Преемственность поколений мастеров Гусевского хрустального завода в 3-й четверти XIX - начале XX века
Преемственность поколений мастеров Гусевского хрустального завода в 3-й четверти XIX - начале XX века
Пак Н.Т.
Материал по данной тематике достаточно обширен, но в основном связан с предпринимательством Мальцевых в контексте развития отечественного стеклоделия. История Гусевского хрустального завода также представлена в искусствоведческой литературе. Авторы работ, отводя значительное место мальцовскому стеклу в отечественном стеклоделии, говоря о сложившейся самобытной школе художественного стекла, практически не рассматривают опыт, накопленный гусевскими мастерами. Однако сведения о роли гусевских мастеров в зарождении прогрессивных методов работы, преемственности традиций производства, создании уникальных произведений, до прихода на завод профессиональных художников, представляют определённый интерес. Важность выявления имён мастеров, чьи работы украшают музейные коллекции, отмечают ведущие специалисты по русскому стеклу. В том числе известный специалист по художественному стеклу Немчинова Д.И. справедливо признаёт, что о мальцовском стекле писали достаточно много, но «...в основном в популярной форме... не занимаясь тщательным изучением состава работников, коллектива мастеров, ассортимента и эстетических оценок выпускаемых вещей, многие из которых являются подлинными произведениями искусства мирового уровня». Историография вопроса подтверждает необходимость дальнейшего исследования творчества гусевских мастеров, значительная роль которых в становлении самобытной школы художественного стекла не получила достойного внимания. Цель данного исследования - изучение системы подготовки собственных кадров на Гусевском хрустальном заводе, преемственности поколений мастеров в создании и развитии специфических стекольных приёмов отделки материала, введение в научный оборот новых имён мастеров. Источниковую базу работы составляют сведения: - о мастеровых Гусевской хрустальной фабрики в материалах дел фонда Владимирской казённой палаты (301) Государственного архива Владимирской области (ГАВО); - о всероссийских мануфактурных выставках в периодических изданиях (Журналы мануфактур и торговли) Департамента мануфактур и внутренней торговли; - о трудовой мотивации, жизненном опыте и других проявлениях социальной истории, опубликованных в мемуарной литературе.
До середины XX в., в отсутствие профессиональных художников, престиж торговой марки Гусевского хрустального завода создавали квалифицированные мастера. В силу специфики профессии, отсутствия специальных школ подготовки работников хрустального производства, проблема воспроизводства рабочей силы всегда стояла очень остро. Стеклоделие изначально развивалось с форм мануфактурного производства, поэтому квалифицированных кадров было недостаточно и их обучение требовало значительных затрат. Например, к моменту основания на фабрике работало не более десятка мастеров, в совершенстве владевших стекольными профессиями. Готовить мастеров из наёмных людей, имевших право уволиться по своему усмотрению, владельцам-заводчикам было невыгодно, поэтому обучение происходило из числа крепостных. Пополнение рабочих рядов происходило разными способами: первоначально - за счёт использования посессионного права, позже - помещичьего. На завод поступали рабочие, среди которых были и крепостные крестьяне, и купленные, и дарованные. Так, в 1760 г. мастеровые люди завода Богдана Штенцеля (Духанинский стекольный завод основан в 1634 г. шведом Юлиусом Койетом, затем перешёл к его сыну Антону. В 1636 г. А. Койет привез из-за границы пятерых квалифицированных мастеров, в 1640 г. - ещё троих. Позже, когда Койет привёз ещё мастеров из Литвы, производство наладилось и без изменений в управлении оставалось до 1660 г. По-видимому, первые мастера, привезённые в Россию, были в основном специалистами по строительству стекольных заводов и устройству печей, а мастера, вывезенные из литовских и украинских земель - собственно стеклодувами.) по собственному желанию подали челобитную о переводе их на завод Акима Мальцова. Очевидно, что мастера данного заведения имели высокую профессиональную подготовку, т.к. являясь первым в России по времени образования (1634), завод имел уже вековую историю. В основном это были стеклодувы, т.к. завод Штенцеля выпускал оконное стекло, аптекарскую посуду, бесцветное стекло, предназначенное для шлифовки и гравировки. Прибытие гутных мастеров на Гусевскую хрустальную фабрику имело большое значение для налаживания выпуска качественной выдувной продукции. Несмотря на успешное развитие стекольного производства во второй половине XVIII в., квалифицированных мастеров катастрофически не хватало, поэтому Мальцовы любыми средствами старались заполучить их. Так, например, в 1766 г. Мальцовы обманом увели с Ярославской стеклянной фабрики Молчановых мастера Семёна Андреева сына Панкова. Незаконно на Гусевской фабрике был закрепощён гравёр Степан Лагутин. Имя этого мастера известно из архивных источников и монографий о русском стекле. Отец Лагутина Иван Харламович, рыльский купец гостиной сотни, был товарищем Акима Мальцова и имел пай в Можайской фабрике. После смерти родителя Степан Лагутин стал обучаться «рисовальному» делу. Став гравёром, Лагутин с 1740 по 1748 г. периодически работал на разных стеклянных заводах. В 1748 г. вернулся к Мальцовым, где впоследствии был закрепощён вместе с семьёй, а в 1756 г. переведён на Гусевскую хрустальную фабрику. В 1766 г., после долгих лет судебных разбирательств и прошений Лагутин с семьёй был восстановлен в купеческом сословии и получил вольную. За 10 лет работы на Гусевской фабрике Степаном Лагутиным было обучено несколько мастеров, от которых пошло развитие гравировального искусства на мальцовских заводах. Благодаря этому мастеру и его ученикам, на заводе была полностью устранена потребность в гравёрах. Гусевская хрустальная фабрика, помимо Императорского стеклянного завода, занимала ведущее место в производстве гравированных изделий.
В начале XIX в. ведущее место в разделке и декорировании стекла занимает алмазное гранение. Доходная продукция требовала увеличения объёмов производства, вследствие чего существовала постоянная потребность в профессиональных работниках. В 1816 г. С.А. Мальцов выкупил у Н.А. Бахметева (владельца знаменитой хрустальной фабрики) Великодворскую фабрику с окрестными деревнями. К Мальцовым перешли и мастеровые люди, переселённые в своё время с Бахметевского хрустального завода, имевшего особую славу по выделке хрусталя. Бахметевские мастера привнесли в гусевское производство новые методы декорирования изделий, в частности, технику венецианской нити. Некоторое время на заводе работали и английские специалисты, которые «состояли при машинах и шлифовальной работе», ставя на поток искусство гранения. Численность рабочих неуклонно росла: так, в 1797 г. Гусевскую фабрику обслуживали уже 234 человека, в то время как в 1756 г. - около 70. К середине XIX в. при Гусевской фабрике работали мастера, которые в большинстве своём были обучены на местах, т.е. привлечённые к хрустальному производству с 8-летнего возраста, к 30 годам становились квалифицированными работниками. Необходимо отметить, что число малолетних рабочих (мальчиков) на Гусевском хрустальном заводе, исполняющих разнообразные операции, было значительно.
В течение столетия здесь сложились специфический тип производственных отношений и самобытная патриархальная атмосфера. Такому положению дел способствовали: отдалённость фабрики от промышленных центров, отсутствие разветвлённых путей сообщения и профессионально ориентированное на производство стекла население10. Необходимо отметить, что и другие крупнейшие центры стеклоделия (например, Дятьковский и Никольско-Бахметевский заводы), аналогично Гусевскому заводу, строились по принципу максимальной изоляции фабричного населения от основного мира. В первую очередь - это политика владельцев завода по сохранению кадров высококлассных мастеров. Каждое новое поколение заводчан вливалось в большую рабочую «семью». Зачастую от отца к сыну передавалось искусство хрустального производства. Стали образовываться династии потомственных мастеров - Калмыковых, Зубановых, Травкиных, Гуськовых, Ляминых, Чихачёвых, Лебедевых, Новских, Опыхтиных и др. Так, в середине XIX в. на Гусевской хрустальный завод была привезена семья Сысоевых. Родоначальником династии был мастер-стеклодув Бахметевского хрустального завода Фёдор Михайлович Сысоев. Шестеро сыновей с малолетства работали на заводе. Старший сын Сысоевых Александр Фёдорович более 50 лет проработал в гуте. Из десятерых детей Александра - Виктор, Владимир, Николай встали у стекловаренных печей. Виктор Сысоев стал известным так называемым «круглым мастером», владел всеми премудростями гутного мастерства (ил. 1).
Ил. 1 В.А. Сысоев – потомственный мастер-выдувальщик
Народная память донесла до нас имя мастера-стеклодува Разумея Васильева и легенду о знаменитом стеклянном букете. Подтвердить реальность событий, легших в основу этой легенды, в настоящее время не представляется возможным. Лишь известно, что в 1837-1838 гг. Разумей Васильев проходил по делу о заговоре мастеровых против хозяйского произвола и был сослан на пожизненную каторгу в Сибирь. В именном списке посессионных мастеров Гусевской хрустальной фабрики 1858 г. числятся сыновья Разумея - Николай и Михаил Разумеевы. После отмены крепостного права потомки автора стеклянного букета получили фамилию Любимовых и продолжали трудиться на хрустальном заводе.
С Гусевским хрустальным заводом связало свою судьбу несколько поколений Калмыковых. Старожилы рассказывали, что предок этого рода был завезён владельцем хрустальной фабрики Мальцевым с далёких берегов Каспия. Многие представители этой фамилии были шлифовщиками - мастерами по изготовлению огромных хрустальных люстр, канделябров... Несмотря на то, что от мастеров требовалось только чёткое исполнение определённых операций, на Гусевском хрустальном заводе сложился особый почерк декорирования изделий, характерный только для данного предприятия. Примером тому являются изделия, созданные династией Зубановых. Первые сведения о родоначальнике династии алмазчиков Максиме Яковлевиче Зубанове (1823-1893) - безземельном крестьянине Парахинской волости, относятся к 1861 г. Его имя числится в списках лиц, имевших в 1861 г. «на Гусю» собственный дом и усадебное владение. С именем этого мастера связан выпуск на хрустальном заводе уникальных изделий в технике «светлое растение». Самым талантливым из сыновей Максима Зубанова был старший сын Пётр (1843-1933). Отец и сын довели до совершенства искусство нанесения рисунка в технике «светлое растение». Пётр Зубанов был не только образцовым алмазником, но и в совершенстве владел техникой гравировки и травления. Им были исполнены алмазные грани на хрустальных люстрах Георгиевского собора, изделия для всемирных выставок в Чикаго (1893) и Париже (1900). Местные краеведы отмечают, что благодаря «зубановским» изделиям владелец Гусевского завода был удостоен высших наград на этих выставках. Семья Зубановых проживала при Гусевской фабрике, но была приписана к Касимовскому уезду Рязанской губернии. Вслед за Петром на хрустальное производство пришли остальные сыновья Максима Яковлевича - Николай (1852-1917), Иван (1854-1934), Дмитрий (1863-1941), Андрей (1864-1947), Семён (1861-1921). Искусством художественной росписи славился Андрей Максимович Зубанов.
Шли годы, к алмазным колёсам пришло новое поколение Зубановых (ил. 2).
Ил. 2 Братья Д.П. и С.П. Зубановы. 1947 г.
Известные мастера Дмитрий Петрович (1880-1954) и Сергей Петрович (1895-1947) Зубановы учились профессии у отца. Дмитрий Петрович в совершенстве освоил технику «светлое растение». С 1925 г. работал инструктором в ремесленном училище завода. Его учениками были Е. Рогов, С. Орлов, А. Платов и многие другие. На хрустальном заводе была создана школа ФЗУ. Инструктором производственного обучения поставили Дмитрия Петровича. Мастерством живых линий светлых растений в совершенстве овладели десятки его воспитанников. «В Гусе-Хрустальном заведующий школой ФЗУ химиков т. Зубков халатно относится к обучению школьников. Коллективный договор администрация обходит и не только общежитие, но учебных принадлежностей учащимся не предоставляет. Из-за такого положения пятеро учеников ушли из школы, остальные заявили, что если в скором времени не будут улучшены — мы тоже покинем школу» («Красная молодежь», 3 марта 1929). В первые дни Великой Отечественной войны Дмитрий Петрович вернулся на завод к верстаку, отказавшись от пенсии.
Ил. 3 Д.П. Зубанов с семьей. 1915 г.
Сергей Петрович Зубанов прекрасно работал и алмазным кругом, и медным колесом. Он имел честь состязаться в искусстве алмазной грани с немецкими мастерами-шлифовщиками. Осенью 1918 года рабочие одного из стекольных заводов Германии в знак солидарности с русским пролетариатом прислали в подарок гусевским стеклоделам хрустальный рыцарский сапожок. Полюбовались гусевские мастера немецким изделием, а затем решили изготовить и в ответ послать свой хрустальный сапог, но не рыцарский, а красноармейский с советским гербом и звездою. Выдуть это почетное изделие поручили Петру Григорьевичу Староверову, а алмазную обработку доверили Сергею Петровичу Зубанову. Много они вложили труда, смекалки, прежде чем представили свой труд «на суд» товарищей. «Лучше немецкого», — был единодушный ответ. Размером он был побольше немецкого. Поверхность украсили искрящиеся алмазные грани. А в верхней части его был выгравирован Герб СССР и слова «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» В нижней горизонтальной части — пятиконечная звезда с серпом и молотом в центре. Подарок был отправлен по почте. Но сапожок вернулся обратно. Немецкие рабочие, видя наступление реакции, побоялись неприятностей. Постепенно история возвращения сапожка, как и имя немецкого городка, забылась. Сапожок выставили в музее, показывая и рассказывая тайну его появления. Но вот спустя полвека история с сапожком получила продолжение. В 1969 году в ГДР отправилась партийная делегация Владимирской области. Гусевские хрустальщики попросили захватить удачнейшую копию сапога (оригинал числился экспонатом музея) и вручить коллективу того завода, которому он предназначался. По прибытии в ГДР делегация с помощью немецких товарищей установила, что сапожок был прислан в Гусь-Хрустальный после революции 1918 г. из города Вайсвассер. Немецким друзьям и была вручена копия с изделия С. Зубанова. В свою очередь, при посещении хрустального завода стеклоделы из ГДР вручили гусевцам новый сапожок, на котором нанесены Государственные флаги СССР и ГДР. Из шести сыновей Петра Зубанова только один не унаследовал профессию отца. Александр Петрович стал механиком на хрустальном заводе. В четвёртом и пятом поколении династии гусевских мастеров-алмазчиков было немало ярких представителей. Среди них Владимир Александрович Зубанов - правнук Максима Зубанова. Родился в Гусь-Хрустальном в 1927 году, окончил Гусевский техникум и без отрыва от производства — Всесоюзный заочный инженерно-строительный институт. Работал начальником смены и отдела на одном из стекольных заводов, а с 1951 года трудился на хрустальном заводе. Конструктор, главный конструктор завода, заместитель главного инженера. В 1966 году В.А. Зубакову присвоено почетное звание «Заслуженный рационализатор РСФСР», а в 1968 г. он был награжден Золотой медалью ВДНХ СССР, орденом «Знак Почета». В 1971 г. главный конструктор В.А. Зубанов, автор учебников и методических пособий для будущих стекольщиков, стал лауреатом Государственной премии СССР.
В становление самобытной гусевской школы огромный вклад внесла династия гусевских гравёров Травкиных. Основателем династии считается Давыдовской волости безземельный крестьянин Николай Павлович Травкин (1819-1878). Его сыновья - Иван (1849-1908), Василий (1862-1898), Дмитрий (1858-1893), Михаил (1865-1936) с малолетства работали на Гусевском хрустальном заводе и впоследствии стали профессиональными гравёрами (ил. 4).
Ил. 4 И.Н. и М.И. Травкины. Отец и сын. Конец XIX в.
Михаил Николаевич Травкин является автором гравировки на бокале с изображением Георгия Победоносца. В 1916-1919 гг. работал в Петрограде гравёром на Зеркальном заводе. По возвращении на Гусевскую фабрику стал инструктором по преподаванию гравёрного мастерства. Учеником Михаила Травкина был и его родной племянник Сергей Васильевич Травкин (1889-1961) (ил. 5).
Ил. 5 С.В. Травкин с учеником М.Д. Диановым
В 1914-1918 гг. участвовал в империалистической и гражданской войнах. С 1922 г. числился мастером-гравёром Гусевского хрустального завода. Сергей Васильевич был последним гравёром из династии Травкиных, секреты профессии передал своим племянникам, талантливым ученикам, братьям Михаилу и Константину Диановым. Работы Травкиных-Диановых являются украшением экспозиции Музея Хрусталя.
В делах о всероссийских выставках Департамента мануфактур и внутренней торговли упоминаются некоторые имена мастеров Гусевского хрустального завода. К сожалению, материалы дел не дают возможности проследить преемственности поколений этих народных умельцев, не сообщают о профессиональных навыках каждого из них в отдельности. Но тем не менее, эти редкие сведения открывают нам новые имена талантливых стеклодувов, алмазчиков, гравёров... В ревизских сказках 10-й ревизии помещичьих крестьян Меленковского уезда за 1858 г. в числе мастеровых, доставшихся по наследству владельцу гусевской фабрики И.С. Мальцеву, числится Фёдор Аристархов с семьёй. В 1861 г. на мануфактурной выставке в С-Петербурге, в ряду разнообразных изделий Гусевского завода были представлены хрустальные часы, которые вызывали всеобщее изумление посетителей. Обозреватель выставки отмечал, что «часы делают полную честь усидчивости, терпению русского человека, который их сделал... Этот русский человек - бывший крепостной, а ныне - временно обязанный господина Мальцова - Конхин». По итогам мануфактурной выставки 1861 г. мастер хрустального завода действительного тайного советника Мальцова Конхин Фёдор Аристархович (1815-1867) был награждён серебряной медалью для ношения в петлице с надписью «За полезное» на Станиславской ленте. На мануфактурной выставке 1865 г. из гусевских мастеров, «отличающихся искусством и заслуживающих награды», отмечены Иван Прокофьев, Михаил Игнатьев, Ерофей Михайлов, Иван Данилов. «Признавая экспонента за отличные хрустальные изделия, при обширном и преуспевающем производстве, вполне заслуживающим прежде полученного права употребления Государственного герба, - найдено вполне справедливым поощрить и лиц, содействующих успеху производства. И положено: мастеров Ивана Прокофьева и Михаила Игнатьева представить к почётным наградам, а Ерофея Михайлова и Ивана Данилова наградить похвальными листами». На всероссийских выставках 1865, 1870 гг. и на международной выставке 1867 г. экспонировались хрустальные посеребренные рефлекторы, употребляемые для освещения фабрик, созданные мастером Гаврилой Журенковым. «Журенков, крестьянин, представил зеркало 20х12 вершков ртутной подводки, испортившееся от сырости и долговременного употребления, чрез что оно сделалось негодным. Очистив одну половину стекла, он исправил его заново способом химического серебрения. Также добавлены им шары для сада и рефлектор для ламп. До сего времени, сколько известно, из русских ещё никто не заявлял своего умения означенным способом подводить стёкла и возобновлять старые зеркала». На всех выставках был удостоен «Почётного отзыва».
В истории частных стекольных заводов почти не сохранилось имён составителей рецептуры стекла. В фондах Владимиро-Суздальского музея-заповедника находятся пять книжек с рецептами шихты цветных стёкол химика хрустального производства Гусевского завода Василия Николаевича Рябова (1869-1909), датированные 1883, 1886, 1894, 1900 гг. (ил. 6).
Ил. 6 В.Н. Рябов - химик, составщик стекла. Конец XIX в.
Рукописные книги передал в дар музею внук Василия Рябова - известный физик Вадим Александрович Рябов. В 1990 г. научным сотрудником Музея Хрусталя Константиновой Е.Б. был подготовлен доклад, связанный с изучением рецептурных книжек Василия Рябова. В ходе разработки данной темы, на основе изучения церковных метрических книг гусевской церкви Акима и Анны, хранящихся в городском ЗАГСе Гусь-Хрустального, выявлена родословная династии Рябовых. Основоположником династии гусевских Рябовых является меленковский мещанин Андрей Рябов (1798-1846). Его сын Николай Андреевич (1835-1907) был мастером-стекловаром. Из четырёх его сыновей Василий продолжил дело отца, с 1901 по 1907 г. числился заведующим гусевской гутой. В 1907 г. за сочувствие революционно настроенным рабочим был уволен с завода. Заменил опытного стекловара Рябова его ученик Иосиф Зелинский (1876-1943). Большой вклад в производство цветного стекла внёс Иосиф Зелинский. На родине, в Польше, работал на Петраховском стекольном заводе мастером хрустального производства. В 1906 г. Зелинский с семьёй был приглашён в Россию на Гусевской хрустальный завод составщиком стекла. И.И. Зелинский работал стекловаром с 1906 по 1933 г. В 1933 г. был назначен составщиком по составлению особого высокосортного стекла. В Гусь-Хрустальном у Василия Рябова родилось трое сыновей - Александр (1893 г.р.), Владимир (1898 г.р.), Михаил (1905 г.р.). После увольнения уехал с семьёй на Никольско-Бахметевский хрустальный завод в Пензенскую губернию, где умер от воспаления лёгких в 1909 г. Родные братья Василия Рябова - Иван (1867 г.р.), Алексей (1869 г.р.), Николай (1871 г.р.) с семьями остались работать на Гусевской фабрике. Их потомки по настоящее время живут в Гусь-Хрустальном.
Большой вклад в освоение новых художественных приёмов декорирования стекла внесли иностранные мастера на рубеже ХІХ-ХХ вв., некоторые потомки которых, приняв российское гражданство, продолжали трудиться на Гусевском хрустальном заводе. Хотелось напомнить фамилию мастера-живописца Иосифа Шпинара (1886-1942), австрийского подданного, чеха по происхождению. И.В. Шпинар - профессиональный художник по стеклу, прибыл на Гусевской завод в 1910 г. (по некоторым сведениям - в 1911). Был назначен помощником мастера по живописной части, на протяжении многих лет был ведущим «галлистом» завода. Им воспитана целая плеяда талантливых мастеров - Рогов Е.И., Лямин А.И., Добровольский Г.Н., Мышов А.И. и др.
В начале XX в. Гусевской хрустальный завод принадлежал к немногочисленным крупным производствам стекла, организовавшим массовый выпуск бытовой посуды для самого широкого потребителя. Изделия завода отличались технологичными, несложными в выделке и удобными в потреблении формами с применением ряда специфических стекольных приёмов отделки материала. Производство с постоянно расширяющимся ассортиментом выпускаемой продукции при одновременном повышении её технических и художественных качеств работало без привлечения художников-специалистов. На заводе работали высококлассные мастера, целые семейные династии, которые на протяжении многих лет передавали опыт не только по принципу «от отца к сыну», но и от мастера-учителя к ученику-подмастерью (ил. 7).
Ил. 7 Мастера Гусевского хрустального завода. 1912 г.
С организацией в 1924 г. школы ФЗУ, рабочих для Гусевского хрустального завода и всех стекольных производств района стали централизованно обучать мастерству квалифицированные инструкторы, имевшие производственный стаж и необходимые знания. Опыт, накопленный мастерами и легший в основу становления гусевской художественной школы стекла, активно использовался в последующие годы XX столетия и не был забыт профессиональными художниками. В ходе работы прослежен процесс формирования высококлассных рабочих кадров на Гусевском хрустальном заводе, начиная с приобретения мастеровых извне и заканчивая подготовкой собственных кадров. Преемственность поколений мастеров в создании и развитии специфических стекольных приёмов отделки материала представлена в династиях и на примерах «учитель - ученик». Речь идёт о династиях алмазников Зубановых, Сысоевых, Калмыковых, граверов Травкиных Диановых, стекловаров Рябовых. Отдельной частью представлена деятельность единичных мастеров, талант, квалификация, профессионализм которых отмечены в обозрениях мануфактурных выставок.
НИКОЛАЙ БОГДАНОВ За пару гончих собак Максима-то Зубанова наш хозяин выменял. Страсть как охоту любил! Для этого и собак породистых держал одна лучше другой. Встретил как-то в лесу великодворского барина, тому и приглянулись собаки-то. — В чем же дело? Купи,— говорит Мальцов.— Мне вот мастера надобны — работы много. Померли тут...
— Вот я тебе и удружу!— обрадовался тот. — Есть у меня мастер один. Жена, детей куча. Подрастут — вот и еще работники будут. Так и сторговал он Максима-то за собак. В Гусь-Хрустальный привез, в шлифовню за станок поставил. Мастер он отменный был и сыновей своих, как подросли, алмазному искусству обучил. Выросли они как на подбор — ловкие, сильные, высокие, хрусталь гранили на удивление. Это уж после Андрей то золотом да красками посуду начал расписывать, Иван да Николай граверами по хрусталю стали, только Петр, Дмитрий да Семей по стопам отца пошли. — Не мастера — истинные художники были! Какие изделия из-под их рук вышли... Особо Петр мастерством своим выделялся. Что алмазную грань на хрусталь перенести, что новый узор придумать — первый был. За то и отличать его начали. Хозяин-то разгулялся однажды и подарил ему альбом для рисования. А Петру это по сердцу пришлось — странный был. В престольный праздник все к часовне идут, а он уйдет в лес или к речке и бродит там, как заколдованный, цветами да травами любуется. Сорвет цветок и рисует его, стараясь не пропустить ни единой жилки у лепестка, ни единой черточки у раскрытого бутона. Вот ведь какой был. — Чудной ты, Петр,— усмехнется, бывало, стареющий Максим.— К чему тебе это?.. Ведь все одно на хозяина работаешь, не вырвешься из-под ярма. — Для души — не для хозяина делаю!— хмурился Петр и уходил из тесной и душной избы на простор, куда рвалось его сердце. ...Стояла зима. Серебряными шапками покрылись деревья. Бахрома инея окутала ветви. Чудные узоры расцвели на окне избушки. Лучи солнца осветили окно, и оно засверкало, заискрилось кованым серебром и золотом ледяных звезд и цветов неописуемой красоты. Петр стоял у окна. С изумлением и восторгом смотрел он на ледяной ковер, что-то волнующее влекло мастера к замороженному стеклу. — Любуешься?.. Да, красота какая! — заметил Максим. — Вот на хрусталь этот рисунок-то перенести бы...— затаенно выронил Петр. Еще работая в шлифовне, он обратил внимание на ледяные узоры окон. А тут они были еще пышней и выразительней. — Попытка не пытка. Испробуй,— ответил отец. Петр взял альбом и начал набрасывать рисунок. Но чарующе прекрасный на стекле, морозный узор терял свое очарование на бумаге. «Не получается»,— огорченно заметил он и снова всматривался в россыпь ледяных звезд. Ему хотелось передать всю прелесть, все очарование этих дивных ветвей, листьев и трав, сотканных морозом-художником. «А что, если нарисовать цветок, но так, чтобы в нем заиграли все линии морозного узора?» — мелькнуло у Петра, и он начал рисовать цветок с вьющимся стеблем и листьями. — Вот здеся еще лепесток надо... Вишь на стекле-то как, — советовал Максим, с любопытством следя за поисками сына. С палатей слез сухощавый Андрей. Подошли и другие братья, вникая в замысел. Как в стороне-то сидеть будешь, не посмотришь, не посоветуешь?.. — Поугловатей, поугловатей цветок-то сделай,— басил широкоплечий Дмитрий, протянув руку к рисунку.— А то алмазный круг-от не возьмет такие закругленные края. Понимаешь? — И то верно. — И лозу эту перенеси. Смотри, какая пышная,— проговорил Иван, молодцевато приглаживая промасленные волосы. — Какую лозу?— обернулся Петр. — А вот. Видишь, как вьется... — И эту веточку не забудь. А стебелек-от извей да с листочками сообрази... Тогда на ять будет! За окном послышался собачий лай, звон бубенцов, мягкий скрип пролетевшей упряжки. Кто-то во весь опор гнал резвых скакунов. — Хозяин прикатил... Его бубенцы-то,— определил молчаливый Николай. — Из Питера, надо быть, воротился.— Максим отпрянул от окна и поморщился недовольно. Горькие воспоминания мелькнули в голове, и сразу будто потухло морозное сияние. Звездный узор на окне начинал блекнуть. Наступили сумерки. Все разошлись. Только Петр все еще рисовал и рисовал, стараясь уловить красоту ледяных ветвей и бутонов. Кому и просто, может, это покажется. А Петру досталось. Не один вечерок посидел у окна, промаялся за альбомом, пока узор не получился. «Сделать бы на хрустале да в подарочек ей... Небось понравилось бы»,— думал Петр. Может, для нее, милой-то своей, и хотел он отличиться... Кто знает? Пора бы и за хрусталь взяться, украсить его новым узором. Да будто сдерживает Петра-то кто: «Не торопись-де, успеешь намаяться» ... И Максим будто опасался чего-то. Ну, не терпелось все ж таки испытать его в деле. Пошли они к заведующему шлифовней. — Испортите — на себя пеняйте — взыщу!— сразу пригрозил заведующий. — Ваша воля,— покорно ответил Максим, отдавая поклон. Он все делал чинно, неторопливо. А Петру нетерпелось поскорее за работу взяться. Потянул он отца за рукав, на дверь поглядывает. — Идите, идите, остолопы! Чего встали? — замахал на них господский холуй. Вышли они из конторы, засмеялись. — А ты горазд, тятя, кланяться-то,— заметил Петр. Он прижимал к себе крупную хрустальную вазу и чувствовал бодрость и силу своего молодого тела. Каждый мускул так и прыгал под холщовой рубахой. И чудилось, по тягучий скрип трансмиссий, не скрежет стекла, а звонкая песня неслась из приземистой шлифовни. Пришли они на свое место, за дело взялись. Точно играя, Петр набросал на вазе меловой контур будущего узора и осторожно наложил первые грани-канавки. Никогда, кажется, так точно не гранил он, будто не мастер, а вращающийся каменный круг сам искусно наносил грани. Разноголосым пением наполнена шлифовня. Не один Петр — десятки мастеров-алмазчиков склонились за станками. Над самым ухом журчит струйка воды, промывая грани. Звенит хрусталь. То радостной трелью, то глухим стоном отдается он в сердце мастера. И чудится ему сосновый бор, щебетание птиц, шелест листьев и трав. И кажется, не вода — лесной ручей журчит над ухом, привольная песня несется кругом... Вот овальный изгиб, точно широкий лист, пересек хрусталь. А вот и еще протянулась алмазная грань, будто морозная ветвь. — Хорошо, Петруха, выходит,— наклонился Максим.— Смотри кромку осторожней режь — не обломилась бы ненароком,— и хрипло закашлял — что-то дрожало в его груди, как в старых мехах. — Лозу-то лучше програни да пропусти подале,— замечает Дмитрий, пристально наблюдая за работой Петра. «Выходит ведь, выходит»,— радостно замечает Петр, и новые узоры один за другим затейливо ложатся на хрусталь. С каждым поворотом шлифовального круга все выпуклей, все зримей вырисовывается новый узор. Изящные линии и надрезы на стекле изображали цветы. Светлопрозрачные, нежные, с матовыми лепестками и вьющимися стеблями, они напоминали чем-то серебряные бутоны на окне избушки. И еще промелькнуло несколько часов. И руки словно онемели, и спина не хотела разгибаться, и глаза слеза затуманила. Не встал бы Петр, да мастера окружили. — Давай-ко, показывай! — просят. Да не успели наглядеться — заведующий шлифовальни тут как тут, что ворон с неба свалился. — Смотри, если хозяину не понравится,— взяв сверкающую вазу, прошептал он и пошел, засеменил ногами, точно невидимый кто-то подхлестывал его ременной плетью. «Утаить от хозяина, спрятать?.. Хороша ведь, ах, как хороша!— думал он, прижимая к себе великолепное творение.— Нет, лучше показать, а то узнает еще, даст перцу...» Он быстро дошел до хозяйского дома, стоявшего в окружении раскидистых тополей напротив гуты. Хозяина разыскал у горящего камина. — Так кто, говоришь, сделал?— с интересом разглядывая вазу, переспросил Мальцов. — Петр Зубанов, сын Максима. Помните, на собак-то выменяли?— подобострастно ответил заведующий. — Как не помнить,— довольно протянул хозяин. Он медленно поворачивал изделие, сверкавшее вязью алмазных граней, и любовался дивной красотой его. Блики огня волшебным сияньем вспыхивали на вазе. Голубой, оранжевый, красный, зеленый свет струился от нее. И еще рельефнее были светлые бутоны и листья, опоясавшие хрусталь. — Хорош узор — нигде такого не видел,— проговорил Мальцов.— В Лондоне был на всемирной выставке, в Вену и еще кой-куда заглядывал — нигде такого не встречал... Золото этот Петр для нас... Смекаешь? В любом краю такой хрусталь в цене будет... И правда, не ошибся барин-то: невиданное это дело было. До этого, слышь-ко, все алмазные узоры из прямых граней-канавок, «звездочек», «насечек», да «кустов» состояли, что и у первых шлифовщиков хрусталя — венецианских мастеров. А Петр отошел от этого, свое придумал: не прямые линии — узоры живых растений украсили стекло. Глянешь на такое изделие и видишь: травы на нем светом колышутся, цветы, что в поле, расцвели, и точно яблони аромат своего цвета источают. «Светлым растением» назвали Зубановы новый рисунок. Он, вишь ли, и впрямь будто светлый — так и светится нежным силуэтом цветов да ветвей, сочным узором листьев на прозрачном хрустале. Много новых узоров «светлого растения» придумали Зубановы... Сколько хрусталем выставок изукрасили!..
ОЗЕРО НА ЛАДОНЯХ
ЛЮБОВЬ ФОМИНЦЕВА Как композитору, который закончил сложную пьесу, нужен исполнитель, так и ему, художнику, сейчас необходимо было найти своего виртуоза, своего мастера. Был нужен, разумеется, не только мастер-алмазчик, но человек, который бы так же, как и он, увлекся замыслом и воплотил идею в стекле, сколько бы ни потребовалось для этого сил и времени. Высокий, тоненький, в сером костюме и белой рубашке с галстуком, Роман остановился в углу цеха, прищурил светлые глаза. Алмазчицы, как всегда работающие с максимальным вниманием, укрощали вихревое вращение круга-резца и проводили им на хрупком стекле глубокие бороздки, которые потом засверкают, как алмазы. Между рядами станков медленно текла темная лента конвейера. Как речные камушки, поблескивают на ней желтые бокалы, прозрачные вазы, тонконогие рюмки... Плавным движением руки работницы брали подплывающие к ним изделия, подносили к резцу, а тот, скрежеща и злясь, наверное, что не может прожечь стекло насквозь, все-таки вытачивал на хрустале нужный узор. Кому доверить свой замысел? Пожалуй, она! Что-то толкнуло его, когда Роман подошел к станку Ковалевой. Синий рабочий халат, красная косынка подхватывает черные волосы. — Соня! — Что, Роман Николаевич?— и вскинула карие глаза. — Как тебе нравится? — спросил Роман и поставил перед Соней разрисованное дымчатой сеткой линий блюдо. Опустив ресницы, стала разглядывать рисунок. — Сетка как на моих кактусах. — Что за кактусы? — заинтересовался художник, но Соня промолчала: не о том, может, разговор должен быть. А Роману понравилось, что у нее рисунок вызвал какие-то свои ассоциации. — Понимаете, Соня,— от волнения Роман перешел на «вы»,— захотелось мне передать в хрустале... В общем... Сейчас не об этом. Нужно вырезать вот эти основные грани, а все остальное пространство заполнить, скажем, сотней «медальончиков». Может, их будет и больше. Вот как они должны выглядеть: чуть растянутые в виде ромба, в середине — светлый глазок, а вокруг, как обычно, шестнадцать граней. Отсюда — сюда, отсюда — вот так, потом — вот сюда. Карандаш быстро забегал по листу бумаги, но где-то запнулся, и линия пошла не туда. — Видите, сам запутался, какую куда грань вести,— тихо сказал Роман, и на лице его Соня прочла одно выражение — во что бы то ни стало быть понятым. Откинул со лба светлые волосы, небольшие голубые глаза снова блеснули весело: — Вот же как надо провести эту линию. Теперь все верно. Да, на бумаге — легко, провел не туда — подчистить можно, а на стекле не подчистишь. У вас, Соня, этого, конечно, не случится. Ну что, договорились? — Постараюсь,— ответила Соня, преодолевая смущение: каждой алмазчице приятно доверие художника. Пришла домой. Рассеянно готовила ужин, просматривала тетради сына. Упрекнула Володьку за помарки. Глянув, как Валерий с газетой «Известия» уютно устроился на кухне, Соня не стала рассказывать мужу о задании. Скажет: похвалилась, а не сделала. Лучше уж сделаю, а когда все будет готово, скажу. Темное зимнее утро с желтыми точками огней. Дорогу на завод пробежала незаметно. Улыбнулась про себя, вспомнив слова врача: «Для вашего роста у вас самая подходящая комплекция, потому вам так легко двигаться». Приостановилась на берегу озера, полюбовалась на рассветную синеву над белым-белым снегом. Вдохнула побольше морозного воздуха и зашагала к проходной. Привычно гудят станки. Поудобнее устроилась на высоком сиденье, чтобы спина была ровной и чуть наклоненной вперед, а локти расходились в стороны, опираясь на подставку. Уселась и начала обычный спор с резцом, то подставляя поближе, то отводя подальше прозрачный хрусталь. Грань за гранью вырезала размеченный художником рисунок. — Стоп, стоп, Соня! — Как будто дирижер постучал палочкой по пульту, заслышав фальшивую нотку. Это Роман подошел неслышно и остановил ее. Он теперь часто наведывался в цех. Роман что-то прикинул про себя и унес блюдо в мастерскую. «Мелковато получается, поглубже надо грань»,— решит потом художник. Оглядывая цех, чтобы успокоить от напряжения глаза, Соня наметила, как от соседних станков девчата любопытно вскинули ресницы. Считают, не получилось у меня... Долгой в этот день была Сонина дорога домой. Встречные, казалось, пытали ее взглядами. Увидев ее расстроенное лицо, муж хотел было развеселить шуткой — заговорил нараспев, подделываясь под артиста: «Что, Данила-мастер, не выходит твоя чаша?» В другое время они бы рассмеялись оба, но сегодня жена так блеснула взглядом, что всякая охота к шуткам у Валерия пропала. На следующий день закончила основные грани, начала заполнение рисунком. Первый «медальончик» наконец-то был готов, за ним еще один. Вот и третий проклюнулся, как цыпленок из скорлупы. Дней через десять, когда «медальонов» было уже с полсотни, Соня услышала в обед: — А не надоело тебе эти «медальоны» резать? Скука! Как можно было так говорить... Впрочем, а почему нельзя? Девчата же не видят это блюдо законченным, а она, Соня, знает, каким красивым оно станет. Но когда же оно будет готово? Через сколько дней она закончит работу? А пусть хоть через сто. Пусть для этого потребуется хоть тысяча граней! Она решила для себя это, и она своего добьется... «Медальоны» и опять «медальоны»... Вытянутые в виде ромба, они медленно заполняли отведенное им пространство, а когда вставали на свое место, Соне чудилось, что они были там всегда, словно скрывались в толще льда-хрусталя, а она резцом помогала им пробиться к свету. Блюдо было огромным, даже держать его на весу было нелегко. Так ли, Роман Николаевич? — то и дело спрашивала она у художника. — Так, Соня, все так. - А ну как лопнет? - Что же, стекло — не металл. Спокойные слова художника снимали напряжение. Легко было с ним говорить... «Наверное, потому так легко говорить с ним,— размышляла Соня,— что сам он был мастером-алмазчиком, работу их хорошо знает. А теперь вот училище закончил высшее. Художник. Ему свою тропку в искусство торить надо...» Сколько же она уже сделала? Сто «медальонов»? Значит, оставалось совсем немного — каких-нибудь шестьдесят восемь. Когда уставшие руки хотелось опустить, Соня злилась на себя за слабость, а после передышки снова бралась за дело. Еще в ФЗУ наставница ее, Юлия Сергеевна Зубанова, учила Соню преодолевать себя. Как сейчас, слышала Соня ее строгие слова: «Что это ты, девонька, со мной не разговариваешь? Характер показываешь? А ты не давай характеру-то собой править! Сделали замечание — послушай вначале. Справедливое — возьми, сильнее будешь, зряшное — пропусти мимо, забудь». Позже поняла Соня, что фамилию свою, что от знаменитых мастеров-алмазчиков Зубановых идет, Юлия Сергеевна поддерживала крепко. Потому, наверное, и строга была, а особенно с теми, у кого получалось. От людей Соня слышала поговорку старого мастера Дмитрия Зубанова: «Не робей, примера нашего зубановского придерживайся, чтоб от людей не зазорно было...» Вечером дома надолго склонилась над кактусами. Ей нравились необычность их форм и неприхотливость. Густо-зеленого, опутанного пушистыми волосками, как бородой, прозвала «дедом». Смешной какой! Того и гляди, перешагнет через край горшочка и затопает по дому зеленым гномом. Тончайшие колокольчики-паутинки на листах другого восхищали ее. Расположены они так точно, что ей на станке такую «паутинку» не нарезать. Разве только мастерица тонкой грани Галя Корчажкина сделает? Взрыхлила землю третьему. Надо будет у Валентины Васильевны, свекрови, спросить, почему он вяленький, чего ему не хватает? Увидела на полке новую книжку, и как она могла забыть о вчерашнем подарке свекра! И книжка-то про хрусталь, как будто знал Семен Николаевич, о чем она сейчас думает. Уселась на диван, наугад раскрыла книгу: в прозрачном стеклянном графине сидел, растопырив крылья, петух! У многих ее знакомых такие сувениры красовались на полках современных сервантов, в старинных горках. Она и сама долго не могла понять, как же все-таки туда петуха посадили? Горлышко-то узенькое. Вон оно что, оказывается, такими «парафинами», как было написано в книге, стремились русские мастера-умельцы народ удивить, потешить. И куда только эти петухи не залетали — на всемирно-художественные выставки! Дальше Соня наткнулась на снимок вазы для Юрия Гагарина. Когда на заводе узнали о его полете в космос, обычно сдержанных хрустальщиков было не узнать. Все ликовали. Владимир Филатов быстро, легко выразил общие чувства — придумал вазу «Космос». Небольшая, словно вылитая из самого солнца, искрилась она загадочно устремленными вверх краями-лучами. Смешная стеклянная «Репка», удалые «Ярославские ребята» в косоворотках с балалайками в руках... Хорошие, жизнерадостные люди-мастера творили эти вещи! Больше месяца заполнялось узором блюдо. Сто шестьдесят восемь «медальонов», по шестнадцать граней в каждом, улеглись наконец на блестящей глади белого хрусталя. - Посмотри-ка! — позвала Соня соседку Машу Авдееву. — Здорово, Соня, ты просто молодчина! Блюдо-то, гляди, зеркалом сверкает! И как ты выточила узор-то такой?! Прибежал Роман. Глянул. Заулыбался радостно, и вспомнился тот морозный солнечный день, когда Роман дольше всех задержался у озера, и оказался с ним один на один. И как открылось оно ему, круглое, заснеженное, с искрами-звездочками на снегу. «Сумеешь ли ты так, Роман?» — словно спрашивало его озеро, а он все думал и думал, глядя на ровную белую гладь и снежинки-огонечки... Как молнией поразила его тогда мысль — вот же форма, вот она, бери руками! Озеро-то, как блюдо, а по нему сверкают тысячи снежинок. Стремительными штрихами набросал дома эскиз. Пригляделся, прищурив глаза, всматриваясь в одному ему ведомую суть вещи, и чуть не застонал от сомнения: кто же это сможет? Кто взвалит на себя этот чудовищный труд — почти две с половиной тысячи граней! Неужели так и останется невысказанной та красота, что открылась ему?.. Застывшее, заснеженное озеро теперь лежало перед ним на столе. Рассыпались по поверхности искры — «медальончики», а простая форма еще больше подчеркивала их великолепие. «Русский медальон» сверкал по-новому! Роман горячо поблагодарил Соню, взял на ладони, как величайшую драгоценность, горевшее алмазными огнями хрустальное озеро и, боясь расплескать, понес по цеху. Через несколько дней Соня узнала, что блюдо выставили в заводском музее. Заглянула туда. Так и есть. «Декоративное блюдо. Художник Р. Аксенов. Дипломная работа выпускницы Заволжской школы мастеров шлифовщицы С. Ковалевой» — стояла подпись. Соня провела рукой по алмазным граням. Переживания, трудности промелькнули легкими тенями, а радость постигнутого мастерства заполнила сердце. Захотелось Соне показать блюдо матери. Если б она была жива! Порадовать успехом отца. Если бы не погиб он в сорок втором! Или хотя бы показать подружкам детства из волжского городка Правдинска, где выросла. Дома раскрыла перед мужем удостоверение — за выполнение сложнейшей шлифовки декоративного блюда присвоили шестой разряд, можно сказать, высшее по алмазным граням образование. «Вот ты у меня какая!» — с гордостью подумал Валерий, но ничего не-сказал.
В цехе никто не удивился, когда в один прекрасный день приставили к Соне двух учеников, которые приехали на завод издалека. Джамаль и Алик Тевторадзе внимательно слушали свою учительницу, выспрашивали, запоминали. За полгода овладеть всеми секретами алмазных граней невозможно, но уехали ребята, многому научившись. Когда пришла от них посылка — грецкие орехи, мандарины,— Соня угощала девчат из бригады и радовалась, что далеко в Грузии у ребят дела идут хорошо. Разметив вазы, Соня садится за станок. Вместе с бригадиром задумали они юбилейную, к годовщине Победы, красную вазу. Если работа над декоративным блюдом требовала чрезвычайной точности и все внимание уходило на то, как выполнить, то сейчас это Соню не волновало — пришло мастерство и все трудное стало само собой разумеющимся. Сейчас главное было в другом — суметь раскрыть на стекле то, что оставила у нее на душе война. И полетели из-под резца на красные бока вазы белые голуби, и капельками крови застыли на гранях ягоды рябины. На художественно-педагогическом совете завода решили, что ваза вполне заслуживает быть показанной на выставке. Декоративное блюдо «Орден Победы», задуманное вместе с бригадиром, тоже было признано удачным. ...И еще одна смена закончилась. Дома, как обычно, ждет не дождется Володька, он приходит раньше отца. — Ой, мама,— заспешил сын с новостями, не успела Соня переступить порог.— Куда мы сегодня заехали на лыжах, еле выехали! — Скуластое свежее личико его горело восторгом, веснушки на носу проступили темными пятнышками, вихрастый чуб от волнения прилип ко лбу, и даже на бровях блестели капельки. — Мороз крепкий сегодня,— сказала Соня,— не замерзли? — Еще как замерзли! Грелись потом у Женьки, помнишь, его дом — чуть не с самом лесу? А сколько у них хрустальных ваз, мама! На всех полках, чуть не от пола до потолка! Все это Женькиному дедушке за хорошую работу дарили на заводе — настоящий музей в доме! Дед нас чаем с медом поил, истории рассказывал. — Какие истории? — спросила Соня. — Про стеклянные цветы говорил. Мастер такой был. Разумей его звали. Сделал он для своей дочки, когда она заболела, цветы из стекла. Синие, розовые, а листочки зеленые. Увидела их девочка и сразу выздоровела. Соня подумала: «Бывает же такое!» — и ласково погладила голову сына. — А еще дедушка рассказал, как мастера фонтан из хрустальных ваз сделали. Соня хорошо представляла себе эту хрустальную пятиярусную конфектуру в музее завода, ей самой она нравилась и действительно напоминала вздыбленную струю воды. Фонтан будто только что выбил вверх и замер, застыл на мгновение, прежде чем опасть. Когда к краям всех пяти ваз, поставленных одна на другую, прикасались палочкой, казалось, вода журчала тоненькой струйкой. Но затихал звук, впечатление движения исчезало, и застывший фонтан опять стремил свой вечный бег. Володька подозрительно поглядел на мать: все-то ей, наверно, известно! А вот такое уж точно нет! — Мам, а про художника знаешь? Ну, слушай!.. Однажды пошел он ночью к озеру нашему. Смотрит он, смотрит — и видит в глубине звезды. И задумал он звезды эти в воде на хрусталь перенести. И сделал он блюдо... Получилось оно красивое-прекрасивое, де-ко-ра-тивное называется,— прошептал Володька.— Есть, мам, из него нельзя. И блюдо такое никто больше сделать не сумеет. И никто поднять его не может, потому что озеро никому не поднять... Соня была в изумлении: такую легенду она еще не слышала. Правда, она могла бы добавить к ней много-много, но зачем? Пусть рассказывают люди, каждый по-своему, а легенды ручейками вольются в их речку Гусь и хрустальное озеро.
«ПАРЕНЬ С ХРУСТАЛЬНОГО Перед выставкой хрусталя посетители Владимиро-Суздальского музея-заповедника всегда задерживаются подолгу. Любуются яркими рисунками, стройными формами изделий. Бывает, кто-то скажет: «Хорошо, но раньше делали лучше. Сейчас такое не выдадут». И начинается спор. Одни доказывают, что молодые мастера не уступят опытным, другие твердят о древних секретах, известных только старикам... В комитете комсомола хрустального завода я рассказал об этих спорах его секретарю Анатолию Еpoхину, попросил его высказать свое мнение. Но Толя молчал. Он о чем-то раздумывал. Потом предложил мне пройти на завод, посмотреть, познакомиться с кем-либо из молодых стеклоделов. Ну, скажем, с Виктором Сорокиным. Интересуюсь, где работает Виктор Сорокин. — Он уже на крупнине, — отвечает Толя. Я знал, что каждый стеклодел сначала должен освоить все операции на мелких изделиях, а уже потом переходить на крупные, или, как здесь говорят, «переходить на крупнину». Мы медленно идем по цеху, но среди «крупников» Виктора нет. Оказывается, в тот день осваивался новый вид мелких изделий. Отделка ножки — самая сложная операция. Ее поручают обычно опытному человеку. За нее чаще всего бригадир берется. Но тогда и продукция выпускалась совершенно новая, и конфигурация ножки необычно трудная. А поручено это дело Виктору Сорокину. Один из парней покрутил в руках трубку, на банке которой уже угадывалась наливная часть рюмки, и проворно сунул в пасть печи. Через мгновение он вынул ее с новой каплей стекла, повернулся к Сорокину. Виктор что-то поколдовал над банкой, и парень снова направил трубку в печь. Через несколько минут на конвейере я увидел рюмку, в наливной части которой играл солнечный луч. Не меньшее восхищение вызывала ножка рюмки: янтарной чистоты шестигранник, расширяясь, поднимался вверх, перехваченный тонким пояском на конце. Ножку такой сложной конфигурации мог обработать только очень опытный мастер. Я любовался изделием и вспоминал споры посетителей музея. Вот они и разрешились. Биография у него обычая и еще очень короткая. Как шутит Виктор, в жизни ему везет с самого рождения. Родился как раз в первый день победного, 1945 года, в самом знаменитом мещерском колхозе «Большевик». Однажды, когда он учился в школе, повели их, пятиклашек, на экскурсию на хрустальный завод. Многое тогда было здесь не так, как сегодня. И банки применялись стеклянные, и транспортеров не было, и стояла у каждой бригады относчица. Но Виктора завод поразил сразу, очаровало мастерство заводских умельцев. Тогда и решил стать стеклоделом. И после окончания восьмилетки Виктор поступает в ФЗУ хрустального завода. Получил специальность выдувальщика мелких изделий, занял свое место у печи. Работа нравилась, но с завистью смотрел, как бригадир Громов обрабатывает ножку рюмки. Иногда казалось, что сам он никогда не сможет работать так. И всё же присматривался к каждому движению опытного мастера. Когда казалось, что его мечта вот-вот осуществится, Виктора призвали в ряды Советской Армии. По ночам кому-то снились колхозные нивы, кому-то новостройки, а Виктору - его чудо-печь, послушная трубка. Bеpнулся он домой в самом конце 1967 года и, не отгуляв положенного срока, пришел на завод. Здесь шел очередной набор в школу мастеров. Записался и Виктор. Через полгода он занял место бригадира. Домой Виктор уходит обычно позже всех. Ведь он вожак комсомольской группы, а дни сейчас у молодежи горячие. В канун ленинского юбилея бригада Щербакова выступала с предложением — приготовить 100 подарков к 100-летию Ильича. Этот почин подхватили 123 бригады, 15 смен, 2 отдела. Тридцать комсомольско-молодежных бригад развернули соревнование за бездефектную сдачу продукции. Ребята решили, что и в каждый предсъездовский день перевыполнит норму выработки. И ни одно хорошее дело не обходится без участия Виктора Сорокина, его комсомольской группы. Юбилейный, 1970 год Виктор запомнит надолго. В феврале он вместе с другими делегатами Гусь-Хрустального принимал участие в работе областной комсомольской конференции. Здесь его избрали членом обкома ВЛКСМ. И потом, когда делегаты выбирали своих посланцев на XVI съезд комсомола, Виктор снова услышал свою фамилию. — Что ты скажешь, если тебе на XVI съезде ВЛКСМ представят слово? — спрашиваю Виктора. — Я расскажу о своем интересном городе, о своем замечательном заводе, о своих товарищах, о замечательной профессии стеклодела. Мы вместе будем думать, как еще выше поднять звание комсомольца. Виктор счастлив тем, что связал свою судьбу с таким замечательным заводом, освоил такую интересную профессию. Пройдут годы, и будут, может быть, стоять в музее изделия его рук. А пока он учится мастерству. Когда я уходил с завода, навстречу мне шла группа экскурсантов — учащиеся школы. Я внимательно вглядывался в их лица. Кто знает, может, сегодня, глядя на вдохновенный труд делегата XVI съезда комсомола В. Сорокина, кто-то из этих ребят решит стать стеклоделом. Таким, как Виктор. А. ЧУНАКОВ, научный сотрудник Владимиро-Суздальского музея-заповедника» («Призыв», 26 мая 1970).
Из жизни иностранных подданных при «Гусевской хрустальной фабрике» в сер. XIX – нач. ХХ в. Гусевский Хрустальный завод в пореформенный период Зарождение стекольного дела во Владимирской Мещёре Город Гусь-Хрустальный Музей Хрусталя им. Мальцовых, гор. Гусь-Хрустальный. Музей Гуся, гор. Гусь-Хрустальный. Музей декоративно-прикладного искусства «Хрусталь. Лаковая миниатюра. Вышивка», гор. Владимир
