После Первой русской революции 1905 года поток каторжан увеличился, и царское правительство принимает решение создать на базе Владимирского исправительного арестантского отделения временную каторжную тюрьму. В книге А.И. Скобенникова «Во Владимирской каторжной тюрьме» описывается тогдашний тюремный быт: «Режим был сравнительно свободный. Прогулки делались всеми камерами вместе два раза в день по часу. Была с волей установлена почта, почти каждый день в тюрьму приводили новенького, от которого мы узнавали о ходе подпольной работы». В то время во Владимирской каторжной тюрьме содержался приговоренный к смертной казни студент политехнического института М.В. Фрунзе – партийная кличка Арсений. Он и его подельник Гусев были арестованы за участие в нападении на чина полиции при исполнении своих обязанностей и были приговорены к смертной казни. За полтора года было четыре разбора его дела, три раза он был приговорен к смертной казни. Но на четвертый раз приговор заменили каторгой. В 1907 году была предпринята попытка организовать побег Фрунзе и Растопчина из «Польского корпуса». В начале лета 1907 года был вынесен первый во Владимире смертный приговор иваново-вознесенскому боевику – рабочему Башмакову. Его повесили в сторожевой каменной будке напротив тюрьмы, у заставы. На другой день весть разнеслась по всей тюрьме, и во время прогулки, как на каторжном дворе, так и у подследственных, была устроена демонстрация с черными и красными флагами и пением похоронного марша. В 1906 году вводятся наставления о способе изготовления дактилоскопических снимков. В 1907 году утверждаются новые кандалы и наручники. В 1910 году инспектор по тюрьмам при владимирском губернаторе сообщил в Главное тюремное управление: «Считаю своим долгом отметить, что изготовленные в мастерской Московской пересыльной тюрьмы означенные укрепления не вполне удовлетворяют своему назначению. Кандалы, изготовленные в варшавской тюрьме, более совершенны и менее дают возможности заключенным умышленно напортить их. В свою очередь образец кандалов, изготовленных в мастерских Владимирского исправительного отделения, представляется более гарантирующим безопасность умышленной порчи их и облегчает проверку во всякое время». С 1906-го по 1907 год обязанности начальника тюрьмы исполнял капитан Борис Михайлович Имшенецкий. До конца 1908 года режим в тюрьме был сравнительно мягким: общие прогулки, отсутствие кандалов, свободная передача продуктов, свидания и т.п. Но в конце 1908 года тюрьму стали «подтягивать», прежнего начальника – тюремщика старой школы (с оттенком патриархальности) капитана Парфенова – отправили в отставку, назначив на его место уже и тогда довольно известного своим свирепым нравом Гудему. В 1908 году начальником Временной каторжной тюрьмы был назначен Гудема, установивший жесткий режим для заключенных. Е.А. Башлыков описывает жизнь во Владимирском каторжном централе. К сожалению, его неоконченные воспоминания охватывают лишь небольшой период его тюремной жизни. Это период «ликвидации» тюремных «свобод», период, говоря жаргоном, «завинчивания централа». Первая встреча Башлыкова с начальником произошла во дворе во время общей прогулки: «Гудема в блестящем, цветом, как офицерском, мундире, в сопровождении помощников и старших надзирателей, вошел во двор и, окинув свирепым взглядом гуляющих в беспорядке каторжан, остановился. Старший надзиратель Черепков могучим голосом скомандовал: “Смирно! Шапки долой!”.. Все замерли на одну секунду. Гудема стоял, наблюдал и как будто чего-то ждал. Через секунду, как бы в ответ на команду Черепкова, из двух сотен уст вылетело: “Палач! Убийца! Вон!” Сопровождавшие Гудему помощники и надзиратели трусливо бросились бежать, надзиратели на вышках взяли толпу заключенных на прицел, заключенные готовы были броситься на убегавших, и бросились бы, если б поведение Гудемы было иным. Он стоял возле калитки и, опустив правую руку в карман брюк, с поразительным спокойствием ждал, а потом, как первая волна возмущения прошла, он смелой и самоуверенной поступью вошел один в самую середину каторжан и, не вынимая руки из кармана брюк, начал тонким голосом убеждать каторжан успокоиться и мирно разойтись по камерам. И он победил – заключенные разошлись…» Далее, прибавляет автор воспоминаний: «В этот же день вечером пять каторжан, в том числе двое политических, были выпороты розгами». На следующий день «победа» была закреплена, всю тюрьму перевели на карцерное положение, направо и налево стали применять телесные наказания – в тюрьме водворился «каторжный режим». По городу ходило письмо заключенных здешних арестантских отделений. Письмо, без преувеличения, отчаянное, из него видно, что заключенные задыхались от ужасов режима, введенного новым начальником арестантского отделения, настроение было в высшей степени нервное. Можно было, судя по письму, ожидать осложнений. Далее записка прерывается. Сменил Гудему Синайский, отличившийся зверством в Орловской каторжной тюрьме. Жесткие карательные меры привели к гробовой тишине, царившей в централе. В 1909 году начальником тюрьмы был назначен капитан Михаил Филиппович Парфенов. Он прибыл во Владимир из Москвы. С его приездом режим во Владимирской тюрьме в основном не изменился, но один случай едва не закончился трагически. В большой камере, где сидели эсеры, заключенные долго пели, стоя у окон. Надзиратель потребовал прекратить пение, но они не подчинились. Начальник тюрьмы вызвал конвой, тот выстроился перед окнами, взял окна на прицел. Певшие с окон не сходили, и Парфенов спасовал: конвой был отозван, а камера лишь на некоторое время была лишена прогулок.
28 июля 1914 года началась Первая мировая война. С началом войны меняется и контингент заключенных. На третий день Февральской революции на митинге около городской думы был поставлен вопрос об освобождении политических заключенных. «Сейчас же рота солдат и семинаристы взяли 2 пулемета и пошли к арестантскому отделению...» Несколько иначе вспоминает об этом Л.М. Николаева-Белоконская: «я и несколько человек молодежи утром отправились к тюрьме освобождать заключенных. Интересные картины у ворот тюрьмы: несколько человек учащихся реалистов и гимназистов с ружьями и револьверами пришли освобождать заключенных. По обе стороны стоят женщины и дети служащих тюрьмы и няни из больницы и другие граждане и удивленно смотрят. Но вскоре приехала комиссия и стали освобождать». Заключенных освобождали «небольшими группами, так как мало было полушубков... Моя работа была всех утешать, успокаивать — кому валерьянки, кому бром. Они меня так и прозвали ходячая валерьянка».
На прилегающей к тюрьме территории Князь-Владимирского кладбища в годы реакции, последовавшей за Первой русской революцией 1905–1907 годов, хоронили умерших в ней от болезней участников революции. Казненных в тюрьме хоронили за границей кладбища, вблизи кладбищенской стены, к северу от нее (там, где сейчас находятся частные гаражи). В 1917 году 12 апреля в газете «Старый Владимирец» была опубликована статья «Ужасы прошлого»: «Первое мая — день народного торжества, и в то же время день памяти борцов за свободу. Воспоминания невольно обращаются к святым могилам, в которых погребены люди, положившие свою жизнь за благо и счастье народа. Такая могила есть и на Владимирском кладбище, т.е. рядом со стеной «централа». 2-го мая 1917 года организована комиссия по устройству братской могилы павших борцов за свободу. 13-го мая, в 6 часов вечера, было произведено вскрытие могил в присутствии милиции, судебного и врачебного надзора и переложение скелетов в приготовленные гроба. 14 мая 1917 г. состоялись в г. Владимире похороны жертв старого режима: тела казненных политических, осужденных Владимирским военно-окружным судом, были извлечены из могил за оградой кладбища, положены в гробы и опущены в общую братскую могилу в ограде кладбища. В 1 час дня процессия различных организаций гор. Владимира, во главе с духовенством, неся знамена и плакаты, подошла к кладбищу и здесь была встречена уже расположенной в определенном порядке собравшейся здесь ранее частью народа. Было много детей, и распорядители от городского исполнительного комитета и Совета солдатских депутатов большую часть цепи, охранявшей границу процессии, составили из них, надеясь, что на детей давки не будет. (см. Памятник борцам революции 1905 года).
17 октября 1917 года состоялось общее собрание Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, где в повестке дня стоял вопрос о беспорядках в каторжной тюрьме. «По вопросу о Временной каторжной тюрьме Совет постановил: ввиду того, что временно-каторжная тюрьма поглощает значительные расходы, принять меры к упразднению временно-каторжной тюрьмы. Впредь до окончательного разрешения этого вопроса принять меры к увольнению всего личного персонала. Постановление это препроводить Губернскому Комиссару для исполнения». Из приказа по Владимирскому гарнизону № 196 от 13 ноября 1917 года: «11 ноября 1917 года содержавшиеся во Владимирской каторжной тюрьме уголовные преступники сделали попытку устроить массовый побег. Благодаря целому ряду благоприятных для них обстоятельств им удалось обезоружить администрацию тюрьмы, завладеть ключами и открыть ворота. Вся тюрьма была готова к побегу. Караульный начальник старший унтер-офицер 82-го пехотного запасного полка Адольф Семашко проявил большое хладнокровие и распорядительность при исполнении служебных обязанностей. Подвергаясь со стороны арестантов насилиям, он добрался до ворот, вызвал караул в ружье и приказал открыть огонь по выбежавшим из ворот арестантам, после чего многие из бегущих возвратились обратно в тюрьму. Несмотря на небольшое количество людей, бывших в распоряжении Адольфа Семашко, он ими окружил тюрьму с внешней стороны и не допустил дальнейшего побега». Подписали приказ начальник гарнизона Венгрженовский и комиссар Токарев. В газетах того периода Владимирский военно-революционный комитет доводил «до сведения граждан гор. Владимира и его окрестностей, что порядок во Владимирской каторжной тюрьме восстановлен, бежало лишь два арестанта. Для жителей г. Владимира и его окрестностей опасности нет».
«Царский тюремщик истязал политических заключенных, занимался доносами. Ф.И. Арзютов (бывший урядник) с 1913 по июнь 1917 года состоял на службе во владимирской каторжной тюрьме, на должностях заведующего тюремной больницей, делопроизводителя тюрьмы и с 1917 г. временно исполняющего должности младшего и старшего помощника начальника тюрьмы. Арзютов, по отношению к политическим, проявлял себя как деспот. О каждой мелочи доносил тюремному начальству и последнее, на основании этих доносов, сажало заключенных в сырой и темный карцер, пороло розгами и т. д. В порках принимал участие и Арзютов. Держимордское поведение Арзютова подтверждается свидетельскими показаниями быв. каторжан, т.т. Цибульского и Фабаляк, осужденных варшавским военным окружным судом и переведенных во владимирскую каторжную тюрьму. Результатом жестокого обращения были неоднократные смертельные случаи. В ближайшее время Арзютов предстанет перед пролетарским судом, который оценит деятельность царского тюремщика» («Призыв», 12 марта 1926).
Губернский исправительный дом
Вместо Главного управления по делам мест заключения при Народном Комиссариате юстиции в мае 1918 года учреждается Карательный отдел и карательные подотделы на местах, для проведения карательной политики в условиях социалистического строительства. Отделу предстояло, прежде всего, распределить права и обязанности административных учреждений и лиц, сконструировать местное управление и дать директивы на проведение карательной политики. Была ликвидирована тюремная инспекция. В состав губернских Комиссариатов юстиции введены Карательные подотделы, которые ведали всеми местами заключения в пределах губернии. Владимирским Карательным подотделом руководил В.М. Малыгин. В ведение подотдела перешли имевшиеся в то время в губернии — владимирская губернская каторжная тюрьма и уездные: в Муроме, Коврове, Вязниках, Александрове и Меленках. С 1918 года Владимирская губернская каторжная тюрьма становится губернским исправительным домом, включающим в себя политизолятор с исправительно-трудовым отделением.
15 апреля 1919 года было опубликовано постановление ВЦИК «О лагерях принудительных работ», и уже 22 апреля на заседании президиума ВладгубЧК была заслушана телеграмма заведующего лагерями тов. Кедрова «о создании во Владимире не позже 20 апреля концентрационного лагеря на 300 человек». Собравшиеся постановили «войти в соглашение с Губотделом юстиции и Губотделом управления об осуществлении этого поручения». Однако не был организован ЛПР во Владимире и летом 1919 года, после выхода 17 мая «Инструкции о лагерях принудительных работ», с момента издания которой система концлагерей начала складываться по всей советской России. Согласно постановлению, лагеря, рассчитанные на 300 и более заключенных, должны были быть созданы в каждом губернском центре. Их организация возлагалась на губернские чрезвычайные комиссии с последующей передачей их в ведение отдела принудительных работ при Губисполкоме. Лагеря разрешалось устраивать «как в черте города, так и в находящихся вблизи него поместьях, монастырях, усадьбах и т.д.». В вышедшей следом «Инструкции Центрального Карательного отдела при Наркомюсте в развитие постановления ВЦИК о лагерях принудительных работ» указывалось, что лагерь «является местом, где принудительным трудом, в строгой трудовой дисциплине искупают свою вину лица, совершившие различные преступления и поступки (обвиняемые в спекуляции, саботаже, преступлениях по должности и пр.), заведомые угнетатели царско-дворянского строя». Все заключенные «для удобства статистического учета» подразделялись на пять групп по сроку наказания и 20 разрядов по составу преступления», к тому же связывались круговой порукой. Между тем у ЛПР в Ярославле уже был прообраз - созданный еще в 1918 году «эксплуатационный полк», основной задачей которого являлось «побуждение буржуазии к уплате чрезвычайного налога». Совершенно очевидно, что нечто подобное существовало и во Владимире. Во всяким случае, в одном из архивных дел были найдены несколько клочков плохой бумаги, на которых 18-24 сентября 1918 года велся учет «буржуазии, работавшей на общественных работах при Городском Совете народного хозяйства». В списках насчитывалось от 19 до 24 человек, среди которых постоянными участниками работ были «буржуа» с известными в городе фамилиями: Гончаров, Бабушкин, Овсянников (3 человека), Серкин (2 человека), Бузин, Бункин, Васильев-Люлин (2 человека) и просто Васильев, Философов и, наконец, В.В. Иодко. Часть из них, в том числе Иодко, была освобождена от работ комиссией или по разным причинам работала часть дня (есть записи «ушел в Биржу труда» или «до обеда был в Народном суде, с обеда работал»), остальные был охвачены работами типа: «на обвале на Троицкой улице по сооружению лотка», «очистка котельной», «во дворе Гор. Нар. Хоз.», «3/4 при Сов. в конт., ¼ в воен. комиссариате» и даже «засол мяса». Но вернемся к лагерю «принудработ». Владимир действительно несколько поотстал в организации лагеря от других губернских центров России. Лагерь был создан только к апрелю 1920 года, что следует из переписки коменданта лагеря с Губисполкомом и отдела управления последнего с Губернским отделом юстиции, возникшей в марте 1920 года из-за действия заведующего Карательным отделом Берлина, чинившего препятствия к открытию лагеря 15 марта. Суть дела состояла в том, что, когда помощник коменданта лагеря Платонов 1 марта 1920 года обратился «в тюрьму для получения обмундирования заключенных» ЛПР, то оказавшийся там т. Берлин не только не разрешил выдавать вещи, мотивируя это тем, что заключенных в лагере еще нет, но и добавил при этом: «У вас, вероятно, не будет и заключенных, да и вообще вряд ли что у вас выйдет с лагерем». Подобное игнорирование «распоряжения центра о скорейшей организации лагеря» страшно возмутило помощника его коменданта, писавшего в рапорте: «Невозможно же набивать подушки и матрацы, делать кровати, приобретать тарелки, бачки, ложки и кружки ... тогда, когда начнут прибывать заключенные, с этапа почти всегда прибывают ночью, для этого необходим запас вещей, готовых набитых подушек, матрацев, одеял и т.п. Невозможно же обращаться за каждой вещью в тюрьму и докладывать, что к нам прибыли заключенные, а потому дайте нам такие-то вещи...». Эта цитата, как кажется, дает ключ к решению и еще одного важного для нас вопроса, который, несмотря на поиски в архиве и настойчивые расспросы старожилов, так и остался неразрешенным. Совершенно очевидно, что условию инструкции о «полной изоляции лагеря от внешнего мира» могли соответствовать только один из монастырей или одна из тюрем города. Так, в Ярославле «концлагерь для буржуазии» сначала был размещен на территории Коровницкой тюрьмы, затем часть его была переведена в Спасо-Преображенский монастырь (1-й Городской концлагерь), а созданный в 1920 году в трехэтажном здании, в котором до революции находился пересыльный пункт для каторжан, концлагерь № 2 разместился на территории Казанского монастыря. Проследим за логикой участников пленарного совещания коллегии Ярославского губернского отдела юстиции с представителями других учреждений. 27 июня 1919 года обсуждавших целесообразность открытия концентрационного лагеря «при коровницком Доме Лишения Свободы»: «Занятие помещений усадеб вне города» (а именно что рекомендовал сделать Центральный карательный отдел) нецелесообразно. Во-первых, это «потребует громадное количество охраны ..., породит общение буржуазии и контрреволюционных элементов с охраняющими их красноармейцами и может развить агитацию». Во-вторых, «загородные помещения могут и даже должны быть использованы по долгу «Коммунистической совести для сенаторий (санаториев) т.т. рабочих, учащихся и детей, а отнюдь не предоставляться к услугам буржуазии и контрреволюционеров». Как позитивный фактор отмечалось то обстоятельство, что «служащие надзора» этого Дома, «элемент распущенный», заметно подтягиваются, «видя рядом с собой дисциплинированных т.т. красноармейцев из батальона ЧК». Вполне возможно, что учредители владимирского лагеря в вопросе его размещения пошли по тому же пути, тем более что его предшественник, носивший в Ярославле название «эксплуатационный полк», располагался в 1918 году именно во Владимирской каторжной тюрьме: в переписке Владимирского Совета рабочих и солдатских депутатов с «тюремным ведомством» в августе 1918 года говорится о необходимости принять под стражу во Владимирскую каторжную тюрьму «за неуплату временного налога гр. Васильева-Люлина и содержать его до распоряжения, высылая на общественные работы». Еще раз обратимся к переписке, возникшей в марте 1920 года по поводу действий т. Берлина. Помощник коменданта Платонов тогда отмечал в рапорте, что «нежелание к организации лагеря» Берлин проявлял еще «со дня начатия переустройства помещений», в частности, «запретил мастерам вход в лагерь, ставя этим невозможность продолжать работу». Это свидетельство, а также то, что Берлин, как помним, предлагал работникам лагеря за каждой необходимой вещью являться в тюрьму по мере прибытия в лагерь заключенных, наталкивает нас на мысль, что во Владимире, как и в Ярославле, под ЛПР была переоборудована часть помещений тюрьмы. Интересно, что трудности организаторов лагеря в Коровницкой тюрьме Ярославля были аналогичны трудностям их владимирских коллег. Ярославцам тоже пришлось преодолевать «междуведомственные соображения», поскольку размещение лагеря, фактическое руководство которым осуществляла ГубЧК, на территории тюрьмы, подпадавшей под юрисдикцию Карательного подотдела Губернского отдела юстиции, вызывало у последнего немало вопросов. Косвенно верность нашего предположения подтверждают брошюры, посвященные истории Владимирского централа: «В мае 1918 года вместо Главного управления местами заключения при Народном комиссариате юстиции был учрежден Карательный отдел, определивший проведение жесткой политики, отвечающей требованиям новой власти. С 1918 года Владимирская тюрьма становится губернским исправительным домом, включающим в себя политизолятор с исправительно-трудовым отделением. Тем не менее, в 20-е годы, согласно принятым правилам, крестьян отпускали на полевые работы, в тюрьме играл струнным оркестр и был свой театр». Мы не случайно обратили внимание на последние три момента, косвенно указывающие на то, что именно об искомом лагере и идет речь. Так, например, практика отпуска крестьян на полевые работы действительно существовала в ярославском ЛПР. В заявлении «гражданки села Высоко Еремеевской волости Ярославского уезда», 12 августа 1919 года ходатайствовавшей перед Отделом управления Ярославского Губисполкома об освобождении из лагеря ее мужа, без объяснения причин взятого под стражу наряду с «бывшими фабрикатами, торговцами и помещиками», читаем: «Во имя не только моего, но и общего блага я прошу освободить мужа из тюрьмы хотя на время полевых работ. Когда будет убран хлеб и запахана земля для будущего года, пусть мужа снова арестуют, если это так нужно». К струпному оркестру и театру мы вернемся чуть ниже. Итак, кого же содержали в лагере? Состав заключенных был самый пестрый: тунеядцы, шулеры, гадатели, проститутки, дезертиры, в т.ч. «трудовые», спекулянты, совершившие уголовные преступления и преступления по должности, осужденные за участие и соучастие в контрреволюции и шпионаже, иностранные и «русские» заложники, заложники за отдельных лиц (поручители и родственники совершивших преступления и «скрывшихся от советской власти»), «изолированные контрреволюционеры», военнопленные иностранцы и «активные белогвардейцы». Соответственно и сроки заключения были самыми разными: «осужден на все время гражданской войны», «до особого распоряжения», просто «свыше 5 лет» или «до 5 лет». В последнем случае сроки варьировались достаточно широко. Например, «без заключения в лагерь с обязательством регистрироваться» или «сроком на 3 недели с исполнением служебных обязанностей». В газете «Призыв» за начало 1920-х годов можно встретить сообщения о направлении в ЛПР на неделю или о привлечении к принудительным работам «на ближайших 6 воскресений». «Наличность населения» в Губисправдоме, к которому был присоединен и ЛПР, «с числом штатных мест 872» фактически нередко превышала 1000 человек и составляла на 1 июля 1923 года 967 человек. Причин колебания численности «населения» было несколько. Во-первых, амнистия в честь 5-й годовщины Октябрьской революции, по которой к лету 1923 года было выпушено 274 человека. Во-вторых, высокая смертность заключенных. Так, с ноября 1922 по апрель 1923 года «больных стационарных» было 53.13%, амбулаторных - 84%, на излечении вне тюремной больницы находилось 4,63%, умерло 5,23%, т.е. каждый 20-й заключенный. В основном заключенные умирали от тифа. Наконец, третьей причиной снижения численности заключенных были побеги, число которых год от года росло. Бежали из больницы, с «внешних» работ (10 человек за ноябрь 1922 - апрель 1923 года) и даже «из стен тюрьмы» (32 человека за тот же период). Судя по тому, что «срок наказания по задержанию из побега» был «восстановлен» 39 заключенным, остальным, возможно, удалось обрести свободу. Главной причиной этой проблемы была «нехватка персонала, компетентного в тюремном деле», что, в свою очередь, не позволяло «распределять заключенных по их индивидуальным особенностям и применять к ним соответствующий этим особенностям режим». На «внешние» работы заключенные вообще высылались «без соответствующего конвоя». Национальный состав заключенных тоже был довольно пестрым: 0,1% составляли евреи, по 0.3% - татары и латыши, 0,4% - «кавказцы», 0.5% - поляки и 98.4% - русские. При анализе того, чем занимались заключенные до ареста, становится особенно понятно, против кого были направлены репрессии рабоче-крестьянской власти: только 8.3% заключенных занимались «умственным» трудом, 13% - так называемыми «прочими профессиями», 16,6% - «ремесленным или фабричным трудом в качестве рабочих» и, наконец. 62,1% - сельскохозяйственным трудом. Крестьяне вообще поступали в ЛПР крупными партиями в силу уже тогда, задолго до 1937 года, пробудившегося на местах стремления к «перевыполнению плана». Так, например, комендантский отдел ярославского концлагеря в августе 1919 года бил тревогу, обращая внимание отдела управления Губисполкома на «довольно характерную ненормальность». Во-первых, многие крестьяне из прибывавших с мест партий, попав в лагерь, тут же начинали «требовать объяснений, на каком основании их так нагло обманули в волостном исполкоме, говоря, что вы поедете в Ярославль на некоторое время, поработаете для сооружения Ярославля, причем жить будете при хороших условиях на вольных квартирах». Во-вторых, нередки были случаи, когда присланный в лагерь «политически неблагонадежный» крестьянин получал от своей деревни характеристику не только о «честности в политическом отношении», но и о «незавидном материальном положении». Наконец, случалось, что крестьян присылали в лагерь «обманным путем» вместо «других, более зажиточных», которых с целью помещения в концлагерь волостной исполком вызывал повесткой первоначально. Комендантский отдел просил «разъяснить местным исполкомам цель и значение Концентрационного лагеря, а также предупредить, что за всякие злоупотребления или халатное отношение они сами испытают на деле значения лагеря». Комендантский отдел не зря грозил зарвавшимся чиновникам «значениями лагеря». Каковы были условия содержания заключенных? К 1922 году к их «услугам» были трехэтажный корпус («Малый»), четырехэтажный («Большой») «в новой пристройке», трехэтажный «в старой пристройке» и «Одиночный» трехэтажный - жилые каменные корпуса с двусторонней коридорной системой, рассчитанные на 880 человек. Камеры предназначались для двух, восьми, десяти, двенадцати человек «с таким расчетом, чтобы в среднем падало на каждого содержавшегося заключенного не менее 1/4 куб. саженей воздуха». Однако из-за перегруженности Исправдома и «испорченности отопления» в камерах, рассчитанных на 12 человек, содержалось по 16 и более заключенных. На каждом этаже имелись клозеты и «кран для умывания», а в коридорах - краны с холодной и горячей водой «для чая заключенных». Все это требовало немедленного капитального ремонта: водопровод и канализация вышли из строя на 50%, отопление - на 35%, окна требовали «остекления», а неокрашенные крыши грозили «пропасть» на следующий год. Средств на приобретение дров, керосина для освещения камер, коридоров и лестниц, а также для работы кухни и хлебопекарни вовсе не отпускалось, и заключенные керосин для освещения камер приобретали на собственные средства. «Вопрос с продовольствием», к счастью, «обстоял более благополучно», и заключенные могли рассчитывать на следующий дневной рацион (для занятых тяжелой физической работой, просто физической работой и не занятых работой соответственно): хлеб - 3.5-2-1 фунт, крупа - 48-24-16 золотников, мясо - 50-32-16 золотников, рыба - 48-24-16 золотников, капуста и картофель по 1 футу, масло и соль - по 3 золотника. А вот «вопрос с вещевым довольствием», напротив, решался из рук вон плохо. С конца 1919 года оно не приобреталось, заключенные ходили «в рваном и грязном обмундировании», к тому же и последнее «уходило со всевозможными этапами», либо при освобождении заключенных, не имевших собственной одежды. Между тем (верх изощренности!) заключенные были охвачены довольно активной «культурно-просветительной деятельностью» (при том, что денежных средств на нее также не отпускалось). Так, при Владимирском исправдоме действовали ликбез (из 87 неграмотных только «5 человек сделались грамотными», остальные либо выбыли, либо «ушли на внешние работы») и школа 1-й ступени, в которой две группы по 25 человек изучали русский язык, арифметику, природоведение, географию, историю и политграмоту. Школьной работницей Сахаровой проводились также систематические занятия с малолетними заключенными, коих в Губисправдоме насчитывалось 13 человек, в том числе 9 рецидивистов, при этом пять человек «подавали надежду на исправление». Все занятия велись «по комплектному методу, принятому Всероссийским съездом по ликвидации неграмотности и малограмотности», при серьезном недостатке в бумаге, карандашах и при полном отсутствии наглядных пособий, что мешало «поднятию на должную высоту этого главного культурного рычага». «Более охотно заключенные посещали лекции», на которых школьные работники, лекторы из горкома и политпросвета поднимали самые разные темы от «Первобытный человек во Владимирском крае» до «Экономическое положение женщины при капитализме и в эпоху диктатуры пролетариата».
«10-го февраля 1921 г. в Губтюрьме состоялся спектакль-митинг в здании, где раньше была тюремная церковь. Новое помещение вполне оборудовано для постановки спектаклей: устроена прочная большая сцена, новые декорации и проведено электрическое освещение. Митинг был открыт завед. Карательным отделом тов. Малыгиным, который выступил с речью о значении тюрьмы, как карательного и воспитательного фактора до и после Октябрьской Революции. Затем выступили т.т. Листовская (председательница школьного Совета при Губтюрьме), Жилин (член Ревтрибунала), которые рассеяли туман, навеянный вековым обманом лакеев самодержавия – духовенством о недопустимости занятия помещения церкви для культурно-просветительной работы. Этот туман особенно сгустился в головах надзора тюрьмы. Поставленная пьеса В. Рамзанова «Невинно казненный» под режиссерством Иванова была разыграна силами заключенных хорошо. Центральные роли Альберта и Лидии разыграны т.т. Ивановым и Трефиловой с большим подъемом, особенно хорошо и сильно проведены ими сцены в тюрьме и расстрел в лесу – при красивой декорации и удачном освещении и произвели на зрителей до того огромное впечатление, что многие плакали. Следователя Васильев сыграл слабо и в самых трагических местах вызывал у зрителей смех. Нельзя не отметить удачно разыгранную роль могильщика Афанасьевым. В общем игра тюремной труппы едва ли уступает постановкам наших артистов в Гарнизонном клубе и Народном доме. После спектакля было концертное отделение, в котором выступили т.т. Мягков, Эйнгольц, Миронова, Васина, Лапшин, Зорин, Афанасьев, Гусев и др. Все номера концертного отделения были исполнены очень мило и удачно. С 14-го февраля предполагается в тюрьме проведение Пушкинской недели и 20-го февраля вечера Пушкина» («Призыв», 2 марта 1921). Одним из ярких представителей духовенства был епископ Ковровский Афанасий (Сахаров Сергей Гаврилович). Арестован в марте 1922 года, находился во Владимирской тюрьме. Показательный суд во Владимире по обвинению в связи с пропажей церковных ценностей в Суздальском Спасском монастыре. Приговорен к одному году заключения, по амнистии освобожден. 15 июля 1922 года арестован, 22 июля освобожден. В сентябре 1922 года вновь арестован, помещен во Владимирскую тюрьму. В заключении возникла удивительная в литургическом смысле служба Всем русским святым. И вот 10 ноября 1922 года в одной из камер Владимирской тюрьмы впервые было совершено празднование Всем русским святым по исправленной службе, и после 1922 года служба справлялась и дополнялась вплоть до 1950 г. В 1922 году все места лишения свободы передаются из ведения НКЮ в НКВД. Для проведения исправительно-трудовой политики организуется Главное Управление Местами Заключения, местные карательные отделы переименовываются в Инспекции Мест Заключения. Главное управление местами заключения уделяет все большее внимание развитию учебно-воспитательной работы среди заключенных. При владимирском изоляторе организуется школа по ликвидации неграмотности и малограмотности. Кружок политический ведет работу по поднятию политического мировоззрения заключения, изучая политграмоту, профессиональное движение и проч. Кроме того работают кружки: сельскохозяйственный, драматический и музыкальный. При владимирском изоляторе были организованы еще столярная, шапочно-фуражечная и кровельная мастерские. В них работало 48 чел. Кроме того было использовано на разных внешних работах — 54 чел., что к общему количеству заключенных составляло 19,5 проц. «Кроме мастерских, благодаря энергии и опытности нового заведующего работами С.А. Серухина, в ближайшие дни будет пущена в ход ткацкая фабрика, которая существовала и работала еще до империалистической войны, когда здесь была каторжная тюрьма. Затем здание запустили, станки и машины ржавели. Все портилось и частью даже уничтожалось. В настоящее время здесь кипит работа. Все чинится, чистится, приводится в порядок. Здание сейчас неузнаваемо. Электростанция и мельница. Кроме фабрики оборудуется тоже когда то работавшая и запущенная своя электрическая станция, а при ней предполагается мельница. Мыловаренный завод. Еще оборудуется и в ближайшие же дни откроется мыловаренный завод. Одним словом — со временем Исправдом превратится в маленький рабочий городок» («Призыв», 19 янв. 1923).
«При посещении Губисправдома мной был установлен факт содержания заключенного в темном карьере. В примечании к § 189 положения об общих местах заключения РСФСР указывается, что карцер представляет собой одиночную камеру обычного размера, сухую и снабженную приспособлением для спанья. На основании изложенного объявляю заведующему Губисправдомом строгий выговор. Завгуботюстом И. Ростовский» («Призыв», 29 июня 1922).
Настоящей гордостью Губисправдома был театр, имевший большой зал, хорошую сцену, «прекрасные уборные для артистов, электрическое освещение с реостатом, позволяющим пользоваться световыми эффектами», достаточное количество декораций. Правда, отсутствовал реквизит, грим, состав труппы был непостоянным (начальство сетовало, что «часто во время подготовки серьезной пьесы освобождались из Исправдома заключенные-артисты», новые же «артисты» нарушали художественную сторону спектакля), и все же спектакли «ставились не менее 3 раз в месяц». При театре действовало 3 кружка: драматический в составе 31 человека, хорового пения и музыкальный, который посещало 10 человек, что позволяло сопровождать спектакли игрой «своего струнного оркестра под управлением заключенного», музыкальные инструменты для которого (оркестра) приходилось «брать по мере надобности у частных лиц». Театр при Губисправдоме имел давние традиции. Из десяти театров Владимира, действовавших в 1921 году, два приходились на Губисправдом и ЛПР. Причем, в отличие от 1923 года, в котором согласно отчету, в репертуаре театра Губисправдома насчитывалось до 30 спектаклей, в основном по пьесам Островского, в 1921 году в том же театре шел «Великий коммунар», а в театре ЛПР - «За красные Советы» и «Труженица». Начальство Исправдома отмечало, что «день постановки спектакля у заключенных создавал праздничное настроение», театр оказывал на них глубокое «облагораживающее влияние», а «особенно рельефные типы и сцены» надолго становились «темой для бесед в камерах».
«В Губисправдоме. Детский спектакль. 10 декабря 1922 г. в театре Губисправдома учащимися 1 школы I ступени была разыграна пьеса: «Синяя борода». Детский спектакль привлек всех заключенных в театр. Каждому хотелось посмотреть на детей, послушать их беззаботный смех, посмотреть их веселые танцы... Пьеса была сыграна великолепно. После спектакля зрители благодарили маленьких артистов бурными долго несмолкаемыми аплодисментами. Просветительные учреждения. Кроме театра в Губисправдоме имеются культурно-просветительные учреждения: школа, читальня и библиотека. Школа. В школе в настоящее время обучается 42 человека — неграмотных. Кроме русского языка и арифметики, ведутся беседы по истории, природоведению, географии и политграмоте. Учащиеся очень охотно посещают школу. Читальня. В читальне получаются все центральные газеты и до 20-ти провинциальных. Последние бесплатно отпускаются редакцией газеты «Призыв». Имеется много брошюр политического содержания и по сельскому хозяйству. Здесь же ведутся на разные темы чтения и беседы, читальня также охотно посещается заключенными. Библиотека. В библиотеке имеется до 3000 томов. Средняя посещаемость ее ежедневно — 40 человек. Больше всего расходятся книги по беллетристике и по сельскому хозяйству. Театр. При театре функционируют кружки: драматический, хоровой и струнный оркестр. А. Карминов» («Призыв», 16 декабря 1922).
25% всего «населения» Исправдома пользовалось услугами местной библиотеки-читальни, имевшей 2790 книг, а также центральные и местные газеты, «бесплатно отпускаемые» библиотекой Губоно и редакцией газеты «Призыв». Подбор книг был весьма серьезен - политика, наука, история, философия, но наибольшим успехом пользовалась беллетристика и книги по сельскому хозяйству. Политическую литературу в основном читали заключенные-рабочие «из лагеря, где расположены мастерские». Больше всего читали «одиночки и третье отделение Большого корпуса», менее всего - женщины, поскольку в большинстве своем они были безграмотны или малограмотны. Читальня функционировала только в праздничные дни, так как располагалась в помещении театра, в будние дни занятом школой.
Однако какую бы благостную картину ни рисовало в отчете начальство Исправдома, по-настоящему «население» последнего волновали совсем другие проблемы. Так называемой Распределительной комиссии приходилось рассматривать за месяц до 200 заявлений заключенных о досрочном освобождении, изменении срока наказания, о причислении «в разряд исправляющихся» и даже о предоставлении отпусков. Главной же их задачей был «исправительный» труд. С нагрузкой, правда, как сетовали в отчетах, дело обстояло не слишком гладко. Недостаточность финансирования привела к тому, что «развитие работ» происходило лишь благодаря лицам, руководящим делом, вкладывавшим «максимум энергии для более широкой постановки работ». На какие же работы направлялись заключенные? Во-первых, в лагерные (затем в «исправдомовские») мастерские: портновскую, сапожную, белошвейную, переплетную, кузнечно-слесарную, столярную, на «ткацкую фабрику». Зимой 1922-1923 годов самым крупным заказом, выполненным заключенными, стала «пошивка» 600 пар обуви, 153 полушубков и 50 бекеш для Угормилиции. Между тем, главным образом, труд заключенных использовался на работах «внешних»: «пилка» дров, погрузка и разгрузка барж на пристанях, разгрузка вагонов на «Тумском Вагзале», работ в сельскохозяйственных колониях, на переданном Губисправдому вместе с ЛПР Боголюбовском кирпичном заводе, на котором предполагалось «в настоящий сезон выработать до 1500000 штук кирпича». Труд этот оплачивался, «общая сумма заработанных средств» за ноябрь 1922 - апрель 1923 года, например, составила 81896 рублей 78 копеек «образца 1923 года», т.е. в среднем по 2 рубля 15 копеек на одного заключенного, в пользу которого отчислялась одна треть заработанного. В этом исправдомовское начальство еще на заре становления лагерной системы разглядело мощный стимул: «работающий получает более калорий пиши, чем остальные заключенные, что понуждает заключенных интенсивно и охотно работать». Впрочем, с оплачиваемой работой везло не всем. Приходилось еще бесплатно трудиться «для нужд Губисправдома», в частности, «на ремонте водопровода», «парового котла под баню», «по мелкому ремонту тюремных зданий и построек», мало того - вести «культурно-просветительские работы вследствие недостатка педагогического персонала». Стремление новой власти исправить рабским трудом униженных, не виноватых в том, что родились задолго до 1917 года, людей доходило до абсурда. Так, осенью 1920-го «Призыв» под заголовком «Заключенные - фронту» сообщал об отчислении в пользу последнего узниками ЛПР 18650 рублей (из и без того скудных заработков). Информация об этой акции сопровождалась следующим текстом: «Мы, заключенные Владимирского лагеря принудительных работ, заслушав и обсудив доклад коменданта лагеря тов. Платонова, чутко отзываемся на нужды наших братьев-товарищей, сражающихся на фронтах за честь и право трудового народа, за мировое торжество социалистической революции и царство труда. Да послужит посильная лепта, собранная среди нас, заключенных, верной порукой тесной связи с фронтом в борьбе за идеал пролетариата всего мира. Стук молота, топора и лопаты в нашей трудовой жизни пусть сольется с выстрелом на фронте в мировое эхо царства труда и братства».
«Заканчивается ремонт губисправдома. Побелены внутренние помещения, частично выкрашены масляной краской, испpaвлено паровое отопление, канализация и водопровод, отремонтировано клубное помещение болee чем на 500 человек. На текущий ремонт в 1925-26 г. ассигновано еще 9000 руб.» («Призыв», 1925). Порядок караула в Губисправдоме оставался не на должном уровне, часть военных постов, занимаемых конвойной командой, из-за некомплекта личного состава, снята и передана для охраны Губисправдома. Таким образом, конвойная команда занимает в Губисправдоме только 4 наружных поста вместо 5 полагающихся по расписанию.
Источник: Г.Г. Мозгова
