Мои гимназические годы во Владимире (1902-1911)
Михаил Васильевич Касаткин (1892-1980) - автор многих публикаций в местной печати. В 1972 году написан воспоминания, одна из частей которых называется «Мои гимназические годы во Владимире». Рукописи он передан в областную библиотеку им. М. Горького, в библиотеки архива и музея. Один экземпляр был подарен автором семье Кудряковых.
Михаил Васильевич Касаткин окончил Владимирскую мужскую гимназию в 1911 году. Воспоминания написаны в 1972 г.
В СТЕНАХ ГИМНАЗИИ.
УЧЕНИЕ, СОБЫТИЯ
До сих пор (1972 г.), на протяжении более 130 лет, в самом центре города Владимира, в его древнем Кремле, в торжественном величии высится белокаменное здание бывшей в нём до 1917 года Владимирской губернской мужской гимназии. Трёхэтажное, с восьмиколонным портиком по фасаду, с высокими окнами и с бывшей ещё недавно 15-ти ступенчатой широкой каменной лестницей на площадку перед входом, оно и теперь всей своей монументальностью привлекает к себе всеобщее внимание, а у питомцев самой гимназии вызывает воспоминание о годах, проведённых здесь за гимназическими партами.
В частности, и мне хочется поделиться своими благодарными воспоминаниями о своём ученье в этой родной гимназии в течение девяти лет - с 1902 по 1911 год.
Владимирская классическая губернская гимназия, как она именовалась, не была начальной школой для поступления в неё совершенно не подготовленных детей. Нет, от них требовалась уже достаточная подготовка и для поступления даже в приготовительный класс, с чего и начиналось ученье большинства учеников. Для этого надо было выдержать вступительные, даже конкурсные экзамены, так как желающих поступить в приготовительный, а тем более, минуя его, в первый класс, было значительно больше имевшихся вакансий.
Такую подготовку ребята получали или дома (и далеко не все), или у популярного тогда во Владимире учителя городского училища Ивана Ивановича Ильинского, или у опытной учительницы, репетитора Лидии Ивановны Саввитской (Савваитской). Мне же такую подготовку пришлось пройти в начальной детской школе ныне уже покойной Елизаветы Александровны фон Штемпель. Осенью 1900 года я и поступил в эту школу восьмилетним мальчиком. Но первый год почти не учился, так как сильно болел зимой воспалением лёгких и лишь в следующем году прошёл полный курс. Школа эта помещалась в первом этаже доселе существующего высокого двухэтажного деревянного дома Даниловой на углу бывшей Троицкой улицы и Николо-Кремлёвского переулка, выходя своими окнами на этот переулок. Она размещалась всего в одной комнате, уставленной уже партами, каждая на двух учеников, среди которых были мальчики и девочки. Занятия с нами вела сама Елизавета Александровна, опытнейшая, сердечная по-матерински, ещё не старая, маленького роста, в золотых очках брюнетка. Арифметике учила молодая, красивая, недавно окончившая гимназию девушка М.А. Крушевицкая, и, как полагалось тогда, Закон Божий и молитвы, молодой соборный священник Василий Петрович Богословский.
Чувствовали мы себя в школе легко и свободно, прилежно учились, хотя, собираясь по утрам на крыльце школы до начала занятий, резвились и шалили. В августе 1902 года, напутствуемые добрыми пожеланиями Елизаветы Александровны, все пошли на вступительные экзамены в гимназию, почти не робея, чувствуя себя вполне подготовленными. Но мой родитель всё же решил проверить степень этой подготовки и возможность выдержать вступительные экзамены в приготовительный класс. И вот незадолго до них он однажды за утренним чаем сказал мне: «Миша, переодевайся. Сейчас пойдём в гимназию. Там Александр Васильевич Казанский, учитель приготовительного класса, проверит твои знания». Признаться, я пугливо удивился, торопливо умылся, переоделся, причесался, и мы отправились в гимназию. С трепетом детского сердца, держась за папочкину руку, который молчаливо и, вероятно, тоже с беспокойством шёл со мной, тогда я впервые встал на ступени высокой каменной лестницы, затем на широкую площадку, которой замыкалась она. Мы открыли пружинистую дверь входного тамбура и вошли в «швейцарскую» - полутёмную с широкими колоннами комнату — «раздевалку». Здесь нас уже ожидал средних лет мужчина в форменном сюртуке о белой манишкой. Он радостью приветствовал Василия Васильевича, выражая чувства почтительного уважения. Оказывается, его отец был товарищем-однокурсником папочки в семинарии, сам Александр Васильевич — учеником папочки в духовном училище. Вот что-то обстоятельство было причиной такого почтения и ласкового отношения и ко мне самого Александра Васильевича не только при этой первой встрече, но и в продолжении всего моего ученья у него в приготовительном классе.
Он провел нас в соседнюю комнату - «учительскую», это святилище гимназии, где собирались учителя до уроков, в перемены и на собрания педагогического совета, решая наши судьбы. Мрачная большая «учительская», выходившая окнами на Большую улицу, затенённая старыми густыми липами, растущими под окнами и так же, как «раздевальная», с массивными белыми колоннами, выглядела хмуро и зловеще. Её скрашивали лишь шкафы книг, где были карты да бюсты Гомера и В.А. Жуковского в память посещения им вместе со своим воспитанником царевичем Александром Николаевичем в 1838 году города Владимира и его гимназии.
Мы уселись за стол. Я - поодаль. Не помню, какие вопросы задавал мне Александр Васильевич, запомнилась лишь одна фраза из продиктованного мне диктанта. Фраза каверзная, принимая, во внимание, что ять, твердый и мягкий знаки были тогда во всей силе в правописании и являлись камнем преткновения для многих. Эта фраза звучала так: «Птичка сидела в клетке и пела, затем вылетела из клетки и села на ветке, опять запела, а затем, вспорхнув, улетела». Папочка тревожно смотрел на меня, а я, взволнованно раздумывая, писал и, кажется мне, мало врал, так как в итоге A.В. авторитетно сказал: «Он подготовлен хорошо и, конечно, выдержит экзамен». Мы любезно распростились и пошли домой. Вскоре были вступительные экзамены в приготовительный класс. На них я пошёл в сопровождении своей сестры Анички, трепетавшей за меня. Множество мальчуганов, большинство со своими родителями, собрались в швейцарской, все по-детски одетые в рубашках и кофточках, в коротких штанишках, в башмаках. Пришёл сам Александр Васильевич и, построив нас попарно, повёл по высокой с поворотами лестнице через темный коридор в приготовительный класс, рассадил нас по партам и начался экзамен сразу по трём предметам: сначала диктант, чтение и арифметика в присутствии директора, инспектора и Казанского. Я не помню вопросов и моих ответов, но держался на экзамене уверенно и спокойно. Дня через два в списке принятых, вывешенном в той же швейцарской, я увидел свою фамилию.
16 августа, по установленному правилу, состоялся молебен перед началом учения. Он совершался в большом актовом зале гимназии, в полном составе всех учеников гимназии, в присутствии самого директора, инспектора, некоторых учителей и при пении ученического хора под управлением учителя пения, надзирателя Александра Михайловича Ковина. Молебен служил Александр Алексеевич Васильев, только что поступивший законоучителем гимназии. После молебна нас попарно опять повели на третий этаж в приготовительный класс и попарно рассадили за парты. Моим соседом по парте оказался Боря Шишко — милый и очень деликатный мальчик. К сожалению, он умер в следующем году от дифтерита.
На другой день, 17 августа, начались уроки и ежедневные хождения, кроме праздников и каникул, в гимназию на протяжении девяти лет. Все мы явились на первые уроки уже одетые по установленной форме: в суконной паре с кожаным ремнём и в фуражке с синими околышами и посеребрённой кокардой, состоявшей из трёх букв между двух листьев: ВГГ - Владимирская губернская гимназия, или «синяя говядина», как дразнили нас городские мальчишки. С наступлением холодной погоды мы одевались в серого сукна шинели до пят со светлыми пуговицами. На спине — ранец с книгами, учебниками, ручка, карандаш, резинка. Приходя каждый учебный день в восемь часов, по-прежнему рассаживались по партам и замирали каждый раз перед появлением нашего классного наставника, учителя и главного надзирателя Александра Васильевича Казанского. И вот он входил, тяжело ступая грузной своей походкой, грозно оглядывал нас, учеников, стоявших перед ним навытяжку, не смея пикнуть, и велел садиться. Пройдя по классу в полном молчании и размахивая правой рукой с классным журналом, он останавливался, еще paз озирал нас всех строгим взглядом и затем брал чистый лист бумаги и начинал им вытирать стол, кресло. Затем среди гробового молчания вынимал из брюк носовой платок и им вытирал лицо, шею, голову, и всё это делал, не торопясь, как будто выжидая, не шелохнётся кто-либо. Так продолжалась эта церемония, рассчитанная на воспитание нас в духе строгой дисциплины и страха.
В первые же дни ученья А.В. выдал каждому из нас именные билеты - своеобразное удостоверение личности, и эти билеты уже выдавались ежегодно в виде книжечки с наклеенными в них правилами поведения. «Дорожа своею честью, ученик не может не дорожить честью своего учебного заведения. А потому должен воздерживаться и воздерживать своих товарищей от всякого рода поступков, не совместимых с честью благовоспитанных детей и юношей, стремящихся к высшему научному образованию», - гласила вводная часть правил поведения. Далее эти правила говорили о том, как приветствовать при встрече губернское начальство, местного архиерея, губернатора, членов царствующего дома; запрещали курить, носить усы, бороду, цепочки, брелоки, появляться вне дома позже установленного времени. Но, говоря о воспитании учеником в себе чувства чести и личного достоинства, правила эти не имели в виду проявления этих чувств со стороны учителей и воспитателей. Это в особенности относилось к Александру Васильевичу Казанскому, который самодержавно правил в своем приготовительном классе, помещавшемся на самом верху, на третьем этаже с окнами и решётками, обращенными на север, рядом с карцером и церковью. Недаром его звали «царь казанский». И он действительно обращался с нами, как с маленькими рабами, беспрекословно подчинившимися его власти. Лишь начинался урок, так слышались его окрики в гробовой тишине по адресу мальчугана или неправильно сидевшего за партой, или смотревшем по сторонам, а не на учителя. Не дай Бог кому-нибудь громко чихнуть или с грохотом уронить пенал. Тут Казанский свирепел, вытаскивал провинившегося из-за парты, кричал «дурак» и «осёл», спрашивал его урок и плохо отвечавшему ставил единицу. Если ребята, бывало, в большую перемену расшалятся, то внезапно появлявшийся Казанский брал двоих из них за шиворот и, крича: «Без обеда на два, на три часа», толкал их друг на друга и швырял стоять в угол.
И всё это сходило ему и даже, видимо, поощрялось как метод воспитания вступившего в учение малыша, застращав его на будущие годы. А как старательно выдрессировал он двух-трёх «приготовишек», особенно отличившихся в чтении стихов, для участия их в ученическом концерте, традиционно каждый год устраиваемом 23 ноября в соседнем роскошном зале Дворянского собрания. Им были выбраны басни Крылова «Стрекоза и муравей» и «Квартет» да ещё одна шуточная басня, которая, насколько помнится, начинается так: «В одной гимназии учась, котёнок да утенок, да лапчатый гусёнок на весь свой отличились класс - одна им всем история далась...» Много сил потратил Александр Васильевич на разучивание и художественное исполнение малышами этих стихотворений, стараясь ими отличить своих учеников, выстроенных на концерте в ряд с прочими чтецами от всех классов. То был первый случай вывода нас, приготовишек, в большой свет для участия в открытом вечере наравне с прочими гимназистами. Строгий. Требовательный, опытный преподаватель, Александр Васильевич Казанский за один год ученья у него в приготовительном классе так нас вышколил, что почти весь личный состав этого класса выдержал успешно переходные экзамены в первый класс. Получился столь обширный комплект его учеников вместе с принимаемыми со стороны помимо приготовительного класса, что, несмотря на некоторый конкурс, пришлось этот новый класс разделить на два. И тогда в 1903 году были созданы в нашей гимназии первый основной и первый параллельный классы, так что этот комплект шел двумя классами, без объединения в один, видоизменяясь в составе учеников, отстающих в более старших классах.
Итак, мы в первом классе. Это повлекло большие изменения в нашем размещении, и в составе наших преподавателей, и в общем процессе обучения. Прежде всего, мы оказались в классе, помещавшемся в главном, среднем этаже гимназии, рядом с другими классами, и вступили в общение с широким кругом остальных гимназистов, так сказать, «штатными» учениками, и сразу почувствовали некоторую свою солидность перед только что сменившими нас приготовишками.
Монополия преподавания, сосредоточенная, главным образом, в лице Казанского, сменилась разнообразием учителей с их различными приёмами преподавания и отношением к нам с меньшей строгостью и с большей гуманностью.
1903-1904 годы ознаменовались крупными реформами в учебной жизни гимназии, отличавшимися духом гуманности и либерализма. Это был период «падения классического устава» с его изучением древних языков и системой устрашения. Постепенно устранён был греческий язык как обязательный, введено преподавание естественных знаний. В 1 и 2 классах гимназии главными становятся история русская и всемирная, математика и русский язык, экономическая география в 7 классе, законоведение в 7 и в 8 классах.
В течение этого нового периода мало-помалу устанавливаются между преподавателями и учениками совсем иные отношения, чем прежде. Преподаватели стали вежливее, мягче, снисходительнее к ученикам. Ученики - доверчивее к преподавателям. Страх и враждебность к учителям среди учеников постепенно исчезают, заменяясь другими чувствами, между которыми, наряду с дружелюбным пренебрежением, можно встретить и искреннюю симпатию. Общий дух весёлый. Чувствовалось обновление жизни, преподавание живое и серьёзное. По- прежнему нам продолжал преподавать Закон Божий священник Александр Алексеевич Васильев - совсем ещё молодой, поступивший в гимназию в предыдущем году и хорошо знакомый, милый, добрый, относящийся к нам истинно отечески. А учителем русского языка оказался Иван Семёнович Крылов, учительствовавший в нашей гимназии с 1897 года. Это был сравнительно молодой человек, небольшого роста, с маленькой бородкой, при усах. Сам уже отец двух сыновей, учившихся в гимназии, он был тоже очень мягкий, требовательный и добрый учитель. Впрочем, он нас и учил всего один год, перейдя затем в Москву в частную гимназию, и мы расстались с Иваном Семёновичем не без сожалении. Преемником Крылова стал сам директор гимназии Алексей Александрович Стрельцов. Казавшийся строгим, даже суровым, когда в роли директора проходил по коридорам гимназии, он, невысокий, статный, средних лет, с обликом подлинного интеллигента, на уроках в классе, сидя на кафедре, был удивительно спокоен и снисходителен. Как-то равнодушно слушал ответы учеников, не делал никаких замечаний шалунам. О чём-то, казалось, глубоко раздумывал, по своей привычке пропуская карандаш от «записной книжки учителя» через золотой перстень с жемчугом, надетый на палец левой руки. К концу года А.А. Стрельцов тоже ушёл, переехав в Москву, якобы открыл там свою частную гимназию.
Стрельцов управлял гимназией в трудное время (1898-1904 гг.) нововведённого устава. Благодаря своему образованию, энергии и твёрдости характера, он был надежным руководителем учебно-воспитательного дела в гимназии. Все эти преподаватели были в духе нового времени, и даже Николай Алексеевич Мухин, учительствовавший с 1881 года, грозный старый служака, преподававший нам в первом классе историю по Пузицкому, стал снисходительным и добрым, раздражаясь лишь под влиянием своей годами тянувшейся болезни.
В первом классе нас учил чистописанию и рисованию преподававший с 1886 года местный художник и артист здешнего театра Николай Александрович Кравцов. Своей крупной фигурой и истинно актёрским лицом он выглядел настоящим трагиком, был удивительно симпатичный и добрый и всем ставил пятёрки. Бывало, расставит фигуры для рисования, бегло расскажет нам, как их рисовать, иногда поправляя рисунки, а большей частью что-то читал. Вероятно, разучивал роль, так как был артистом-любителем здешнего театра, в составе труппы которого он выступал в 1903 году, совсем оставив преподавание в гимназии.
С таким составом учителей, во главе с нашим классным наставником преподавателем математики, милейшим Сергеем Николаевичем Рябинкиным, я и перешёл во второй класс, при этом перешёл без экзаменов, которые были отменены по гуманному циркуляру министра просвещения Ванновского в отношении успевающих учеников без двоек. Я перешел даже с наградой, получив вместе с похвальным листом собрание сочинений Аксакова. Награды эти выдавались ученикам ежегодно на торжественном акте 23 ноября в день храмового праздника в честь Александра Невского. Акт этот всякий раз происходил в зале Дворянского собрания в присутствии всего педагогического персонала гимназии, выдающихся представителей владимирского общества во главе с предводителем дворянства - он же почечный попечитель гимназии, губернатора и архиерея. На акте 1903 года были собраны все ученики, удостоенные наград, и расставлены в два ряда. Учитель истории А.В. Захаров огласил «Историческую справку» о жизни гимназии за истекший год с перечнем учеников, удостоенных награды. В порядке классов, начиная с седьмого и алфавита фамилий, ученики выступали вперёд, раскланиваясь перед собравшимися, подходили под благословение к архиерею и получали награду от одного из почтенных гостей. Мне выдал награду присутствовавший на акте архиепископ Владимирский и Суздальский Сергий - учёный муж, доктор богословия, 74-летний старец умерший в следующем году 20 ноября.
Ранней осенью того же года в нашей гимназии совершилось радостное событие - участие в насаждении деревьев, устройство сквера напротив здания самой гимназии. До того здесь была голая площадь между соборами и зданием Присутственных мест, обсаженная лишь с северной стороны, образуя «Малый бульвар», «Липки» - аллею их напротив гимназии, существующую здесь доселе. На этой площади, очень неровной, изрытой ямами, занесённой зимой снегом, были проложены две тропинки - к Дмитриевскому собору и Присутственным местам. Летом на площади проводились учения новобранцев, иногда представления заезжих циркачей-канатоходцев или выступления цыганского табора. И вот бывший тогда губернатором Н.М. Цеймерн вознамерился превратить эту площадь в городской сквер путём насаждения на ней аллеи тополей, существующей доселе. И к этому были привлечены ученики гимназии. Помню, как сейчас, чудный осенний солнечный день в начале учебного года. Нас, гимназистов, попарно вывели на эту площадь, где были заготовлены ямки для посадки деревьев, дали каждому по лопате и мы постепенно, под руководством садовников и под звуки полковой музыки закапывали деревца тополей, которые теперь разрослись в тенистые аллеи, образуя великолепный сквер в самом центре старого города Владимира.
А с 1904, тем более - с 1905 годов, когда я, 12-13-летний гимназист, учился во 2-3 классах гимназии, в нашу духовную жизнь и в монотонный, унылый быт гимназии, волнуя наше сознание и возбуждая страх и беспокойный неудержимый интерес, властно вторглись страшные и позорные события Русско-японской войны. Хотя нашему поколению суждено было пережить Англо-бурскую войну 1899-1902 гг., но она была далеко не тех масштабов, вызывала у нас, ребят, лишь сожаления о напрасной гибели людей, особенно о героических бурях в неравной борьбе их во главе с почтенным президентом Трансвааля старцем Крюгером и талантливым генералом Бота.
Зато как потрясла всю нашу страну весть о драматическом событии, о коварном нападении 27 января 1904 года 14 морских кораблей на наш крейсер «Варяг» и канонерку «Кореец», пытавшихся прорваться из порта Чемульпо в Порт-Артур и принявших неравный бой, показав образец мужества и отваги. Это в их память сложена песня «Врагу не сдается наш гордый "Варяг"», и мы её распевали. Не менее потрясающей была весть о гибели 27 марта 1904 года нашего адмиральского броненосца «Петропавловск», нарвавшегося на японскую мину возле Порт-Артура. На нём погибли сам адмирал Макаров и наш знаменитый художник В.В. Верещагин. В нашей семье эта весть была воспринята особенно остро. Мой отец - Василий Васильевич Косаткин, был близко знаком с Верещагиным по работе художника в 1880-х годах во Владимирской губернии с зарисовкой её замечательных древних архитектурных памятников, а Василий Васильевич слыл местным историком и собирателем древностей для древлехранилища, впоследствии Владимирского исторического музея. На почве увлечения древностями они и сблизились. Свидетельством этого осталась фотографическая карточка с надписью В.В. Верещагина - «Дорогому Василию Васильевичу от Василия Васильевича».
На Дальний Восток - на фронт войны - были отправлены оба квартировавших во Владимире полка. Их провожала на вокзал масса владимирцев с пожеланиями победного возвращения домой. Конечно, среди провожавших были и гимназисты. Естественно, что семьи ушедших на фронт трепетали за судьбы своих родных офицеров. Дети их приезжали каждый день в гимназию из Солдатской слободы, где жили семейные офицеры, вносили эти чувства в среду своих товарищей.
Не менее грустной в этот тяжёлый, печальный 1904 год была для нас, учащейся молодёжи, весть о почти внезапной кончине Антона Павловича Чехова. Мы уже успели узнать и полюбить его, читая произведения в приложении к «Ниве» за 1903 год. Многочисленные печатные отклики на эту смерть и описание его похорон очень волновали нас, усиливая нашу любовь к этому чудному по душе и гениальному писателю. Но события войны шли своим тоже грустным чередом. Впрочем, вначале все были объяты патриотическим воодушевлением, преувеличивая, не зная врага, свои военные силы в самоуверенном утверждении, что «мы шапками закидаем этих макаков». Но чем дальше шло время, чем больше мы читали книги о Японии, во множестве тогда выходившие у нас, а также сообщения газет и обзоры военных действий, тем чувства самоуверенности сменялись унынием и тревогой по мере учащающихся побед японцев над нашими войсками. В нашем классе один из учеников, Саша Красовский, даже три раза в неделю с картой военных действий делал обзоры, подробно рассказывая об осаде японцами Порт-Артура и героической защите его, о грандиозном разгроме наших войск под Лаояном и Мукденом. Затем следовали капитуляция Порт-Артура и позорный разгром наших флотов со взятием в плен всего уцелевшего личного состава 25 мая 1905 года. Естественно, что эти грандиозные события очень волновали нас, нарушали обычный ход учебных занятий, передаваясь преподавателям и ученикам, отодвигая сами уроки как бы на второй план. В результате этих невиданных в истории поражений России, казалось, маленьким народцем, общее волнение охватило русское общество, передаваясь и нам, гимназистам. Повеяло революцией, и политическая атмосфера всё накалялась, особенно после кровавых событий в Петербурге, расстрела мирной демонстрации.
Кровавое воскресенье 9 января 1905 года, вызвавшее бурю возмущения, вызвало волну митингов, стачек, забастовок и в нашей фабричной губернии - в Иваново-Вознесенске, Шуе, Кохме, Тейкове, Лежневе, для подавления которых высылались из Владимира полиция и войска, стрелявшие в рабочих. Вести о том передавались молодёжи и нам, гимназистам, вызывал возбуждение и желание принять участие в политической жизни страны, установив связь с рабочими, социал-демократическими организациями через профессионала Зеленсона (Зеликсона). Во главе Владимирского социал-демократического кружка был Анатолий Соколов, и на его квартире собирались члены кружка слушать рефераты.
В тот кружок входили гимназисты Станислав Пayли, Николай Поспелов, Кирпичников от 7 класса и Рабинович от 8 класса. Ранней осенью проходили в лесу или за Клязьмой созываемые ими нелегальные массовки гимназистов и семинаристов при участии местных земцев - основного революционного элемента среди либеральной интеллигенции города Владимира. Грозные события: политическая стачка в Москве в сентябре 1905 года и закрытие высших учебных заведений. Всероссийская политическая стачка в октябре 1905 года и, наконец, вооружённое восстание в декабре 1905 года своими масштабами потрясли наши души, и водоворот событий, следовавших за этим восстанием и Манифестом 7 октября, своими волнами затопил и нашу гимназию, да и малышей-гимназистов, их родителей и самих учителей.
Живо помню, как сын местного аптекаря, Виктор Левкович, бежал по Большой улице, размахивая только что купленной газетой, восторженно крича: «Конституция! Дана конституция!» А газеты в эти дни поездом по железной дороге не доставлялись, так как железные дороги бастовали, и московские газеты привозил из Москвы владимирский газетчик Евстигнеев, путешествуя за ними в Москву на велосипеде и продавая газеты по рублю за экземпляр. В самой гимназии чувствовалась какая-то сумрачная зловещая напряжённость, казалось, вот-вот бросят искру, и возникнет пожар. Так и вышло. У одной из учениц местной гимназии был произведён обыск, и она была арестована. Весть об этом мгновенно долетела до гимназистов старших классов и участников кружка. И вот на следующий день едва мы вернулись из зала с молитвы, дверь в наш класс, где начались уже уроки, открывается, и кто-то из гимназистов старших классов крикнул: «В зал на сходку!» и побежал дальше, так же открывая двери следующих классов. Мы гурьбой шарахнулись из класса в зал и включились в круг гимназистов, которые пришли раньше и уже ходили вдоль стены в кругу, распевая «Вы жертвою пали», а в середине круга стояли надзиратели Ширский и Нечаев, пытаясь прекратить все это и вернуть учеников в классы, что им и удалось.
Не знаю, что было дальше в этот день в гимназии, но нам было объявлено о прекращении занятий на две недели, о чём местная газета «Клязьма» писала: «В первой половине октября 1905 года забастовали ученики старших классов владимирской гимназии в связи с известным происшествием с одной из учениц женской гимназии. Захваченные волной общественного движения того времени, гимназисты произвели в здании гимназии всем известные беспорядки, выразившиеся в крайне взволнованном душевном состоянии, и чтобы беспорядки эти не приняли более широкий характер, и в результате не повлекли бы для самих учащихся гибельных последствий, гимназия по постановлению педагогического совета была закрыта». В другой корреспонденции газета «Клязьма» сообщала, что волнения эти были и в женской гимназии, «ожидались беспорядки», и в связи с этим и она была распушена.
Более подробную картину развернувшихся вслед за этим событий и характеристику учебного уклада за последнее до этого время та же газета в статье от 27 августа 1906 года под заголовком «Родительский комитет владимирской мужской гимназии» писала: «В течение 25-30 последних лет наша школа, как средняя, так и высшая, не учила, а муштровала, была не храмом науки, как её любили называть, а лабораторией для разных педагогических опытов. Из мягкого воска, каким является юношеская душа, пытались вылепить в будущем покорного и услужливого бюрократа и с этой целью гнали и преследовали не только свободолюбивую мысль и независимость характера, но и саму науку, сделав её скучной и никчемной. Много было юных душ загублено и попорчено. Сильно понизился интеллектуальный уровень нашего общества. Но и тут жизнь оказалась сильнее предначертаний. И чем дальше, тем больше росла оппозиция юношества казарменным тенденциям в школе. Как свирепо ни подавлялась эта оппозиция, заглушить её начальство не было в силах. Ни директора-жандармы, ни надзиратели-сыщики не могли ничего сделать. Оппозиция в школе всё росла и росла и вылилась в огромные волнения, охватившие в октябре 1905 года почти все средние учебные заведения».
В первой половине 1905 года проживавшие в городе Владимире родители учеников гимназии были встревожены забастовкой учеников старших трёх классов, которые в то время с юношеской горячностью отозвались на известное происшествие с одной из учениц женской гимназии и, предъявив ряд требований, дали друг другу слово не возобновлять занятий до тех пор, пока не будут выполнены их требования. Тут явилась мысль о родительских комитетах, бывавших ранее.
Для разрешения конфликта дважды собирались родители, избравшие организационный кружок родительского комитета: М.В. Комаровский, В.А. Брюзатти и В.А. Новиков. Инициатором этого был М.В. Комаревский - товарищ председателя Окружного суда, энергичный и прогрессивный общественный деятель, к тому же отец трёх сыновей-гимназистов. В.А. Брюзатти - учитель французского языка и в то же время отец двух гимназистов, В.А. Новиков - либеральный земец и тоже отец двух гимназистов. Они вскоре нашли общий язык с бастовавшими гимназистами, уговорили их кончить забастовку и обещали через родительский комитет провести их требования в жизнь, конечно, не в том объёме, как это требовали бастующие.
Выработанная ими 6 ноября программа по переустройству гимназической жизни на собрании родителей в составе 124 человек была целиком принята, а с 9 ноября совместно с педагогическим советом под председательством директора гимназии С.Ю. Беллевича обсуждена и принята почти полностью... Постановлено было гимназию открыть, а пожелания комитета представить попечителю Московского учебного округа.
Но глухие волнения среди гимназистов продолжались. Правда, они не выявлялись в столь острой форме, как это было у местных семинаристов, бастовавших с осени до 1 января 1906 года, до тех пор, пока их главные требования не были удовлетворены. Вообще во Владимире той поры общественное настроение было весьма тревожное, и среди нас, гимназистов, тому способствовали ежедневные столичные и даже местные газеты, жёсткие в них фельетоны Дорошевича, Амфитеатрова, нелегальная литература и особенно юмористические журналы, появившиеся в массе после 1905 года: «Жало», «Дятел», «Ворон», «Пулемёты», «Бобы», «Стрелы».
С ними на обывателя хлынули волны чего-то нового, ошеломляющего, с намёком на запретные мысли и высказывания, и читатели, особенно молодёжь, впитывали в себя желанный аромат крамолы, которую начальство старательно выискивало повсюду.
Сатирические журналы стремились освободить читателя, особенно молодёжь, от груза старых нравов, понятий, предрассудков и суеверий, воспитать в читателях ненависть ко всякому рабству. Помнится знаменитый «Сигнал» Чуковского с изображением окровавленной руки, подписывающей манифест 15 октября.
Наряду с этим осмеивались отдельные личности членов царской семьи, министров, генералов, фаворитов царя, как олицетворение государственного аппарата. Всё это возбуждало и накаляло политическую атмосферу, естественно, передавалось нам, молодежи, и обостряло политическую борьбу.
Помнится парад войск перед Успенским собором в честь именин царя 6 декабря 1905 года, после чего свора местных черносотенцев из мелких торговцев и мещан (членов Союза русского народа) набросилась тут же на Большой улице на стоявших студентов, в том числе на высланных во Владимир бывших семинаристов Дубенского и Лебедева (впоследствии известного Лебедева-Полянского) и жестоко избила их. А потом эта свора во главе с местным мясоторговцем Байкусом гналась за гимназистами и семинаристами, грозя их побить как рассадников крамолы. Вообще настроение крайне тревожно, и оно передавалось и нам. Показательно в этом отношении следующее извещение местной газеты «Клязьма» в номере от 1 января 1906 года: «Предполагавшееся в Народном доме, открывшемся 3 января 1905 пода, чтение лекций для народа не возобновлялось».
В середине декабря 1905 года во владимирский комитет народной трезвости, в ведении которого состоял Народный дом, от владимирского полицмейстера поступила бумага: «В виду крайне тревожного времени и возбуждённого состояния народа против интеллигенции, покорнейше прошу никаких лекций в Народном доме не устраивать от комитета и не разрешать частным лицам, причём устройство собраний по закону от 12 октября мною отнюдь не будет разрешено впредь до успокоения народонаселения».
В связи с этим усилились обыски и аресты. В частности, в канун 1906 г. был арестован учитель Гортинский и его сын гимназист, наш одноклассник Владимир Гортинский. Подвергся на улице обыску полицейским гимназист Лукьянов, а как политически неблагонадежный наш любимый учитель природоведения Иван Иванович Марченко по распоряжению Московского учебного округа был переведён в Тульское реальное училище. Это был ещё молодой человек, жгучий брюнет в золотых очках, на редкость участливый и симпатичный, с увлечением преподававший нам и прививший нам с детских лет любовь к природе, очень простой в обхождении, не терпевший казёнщины, и единственный из наших преподавателей ходил в черном штатском сюртуке, а не в казённом мундире. Поэтому масса учащихся нашей мужской гимназии и женской, где он тоже преподавал, сердечно провожали Ивана Ивановича на вокзале при его отъезде 23 февраля 1906 года в Тулу «для пользы службы». «Это была мирная и в высшей степени симпатичная манифестация учащихся своему любимому учителю», писала «Клязьма». Этим необыкновенным сочувствием Иван Иванович, без сомнения, был вознагражден за те тяжёлые минуты, которые ему пришлось, вероятно, пережить при получении известия о своем невольном удалении из Владимира. Провожали Ивана Ивановича и некоторые педагоги, члены родительского комитета и многие родители учащихся.
В этой морально удушливой атмосфере раздались три револьверных выстрела. 16 февраля 1906 года вечером - у гимназистов Маковских. Их было трое. Как они проводили время, неизвестно, только старший из Маковских, гимназист 8 класса, выстрелом из револьвера выбил глаз своему брату, а затем выстрелом из револьвера нанёс рану себе. Пуля засела в левом боку, и юноша через несколько дней скончался.
Не прошло и десяти дней, как 25 февраля, в субботу, в 9 часов вечера в квартире протоиерея Знаменской (Пятницкой) церкви Михаила Андреевича Веселовского выстрелом в глаз лишил себя жизни его сын Николай Веселовский, ученик 6 класса местной гимназии. В момент после выстрела вбежавшему отцу сын успел сказать: «Это ничего. Я об стол ушибся». Найдена записка, в которой покойный просил никого не винить в его смерти. Конечно, эти самоубийства с другими случаями произвели на наши души потрясающее впечатление.
7 марта 1907 года по получении известия о казни лейтенанта Шмидта семинаристы потребовали совершить панихиду по нему. 8-го с пением «Вы жертвою пали» вышли на улицу с флагами с надписью на одном «Да здравствует свобода», а на другом «Долой смертную казнь». В демонстрации участвовало до 300 человек, большинство семинаристов, несколько студентов. Предполагалось и участие гимназистов, но путь от гимназии до семинарии был отрезан стражниками, оцепившими здание семинарии. Были арестованы 5 семинаристов и студент Шепелев. Некоторые семинаристы были сильно избиты стражниками, угрожавшими нагайками и гимназистам, пытавшимся пробраться к демонстрантам. Среди них с горячей речью выступил семинарист Василий Тихонравов, впоследствии талантливый учитель Владимирской гимназии, а после Октябрьской революции - актер-любитель и затем служитель культа.
А всего через 4 дня жители Владимира, как и вся Россия, находились в нервном возбуждении по случаю исторического момента - выборы в Государственную думу с предшествующей шумной агитацией, бурными предвыборными собраниями и выступлениями кандидатов в депутаты. Нас, гимназистов, всё это крайне интересовало и даже захватывало своей новизной, острогой, тем более что одним из кандидатов в депутаты проходил член родительского комитета гимназии - популярный адвокат К.К. Черносвитов. Всё это отвлекало нас от нормального хода ученья, выдвигая на первый план события дня, приносившие с собой новое, волнующее и захватывающее нас.
В такой сложной обстановке 15 марта 1906 года состоялось собрание родительского комитета мужской гимназии для урегулирования нормального течения учения и выработки требующихся для этого мер. Собрание состоялось в следующем составе, вновь выбранном 8 января 1906 года: М.В. Комаревский, М.А. Медушевский (нотариус), М.И. Синёв (врач), С.А. Алякринский (адвокат), С.А. Кондратьев (врач),
В.А. Веретти (управляющий акцизом), А.И. Виклейн (врач), А.А. Новиков (земец), В.И. Чернобровев (врач). На этом собрании директор гимназии Беллевич доложил полученный от попечителя Московского учебного округа ответ на посланную ему ещё в ноябре 1905 гола выработанную комитетом программу по переустройству гимназической жизни. За эти 5 месяцев политическая обстановка в стране сильно изменилась в сторону реакции, и родительские пожелания были сведены на нет. В частности, попечитель признал «участие родителей в педагогическом совете в равном числе с членами оного недопустимым». «Никакие собрания учеников (сходки) и организации с избранием старост, делегатов, в силу циркуляра МНП от 9 января 1905 года № 01 в школьной жизни терпимы быть на могут». «В организациях ученических, музыкальных, спортивных и тому подобных не представляется надобным». «Приглашение учеников и родителей в заседания педагогического совета для дачи показаний законом не установлено». «Ученики, живущие не у родителей, тем более нуждаются в наблюдении за их внешкольной жизнью и в руководстве оной со стороны педагогическою совета». Родителям пришлось только примириться с таким бездушным отношением к их пожеланиям.
Однако родительский комитет в том же заседании обратил внимание на грубое отношение к ученикам преподавателя приготовительною класса А.В. Казанского и осудил возмутительным случай обыска гимназиста Лукьянова полицией.
Родительский комитет также заслушал протокол собрания родителей учеников 5 класса о необходимости изменить систему и способы преподавания латинского и новых языков, что, впрочем, не дало никаких положительных результатов, и преподавание их продолжалось лишь в заучивании слов и прохождения грамматики по подстрочникам.
Интересно, что вскоре же, 14 сентября 1906 года, собрание родительского комитета в Давыдовской гимназии под председательством преподавателя математики С.Н. Рябинкина решило признать желательным отменить отметки, не задавать уроки на дом, отдельно заниматься с отстающими ученицами, новые языки проходить по группам. Но эти прогрессивные методы не были тогда осуществлены в такой довольно прогрессивной частной гимназии, как Давыдовская, директриса которой Л.М. Давыдова практиковала экскурсии учениц, образовательные поездки в Москву и даже на чеховские спектакли в Художественном театре.
В июле 1906 года по Владимиру пронеслась тревожная весть - арестован после произведенного у него обыска гимназист 7 класса Евгений Белькович. При обыске у него на квартире было найдено много нелегальной литературы; за это и за попытку вести антиправительственную пропаганду он был предан суду. Однако через четыре месяца был судом оправдан, выпущен на свободу и продолжал учение в гимназии, заслужив среди товарищей репутацию «героя».
Для нас, учеников 4 класса, этот год был ознаменован редкой, и едва ли не впервые устраиваемой ботанической экскурсией нашим новым преподавателем естествознания Владимиром Николаевичем Ульнинским. Этот симпатичный молодой человек, энтузиаст природы, всегда очень ласковый и приветливый, сумел так же, как и его предшественник И.И. Марченко, привить нам, его ученикам, эту любовь. Живо помнится эта незабываемая прогулка с утра до вечера по живописным окрестностям Тумско-Рязанской железной дороги. Во время этой экскурсии собирали цветы и растения. В.Н. подробно нам рассказывал о каждом, запросто, как приятель беседовал с нами. А общение с ним даже на уроках давало нам истинную радость. Жаль очень, что В.Н. очень недолго пробыл в нашей гимназии. Выражением нашей любви к природе, привитой нам Владимиром Николаевичем, явился журнал, издаваемый мной и моим товарищем по классу Иосифом Капланом - сыном популярного в городе зубного врача. Издание журнала тем особенно замечательно, что производилось оно на гектографе ... с разрешения самого директора (вообще запрещаемого как служившего для изготовления революционных прокламаций). Но Степан Юлианович доверял нам, и мы его разрешением не злоупотребляли. Журнал этот назывался «Наша природа», издавался он раз в два месяца; большинство статей писал я, а Ося выполнял всю техническую работу. Объём журнала был в 16 страниц и просуществовал лишь один год, не найдя поддержки среди товарищей, хотя имел иногородних подписчиков среди наших знакомых с подписной ценой 20 копеек за экземпляр.
Издавался в нашем классе и литературно-художественный журнал «Юность». Его составлял, писал, иллюстрировал всего в одном экземпляре даровитый ученик-пансионер Анатолий Александрович Дормидонтов, впоследствии врач Владимирской детской больницы, а затем профессор медицинского института в Молотове по кафедре детских болезней, где он и умер в 1950 году.
А Ваня Комаревский, сын председателя родительского комитета, явился инициатором создания в нашем классе исторического кружка, который с разрешения директора собирался в зале гимназии по воскресеньям. Но, к сожалению, он был немноголюден и не получил поддержки даже со стороны нашего преподавателя истории А.В Захарова, ни разу не посетившего наши собрания. Они продолжались недолго и были посвящены городу Смоленску, о котором рассказывал нам Ваня Комаревский, приехавший оттуда во Владимир, куда был переведен его отец.
Были и экскурсии по древнему городу Владимиру, к Дмитриевскому собору. Обозрение и объяснение о нём любезно и задушевно давал мой родитель настоятель и историк собора Василий Васильевич Косаткин.
Революция 1905 года пробуждающейся грозой пронеслась над Родиной, оказала своё влияние на общественную жизнь города Владимира, усилив здесь тягу к культуре, образованию и к искусству. Тогда в городе Владимире были основаны и открыты два класса реального училища, две частные гимназии - Штемпель и Давыдовой, училище слепых в Солдатской слободе, организовано Общество детской помощи, широко развернувшее лекционно-просветительскую работу с привлечением в качестве лекторов в Народном доме профессоров высших учебных заведений.
Городская библиотека была переведена в просторное привлекательное здание. А главное, с 1907 года начались в Народном доме регулярные спектакли труппы Г.П. Ростова. Ведь он, Ростов, дал нам классику и все новинки родной и зарубежной драматургии, чего не давала нам гимназия. Всё это живой струёй вливалось в наше сознание и развивало нас. Память о Ростове хранится у нас доселе.
Летом того же 1907 года в жизни города Владимира произошло радостное событие, близко коснувшееся и нас, гимназистов. В июле месяце открыт был Т.К. Тихомировым книжный магазин «Труд и знание», специальный книжный, а раньше такого магазина во Владимире не было, книги продавались среди учебников и ученических принадлежностей. Магазин же Тихомирова явился не только специальным, но и передовым магазином новой литературы на жгучие общественно-политические темы в популярном их изложении. Здесь и мы, гимназисты, могли приобрести эту литературу, преимущественно в издании «Родная речь» Ростова-на-Дону. Недаром квартира Т.К. Тихомирова и его магазин подвергались частым обыскам, в результате
чего магазин закрылся, перейдя к П.Г Соловьеву опять с торговлей наряду с учебниками и ученическими принадлежностями. 15 августа в доме городской Думы открыт книжный магазин «Труд и знание» П.Г. Соловьева. В нём были представлены учебники для всех учебных заведений, книги для детей разных возрастов, рекомендованные «педагогической критикой».
Продолжение » » » Мои гимназические годы во Владимире (1902-1911). Часть 2
|
