Город Владимир – бывшая великокняжеская столица – имеет до сего времени следы как своего бывшего величия и славы, так и грозных бедствий, постигавших его в многовековой период существования. Успенский и Дмитриевский соборы, Золотые Ворота и остатки земляных укреплений свидетельствуют о бывшем величии города. По ним как бы по книге читаем о религиозной и политической жизни и деятельности наших предков. По словам М.П. Погодина, всякий город есть историческая книга, в которой всякое здание, всякий холм и всякая улица занимает страницу в этой книге. Обстроенный и украшенный первыми великими князьями – Андреем Георгиевичем Боголюбовским и братом его Всеволодом Георгиевичем город Владимир почти вскоре после этих державных строителей мало помалу стал терять свое величие и славу, и во 2-й пол. XIV века (1353), с возвышением Москвы при Московском князе Иоанне Даниловиче Калите, с перенесением митрополии из Владимира туда, город Владимир окончательно потерял славу стольного города, сделался почти захудалым городом. Наконец, в 1708 г., с наименованием Владимира провинциальным городом Московской губернии, закрыта была даже епископская кафедра и епархия причислена к области Московской митрополии. До такого упадка город довели частые татарские погромы и опустошительные пожары, в особенности много зла нанесли городу первые. По названиям сел, деревень, курганов и даже улиц, как по исторической книге можно читать о диких полчищах, неоднократно опустошавших город Владимир и область его. Село Батыево, с батыевым курганом, села: Татариново, Татарово, Татары и т.д. это можно сказать живые памятники тяжелого татарского ига для всей Владимирской области.
В самом Владимире доселе существует улица, которая воскрешает в памяти кровавый для него 1238 год, когда благолепно украшенная столица всего северного края Руси – Владимир подвергся страшному опустошению от меча, огня и разграбления от татар.
На северо-западной стороне от Золотых ворот, при повороте направо, в середине Дворянской улицы, при подошве так наз. Студеной горы и уклоне на запад от Золотых ворот, тянется с юга на север едва заметный теперь ров (Ров этот засыпан позеленевшим от времени мусором и сучьями березняка, что было замечено в разрытых для водопровода канавах.), по обеим сторонам которого в настоящее время существует улица Ременники. Название ее производят от кожаных ремней, которые когда-то здесь якобы выделывались; подобно тому как улица Гончары названа от гончарного производства, Стрелецкая и Пушкарская улицы – от населявшихся в них в свое время стрельцов и пушкарей. Но относительно названия Ременники далеко не так. Из переписной книги г. Владимира XVIII века не видно, чтобы где-либо в городе выделывались кожаные ремни. По сказаниям летописным дается другое, совершенно иное толкование названия этой улице, имеющее тесную связь с татарским погромом 1238 года.
2 февраля 1238 года, говорят летописцы, татары, под предводительством Батыя, явились под стенами Владимира. Чиновники Батыя подъехали к Золотым Воротам и спрашивали: где Великий Князь? Владимирцы пустили с Золотых Ворот несколько стрел. Татары удалились, и объехав весь город «сташа станомъ предъ Золотыми враты на зрееме», говорит пушкинский летописец. По объяснению академического словаря «зрееме» значит расстояние, какое можно обозреть глазом. В Никоновской летописи слово «на зрееме» заменено словом «резмяни»; Татищев резмяни переделал «на рамени», Карамзин в своей истории все эти древнеславянские термины выразил словом «въ виду». Очевидно термины: «зрееме, резмяни и рамени» по существу говорят об одном и том же – о месте, где стали станом татары, т.е. в виду Золотых ворот, как пояснил Карамзин,- на таком расстоянии от них, что осажденным владимирцам можно было видеть с Золотых ворот и с деревянных стен шатры вражеские. В данном случае для нас важен термин Татищева на «Рамени», как термин проливающий свет на название улицы Ременники.
Рамень – термин народа Заволжского Поволжья, где на правом берегу Волги в глубокой старине жили выходцы из великого Ростова и из земли Суздальской. Раменью там называлась окраина крупного леса, опушка его, поросль, крупный кустарник, обрамляющий крупный лес. Рамень бывает красная и черная. Красной называется та, которая обрамляет хвойный лес, черной – лиственный. Нужно полагать, что 700 лет тому назад вся так называемая ныне Студёная гора, раскинувшаяся на западной стороне от Золотых ворот покрыта была крупным сосновым лесом, потомки которого доселе растут на вершине южной стороны этой горы. Жилые постройки близ этого леса называются «Сосенки». Кстати сказать, есть между этими соснами деревья гиганты. Лет 10 тому назад здесь росло полусгнившее дерево сосна, диаметр которого был более 2 аршин (140 см.). Это можно сказать достаточное свидетельство, что на указанной горе в старину был дремучий сосновый лес. Вся подошва Студеной горы, в то далекое от нас время несомненно покрыта была красной раменью, в которой стояли шатры татар Батыя. Сейчас в нашем городе есть улица Сосенская, переулок, два проезда и тупик с тем же названием. И все они расположены недалеко от Студеной горы.
Когда Русь несколько успокоилась от татарских нашествий и опустошений, тогда город Владимир стал расширяться, обыватели его выходили из земляных его стен и селились за ними, образовались тогда за городом посады с улицами и переулками. В это время подошва Студеной горы, против Золотых ворот, по вырубке на ней леса и рамени заселена была обывателями. Естественно, предки наши окрестили ново-заселенный поселок Рамень, т.е. поселились на рамени. Впоследствии древнеславянское слово рамень, по созвучию, изменили на ремень. Что такие метаморфозы возможны, в данном случае укажем для примера на существующую в городе Владимире церковь. На юго-западной стороне города, близ земляного вала, на голом – открытом и несколько возвышенном месте в 1667 году построена церковь во имя св. Николая, которая в то время называлась по документам Никола в Галее, т.е. на голом открытом месте; затем, с течением времени, по документам же, стали называть церковь Николо-галейской, в конце XVIII века церковь уже всеми называлась Николо-Галилейской. Галея таким образом переименована в Галилею.
Во Владимирской губернии есть деревни, которые однако удержали древнеславянский термин «рамень». В Вязниковском уезде есть четыре деревни с названием Раменье, Рамень, Медвежье-Рамень; в Меленковском уезде тоже есть деревня Рамень при реке Раменке; в Суздальском и Судогодском есть деревни этого же названия. Мы не имели возможности видеть местоположение этих деревень, но как сказано выше, рамень есть опушка крупного леса, то с некоторой достоверностью можно сказать, что все указанные деревни находятся, или находились, в давно минувшие времена, при или в опушке крупного леса.
Из вышеизложенного более или менее ясно, что название улицы в гор. Владимире Ременники происходит не от кожаных ремней, а от древнеславянского слова Рамень – опушка крупного леса, поросль, мелкий или крупный кустарник в конце крупного леса. Поэтому правильное название улицы должно быть не Ременники, а Рамень или Раменники. /Протоиерей Павел Ильинский/
Южнее Стрелецкой (Солдатской) слободы была слобода Ременники (ныне улица Ременники; были Большие и Малые Ременники). Рядом были улицы Большая и Малая Мещанская; мещане же, по жалованной грамоте Екатерины II городам (от 1785 года) - составляли низший, самый многочисленный разряд городского населения; это были люди, которые «промыслом, рукомеслом или работой кормятся». То есть здесь, по крайней мере, с конца XVIII века жили ремесленники и работники по найму.
Улица Большие Ременники
Улица Большие Ременники расположена от ул. Дворянской через ул. Дзержинского до Октябрьского проспекта. Вплоть до 1965 г. улица именовалась так - Большие Ременники. Улица Большие Ременники была переименована решением Владимирского исполкома N 404 от 05.05.1965 г. в улицу Победы.
В 1899 г. на ней стояло тридцать два дома, из них каменных пять, полукаменных одиннадцать, остальные - деревянные.
Числа 20-го декабря 1905 года был созван первый съезд учителей Владимирского уезда, стоящих на платформе организации чисто профессионального учительского союза. Съезд состоялся нелегально в учительском общежитии в Ременниках под покровительством соц.-демократа, заведующего общежитием Дим. Меф. Новикова (см. Учительский союз Владимирской губернии в 1905-08 годах).
«На улице Б. Ременники два раза в пятидневку собираются домохозяйки на беседы. Они с большим желанием и интересом слушают агитатора. На беседу всегда приходит 50-60 человек. 8 июля агитатор-педагог тов. Шевелкина зачитала передовую «Призыва» о перестройке всей работы на военный лад, затем – сообщения Информбюро и отдельные боевые эпизоды, рассказывающие о бесстрашии и доблести бойцов любимой Красной Армии. Присутствовавшие на беседе создали санкружок и поручили активистке тов. Смеховой заняться организацией ячейки РОКК. После беседы были проведены практические занятия по оказанию первой помощи при ранениях, переломах костей и т. д. Н. Хорькова» («Призыв», 12 июля 1941).
Правая сторона улицы
Улица Большие Ременники от Дворянской до Б. Мещанской улицы (ул. Дзержинского) в 1899 г. Правая сторона улицы: 2. Бок дома Васильева (д.), 4. д. Тарасова (к.).
Фрагмент карты 1899 г. Ул. Дворянская, д. 13. На месте дома Васильева Мемориальная доска из черного гранита в честь Тихона Степановича Сушкова на доме №2а на ул. Большие Ременники. «В этом доме в 1967 — 99 гг. жил председатель Владимирского областного Совета народных депутатов, почётный гражданин г. Владимира Сушков Тихон Степанович». Открыта 7 декабря 1999 г. Сквер у дома № 2а
«Недавно Владимирский магазин подписных изданий переехал в новое помещение - 44-квартирный дом по улице Большие Ременники. Магазину предоставлены просторный, светлый торговый зал, удобные складские помещения. С каждым днем увеличивается число подписчиков на книги. Сейчас здесь производится подписка на сочинения А. Гайдара и Б. Прусса» («Призыв». 1955. 22 июня. С. 5.)
Пенсионер Аркадий Николаевич Борисов (слева) оформляет подписку на новые подписные издания у работницы магазина Т.П. Хромовой. Фото Е. Фсофоновой. Улица Большие Ременники, д. 6 Дом Тарасова в Больших Ременниках, где в 1905 помещался соц.-дем. клуб.
«В этот период легализации во Владимире собралось много работников. Открыта была запись в партию, начались приемы взносов. Осенью 1905 г. был организован с.-д. клуб. Клуб оборудован был инвентарем семьи Перфильевых. Вечерком на салазочках перетаскивали Валентин Черневский с Борисом Сергеевичем Перфильевым кое-какую мебель и иное убранство для клуба. К клубу были прикреплены в качестве хозяев квартиры — Кумошенский, Альфред Карлович Лепин и студент Никольский. Клуб сначала помещался в Больших Ременниках, во 2-м этаже одного из домов Тарасова (третий от угла Мещанской, внизу была квартира Леонтьева). В клубе была устроена библиотека-читальня, проведено было несколько митингов, докладов, дискуссий. Припоминается два больших собрания с выступлением на одном „Семена" и на другом тов. Лакина. Клуб продержался в этом доме до тех пор, пока не пошли слухи об угрозе черносотенцев сжечь помещение, и владелец дома Тарасов начал усиленно вытеснять беспокойных и опасных жильцов. Любопытная сценка: благообразный старообрядец, с длинной седой бородой, вкатывается в одну из комнат клуба и, обшарив глазами углы, не найдя икон, все же крестится, попадая на развешанные иллюстрации. В конце концов хозяин вынужден был подать в суд и лишь после этого, но, главным образом, из опасения разгрома, клуб был перенесен за Красную церковь, на углу Жандармского спуска. К этому времени „милостиво дарованные свободы" иссякали окончательно и деятельность клуба пришлось ограничить. За Красной церковью, у Жандармского спуска, клуб просуществовал недолго. П.П. Сизов вспоминает, что как раз во время его дежурства по клубу в этом помещении у Жандармского спуска получилось сообщение, что в клуб ожидается нашествие полиции. Сизов, вместе с „Вадимом" (Свирский), забрали всю литературу и отвезли ее к Свирскому, где и сложили на хранение» (Воспоминания Ф.А. Благонравова). «Открыли свой клуб... Здесь была читальня, где на столах была разложена имевшаяся у нас нелегальная литература, а также во множестве появившиеся на рынке полулегальные и легальные марксистские брошюры... Здесь же по вечерам устраивались митинги, на которых иногда выступали: Семен Серговский, Лакин, Лазарь Зеликсон, вскоре затем уехавший в Москву, и др. Производился открыто прием в партию» (воспоминания Дегтярева Сергея Васильевича).
Улица Большие Ременники. В сторону стадиона «Торпедо". Предоставлено: Л.В. Жареновой для сайта "Ускользающий облик города"
Улица Большие Ременники от Б. Мещанской улицы до проезда в Стрелецкую слободу (Стрелецкая улица). Правая сторона улицы: 6. Бок дома Малининой (д.), 8. д. Севастьянова (п.-к.), 10. д. Ивановой (п.-к.), 12. д. Холщевниковой (п.-к.), 14. д. Белогдазовых (д.), 16. д. Белоглазовой (д.).
Улица Дзержинского, д. 9. Ул. Большие Ременники, д. 12 (снесен) Ул. Большие Ременники, д. 12а (снесен) Ул. Большие Ременники, д. 14
«Курсы Эсперанто открываются 9 февраля 1921 г. занятия – от 6 до 8 час. вечера. Адрес: Большие Ременники, д. №16» («Призыв»).
Ул. Большие Ременники, д. 18 Дом № 18 отмечен мемориальной доской из черного гранита с такой надписью: «Памятник истории. Дом, в котором в 1906 — 1907 гг. находилась конспиративная квартира и хранились документы Владимирской окружной организации РСДРП. Охраняется государством». Установлена согласно решению исполкома Владимирского областного Совета депутатов трудящихся № 472 от 25.04.1952 г.
Конспиративная квартира окружной организации РСДРП в 1906-1907 гг. располагалась на втором этаже двухэтажного полукаменного дома. Верхний этаж дома с семью окнами по фасаду снимал для своей большой семьи местный судейский чиновник С. Перфильев. Все его дети принимали участие в революционной деятельности. Сын Борис, студент, помогал наладить работу первой подпольной социал-демократической типографии во Владимире. Дочь Валентина участвовала в работе политического Красного Креста, собирала средства для помощи политическим заключенным. Ее муж Валентин Черневский руководил одним из местных социал-демократических кружков. Но самый большой объем подпольной революционной работы выполняла дочь Надежда Сергеевна Перфильева (по мужу Смирнова). Она приехала из Москвы, где училась на фельдшерских курсах и поселилась у отца в январе 1906 г. Вскоре ее назначили техническим секретарем Владимирской окружной организации РСДРП. Она хранила в доме отца протоколы, отчеты, адреса, печать, шифры организаций. В ее комнате хранилась также запрещенная литература, устраивались нелегальные собрания социал-демократов, печатались на шапирографе листовки, скрывались от преследования полиции партийные руководители, профессиональные революционеры. Здесь хранилось большое количество нелегальной литературы, адреса и паспорта подпольщиков. 7 мая 1906 г. в доме был произведен обыск, и в руки полиции попала часть нелегальной литературы, Н.С. Перфильева (по мужу Смирнова) была арестована, но вскоре выпущена из тюрьмы. Летом при усиленной конспирации здесь было вновь организовано хранение литературы. Николай Петрович Растопчин приехал во Владимир из Саратова осенью 1906 г. Оглядевшись на вокзальной площади, он направился к центру города. Его путь лежал на улицу Большие Ременники на квартиру к Ф.А. Благонравову. Дорогу от вокзала до Ременников ему описал еще в Саратове Евгений Федорович Дюбюк, работавший ранее во Владимире. Приезжий миновал Золотые ворота и, пройдя немного, свернул направо. Вот и Ременники. Квартиру Благонравова нашел легко. На стук вышел мужчина, без слов пропустил в комнату, только тогда спросил: «Откуда?» В ответ услышал: «С правого берега Волги». Это был пароль. Теперь Федор Аркадьевич Благонравов был уверен, что перед ним стоит революционер, присланный во Владимир его товарищем по партии Е.Ф. Дюбюком. В тот же день Федор Аркадьевич познакомил Растопчина с техническим секретарем Владимирской окружной организации РСДРП Надеждой Сергеевной Перфильевой, а через нее он узнал члена окружной организации Аркадия Васильевича Смирнова. Они рассказали о состоянии дел в организации. Было решено оставить Николая Петровича во Владимирской городской организации РСДРП, пока он не познакомится ближе с революционной работой в округе.
В апреле 1907 г. в доме был вторичный обыск, однако адреса, паспорта и основная масса литературы, спрятанная под полом, обнаружены не были. И вновь она была арестована. Заключение отбывала в одиночной камере Владимирской губернской тюрьмы в Солдатской слободе. Здесь установила связи с другими политическими заключенными, передавала их просьбы на волю и помогала им всем, чем могла. После Октябрьской революции Н.С. Перфильевой-Смирновой была назначена пенсия за революционные заслуги. Умерла в 1933 г. в Москве и там похоронена.
Улица Большие Ременники от Дворянской до Б. Мещанской улицы (ул. Дзержинского) в 1899 г. Левая сторона улицы: 1. Бок Лютеранской церкви (к.), 3. дом наследников Петровского (к.), 5. д. Воронина (к.), 7. д. Протасьевой (д.).
Дворянская улица. 1909-1912 гг. Лютеранская церковь. Ул. Дворянская, д. 27а
Улица Большие Ременники от Б. Мещанской улицы до проезда в Стрелецкую слободу. Левая сторона улицы: 9. Бок дома Архангельского (д.), 11. д. Константинова (п.-к.), 13. д. Высокорецкого (п.-к.), 15. д. Кудрявцева (д.), 17. д. Кудрявцева (д.), 19. д. Беллонина (п.-к.), 21. д. Алявдина (д.), 23. д. Алявдина (д.), 25. д. Белянкина (д.), 27. д. Петровского (п.-к.), 29. д. Петровского (п.-к.), 31. д. Петровского (п.-к.), 33. д. Петровского (д.), 35. д. Петровского (д.). «Позади улиц Б. Московской и Б. Ременники имеется пруд, в котором в прошлом году утонул мальчик. Во избежание повторения несчастных случаев, пруд решили засыпать. С весны к пруду потянулись повозки со всех концов города с разным мусором. Ссыпали, ссыпали, но так и не засыпали. Сейчас пруд распускает зловоние. На находящейся всего в 20 шагах спортплощадке от зловония невозможно заниматься физкультурой» («Призыв», 28 июля 1928).
Улица Большие Ременники, д. 9 Улица Большие Ременники, д. 9а До войны доме № 9а находился заочный институт. Улица Большие Ременники, д. 11а
На этой улице примечательны два дома: № 11 и № 18. Примечательны не внешним видом, а своей историей. Небольшой деревянный дом под № 11 до революции принадлежал Кудрявцеву. Здесь в 1886 г. снимал квартиру Шаганов Вячеслав Николаевич, революционер, соратник Н.Г. Чернышевского по сибирской ссылке, друг В.Г. Короленко. Пока здесь жил Шаганов, дом находился под неусыпным наблюдением полиции. Ведь Вячеслав Николаевич только что вернулся из сибирской ссылки, и за ним, как за бывшим «государственным преступником», дерзнувшим выступить против самодержавия, был установлен полицейский надзор.
С 2 ноября 1906 г. в доме Кудрявцевой располагалась редакция газеты «Владимирский Край».
«Помощь Красной Армии — высокая честь Героические подвиги Красной Армии вызывают восхищение и гордость у всего многомиллионного советского народа. Как же не гордиться нашими героями летчиками, танкистами, артиллеристами, пехотинцами. Они мужественно сражаются с обнаглевшим лютым врагом. С огромным воодушевлением и радостью мы, домохозяйки улицы Б.-Ременники, оказываем всяческую помощь нашей родной Красной Армии. Мы собрали шесть тонн металлического лома. Это на пушки и снаряды для разгрома фашистов. На полученные деньги решили приобрести подарки для бойцов Красной Армии. Организовали пошивку белья для красноармейцев. Это сделаем бесплатно. Также взято материала для пошивки одной тысячи наволочек. Решили провести выход женщин и детей по сбору лекарственных трав. Кроме всего этого по нашей улице домохозяйки собрали 16 подушек, которые внесены в фонд обороны. Обязанность каждого советского патриота, не щадя своих сил и жизни, всем помогать Красной Армии в разгроме врага. Мы, домохозяйки, в любую минуту готовы сделать все, чего от нас потребует родина. Домохозяйки Савинова, Шломина. Улица Большая Ременники, дома № 15 и 18» («Призыв», 2 августа 1941).
13-го апреля 1917 г. в Больших Ременниках, в доме бывш. Воронина происходило заседание отделения Московского комитета помощи семьям воинов под председательством Шипова. Собрание постановило выдать месячное пособие женам призванных на военную службу и единовременное пособие особенно нуждающимся из них.
Улица Большие Ременники были переименованы в улицу Победы по решению горисполкома № 404 от 5 мая 1965 г. в связи с празднованием двадцатилетия Победы советского народа в Отечественной войне 1941 —1945 гг.
Улице в 1991 г. возвращено название «Большие Ременники».
Улица Малые Ременники
Улица Малые Ременники расположена от ул. Дзержинского за областной библиотекой до Октябрьского проспекта. Название подтверждено постановлением президиума горсовета N 55 от 24.12.1927.
Улица М. Ременники от проезда в Стрелецкую слободу (Октябрьский проспект) до Б. Мещанской улицы (ул. Дзержинского). Правая сторона: 18. д. Никитина (п.-к.), 20. д. Глазкова (д.), 22. д. Кузнецовой (п.-к.), 24. д. Тарасова (д.), 26. бок дома Тарасова (д.).
Улица М. Ременники от проезда в Стрелецкую слободу (Октябрьский проспект) до Б. Мещанской улицы (ул. Дзержинского). Левая сторона: 37. зад сада Антониева, 39. зад сада Седова, 41. зад сада Городского Общ. Управления (1-й части), 43. сад Логашева и дом (д.), 45. бок сада Головатенко.
«Длиннейший хвост из болящих с трех часов протягивается вдоль фасада амбулатории на Ременниках. Здесь и брюзгливые ревматики, и истомленные жаром инфлюэнтики, и бледнолицые вспыльчивые неврастеники. Амбулатория открывается в пять часов. Чтобы попасть на прием в этот-же вечер, необходимо запастись билетиком — порядковым номером, потом записаться в порядковый список и, лишь проделав всю эту процедуру - можешь надеяться записаться у гражданочки-барышни к врачу и попасть к последнему на прием. Мороз - ему что: он в политику не вдается. Цепко хватает и полубольных, и больных, с ветерком забирается за борта тощих пальтишек, щиплет ноги в бумажных чулках. Хвост волнуется и потихоньку поругивает все и всех: и страхкассу, и врачей. — Тоже... порядочек! Стой-постой, пока не простудишься. — А не постоишь — и на прием не попадешь... — Какой со мной случай был. —говорит женщина в темной кепке. Неделю тому назад пришла я на прием разломило всю — прямо страсть. В амбулаторию-то попасть - попала, а на прием — своих нормы, так и не приняли. Потом слегла, неделю с кровати не вставала... А нынче — снова, вот пытаюсь... Наконец, распахиваются «гостеприимные» двери амбулатории, с гамом хвост вливается в ожидальню амбулатории и сжимается тесной толпой, где записывается в порядковый список. Часами к пяти поближе — служащая амбулатории объявляет: — Сегодня примем: в хирургической —10, по нервным – 20, по внутренним - 15… У кого есть билетики подходите, товарищи, записываться на прием... — А как же мы? Я же не могу ждать, мне нужна помощь,- раздаются голоса граждан, несчастливо вытянувших «билет в лотерее на Ременниках». И ходят так некоторые по три-четыре и больше раз в амбулаторию. Простуживаются еще больше в очередях, ложатся в постель и, скрепя сердце, на последние гроши приглашают частно-практикующего врача. И уже больше в амбулаторию не идут. — Ну ее, полечишься на пятак, а простудишься на червонцы...» («Призыв», 12 января 1927).
В 1930 году была открыта окружная поликлиника на улице Фрунзе.
«24 апреля 1941 г. умер Инженер-педагог учебной дорожной базы Порожняков Сергей Семенович (проживал на ул. Малые Ременники, д. 15). Скромный, по натуре человек, он никогда не кичился своими знаниями. В кругу своих сослуживцев он всегда с радостью делился большим опытом работы, давая ценные указания. 17 лет Сергей Семенович работал исключительно на производстве. Многие рабочие-строители знали Сергея Семеновича, как отличного организатора и руководителя. Лишь в 1935 году, ввиду болезни сердца, он перешел на педагогическую работу. Немало руководящих и технических работников из разных областей и районов под его руководством получили знания по дорожному делу. Свой большой производственный опыт он передавал этим работникам с каким-то особым, свойственным ему, уменьем. До конца своей жизни Сергей Семенович принимал активное участие в общественной работе. Много теплого участия и практической помощи получили от него курсанты, сослуживцы и администрация базы» («Призыв», 26 апреля 1941).
Ул. Малые Ременники, д. 11. Центр современной медицины. Ул. Малые Ременники, д. 7 Ул. Малые Ременники, д. 5
Синагога во Владимире
В доме № 3 в нач. ХХ в. располагалась синагога.
Кроме православных, в городе Владимире всегда проживали люди и иных вероисповеданий: католики, лютеране, мусульмане, иудеи и др. Иудеи Владимира впервые добилась разрешения губернатора Судиенко Осипа Михайловича на открытие синагоги еще в 1880 году, располагалась она первоначально в другом здании.
Иудейская община в самые первые годы XX в. приобрела под синагогу этот обычный жилой 2-этажный полукаменный дом (ул. Малые Ременники, д. 3). Среди членов хозяйственного совета синагоги за 1910-е гг. упоминаются фамилии, ставшие впоследствии известными на всю страну. Это «одесский мещанин» Иоиль Безыменский - отец комсомольского поэта А. Безыменского и Берка Левитан - отец диктора Ю. Левитана. Еврейские молитвенные дома имелись в Коврове и Муроме. К кон. 1920-х гг. во Владимире, как и по всей стране, стали закрываться культовые учреждения. Решение горсовета о расторжении договора с иудейской общиной, состоялось 23 июля 1932 года, по другим данным оно было принято еще 23 июня. Здание хотели передать под детские ясли. Дом был у верующих евреев отобран, передан в муниципальный фонд для переделки под жилье. Впоследствии в бывшей синагоге находилось общежитие артели «Красный швейкуст» и теротделение ОАО «Конструкторско-технологическое бюро бетона и железобетона».
К нач. 2004 г. в области действовали 2 иудаистские общины: Владимирская еврейская религиозная община (зарегистрирована в 1997 г., входит в Конгресс еврейских религиозных организаций, возглавляемый раввином Адольфом Шаевичем) и Еврейская община г. Владимира (зарегистрирована в 2002 г., входит в Федерацию еврейских общин России, возглавляемую раввином Бер Лазаром). При общинах работают общественные организации, еврейская школа, молодежный театр, семейный клуб. По материалам книги С.Л. Бубнова «След в бесконечности» Издательство «Посад» 2000 г.
Вид на Никитскую церковь, областную научную библиотеку им. М. Горького и старые дома на ул. Малые Ременники. 1983 г. Фото: Скуратов Сергей Юрьевич Ул. Дзержинского, д. 3. Владимирская областная научная библиотека им. М. Горького.
ДОМ МОЕГО ДЕТСТВА
Н.П. КУДРЯКОВА Вот уже много лет мне снится один и тот же сон: я брожу по улицам родного города и ищу свой дом. Я так хочу в него попасть, но какие-то необъяснимые препятствия мешают этому. Кажется, что цель уже близка, я вижу этот дом! Начинает радостно биться сердце от счастья увидеть его снова, войти, встретить всех, кто в нём жил, но... в последний момент опять что-то отбрасывает меня назад. С тоскливым и одновременно сладостным чувством я просыпаюсь. А ищу я во сне дом моего детства. Находился он на почти уже не существующей ныне улице Малые Ременники, высоко над оврагом. Старшее поколение владимирцев ещё помнит это место и этот дом. Он принадлежал моему деду — финансовому работнику и одновременно художнику Владимиру Ивановичу Маркеллову. Для меня же это был дом, в котором я росла, окружённая любовью своей семьи, где формировалось моё мироощущение, и где я была абсолютно счастлива. В этом доме жили люди, удивительно привязанные друг к другу, с поразительно тёплыми отношениями. В него можно было войти любому человеку, и каждый приходящий получал заряд доброты и искреннего понимания. Там каждому можно было поделиться своими малыми и большими горестями, голодному отдавали порою последние продукты, обували разутого, — а голодных, разутых и раздетых в то время было достаточно. Дом стоял над высоким песчаным оврагом. Улица как бы рассекала большой овраг на две половины. Напротив дома был такой же высоты овраг, но прилегавший уже к домам, стоявшим на Больших Ременниках, а наша улица опускалась между оврагами, как в ущелье, до мелкой, никогда не замерзающей речушки Лыбеди, бывшей когда-то большой рекой. На оврагах росли огромные вязы, липы и кусты черёмухи. К нашему дому поднималась сначала пологая, а затем крутая песчаная дорога. И удивительно разноцветный был на ней песок. В середине — сероватый, смешанный с землёй, а по бокам — белый, ярко жёлтый и красновато-бежевый. Вязы на оврагах были очень большими. После нашумевшего тогда фильма «Тарзан» местные мальчишки на толстых верёвках, привязанных к деревьям, с дикими криками «летали» над улицей, а девочки с восхищением смотрели на отважных «тарзанов». Наш дом представлял собой деревянный верх какого-то помещичьего дома, поставленного на фундамент. В сторону улицы выходило четыре окна, в сад — три, но дом целиком утопал в зелени. Перед фасадом были кусты сирени и жасмина. Их благоуханием летом были заполнены все комнаты. Своей тыльной стороной дом выходил в большой тенистый сад, посаженный аллеями. Сад был запущен, и потому прекрасен. Всякий входящий, открыв входную дверь, попадал в сени со скрипучими половицами, издававшими разнообразные звуки. Я умела по их пению определять — кто идёт. Если скрип был лёгкий и короткий — это шла мама. Стонали продолжительно и с каким-то всхлипом под размеренными шагами дедушки и совсем не издавали звуков, а только легко потрескивали, под почти невесомой бабушкой. Были там и другие обитатели, но для меня весь мир заключался в этих людях. Из сеней тяжёлая дверь вела в прихожую, через которую можно было попасть в кухню и центральную, самую большую комнату. Кухню я помню плохо, так как туда почти не ходила. Была она в стороне от остального помещения. В ней готовили пищу в русской печи, «ставили» самовар, но никогда не ели. Жизнь всех членов семьи сосредотачивалась в центральной комнате, которую называли столовой. В ней семья собиралась на все трапезы и принимала гостей. Все стены этой комнаты были завешаны картинами и старинными портретами членов семьи. Многие картины были написаны ещё до революции. Они обрамлялись чудесными рамами и краски на них были удивительно свежи. На портретах были запечатлены прекрасные дамы и молодые мужчины. Это были портреты моих бабушки, дедушки и их родственников, живших в какой-то далёкой от меня жизни. Некоторых из них я знала и любила, но большинство не видела никогда, но с детства они жили со мной на этих портретах и в воспоминаниях близких людей. До сего времени истории их жизней, прекрасные лики присутствуют рядом со мной. Самыми прекрасными были для меня те часы, когда бабушка мягким голосом рассказывала о своём детстве. Я заливалась слезами, узнав, как рано умерла её мама, и мы обе плакали, глядя на её фотографию. И это было такое единение душ! Бабушка вместе со мною возвращалась в своё детство. Ещё одним чудом, бывшим в столовой, была большая изразцовая печь. Наверху у неё были блестящие медные заглушки, которые старательно начищались кирпичом к каждому празднику. Было так приятно зимой прижаться к её тёплым белым изразцам и погреться. Из столовой две двери вели в другие комнаты. Одна — в детскую, другая — в комнату бабушкиной сестры. В большом простенке между ними стоял коричневый рояль с прекрасным резным пюпитром. Этот рояль был источником, приносящим тончайшие душевные переживания моей детской душе. Как прекрасны были звуки, льющиеся от прикосновения к клавишам маминых пальцев и других, приходивших к нам музыкантов. И сейчас звуки вальсов Ф. Шопена и фортепианных пьес П. Чайковского вызывают в моей памяти именно прежние картины домашнего музицирования: старый рояль с подсвечниками, то высвеченный лампой, то лучами солнца, и моя мама — совсем молодая, играющая на нём. Всё сливалось в удивительную гармонию — картины на стенах, старинные портреты, прекрасные звуки и люди, живущие в этом доме. О них речь пойдёт позже, а пока прогуляемся по любимым уголкам моего детства. Детства послевоенного, голодного, но удивительно счастливого, расцвеченного живописью и озвученного музыкой. В столовой были ещё и другие инструменты: две виолончели, скрипка и гитара. На гитаре прекрасно играла моя бабушка, скрипка принадлежала моему отцу, — профессиональному музыканту, рано ушедшему из жизни. Дедушка же мой игран на всех струнных инструментах. В большой же комнате стоял красавец-буфет, в нижние отделения которого я любила прятаться, и шкаф для одежды. Посреди комнаты царствовал огромный дубовый стол, за которым проходили все трапезы наши и наших гостей. Над столом, как это тогда было принято, висел оранжевый абажур. Сколько интересных бесед, встреч пошло за этим столом с обязательным старинным самоваром посередине. Чаёвничали долго и со вкусом. Больше беседовали, обменивались впечатлениями от прочитанных книг, прожитого дня и просто общались друг с другом. Всё это было неторопливо и очень мирно. У нас не принято было приглашать на завтрак или ужин. Утром и вечером все сходились на чай, и только днём был обед. Ассортимент пищи был скуден, я даже не могу вспомнить, что именно подавали за столом, гораздо важнее было три раза в день собраться вместе всем обитателям дома за общим столом и почувствовать единение душ. Детство замечательно тем, что каждый день приносит какое-то открытие в познании мира. Это может быть и неизведанное ранее чувство горечи, и радость соприкосновения с миром природы, с которым именно в детстве сливаешься полностью и частью которого себя ощущаешь. Именно в детстве так остро чувствуешь жалость к каждой сломанной ветке, к случайно раздавленной букашке, плачешь над выпавшим из гнезда птенцом. Именно из этих пережитых чувств рождаются первые ощущения невозвратимых потерь и ответственность за каждую зря загубленную травинку. Сад вокруг нашего дома, живописность места, окружавшего его, создавали особый микроклимат. Наш дом стоял на самой высокой части оврага, и многие наши знакомые называли его «Ласточкиным гнездом». Улица Малые Ременники, выложенная крупным булыжником, начинала полого спускаться самой широкой своей частью до дома преподавателя математики К.И. Калиопина. Его и наш дома были крайними. В этом месте улица сужалась и резко шла под уклон. Наши дома возвышались над ней метров на десять. Булыжник был разноцветным. После обильных дождей бурные ручьи струились по камням вниз, к речке Лыбеди. Через короткое время земля впитывала оставшуюся влагу, а камни пахли свежестью и ещё чем-то волнующим. Позже я узнала на берегу моря этот запах, исходящий от морской гальки. В жаркую погоду булыжник нагревался и было очень приятно ходить по нему босиком. В те годы хлеб и молоко развозили по городу на лошадях. В утренние часы равномерный цокот копыт и поскрипывание телег на мостовой на короткий срок пробуждал от сна и наполнял душу миром и покоем. Много позже, когда улицы решили залить асфальтом, рабочие ломами выковыривали булыжник. Мы наблюдали за этим с любопытством и какой-то болью. Жаль было знакомые камни, которые куда-то увозили. Но это было потом, а пока булыжная мостовая была неотъемлемой частью нашего детства. Весной, при таянии снегов, маленькие ручейки пробивали себе путь со всех окружающих улицу оврагов, сливались в большие ручьи и стремительно неслись к Лыбеди. Речка Лыбедь обычно была в наших местах узкой, больше походя на ручей, чем на реку. Весной же, от стекающих с оврагов ручьев, она разливалась метра на три. К этому времени детвора готовилась заранее. Наступала пора спуска самодельных корабликов. Девочки обычно делали кораблики из бумаги. С самого высокого участка улицы начинали спускать свои кораблики ребята более старшего возраста. Делали они это степенно, несколько стесняясь столь легкомысленного для их возраста занятия. Затем шла очередь за шумными мальчуганами младшего возраста и только потом могли пустить на воду свои скромные «суда» девочки. Летом наша мостовая дарила нам тепло живого камня, а зимой приносила другие радости. С её крутого спуска мы лихо катались на санках. Сейчас это место засыпано, а речка Лыбедь течёт не на свободе, а по трубам. Заросший сад вокруг нашего дома из-за своей необычайной живописности многие годы являлся источником вдохновения для художников, посещавших нашу семью. В летние сумерки я очень любила сидеть на скамейке у кустов сирени и слушать льющуюся из открытых окон музыку. Звуки как бы обволакивали сад и зачаровывали его. Мой любимый сад дарил мне неповторимые минуты счастья в любое время года. В те годы Владимир буквально утопал в зелени. Взгляд горожан на свои сады был менее потребительским, чем теперь, хотя после прошедшей войны город голодал. В садах всегда были уголки со скамейками и столом, где можно было отдохнуть, принять гостей и просто полюбоваться природой. Каждый сад имел какой-нибудь особый сорт яблок или необычные цветы, но в каждом из них было огромное количество вишен. Овощные грядки всегда скромно прятались где-нибудь с краю сада и интереса вызывали мало. Траву в садах обычно старались не трогать. Вокруг домов сажались липы и вязы, которые своими корнями удерживали постоянно сползающий грунт оврагов. Деревья эти тоже были достопримечательностью города. Наш сад был больше соседних садов. Посажен он был вишнёвыми и яблоневыми аллеями. По заборам росла малина и множество кустов крыжовника. Ягоды его кормили всю окружающую детвору с конца весны и до осени. И урожай был такой, что всем хватало. Особого ухода за садом не было, но плодоносил он обильно каждый год. Весной сад был весь в цвету. Иногда казалось, что дом плывёт в облаках. Светлая зелень травы, золотые головки одуванчиков, из которых плелись венки, делались свистульки, навсегда запечатлелись в моей памяти. Потом наступало лето, и сад наполнялся другими ароматами. Зацветали огромные бело-розовые пионы с тончайшим запахом. Такие пионы были только у живущей недалеко от нас В.Н. Белоглазовой, знатока цветов. Больше пионов такой расцветки я не видела никогда. Затем зрела вишня, которой у нас было сказочно много. Её собирали каждый день большими решетами. Первые ягоды были светло- красные и кисловатые, зато потом вишня наливалась соком и становилась почти чёрная. «Вишняк» казался кроваво-красным от обилия ягод. Пахло сладостью, гудели осы, дымился самовар, и тихий праздник длился долго. Затем шёл черёд яблок. Первым поспевал белый налив. Жёлтые, почти прозрачные плоды источали тончайший медовый аромат. Затем шла очередь аниса, бели, грушовки и завершалось всё антоновкой. И всё это время, с июля по октябрь, дом был заполнен яблочным духом. Яблоки в основном ели свежими. Заготовок почему-то не делали. Затем наступали холода, и в доме затапливались печи. Но и в холод, напоследок, сад делал мне неожиданный подарок. Казалось, что все яблоки были сорваны, и вдруг на голых ветвях увидишь замёрзшие плоды, Или идёшь, задумавшись, и... чудо: огромное яблоко, совершенно замёрзшее, спряталось в листве! Принесёшь его домой, отогреешь, и каким удивительно вкусным оно покажется. С приходом зимы сад дарил совершенно другие радости. Наметались огромные сугробы снега, и я на лыжах, как по лесу, ходила по нашему саду, смотрела на оголённые деревья и вспоминала, какими они были весной и летом. Весь великий смысл жизни, связанный с пробуждением природы, зарождением плодов, увяданием и новым возрождением раскрывался передо мной в этом бесконечно дорогом для меня саду. Вместе со всей природой дом наш погружался в неторопливую зимнюю жизнь: потрескивали дрова в печах, велись мирные беседы, читались книги, звучала музыка... Нашим домом заканчивалась улица, и справа от фасада, за садом, был большой пустырь до конца оврага, который круто спускался к Нижне-Лыбедской улице. На этом пустыре находилась ещё одна «достопримечательность» Владимира, о которой многие, вероятно, и не знают. Это место занял молокозавод под так называемый «ледник». Как только устанавливались холода, всю площадку до конца оврага огораживали тесовыми барьерами и начинали заливать лёд. Сначала это были просто огромные лужи, но за ночь, скованные морозом, они превращались в ледяные террасы. Лёд был необычайно ровный и первый его слой — почти прозрачный. За зиму его наращивали ровными прямоугольниками, высота которых была около трёх метров. Делалось всё это постепенно, и самой большой высоты «ледник» достигал к концу зимы. Вся прелесть этого соседства заключалась в том, что «ледник» был нашим домашним катком всю зиму. Была там и сторожка, и два брата-сторожа, которые приглядывали за тем, чтобы не портили лёд, и, конечно, в их обязанности входило воздвижение этих огромных айсбергов. Ребятишкам прилегающих улиц было интересно всё, что делали работники, а исполняли они всё очень добросовестно. Оба они были угрюмы, но к детям добры. Кататься разрешалось в основном нашей семье и нашим друзьям, да и коньки в то время мало у кого были. Прикрутишь палочками верёвки своих «снегурок» к валенкам, и мчишься во весь дух в хрустально-звенящей тишине по зеркальному льду. И ничего, что мороз щиплет щёки, от белизны снега слезятся глаза, что падаешь и разбиваешь коленки, — главное, что ощущаешь себя принятой этим волшебным миром и этой безмолвной тишиной морозного зимнего дня. А тишина зимой была особая. Машины по нашей улице почти не ездили из-за крутизны спуска, и только скрип полозьев под санями изредка проезжавшей в упряжке лошади, «пение» ветра в причудливых извилинах оврагов, да шум оголённых веток огромных деревьев нарушал покой зимних дней. Всю зиму я одна и с друзьями каталась на коньках. У некоторых они были самодельные, но это никого не смущало и не мешало отдаваться радости стремительного движения. Влезать на «ледник» в конце зимы приходилось уже по приставной лестнице, но катание от этого становилось ещё интереснее. Катались в центре катка, так как к барьерам подъезжать было довольно страшно из-за боязни не суметь вовремя остановиться и упасть с большой высоты. К счастью, ничего подобного не случалось. Уже в начале февраля «ледник» выглядел со стороны довольно оригинально: на высоком овраге стоят три огромных ледяных прямоугольника с ребристыми краями. Издали это напоминало полуразрушенный ледяной замок. Между этими прямоугольными террасами было узкое пространство. Было жутко идти по нему, касаясь руками краёв ледяных глыб. Звуки доносились приглушённо, и казалось, что попадаешь в таинственное и неведомое царство. Хочется поскорее миновать эту ледяную щель и выйти к людям. Как только начинал подтаивать снег, «ледник» засыпали опилками, которые привозили на машинах и лошадях. Засыпанный толстым слоем опилок, лёд сохранялся всё лето. Летом же за ним приезжали по нескольку раз в день на лошади, запряжённой в телегу со скрипучими колёсами. Телегу загружали льдом и везли на молокозавод. Возчик был добрый одноглазый старик. Пока загружали телегу, он приходил к нам отдохнуть, выпить воды или просто посидеть в саду в тенёчке. С радостью бежала я навстречу старику, услышав знакомое цоканье копыт. Он сажал меня на гремучую телегу и старая лошадёнка тащила нас в гору. Иногда он привозил мне лакомство — мороженое в вафельном стаканчике. Было оно всегда подтаявшее и мятое, но это было самое вкусное мороженое в моей жизни. В жаркую погоду ребятишки приходили на «ледник» за осколками льда. Лёд был совершенно прозрачный, и мы его сосали как леденцы. Беря в ладошку ледяной кусочек, оставшийся от зимы, я верила, что сама царица Зима прячется где-то в своём сказочном замке в глубинах засыпанного «ледника» и дарит свои дары, потому, что помнит нас. Вот и пройден ещё один путь по лабиринту памяти, который дорог мне не менее других. Можно долго воспевать оригинальность нашей улицы и красоту природы вокруг дома. Самой же большой ценностью были люди, жившие в этом доме и делавшие его тёплым, надёжным и необходимым многим. Главою семьи являлся мой дедушка Владимир Иванович Маркеллов. Был он финансистом и художником. Это был человек очень добрый, открытый и, как истинный интеллигент, немного наивный. Шумный, подвижный, всегда окружённый людьми, дедушка умел дарить всем тепло своей души. Материально, как и все тогда, мы жили скромно, но он находил возможность хоть чем-то поддержать своих родственников и просто нуждающихся. Вечно он о ком-то хлопотал. Щедрость души его ценили многие люди, оставаясь его друзьями на всю жизнь. Это он открыл мне волшебный мир гармонии цвета. Как только я стала твёрдо стоять на ногах, он водил меня за ручку по всем выставкам, мастерским и на этюды. Рано взяв в руки карандаш и кисти, я с упоением часами рисовала всё, что видела. Дедушка с необыкновенным тактом рассматривал мои «творения», никогда не смеялся, а наоборот, — находил какие-то достоинства в моих работах. Очень я любила ходить с ним на этюды. Работал он долго, а я, быстро изобразив что-нибудь, бегала вокруг него, рвала цветы, рассматривала жучков и букашек, задавала бесконечные «почему». Потом мы очень дружно возвращались домой, где нас очень ждали, поили чаем и рассматривали наши работы. И опять все тактично замечали мои успехи, а я тоже обладала своим тактом, так как умалчивала, что все мои работы почему-то смотрят «вверх ногами». Именно мой милый дедушка согревал мои ноги своими ладонями и, когда я болела, рассказывал забавные истории, вспоминал своё детство. Может, интерес к прошлому зародился у меня именно от этих красочных историй, которых он знал великое множество. Так длилось много лет, и я привыкла к тому, что он всегда рядом. Мне казалось, что так будет всегда, но... вечного ничего пет в этом мире. Только после его ухода из жизни я смогла понять, как много я имела и как нужно ценить каждую минуту, прожитую рядом с близкими людьми. Всё это было позже, а пока я была любима и смело шагала по жизни, держась за ласковую руку своего дедушки. Вспоминая его, невозможно даже на короткий миг отделить его от существовавшей всегда рядом его преданной спутницы жизни Элеоноры Иосифовны Маркелловой, урождённой Альтнер. Для меня же она была моей любимой бабушкой, моей подругой и нашей общей мамой. И вся их жизнь была для меня сказкой. В своём поведении бабушка являлась полной противоположностью своему супругу, но обладала чертой, присущей всем обитателям дома — человеколюбием. Когда я появилась на свет, она сразу дала мне имя и полюбила, как дочь. Среднего роста, со следами былой красоты, с гордо поднятой головой, с прекрасными манерами — бабушка была нашим душевным прибежищем. Со всеми своими радостями и бедами мы шли к ней. Сдержанная по натуре, но внутри пылкая и мечтательная, она могла из обыденности сделать праздник. В её обществе каждый день был праздником, расцвеченным ласковой улыбкой, неожиданно звонким смехом, чередующимся с тихой грустью, ласковыми руками, тепло которых я помню до сих пор. За что бы она не бралась — всё было необычайно поэтично. Это её вечное «Как дивно!?» — с полу вопросом и утверждением сопровождало меня всё детство. «Дивно» было всё, что она делала: любовалась ли она природой, подавала ли скромную пищу на красивых тарелках, читала ли книги, забывая обо всём на свете. Соприкасаясь памятью с дорогим мне человеком, в каждой мелочи воспоминаний видится огромный смысл. Делала бабушка всё быстро, но всегда была погружена в какой-то свой мир, похожий на грёзы воспоминаний, и мало кто был туда допущен, но я была. Поэтому были мы вдвойне близки, зная тайны друг друга. Очень любила я слушать её игру на гитаре. Глаза бабушки застилала дымка грусти, тонкие пальцы перебирали струны, и начинала она петь высоким и чистым голосом романсы или чешские народные песни. Положив голову ей на колени, я слушала, затаив дыхание, наблюдая за сменой выражения лица, предвосхищавшего содержание произведения. Потом глаза её неожиданно загорались, голова в озорном кокетстве наклонялась к плечу и... начинали весело греметь польки, вальсы и марши. От веселья захватывало дыхание и тело невольно начиналось двигаться в ритме с музыкой. Это были незабываемые минуты счастья. Мне хотелось смеяться, плакать и обнять весь мир, который был пока ещё мал и заключался в близких мне людях. Прожила бабушка долгую жизнь и ушла из неё, будучи счастливой, так как всегда была окружена любящими людьми. В доме на Малых Ременниках жила с нами ещё бабушкина сестра — Вильгельмина Иосифовна Альтнер. Занимала она небольшую комнату в центре дома. Убранство её было скромно, но, как и во всём доме, стены украшали фотографии и картины. Она прекрасно вязала крючком, и всё в комнате было нарядно от великолепно связанных скатертей, салфеток, покрывал и подзоров. Кружева были тончайшие. Некоторые сохранились у нас до сих пор, вызывая восхищение и тёплые воспоминания.
Бабушкина сестра была в молодости красавицей, но я её узнала уже немолодой женщиной. Звала я её «тётей», Тётя была замкнутой, молчаливой и несколько чопорной. Жила она всегда в нашей семье, помогая бабушке в домашнем хозяйстве. Я её любила, но такой близости, как с другими членами нашей семьи, с ней не было. Только по прошествии многих лет после её кончины, перебирая старые фотографии красивой молодой девушки, читая письма её погибшего жениха, я смогла понять её душу и всё то, что скрывалось за кажущейся холодностью. Господи! Как порою много надо прожить, чтобы что-то понять в жизни, суметь оценить. Как хочется иногда вернуться назад, чтобы что-то исправить, но это возможно только в сказках, и то очень добрых. А в жизни мы суетимся, делаем ошибки и хорошо, если сумеем их увидеть и покаяться. В волшебном мире моего детства огромное место занимала мама — милая стройная женщина с длинными косами и огромными глазами. Мама была молода, и я питала к ней чувство глубокой нежности и почему-то не считала её очень взрослой. Это была скорее моя старшая сестра, играющая со мной в куклы и шумные игры. Так же, как и я, она бросалась навстречу бабушке и клала голову ей на плечо. Так же, как и меня, бабушка её целовала и гладила по голове. Но она умела делать для меня то, что никто больше не умел. Совершенно сказочные праздники устраивала мама, на которых веселилась сама, как ребёнок. Весь сказочный мир своего детства дарила мне она на них. Какие ёлки устраивались для детворы! В центре столовой поздно вечером устанавливалась ёлка. Она была всегда огромной, до самого потолка. Дом заполнялся запахом хвои и леса. Ёлку наряжали игрушками, сохранившимися из маминого детства, и теми, которые готовили сами за многие месяцы до праздника. Зажигались свечи, и мы, затаив дыхание, нарядные входили в столовую и окружали чудо-дерево. С ёлки можно было сорвать орех или печенье. Можно было взять на память и игрушку. Мама наряжалось в костюм «Зимы», сшитый из марли, с опушкой из ваты, посыпанный блёстками. Она играла с нами, читала стихи и рассказывала сказки. Потом садилась за рояль, и начинались хороводы и танцы вокруг елки. Наигравшись вволю, мы шли к столу, на который скромно поглядывали перед этим. А на столе, в самом его центре, стояла огромная ваза, заполненная до краев цветным горошком-драже, и брать его можно было сколько угодно, Конечно, был и чай, и пироги, но возможность есть горошек сколько угодно просто потрясала нас. Мы хватали конфеты, сжимали их в кулаке, а они почему-то выскальзывали между пальцев, и в руке оставалось совсем мало. К нашему счастью, эту процедуру можно было повторять сколько хочешь, но наедались конфетами мы очень быстро. Друзьями моими в то время были внучки доктора А.П. Белова, старший внук художника Д.И. Рохлина и каждодневные товарищи моих игр — соседские дети Кира, Ваня и Саша Калиопины. После чая мы уходили в мою комнату и оставались там на короткое время без взрослых, которые отдыхали от нас и говорили о каких-то своих делах. Вот тут мы и начинали беситься: бегать по кроватям, кидаться подушками, то есть делали всё то, что нам никогда не разрешалось. На прощание мама давала каждому по кулёчку из хрустящей слюды с гостинцами. Все, довольные и усталые, расходились по домам. Ёлка стояла ещё долго, постепенно осыпаясь. Убирали её тихо и, очевидно, сжигали, но я была уверена, что моя ёлка ушла в лес и обязательно придёт на будущий год. Иногда летом я получала от неё привет, когда совершенно случайно из щелей между половицами выметались желтоватые, пахнущие смолой иголки, напоминающие своим запахом о празднике. Источник: Записки владимирских краеведов / отдел культуры администрации г. Владимира. - Вып. 6. – Владимир. 2004. – 164 с.: ил.
Административные районы города Владимира Улица Дворянская. Улица Студёная Гора Улица Большая Московская. Левая сторона Улица Большая Московская. Правая сторона
