Крестьянское движение в XVIII столетии во Владимирском крае
В рамки настоящей работы входит Владимирская губерния за период 1725-1800 г. Слабее всего очерчены в материалах Судогодская, Гороховецкая и Ковровская округи.
Основной причиной крестьянских волнений было несоответствие роста производительных сил с формами землевладения и землепользования; и в том и в другом случае несоответствие было вызвано ростом капитализма и потребностями его дальнейшего развития, не укладывавшегося в правовые рамки крепостных отношений. Это несоответствие порождало экономический гнет и превращало крестьянскую бедность в полную беспросветную нищету. Кроме этого гнета, был и другой гнет личной зависимости от помещика. Этот гнет к началу XVIII в. был уже в значительной степени нестерпим, почему мы видим (особенно с момента введения подушных податей) стремление крестьянства как бы то ни было освободиться из-под власти помещиков. При Петре I крестьянство стремится использовать указ о волонтерстве крестьян в Петровскую армию; крестьянин меняет условия крепостного быта на условия быта военного; скоро этот указ, как невыгодный помещикам, был отменен. Затем распространяются слухи об указе, коим, якобы, велено принимать «всякого чина людей в вольное казачество», отчего открывается повальное бегство на Дон и в Южные степи. Это, видимо, рефлекс революционной практики Разиновщины и Булавинского мятежа, освященный, что характерно для движения XVIII в., верой в улучшение участи сверху, почему стремление к воле санкционируется хотя и легендарным указом. Эта психологическая черта крестьянских движений, что все заветнейшие мечтания крестьянства освящались в его глазах авторитетом высшей власти, пройдет через весь XVIII в. Основой этой слепой веры в «царя батюшку» было еще неокрепшее классовое сознание крестьянства, и последнее, естественно, думало опереться на существующую власть.
От невыносимых условий жизни бегут крестьяне и на заводы, или к более богатому помещику, где, казалось, легче жить, но попадают в худшее рабство. Произвол помещиков принудил Петра I указом ограничить их власть, вплоть до удаления от владения бессмысленно жестоких помещиков, как их называет Петр — «дураков»; но указ оставался указом и на практике крестьян не охранял При Петре и его преемниках, до Елизаветы, мы наблюдаем относительное затишье и крестьянское движение проявляется отдельными вспышками — спорадически. В крестьянских массах накапливается та энергия и гнев, которые выльются с 50-х годов в хронических волнениях и отметят вторую половину ХѴІІІ века знаком русской жакерии.
От второй четверти ХѴІІІ столетия мы имеем волнения 1730 года монастырских крестьян Никитского Переславского монастыря. Волнуются 10 селений. В донесении архимандрита синоду говорится, что дьячок Черногаев «прельстил» крестьян к ослушанию, но из другого дела мы видим, что не «обольстительная» агитация этого дьячка привела монастырские вотчины в непослушание, а несправедливые грабительские поборы самого архимандрита Андрея Первухова. Вот выдержки из «реестра о непостоянстве и обидах архимандрита Андрея Первухова, что он чинил в бытность свою в обители»:
«Он же, архимандрит, брал взятки: в д. Криушкиной 2 п. меда, в с. Лучинском 2 п. меда и голову сахара, в с. Фалалееве (за скудностью меда не дали) бил 26 человек крестьян нагих батожьем — один умер; в д. Ягреневе 1 п. меду» и т. д. «Своим вымыслом собрал с выти по барану — 50 петровских баранов, а прежде собиралось деньгами малое число». При поездках требовал двоенных лошадей, чем «отягощал» крестьян; двоенную же лошадь требовал, чтобы отвести матери «китайского гуся». Растратив казенные деньги, понуждал сотских и десятских подписать ложное обвинение в растрате житенного подьячего, а за отказ «саморучно» бил сотского д. Ягренево по щекам, и, «положа на сани, велел бить в два кнута». «При поездках по вытям бил крестьян батожьем». «Несправедливо забирал в рекруты, а подававших челобитные бил батожьем».
Мы больше не приведем ни одного пункта этого скорбного крестьянского мартиролога, однако и взятые выдержки дают достаточную картину положения монастырских крепостных и отношений к ним помещиков — церковно-служителей. Ход волнения переславских крестьян из дела не ясен. Известно только, что архимандрит, прослышав про крестьянскую жалобу, бежал и об его сыске была учинена обычная с барабанным боем публикация. Нашелся он или нет, из дела так же не видно.
Такая же вспышка крестьянского недовольства имела место в ноябре 1743 г. в приписном к Покровскому, что на Нерли, монастырю селе Новом. Крестьяне отказали в даче монастырю продуктов и «наглостью своею заявили», что «в послушании у игумена быть не хотят»; чтобы нанести окончательный удар запасам монастыря, крестьяне сожгли хлебный овин в с. Новом, принадлежавший монастырю.
В 1742 г. волновались крестьяне приписного к Боголюбовскому монастырю с. Суромны. Они отказались выполнять монастырские работы, поставлять лошадей и проч., чем вызвали челобитную на них крестьян села Доброго, коим пришлось, во время возмущения Суромнских крестьян, нести тяжесть двойных повинностей.
Недовольство Боголюбовских крестьян подогревалось тем, что с 1722 г. по монастырю производились каждогодно большие строительные работы, которые требовали активного участия крепостных. Благодаря этому, волнения здесь имели хроническую форму. По свидетельству архим. Инокентия (1751) «от крестьян работ и поставки через лет, по сказанию, с 60 не бывало и того через много лет непоставкою и всегдашним упрямством монастырю привели монастырь в всеконечное раззорение и скудость». Архимандрит ссылается на грамоты, хранящиеся в монастыре, по которым «велено вотчинных Боголюбова монастыря крестьян, плутов и мошенников, за их проступки и противности и за ложное челобитье, наказывать, съем рубахи, бить батоги вместо кнута». В 1742 г. крестьяне, ворвавшись в монастырь, «били дубьем игумена Михаила с братией». В 1751 г. повторили те же «озорничества». Каждый взрыв недовольства заканчивался битьем плетьми преступников. Одной из причин недовольства были также несправедливые поборы и бесчинства упомянутого архимандрита Михаила; дело по расследованию его беззаконий дошло до синода.
16 июля 1750 г. в Муромской воеводской канцелярии бил челом староста вотчины Борисоглебского монастыря д. Татарова, что крестьяне отказались платить оброк и выполнять монастырские работы. Как выясняется из допроса, поводом к отказу было обложение сверх оброка барщиной. По разборе дела арестованные крестьяне были выпущены.
В 1762 г. отписные Муромского собора деревни Новошино и Малышево волновались в связи с возникшим делом о принадлежности их к соборной вотчине. Решение в пользу собора было объявлено деревням через приказного Баскакова, крестьяне же «паче надеясь на свои прежние озорнические поступки и непослушания, о которых как в прав. сенате, так и в св. синоде и прочих присутственных местах известно, не только чтобы во исполнение предписанного именного указа должное послушание имели, но и сверх того по обыкновенному своему озорничеству с жалованных того собора лугов сено свозят в домы свои и тем причиняют совершеннейшее раззорение». Вследствие прекращения подвоза оскудела соборная казна и начался падеж скота. Челобитная называет «главных заводчиков и пущих предводителей» старосту д. Новошина Д. Андреева, «прежнего возмутителя Иванова» и 9 крестьян. Местными средствами волнение сломить не удалось и дело перешло в сенат.
Такого же рода «непослушание» имело место в вотчине Борисоглебского Муромского монастыря в 1762 г. Крестьяне д. Степаньково, Барановки, Сашина завладели монастырской землей и засеяли ее своими семенами; монастырские работы не выполнялись, а для управления был взят мещанин Добродеев, который, якобы, «подстрекал крестьян к пущему отложению». Дав отпор двум посланцам канцелярии, крестьяне вели себя вызывающе и грозили снять покос в 1763 г. весь себе. Причиной волнения был слух об указе, коим монастырские вотчины отходят в коллегию экономии, когда же появился указ, подтверждающий право монастыря на владение, — работы опять исполнялись крестьянами. Когда по окончании их крестьяне требовали квитанций, архимандрит и казначей не дали, а взамен того били просивших палками. Добродеев же был взят для письма 3-й ревизии. Высочайшим указом, тем не менее, было поведено главных возмутителей при собрании «сечь плетьми нещадно», а убытки взыскать.
Тот же указ о переходе монастырских вотчин в коллегию экономии поднял крестьян Муромского Спасского монастыря (в 1762). С этого времени монастырские работы не выполнялись, а в мае 63 года крестьяне с-ца Орлова, «собравшись многолюдством», напали на монастырь и увели всех сторожей. Монастырские земли были засеяны крестьянами и продукты, собираемые с разных угодий, шли в пользу крестьян. Муромская канцелярия принуждена была обратиться в коллегию экономии. В поданном туда доношении указываются главные зачинщики: староста с. Орлова Ф. Иванов и 9 крестьян; крестьяне д. Зарослова — 3 ч.; выборный д. Столбищ Игнатьев с крестьянами; выборный д. Михалева Ильин и 2 кр.; выборный с-ца Михайлова Болотин с крестьянами; 4 крестьянина деревень Обрамовой и Выползовой. Коллегия экономии приказала забрать ослушников к допросу и приказать: возвратить завладенные угодья и «собранные воровски припасы», а также уплатить рублевый сбор. Из допроса выясняется, что крестьяне после указа об обратном прикреплении к монастырю исполняли «со всяким подобострастием» монастырскую работу. Со стороны же наместника архимандрита — казначея Сильвестра — чинились им большие обиды: он понуждал их подписывать ложные расписки, а при отказе сек плетьми нещадно, денег за работы не платил. По расследовании была по деревням произведена экзекуция зачинщиков; забранные в канцелярию крестьяне дали подписку в послушании. Тем не менее, в это время староста с. Орлова и Болотников ушли по крестьянским делам в Москву.
В 1764 г. были поданы в Муромскую канцелярию сведения о недоборах с крестьян, были они взысканы или нет — не ясно. После указа 1764 г. о секуляризации группа бывш. вотчинных крестьян отписалась в муромское купечество.
О таком же отказе от монастырских работ говорит челобитная игумена Гороховского Никольского монастыря. Крестьяне д. Бедихи приходили на монастырский двор, бранили и бесчестили игумена «великим криком» и сказали, что слушать его не хотят. Каков результат этого волнения, за деформированностью дела неизвестно.
Характерно, что мы имеем бунты именно монастырских крестьян, т. к. они и составляют главный процент движений за эту пору. Положение монастырских рабов было хуже, чем положение помещичьих крестьян, и, по замечанию историка крестьянского движения, все они до секуляризации находились в восстании. Нужно оговориться, что в нашем распоряжении имелись архивы только гражданского ведомства, судить же о восстаниях монастырских крестьян можно только по фондам духовных учреждений (напр. консистории), и этот вопрос может стать темой особой работы. Разобранные же дела Владимирской канцелярии являются как бы случайно попавшими в руки учреждения гражданского.
При черновом разборе материалов попалось дело, касающееся неповиновения крестьян Боголюбова монастыря в 1683 г. Хотя в хронологические рамки этой работы и не входит XVII в., но в виду большой редкости материалов по движению этой поры и для большей полноты характеристики особого положения монастырских крепостных, привести его будет нелишним.
Уже в 1682 году вотчинные крестьяне Боголюбова монастыря били челом Владимирскому воеводе Наумову, что они исстари косят и пашут монастырскую жеребьевую землю, а игумен того монастыря, Никон, наложил сверх монастырской работы «на пятьдесят вытей по рублю с выти», и «от тех де прибавочных податей они, крестьяне, оскудели». По этой челобитной была послана грамота игумену с братией, чтоб они не чинили крестьянам работ сверх прежних. Игумен ответил обвинением, что оные плуты челобитье написали ложно», чему последовал царский указ об обложении этих «плутов» не в пример остальным, а также об очной ставке челобитчиков с игуменом. Бунтовщики же «это ни во что поставили» и на очную ставку не явились. Зачинщиком возмущения называется «плут, мятежник и раззоритель» Ивашка Бусыга.
По этому делу крестьяне села Ославского дали показание, что Ивашка, проживающий по мирскому приговору в Москве, чинящий на игумена «ябидничества и улики», явился в мае месяце в село и, созвав их, поднимал идти на монастырский двор к казначею и «взять те вытные деньги 50 рублев»; а еще говорил, что «ныне на Москве замятия великая идет и боярские дома разоряют». Крестьяне отказались от грабежа казны, а Ивашка, опять ушедший в Москву, на притязания игумена отвечал, что «ходит в Москве с заручкой челобитной за мирскими делами».
Последовавший затем царский указ повелевает, что если крестьяне «не запрутся» и признают монастырские работы, а свое челобитье ложным, то «того вора Ивашку Бусыгу и Якушку Быкова с товарищи» при игумене с братией за их воровство наказать — «бить батогами нещадно, сняв рубахи, вместо кнута», чтоб, глядя на них, «иным неповадно было воровать», а также прочесть государев указ, чтоб «не было впредь спору и челобитья».
Таким образом, мы видим, что еще с 80-х годов XVII века в массе вотчинных монастырских крестьян подготовлялось движение и их положение было тяжким еще при первых Романовых. Характерным в деле является указание на «крестьянское оскудение» — следствие монастырских чрезвычайных работ. Это оскудение и пролетаризация крестьянства, о чем для иных слоев крепостных мы заметим значительно позже, для монастырских владений началось ранее, и, в виду его бесцельности и невыгодности для государства, вызвало указ 1764 г. о секуляризации.
Видимо, не только эти довольно мирные движения монастырских крестьян имели место во второй четверти XVIII в. На это косвенным образом указывает следующий факт: помещица Садыкова, желая посчитаться с соседним помещиком Беречинским из-за дворовой девки, доносит на его крестьян в Юрьевскую канцелярию о разорении и ограблении ее дома. Вот как в ее челобитной рисуется это крестьянское бесчинство.
«Крестьяне помещика Беречинского, скопом и сговором собрався, незнамо сколькими людьми, всего человек со сто и больше, с огненным оружием, с рогатины и с дубьем, с ножами и топорами, на лошадях верхами и в телегах и пешими, приехав и пришед (в сельцо ее, Новоселку), воровски в дом помещиков ворвались и воровски и разбойнически на помещичьих хоромах кровлю разломали и желобья разбросали», и «отломав сени, у горниц двери и крюки выломали и скобы выбили», «и взошед в хоромы меня, именованную, всякой скверной бранью браня, изорвали у рубахи на мне рукава и вынули из ушей серьги серебряные с алыми камнями, с шеи сняли перло жемчужное, да с руки золотой перстень с изумрудом зеленым, и кричали бить и резать да смерти». Едва Садыкова успела скрыться в людских избах, как начался грабеж — хрусталь, серебро, платья, выездные лошади — все было забрано и увезено «неведомо куда». Дворовые люди были «смертно биты и рогатины колоты».
Дело по челобитной Садыковой тянулось чрезвычайно долго, страдает многими туманностями и неясностью; видимо, обе стороны желали или скорее ликвидировать дело, или запутать. Но реальность картины, набросанной так ярко пером приказного канцеляриста, заставляет думать, что
подобные прорывы гнева помещичьих крестьян неоднократно имели место в этот период. Мелкие столкновения между помещиком и крепостными отмечаются нашими материалами не раз.
Так, 25 ноября 1737 г. крестьяне д. Ивановской, не желая подчиняться своему новому помещику Дирину, собрались на двор его дома и ругали его и жену и кроме того, грозились убить их. Вышедшего к ним помещика крестьяне уволокли на задний двор и «повалив на землю били и топтали». Поводом к волнению была не отдача дворовой девки замуж, а взятие ее к себе «для услуг».
В 1739 г. в феврале месяце вышли из повиновения крестьяне сельца Звенцова помещицы Блудовой; они отказались от барских повинностей и работ и были приведены в повиновение через суд.
Таким образом, мы видим, что первую половину ХѴІІІ в. крестьянское движение еще слабо развито, оно наиболее ярко выражено в среде монастырских крестьян, и прекращается после секуляризации, если не считать частичного их участия в пугачевщине. Волнения же помещичьих крестьян находятся в стадии первоначального развития, они разрозненны, немногочисленны и мелки.
Объяснение этому нам дает беглый взгляд на экономику страны в данный период.
Существенной чертой хозяйственного быта ХѴІІІ в. является окончательное разложение натурального хозяйства под напором зарождающегося хозяйства капиталистического, денежного. Медленность этого процесса в начале XVIII в. еще не так остро обнажала несоответствие между производительными силами и формами земельных отношений, и, следовательно, крепостное право еще могло напряженно приспособляться к новому методу хозяйствования без болезненных революционных прорывов. Совершенно иную картину мы наблюдаем с 50-х годов. Социально-экономическая политика Елизаветинского и Екатерининского царствований и рост заграничной торговли произвели сильный сдвиг. Спрос на русское сырье и продукты русской промышленности возрос. Возникающие фабрики и заводы, главным образом, сосредоточиваются в районе Москвы; край с развивающейся индустрией уже не может довольствоваться своим хлебом и становится рынком для сбыта хлеба черноземной полосы. Земледелие, не поглощавшее всей рабочей силы, отходило на второй план, а избыток рабочих рук использовался на работе в промыслах. Барщина заменяется оброком и крестьяне идут на отхожие промыслы; оброчные крестьяне составляют в половине XVIII в. от 55 до 85 % всего крепостного населения средней России. Оброк растет по мере расширения фабричного производства, часто не совпадая с ростом оплаты труда на фабрике; это отчасти искупалось тем, что иногда помещик, получая оброк, не был заинтересован в запашке и отдавал угодья целиком под пашню крестьянам. В черноземной же полосе, наоборот, развилась барщина, в виду почти исключительно земледельческого значения этого района.
Размеры барщины также росли, и кроме нее крестьянин нес иногда натуральный сбор. Труд на фабрике был страшно тяжел и вознаграждался слабо, или вовсе не вознаграждался. А повинности — и в виде оброка, и в виде барщины — увеличивались, следуя за все ширящейся жаждой помещиков к роскоши, внедрившейся в их быт. Крестьянство нищало, шел процесс окончательного перехода крепостного права в рабовладение, и крестьяне совершенно не имели гражданских прав к царствованию Екатерины. Кроме того, и личная жизнь крепостного была в руках помещика. Чудовищные злоупотребления этих последних доходят до легендарных случаев.
Вторая половина XVIII в. в истории крестьянского движения открывается бунтами приписных к фабрикам и заводам крестьян. Вспыхивает крупные волнения на заводах Демидова, Шувалова и друг. «Разорения и мучительства» — последствия приписки к заводам, были причиной отчаянного сопротивления приписке крестьян; они идут на верную гибель, лишь бы не попасть в лапы заводчика. Раздача казенных заводов с приписными к ним государственными
крестьянами в руки влиятельных вельмож еще более усилила крестьянский протест, т. к. для государственных крестьян, находившихся в сравнительно лучших условиях, приписка к заводам была страшным злом. По словам одного современника, «оные хищники (речь идет о заводчиках) ни о чем ином не помышляют, как о своем прибытке и алчно пожирают крестьянское имущество». Плата на заводах не покрывала расходов, запускались недоимки, взыскивавшиеся при помощи батогов, и крестьянство нищало. Слова современника вскрывают не случайную особенность дворянской фабрики. «Пожирание крестьянского имущества» сознательный ход. Разорение хозяйства фабричного крестьянина было в интересах фабриканта, т. к. в производстве был нужен безземельный пролетарий, которого можно беззастенчиво эксплуатировать. Поэтому, вопреки указу, к фабрикам приписывались богатые деревни и волости, отстоящие за 400 — 500 верст. Сложный процесс пролетаризации производился откровенным путем — сгона крестьян в рабочую пору на фабрику. На это крестьянство отвечает не менее откровенной оппозицией.
Так, в марте 1765 года возмутились крестьяне с. Батыева, Суздальского у., купленные мануфактуристом Колосовым к его московской шелковой мануфактуре. Он обращался к Московской губ. канцелярии о приведении в послушание крестьян Батыева дважды, но провинциальная суздальская администрация, по некоторым личным счетам с мануфактуристом, тормозила исполнение указов. Две роты Азовского полка, отправленные для усмирения, не исполнили заданий власти и вернулись ни с чем. В мае была отправлена другая команда с теми же инструкциями — «драк не чинить, брать под караул пристойным образом и увещевать, что видно они (крестьяне) указы истязания забывают», что вышли из послушания. Из следствия по этому делу выяснилось, что главными зачинщиками и подстрекателями бунта были «поп Андрей Гаврилов, да староста с. Тарбаева Прокофий Максимов», их в силу указа отрешили от должности.
В виду продолжающегося волнения и неуспехов воинских команд, 21 июня направляется из Владимира отряд из местного гарнизона под командой поручика Саблина. Он рапортует, что нашел только рогатины и прочее оружие и несколько крестьян, укрывавшихся в овинах и гумнах; арестованные были заперты в избу. В этот момент «неведомо откуда» явилась укрывавшиеся бунтовщики и с «набатным боем, дубьем, топорьем, с вилами и великими обнаженными ножами» отбили у команды оружие и требовали выдачи поверенных фабриканта — приказчиков Титова и Токарева. Их нашли, вытащили за волосы и начали «штыками и рогатинами колоть, обухами, дубинами и кольями бить и доколоть хотели и на мелкие куски изрезать». «А напоследок объявили, что в послушание к Колосову идти не хотят». Приказом обер-коменданта в Батыево направляется 28 июля 100 человек солдат. На этом делопроизводство кончается.
Здесь характерно указание, что в числе главных зачинщиков был «поп Андрей Гаврилов». Участие сельского духовенства будет особенно типично для бунтов Павловского времени. Сельский клир того времени вообще играет видную роль в истории крестьянского движения; священник пишет недовольным челобитье, ведет бунтующих к присяге в единомыслии, присутствует на тайных сходах и т. д. Это не покажется странным, т. к. в XVIII в. сельский священник был, по выражению одного помещика, «мужик — только грамотный» и над ним в значительной мере тяготела помещикова нагайка. Он еще не шел рука об руку с угнетателем и охотно примыкал к движению. В виду сильного участия духовенства в волнениях, Вологодский архиерей составил окружное послание, приглашая сельский клир не только «не принимать ни малейшего с ними участия, но вразумлять их, что обязаны они повиноваться владыкам своим не токмо кротким и благим, но и строптивым».
Безусловно, бунтовавшие крестьяне с. Батыева были силой оружия приведены «в должное рабское послушание господину своему» и бунт был ликвидирован, как другие подобные, но более крупные, бунты фабрично-заводских крестьян. Но протест, штыком загнанный внутрь, прорывался при каждом удобном случае, и крестьяне даже принимают участие в помещичьих междоусобицах, идут со своим барином грабить соседние поместья. Так мы видим помещика Юрьевской округи Отяева, поистине рыцаря больших дорог, отправляющегося походом на угодья Нелединского-Мелецкого, при чем крестьянские рогатины и топоры работают довольно добросовестно. Дел такого типа дает большое количество фонд Юрьевской провинциальной канцелярии. На первый взгляд они относятся к истории быта, но, при более внимательном и вдумчивом отношении и разборе, видишь, что здесь крепостные участвуют не только как слепые орудия в руках барина, но что здесь, в сознательно творимом преступлении, есть разрядка накипевшего протеста. Екатерина, в одной из своих записок, говорит, что «несчастному классу (речь идет о крепостных) нельзя разбить свои цепи без преступления», и действительно, крестьяне в погоне за тенью свободы, за минутную жизнь вне каторжных законов своего бесправия идут за помещиком, как и в самостоятельном непослушании, и дают волю мужицкому оружию. Эта черта еще не отмечена историей крестьянского движения, но, безусловно, несмотря на свой может быть несколько гипотетический характер, заслуживает внимания. Вряд ли здесь мы имеем «покорность безответных скотов, которая простирается дальше всякого вероятия, как и зверство их властелинов», — как говорите своих записках современный помещик Винский.
Дело о так называемом «Калачевском бунте» занимает два делопроизводства Юрьевской провинциальной канцелярии и одно Владимирской пров. канц., всего около 400 листов витиеватой скорописи. Один интерес к делу со стороны властей говорит, что здесь мы имеем не только барские раздоры, куда власти не любили вмешиваться, но нечто большее. Бунт продолжался два года — 1774 и 1775, ход его таков. См. «Калачевский бунт» крестьян 1774 - 1775 гг. в с. Вески.
В 1766 г. отказались от платежа оброка деревни Першино и Мошок помещицы Иевлевой. Большинство крестьян покинули свои дома и скрывались в округе. На жалобу помещицы был послан сержант Артемьев с командой, который и забрал виновных в канцелярию. О сыске беглых были взяты расписки с сотских окружных деревень. Забранные крестьяне по наказании плетьми были возвращены Иевлевой.
Последнее известное нам за период 1750-1775 г. г. волнение охватило в 1774 г. маленькую деревеньку Кирсаниху, в которой по последней ревизии числилось 63 души обоего пола. Крестьяне выходят из повиновения своему помещику и отказываются платить подати; помещик их Ошанин упоминается в делах 1797 г. и, несколько забегая вперед, можно сказать, что крестьяне рисуют его словами — «жить у него трудно и тягостно», а известно, что значило на скрытном мужицком языке подобная характеристика. С большой вероятностью — тягостью жизни под его властью мы можем объяснить вспышку волнения 1774 г.
Вот все, что мы знаем о крестьянском движении за время 1750-75 г. Десятилетие 60-70 гг. в материалах — пробел.
В этот период два факта особенно подогреют и наэлектризуют и без того уж напряженную массу помещичьего крестьянства. Это — секуляризация церковных владений в 1764 г. и указ о необязательности службы для дворян. Сойдя в низы, эти указы возбудили массу слухов и надежд на близкую волю и для господских рабов; но Петр ІІІ разъяснил, что эти упования не основательны. Опять начинается острая полоса бунтов, которые особенно усиливаются в 67-68 годах, когда работает Екатерининская комиссия, — где мы не видим крестьянства, — и оно особенно усиленно прибегает к «преступлению», путем усиленного открытого непослушания заявляет о своих насущнейших желаниях и невыносимых условиях своего положения. С 1770 по 1773 г. наступает тишина, т. к. появляются слухи о близком освободительном указе; крестьянство ждет воли с высоты царского трона, но совсем с другой стороны, из низов — раздается клич вольного казака Емельяна Пугачева…
Полоса реакции, наступившая после Панинского террора, захватывает период приблизительно в 20 лет. За это время по России мы имеем около 20 случайных крестьянских волнений, разрозненных по характеру. Фонды Владимирской провинции дают только два непослушания, относящиеся к этому периоду. Но это не значит, что причины волнений были устранены, наоборот, экономический гнет, как следствие развития торгового капитализма, все крепче и крепче затягивал петлю на шее крестьянина. Барщина непомерно увеличивалась, были уже крестьяне, работавшие все время на помещика и лишенные своего участка. Оброк с Екатерининского максимума в 5 рублей возрос к Павловскому времени до 7-15 рублей, доходя местами до 30-35 рублей. Особенно же тяжким было положение приписных к фабрикам и заводам крепостных. К концу века мы наблюдаем сильный прогресс дворянской индустрии. Фабрика стала обычным явлением; а заведение производства в поместье влекло для крестьянина ряд принудительных работ на фабрику, помимо работ по своему хозяйству, почему процесс пролетаризации и обнищания деревни ускорялся. Результатом был подъем новой полосы крестьянских бунтов.
В 96-97 годах размах их напомнил недавнюю Пугачевщину. Внешним поводом было воцарение Павла и ряд его манифестов, которые, казалось, давали некоторую надежду на изменение положения.
Одним из них Павел призывал к присяге крестьян в числе остальных сословий, чем как бы давал им некоторые права гражданства, чего крепостные были лишены в Екатерининское и Елизаветинское царствования. Другим разрешалась подача жалоб неколлективного свойства на имя государя, что опять-таки обнадеживало крестьян и отменяло Екатерининский закон, запрещавший под страхом кнута и каторги челобитье на помещика. Поток жалоб, полившийся в ящик для прошений, говорил Павлу об одном и том же невыносимом положении крестьянства, его часто благожелательные резолюции сводились на-нет местными властями, которые держали сторону помещиков - потому доносы оказывались ложными, а челобитчики наказывались. Кроме этого жалобного потока, протест выявлялся в многочисленных побегах крестьян, принявших массовый характер, а главным образом в отказе от господских работ, часто сопровождавшемся убийством помещика. Такого рода указы Павла возбудили слухи, что помещиками скрыт подлинный указ о воле — факт, повторяющийся почти на всем протяжении истории крестьянских движений. Они также были поводом к тому, что крестьянское непослушание часто имело лозунгом — «отреши нас за себя, государь» - т. е. желание перехода в казну, а государственным крестьянам жилось, нужно сказать, тоже не очень сладко.
Особо широкий размах имело движение в Орловской губ. в вотчинах Голицына и Апраксиной, которое подавлено было военным путем. Погибшие во время усмирении крестьяне были зарыты в особую яму, над которой красовалась надпись: «здесь лежат преступники против бога, государя и помещика, справедливо наказанные огнем и мечем по закону божию и государеву».
Бог, царь и помещик характерная для роялистских убеждений Павла триада, вскрывающая, как нельзя более
ярко, его крепостнические настроения. Указ же о трехдневной барщине, несколько успокоивший крестьян, вовсе не характерен для законодательства Павла в этой области и интересен только как первая попытка правительственного вмешательства в крепостнические отношения. Этот указ на практике не имел особого значения: его, в силу туманной редакции, можно было вполне обойти.
Все отмеченные социально-экономические и политические факты данного времени имеют свое отражение и в крестьянском движении нашего края. Этот период почти исключительно разработан по материалам, напечатанным А. В. Селивановым. Вновь найденный материал фиксирует два волнения. В марте 1794 года «вышли из послушания крестьяне с. Мануйлова пом. Хотяинцова, Покровской округи, они выгнали помещичьих людей, посланных по хозяйственным надобностям, и заявили, что быть за помещиком, не хотят. В той же челобитной Хотяинцова говорится, что в неповиновении принимали участие крестьяне с. Бажанова.
Другое крестьянское непослушание имело место в Ковровском уезде. Это волнение носит характер Калачевского бунта — крестьяне по приказанию пом. Козлова напали на «барыню Болотникову» и захватили пашню, на которой работали Болотниковские крестьяне. Кроме этих двух маленьких свидетельств о крестьянском движении с Пугачевщины и до 1797 года мы не имеем данных.
Возмущение крестьян в Переславской, Покровской и Юрьевской округе, Владимирской губернии в 1797 г.
Отголоском крестьянского протеста на приписку к помещичьей фабрике является волнение крестьян помещика Соленникова в Александровском уезде. Причиной его было недовольство, «что господин их отягощает фабричною работой и от того отягощения они в летнее время от хлебопашества своего лишаются и хлеб жатвою и посевом исправляют не вовремя, от чего они пришли в разорение». Соленииковские дворовые волновались от нищенской оплаты труда на фабрике, а именно: «на каждого человека с семейством по 7 рублей в год, ржи по 3, да овса по 1 четверику в месяц». От того они «пришли почти в разорение». Уповая на царскую волю, послали жалобу на имя государя, чтоб помещик не отягощал их работой на своих трех фабриках. Довольно продолжительное волнение было подавлено военным порядком.
В волнении фабричных крестьян Соленникова, единственном известном за последнюю четверть XVIII ст. в нашем крае, ясно выразилось и влияние фабрики на крестьянское, хозяйство и его «разорение», а также в деле указана оплата труда на фабрике.
На почве этих взаимоотношений между деревней и фабрикой мы не знаем волнений, но имеем довольно обширный и длительный бунт крестьян сына заводчика Гончарова (подполковник Иван Афанасьевич Гончаров – родной дед жены А.С. Пушкина, сын известного основателя полотн. фабрик в Калужской губ.), села Мугреева с деревнями (Вязниковской округи), которые по своему положению, не являясь ни фабричными, ни помещичьими в чистом виде, представляют нечто среднее между теми и другими. Из дела мы видим, что Гончаровские заводы находятся в Калужской губ., Мугреевские крестьяне находятся под угрозой приписки: так, во время непослушания приказчик грозится «половину запороть, а 600 на заводы сослать». Взрыв же крестьянского недовольства вызвали чудовищные поступки приказчика, не знавшего границ своему произволу. Ход этого волнения, мелкие и крупные штрихи быта заставляют изложить дело подробно, в виду их большого интереса.
Вернувшийся с поездки на заводы Мугреевский приказчик столкнулся с собравшейся у господского дома толпой крестьян, которые, схватив его, посадили в железах в холодную, «приковав на большую цепь». По приказу губернского правления принуждены были его выпустить к господину его, который «на такой нечаянный дерзкий поступок» очень удивился и полагал, что это исключительно с целью «отбыть от послушания». Опасаясь разграбления дома и господской казны, служитель Гончарова, доносивший о случившемся, просил канцелярию привести крестьян в повиновение. Губернатор (Рунич Павел Степанович) рекомендовал исправнику: 1) объявить крестьянам верящее письмо их господина, 2) истолковать указ от 27 января, что если не повинятся, «будут ослушниками не только установленному начальству, но и манифесту, и не останутся без должного наказания, а сверх того и разорительность понесут»; 3) в случае неповиновения исправнику, заодно с предводителем дворянства исследовать причины; 4) зачинщиков отослать в усмирительный дом. Рапортом исправника и предводителя сообщается, что, по объявлении письма и манифеста, крестьяне сказали, что чинят все господские работы, а своего выборного старосту сменить не дали. На попытку арестовать зачинщиков крестьяне единогласно закричали «с великой грубостью и отважностью», что не дадут никого из своих собратий, что «и умереть все готовы». Исправник заметил приготовления к набату, и, видя, что с «престарелой командой» не устоять, пошел опять на увещевания, «но, — заключает он, — кроме большого числа команды смирить их ничем невозможно». Крестьяне послали прошение к государю, где доносили на помещикова приказчика «в наказании и отяготительных работах сверх меры человечества». Исправник, по исследовании, не нашел преувеличенных несправедливостей, и, что характерно и важно, заключил, что «изо всех обстоятельств наиболее приметно - буйство, желание учиниться свободными и последование в вольнодумстве другим, оказавшим уже в прочих губерниях и уездах подобные сему поступки». На этот рапорт губернатор отправляет 200 ч. солдат с 2 пушками под командой поруч. Стромилова; секретным ордером велено употреблять силу оружия только «в самой неизбежной крайности». Во время этих распоряжений подана губернатору просьба от крестьян Мугреева, что к ним «неведомо за что» прислали исправника, они де бунт не делают, а послали к царю жалобу на приказчика; исправник же их стращал, что «крови их напьется и от девяти — десятого кнутом пересечет»; никаких отговорок исправник не принимал. Не принял и губернатор крестьянского прошения, а назвал его «хитросплетением на исправника», арестовал посланных и узнал, что это прошение писано священником Мугреевской церкви Львом. Обнаружились и другие причастные к жалобе лица: ее писали и переписывали казенной палаты регистраторы П. Лебергецкий и Иван Жернаков, за что первый был отослан «в дальние сибирские полки», а второй «уволен без аттестата».
Причины недовольства встают перед нами из «доказательств всего мира на приказчика Ивана Михеева в непорядках его». Здесь ярко вырисовывается фигура приказчика, не знающего пределов своему изуверству в далекой вотчине. Приводится длинный синодик его жертв, засеченных и искалеченных за малейший проступок; он собственноручно засекает женщин, противящихся его насилию и опять списки калек и т. д. и т. д. — на протяжении 18 пунктов тянется этот мрачный реестр «доказательств».
За это время Мугреево с деревнями жило, управляясь сходом, своей недолгой свободной жизнью. Мы имеем в деле копии с мирских приговоров: 1) сход 27 января постановил отправить на приказчика жалобу императору Павлу Петровичу, а приказчика не слушать, и, если он, воротясь с заводов, начнет опять дворовых бить и увечить, сковать его до следующего схода без всякой боязни. Крестьянина Василия Андросова «за противные речи миру» — сковать. Разрешалось венчать полюбовно браки. Назначались на места удаленных служителей выборные. К данному приговору приложил руку свящ. с. Ламны; 2) сход 13 апреля приговорил, в виду сильного недостатка в продуктах, взять заимообразно из господских амбаров припасов. Скрепил свящ. с. Мугреева; 3) сход 25 мая выбрал посланцев в Питер и иные места с доношениями. Скрепил свящ. с. Мугреева.
Также сохранились копии прошений государю, но они нам ничего нового не дают. Объявление старосты с. Мугреева от 20 апреля сотскому того же села подтверждает слышанную нами жалобу, что исправник, приехав, сек крестьян плетьми и чинил «крайние наглости и обиды», а не следовал политичным указам и ордерам губернатора.
Письма ходока в Питер, Василия Иванова, сообщают Мугреевским крестьянам, что прошение подано 18 февраля, и что вышли манифесты о трехдневной барщине и праздниках.
Предводитель дворянства Булыгин 10 июня рапортовал, что при появлении отряда крестьяне сразу смирились и подписка взята была без кровопролития. По расследованию оказалось, что главными зачинщиками были — староста дер. Клестовой Гашин. 7 ч. крестьян и священники, которые присутствовали на тайных сходах, потворствовали крестьянам и поддерживали их в «несбыточных надеждах».
Показания, отобранные от крестьян и подписанные священником И. Андреевым и крест. Сафоновым, своим слогом и чисто легендарными сбивчивыми указаниями заставляют думать, что автором их был никто иной, как Булыгин, и под страхом пушек крестьяне не возражали.
Аресты и кары носили сравнительно мягкий характер; дело передано было в уездный суд и после долгой волокиты отослано в I деп. суда и расправы.
Архив Владимирского Наместнического правления дополняет наши сведения о конце этого дела. Приговор палаты суда и расправы, подтвержденный губернатором Руничем, гласит: «крестьянина В. Гашина за подачу недозволенной его императорскому величеству просьбы, по силе указа 1767 г., августа 22 дня, наказав в селе Мугрееве кнутом десятью ударами, сослать в Нерчинск в вечную работу с зачетом помещику его за рекрута»; «крестьян И. Григорьева и И. Лукьянова, наказав в том же селе плетьми, отдать в вотчину»; «священников же с. Мугреева И. Максимова, Андрея Васильева, И Андреева, с. Малой Лампы Петра Михайлова и села Мугреева — Спасского Льва Федорова наказать строгим и долговременным церковным покаянием».
В исполнении приговора сохранилось описание внешности центрального лица этого волнения Гашина: «он, Гашин, оказался ростом 2 арш. 5 верш., волосом рус, глаза серые, лицом малоряб, нос кокореват, ус пускается, от роду ему 24 года».
Особенно интересно в этом волнении то, что оно носит несколько более организованный характер, по сравнению с большинством разрозненных бунтов нашего края. В самом начале отложения, с момента свержения деспота приказчика и местной администрации, взбунтовавшиеся
деревни управляются сходом, между сходами правит выборный крест. Гашин. Мирские приговоры рисуют нам еще робкую попытку крестьянского самоуправления, его первоначальные мероприятия и отношения к членам общины, не идущим в ногу с миром («за противные речи миру В. Андросова — сковать»). Сплоченность характеризует это волнение и в отпоре правительственным репрессиям: «кроме большого числа команды смирить их ничем невозможно». Видимо, «наказания и отяготительные работы сверх меры человечества» спаяли воедино кровью крестьян.
Теперь коснемся положения помещичьих крестьян в нашем крае и анализируем формы, к которые вылился крестьянский протест. Волнения помещичьих крестьян наиболее выражены в материалах — по ним имеется 10 дел. Все они напечатаны в «Описи архива Влад. губернатора XVIII в.», весь материал довольно однообразный. Исключение представляют два дела: 1) о бунте Соленниковских крестьян, 2) о Мугреевском бунте. Всего в 1797 г. волнуется приблизительно 99 селений. В виду такого широкого количественного объема и довольно большого материала, не касаясь в отдельности каждого волнения, постараемся суммировать данные, нарисовать общую картину причин и следствий.
Сначала — экономическое состояние крепостных. Предоставляю слово самим крепостным, как они описывают свое, положение: «оброку платим по 8 руб., всякую работу обрабатываем, которая не менее как в 15 р. должна состоять, при поставке рекрут собирает (помещика) 600 рублей, а рекрута мы же ставим, от сего пришли в крайнее разорение и убожество, жить трудно и тягостно». Следователи Лазарев свидетельствует о 15-рублевом оброке. Таким образом мы видим, что денежный оброк возрос до 15 рублей и выше, что можно предположить из заключения Лазарева, который констатирует «положение крестьян самое среднее», следовательно, 15-рублевый оброк средний. Помимо и наряду с оброчным сбором мы встречаемся и с натуральными повинностями — натуральным оброком. «Мужеска пола души» уплачивают трудом или сельско-хозяйственными продуктами, женщины и дети также обложены сбором: «с жен и детей, по неимению у них угодий, хотя покупкою, собирает (пом-ца) ягоды малины и черники по 2 ф., холста самого тонкого по 10 ар., по две тальки пряжи - жены их исполняют по нужде, убойся побой»; «с бабы холста по 20 ар., а не холстом, так пряжей по 10 талек, а маленьких ребят заставляют перья щипать»; — таких цитат можно принести еще много, но и этого достаточно.
Особенно же разрушительными для крестьянского хозяйства, как выясняется из наших материалов, явились практиковавшиеся в неограниченно-широком масштабе «господские работы», — барщина. «Отягощены работою», — наиболее частый мотив жалоб; «налагает со излишеством тягости, и в работе мучит»: «замучены господской работой». Эти господские работы, «за коими крестьяне для своих домашних продовольствий по малому посеву, безвременной уборке своего хлеба, многие совсем пропитания лишились», отчего некоторые, «оставя свои тягла, взошли в бобыли, пришли в крайнее разорение и убожество»; «сыскивают пропитание мирскими подаяниями».
Вот характер экономического положения крестьян под тройным ярмом повинностей денежных, натуральных и трудовых. В некоторых поместьях все три применяются вместе. Отсюда — неизбежное оскудение, пролетаризация, мирские захребетники, бобыли, что отмечается всеми жалобами без исключения. Произвол помещика также доходит до высшей точки развития, усугубляя экономический гнет и распространяясь в область семейных отношений крестьянина. Так, помещица Титова переводит крестьян из деревни в деревню, с лишением движимого в пользу ее имущества. Помещик Константинов отбирает у крестьян «последнее строение с уграживанием побоями», продает крестьянских детей, «безвинно наказывает плетьми до кровавых ран немилостивно». Та же Титова облагает крестьянскую свадьбу сбором в 10 — 15 рублей и т. д.
Вот такие факты, коим нет числа, заставили крепостного «явно открыть свое возмечтание, ища себе свободы» и отметили 1797 год полосой многочисленных крестьянских бунтов. Для всех их характерен их «жалобный» мотив. Челобитье государю стало настолько широко практиковаться, что Владимирский губернатор был принужден издать приказ (ІѴ-1797), коим воспрещалось чинить отложения от помещиков и «утруждать императорскую особу недельными просьбами», в чем и была от крестьян отобрана подписка. В деле о Мугреевском бунте мелькает известие в доношении губернатора князю Куракину, что с 5 по 10 мая волновалось около 11000 крестьян в пределах губернии. Общий подсчет за 1797 год сделать невозможно, но и одна эта справка дает нам понятие о размерах, которые приняло движение в нашем крае. Наибольшим размером движение отмечается в Юрьевском у., это, нужно думать, объясняется тем, что Юрьевский у. исключительно земледельческий и считается «самокормящим», а потому коренные землеробы - Юрьевские крестьяне — особо остро чувствовали разрушение своего хозяйства под усилением господских работ и вторжением фабричного производства, что и проявилось в полосе непослушаний, охвативших Юрьевскую округу гл. обр. в 97 г.;
из общего числа селений, вышедших из повиновения помещику, на Юрьевский у. падает 50 %. Нужно заметить и то обстоятельство, что имела место некоторая зависимость от смежных уездов и губерний. Так, в уездах, смежных с Юрьевским, мы имеем пограничные гнезда волнений.
Подводя итог всему изложенному, заключаем, что нашего края не коснулись такие крупные движения, как Пугачевщина, отличавшаяся единством, спаянностью, наступательным движением; но атмосфера крепостнических отношений была тем не менее, насыщена элементами брожения в крестьянстве настолько, что кроме разрозненных вспышек волнений мы наблюдаем целые полосы объединенных одновременностью крестьянских непослушаний. Все они носят характер скорее оборонительный от присылаемых команд и правительственных репрессий. К движению примыкало недовольное своим полу-крепостным положением духовенство. Красной нитью проходит «упование на высшую власть царя». Порой движение носит характер участия в междоусобных раздорах помещиков — это как бы отдушина для накопившегося внутри крестьянства раздражения. Свободолюбивые устремления крестьянства, пронесенные им через всю безрадостную для него историю, особенно были сродни нашим Юрьевским земледелам.
Н.Н. Воронин.
Источник:
Из прошлого Владимирского края. Сборник первый. Издание Владимирского Окружного Научного Краеведческого Общества. Владимир – 1930.
Возмущение крестьян в Переславской, Покровской и Юрьевской округе, Владимирской губернии, в 1797 г.
Дело о неповиновении крестьян села Мугреева, Владимирской губ., своему помещику подполковнику Ивану Афанасьевичу Гончарову (1797 г.)
Владимирская губерния
|
