Деревенские жители Владимирской губернии в 1917-1920 годах
Деревенские жители Владимирской губернии в 1917-1920 годах
И.С. Сбитнева. Владимир и Владимирский край 100 лет назад: войны, революции, военный коммунизм. 2016 г.
Россия начала XX века была сугубо крестьянской страной; накануне Первой мировой численность ее составила 139,3 млн. человек; из них 114,5 млн. (82,4%) - жили в деревне. Из них 96,5% имели свое хозяйство. Сельских пролетариев было крайне мало; но теперь ставка делалась именно на них. С 1917 года их объединяли в коллективные хозяйства; вводились первые коммуны и колхозы (тогда их владения составляли не более 1%). Этим хозяйствам в первую очередь выделялись помещичьи земли; в их пользу распределялся инвентарь из этих хозяйств (плуги, конные сеялки, жатки, косилки и молотилки).
...В деревне с 1917 года имелись разные органы власти: сначала там были волостные солдатские комитеты (выборным в них бытъ было выгодно — они получали жалование за счет прочих крестьян). Солдатским комитетам, или секциям, противостоял традиционный сельский сход, часто - во главе с местным священником.
14-17 мая 1917 г. прошел Владимирский губернский крестьянский съезд.
Местные дезертиры
Неустойчивое равновесие между новой властью и крестьянской массой (власть, вроде, не замечала деревенского обогащения, а мужики в ответ с трудом, и не всегда терпели продразверстку) - было нарушено декретом о дезертирстве. ...Как уже было сказано, одним из самых желанных действий новорожденной советской власти была агитация за «мир без аннексий и контрибуций». Крестьянам в солдатских шинелях надоело сидеть в окопах и кормить вшей - а с воли доносились соблазнительные слухи о близком переделе земли... «Штык в землю, все по домам!» - провозглашали большевистские агитаторы. Солдатские комитеты, состоящие из дезертиров - были почти единственной, кроме комбедов, опорой новой власти в деревне. Поэтому члены этих комитетов очень удивились, когда и их, и их односельчан снова стали загонять в армию (теперь уже Красную) - и не приняли это действие всерьез... «Один из случаев «благодарности» по отношению к дезертирам имел место на Владимирской земле в деревне Молотицы. «В 1918 г. муромские чекисты расстреляли в с. Молотицы близ Прудищ семь дезертиров-красноармейцев, заставив их вырыть себе могилу у алтаря церкви. Один из мучеников перед расстрелом сказал: «Вы сами агитировали нас бежать с фронта, а теперь снова надеваете на нас серую шинель. Расстрел был показательным, перед всеми жителями села» Новые власти с временными союзниками... более не церемонились». За каждого дезертира в доме отвечает преддомкома, комендант или друг. За дезертира, служащего в учреждении, отвечает начальник учреждения... Все граждане, знающие о дезертирах и не сообщившие, отвечают за укрывательство, то есть подлежат суду ревтрибунала». Но и при этой системе заложников в 1919 году во Владимирской губернии «было 35-38 тысяч дезертиров. И только из-за страшного голода дезертирство уменьшилось до 5-8 тысяч человек, так как семьи красноармейцев... стали снабжать продовольственными пайками». Дезертирство продолжалось и в 1920 году: Из декрета о комиссиях по борьбе с дезертирством (8 апреля 1920). «Пункт 1. На лиц, в отношении которых будет установлено самовольное оставление ими военной службы... уклонение от таковой, подстрекательство, пособничество в укрывании дезертиров, губкомдезертир (губернская комиссия по борьбе с дезертирством) своим постановлением, без передачи дела в ведение суда... налагает меры взыскания личного характера до отдачи в штрафные роты включительно, и имущественного, в виде полной или частичной конфискации имущества (строения, скота, земледельческих орудий), лишения части земельного надела навсегда или на срок...» Далее идет еще 7 пунктов; но хватит с нас пока и этого... Так как советский канцелярит не прост для понимания, то я возьму на себя смелость пересказать декрет своими словами... Прежде всего, в губернских городах создаются специальные комиссии по ловле дезертиров; им подчиняются уездные и волостные комиссии. Дезертиров ловят именно на местах (в сельских волостях), и ловят их же односельчане; кто ж еще может знать, где эти дезертиры скрываются? Если дезертиры не ловятся, то задерживаются их ближайшие родственники; они, естественно, обвиняются в пособничестве и укрывании. Ну не может жена не знать, где скрывается ее муж, а мать - где сын! Если они не желают признаваться - то члены комиссии могут забрать у них любую часть имущества. Или же забрать часть земли (на время или навсегда, по их выбору). А что такое лишение части имущества? Лишнего имущества у небогатого крестьянина нет. Если заберут лошадь, семья не сможет вспахать свой участок; если заберут корову, то детям не будет молока, и вообще будет голодно. Если совсем ничего нет - могли семью из дома выгнать, а дом забрать под контору коммуны. Если же родственники дезертира не желают переносить свои несчастья с подобающей им кротостью и смирением, - им же хуже; можно отобрать и остальное. Разговоры о том, надо ли вообще служить в Красной Армии, приравнены к укрыванию дезертиров. А кого же Советская власть грозилась отдать в штрафные роты - ведь не жен же и детей «уклонистов», не стариков-родителей? В штрафные роты отдавали злостных дезертиров, - тех, кто неоднократно сбегал из Красной Армии, и тех, кто агитировал уклоняться от призыва. Вздумали они вспоминать, что им Советская власть раньше обещала! Да когда это было! «Мужик отмучился в окопах Мировой войны, и вернулся домой, и стал хозяйствовать, и кругом все разваливается - и чего он идет в Красную Армию? А дома пересидеть - нельзя? Нельзя. Расстреляют. И семью сошлют или расстреляют. Натыканы в стране военкоматы, и списки там напечатаны. И отряд с пулеметом приедет в деревню в любой день... И дезертировать трудно. Найдут, идентифицируют - расстреляют. Или предложат воевать за тех, кто на тебя напоролся: хоть за зеленых, хоть за белых... А известят, опять же, о твоем дезертирстве родной военкомат - то семью прижать к ногтю ничего не стоит. Пролетарская этика провозглашает беспощадность... плачешь, значит - а расстреливаешь».
Сельсоветы, вики и деревенские батюшки – официальная и не официальная власть после революции в деревне
...В деревне с 1917 года имелись разные органы власти: сначала там были волостные солдатские комитеты (выборным в них быть было выгодно - они получали жалование за счет прочих крестьян). Солдатским комитетам, или секциям, противостоял традиционный сельский сход, часто - во главе с местным священником. С осени 1917 года создавались крестьянские Советы: в них сельчане обычно выбирали крепких и толковых хозяев, середняков.
В июне 1918 года ВЦИК издал декрет «Об организации деревенской бедноты и снабжении ее хлебом, предметами первой необходимости и сельскохозяйственными орудиями». Повсеместно создавались комитеты бедноты. К концу 1918 года и губернии имелось уже 4875 комбедов. Организовывались продовольственные отряды, которые наряду с изъятием скрытых запасов хлеба у местной сельской буржуазии часто практиковали поездки для его приобретения в другие районы страны. Чаще всего они организовывались в губернии черноземной зоны России. По инициативе комбедов создавались сельскохозяйственные коммуны, совхозы и артели. Одними из первых в этом движении были Клюшниковская коммуна в Ковровском уезде и Тезинская - в Вязниковском. Причем устав, разработанный в Клюшниковской коммуне, был признан образцовым и в апреле 1918 года его опубликовали на страницах центральной газеты «Беднота». Создание таких хозяйств по разным причинам не приобрело массовости. В октябре 1918 года в губернии имелось 20 сельскохозяйственных коммун. Основной базой для их организации являлись бывшие помещичьи имения и монастыри. В большинстве своем в коммуны вступала деревенская беднота. В небольших количествах их членами становились рабочие и ремесленники. Существование сельскохозяйственных коммун в губернии оказалось непродолжительным. Для их развития не имелось необходимых условий, а потому эту форму надо рассматривать как одну из попыток поиска в то время новых форм сельской жизни. На разных направлениях хозяйственного строительства было намечено немало мер, но не все из них удалось осуществить. Мирная передышка оказалась слишком короткой.
По инициативе снизу, возникли кресткомы - крестьянские комитеты; они должны были помочь выжить семьям без кормильцев (в первую очередь, помощь доставалась семьям красноармейцев). «Линию партии, направленную на поддержание деревенской бедноты, выборные представители от крестьянской массы чаще всего не одобряли. «Всегда ср-ная беднота получает все в первую очередь. Что мы их, за счет своих паев должны кормить? Рассрочка вступать в члены кооперации, льгота по налогу. Везде беднота, беднота, скоро ли она подохнет, эта беспортошная шпана?» (Из доноса сельского активиста). Так как убрать реальных деревенских авторитетов из деревенской жизни тогда еще было невозможно - то партии приходилось опираться на другие силы и структуры. Ими стали новые сельсоветы и ВИКи (волостные исполнительные комитеты). Их сотрудников назначали сверху; авторитетом на селе они не пользовались. Крестьяне рассматривали выборы под контролем властей как принуждение. От властей сотрудники ВИКов и сельсоветов зависели материально. А вот односельчане их не уважали. Не за что было: квалифицированных специалистов по сельскому хозяйству среди них не имелось, зато хватало пьяниц, взяточников и распутников. «Обзоры уполномоченных пестрят докладными записками о пьянстве, дебоширстве, взяточничестве, вымогательстве, разврате среди председателей ВИКов и сельсоветов». В лучшем случае, эти председатели были бесполезны: и своему начальству они не перечили, и с односельчанами в конфликт старались не вступать. В итоге, «реально работающие сельсоветы были исключением. Две трети председателей, по замечанию одного из проверяющих, можно было смело гнать с должности. Так оно и шло, ни шатко ни валко, до прибытия «двадцатипятитысячников», и организации колхозов. ...Вообще сельское хозяйство в те годы было крайне запущено. Из-за призыва в армию, в Первую мировую войну, посевные площади во Владимирской губернии сократились почти на четверть (23,2%); в годы военного коммунизма они сократились еще на пятую часть (19,8%). В среднем, 35% хозяйств были безлошадными. По другим данным, безлошадными были почти половина хозяйств. Прочие хозяйства имели, после реквизиций, по одной лошади. До 1914 года одна лошадь на двор считалась крайней бедностью (а вдруг она заболеет или падет?), а отсутствие лошадей - нищетой. Да и те лошади, что уцелели в деревне, были далеки от былых стандартов; по прежним понятиям, это были доходяги, на которых не польстились реквизиторы. Богатых дворов в тогдашней деревне того времени почти что нет; даже середняцкие хозяйства, по мере того, как в них подрастали дети, дробились и мельчали. Но самое, пожалуй, скверное - это отсутствие выхода из деревни на тот момент; ну просто некуда тогда было идти. «Владимирский отходник, пролетарий, кустарь и ремесленник в силу разорения и застоя хозяйственной жизни был заперт в деревне... Сельское хозяйство губернии в те годы явилось прибежищем и убежищем огромному количеству отходников, кустарей и рабочих, хлынувших из городов». Вот эти-то, «запертые в деревне», и шли добровольцами в Красную Армию (там все же давали паек; а с 1919 года давали паек и семьям). Они же шли и в комбеды, и в председатели ВИКов...
Сельское духовенство
Этой новой власти противостояла власть прежняя - авторитетные односельчане (позже их назвали кулаками), и сельские батюшки. То есть, власти у них, строго говоря, не было: но был авторитет. Бедные сельские попы, оказались, в итоге, менее уязвимыми, чем городское священство. Семинарию со всеми священниками-богословами можно было закрыть (и закрыли); протоирея можно было ограбить и выгнать из собора (и выгнали; собор вскоре тоже закрыли). С сельскими батюшками так просто расправиться не получалось. Еще в 1924 один из деревенских активистов писал: «Поп, конечно, не является теперь центральной фигурой в деревне. Но старички еще по привычке тяготеют к своему „батюшке“ и материально довольно прилично поддерживают его». Говоря о «старичках», автор привычно кривит душой - потому что далее он приводит твердые таксы на совершение обрядов (таксы не деньгами, а зерном). А таксы принимались на общем сходе деревни, при согласии большинства жителей. Так, например, похороны взрослого человека со службой в первый, девятый и сороковой день стоили три пуда ржи; за похороны младенца платили полпуда овса (детей в те годы и рождалось, и умирало много). Эти наблюдения совпадают с мнением философа Федотова: «Народ стал религиозным минималистом, скептиком, если угодно, только не богоборцем, каким хотела его сделать коммунистическая власть. Народ допустил вскрытие мощей без всякого протеста, народ допустил, хотя и с протестом, ограбление храмов, но он не допускает их закрытия. Он по-прежнему крестит в них своих детей и отпевает покойников; в деревне даже гражданские браки большая редкость». Так оно и осталось (кроме гражданских браков) до 60-70-х годов; в те годы люди, родившиеся и воспитанные до революции, стали просто физически вымирать. А до того, даже в пятилетку воинствующих безбожников (1937-1941 годы), при одной открытой в городе церкви (обычно кладбищенской) - жители продолжали крестить в ней своих детей, и отпевать своих покойников. Часто крестили и отпевали тайно; или этим занимались старушки, с которыми самая богоборческая власть ничего поделать не могла. Грехи исповедовали заочно, по переданным священнику запискам. А вот церковные венчания стали редкостью - венчались-то молодые, а за венчание выгоняли из комсомола, а затем из института, с работы. Члены партии вообще не участвовали в церковных обрядах; за это исключали из партии. Церковная жизнь тогда, по большей части, проходила в подполье. «Немногочисленные уцелевшие «зарегистрированные» священники, стараясь хотя бы до некоторой степени удовлетворить духовные нужды верующих и предохранить их от преследований... начали совершать групповые крещения, заочные отпевания... исповеди по переписке или же общие исповеди». То есть, русская православная церковь уцелела в годы гонений, главным образом, благодаря деревенскому воспитанию ее прихожан.
Хроника церковных событий
...Прежние мученики - это, конечно, местные священнослужители. Весной 1918 года они, вместе с прихожанами, активно сопротивляются богоборческой политике новой власти; не везде удается с ними справиться. Большевики, в соответствии с марксистским учением, делают для себя практические выводы: религия - надстройка; чтобы одолеть ее, надо убрать базис - материальные условия ее существования. То есть, чтобы закрыть суздальские или владимирские храмы - надо, что из этих городов побежали (или испуганно замолкли) те, кто эти храмы отстаивает и материально поддерживает. После принятия закона о «лишенцах» все так и происходит. Хотя борьба с «лишенцами» затягивается на четыре года - ограбленные и притесняемые люди, все же, не хотят покидать родные места; приходится принимать к ним крайние меры. «В списке 1923 года лишенными гражданских прав по Суздалю числилось 210 человек... списки составлялись председателями уличкомов. В марте 1923 года все уличкомы Суздаля в очередной раз получили срочное распоряжение: «Под личной ответственностью председателей... представить самые точные сведения о лицах, лишенных избирательных прав... по установленной форме. За неисполнение... виновные будут привлечены к ответственности по ст. 118 УК». Раньше председатели уличкомов старались по-человечески выгородить родственников или соседей; а тут им объяснили, что своя шкура дороже... Но это - события в Суздале; посмотрим, что происходило тогда по всей стране. Декрет об отделении Церкви от государства (отнятие денег, банковских счетов, земель, зданий) - был в декабре 1918 г.; принятие Конституции с пунктом о «лишенцах» (это не только купцы и фабриканты; это и священники, и монахи) - это июнь 1918 г. В 1918— 1919 годах бывшие учебные заведения епархии перепрофилируются в «трудовые школы I и II ступени» (то есть, в школы - семилетки). Ученикам позволено доучиваться по новым программам, а вот прежние преподаватели уволены. Без работы тогда осталось много учителей и воспитателей; помочь им было нечем. В 1918-1919 году газета «Епархиальные ведомости» еще выходит. Непременной частью этих выпусков становятся некрологи учителей семинарии и духовных училищ, с такими вот концовками: «Смерть последовала в результате крайнего истощения организма. Выброшенный жизнью за борт, покойный последний месяц не пользовался ни содержанием, ни пенсией. Средств у семьи не осталось никаких. Расходы по погребению покрыты за счет небольшой субсидии, полученной из епархиальных сумм». Это упоминание в финале показывает, что у епархии еще остаются какие-то суммы, какие-то поступления. Власти вскоре прекращают это безобразие; в начале 1919 года постановлением ВСНХ национализирован Владимирский епархиальный свечной завод. На доход от продажи свечей в храмах прежде содержались все учебные заведения епархии (в том числе, содержались и дети-сироты, которых там учили и кормили почти бесплатно). От свечного завода шла помощь монастырским богадельням, священникам на пенсии, семьям покойных священнослужителей... теперь этот источник иссяк. Приспосабливаться к новым условиям Церковь стала еще в 1918 г.: тогда, по слабости или недостоинству иных пастырей, в епархии оказалось много вакантных мест. Недоучившиеся семинаристы не могли их занять; да и не ждали они такого поворота событий. Тогда епископ разрешил занимать вакантные места священников дьяконам и псаломщикам из желающих. После закрытия семинаpии в «Епархиальных новостях» появилось такое объявление: «С половины ноября (1918) в деревне Павловской за Лыбедью открылись богословско-пастырские курсы для воспитанников 5-6 класса... семинарии. На курсы принимаются в качестве вольнослушателей и желающие из священников, дьяконов и псаломщиков, не получивших законченного образования. Число слушателей на курсах пока небольшое»ю Вряд ли слушателей было много и позже; главное, нашлись люди, которых гонения не испугали. В 1919 году по всей стране началась кампания по вскрытию мощей. Смысл ее был в том, чтобы опорочить Церковь в глазах народа, и внушить отвращение к ней детям и юношеству. Вскрытие мощей осуществлялось по отработанной схеме: в церковь являлась специальная комиссия, ее члены открывали раки (ковчеги с мощами святых), составляли подробные описи, и выкладывали мощи в храме на видное место. Они предназначались для обозрения трудящихся масс... Ясно, что вид мумифицированных тел, или их фрагментарных останков глаз не радовал; на то и был расчет. Во Владимире кампания, задуманная как посрамление святых, превратилась в их восхваление. В первый день показа мощей в Успенском соборе дежурил иеромонах Афанасий (Сахаров), и псаломщик Потапов. Мощи великих князей владимирских были выставлены на столах; ожидался массовый приход любопытствующих. Как только двери собора открылись, Афанасий громко возгласил: «Благословен Бог наш...», и начал, вместе с псаломщиком, молебен Владимирским святым. Входящий народ стал снимать шапки и креститься, класть поклоны и ставить свечи; так демонстрация мощей превратилась в богослужение. Иеромонах Афанасий и позже обнаруживал отсутствие страха перед гонителями. Так, в 1920 году он принял назначение и стал архимандритом владимирского Богородице-Рождественского монастыря. Монастырь тогда был захвачен ГубЧК; в народе ходили упорные слухи, что там расстреливают. Слухи эти были справедливы, а расстреливали там не всегда удачно... Пережив выселение из Богородице-Рождественского монастыря, вместе с последними монахами, он затем управлял Боголюбским монастырем. В январе 1921 г. архимандрит Афанасий «был хиротонисан во епископа Ковровского, викария Владимирской епархии». Обряд совершал владимирский митрополит Сергий (будущий местоблюститель патриаршего престола), тогда уже находившийся в ссылке, в Нижнем Новгороде. В тот момент (в отличие от времен прежних, дореволюционных) - должность епископа не сулила ничего хорошего; и перед совершением обряда представители ГПУ будущего епископа об этом предупредили... Тем не менее, он согласился занять этот пост; через полгода, при конфискации ценностей монастырей, владыка Афанасий был впервые арестован. Первый его арест (в 1922 году) был недолгим: епископ Афанасий был вскоре освобожден, и начал борьбу с обновленческим расколом. «Обновленцы» были неоднородным движением - среди них были и искрение сторонники обновления русской Церкви; но большинство все же было из «прежних» священнослужителей, не способных жить в гонениях. Эти готовы были принять любые условия властей, лишь бы их не трогали; их руководители (Введенский, Красницкий и прочие) - после ареста патриарха Тихона сотрудничали с ГПУ, и пытались потеснить «патриаршую церковь». Из этой затеи ничего не вышло: прихожане вскоре узнавали о сотрудничестве «новых попов» с карательными ведомствами, о том, что те обязаны писать доносы на прихожан - и, конечно, переставали посещать такой оскверненный храм. Впрочем, властям и этот вариант был выгоден - непосещаемый или малопосещаемый храм вскоре закрывали. Так во Владимире был закрыт древний Успенский собор; восстановление после его 25-летнего «простоя», обошлось в 2 миллиона 700 тысяч рублей, а деньги тогда собирали по приходам всей страны. В апреле и в ноябре 1922 года Афанасия арестовывали дважды - за сопротивление изъятию церковных ценностей, и за противодействие обновленцам (вторая формулировка была другая). Убедившись, что на компромиссы руководитель епархии не идет, его отправили из владимирского Централа в первую серьезную ссылку - в Сыктывкар, и далее в Усть-Вым. Но дело было не только в личном мужестве: за полтора года служения здесь, епископ Афанасий успел рукоположить многих священников, передать часть полномочий церковным старостам (тех арестовывали, все же, реже, чем священников) - и эта, созданная им, структура «дотянула» до легализации русской Церкви в годы Великой Отечественной войны.
Владимирский губернский крестьянский съезд 14-17 мая 1917 г. Деревенские жители Владимирской губернии в 1917-1920 годах Крестьянское движение в 1917 году во Владимирской губернии Контрреволюционные выступления крестьян Владимирской губернии в годы Гражданской войны Город Владимир во времена февральской революции 1917 г. Город Владимир во времена октябрьской революции 1917 г. Город Владимир в 1920-х годах
