова на Нерли. Один из первых моих стихов был об этом храме, и даже теперь, когда он стал туристическим объектом, свет его неиссякаем...»
Первая книга Вознесенского, и ее удивительный редактор — Капитолина Афанасьева
Нина БУРКОВА (корректор газеты «Сталинская смена»/«Красная молодежь» с 1951 по 1978 гг.), Елена РАКИНА (корректор с 1951 по 1971 гг.). КАК ДЛЯ НАС НАЧИНАЛСЯ ВОЗНЕСЕНСКИЙ Зашёл как-то к нам в корректорскую молодой человек, такой худенький, в сером костюме, в начищенной обуви, скромный, вида интеллигентного. Искал сотрудника, который занимался вопросами литературы. Мы назвали Костикова Мстислава. Представился: Андрей Вознесенский. Нам тогда мало что говорило это имя. Знали только, что его книжку стихов издаёт наше Владимирское издательство. Поговорили. Нам он очень понравился: весь какой-то возвышенный. Сказал, что у него грандиозные планы и что намерен обязательно съездить в Суздаль. Интересовался находившейся в Спасо-Евфимиевском монастыре женской колонией. Кроме этого рассказал о намерении побольше разузнать о своём родственнике - церковнослужителе в Муроме. Мы посоветовали ему обратиться в архивное управление, где работала наша знакомая, бывший корректор «Призыва» Н. Кондакова. А в газете вышла его подборка стихов. Так что он достойно был представлен нашим читателям.
Антонина Атабекова. За всё благодарю. 2008. ЕМУ ВЕРИЛИ! В редакции он появился неожиданно. Его посещение не было связано с намерениями коллектива встретиться с ним. Просто в один прекрасный день, приехав во Владимир, он разыскал редакцию молодёжной газеты. Именно разыскал - к тому времени мы уже прочно обосновались в новом помещении, которым, выйдя из полуподвала, очень гордились. И было чем: солидное двухэтажное здание в центре города. В нём мы занимали первый этаж, на втором располагался областной комитет ВЛКСМ (ныне здесь студенческая поликлиника) - это было очень удобно для работы. Здание наружным переходом было соединено с другим большим красивым домом. В нём находился областной комитет партии, который не только позаботился о создании прекрасных условий для редакции, гаража для нашего «Москвичонка», но и предоставил возможность (а это очень много значило!) сотрудникам молодёжной газеты питаться в своей столовой, что очень дисциплинировало коллектив. Прежнее соседство с «чайной» Дома колхозника пагубно сказывалось на интеллектуальной продуктивности мужской части коллектива. Ну как удержаться за обедом от рюмочки? Мы очень гордились своим обустройством и, конечно, могли принять любого гостя вполне достойно. Не то, что прежде, когда со стыда сгорала, принимая известных, очень уважаемых гостей: М. Дудина, А. Фатьянова, Эм. Казакевича. Но деваться было некуда, что было, то было… ...До меня очень быстро дошёл слух, что в редакции появился Андрей Вознесенский. Рассказали, что, зайдя в крайнюю комнату нашего помещения, он оказался в корректорской. Там ему любезно ответили на все вопросы. Он искал работника из отдела литературы и искусства. Ему назвали имя Мстислава Костикова, объяснили, где его найти. Впоследствии корректоры Нина Буркова и Лена Ракина вспоминали, что молодой человек произвёл на них очень хорошее впечатление: скромный, уважительный, интеллигентный. Очень гордились тем, что смогли оказать ему услугу, сведя с работницей областного архива Ниной Кондаковой: поэта интересовали материалы об истории своих предков. В архивных заметках к поэме «Андрей Полисадов» впоследствии он заметит: «И что бы я мог без помощи моих добровольных спутников по поискам - владимирского археографа Н.В. Кондаковой и москвича Б.Н. Хлебникова?» Итак, Андрей Вознесенский в нашей редакции. В то время он только-только восходил на пик своей популярности и нам было очень интересно встретиться с молодым прогрессирующим поэтом. Мне было известно, что в областном издательстве готовится к выпуску сборник его стихов. Полагала, что и приезд во Владимир был связан с его изданием. Мы познакомились. И, конечно, устроили встречу с коллективом. Весть об этой встрече быстро стала достоянием ближайшего авторского актива газеты. В ней приняли участие искусствовед Вячеслав Фильберт, поэты Николай Тарасенко, Марат Виридарский, Владимир Томсен, критик Михаил Эйдельман, редактор владимирского издательства Капитолина Афанасьева. Молодой поэт поделился своими ближайшими планами, рассказав, что хотел бы съездить в Суздаль, побывать в Спасо-Евфимиевом монастыре, где была женская колония, в древний Муром - разузнать о своих родовых корнях - о Андрее Полисадове, ставшим там архимандритом Благовещенского собора, а затем настоятелем собора Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге. На прощание попросили оставить что-нибудь для публикации. Он охотно выполнил нашу просьбу, и вскоре его стихи появились в нашей газете. Так состоялось наше знакомство. Через какое-то время на моё имя пришла бандероль из Москвы. Вскрываю. Без сопроводительного письма - книга «День русской поэзии» (изд. «Советская Россия», 1958 г). Собственно не книга даже, а издание типа толстого журнала в мягком переплёте. На обороте обложки размашистым почерком трогательные, тёплые слова посвящения и поздравления с весенними майскими праздниками. Это был 1959 год. Я была обрадована и, не скрою, несколько удивлена таким подарком, Обычно писатели дарят свои авторские книги, но потом поняла, что, наверное, это и было первой книгой, в которой поэт представлен блоком, правда, небольшим, всего лишь четыре стихотворения: «На открытии Куйбышевской ГЭС», «Дорожная», «Первый лёд», «Лавра». Эта «Книга стихов», как её называют в предисловии, представляет вниманию читателей огромное количество авторов - 194, замечая при этом, что наряду с именами известных поэтов Н. Тихонова, М. Исаковского, П. Антокольского, Н. Грибачёва «читатель встретит вчера ещё мало кому известные имена москвича Андрея Вознесенского, Риммы Казаковой из Хабаровска или Виктора Старкова из Гусь-Хрустального». К своему удивлению нашла в сборнике публикацию вязниковского поэта Бориса Симонова - «Откровенный разговор на целине». Пожалуй, это был его первый выход в столичном издании. Заметили наших, владимирских! Я, конечно, была несказанно рада и подарку, и проявленному вниманию, и памяти. Поделилась своими чувствами с коллегами, с интересом прочитали его новые стихи - ведь автор-то был мало знаком, можно сказать, совсем не знаком, нам, провинциальным читателям вплоть до его публикации в нашей газете. Новые стихи понравились - молодые, свежие, напористые: «Мы не ГЭС открываем, - открываем миры!»; пронзительные, зовущие в жизнь: «Эх, парень! Тебе б дрова рубить, играть бы в баскет в паре и девушек любить!». Но: «крест на решётке, на жизни крест» («Лавра»). Стихи Вознесенского отвечали духу времени и, естественно, направленности и нашей молодёжной газеты. Это было второе знакомство с поэтом, с его творчеством. А тем временем с нетерпением ждали выхода стихотворного сборника. И он вышел, Вышел и тут же вошёл в историю. Да какую!!! Но несколько слов о самом сборнике. «Мозаика» - так назывался он. Это была совсем маленькая книжечка «карманного» формата, тиражом в пять тысяч экземпляров. Она включала всего двадцать пять стихотворений и две поэмы: «Бой» и «Мастера». Книгу украшает великолепный портрет молодого поэта с открытым вдохновенным лицом и устремлёнными в мир честными глазами, Выполнен был портрет тоже совсем молодым, а ныне всемирно известным художником Ильёй Глазуновым. Эта книжечка мне особенно дорога: и как память о встрече, и как первое пристальное знакомство с творчеством поэта. А ещё потому, что редактором книги была моя хорошая знакомая Капитолина Леонидовна Афанасьева, а художником-оформителем - Николай Тарасенко, сотрудничавший с нашей газетой и как художник, и как поэт. Я её бережно храню. А тогда очень порадовалась за автора - ведь это был первый авторский стихотворный сборник молодого поэта. Но… не успела книжка появиться на прилавках магазинов, как с этих прилавков она моментально и исчезла. Что такое? Так быстро раскупили? Вряд ли. Автор был мало знаком читателям, чтобы так быстро раскупить тираж. Просто часть его была изъята с прилавков и отправлена на склад облкниготорга как макулатура, А до того, как книге попасть на прилавок, она была подвержена экзекуции: работники издательства собственноручно вырывали из всех экземпляров стихотворение «Прадед», которое значилось в оглавлении и вклеивали стихотворение «Кассирша», которое в оглавлении не значилось. Мне достался именно этот экземпляр с вклеенной страницей. Кому и чем досадила эта маленькая книжечка, вошедшая в историю? Кому поперёк горла встал «Прадед» и более по сердцу пришлась «Кассирша»? Как водится, после выхода сборника на него последовала рецензия в газете «Призыв» «Поэтическая продукция и её издержки», ориентируя читателя на определённое восприятие творчества поэта. Автор статьи не поскупился на определения. Он заметил и формализм в стихах, и упражнения в оригинальности, и отсутствие поэтического образа. «В ряде своих произведений, - пишет он, - поэт как бы витает в облаках, вне пространства и времени, сосредоточивается на отвлечённых переживаниях, вряд ли имеющих эстетическую общечеловеческую значимость» - и т. д. и т. п. И, конечно, не рецензия определила судьбу «Мозаики». Она лишь выполнила определённый заказ. Кому бы из покупателей пришло в голову ждать рецензии в газете, чтобы составить своё мнение о книжке и тогда решать: покупать или не покупать. Дело в том, что после небезызвестного «разговора» главы государства Н.С. Хрущёва с интеллигенцией имя поэта попало в разряд неугодных. А заказ заключался в том, чтобы рецензия стала предтечей того мощного, сокрушительного удара, который обрушился и на молодого поэта, и на его «Мозаику». Вопрос о книге был вынесен на бюро областного комитета КПСС. Заметьте: о книге! такое было впервые, чтоб на бюро обсуждался вопрос о книге. И тут уж досталось, как говорится, по полной. И без всяких там замысловатых литературоведческих формулировок, а без обиняков, наотмашь! С оргвыводами! Директору издательства Л.М. Мацкевичу - выговор «с занесением» за игнорирование указаний свыше; начальнику облита В.В. Никольскому - строгое взыскание за данное разрешение к публикации сборника. Предложено редакторский состав издательства укрепить грамотными в политическом и литературном отношении работниками. Одной из первых своим местом поплатилась беспартийная К. Афанасьева - редактор пострадавшей «Мозаики». Через какое-то время она нашла себе применение в типографии, а затем в издательском отделе политехнического института (ныне Технический университет), откуда и вышла на пенсию, оставаясь очень востребованным редактором для поэтов и писателей, вкусу, профессионализму и авторитету которой очень доверяли. Такова эта история. Но как она напоминает другие подобные: С.В. Солоухиным и его «Владимирскими просёлками», с запретами на выступления Е. Евтушенко, которого, по словам самого поэта, дважды выдворяли: один раз из франкистской Испании, второй - из Владимирской области. Было время, когда инакомыслие (читай свободомыслие!) не допускалось. В сфере художественного творчества неукоснительно действовала марсистско-ленинская идеология, апологеты которой на местах старались быть «святее папы римского». Однако, что и говорить, после нашумевшей истории с «Мозаикой» интерес к Андрею Вознесенскому возрос многократно. С тех пор за его творчеством мы следили, его новые книги искали. В моей домашней библиотеке всё теснее становилось на полочке от стихотворных сборников поэта: «Парабола» (1960), «Треугольная груша» (1962), «Антимиры» (1964), «Ахиллесово сердце»… С поразительной периодичностью - через два года выходят его книги. Одновременно его стихи большими подборками публикуются в центральной печати - «Правде», «Литературной газете», «Советской культуре», - поэт стал широко известен, Наступил период так называемой оттепели. Замечу, наши досужие газетчики, не успевшие приобрести «Мозаику», нашли ходы на облкниготорговский склад, где вылёживался «неходовой» книжный товар и по макулатурной цене приобрели желаемые экземпляры. В 1980 году Андрей Вознесенский по приглашению литературного объединения «Лукоморье», возглавляемого Н. Лалакиным, приезжает во Владимир. Его встреча с читателями состоялась в бывшем Доме культуры тракторного завода. Зал был переполнен. Чтоб послушать
поэта, люди выстраивались вдоль стен. Рядом со мной сидела Капелька (так называли её друзья за миниатюрную фигурку) - та самая Капитолина Леонидовна, редактор пострадавшей «Мозаики». Поэт знал, что она в зале и, отыскав глазами, представил её публике, попросив подняться. Зал разразился аплодисментами. Поэт читал свои стихи, взмахом руки отбивая ритмы. Когда-то эти взмахи вызвали буквально яростный окрик главы государства: «Вы что руку поднимаете? Вы что, нам путь указываете? Вы думаете, вы вождь?»… ...Зал внимал каждому слову, доносившемуся со сцены. Стихи западали в душу, вызывали сопереживание. Не единожды вспомнишь слова другого поэта-современника: «Поэт в России - больше, чем поэт». Так оно и было. После такого вечера не хотелось расходиться. Мы своей небольшой компанией собрались в фойе, ждали Андрея, пока он управится с автографами. Наконец, все в сборе, направились в гостеприимный дом Клары Михайловны - вдовы писателя Сергея Константиновича Никитина. Буквально за полчаса собрали стол, разговоры длились до полуночи. На прощание прошу Андрея оставить память о себе и подаю ему его «Избранную лирику». «Очень рад встретиться снова с вами, дорогая Антонина Степановна. Андрей Вознесенский. 1980». Андрей увидел у меня в руках ещё одну свою книгу - «Соблазн», которую дать ему на подпись я не решалась - не слишком ли много? Он сам взял её и размашистым почерком на обороте обложки написал: «С давней нежностью. Андрей Вознесенский». Это была моя третья и последняя встреча с поэтом. Но и потом он приезжал во Владимир не раз, или по приглашению, или проездом в Муром. Поэта знали и любили. Его выступления неизменно собирали большую аудиторию. Ему верили.
Вознесенский и Капитолина Афанасьева. Начало 1990-х гг.
...Андрей Вознесенский закончил Архитектурный институт в 1957 году; уже в 1960 во Владимирском издательстве вышла его первая книга стихов - «Мозаика» - книга, отрывшая ему дорогу в поэзию. Выходу книги предшествовало счастливое для Андрея сцепление обстоятельств. Первое: к началу 50-х во Владимире существовало свое областное книжное издательство (к середине 60-х издательство свернут, а книги местных писателей будут печатать в Ярославле). Второе: во время одной из своих побывок во Владимире, Вознесенский знакомится с художником и поэтом Н.Ф. Тарасенко; он дал рекомендацию молодому автору. Третье и самое главное с 1951 по 1961 год редактором издательства работала Капитолина Леонидовна Афанасьева... «Областное владимирское издательство выпустило первую мою книгу. Нашла меня редактор Капа Афанасьева и предложила издаться. В России нет литературной провинции. Капа была святая. Стройная, бледная, резкая, она носила суровое полотняное платье. Правое угловатое плечо ее было ниже от портфеля. Она курила «Беломор», и высоко носила русую косу, уложенную вокруг головы венециановским венчиком. Засунутые наспех шпильки и заколки осыпались на рукописи... Дома у нее было шаром покати. Они с мужем, детьми и бабушками ютились в угловых комнатах деревянного дома (Этот двухэтажный дом ныне снесен; он стоял на улице Гоголя, сбоку от драмтеатра.). Вечно на диване кто-то спал из приезжих или бездомных писателей. У нее был талант чутья. Она открыла многих владимирских поэтов. Быт не приставал к ней. Она ходила по кухне между спорящими о смысле жизни, не касаясь половиц, будто кто-то невидимый нес ее, подняв за голову, охватив за виски золотым ухватом ее тесной косы. В ней просвечивала тень тургеневских женщин и Анны Достоевской. На таких, как она, держится русская литература. Когда Некрасов писал о русской женщине, он писал о Капе...» В последние годы в краеведческих сборниках появились статьи о Капитолине Афанасьевой; но судьба ее все равно выглядит фрагментарно и загадочно... Местами, ее биография читается просто как детектив. Родилась она в 1922 г., в селе Култук на берегу Байкала. Необычное имя - отчество «Капитолина Леонидовна» - позволяет предположить, что ее семья ранее была священнической или старообрядческой. В 1930 год семья перебралась на Урал, где отец работал «директором куста медных рудников» (так это тогда называлось). Судя по этой должности, отец и до 1917 года входил в число заводской администрации. В 1940 году Капитолина экстерном заканчивает десятилетку (Странно - она и так должна была, по возрасту, ее закончить, да и экстернат к тому был почти отменен.) Затем она уехала в Москву, и там сменила два института за полгода: из архитектурного красавица Капа ушла из-за домогательств преподавателя; из медицинского - поняв, что не ее это дело. И, только поступив в редакционно-издательский институт, она поняла, что нашла наконец свое дело в жизни... В 1946 году она защитила диплом, и была направлена в Германию - в Бабельсберг, в штаб Западной группы войск, к Жукову. Она работала над составлением отчетов советской военной администрации. В 1947 году маршал Жуков получил новое назначение; его штаб был вывезен самолетом в Россию. Тогда же Капитолина была демобилизована. Она познакомилась, уже в русской электричке, со своим будущим мужем. Он сразу сделал ей предложение; она обещала подумать - при условии, что у него будет постоянное место жительства (профессия редактора как-то не сочеталась с реалиями военно-полевой жизни). Афанасьев сумел получить должность во Владимире; Капитолине дали направление туда же. Поженились они быстро и по-деловому; никакой свадьбы не было. ...Ну, а потом была работа, с 1951 года - в должности главного редактора Владимирского книжного издательства. Работа эта имела два направления: пропаганда достижений области, и выявление и поддержка молодых талантов. За десять лет работы Капитолины Афанасьевой, и именно ее стараниями, вышли первые книги Андрея Вознесенского, Алексея Фатьянова, Сергея Никитина, и многих других авторов... Кстати, у Алексея Фатьянова, песни которого после войны пела вся страна, это была единственная вышедшая при жизни книга; тираж мгновенно разошелся. А вот первая книга Вознесенского «Мозаика» - сломала редактору карьеру... «Когда вышла „Мозаика", грянул гром. Это была пора перегибов, которую потом называли волюнтаризмом (правление Никиты Сергеевича Хрущева.). Позвонили прикрыть тираж, но его уже продали. Капу вызвали в большой город. Сановный хам, собрав совещание, орал на нее. Обвинения сейчас кажутся смехотворными - например, употребление слов „беременная", „лбы". Он шил политику. Капа, тихая Капа прервала его, встала, и в испуганной тишине произнесла вдохновенную речь в защиту поэзии. И, не докончив, выскочила из зала. Потом несколько часов у нее была истерика. Ее отстранили от работы. Капа, прости меня. В это время в «Неделе» шли мои набранные стихи. Мне удалось поставить к одному стихотворению посвящение ей. Спустя некоторое время вмешалась справедливость. Капу назначили главным инженером типографии, даже повысили оклад...» В этой истории Вознесенский снова много недоговаривает (история эта рассказана в повести «О», напечатана в 80-е годы, писать тогда можно было не все). В промежутке между 1961 годом (выход книги, репрессии редактора), и восстановлением справедливости (год не назван ни у Вознесенского, ни в биографии Афанасьевой) случилась главная беда в жизни Вознесенского, рикошетом ударившая и по Афанасьевой.
Столкновение поэта и власти
В 1963 году он был вызван в Кремль - на встречу творческой интеллигенции с главой государства, Никитой Сергеевичем Хрущевым. Вознесенский подвергся там жесточайшему разносу. Разнос начался с вопля главы: «Господин Вознесенский! Вон из нашей страны, вон!», и заканчивался конкретным выводом: «Не хотите с нами в ногу идти, получите паспорт и уходите. В тюрьму мы вас сажать не будет, но если вам нравится Запад - граница открыта...» Позже высылка из страны стала обычной практикой. Тогда эта практика еще не устоялась; но мнение первого секретаря было законом... Так что, «справедливость могла вмешаться» никак не ранее октября 1964 года, когда Никита Сергеевич был Пленумом ЦК отстранен от должности и отправлен на пенсию «за волюнтаризм и перегибы». Так что, до конца 1964 жизнь и поэта, и редактора была, мягко скажем, незавидной.
Солоухин
«Помню, как вышел на темную мартовскую площадь Кремля. Был промозглый ветер... куда идти? Кто-то положил мне лапищу на плечо. Оглянувшись, я узнал Солоухина. Мы не были с ним знакомы, да и потом редко встречались, но он подошел: „Пойдем ко мне. Чайку попьем. Зальем беду“. Он почти силой увлек меня, не оставляя одного, всю ночь занимал своим собранием икон... Дома у него были только маслины. Наливая стопки, приговаривал: „Веди вся мощь страны стояла за ним - все ракеты, космос, армия. Все это на тебя обрушилось. А ты, былиночка, выстоял. Ну, ничего...» Для справки. Владимир Алексеевич Солоухин, тогда уже известный владимирский писатель (среди его произведения наиболее известны «Владимирские проселки»). Через два года им будут написаны «Письма из Русского музея»: в этой книге Солоухин впервые на всю страну заговорит о русской культуре, о необходимости сохранить хотя бы то немногое, что не погибло за последние полвека, за время пренебрежения своим наследством, национальным достоянием...
...Снова о Вознесенском: «Я год скитался по стране. Где только не скрывался. До меня доносились гулы собраний, на которых меня прорабатывали, требовали покаяться... На латвийском вокзале я наткнулся на плакат, выпущенный Агитпромом, где разгневанные мухинские Рабочий и Колхозницы выметали железной метлой из нашей страны всякую нечисть и книжку под названием „Треугольная груша" (одно из напечатанных стихотворений Вознесенского, наиболее „западное" по стилю.)... Но простые люди и на Владимирщине, и в Прибалтике, да и в Москве, не одобряя власть, конечно, очень по-доброму ко мне тогда относились».
Стоит здесь досказать историю Капитолины Афанасьевой. «Последний раз я видел ее во Владимире, когда мы приезжали играть «Поэторию» («Первую ночь (знакомство с Ростроповичем) помню во Владимире, куда мы приехали с «Поэторией». Он гудел. Гудело послеконцертное пиршество. Столы ломились от тостов. Родион Щедрин, Мам Плисецкая, Людмила Зыкина, бледный режиссер, с испариной на лбу. концертмейстеры, звезды оркестра. Солисты хора, местные светила после духовной самоотдачи концерта, отдавались языческой, земной стихии... Олимпийцы отдыхали...» (Вознесенский А. А. На виртуальном ветру). Это было во Владимирской филармонии в 70-е. «Поэторию» на стихи Вознесенского и музыку Родиона Щедрина, вообще исполняли мало - очень сложное произведение, и властям не нравилось.). Ее золотой венчик... поблескивая, возвышался над креслами. Когда Зыкина под колокола пела „Матерь Владимирскую", она поклонилась Капе». ...Да за одно только открытие народу Вознесенского и Фатьянова Капитолина Леонидовна заслуживает, самое малое, памятной доски на доме, где она жила или работала (такой доски сподобились все местные писатели, даже благополучно позабытые). Но, видно, не судьба нам... Что же было такого особенного в книге «Мозаика», что из-за нее возгорелся такой конфликт? Да не партийная, не официозная это была поэзия; и это сразу почувствовали все - от читателей, мигом скупивших тираж, до генерального секретаря. Что же получил от издания книги «Мозаика» Вознесенский? На тот момент - ничего, кроме больших неприятностей. Но после отставки Хрущева; ситуация изменилась враз. Был тогда такой короткий период, золотой век советской поэзии-и Вознесенский, с подачи владимирского издательства, в него попал... «Вот тогда и появились такие замечательные поэты, как Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко. И у старых маститых поэтов стали болеть сердца, потому что их больше никто не читал. Все эти высмеянные Булгаковым «взвейся», «развейся», «мы пионеры, дети рабочих», и т. д. перестали пользоваться каким-либо успехом. А люди читали реальные стихи, и эти стихи просто пользовались небывалой в истории поэзии популярностью. Когда молодые поэты собирали стадионы - больше не было нигде и никогда, чтобы поэт собирал стадионы! Ну, потому что отдушина появилась, молодые и искренние люди. И они были членами Союза Писателей. Им было по 27-28 лет, и они были уже знамениты на всю страну...» (Михаил Веллер. Литература Советской империи). Так что, с архитектурой Вознесенский в тот момент закончил - тем более, что и в момент окончания МАрхИ «коровники в амурах, райклубы в рококо» его не привлекали; а другого официально разрешенного стиля, кроме сталинского ампира, в СССР не было. Нельзя сказать, чтобы он много на этом потерял-поскольку Вознесенский не оставил «ремесло» и, кроме поэзии и прозы, позже занимался витражами, литографией, делал видеомы (созданный им жанр на стыке поэзии, графики, фотоколлажа). В 60-е и 70-е гг. по его острым, публицистичным стихам ставили спектакли («Антимиры» на Таганке, и в Ивановском народном театре). В 80-е годы музыкальность и лиричность стихов заметили композиторы - Микаэл Таривердиев, Алексей Рыбников, потом и другие (Как посчитали после его смерти, всего набралось более 90 песен и романсов, не считая популярной рок-оперы «Юнона и Авось»), Трио «Меридиан» составило из таких стихов целую программу; она исполнялась двадцать лет, под заголовком «Душа 80-х». Загляжусь ли на поезд с осенних откосов, Забреду ль в вечернюю деревушку - Будто душу высасывают насосом, Будто тянет вытяжка или вьюшка... Или ноет какая вина запушенная? Или женщину мучил - и вот наказание? Сложишь песню - отпустит, а дальше - пуще, Показали дорогу, да путь заказали... ...К архитектуре он вернулся в 80-годы, когда во всех журналах огромными тиражами стали печатать то, что раньше было запрещено, и помаленьку иссякла протестная «поэзия стадионов». Тогда Вознесенский спроектировал и построил, вместе с Церетели, памятник русско-грузинской дружбы. Памятник, составленный из русских и грузинских букв, стоял в Москве, на Тишинском бульваре, возле улиц Большая и Малая Грузинская; когда кончилась дружба народов, демонтировали и памятник. Кстати, здесь пора рассказать, как было обещано, о грузинском предке Вознесенского - архимандрите Алексии (Андрее) Палисадове (см. Свято-Благовещенский мужской монастырь). Рассказывать будет сам Андрей Вознесенский; я лишь сократила текст. «...В 1959 году в стихотворении «Прадед», описывая Палисадова, я наивно знал лишь наше семейное предание о нем. Что же я знал тогда? Мать моя помнила мою прабабку, дочь Палисадова. Та была смуглая, властная, темноокая, со следами высокогорной красоты. „Прапрапрадед твой, - писала мне мама, - был настоятелем одного из муромских монастырей, какого - не помню. Бабушка говорила, что его еще мальчиком привезли, как грузинского заложника (Во время перманентных кавказских войн детей местных князей брали в запожники.). ...Когда дети Марии Андреевны приехали в Киржач, все говорили: «грузины приехали...»". Приехав в Муром, опрашивая людей, разыскивая ускользающую нить, я чувствовал себя „а-ля Андронников", только речь шла не о ком-то чужом, пусть и дорогом... речь шла о тебе, о твоем прошлом, о судьбе. Было кровное ощущение истории. Мне везло. Оказалось, что собор, в котором служил Палисадов - Благовещенский муромский собор на Посаде, ныне действующий... в ограде я обнаружил чудом уцелевшее, не примеченное никем надгробье, с оббитыми краями и обломанным навершием (Здесь Вознесенский опять темнит, из-за невозможности сказать прямо. Если надгробие «с оббитыми краями и обломанным навершием» - значит, «никем не примеченным» его назвать нельзя. Значит, вандалы революционной поры его приметили, и целенаправленно пытались уничтожить. Другое дело, что им это не удалось. У иных «барских» надгробий был такой запас прочности и тяжести, что свернуть их с места не вышло... Такие реликты сохранились даже в Троице-Сергиевой лавре; а уж там четверть века старались извести «господские» надгробия. Так что, с плитой из лабрадора в Муроме просто не справились.). На камне было имя Палисадова и дата смерти...»
Поэт Андрей Вознесенский в читальном зале Госархива гор. Владимира. 1980-е гг.
За свою жизнь Андрей Вознесенский написал две замечательных поэмы: известная всем по рок-опере «Юнона и Авось», и мало известная поэма «Андрей Палисадов». В обеих автору удалось сочетать несочетаемое: витиеватый стиль старинных документов и переписки, пронзительную авторскую лирику, и хулиганский размах поэзии 60-х... Получился ни на что не похожий сплав. В поэме «Андрей Палисадов», написанной в конце 70-х гг., два главных героя - сам Палисадов, и муромский собор, где он служил. Найденные автором архивные документы относятся больше к собору. «Неподалеку от Троицкого монастыря, на Старом Городище, где стоял первый муромский кремль, расположен Благовещенский монастырь. Его собор XVI века был капитально перестроен в 1664 году... Зодчие, строившие его, сумели слить в одно целое и массивный куб главного здания, и колокольню, и паперть, и оригинальное крыльцо».
Благовещенский собор
По местной легенде, первый каменный храм на этом месте повелел построить царь Иван Васильевич (Грозный), во время похода в Казань. «В лето седьмъ тысящъ шестьдесят первом году Государь и Великий князь Иоанн Васильевич IѴ всея Руси приде в град Муром и молитеся в первоначальной церкви Благовещенья (деревянной), помощи проси со слезами: „Аще град Казань возьму, аз повелю зде устроить храм каменный Благовещения". Государь Казань взял и того же году, в лето, прислал в Муром каменщиков». Взойдя на гору, основав державу, Я знал людскую славу и разор. В чужих соборах мои кони ржали - настало время возводить собор. Немало в жизни видел я чудовищ. Они пойдут на каменный узор. Чтоб было где хранить потомкам овощ, настало время возводить собор... Начало будет в Муроме покамест, Казбек от его звона задрожит. Положен во главу лиловый камень. Под этим камнем человек лежит... (Пролог поэмы дается от имени царя Ивана - по крайней мере, начало.) Далее Вознесенский рассказывает историю своего рода, в весьма кратком и зашифрованном виде: Русифицированного мцыри (Андрей Палисадов - русское имя заложника, сына какого- то из грузинских князей (грузинские заложники были привезены в Россию при Александре I). Здесь его усыновили и дали образование во владимирской семинарии (по тем временам - очень хорошее образование). Служил священником с 1836 года, в 1882 году был прислан в Благовещенский собор архимандритом. В конце жизни принял монашеский постриг с именем Алексия, стал настоятелем того же Благовещенского монастыря, отчасти перестроил и велел расписать собор. Интересовался местной историей.) В семинарии учат на цырлах. В восемьсот тридцать пятом женился. Его ждал собор на Посаде. Темной мыслью белых фасадов стал он. Плен не переменился оттого, что купцы прикладывались к кольцу с тоскливым аквамарином. Умер муромским архимандритом. Отвлеклось родословное древо. Его дочка, Мария Андреевна, дочь имела, уже Вознесенскую, мою бабку, по мужу земскую. Тут семейная тайна зарыта. Времена древо жизни ломали. Шарил семинарист знаменитый – в чьих архивах архимандриты? У нас дома икон не держали, но про деда рассказ повторяли. И отец в больничных палатах Мне напомнил: «Андрей Палисадов». ... и далее описывает патриархальный Муром конца 70-х годов: Прибыл я в целомудренный Муром. Город чужд экскурсантам и турам. Шел июль. Сенокосы духмяные. За Окою играли Тухманова. Шли русалочки, со смешочками огурцы уплетая сочные. Шла с завода смена рабочая... Муром без экскурсионных туров, без праздника Петра и Февронии, без приезда президента, без шумного Дня города... Ну, так тогда было, и Суздаль в 60-е и 70-е годы только «раскручивался»... Здесь, наверное, стоит сказать, что, любя Владимир, Суздаль и Муром, часто бывая здесь - Вознесенский, в отличие от других московских поэтов, в рекламных раскрутках этих мест не участвовал. Муром целомудренный. Над Окой хрустальной посидите тайно. Не забаламутьте вечер отошедший. Чтите целомудренность отношений. ...Мудрость коллективная хороша методою, но не консультируйте, как любить мне родину.
Андрей Андреевич Вознесенский
...Андрей Вознесенский в 90-е годы написал свою последнюю книгу - книгу воспоминаний («На виртуальном ветру»); в ней он не раз упоминает Владимир... Он жил в писательском поселке Переделкино, под Москвой; там перенес тяжелый инсульт (сказались последствия трех автомобильных аварий). Тяжко болел, потерял голос, последние годы находился на попечении жены (Жена была первая и последняя - Зоя Богуславская; брак был заключен в 1964 г., когда Вознесенский был еще «в опале».). Стихи писал до последних дней. Умер от второго инсульта в 2010 году, и был похоронен на Новодевичьем, рядом с родителями.
Вознесенский и Зоя Богуславская
Закончить рассказ я хочу концовкой из поэмы: Когда сердце устанет от тины или жизнь моя станет трудней, календарь на часах передвину на тринадцать отвергнутых дней - перейду из Пространства во Время, где Ока и тропинка над ней. И тогда безымянный заложник выйдет в сумерках на косогор, Как слепую белую лошадь, он ведет за собою собор. И, обнявши за белую шею, что-то шепчет на их языке - То, о чем рассказать не сумею... А потом они скрылись к реке. («Андрей Палисадов»)
