Записки севастопольца, 21-го пехотного Муромского полка, капитана Дещинского
Записки севастопольца, 21-го пехотного Муромского полка, капитана Дещинского
Записки севастопольца, 21-го пехотного Муромского полка, капитана Дещинского, 21-го пехотнаго Муромскаго Его Императорскаго Высочества Великаго Князя Вячеслава Константиновича полка.
1855 года 1-го числа марта месяца, состоя на службе в Муромском мушкатерском полку (что ныне 21-й пехотный Муромский Его Императорскаго Высочества Великаго Князя Вячеслава Константиновича полк), в чине подпоручика, я выступил с полком в военный поход из д. Мирени, Бессарабской области, Кишеневскаго уезда (в 20-ти верстах от Кишенева) в Крым.
В день выступления полка, численность онаго состояла из одного генерала, 4-х штаб-офицеров, 56-ти обер-офицеров и 3316-ти человек нижних чинов. Следовали мы походом, и проводили несносныя скучныя дневки, ожидая с нетерпением скорейшей встречи с непрошенными гостями в Крыму; и вот 15-го апреля месяца, полк числе 5-ти штаб-офицеров, 55-ти обер-офицеров и 3007 человек нижних чинов, прибыл на позицию на Мекензиеву гору (в 15-ти верстах от Севастополя) и стал биваком, где мы ознакомились с гулом артиллерийских выстрелов наших врагов, которые ежедневно щедро сыпали гибельные снаряды в славный город Севастополь; огненный круг, опоясывавший его, с каждым днем стеснялся более и более, и все яростнее извергал в город смерть и разрушение, поражая храбрых его защитников; но и наши не молчали, отвечали тем же, и геройски отстаивали родную землю, и с достойною стойкостью возводили новыя укрепления в Севастополе, под гибельным огнем неприятеля, чтобы не дать ему безнаказанно и на один шаг подвинуться вперед.
Мы, стоя на позиции в бездействии, завидывали севастопольским героям; и вот 7-го числа мая месяца, в два часа пополудни, прислано с главной квартиры, начальнику нашей дивизии, генерал-лейтенанту Бельгарду распоряжение, чтобы того же дня, один полк из дивизии двинуть в Севастополь; эта новость вдруг пролетела по нашему бивуаку, и все с нетерпением ожидали решения начальника дивизии, который из полков дивизии будет удостоен этой славы, стать грудью против врага, на стенах Севастополя, как вдруг услышали голос: "начальник дивизии приближается к нашему бивуаку", - на встречу его выбежал почти весь полк; он, милостиво приветствуя нас, поздравил с выступлением в Севастополь. Через час мы собрались, и тут же был отсужен спереди нашего бивуака молебен, во время котораго все горячо молились, прося Всевышняго Творца сил и мужества победить врага. После молебна, несколько секунд было молчание и тишина, и на лицах всех можно было заметить некоторое душевное волнение, - но храбрый наш начальник дивизии не дал нам задуматься, с увлечением начал разсказывать про Четатское дело, в котором он лично участвовал, воодушевил солдат, попрощался с ними и скомандовал: "песельникам вперед!" и полк выступил в числе 5-ти штаб-офицеров, 50-ти обер-офицеров и 2614-ти нижних чинов, с позиции Микензиевой горы в Севастополь, куда прибыл на северную сторону к семи часам вечера, и где был остановлен у временнаго госпиталя, расположеннаго лагерем в палатках.
Командующий полком подполковник Ворожченко, остановив полк, сам отправился явиться в главную квартиру, и вот мы остановились у выше сказаннаго госпиталя, взошли в крайния палатки, и увидели в первой палатке стоящие на земле белые деревянные гроба с телами убитых офицеров, а рядом восемь палаток было наполнено убитыми нижними чинами, которые лежали на земле без гробов; некоторые из них были сильно обезображены, без ног, без рук, а некоторых только были собраны куски раздробленного тела, вид был ужасный! Но вместе с тем это увеличило в нас жажду мести врагам за храбрых наших сотоварищей.
В девять часов вечера, начали переправлять полк на пароходе через бухту в Севастополь; переправившись, мы стали на ночь бивуаком на корабельной части города. В нескольких шагах от бивуака был трактир, куда офицеры полка собрались поужинать; содержатель трактира был грек, без руки, которую он потерял во время первой бомбардировки, и в доме, где был трактир, бомбой была пробита насквозь крыша, потолок и разрушен пол; побеседовав до полуночи в трактире, мы вышли к своим частям, где провели всю ночь, следя за полетом бомб, ядер и других снарядов; но все это в эту ночь счастливо миновало нас; с разсветом 8 мая, полк был послан на работу, на бастионы 5-го отделения, где в продолжение суток было довольно тихо, но все-таки не обошлось без потери: штуцерная неприятельская пуля ранила в шею храбраго нашего товарища прапорщика Стыпулковскаго (Прапорщик Стыпулковский, от полученной во второй раз, 26 мая смертельной раны, в Севастопольском госпитале умер.), который после перевязки раны, на перевязочном пункте, возвратился обратно в строй, и кроме того ранено 5-ть человек нижних чинов, контужено 4 человека нижних чинов, и убит один рядовой 3-й мушкатерской роты Игнатий Стадульский, - он первый из полка имел честь встретить смерть.
9-го числа мая месяца, полк был расположен бивуаком в Ушаковской балке, и занял гарнизон в Волынском, Селенгинском редутах, и 5-ти пушечной батарее, где мы, расположившись, сблизились с храбрыми матросами, находившимися на редутах при орудиях; они своею стойкостью и неустрашимостью подавали пример нашим солдатам. Этого дня убито из полка 1 рядовой и ранено 4 человека нижних чинов.
10-го числа мая месяца, ночью была возведена новая батарея и траншея, между 5-м и 6-м укреплениями нашей оборонительной линии, и неприятель покушался помешать нашим работам, для чего сделал вылазку против наших рабочих; но генерал-лейтенант Хрулев с полками: генерал фельдмаршала князя Варшавскаго, Подольским, Житомирским, Углицким и Минским дрался с французкою гвардиею пять часов сряду, под сильным огнем осадных батарей; несколько раз наши выбивали французов штыками из траншей и ложементов, превосходящих числом в двое наших, и к разсвету отбросили неприятеля с огромною для него потерею, удержав место за собою; мы же в бою не участвовали, а находились на редутах, нами занимаемых; в продолжение этой ночи, артиллерийский огонь со стороны неприятеля был усиленный, от котораго мы не мало потерпели урону. Далее в последующие дни ничего особеннаго не произошло, убыль в людях была ежедневно.
14-го числа мая месяца командующий полком под-полковник Ворожченко заболел, и в командование полком вступил командир 1-го баталиона полка майор Беляев, того же числа в вечеру 3-й баталион (в котором я состоял субалтерн-офицером) был постав-лен в Килен балке резервом, в ротных колоннах, и ночью, когда ротные колонны лежали в двух линиях, составляя на подобие четверки, в очень близком разстоянии рота от роты, шальной неприятельской бомбе понравилось ворваться в пустой интервал между четырьмя ротами, образовав таким образом пятерку, и разрывом свом нарушило наше спокойствие; контузив в голову нашего баталионнаго командира, майора Ярмаковскаго, вынесла из рядов 3-й гренадерской роты двух рядовых, смертельно раненых осколками, одного в живот, а другаго в бедро.
5-го мая мы простояли днем на редутах без особаго приключения, а в вечеру того же дня 3-й баталион заступил на ночь в ложементы (Впереди Волынскаго и Селенгинскаго редутов и 5-ти пушечной батареи, вдоль до бухты, были устроены из камней и туров не большия ложементы, где помещалось в каждом по несколько человек, днем эти ложементы занимали штуцерники, а на ночь заступали по очереди роты полка.), и так как была лунная ночь, то мы должны были почти пробираться ползком, потому что неприятельския траншеи находились на очень близком разстоянии от наших ложементов, при том-же они господствовали над местностью, и всегда подобныя смены сопряжены были с потерею, но мы счастливо пробрались под градом пуль на свои места; разводил нас известный матрос по имени Зеленко; заняв ложементы, я находился в одном ложементе посреди 7 роты, вместе с командиром оной роты, штабс-капитаном Кендзерским; в ложементе кроме нас находился юнкер, барабанщик и гарнист, в продолжение целаго вечера было тихо, - ночью часов в двенадцать с траншей неприятельских, против наших ложементов, начали выходить французские ротныя колонны, а за ними рабочие, и впереди своих траншей начали земляную работу, а колонны их стали впереди рабочих - прикрытьем; люди, стоявшие в колоннах, имели плащи, надетые в накидку и с наружи не было видно у них оружия, но должно быть имели оное под плащами; но как только они вышли из траншей, как были встречены нами сильными залпами из ложементов, так что без всякаго сопротивления они убрались обратно в свои траншеи, не успев сделать окопа, потому что на всем протяжении была каменистая почва, почти сплошной камень, с которым не так легко окопаться; вслед за тем завязалась сильная артиллерийская перестрелка, как с нашей стороны, так и с неприятельской, и мы находились под перекрестным огнем; со всех неприятельских батарей выстрелы были направлены на один пункт наших редутов, но эта канонада продолжалась не более одного часа, во время которой я с ротным командиром чуть что не пали жертвой, а именно: ложемент, занимаемый нами, находился на покатости горы, спадающей к бухте; неприятельская бомба упала выше нашего ложемента, а как почва была каменистая, то она не могла закопаться, а упавши, начала катиться по направлению к нашему ложементу; гарнист, сидя у входа ложемента, заметил вышеозначенную бомбу, выбежал и крикнул нам: „ваше благородие спасайтесь!“ вследствие чего мы бросились все из ложемента и, пробежав несколько шагов, попадали на землю, как вдруг бомбу у нашего ложемента разорвало, разрушив его, осколки с камнями от ложемента пролетели благополучно через нас, и мы, возвратившись в ложемент, должны были всю ночь исправлять его. С разсветом наши штуцерники сменили нас, а мы вступили в Волынский редут.
16-го, 17-го, 18-го и 19-го чисел, кроме незначительнаго числа убитых и раненых от обыкновенной перестрелки, ничего особеннаго не произошло. 20-го числа мая, часов в одиннадцать утра, был принесен нам на Волынский редут приказ по южной армии и военно-сухопутным и морским силам в Крыму от 17-го мая за № 253 (копия).
ПРИКАЗ.
По южной армии.
Военно-сухопутным и морским силам в Крыму. Главная квартира у северных укреплений г. Севастополя.
№ 253-й.
17-го мая 1855 года.
Высочайшим рескриптом на мое имя, от 7-го числа сего месяца Ея Императорскому Величеству Благоверной Государыне Императрице Марии Александровне благоугодно было известить меня, что с разрешения Государя Императора, под личным Ея Величества покровительством, открыт сбор добровольных приношений в пользу раненых чинов военно-сухопутнаго ведомства, столь доблестно разделяющих славу защиты Севастополя; для раздачи им временных пособий с собранною доселе суммою и разными потребностями, по воле Государыни Императрицы, прибыл уже сюда коллежский советник граф Виельгорский-Матюшкин. Поставляя в известность вверенные мне войска, о сем высоком внимании к нам Августейшей Государыни нашей, которое будет памятно в отечественных летописях, предписываю настоящий приказ прочесть перед ротами, эскадронами, сотными и батареями.
Да благословит каждый Царицу, столь живо к сердцу принимающую труды и опасности русскаго воинства. Подлинный подписал: главнокомандующий генерал-адъютант князь Горчаков 2-й.
Главнокомандующий сообщал войскам радостное известие о родительском попечении о севастопольцах Ея Императорскаго Величества Благоверной Государыни Императрицы Марии Александровны; приказ этот был прочтен нами с порывом счастия и радости, и в этот самый день, сама судьба помогла нам восторжествовать над неприятелем; один удачный выстрел из нашего редута взорвал на неприятельской батарее, под именем „Канробер“, пороховой погреб, взрыв этот был приветствуем нами громким единодушным криком: „ура! да здравствует наша обожаемая Царица!“ 21-го, 22-го, 23-го и 24-го чисел продолжались обыкновенныя перестрелки. 25-го же числа мая месяца, в три часа пополудни, был замечен неприятельский пароход, крейсирующий в близи Севастополя, с котораго была пущена ракета; по этому сигналу открылось вдруг с осаждающей неприятельской линии смертоносное бомбардирование наших укреплений: Волынскаго, Селенгинскаго редутов, 5-ти пушечной батареи Камчатскаго люнета и Забалканской батареи; к вечеру почти все наши окопы были разрушены, убитыми и ранеными были наполнены наши укрепления, переносить-же их к пере-вязочному пункту, под градом неприятельских пуль, не было никакой возможности, так как местность от наших укреплений к перевязочному пункту была открытая. Вечером, когда стемнело, назначены были рабочие для переноски раненых и убитых, а равно и для исправления укреплений; под безостановочным огнем неприятеля, к разсвету у нас опять было приведено все в порядок, только ряды наши стали реже. 26-го числа, бомбардировка усилилась, и к полудню наши редуты были так разрушены, что все орудия должны были замолчать; находясь в таком критическом положении, мы ожидали с нетерпением ночи, чтобы опять приняться за работу, и исправить окопы; в два часа пополудни приехал к нам на Волынский редут (где я находился прикомандированным того же числа к 4-й гренадерской роте) адмирал Нахимов, осмотрев редут, ободрив нижних чинов, он храбро под неприятельскими выстрелами отправился обратно в город, обещая нам к вечеру прислать подкрепление, так как наш полк, пострадавший не мало от бомбардировки, а равно и в предыдущее время, не в силах был занимать гарнизон, и иметь к оному резервы в четырех пунктах, а именно: в 5 пушечной батарее, Волынском и Селенгинском редутах, и Забалканской батарее. Лишь только выехал из редута адмирал Нахимов, неприятельская бомба упала к нам в редут, и от разрыва оной убило двух рядовых 4 гренадерской роты, и меня контузило камышком в левую бровь; перевязав носовым платком левый глаз, я остался в редуте, как вдруг крикнул сигналист „французы бегут!“ Находившияся в редуте две наши роты: 4-я гренадерская и 12-я мушкатерская (из коих много людей убыло) бросились на бруствер для встречи врагов; французские же зуавы, числом до 20,000, выступили из своих траншей и бегом, безнаказанно (так как наша артиллерия не могла действовать), бросились штурмовать наши редуты и 5-ти пушечную батарею, пользуясь превосходством сил; они мгновенно одною частью бросились на наши резервы, а другою частью окружили наши укрепления, и тут началась рукопашная свалка, наши в редуте мужественно дрались, брустверы и рвы были покрыты телами и потоком крови, храбрый наш командир 4-й гренадерской роты, капитан Куницкий, распоряжался до последней минуты (Начальник Волынскаго редута капитан лейтенант Шестаков, отправился провожать адмирала Нахимова, и, возвращаясь обратно в редут, на пути был захвачен атакующими зуавами и взят в плен.), но вражья пуля попала ему в лоб, и он упал у самой рогатки, как будто бы желал своим телом забаррикадировать вход неприятелю в редут, который в эту минуту сильно натиснул к рогатке; вслед за ним пал командующий временно 12-й ротой подпоручик Чернопятов, котораго почти в упор пронзили пулей на вылет; частички оставшихся наших рот перебегали от одной стороны бруствера к другой, и опрокидывали врагов; матросы же видя неустойку, начали заклепывать орудия, и поджигать висящие канаты, прикрывавшие амбразуры; - вид был ужасный, и минута решительная: жить или умереть! В редуте оставалось только нас двое офицеров, я контуженный и подпоручик Краснянский - раненый пулею в ногу. Наконец, преодолел нас неприятель, ворвался массой в редут, и тогда наши солдаты начали ломать у своих ружей приклады; французы, обезоружив нас двух офицеров и 49 человек нижних чинов (В числе нижних чинов, взятых в плен, было 8-мь человек здоровых, остальными же нашими был завален редут ранеными и убитыми.), начали шарить в блиндажах и в пороховом погребе, из котораго вытащили проколотое штыком тело храбраго матроса, который перед самым штурмом был ранен ядром в ногу; лежа под навесом у входа порохового погреба и услыхав, что французы уже были в редуте, он хотел принести жертву на олтарь отечества, и начал крессалом добывать огонь, чтобы взорвать пороховой погреб, но был застигнут французами, и умерщвлен на месте. Грусть и отчаяние наше в минуту обезоружения трудно выразить; мы были окружены конвоем по распоряжению какого-то штаб-офицера французкаго, который записав наши фамилии, очень вежливо предложил мне и подпоручику Краснянскому остаться пока в редуте, а нижних чинов отправил к своим траншеям, и вместе с тем начали подбирать и уносить раненых, как своих, так и наших. Внизу же за редутом продолжалась с нашими резервами кровопролитнейшая штыковая борьба, наши грудью стояли впереди Забалканской батареи, и дрались с французскими зуавами; тут пал с безпримерным мужеством командующий полком майор Беляев, пронженный штыком в грудь; командир 2-го баталиона майор Жевахов был окружен зуавами, и уже его вели в плен, но заметив это, наши солдаты бросились за зуавами и отбили невредимаго майора Жевахова. После часовой свалки, подъехали по бухте пять наших пароходов, и начали по смешанной массе валять картечью, от которой много пало с неприятельской стороны, но досталось тут и нашим, так что наши должны были отступить в Забалканскую батарею, около которой опять началась борьба, и батарея переходила из рук в руки несколько раз, наконец французы преодолели, и оттиснули наших к Килен балке, через которую был проведен небольшой плавучий на бочках мост; много здесь наших попадало в воду. Подкрепления же нашему полку все еще не было; во время жаркой битвы у Килен-Балкскаго мостика явился наш полковой священник, отец Александр Круглевский, сказав утешительное слово, крикнул: „ребята вперед“! - наши бросились последними силами на Забалканскую батарею, и овладели ею, но ненадолго; через несколько минут неприятель опять опрокинул наших; и уже к сумеркам явился к нашим на помощь с небольшим отрядом командующий Полтавским пехотным полком, подполковник князь Урусов, с помощию котораго наши опять бросились на Забалканскую батарею, и опрокинув неприятеля, удержались в оной; тогда французы отступили к укреплениям передовой нашей линии, из которых в руках их осталось: 5-ти пушечная батарея, Волынский и Селенгинский редуты, и Камчатский люнет. Потеря с их стороны была громадная; а с нашего полка 25 и 26-го чисел, пало убитыми: 1 штаб-офицер, 8 обер-офицеров, 365 человек нижних чинов; ранено: 1 штаб-офицер, 19 обер-офицеров, и 483 человека нижних чинов; без вести пропало: 1 обер-офицер, 289 человек нижних чинов; в плен взято: 5 обер-офицеров и 223 человека нижних чинов (Данные сведения мною собраны по возвращении из плена.).
Во время битвы, наш перевязочный пункт, наполненный ранеными, переходил из рук в руки несколько раз, туда явились уже и французские медики, и подавали помощь нашим раненым, но он был обратно взят нашими, и раненые остались в наших руках; наконец к вечеру рукопашный бой прекратился; тогда меня вместе с подпоручиком Краснянским, под конвоем, повели к французским траншеям; здесь мне сделалось дурно, вследствие чего я просил конвоирующаго сержанта остановиться на минуту; не успели мы присесть, как вдруг явилась „кантониерка“ женщина, одетая в зуавский костюм, с повешенными через плечо двумя баклагами, и предложила мне принять от нее рюмку коньяку, я выпил немного, поблагодарил, встал и мы тронулись дальше, через батарею „Канробер“, к перевязочному их пункту, откуда посадили нас на вьючных с креслами лошадей, и мы отправились к французскому лагерю, куда прибыли часов в 11-ть ночью, в лагерь жандармов; туда были приведены и прочие офицеры и юнкера, взятые в этот день в плен, а именно: нашего полка было офицеров 5-ть человек, двое сапернаго баталиона, и трое юнкеров пехотных полков. Разместили нас в палатках, окружили конвойными, и всю ночь провели с нами французские офицеры, которые были к нам очень внимательны, предложили нам свои постели, угощали ужином; но нам не до того было, - участь наша была ужасная, и грустно было согласиться с тою мыслию, что нас увезут, и что мы, лишившись свободы, должны будем оставить любимое наше отечество, и томившись в плену, с нетерпением ожидать той минуты, когда опять судьба возвратит нас под святыню наших знамен. Всю ночь через растворенную дверь палатки наши взоры были обращены к Севастополю, где канонада не уставала. На другой день, 27-го мая, нас перевели в лагерь французской гвардии, где нас поместили в бараке, в котором приготовлены были койки с постелями; гвардейцы также целый день нас угощали; в 12-ть часов дня, прибыл к нам какой-то французский генерал от главнокомандующаго маршала Пелисье, по поручению котораго роздал по 200-ти франков каждому на платье и белье (так как мы взяты были из редутов в одних из толстаго солдатскаго сукна плащах, и толстых сапогах) и предложил нам написать письма, для передачи через парламентера в Севастополь; мы с радостью воспользовались его предложением, тотчас написали письма к своим сослуживцам, а равно и к родным на родину (Письма эти были отправлены того же дня и во время перемирия, для уборки тел, были переданы по принадлежности.). Находясь в подобных катастрофах, и будучи изнуреным, - так как в продолжение 20-ти дней мы все находились на батареях, и не одной ночи не раздевались, а равно по несколько дней сапог не снимали, - я с изнурения эту ночь спал сном убитаго. На другой день, 28-го мая, французский гвардейский полк делал нам обед, и во время обеда они провозгласили тост за здравие Его Императорскаго Величества нашего Государя Императора, - этот тост привел нас в восторг; и в беседе их можно было заметить много симпатии к русскому народу. Потом был предложен ими же тост в честь храбрых защитников Севастополя. После обеда нас усадили на линейки и повезли к Камышевой бухте, на пароход французский под именем „Панама“. В Камышевой бухте у них был устроен на скорую руку городок, который они прозвали „PetitParis“, очень красивые домики, сбитые с досок, были разукрашены разными вывесками магазинов, трактиров, кофейн и был устроен театр, в котором дебютировали французские солдаты. К вечеру того же дня мы с тихой погодой отплыли в море, прощаясь с берегами красиваго Крыма. На пароходе нас моряки приняли очень радушно, устроили нам особую каюту, и для нас был открыт во всякое время их буфет, а равно за их общим столом мы завтракали и обедали. В продолжение целых суток нас мучала морская болезнь, но на другой день мы пришли в себя и немного свыклись с морским путешествием, которое казалось мне не совсем привлекательным. Пароход этот транспортировал 50 человек наших пленных солдат, и до 300 человек французской армии раненых и больных, большею частью тифозной горячкой, от которой ежедневно по несколько человек умирало. Во время пути, видно было, что они приняли против нас пленных все предосторожности: все оружие, принадлежавшее экипажу, было запрятано, и только оставлено одним часовым. Солдаты наши были разделены по десяткам, и каждый десяток подвергнут был особому надзору; продовольствие наши солдаты получали на равнее с их матросами, очень порядочное, но только наши тосковали по черном хлебе и по борщу. На четвертый день нашего путешествия, т. е. 31-го числа мая, утром с восходом солнца мы приближались к Константинополю и к очаровательной картине Босфора; забросив якорь у Константинополя, моряки переодели нас в свое штатское платье (чтобы в городе не подвергнуть нас преследованию любопытных) отправились с нами в город, где мы купили себе платье и другие необходимые вещи; к вечеру возвратились обратно на пароход; а равно и в следующие дни мы ходили в город с французскими офицерами, осматривали город, были во время праздника магометан на богослужении в Софийском соборе, который поразил нас свои великолепием. Нас не пустили во внутрь собора, так как мы были в сапогах (По магометанскому закону, в мечеть никто в сапогах входить не может, а снимая оставляют таковыя в предверии.), но предложили нам взойти на галерею, находящуюся вокруг внутренности собора. На богослужении был Султан с своей свитой, после служения на площадке у собора султан сел на подведенную ему лошадь в драгоценной сбруе, и принимал парад, который проходил церемоньяльным маршем, в таком же порядке, как и у нас, только музыка их оглушительна своими барабанами, которых у них в хору находится очень много и разных размеров; по вечерам мы возвращались обратно на пароход. 5-го числа июня месяца, утром прибыл к нам на пароход какой-то господин, довольно порядочно говоривший по-русски, в французском военном мундире, и предлагал нам поступить на службу в формируемый им легион, но мы гордо ответили ему, что он подобным предложением нас оскорбляет, и что он видит перед собою пленных русских офицеров, а не изменников; после чего он пошел с этим же предложением к нашим солдатам, и от них он получил решительный единодушный ответ: „не хотим, возвратите нас скорей в Россию, где бы мы могли продолжать честно службу Своему Государю“, - вследствие чего этот господин сейчас же отъехал; и мы того же утра подняли якорь и отплыли дальше в Средиземное море, в котором 8 числа к вечеру застигла нас буря: качка сделалась невыносимая, и морская тошнота всех нас не привыкших уложила; пароход лавировал по волнам огромнейших размеров; но к нашему благополучию, 10-го числа под вечер мы приблизились к острову Мальте, вид берегов котораго много нас порадовал. Став на якоре у острова Мальты, мы пробыли там два дня; ходили вечерами в город Валет, (так как днем, по случаю невыносимой жары, невозможно было выходить) где в то время находилась английская гвардия; с английскими офицерами мы встречались в трактире, но они как-то удалялись от французских офицеров, которые в свою очередь были к ним нерасположены. 12-го числа июня месяца к вечеру мы отплыли от острова, и находились в пути еще шесть дней, во время которых погода была тихая, и ничего особеннаго не произошло. 18-го числа к полудню мы прибыли к берегу Франции к укреплению города Тулона, где нас высадили на берег, и под конвоем отвели в укрепление, где мы содержались десять дней; из укрепления никуда нас не отпускали; к нам приезжали из города много посетителей, большею частью дамы (и можно было заметить, что оне принадлежали к высшему кругу городского общества), привозили с собою обеды, фрукты и разныя сладости, чем нас и угощали. Десятаго дня по получении распоряжения от военнаго министра, комендант укрепления объявил нам, что ежели мы дадим честное слово без разрешения никуда из Франции не удаляться, в чем должны дать и подписки, то нам офицерам и юнкерам дозволят жить на свободе, в избранном нами в каком-либо городе Франции, за исключением Парижа, а солдаты наши должны оставаться в Тулонском укреплении; вследствие чего мы дали подписки, и по совету французских офицеров избрали для жительства Роан Клермонтскаго департамента, так как жизнь в этом городе дешевле других; нам выдали прогоны, подорожныя и за месяц жалованье (Жалованье мы получили по чинам, наравне с их офицерами.), и кроме того было прислано нам из Парижа пособие от нашего правительства по 50-ти рублей серебром каждому; и мы того же дня в почтовом дилижансе отправились в Марсель, где пробыв одне сутки, отправились по железной дороге в Лион; здесь мы пробыли два дня, и на третий день отправились дальше по железной дороге, и уже до избраннаго нами Роана нигде не останавливались. Прибывши в Роан, мы познакомились с французскими офицерами, квартировавшими в этом городе, с помощию которых мы отыскали себе очень сходно квартиру, и вместе с ними в трактире столовались. Армейские их офицеры в обществе были неприняты, так что они ни где не бывали, и вели жизнь трактирную, убивая время по вечерам в кофейнях и трактирах; с нами, как военные так и городские жители были очень любезны. Пробыв в этом городе полтора месяца, мы получили объявление через жандармскаго офицера, что назначен размен пленных, и ежели кто из нас пожелает быть вымененным, то тот должен отправиться в Париж, откуда нас отправят на родину; мы с радостью выслушали это утешительное для нас известие, и того же дня в 12-ть часов ночью выехали из Роана по железной дороге в Париж, куда прибыли утром на третий день, и остановились в каком-то грязном дешовеньком отеле; заняв нумера, мы вышли в общую залу и потребовали завтракать; в это время вошел в залу какой-то господин, одетый в штатское платье, и спросил у буфетчика где находятся русские офицеры, - по указанию буфетчика он обратился к нам с русским приветствием, и объявил, что он наш священник, состоящий при бывшем посольстве в Париже, протоиерей Васильев. При этой встрече радость наша была невыразимая; он так искренно принял в нас участие, того же дня перевез нас в лучший отель, - денег у нас было очень мало, но протоиерей Васильев сказал нам, чтобы мы не безпокоились об деньгах, что он получил от нашего правительства достаточную для нас сумму, и что занятые нами в отеле роскошные номера будут им уплочены; и кроме того выдал каждому из нас по 100 рублей серебр. на содержание как в Париже, так и во время пути. На другой день он нас представил саксонскому консулу барону Зебаху, который очень любезно нас принял и предложил нам свое покровительство. В эту пору прибыло в Париж для размена: генерал 1 (Генерал Бодиско, бывший комендант крепости Бомерзунд, на Аландском острове, и равно там же взятые в плен 2 штаб-офицера и 11 обер-офицеров финскаго стрелковаго баталиона.), штаб офицеров 2, обер-офицеров 31, и юнкеров 8 человек. На третий день барон Зебах и протоиерей Васильев повезли нас выбранных семь человек в Тюльерийский дворец, где представили Императору французов Его Величеству Наполеону III, который ласково с нами разговаривал, и спросив сколько нас всех возвращается на родину, вышел в другую комнату, откуда через минуту возвратился, держа в руках четвертушку белой бумаги, на которой что-то было карандашем написано, - и с этой бумажкой обратился к генералу Бодиске, чтобы по оной получить от придворнаго казначея 2000 франков в пособие на всех 42-х человек; услышав это, мы поблагодарив, отозвались, что наш Государь Император много заботится о своих офицерах, и по Его Высочайшему повелению мы достаточно получили пособие от нашего правительства, и подобнаго подаяния принять не можем, и вместе с сим генерал Бодиско означенную записку положил на стол и, раскланявшись, мы вышли взволнованные, что Император французов смотрел на нас как на нищих, предложив нам пособие по 10 рублей серебром, не имея никаких данных, чтобы прийти к подобному заключению; мы все были одеты очень прилично, а равно держали себя во все время нашего плена с достоинством нашего звания.
Мы пробыли в Париже семь дней, в продолжение которых старались осмотреть все редкости города. На седьмой день утром, протоиерей Васильев отслужил нам напутственный молебен, и мы попрощавшись с доблестным достойным отцом, протоиереем Васильевым, и поблагодарив за все его труды и заботы об нас, отправились в путь по железной дороге в Берлин, где мы пробыли три дня; но этот город после Парижа нам показался скучным; и грустно нам было видеть, что хотя эта нация и была нам союзная, но ни военные, ни жители, ни самое даже правительство не оказали нам никакого сочувствия; и когда мы хотели видеть бывший в это время праздничный парад у церкви, то нас не пропустили в ограду церкви, а когда мы проходившему мимо ворот, какому-то штаб-офицеру объявили, что мы русские офицеры возвращающиеся с Франции из плена и желаем видеть их парад, - он гордо ответил нам: „мне все равно кто вы, и какое мне дело, что вы хотите видеть парад“. Мы раздосадованные отошли оттуда с мыслью, как бы скорей оставить Берлин и добраться на родину; но одно нас останавливало, что мы в Париже, имея много соблазна, истратились так, что уже в Берлине у нас очень мало оставалось денег, хотя выезжая из Парижа, мы и разсчитывали с этими деньгами доехать до Варшавы, но в Берлине все-таки опасались, чтобы в дороге не встретить недостаток, поэтому начали хлопотать в Берлине через наше посольство о займе денег, и вот насилу на третий день, мы получили в заем по 30-ти рублей серебром (Мы еще не успели прибыть в свой полк, как уже последовало распоряжение в полк, вычесть эти 30 руб. серебр. из нашего содержания, которые были вычтены и отправлены в Берлин.), после чего мы тотчас же отправились в путь дальше по железной дороге, и прибыли в Варшаву 1-го августа, где явились коменданту, по распоряжению котораго получили квартиры в городе, и получив пособие, назначенное наместником по 30-ти рублей серебром, спешили себе сделать военный свой мундир: надевши его мы свободно вздохнули, и, казалось совершенно ожили от какого-то летаргическаго сна. И вот после двух недельнаго пребывания нашего в Варшаве, получено было из бывшаго инспекторскаго департамента распоряжение, чтобы нас отправить в свои полки, что нас много обрадовало, при мысли что опять возвратимся к своим сослуживцам; в то же время сообщено было инспекторским департаментом, что по повелению Его Императорскаго Величества Государя Императора дозволено было нам раненным и контуженным воспользоваться отпусками, с полным содержанием; вследствие чего мы были освидетельствованы в комендантском управлении, особою комиссиею, и этой комиссиею были составлены медицинския свидетельства о ранах и контузиях, на основании которых мы просили отпуски, и я, получив просимый мною отпуск на 28 дней, отправился 20-го августа на родину в Могилевскую губернию, где, пробыв у родных две недели, заболел сильным ревматизмом ног, а равно от контузии, - при осенней сырой погоде я чувствовал сильную боль головы; но так как родные мои бедные, и не в состоянии были меня пользовать дома, то я отправился на излечение в могилевский военный госпиталь, где, пролежав один месяц и оправившись немного, выписался, и 18-го октября выехал из Могилева в Севастополь; по причине сильнаго разгона почтовых лошадей по этой дороге, я насилу добрался к 15-му числу ноября месяца в Крым, на позицию, на р. Бельбек, где был расположен наш полк в кадровом составе; во время пути я узнал о заключении мира, и по приезде в полк собрал следующия об нем сведения: после 26-го мая, когда полк потерпел такое поражение и понес столько урону, был сведен в один баталион, и переведен из Ушаковской – балки в Николаевския казармы, откуда был посылаем на бастионы, а равно и на разныя работы, и почти ежедневно поносил убыль в людях; после 26-го мая главная квартира главнокомандующаго южною армиею и военно-сухопутными и морскими силами в Крыму была переведена из северной стороны Севастополя в лагерь на Инкерманския высоты (в окрестностях Севастополя), 15-го сентября была переведена в с. Ортокоралез, а оттуда 13 октября в Бахчисарай, где и оставалась да заключения мира.
26-го мая, после смерти командующаго полком Беляева, вступил в командование полком майор Жевахов (17 августа, майор Жевахов, был сильно контужен в голову и отправился на излечение в госпиталь.).
5-го июня принял полк на законном основании, прибывший к полку подполковник Ничик, который 27-го августа был ранен в руку и отправился в госпиталь.
24-го августа началась сильная бомбардировка Севастополя, а 27-го августа неприятель предпринял отчаянный штурм и завладел некоторыми нашими укреплениями. Во время этой бомбардировки и штурма из полка убито: обер-офицеров 5, нижних чинов 73 человека, ранено: штаб-офицеров 1, обер-офицеров 12, нижних чинов 263, без вести пропало: нижних чинов 93 человека. Так как войска терпели страшныя потери, то после тристасорока девятидневной защиты Севастополя, главнокомандующий решился на тяжкое, но необходимое пожертвование, оставить врагам груды развалин города Севастополя, пылавших пламенным огнем (При отступлении нашими были взорваны пороховые погреба и зажжены многия здания города.), и в ночь с 27-го на 28-е число августа месяца, севастопольский гарнизон отступил без потери в людях по наведенному мосту через бухту на северную сторону. Полк был выведен из Севастополя старшим, состоящим на лицо, офицером в полку, штабс-капитаном Стобровским, в числе обер-офицеров 18-ти и нижних чинов 852 человек.
Во время бытности в Севастополе полк понес следующия потери, убито: штаб-офицеров 1, обер-офицеров 13, нижних чинов 567 человек; ранено и контужено: штаб-офицеров 4, обер-офицеров 30, нижних чинов 813 человек; без вести пропало: обер-офицеров 1, нижних чинов 382 человека; в плен взято: обер-офицеров 5, нижних чинов 223. Почти все оставшиеся в полку офицеры получили награды, и груди восьми человек нижних чинов были украшены Георгиевскими крестами. Всего же выбыло из полку со дня нашего выступления в Севастополь более 2000 человек.
17-го ноября, полк выступил в кадровом составе, прощаясь с Крымом, где упокоилось столько храбрых наших товарищей, которые пали с честью за веру и отечество на стенах Севастополя, и вознося мольбы к Всевышнему, да низпошлет мир и успокоение их праху и увековечит память о них под нашими Георгиевскими знаменами (Наш полк, за оборону г. Севастополя, получил георгиевския знамена.).
При отступлении нашими были взорваны пороховые погреба и зажжены многия здания города.
Капитан Дещинский.
