Вознесенская улица идет от пересечения ул. Новогончарная, Летне-Перевозинская и Гоголя в южном направлении, в основном частный сектор.
Названа в честь расположенного на ней храма Вознесения Господня. Переименована и названа ул. Щедрина постановлением президиума горсовета от 24.12.1927 г.
Решением Горсовета от 19.09.1990 года переименована и названа ул. Вознесенская.
«Вознесенская улица (260 с.) кривая, от Золотых ворот к Вознесению, на ней пятиоконные чиновничьи дома; при повороте отделяет две покатые улицы: 1) Николо-Галейская, редко застроенная, посредине двоится к городской водокачке и к церкви Николы Мокраго; 2) съезд к Гончарам, почти безлюдный – сады и заборы» (Субботин А.П. 1877).
«Дирекция Народных Училищ (Вознесенская ул., д. Беллюстина). Директор — дейст. стат. сов. Всеволод Констант. Беллюстин. Делопроизводитель — тит. сов. Сергей Николаевич Невиандт» (Календарь и памятная книжка Владимирской губернии на 1916 год).
«Жакт № 22 (улица Щедрина) совместно с уличным комитетом привел в культурный вид свою улицу. Посажены деревья, оборудована летняя детская площадка. Площадка окружена яблонями. В центре стол, скамейки, песок. Приобретены игрушки. Все это сделано силами домохозяек» («Призыв», 10 мая 1935).
Фрагмент карты 1899 г.
Вознесенская ул. от Гончарного п. до Вознесенской церкви (1899). Правая сторона: 2. д. Фокина, 4. д. Пестова, 6. д. Рамейковой, 8. д. Рамейковой, 10. д. Холуйской, 12. Вознесенская церковь (на середине улицы).
Улица Вознесенская, д. 2 Улица Вознесенская, д. 4. Дом «картузника». Улица Вознесенская, д. 6 Улица Вознесенская, д. 8. Дом Рамейковых. Улица Вознесенская, д. 10. Дом Рамейковых.
Александр Александрович Рамейков родился в 1830 г. Воспитывался в Дворянском полку, служил в 5-м Сибирском линейном батальоне (1849-1863), штабс-капитан (1861.10.24), член Владимирской губернской земской управы (1869-1872 и 1875-1877) и занимал пост церковного старосты с 1873 по 1875 гг. Вознесенской церкви г. Владимира. Жена - Александра Васильевна Романовская (1849-1926) - начальница женской гимназии во Владимире. Умер в 1880 году и похоронен на кладбище у Вознесенской церкви. «Вот храм. Вот это вход. Здесь ступеньки. А здесь стояли пилястры. С этой стороны и с этой стороны. Вот с этой стороны [с западной] с угла была ниша и заборчик. И за этим заборчиком была одна могила. На заборчике висел замок. Шикарный стоял крест старинный. Здесь был захоронен Рамейков» (из воспоминаний Людмилы Дмитриевны Василисиной).
Улица Вознесенская, д. 10а. Дом Богдановых. Жила до революции во Владимире семья Богдановых — владельцев красилен, которые находились в домах напротив теперешнего кинотеатра «Художественный». В те годы красить ткани умели отменно. Красили пряжу, костюмы, пальто и изделие как бы рождалось заново. Краски умели закреплять, и они никогда не линяли. Дело это приносило хороший доход. В семье было 18 человек детей. Детей воспитывали в строгих правилах и вырастили достойными людьми. Из этой семьи вышел известный краевед Леонид Семёнович Богданов. Женщины из этого семейства были талантливыми портнихами и интересными личностями. Жили Богдановы на улице им. Щедрина (ныне Вознесенской) в добротном двухэтажном доме вблизи храма, в котором в те годы находилась сапожная мастерская. Перед домом был небольшой палисадник с кустами шиповника и сирени и лестница в несколько ступенек, спускающаяся к двум дверям. В доме жила портниха Екатерина Семёновна Богданова (в замужестве Фокина). Улица Вознесенская, д. 10г. Здесь был дом Купаловых. Улица Вознесенская, д. 10б Церковь Вознесения Господня. Ул. Вознесенская, д. 14а
«После закрытия храма его внутренние стены, все росписи были закрашены побелкой. В период с 1937 или с 1938 года до начала войны в храме хранили зерно. Организация «Заготзерно». Зерно завозили года два. Потом зерно вывезли. Все военное время храм был просто закрыт. С 1945 года в храме стали держать военнопленных. Они здесь жили. Там их было несколько ярусов. Когда были эти немцы я была еще не велика, но мы ходили, когда нас пускали, посмотреть их концерты. Они давали свои представления. Но мы все-равно их языка никто не понимал. После того, как немцев вывезли из храма - он был около года закрыт. А затем в нем устроили фабрику по изготовлению спортивной обуви. Моя старшая сестра [Варвара Дмитриевна Василисина] там работала кладовщиком. Не помню в каком году они делали генеральную уборку. Все стены были закрашены побелкой. Она взяла и размыла тряпкой лик на росписи. Директор увидел и стал разбираться — кто это сделал. Ему сказали, что это случайно получилось. Он велел забелить. Она не стала замазывать. Другой кто-то замазал. На другой год на Пасху они опять стали делать уборку. Начальник куда-то уехал. Она попросила сотрудницу помочь. Та держала лестницу. А сестра залезла наверх и опять размыла всю эту икону. Когда начальник приехал, то вызвал ее к себе и сказал: «Вы хотите работать здесь или нет? Я Вас должен рассчитать». Она говорит: «Ну что-ж, пожалуйста. Можете рассчитывать». Она такая у нас была. Он говорит: «Ну вот Варвара Дмитриевна, прощаю Вас на этот раз. Но больше таких вещей не делать». Вот такое дело было. Когда руководство обувной фабрики решило расширить внутреннюю площадь, серверную стену перестроили и захоронение Рамейкова вместе с оградой и крестом убрали. Тогда же ликвидировали и сторожку» (из воспоминаний Людмилы Дмитриевны Василисиной).
Улица Вознесенская, д. 14 Улица Вознесенская, д. 16. Дом Быстровзоровых до 1918 г. «Церковный дом».
Священник Иоанн Алексеевич Быстровзоров (священнический сын), родился 9 октября 1874-го года. Рукоположен в священники в Вознесенской г. Владимира церкви в 1898 году. «А вот с этой стороны, где колонка, был забор очень высокий, очень такой массивный с пиками кверху, добротный такой был забор. Он закрывал храм с двух сторон [со стороны 17-го дома и где сейчас ворота. Несколько метров он занимал и по южной стороне]. С других сторон забора не было. Вот здесь вот на углу стояла огромная береза [напротив угла 17-го дома, там где улица расходится налево — вниз и направо]. Потом во времена фабрики забор убрали. Это было так. В 16-м доме, мы называли его поповским домом, жила семья Путевских. У них были сын и дочь. В мае месяце на березах появлялись майские жуки. И мальчик, их сын, залез на эту березу, которая росла между их домом и 17-ым. Он хотел там посмотреть на майских жуков. Но сорвался и упал с дерева прямо на забор. И острые пики забора проткнули ему живот. Ему было 6 или 7 лет. Моя старшая сестра в это время шла наверх за водой. Она вместе еще с кем-то сняла его с забора. Вызвали скорую. Но он скончался. Такой хороший был мальчишечка. Кудрявые волосы у него» (из воспоминаний Людмилы Дмитриевны Василисиной).
«21-го апреля 1924 г., около 3-х часов дня, из-за неосторожного обращения с огнем сына гр-ки Лебедевой по Воскресенской ул. (против церкви), вспыхнул пожар. Огонь уничтожил сарай и, перекинувшись на дом, сильно повредил 2 стороны его. Опоздай на 10—15 минут пожарная дружина и вряд-ли удалось бы отстоять дом» («Призыв», 24 апреля 1924).
Улица Вознесенская, д. 18. Дом Богородских («Дьяков дом»). Потом в доме жили Соколовы и Гладеевы.
Отец Константин Богородский служил священником в Вознесенском храме в конце 20-х годов ХХ века. В дом № 18 (называли «дъяков дом») жила семья Богородских. Священник Константин Константинович Богородский жил здесь со своей матушкой Надеждой и детьми: «По чину он был иерей». Родился батюшка в Сновицах 5.07.1876 г. в семье чиновника Владимирской духовной канцелярии Константина Петровича Богородского. В сновицком Вознесенском храме в 1895 году он начал служить псаломщиком (с 13.08.1895 г. до 28.02.1900). Священником там тогда служил отец Алексий Альбицкий. Супругу отца Константина звали Надежда Яковлевна Богородская, в девичестве - Тихомирова . Венчание их состоялось 11.01.1898 года. В метрической книге Сновицкого храма записано: «Жених Владимирского уезда, села Сновицы – псаломщик Константин Константинович Богородский, сын чиновника Владимирской духовной канцелярии, православный». Потом батюшка служил дьяконом в Вознесенской церкви города Владимира. Людмила Дмитриевна Василисина рассказывает: «Когда было гонение на церковнослужащих ему [отцу Константину] надо было этот дом продать. Но продать не могли. Потому что никто не покупал в те времена. Такое было время. И здесь жила его дочь - тетя Надя. И муж у нее был Семен. И их трое детей. С одной из их дочерей, Тамарой, мы были приятельницы. Мы и работать вместе ходили и - на пляж и - гулять. Все вместе ходили. А теперь, ее дочь Марина,когда сюда, во Владимир, приезжает - раза два, три в год - мне звонит и ко мне приходит. Моей подруги дочка. Она искала своих предков. Тамара, моя подруга, была 1926 года рождения. Когда еще она была жива у них была жива тетка, тетя Зоя, они стали искать могилу деда. Ведь из своего дома он уехал. Его попросили, чтобы он не жил. Он уехал, чтобы дать возможность детям жить. Потому что зятю, дяде Сене, на работе строго сказали: «Или партийный билет положите на стол или разводитесь со своей женой». Узнав о том, что семье дочери из-за него грозят проблемы, отец Константин принял решение уйти сам. Он стал искать — куда уйти жить. По одним данным он был вынужден поселиться в сторожке при храме в Сновицах: «Там храм был не закрыт. А при храме была сторожка, маленькая будочка. Сновицкий священник разрешил ему там жить. Несмотря на это, советские власти выселили их всех из дома, так как глава семьи был священнослужитель, а.дочь с семьей переселили в дом № 17». По другим данным, хоть и очень дешево, но дом они продали. А отец Константин не жил в Сновицах, а сразу был назначен служить приходским священником в храм Флора и Лавра в селе Суворотском и со своей матушкой переехал туда. Там они и прожили до конца своих дней. Приход в Суворотском по имеющимся данным действовал не позже конца 1930-х годов. Храм был закрыт, в советский период — разрушен, в настоящее время пустует. Умер отец Константин в 1951 голу. Его похоронили во Владимире на старом (Князь-Владимирском) кладбище на почётном месте — у северной стены Князь-Владимирского храма. Семья Богородских жила во Владимире на Вознесенской улице примерно до 1931 года.
Улица Вознесенская, д. 20. Дом Троицких. Позже – Дроздовых. Улица Вознесенская, д. 22. Дом Цветаевых, позже – Афанасьевых.
Левая сторона
Вознесенская ул. от Летне-Перевозинской ул. до Вознесенской церкви (1899). Левая сторона: 1. д. Корицкого (В 1895 г. Епархиальный архитектор Николай Дмитриевич Корицкий переехал в собственный дом, на углу Вознесенской улицы и площади.), 3. д. Стодольской, 5. д. Ежевой, 7. д. Лебедевой, 9. д. Сабурова, 11. д. Сабурова, 13. д. Понырко, 15. Дом Вознесенской церкви, 17. д. Вознесенской церкви, 19. д. Крыловой, 21. д. Тидебель.
Ул. Вознесенская, д.1
Владимирская областная общественная организация Еврейский Общинно-Благотворительный Центр «Хэсэд-Озер». г. Владимир, ул. Вознесенская, д.1, тел: (4922) 32-43-76, E-mail: hesed@hesedozer.vladinfo.ru, Директор: Кроль Марина Михайловна. Местная еврейская религиозная организация города Владимира «Ха-Поэль Ха-Мизрахи» (КЕРООР).. г. Владимир, ул. Вознесенская, д.1, тел: (4922) 32-43-76, E-mail: hesed@hesedozer.vladinfo.ru , mizrachi@mail.ru, Председатель: Длинс Есель Лейбович, Исполнительный директор: Кроль Марина Михайловна. Воскресная школа (КЕРООР). г. Владимир, ул. Вознесенская, д.1, тел: (4922) 32-43-76, E-mail: hesed@hesedozer.vladinfo.ru, Руководитель: Савельева Элеонора Владимировна. ЕАР. г. Владимир, ул. Вознесенская, д.1, тел: (4922) 32-43-76, E-mail: hesed@hesedozer.vladinfo.ru, Координатор: Кроль Марина Михайловна. Отделение ООО «РЕК». Адрес: г. Владимир, ул. Вознесенская, д. 1, Лидер: Бакалейник Григорий Абрамович.
Улица Вознесенская, д. 3. Дом Самариных. Улица Вознесенская, д. 5. Дом Лощаковых. Улица Вознесенская, д. 5а (снесен). Дом Ежовых. Улица Вознесенская, д. 5а Улица Вознесенская, д. 7 На месте этого дома были дома Сабурова (№№ 7, 9), позже дом Шубиных (№ 7) и точмашевский дом. Улица Вознесенская, д. 11 Улица Вознесенская, д. 15 Улица Вознесенская, д. 17. Дом Поликарповых
«… в 17-ом доме жил Гриша Дудоров. Он участник войны и раненый был. Такой горлопан был. И он самостоятельно сам стал раскапывать эти могилы. Тогда было самое голодное время. 1946 год был самый страшный. Даже 1945 год не был такой как 1946. Уже карточки ничем не отоваривали. Вот эту могилу у стены он решил вскрыть. И он ее вскрыл вместе с каким-то мужиком которого мы не знали. Достали гроб и открыли крышку. А мы тоже детвора, да и взрослые стали смотреть. В гробу было большое шелковое полотно желтого цвета. Как полотно подняли — оно в месте сгиба распалось. Еще там были большие большие волосы и кольцо. Это кольцо Гриша присвоил как потом оказалось. В это время кто-то сказал матушке. А матушкин дом — это 19 дом. Там жила попадья со своим мужем. Самого священника я не застала, а матушку помню. И ее дочерей. У нее много было детей. И они что-то мало жили. Быстровзоровы их фамилия. И все эти могилки их были. Матушка пришла и стала просить Гришу не трогать могилы. Но он не послушал ее. Тогда она пошла к отцу нашему и стала просить его помочь. Папа наш был «уличком». Он сразу поднялся наверх и говорит: «Григорий, это кто тебе позволил? Это что за самоуправство? А ну сейчас же зарыть эту могилу и все вернуть как было. И другие могилы не трогать. Иначе дело будешь иметь со мной». И на этом все. И матушка вся в слезах ушла. На могилах никаких надписей не было, только холмики. Неизвестно кто именно там был похоронен. Но кто-то из рода Быстровзоровых… А жили они тогда все — сама попадья уже в преклонном возрасте, тетя Наташа с мужем и их дочь — здесь, в 19-ом доме. Дочь переехала в новую квартиру… Дом их потом по частям разделили, распродали. В подвальном помещении там жили потом Херсонские. Он [глава семьи Херсонских] очень хорошо пел. Сами они жили на верхнем этаже. Потом они сдавали комнату и там жил преподаватель Авиамеханического Техникума. Ну они бедствовали во время войны» (из воспоминаний Людмилы Дмитриевны Василисиной).
Улица Вознесенская, д. 19. Дом Быстровзоровых.
Дом № 16, его на улице называли «церковный дом», «белый дом», был дом семьи Быстровзоровых. Отец Иоанн Быстровзоров построил для своей семьи и второй дом напротив, через дорогу — дом № 19. Отец Иоанн умер в 44 года, в 1918 году, простудившись после долгого отпевания на холоде умершего мужчины. В 19-м доме стали жить матушка Елизавета Дмитриевна с дочерьми Лидией, Наташей и Надеждой. Жили они все на верхнем этаже на деньги от жильца, которому сдавали комнату в нижнем этаже. Жили очень бедно и постоянно в нужде.
Из пяти дочерей Быстровзоровых только самая младшая — Наташа прожила долго. Вскоре после переселения в 19-й дом старшая дочь, Надежда, вышла замуж и уехала жить к мужу. Матушка Елизавета Дмитриевна прожила долгую жизнь. Ее девичья фамилия была Соловьёва. Отец ее, Дмитрий Соловьёв, тоже был священником. Она родилась в 1875 году; в 1897 г. вышла замуж; в 1918 году лишилась мужа и была вынуждена выживать с детьми во враждебном окружении. Даже пенсию ей не платили. Только через много лет стали платить пособие как многодетной матери.
Улица Вознесенская, д. 21. Дом Синевых. Улица Вознесенская, д. 23. Дом Василисиных.
«А Гугукиных сады граничили с нашим двором, с 23-м домом. Гугукин был преподаватель в Мальцевском училище. Сын, жена и мать его были тоже все преподаватели. Дочь Ивана Спиридоновича Гугукина была по фамилии Цветкова. Не Кукукин, а Гугукин Иван Спиридонович. Он имел огромный сад, который граничит с нашим. Он был кузнец. Сын Ивана, Володя - преподаватель, жена и мать Ивана были тоже все преподаватели. До сих пор их забор стоит по Летне-Перевозинской из дуба. Я только Ивана Спиридоновича знаю. Он был кузнец. На новом кладбище в Улыбышево первым похоронили Гугукина — нашего соседа, Володю. Очень хороший был человек. Жили они выше лестницы" [т.е. дом №24 по ул. Летне-Перевозинской]» (из воспоминаний Людмилы Дмитриевны Василисиной).
Небабий переулок
Небаба Димитрий Васильевич служил Старшим учителем математики в Губернской мужской гимназий
с октября 1836 г. (Список должностных лиц Владимирской гимназии за время от 1833 по 1904 год).
С 6-го сентября 1837 года Физический Кабинет гимназии находится в содержании и заведывании старшего учителя физики и математики в высших классах Владимирской Гимназии Дмитрия Небабы,- занимая вместе с таковым Кабинетом – собственно Гимназии принадлежащим – особую комнату.
Директор гимназии в 1837 году предложил принять библиотеку учителю высших частей математики и физики – Небабе. В феврале 1838 г. Небабе удалось избавиться от заведывания библиотекой, передав его учителю греческого языка Деличу, который был библиотекарем до 1842 г.
Первого редактора прибавлений к «Владимирским губернским ведомостям» (неофициальная часть газеты) Богословского в 1838-м году сменил преподаватель физики в губернской гимназии — Д.В. Небаба. Он печатал только свои метеорологические наблюдения. Страстно преданный науке, Небаба вскоре впал в ипохондрию.
31 августа 1838 года, любители просвещения были приглашены в Губернскую Гимназию, торжественно начать новый академический год, и выслушать, так сказать, публичный отчет ее занятий за прошедший. Когда собралась, довольно значительная публика и по прибытии гражданского Губернатора, акт начался молитвой, потом Старший Учитель Гимназии Небаба, прочел речь «О начале и значении Губернских Гимназий в системе русских учебных заведений» и Старший Учитель Доктор Иенского Университета Делич «О начале и достоинстве древних словесностей» на латинском языке.
В припадке болезни покончил с жизнью во Владимире 10 февраля 1841 г.
11 февраля 1841 г. и.д. директора училищ инспектор гимназии Соханский доносит попечителю округа, что «утром 10 числа сего февраля старший учитель Владимирской гимназии высших частей математики Дмитрий Небаба – лишил себя жизни – застрелился».
«В то время жил во Владимире в ссылке А.И. Герцен. Он-то и запечатлел и своих «Былое и Думы» историю происхождения названия «Heбабий переулок». Во Владимире не много было людей, с которыми мог-бы сойтись А.И. Герцен. Среди этих немногих был – учитель со странной фамилией — Небаба, он часто заходил к Герцену, и они подолгу беседовали с ним. Небаба был чудаковат, с обывательской точки зрения. Он не любил обывательского «общества», предпочитал уединение. По долгу просиживал на владимирских горах. Днем,— любуясь красотою открывающейя с них панорамы, а ничью, - наблюдал звезды в астрономическую трубу, с которой почти никогда не расставался. Много, по-видимому, передумал, перечувствовал этот учитель Небаба. Он кончил тем, что его нашли повесившимся и проходе от церкви Вознесенья к церкви Николы мокрого. С тех пор проход этот, теперь превратившийся в переулок, и носит среди владимирцев название Небабьего. Это все, что осталось от друга Герцена, Небабы. Нужно ли уничтожать это название? Конечно, это название должно быть заменено» («Призыв», 22 мая 1925).
***
/О.Г. Ручко «Родная улица» Краеведческий альманах «Старая Столица» выпуск 7./ Вяз у ворот на Щедрина — Могучий ствол, листва густая - Разбрасывает семена, Что нынче в сердце прорастают. Напоминают о поре, Когда мы искренними были, Вон адрес рая на коре: «Год шестьдесят второй. Владимир». Сейчас, как и встарь, улица эта называется Вознесенской, а во времена моего детства и юности она именовалась улицей Щедрина. Помнится, кипели споры: то ли название дано было в честь великого писатели-сатирика, то ли в память о местном полузабытом революционере. Мы же тогда в эти споры не вникали, для нас она была просто Щедринкой - так, с ударенном на первом слоге называли улицу и взрослые, и дети, и это как нельзя более точно выражало ее сущность: улица наша действительно была щедрой - на теплые дождики летом, высокие снега зимой, на добрых соседей, хороших друзей. а главное улица давала нам, детям, чувство полной защищенности. Знали: вот пробежишь короткую дорогу от Золотых ворот, минуешь развилку - Летне-Перевозинская, Гоголя, Гончары и ты дома... Спуск был выложен гладким выпуклым булыжником, казавшимся цветным, - да он и был цветным, когда после дождя сиял под ногами яркими переливами. В конце 50-х годов улицу закатали в асфальт. Мы, дети, глупо радовались и едкому запаху битума, и работе невиданного ранее катка, и новому дымящемуся покрытию. Но вскоре асфальт потускнел, покрылся трещинами и, как ни странно, сделал улицу грязной: дождевая вода застаивалась лужами, а не уходила, как прежде, в песок между отполированными булыжниками. А потом оказалось, что коленки на асфальте стали сдираться еще чаще и больнее и велосипедные звоночки перестали потренькивать сами собой, и навеки сгинул наш любимый камень - округлый, светло-желтый, с выбитыми на нем непонятными значками-буковками. К сожалению, не помню сейчас, что это были за буквы все скрыто под бесчувственной щебенкой...
Щедриной было две: верхняя, заканчивающаяся церковью, и нижняя та спускалась дальше, к старой лестнице... Мы, жители той и другой, не были врагами: вместе играли, учились в одних классах, но все равно мальчишки из-под горы, завидев соседей, кричали: «Атас, верхние купаться идут!» И обстреливали нас бузиной из трубочек дягиля. На нижней улице было два притягательных места: старая рассохшаяся лестница, ведущая к железнодорожному переезду, далее к реке, и еще так называемая Пашка - площадка справа за церковью. Она была покрыта высокой травой и заканчивалась головокружительным склоном, на вершине которого был смастерен высокий дощатый трамплин. Только отчаянные смельчаки отваживались скатиться с него на лыжах, для остальных же этот трамплин был местом тайных встреч и бесконечных игр - под его навесом-укрытием уютно было и в знойный полдень, и в дождь, и в холодные ветреные дни. А со склона мы едва ли не ежедневно скатывались вниз: летом - кувырком по горячей траве, а зимой - проваливаясь по пояс в глубоком снегу. Пять минут и ты в Сосенках...
Улица Вознесенская, д. 14б. Парк-отель "Вознесенская слобода"
«Там где сейчас Вознесенская слобода раньше был барский дом. Но он сгорел. Когда он сгорел трудно сказать. Но его уже не было когда папа с мамой въезжали в новый свой дом [дом № 23]. Они там прожили 50 лет. Там был пустырь и мы там с детьми играли. Там был колодец из красного камня. Это все что от барского дома осталось. Отец мой сказал жильцам из 16-го дома, чтобы они засыпали этот колодец. Он боялся, что туда может провалиться ребенок. А мы туда и так лазили. Даже однажды нашли там куриные яйца и принесли домой. Мама отругала, велела яйца выбросить и запретила в колодец лазить» (из воспоминаний Людмилы Дмитриевны Василисиной).
Сейчас на месте нашей Пашки - роскошный парк-отель под названием «Вознесенская слобода», который, как пишут в рекламном буклете, «предоставляет пять уникальных площадок для непринужденного отдыха, встреч с друзьями и коллегами, проведения праздников и корпоративных мероприятий, свадеб, семейных торжеств и уединенных свиданий».
Ровно посередине улицы, соединяя обе ее части, возвышался Вознесенский храм. В то время на нем не было крестов, облупленные стены скрывались за высоким забором, и располагалась там фабрика, которую все называли «босоножечной». Готовой продукции этого заведения я ни разу не видела, зато помню, с каким восторгом мы встречали редкие грузовики, везущие сырье, и потом выпрашивали на проходной глянцевые кусочки цветной клеенки - из нее и шили, видимо, те самые босоножки. А церковь - хоть и без алтаря, хоть и дрожащая от грохота станков - все-таки, как я понимаю теперь, никогда не умирала. Любой житель постарше, выходя из дома, непременно крестился в ее сторону, а в праздники наши бабушки просили сторожа открыть ворота, молились у входа и целовали углы оскверненного храма.
На верхней Щедринке стояли ряды домов - каждый был особенным, и особенными были жившие в них люди. Назывались дома не по номерам, а по именам их владельцев. Так, например, около шестого, дома Емельяновых, лежал огромный валун, на нем с утра до вечера сидел суровый с виду дед Матвей - борода впрозелень и неподвижный взгляд в пространство. Ребятишки, пробегая мимо, опасливо на него поглядывали и на всякий случай суеверно зажимали кулаки. Прямо через дорогу, в доме Лошаковых, жила одинокая приветливая женщина. На лето к ней приезжала внучка Лара из Москвы, и не было большего счастья, чем играть в дождливые дни на их большой террасе. Этот дом и сейчас стоит почти неизмененным, только давно уже сменил хозяев.
В одном из верхних домов какое-то время проживала на съемной квартире Нина Сергеевна Фиолетова, духовная дочь, а впоследствии - келейница святителя Афанасия (Сахарова). Она встречалась с моей бабушкой в Троицком храме, была школьной подругой, а потом и сослуживицей моей будущей свекрови, но обо всем этом я узнала лишь десятилетия спустя, когда стала посещать >Спасо-Никольский храм, в котором Нина Сергеевна находилась неотлучно. Она помогаю обустраивать церковь, в свои почти девяносто алтарничала, пела на клиросе, выполняла многие хозяйственные поручения. Каждого встречала приветливо, была готова на долгий разговор и с постоянными прихожанами, и с людьми, случайно забредшими в храм. Вспоминаю, каким счастьем было изредка сопровождать ее на добросельскую почту за получением пенсии - говорить по дороге о красоте и силе православного богослужения, вспоминать общих знакомых. В ее пухлом синодике, который она прочитывала каждый вечер, были, как оказалось, имена и ушедших родных моего мужа, и некоторых «щедринских» жителей, и даже имена людей не только обижавших, но и не раз предававших ее. Так Нина Сергеевна всей жизнью своею давала пример щедрости прощения, подлинного добросердечия, любви к Богу и людям. А главное, она укрепляла меня в вере. Знаю, не меня одну.
Улица Вознесенская, д. 8
Маленький дом № 8 принадлежал семье Рамейковых. Во времена моего детства там проживала только последняя представительница известного дворянского рода - Наташа. Мать ее, Мария Александровна Рамейкова-Шуранова, преподавала когда-то немецкий и французский языки в гимназии; она умерла в 1957 году, но на улице еще долго вспоминали и ее саму, и ее молчаливого мужа. Жители улицы верили в одну романтическую историю: поговаривали, что рамейковский дом был построен самим Владимиром Храповицким. Ему якобы принадлежал на Летне-Перевозинской особнячок, сад которого сливался с щедринскими садами, и Храповицкий, желая ежедневно видеть Марию Александровну, быть поближе к ней, возвел этот дом и уговорил Рамейковых в нем поселиться. Не знаю, было ли это правдой, но всем нам хотелось верить в эту красивую легенду. Наташа жила одиноко, никто и никогда не встречался на низком рамейковском крыльце, окна всегда были затянуты не пропускающей свет тканью, и мы, признаюсь, этого дома немного побаивались - казалось, что за темными окнами скрывается какая-то тайна. Сама же Наташа (так называли мы ее вслед за взрослыми) была человеком улыбчивым, приветливым, и, помню, каждую зиму выходила на лыжную прогулку - в теплой байковой куртке-ковбойке с начесом, коричневых шароварах, с огромными бамбуковыми палками в руках. Наш двор примыкал к рамейковскому, прямо у забора с той стороны было что-то вроде помойки, куда Наташа из года в год выбрасывала ненужные вещи, и мы частенько делали подкопы, извлекая на свою сторону старинные флаконы, цветные стеклышки, осколки тонкого фарфора. А повезет - так и побитую головку старой фарфоровой куколки. Две бутылки темного стекла необычной формы до сих пор хранятся в моем доме...
Улица Вознесенская, д. 5а
Дом Навариных-Полосиных стоит неизмененным до сих пор, и доныне украшают козырек его крыльца две знакомые с детства уточки. А вот соседнего строения уже давно нет - новый особняк разместился на месте знаменитого шубинского дома. Тетя Фроня Шубина проживала там с довоенной поры. Четырнадцатилетней девчонкой пришла она в лаптях в город и устроилась нянькой в какой-то состоятельной семье. Потом вышла замуж, но муж Степан погиб в самом начале войны, и тетя Фроня осталась одна с тремя малолетними сыновьями. Средний - Женя - был добрым, известным в городе дурачком: говорили, что несчастье с ним случилось в младенчестве, когда корзину, в которой он лежал, опрокинула свинья, и долго катала мальчики по двору, пока не подбежала испуганная мать. Так или иначе, но Женя вырос безнадежно больным. Работал он грузчиком в одном из «Гастрономов», ходил вразвалочку и не умолкал ни на минуту. Любил подходить к играющим ребятам, делал замечания, призывал учить уроки - к чести сверстников, никому из нас даже в голову не приходило подсмеиваться над беднягой. До сих пор помню некоторые Женины «афоризмы»: «Физически болят нервы», - жаловался, например, он. «Своего ума не вложишь» «Учите уроки, а то станете лакогаликам», - призывал играющих ребят. В середине семидесятых он неожиданно пропал и каким-то чудом вернулся домой только через месяц уже совсем «плохим», навсегда замолчавшим. Жили Шубины бедно, но тетя Фроня каждое лето приносила мне первую клубничку со своего огорода, а зимой в нашей семье появлялись вкуснейшие шубинские моченые яблоки и квашеная капуста. Сам дом тоже был запущенным, бедным, но хранил следы совсем другой жизни: ряд комнат анфиладой, расписной кафель печей, кожаный диван с полочками, часы в черном резном футляре и, наконец, дубовый буфет с бесконечным количеством не открывающихся ящичков. Все старое, потертое, кривобокое. Мне приходилось и ночевать в этом доме - только там слышала я сверчка... Нередко к тете Фроне приходила старшая сестра Ольга. Она жила в глубине Толстовского переулка, что за Пятницкой церковью, а давно умерший муж ее был когда-то известным в городе поваром. У меня на кухне висит в рамочке старое меню - выцветшее от времени, написанное от руки, украшенное бесхитростными вензелями. Составил его тот самый повар, Павел Китайцев; обед готовился в честь приема губернатора, рассчитан был на 25 человек и включал в себя «супъ рояль, пирожки разные, филе годаръ. стерляди паровые, пуншъ аля тлясъ, жареные каплуны и рябчики, спаржа авернуа, шарлотъ империалъ, фрукты». А состояться должно было это пиршество 14 марта 1903 года... В доме Шубиных о «шарлоте империалъ» не слыхивали, там угощались очень вкусными «темными» щами и пшенной кашей из печи. Слышала, что в начале ХХI века при рытье котлована на месте разрушенного шубинского дома был обнаружен клад - монеты и церковная утварь. Знала бы несчастная тетя Фроня. и зимой и летом носившая единственную свою плюшевую жакетку, какие богатства скрывались у нее под ногами... Умерла она в тот год. когда вновь открыли Вознесенскую церковь, и, наверное, была первой, кто провел там перед отпеванием всю ночь...
Улица Вознесенская, д. 10
Мы же с мамой и бабушкой проживали в доме № 10. Сейчас фасад забран серой пластиковой рейкой, а в то время это был обычный старый дом - «низ каменный, верх деревянный». До революции он принадлежал людям, по всему видно, зажиточным: наверху было широкое итальянское окно, лестницу украшали резные балясины, по краям ступеней шли латунные кольца для ковров. На трехметровой высоты потолках красовались лепные розетки, а печные дверцы были отлиты из чугуна и украшались - одна диковинными растениями, другая киверами и скрещенными шпагами. Можно было повернуть в дверце рычажок, тогда сдвигалась невидимая задняя пластина и в лепестках чугунных цветов появлялись овальные дырочки, сквозь которые был виден бушевавший в печке огонь. Как хотелось мне при переезде вырвать эти заслонки и фигурные дверные ручки, как хотелось свинтить шары с бабушкиной кровати! Не смогла: рука не поднялась что-то варварски разрушить в родном доме. Это сделали другие - и выбросили все как никому не нужный хлам... В пятидесятые-шестидесятые годы дом этот назывался «ореховым»: на верхнем этаже, кроме нас, жили Ореховы - две старушки-сестры, муж одной из них, говорливой Паши, их глухонемая приемная дочь и внучка Валентина. Тетя Паша (сейчас понимаю, не такой уж и старой она была) отличалась отменным здоровьем и частенько спрашивала: «Как хоть это голова-то болит, расскажите...». Ежегодно Великим постом приходили к ним странницы. Помню одну из них, которую все называли «Пашей с домом», - весь свой «дом», весь немудреный скарб носила она с собой, в сумках наперевес. Оставалась на ночевку у Ореховых, и, помню, я заходила к ним слушать ее вольные пересказы житий святых и песни-речитативы. «С Богом я вечор сидел, нынче ж смерти зрю удел...», затягивала она, и тетя Паша тоненьким голоском подхватывала: «О, горе, горе мне, горе мне великое!..»
Нижний этаж занимали Берманы: глава семьи с новой женой и его дети от первого брака - Виктор и Рая. Был Берман директором той самой «босоножечной» фабрики, и я его почти не видела: уходил на работу ранним утром и возвращался затемно. Не помню ни облика его, ни имени, знаю только, что благодаря именно этому человеку улица была обсажена шумящими до сих пор липами. Потом Бермана отозвали на работу в Москву, а в квартиру на первом этаже переехали Столетовы. Евдокия Алексеевна происходила из рода купцов 2-й гильдии Королевых (им принадлежал когда-то дом, и поныне стоящий рядом с центральным банком), а муж ее был из тех самых Столетовых, которые прославили и город наш, и нашу страну. Внучка Евдокии Алексеевны, Наташа, была моей ровесницей, и мне посчастливилось часто бывать в их доме: необычная мебель, портреты предков на стенах, старые книги, тяжелое столовое серебро... Это благодаря Евдокии Алексеевне и ей дочери Лидии Константиновне запушенный сад под окнами превратился в настоящий, как они его называли, «зеленый уголок», где можно было спокойно почитать, поговорить, попить чаю с пенками только что сваренного тут же варенья. Необычайно радовало еще и то, что в «зеленый уголок» все проникали, минуя дверь, - через окошко...
А в щель между заборными досками можно было наблюдать за уличными событиями. Впрочем, улица тогда ничего ни от кого не скрывала: жизнь соседей проходила на виду, там в то время не было чужих. Почти родными были соседи, «своей» была «почтальонка» Нина, которая, доставив корреспонденцию, не уходила поспешно, а обязательно подсаживалась к бабушкам на лавочках и поддерживала их разговоры. «Своей» была Тамара Павловна, женщина, приходившая раз в месяц снимать показания электросчетчиков. А что уж творить об участковом враче - незабвенной Клавдии Семеновне Овечкиной! Придя по вызову в одну из квартир, она обязательно обходила всех соседей выслушивала жалобы и измеряла давление.
Помню одно жаркое лето: в комнатах невозможно было заснуть от духоты, и вся улица укладывалась спать во дворах. Сначала шумно, весело располагались на набитых соломой матрацах, потом до полуночи перекрикивались через заборы. Кстати, о щедринских дворах. На первый взгляд, все они были похожими: густая гусиная травка, перемежающаяся островками нашей любимой травки со сладковатыми плодами-лепешечками, а на этом мягком зеленом крошеве - ряды поленниц, покосившиеся сараи, обязательный дощатый домик уборной где-то в уголке... И вот при таком одинаковом наборе все дворы были настолько разными, что наиграться в них было просто невозможно.
Играли мы и на улице, на проезжей ее части, не опасаясь ни чужих людей, ни летящих автомобилей. Днем улица была пустынна, из машин - только редкий грузовик, везущий сырье на фабрику, да синий «Москвичонок» отца Василия - священника, снимавшего угол в доме № 10а. Иногда, к нашей радости, на верху горы останавливалась лошадь старьевщика. Мы носили к нему старые утюги, сковородки, тряпье, а взамен получали липких сахарных петушков и яркие недолговечные шарики на резинке. Когда-то, смутно помню, многие жители улицы заводили коз и коров. Стадо с утра уводили пастись в пойму, а вечером всей улицей встречали нагулявшихся Зорек и Буренок. Потом по известному указу-постановлению держать скотину в городе было запрещено, хозяйки с причитаниями отвели своих любимиц на бойню, а вот петухи голосили по улице еще долго...
Азартная, до самых сумерек, наша игра (лапта, «вышибалы», «Штандар») часто прерывалась: то подойдет Женя Шубин и начнет донимать, упрекая за невыученные уроки, то привезут кому-то дрова, то потянет из ближнего огорода дымком - начнут печь на костре картошку, то тетя Паша Орехова высунется из окошка и попросит сбегать в «лавочку» за хлебом... А то появится неожиданно нарядно одетая женщина - мама моего одноклассника Саши Гринвальда. Звали ее Антониной Матвеевной, и была она учительницей - преподавала домоводство в одной из школ. При ее молчаливом появлении мальчишки заправляли выбившиеся из-за пояса рубашки, девочки приглаживали волосы. Антонина Матвеевна смотрела строго, а однажды пригласила нас к себе во двор и там, на сваленных в кучу бревнах, показала, как правильно пришивать пуговицы.
Ни одно лето не обходилось без лазания по соседским садам. Огород был у каждого, но чужая морковка казалась, конечно же, слаще, репа - желтее, яблоки - румянее.
Дом, где жил краевед Л.С. Богданов (ул. Вознесенская, 10а).
В один только сад мы не проникали никогда - и не потому, что боялись не похожих на других хозяев - Богдановых, а просто потому, что каждое утро на штакетине богдановского забора нас непременно ждала большая холщовая сумка, набитая то сливами, то яблоками, то крыжовником. Иногда появлялись там даже пряники, завернутые в газету. Знали: это Петр Иванович с утра спустился в сад и приготовил для ребят угощение. А каждую весну нас ждала еще одна радость: тот же Петр Иванович приставлял к крыльцу лестницу и подновлял свежей краской дерущихся петушков, украшавших верх входной двери. В то время из всех Богдановых только Петр Иванович казался понятным и доступным. Остальные жители этого дома (он и ныне стоит под тем же номером 10а) были загадочными существами из другого мира. Наверху жила Екатерина Семеновна с супругом, а нижнюю половину занимала семья ее сестры Марии и брат - Леонид, известный в городе краевед. Забегая вперед, признаюсь, что именно Леонид Семёнович отговорил меня от поступления в историко-архивный институт. Показывал редкие книги и открытки, увлекал рассказами о прошлом владимирских улиц - и в то же время горячо отговаривал, почти запрещал заниматься своим любимым делом. Причина этого остается загадкой: то ли он выполнял просьбу моей мамы, боявшейся отпускать дочь в Москву, то ли все никак не мог забыть своего страшного, дикого ареста в тридцатых годах и продолжал считать краеведение опасной наукой...
Однажды я сорвалась с забора и распорола живот ржавым гвоздем. Идти домой боялась, и неожиданно кто-то из Богдановых, проходящих мимо, завел меня к себе. Так я впервые попала в дом с дерущимися петушками. Мария Семеновна обработала рану йодом и заклеила неведомым мне тогда пластырем. Потом, кажется, пили чай, о чем-то говорили, но запомнились мне только непривычный сладковатый запах старинных вещей и еще блеск - блестели дверные ручки, шпингалеты на окнах, плитки печного кафеля, стеклышки многочисленных вазочек и графинов. С этого дня и началось мое знакомство с Леонидом Семёновичем, продолжавшееся долгие годы. Он одобрял мою детскую страсть к чтению, и сейчас думаю, что, может быть, я специально усаживалась на виду с книжкой, чтобы увидеть, как Леонид Семёнович, проходя мимо, приподнимет в приветствии шляпу и проговорит хриплым своим голосом: «Здравствуйте, Олечка! Все читаете? Это хорошо...».
Был, впрочем, еще один человек, который меня, десятилетнюю девчонку, называл на «вы». Это была Берта Абрамовна Коиль. Когда-то Коилям принадлежал дом на перекрестке Дворянской и Куткина переулка (ул. Гоголя), в котором ныне располагается Областной дом работников искусств. В подвальном этаже размещались типография И.С. Коиля и переплетная мастерская, а остальное помещение было жилым. Так вот, после революции семья распалась, и Берта Абрамовна оказалась в Коврове, работала там стоматологом в детской поликлинике. Моя бабушка, прошедшая после раскулачивания и Магнитку, и скитания по всей стране, обосновалась, наконец-то, в том же Коврове и чудом устроилась нянечкой в зубной кабинет. Это может показаться странным, но они - опытный врач и беглая беспаспортная санитарка - по-настоящему сдружились. После переезда бабушки во Владимир Берта нередко приезжала к нам, гостила в доме неделями. Своих детей у нее не было, и она много времени проводила со мной: мы гуляли по Владимиру, я слушала ее рассказы о старом городе, о ее семье, любимом брате Якове, о гимназии, в которой она училась. Это Берта Абрамовна учила меня внимательному отношению к родным, это она, заботясь о моей осанке, заставляла подолгу маршировать с палочкой, продетой через согнутые локти… Потом Берта уехала навсегда к брату в тогдашний Куйбышев, и остается только жалеть о том, что мне не удалось сохранить ни одного из ее умных, подробных писем.
...А к одинокому Леониду Семёновичу иногда приезжала гостья. Мы знали: зовут ее Лидия, она из Иванова, и с Леонидом Семёновичем у них давняя сердечная связь. Была она хромоножкой, да и сам щупленький Богданов не был красавцем, но когда они шли вдвоем под шелестящими липами - она в ярком шелковом платье с высокими плечиками, он в костюме и вечной своей соломенной шляпе от них невозможно было оторвать глаз. Не припомню, встречала ли я в те времена пару красивее...
Остальные же Богдановы так и остались для меня волшебной притягательной загадкой. Помню, как я замирала в своем огороде (забор был общим с богдановским), слушая, как вся семья, собравшись под яблоней, читает вслух. Чтения эти летом были почти ежевечерними, и позднее, в школе, я узнавала: да ведь это тот самый, богдановский, Лермонтов, а это – Тютчев, а это - «Евгений Онегин»... И помню, как, уже помимо школьной программы, я не просто читала, а со сладкой радостью узнавала ставшего навсегда любимым Аксакова. Когда Богдановы возвращались из Успенского собора, где простаивали все праздничные службы, дети прекращали игры, старушки замолкали на лавочках: так интересно было смотреть на необычные наряды сестер. Когда-то они были знаменитыми владимирскими портнихами и своим-то нарядам уделяли, конечно же, особое внимание. А такие, как у них, шляпки я видела только в старинных журналах... Богдановы возвращались из церкви обязательно вчетвером, парами: статная Екатерина Семеновна с кругленьким Андреем Ивановичем и Мария Семеновна с высоким красавцем Петром Ивановичем. Мария была очень маленького роста, поэтому и дома, и на улице ее звали Мухой. Она была особенно модной и в церковь ходила в кринолинах, черной кружевной накидке и перчатках-митенках. Так, возвратившись однажды из собора, она и умерла: почувствовала себя плохо во время службы и больше уже не восстановилась. Петр Иванович, что было совсем неожиданным, вскоре женился на Наташе Рамейковой - вся улица гудела, обсуждая это событие, а Наташа ходила счастливой и даже - чего никогда не бывало ранее - останавливалась поболтать с соседками. А потом как-то один за другим ушли они все: сначала в 1973 году в самом центре любимого города погиб под колесами автомобиля незабвенный Леонид Семёнович, потом умер Петр Иванович, вслед за ним и бедную Наташу, последнюю владимирскую дворянку, сбил грузовик: вскоре не стало и Андрея Ивановича: что-то случилось в доме с печкой, вспыхнул пожар, Андрей Иванович сумел сбить пламя, но сам от переживания свалился с сердечным приступом. Екатерина Семеновна осталась одна. Вот тогда-то мы не то чтобы подружились, но сблизились. Я ежедневно выходила гулять с малолетней дочерью, а Екатерина Семеновна с утра сидела возле дома на самодельной убогой лавочке - ждала меня. Уже давно никто не подновлял краской дерущихся петушков, и само крыльцо заметно осело, и не колыхались в окнах кружевные занавески... Екатерина Семеновна рассказывала о сестрах и брате, вспоминала былые времена и все повторяла свое заветное, казавшееся мне странным желание: «Только одного хочу, Олечка, - говорила она, - оказаться хоть ненадолго в поле...». «А почему не в лесу?» - спрашивала я. «Нет, в поле - там свет особенный и видно далеко-далеко...». В те дни она и подарила мне кое-какие вещи из старого загадочного дома: большие портновские ножницы, бронзовый подсвечник и три книги: «За струнной изгородью лиры» Северянина издания 1918 года, том Мережковского в самодельном переплете и сказку «Сандрильона» с надписью на рассыпавшейся обложке: «Маня Б.»... Где они теперь, те далекие, навсегда дорогие моему сердцу люди? Видят ли нас, сегодняшних, узнают ли родную улицу, дивятся ли произошедшим с нею переменам?.. Нe знаю, но так хочется, чтобы нынешние «щедринские» жители чувствовали ту неизбывную радость, то счастье, которыми, верю, и сегодня наполнен воздух, шумящий в старых лиловых кронах.
Административные районы города Владимира
